Целина без подвигов 4 Кони и люди

                КОНИ И ЛЮДИ         
 
 Два года, проведенных на отаре, сделали меня полноправным членом коллектива. Не осталось секретов, как в основной  профессии овцевода, так и во всех ей сопутствующих. Физически я за это время окреп, пошли на пользу труд, регулярные занятия спортом, усиленное питание и постоянное пребывание на свежем воздухе. А уж осточертело мне это пребывание так, что хотелось сбежать, куда глаза глядят. Да и непрестижно было молодому парню прозябать на отаре. Сверстники уехали в Бырку на годичные курсы  СПТУ, чтобы  вернуться трактористами. Я себе этого позволить не мог по семейным обстоятельствам и жутко им завидовал. У меня было удостоверение тракториста, полученное во всеобуче еще в школе, но его всерьез не воспринимали, работать трактористом не взяли. Практика была исключительно на МТЗ - 5, закрепленном за чабанской комплексной бригадой.  «Чабанская комплексная бригада» - звучит индустриально и современно. А, по сути – уловка, рожденная извечным стремлением начальников всех рангов не отклониться от «генеральной линии», чтоб не показаться ретроградом.
   Да и что нового можно придумать в веками сложившемся укладе жизни скотоводов, который обусловлен жизненным циклом подопечных и законами природы. Но «нет задач, которые не по плечу коммунистам». Ничего не меняя, формально объединили по три отары и объявили, что это «комплексные бригады». Самого авторитетного назначили бригадиром и стали ему доплачивать за составление табелей рабочего времени, без которых до этого прекрасно обходились. За это его возненавидели остальные старшие чабаны, и только партийная дисциплина скрепляла это новообразование. Да еще добавились свары из-за трактора. Тракториста не полагалось по штату, работали на нем чабаны, в прошлом все механизаторы – целинники. А вот ремонтировать не хотел никто. Мы с  другом Пронькой Дмитриевым этим пользовались и выторговывали за ремонт себе право на нем ездить. К ремонту нас допускали охотно, а к вождению не очень. Мы любили полихачить, для чего трактор не предназначен. Кроме того, для придания комфорта и мягкости хода, приспускали колеса, что было чревато их пробоями на камнях и мерзлых неровностях. Компрессоров на отаре не было - качать шины приходилось вручную. А колесо на тракторе "Беларусь"выше человеческого роста. Да и в работе опыта было недостаточно - часто приносили больше головной боли, чем пользы. Сено возили на тракторной тележке. Вмещала она в себя центнеров двадцать. Порой на ее погрузку уходило часа два. Расстояние до отары километра два – три. Уставшие коллеги падали в стог отдышаться, а мы с Пронькой разыгрывали, кому везти. Однажды эта честь выпала мне. Обрадованный, я двинулся в путь. Проехав с километр, увидел, что товарищ настигает меня на лошади. Инстинкт наездника заставил меня поддать газу и забыть обо всем. Прицеп стало мотать из стороны в сторону, на кочках он подпрыгивал на полметра. Оглянувшись увидел, что от стога отделился еще один всадник, по коню определил, что нас пытается догнать, размахивая плетью, старший чабан дядя Саша Парыгин. Дудки! Мне оставалось каких-то пятьсот метров, уступать я не собирался. В этот момент, на очередном ухабе и повороте с прицепа слетело все сено. Пришлось остановиться. Ко мне летели ликующий Пронька и матерящийся бригадир.
- Ты что - дурак?
- Вы же за мной гнались!
- Я гнался, чтоб тебя, недоумка, остановить, да не успел. Собирай и грузи теперь это сено сам!
Восторгу Проньки не было предела. Если сено из зарода грузили два часа четыре опытных укладчика, то раскиданное по всей дороге мне придется его собирать до утра. Да и в один прицеп его теперь не уложишь. Друг в беде не оставил. Мы взяли с ним волокушу, которой летом во время сенокоса собирают сено в валках и стали стаскивать все к трактору. Это немного сократило время работы. Зато к нам надолго приклеилось определение: «те, которые сено зимой косят». Но с ляпами приходил и опыт.
 

 Нам было лет по пятнадцать – семнадцать, когда мы стали сбиваться в стаи. К этому времени уже отработали по два-три года, дело свое знали, обрели некоторую уверенность. Подстрекая друг друга, стали проявлять строптивость по отношению к старшим, особенно в случаях несправедливого к себе отношения. Т.е. показывать зубы. Кто-то к этому отнесся с пониманием, а кто-то пытался обломать. Но нас, спаянных в вечерних похождениях и почувствовавших взаимовыручку и собственную силу (турник, штанга, борьба, бег давали результаты) уже обуздывать становилось непросто.
   Было в деревне четверо или пятеро братьев Кабаковых. Старший Георгий, степенный сорокалетний, задавленный большой семьей, казался нам старым и сам обращался с нами как с детьми. Ему мы прекословить и не помышляли. Но его, почему-то перевели на другую отару, а к нам временно старшим чабаном отправили его тридцатипятилетнего брата Михаила. Здоровый, плечистый, он слыл дебоширом и любителем выпивки. Вместе с двумя младшими братьями постоянно затевали скандалы, заканчивающиеся потасовками. Связываться с ними опасались, что утверждало их в собственной безнаказанности.


