партия с КГБ, ход 20, о любимом театре

Теперь, перед домашней заготовкой, надо расслабиться любимым театром.
Ещё живы люди, которые слышали, как длинноногая Джемма – помощница молодящегося Юткевича, кричала в тёмном зале студенческого театра во время прогона: «Бабель! Где занавес?» или «Бабель! Свет!» Или, когда я присаживался насладиться любимым театром, шептала на весь зал – для историков театра – мне на ухо: «Бабель, у тебя отец стекольщик?» Поэтому про театр у меня всегда есть что рассказать.
Можно о знаменитой немой сцене из «Ревизора» Гоголя. «Немой» послед-нюю сцену назвал сам автор и так кончает её описание:
«Почти полторы минуты окаменевшая группа сохраняет такое положение. Занавес опускается».
Но жизнь в КГБ, которая сменила гнилой царский режим, о котором пьеса, оказалась веселее. От бурных аплодисментов снова поднимался занавес и опус-кался, чтобы снова подняться. А чуть стихали аплодисменты, инициатива пере-ходила к театру: занавес поднимался, горяча аплодисменты новым положением окаменевшей группы, из которой актёры хитро подмигивали хлопавшим зрите-лям.
Такое продолжалось за полночь, значительно дольше, чем предполагал автор, который, к его счастью, не дожил до КГБ, зато его герои оказались в нём на первых ролях.
Были хохмачи, которые тратились на билет, а прикатывали только на немую сцену – отвести душу. Бурными аплодисментами, криками «браво!» проклина-ли, презирали, ненавидели КГБ, который убивал героев, лидеров, сильных ду-хом, чтобы остальным уже не хотелось; строил семью разных народов в ущерб народу святой земли; насаждал в парламенте и правительстве чекистов-пенсионеров и заслуживших вознаграждение за хорошую чекистскую работу; поощрял расцвет преступности и распределял в ней заказы на убийства.
Знаменитая немая сцена стала праздником будущей победы правды над ло-жью. И долго не смолкали приглушенные голоса в кухнях, свет гас, а люди всё говорили за правду.
И вот правда победила ложь, но не КГБ. А правда и КГБ не совместимы. И правда стала ложью, потому что никто уже не хотел умирать за правду, которая всё равно станет ложью в руках КГБ. Правде не осталось места в кухнях двух КГБ, где она теплилась. И уже любой разговор подтверждал, что состоялся пе-реход из кухни в салон к экрану КГБ. 
Позвонил рекордсмен того КГБ, его не выпускали много лет. И вот прошло ещё столько же лет, как его не выпускали. Первым звонком днями раньше он хотел найти у меня материал для книги воспоминаний о его рекорде. Я посове-товал взять материал прямо с моего сайта и подсказал, где искать. Теперь он звонил, потому что не всё нашёл. Но он не мог обойти первой страницы моего сайта, где сообщается о покушении. Поэтому не мог не спросить для приличия:
- У тебя есть проблемы с властями? – в его голосе слышалось удовольствие, что у него нет этой проблемы. 
Так теперь это называется: покушение – это проблема с властями, но не про-блема самих властей. Как выразился чекист на одном их форуме КГБ, а других форумов не бывает, по поводу этой книги, которую я показываю им с продол-жениями: «Если бы у тебя была власть, ты бы сделал свой КГБ».
- У меня нет проблемы с властями, – возразил я, – но есть проблема с КГБ.
Короткое молчание было несогласием вести кухонные разговоры.
Отсталый я – никто так уже не разговаривает.   
- Я с ними со всеми вот так прямо общался, – говорил он довольный, без по-дробностей, зная, что кадры новостей экрана КГБ не обошли меня.
Но это не доказательство, а поведение, которое даёт хлеб с маслом. Такой хлеб можно было делать и в том КГБ и не устанавливать рекорд. Что не мешает потом оказаться даже в кнессете этого КГБ.
В его случае бессмысленны мои доказательства. Но любителю театра очень хочется. Привёл простое доказательство:
- Посмотри, как работает пропаганда: радио, телевизор, газета – долдонят од-но.
Выразительное доказательство – покушение на меня – не использую, потому что даже не злые на меня опровергают его убийственно логично: «Если бы они хотели, то убили». Не говорят: «Если бы они были». А говорят: «Если бы они хотели». Значит, они есть, но не хотят. «Пока не хотят», – добавляю про себя.   
- У людей могут быть разные мнения, – ответил он моментально, что говори-ло о его чёткой позиции покинувшего кухонные разговоры.
- Но все эти разные мнения сводятся к одному, – возразил я из закутка в кухне в прикрываемую дверь. 
- И получаются только два мнения: одно – не моё и одно – моё, – это  успел сказать уже только себе.
