Диалог в кафе. Звезда Полынь

    Послемрак. Здесь собрались только полуночники. В обкуренном и нарочито тускло освещенном помещении кафе всё везде удекорировано полевыми цветами и тонкими лентами. На стенах и полках цветы были засохшие (но такие же красивые), а на столиках — свежеубитые.

    Я сижу у столика, что стоит вплотную к огромному окну, открывающему вид не на пейзаж ещё не спящего мегаполиса, а как раз-таки наоборот — малолюдная узкая улочка каких-то внутренних дворов; ночное небо виднеется на ура, и даже при городских огнях можно разглядеть пару звёзд.

    На деревянном столике в стеклянной бутылке с оторванной этикеткой покоился миниатюрный букет тысячелистника в компании с редким лунником.

    Окно было открыто, и летний ночной воздух гармонично смешивался с ароматом полевых растений, и дым от курева остальных посетителей кафе мне вовсе не мешал. Из динамиков доносилась приятная музыка жанра soul; а я, вперив свой взгляд в огромную книгу на столе, изучала дневники Максимильяна Александровича, попивая кофе из фарфоровой чашки с цветочным орнаментом. Его записи были довольно непонятны и сумбурны — с точки зрения разума и рациональности, но при этом близки моей душе; на данный момент я черпала из его «Истории души» вдохновение, чтобы перевести мою песню этого лета.

    “Отражение в окне. Веласкезовское зеркало. Окно как символ. Цветы на окне —  грань между призрачным и внутренним. Цветы как символ вечной радости внешней жизни. К ним она приходит, когда чувствует первое прикосновение смерти”.

    Я подняла голову и повернулась к окну, чтобы разглядеть полевые цветы в его отражении, и мое сердце чуть не остановилось, когда я заметила, что со мной у столика сидит еще кто-то.

    — Lunaria annua, — произнес незнакомец, дотрагиваясь аккуратными пальцами до лунника в вазе. — Лунария однолетняя. Редкий цветок; дьявол знает, откуда владелец заведения вообще находит эти цветы.

    Хриплым басом лаская мои уши, он смотрел прямо в мои глаза. Его полу-улыбка таила в себе что-то запредельное, иное; поборов испуг, я начала ощущать медленно тянущее в солнечном сплетении притяжение к незнакомцу. Будто знала его тысячи лет, будто он пришел из моих снов. Когда ступор прошел, я наконец ответила:

    — Каждое утро он самостоятельно убивает каждый цветок, что стоит здесь на каждом столе, и вкладывает в каждый букет тайный посыл. — Я перевела взгляд с его глаз на цветы. — Тысячелистник, многолетнее растение, и однолетний лунник — символизируют бессмертие и смертность; бога и человека; звезду и бабочку. 

    Незнакомец откинулся на спинку стула, и, задумчиво смакуя мои слова и поглядывая то на меня, то на цветы, после долгой паузы спросил:

    — Ты не считаешь это маньячеством и садизмом?

    — Что? — я почему-то сразу поняла, о чём он. — Убийство цветов? 

    Он улыбнулся и кивнул.

    — Это особый вид садизма: рвать цветок, относить его в свою обитель и класть в вазу с водой, а потом наблюдать за его медленной и мучительной смертью в тихой агонии, — внезапно он переменился в лице, будто став другим человеком и продолжил:

    — "Я убил этот цветок. Я положил его в вазу у окна — чтобы он жадно глотал свои последние рассветы. Я налил в вазу воды, чтобы сделать вид, что спасаю его. Я даю призрачную, иллюзорную надежду моей марионетке, чтобы наслаждаться её красивой смертью и красивой болью. Потом её труп будет гнить среди бесконечных слов в толстых книгах", — он артистично размахивал руками и играл мимикой, всё это время пристально глядя мне в глаза. Нет, даже глубже; через стекло глаз он смотрел в мою душу.

    В конце на его лице блеснула ухмылка. Ухмылка —  точно июньская молния. Её отблеск отразился в моих глазах (душе).

    — Люди хуже демонов, — сказала я.

    — Согласен, — незнакомец засмеялся и опять как-то странно улыбнулся.

    К нам подошел официант, и мой полуночный собеседник заказал розовый чай; его принесли через шесть минут.

    — А это — настойка из трупа цветка. Разве не мило?

    — Очень, — без толики сарказма подтвердила я. — Дашь попробовать?

    — Конечно, — он пододвинул фарфоровую чашку на блюдце ко мне. — Только чай отравлен.

    На моем лице ярко выразилось недоумение, а незнакомец всё так же улыбался, будто наслаждаясь моей реакцией. В моей голове тотчас начался анализ всего происходящего, бесконечный поток мыслей, и, в итоге, вопрос:

    — Кто ты?

    Он улыбнулся еще шире и вгляделся еще глубже. Ничего не отвечал.

    — Кто ты, раз твой чай отравили?

    — Противник садизма над цветами и бабочками, — он посмотрел куда-то поверх моей головы. Я обернулась и увидела на стене засушенных бабочек в рамке. — Вся философия этого... кафе, мне претит, — последнее слово он произнес с какой-то тихой, непровокационной ненавистью. Потом он посмотрел вглубь заведения, на барную стойку. Я тоже направила свой взгляд туда и увидела мужчину, который смотрел прямо на нас. Он стоял прямо перед настенной лампой, и создавалось ощущение, что у него над головой нимб.

    Внезапно незнакомец встал со стула, подошел ко мне и прощупал пальцами локон моих волос. Отстранился.

    — Меня зовут Люцифер, — его улыбка куда-то исчезла. — А ты — моя Звезда Полынь.

    Он протянул мне руку.

    — Трупы цветов, трупы бабочек... Что насчет мертвых людей? Из них получатся прекрасные гербарии.

    Я протянула свою и сжала его. Встала.
 
    Мужчина, который наблюдал за нами, вдруг начал бежать по направлению к нам.

    Люцифер, крепко сжав мою ладонь, встал на подоконник и помог сделать то же самое мне. Я вдохнула полной грудью и подняла взор на небеса: они были прошиты множеством звёзд. Наверное, городской свет куда-то исчез. Или мы были вовсе не в городе.

    — Не хочешь взмыть в небеса? — прошептал он мне на ухо.

    — Хочу.

    И мы прыгнули. Мы прекрасно знали, что упадём, что нас ждет не небо, а холодный асфальт, но мы всё равно прыгнули. Никто ведь не запрещал тянуться обратно вверх, даже если тебя согнали с Небес.

    Пожав руку дьяволу, будь готов, что упадешь вместе с ним.