   На отаре нас было четверо.  Проня Дмитриев, крепкий паренек, на год младше меня, с двенадцати лет успел поработать на отарах, на гуртах молодняка, на конюшне. Мы с ним пристрастились объезжать диких коней. За обучение полагалось пять рублей премии, и на полгода этот конь закреплялся за нами для выполнения работ. Использовали их в качестве личного транспорта, гоняли на них, как сейчас на машинах, по соседним селам на танцы. Они же спасали в случае неудачного развития событий от гнева аборигенов. У Прони на тот момент был отличный конек по кличке Зрачок. Он на нем выполнял все приемы джигитовки, какие мы могли вычитать в модных тогда книгах «Забайкальцы» Георгия Балябина и «Даурия» Константина Седых. Выполняли их многие из нас, но только Проня на Зрачке мог перемахивать через полутораметровые заборы и специально изготовленные для тренировок возле конюшни препятствия. Он был прирожденным наездником и знатоком лошадей. Такие качества хорошо описаны в «Очарованном страннике» у Лескова. Приемами укрощения дикарей, которые он применял, могли похвастаться немногие взрослые. Надо отметить, что они наших методов не одобряли. Но это же скучный и осторожный народ, избегающий риска. А мы ради него и занимались с молодняком. Было у нас развлечение, связанное с этим занятием. На мясокомбинат в Борзю отгонным способом доставлялся различный скот, а так же лошади на забой. Крупный рогатый скот и овцы забивались в плановом порядке, а лошади только по выбраковке. Старые, покалеченные и другие непригодные к выполнению работ животные. Нас интересовала одна категория – отбракованные по причине «необучаемости». Это были молодые, но уже перешагнувшие возраст обучения  лошади, отказавшиеся подчиняться. Не надо думать, что в тех хозяйствах не было специалистов. Были не хуже нас. Но махнули на строптивцев рукой. Отгонные маршруты с севера и востока края проходили мимо нашего села. Часто табунщики останавливались на ночлег возле речки. Тут мы и появлялись. Высматривали одну или две подходящих кандидатуры и предлагали отгонщикам обмен. Те охотно соглашались, учет велся по головам, а мы отдавали чуть живых смирных доходяг, которые не причиняли беспокойства. Табун угонялся, а у нас начиналась потеха, зрителями которой становилось все свободное от работы население. Проня чутьем определял пригодных к обучению лошадей даже в этом безнадежном случае, хотя тоже часто ошибался. Многих мы не могли объездить и отдавали в следующий табун перегонщиков. Кони были в основном переростки, т.е. вошедшие в силу, вышедшие из схваток с человеком победителями, поэтому в себе уверенные и нашу власть признавать не желающие. Многие из них обладали приемами сопротивления нам неизвестными. Вообще-то мы их знали, но какой из коней, что сейчас выкинет, предугадать не могли. Хотя и в этом Проня часто оказывался прав, определяя степень строптивости объекта. Мог заранее сказать, какая «падает», значит опрокидывается на спину, стремясь придавить всадника; какая «бьет передом», т.е. передним копытом; бьет «зубом». В последнем случае то и страшно, что лошадь не кусает, а именно бьет верхними зубами. Ласковая лошадь , заигрывая, прихватывает жеребенка, собрата или человека губами. Недовольная для острастки может зубами прикусить или даже ощутимо укусить. Разъяренная в смертельной схватке с соперниками или хищниками зубами - бьет. Голова у лошади тяжелая, шея сильная и удар зубами верхней челюсти часто оказывается решающим. Ну а лягаются задними ногами все, только уворачивайся. Нас это возбуждало, особенно при наличии зрителей. Меня Проня один раз спас от смерти при обучении очередного монгола. Лошадей этой породы, смолоду не прирученных, пытаться объездить бесполезно. Мы это знали, но всякий раз испытывали судьбу. Мощный мерин лет пяти – семи, прямо с картины про трех богатырей, с красными от ярости глазами, гривой до земли и хвостом толщиной с печную трубу, яростно вставал на дыбы и отбивался от нас передними ногами. Но на то у нас и Проня. В свои пятнадцать лет, коренастый, крепкий, он заикрючив коня, будто врастал в землю. Улучив удобный момент подсекал и валил с ног любого строптивца. Тут уже дело было за нами. Стремительно, без лишней суеты каждый исполнял свое дело. Не успев вскочить, конь оказывался спутанным на все ноги, взнузданным, вместо икрюка (аркана), в дополнение к узде надевался  недоуздок с длинным сыромятным поводом (чумбуром). Проня же решал надевать на него седло сразу или это опасно и сначала надо попробовать без седла. Монгола доверили объезжать мне. Учитывая его особую свирепость,  вывели на свежую пашню, где маневренность резко уменьшалась - ноги вязли в пахоте. Нужно было вскочить на коня верхом и после моей команды сопровождающие должны бросить чумбур, оставив нас выяснять отношения наедине. Конь был как бочка, я его обхватить, как следует, ногами не смог, чувствовал себя неустойчиво. Пожалел, что не надели седло. У лошадей очень развита интуиция и неуверенности они не прощают. Мой монгол повел себя неожиданно смешно. Вместо того, чтоб ринуться вскачь или попытаться меня сбросить, он вдруг пошел боком, мелко, но быстро перебирая ногами. Такого в нашей практике еще не бывало. Со стороны выглядело настолько комично, что публика подняла хохот. Только Проня бежал рядом, не спуская с нас глаз. Я не уловил момента, когда конь взмыл на дыбы, затем опустившись так наддал задом, что я катапультировавшись на метр над ним, свалился прямо перед мордой. Конь встал на дыбы с явным намерением затоптать меня, размахивая огромными копытами передних ног. Все замерли. Инстинктивно я пытался отпрянуть в сторону, но провалился руками в мягкую вспаханную землю, прощаясь с жизнью. Вдруг конь исчез, тревожное безмолвие сменилось восторженными возгласами зрителей. Это Проня умудрился в считанные доли секунды взять на икрюк, с которым не расставался, коня-убийцу и свалить с ног своим фирменным приемом. Он не поверил в чудачества монгола и ждал подвоха. Коварство монгола нас не остановило, пробовали запрячь в сани, чтоб утомить на пашне и подчинить. Но он переломал с десяток оглобель, пока не появился управляющий и не разогнал и экспериментаторов и зрителей.
  Кроме нас на отаре был Володя Уткин, смирный двухметрового роста мужик, жену которого мы видели постоянно или с животом или с грудничком на руках, а то и на лошади верхом в любом положении. Сам он был заядлым охотником. Мог, уйти за коровой, не вернувшейся с выпаса со стадом, и вернуться часа через три домой с десятком уток. На вопрос жены о корове, смотрел на нее недоуменно горящим от азарта взором и протягивал ей связку уток. Только когда получал этой связкой по голове, вспоминал, зачем ходил. Работу он исполнял прилежно как механизм. Излишней изобретательностью не отличался, кроме охоты и выпивки почти ничем не интересовался. Был настолько бесконфликтным, что даже мы пытались им управлять. Гордился аппетитом, мог за один присест съесть две – три порции обычного человека, и собственной женой. По первому поводу говорил: «Я ем много, но…. часто». А жену хвалил за ее безотказность и неутомимость. Не один раз бывало, что в рабочее время за бутылкой в соседнее село за восемь километров съездить было некому без риска попасться на глаза начальству. Тогда Нинка на седьмом – восьмом месяце садилась на коня верхом, положив ему живот чуть не на уши и бодро тряслась, а Володя кричал собутыльникам: «Ну, у кого еще такая баба?!».
   Своего нового начальника мы почти не видели, работали втроем. Он загулял и у нас бывал набегами, пьяный, горластый. Выдаст кучу дурацких, не к месту, заданий и опять уедет дня на два, три.
   