- Но нет одного мнения миллионов. Есть одно мнение, навязанное миллио-нам, – так рассудил в прикрытую всеми дверь. 
Поэтому только одно из двух мнений – моё – правда, осознал это давно.
С потерей кухонной правды померкла знаменитая немая сцена, «Ревизор» и сам Гоголь.
С «Мёртвыми душами» расправилась ещё давно царская охранка, и ей все поверили, что Гоголь сошёл с ума и лучшую, критическую, вторую часть книги сжёг.
А в наши дни вышло из употребления последнее, с чем было ещё связано его имя, – смелое выражение: «Гоголя на них нет!», из-за отсутствия бесстрашных кухонных разговоров.
Наступал период, когда только гоголь-моголь сохранял великое имя.
И вдруг, после повсеместного закрытия театра Гоголя, было интересно ви-деть его возрождение в моей психушке в знаменитой немой сцене из "Ревизо-ра".
Большой увалень, не из душевных, развалился под столом, раскинул ноги, головой уткнулся в руки, сложенные кренделем на полу, пряча в них лицо. Во-круг стола суетились пузатый надзиратель и ещё трое недушевных в наклоне к лежащему под столом.
В это время открылась дверь, и меня пригласили на выход.
Мне отвели роль ревизора, который закончил свой визит, и я вздрогнул, но ещё не понял отведённой мне роли.
Мгновенно сцена вокруг стола стала знаменитой немой сценой. Все артисты застыли при объявлении об отъезде ревизора. Сцена вокруг стола слилась с за-лом для еды и оказалась в центре зала. И зал для еды тоже слился со сценой под столом. Вокруг сцены, со столом и под столом, шли душевные с опущенными головами. Шаркали ногами.
Это продолжалась долго, как во времена бесстрашных кухонных разговоров.
Это было выразительнее бурных аплодисментов.
Мне отвели не только роль ревизора, но и другие роли, ещё не известные.
Объяснение я получил в тот же день в девять часов вечера в новостях по те-левизору КГБ. Оказывается, в психушке издеваются над душевными, загоняя их под стол.
Эту новость подали раньше иранского атома и другого интересного. Подал не инспектор за психушками, не газетчик, переодевшийся молочницей из сосед-ней деревни, не полицейский, который получил донос. Подавал главный веду-щий новостей, зачитывая по бумажке, как во время убийства главы правитель-ства.
После тюрем и психушек холодильник оказался пустым. Любимая сказала, что я как раз вернулся вовремя, и я отправился на мой любимый рынок и уже стоял с полными сумками, ожидая моего автобуса.
Из подошедшего не моего автобуса вышел один доктор из психушки. Он единственный с любопытством молча разглядывал меня, когда сталкивался со мной. Я же разглядывал его только раз, когда, в отходившей ко сну психушке, он вышел из какой-то подсобки и сразу опустил глаза, увидев меня. За ним вы-шла молодуха из персонала, закрыла дверь на ключ, обернувшись и увидев ме-ня, повела от плеча к плечу своими телесами с достоинством нееврейской краса-вицы, которой есть чем похвастать.
И вот разглядываю его второй раз: глаза не вниз, а смотрят на меня в упор и не видит – кого ему стыдиться? – засланного стукача под видом крикуна о КГБ. Об этом догадался многочисленный персонал психушки после передачи ново-стей по экрану КГБ. Нашлись и такие, которые сразу же раскусили эту грязную подозрительную личность и без всяких новостей. 
А сколько ещё разных вариантов и заготовочек на будущее! Например, после следующего, более удачного покушения, подкинуть слушок об агенте-провокаторе охранки, которую подтвердит многочисленный персонал психуш-ки.
Все ведь понимают, что должна быть охранка и её грязные агенты-провокаторы от государства в этом нелёгком мире, враждебном окружении и в это трудное время.
Другое дело, что хотеть этого как-то неприлично, но никто не будет против.
Но опровергнут слушок по экрану КГБ:
- По нашему ведомству не числится. Это правда, предлагал себя, стучал на окружающих. Но нам такие не нужны.
- А как же понять его борьбу с КГБ?
- Кто-то борется с КГБ? Какое КГБ?! С ума сошли?!
- Постойте, но книги...
- Это книги?! Графоман хотел печататься. Но мы с такими не работаем.
Браво режиссёру – товарищу КГБ!
Э-э, пустячок, для режиссёра – товарища КГБ, в его руках лучшая каратель-ная система в мире.
Театр – это не то, что увидено и услышано из тёмного зала на освещённой сцене, а мысли, когда бесшумно расходятся после того, как стихли аплодисмен-ты, пустеет зал и блекнет свет.
Это кратко про любимый с юности театр.
Твой ход, товарищ КГБ.