партия с КГБ, ход 17, и мы поехали

Пришёл день, и мы поехали. Сын с семьёй уже был там, готовил место по ча-сти кашрута. Поднялись в автобус, нашли свободные места в заднем ряду, тор-чащем над всеми. Не успел сесть, как звонит «защита» (надо бы писать без ка-вычек, ведь пишу про суд и прокуратуру без кавычек).
Защита предлагает: «Я хочу подать о закрытии дела».
Но я же взял творческий отпуск! Это же просто вредительство!
Прокуратура и суд обрадовали меня, что доказательства будут крепкие. Есть у них домашние заготовки! И я еду работать над домашней заготовкой! Будет партия столетия!
И вот сдают партию после моего хода – ну настоящий цукерторт...
Защита спросила сначала по этикету, который установился между нами, о здоровье жены, потом и предложила. Ответил ей тоже по этикету, по всему списку: на меня не обижаться, не хочу обидеть, мне всё равно, что делается, это моя позиция в суде КГБ. Потом добавил не по списку: еврей всегда помогает еврею. Добавил, чтобы они не думали, что я неблагодарная свинья, а даже очень благодарный, конечно, не за работу КГБ, о которой не просил, а за человеческое восклицание радости: «Михаэль, ты идёшь домой!» Поэтому спросил, как зовут подругу защиты, которая воскликнула. Она назвала, и я успел повторить имя той только три раза, а она сказала ещё что-то, и я, чтобы это услышать, четвёр-тый раз не повторил и поэтому забыл. Но той запишется за восклицание радо-сти, а этой запишется за заботу о жене, а судье запишется за вопрос с чувством: «А что с его женой?» – всем запишется. А мне, внешне неблагодарному, пом-нить.
Как прекрасно Всевышний устроил еврея! И как нелегко им быть. Куда про-ще культурно послать их куда-нибудь подальше, чтобы не портили творческий отпуск.
Любимая закрыла глаза в последней надежде на поездку на очередное лече-ние. А мне осталось одно – следить за хорошей творческой формой для работы над домашней заготовкой.
Немедленно принялся за первое упражнение: «Только выехали из тёмного чрева центральной станции, как передо мной с высокого сидения простёрлось голубое море, оно слепило голубизной, колыхалось, дышало силой и таяло по мере спуска из Иерусалима к Мёртвому морю и истаяло до капли, когда вышла из автобуса последняя голубая пилотка».
Мы с Любимой прильнули к окну, и я взялся за следующее упражнение: «Открылось не мёртвое, а легендарное море, огромное и грозное, бежали по нему волны с пеной на гребнях, чёрная и тяжёлая туча провалилась ниже уровня земли, застряла в самой глубинной впадине мира. А за морем – горы, с которых предки обозревали Эрец Исраэль, дарованную им и детям наших детей. Были они все пророками, праведниками. Но не за праведность свою получили страну. А я могу получить только за праведность, которой у меня нет. А у кого есть? В глазах встало по слезе, щипали так приятно, что не удержал их».
А дорожный указатель за окном, убежавший назад, указал на следующее упражнение: «И с непросохшими глазами обернулся к окну в сторону от моря. На склоне, за камнями торчали зелёные ветки и талит на палке. И с трепетом душевным запел: "Э-эйн Ге-ди! Э-эйн Ге-ди!" Что там дальше? Больше тридца-ти лет не знаю, но не мог прерваться, и мне этих слов хватило до следующего упражнения».
На него указал ещё один дорожный указатель, убежавший назад, – Мацада: «Но на какой она находится среди одинаковых коричневых гор? Выдала блес-нувшая ниточка троса от подножья до верха. Автобус ехал смирно. Мы сидели смирно. Команда "вольно" поступила, когда подъехали под нашу гору».
У подножия её был полуторакомнатный домик и для нас, выгрузил из авто-буса сумки, стоял над ними и шлифовал очередное упражнение: «Задрал голову к вершине горы, которая закрыла половину неба, возвышалась на страже над нами, и запел, не моё, и чтобы слышно было только мне: "Ведь это наши горы. Они помогут нам. Они-и-и помогут нам". Со стороны выглядело: неприметный мужичок неприязненно косится на дома, на людей, щурится на солнце, долго трёт глаза от носа к щекам».
Вышел к автобусу встречать сын. Обрадовал, что мы не опоздали к дневному пирогу с чаем-кофе. Любимая с юмором показала, что она спешит подкрепить-ся, но сын удержал её – есть ещё время, и не без смеха сообщил, что вечером только мясных блюд – пять. Любимая, опять же с юмором, укоризненно по-смотрела на меня, недовольного, но я уже давно исправился. Сын сказал, что сейчас для женщин – гуфритовый бассейн, а у мужчин – море с грязью для об-мазывания, а через четыре часа пересменка, и так с раннего утра до позднего ве-чера все три дня, семьи встречаются в пересменках за кофе-чаем; а завтра позд-ним вечером – знаменитый фокусник, а послезавтра поздним вечером – знаме-нитый пантомимист, а в последний поздний вечер – знаменитый гуттаперчевый человек. Сын заспешил на кухню, а я подхватил сумки. «Есть время духовного и есть время телесного», – подумал я.
«Есть время телесного и есть время духовного, – подумал я, идя той же доро-гой обратно через три дня, – скорее в мой закуток!» Прятал глаза, чтобы Люби-мая не придумала ничего плохого. В автобусе прижались друг к другу – после стольких дней разлуки это было единственное место, и это было первое мгнове-ние, когда мы были рядом. Потому что на знаменитого фокусника, на знамени-того пантомимиста и на знаменитого гуттаперчевого не ходил. И уже закрыв глаза, Любимая прошептала: «Поправилась на кило!» Жаль, что не увидела по-настоящему счастливого, для которого есть что-то важнее домашней заготовки.
24.4.2006
Разослал по адресам КГБ.
Твой ход, товарищ КГБ.