   Как-то я поехал домой на выходные. В то время у меня был недавно объезженный серый конь по кличке Коршун. Немного с виду нескладный, высокий, но короткий, он обладал интересной рысью, на ходу выбрасывая задние ноги вперед дальше передних. Рысь при этом была тряская, но очень быстрая. В упряжке я его обучать жалел, а пока не научишь всему, конь оставался за тобой и за обучение не платили. Меня это устраивало, расставаться не хотелось. Сдружились с ним настолько, что  он отзывался на голос, по утрам подходил за куском сахара, ловить, как других его не приходилось. Что касается стати, то Пронька сказал:  «Заматереет, вытянется, будет красавцем».
   Выехал я на нем с грунтовки на гравийку, ведущую из Центральной, хотя отличить их было сложно – зима, все занесено снегом и накатано. В это время перекресток проскочил управляющий Григорий Иннокентьевич Гурбатов. Был он местным, вырос у всех на глазах, поэтому за спиной его по привычке все звали «Гриха Гурбатов». Ехал на своей выездной тройке, гордости всего хозяйства. Если бы директор совхоза умел ездить на лошадях, то не долго  бы Гриха владел этой тройкой. Но тот предпочитал УАЗик. Равных этой тройке в округе не было, хозяин тоже славился как отменный конник. Мой Коршун, подчиняясь инстинкту табунного коня, сразу пустился в преследование своей развалистой рысью, так как, выбрасывая задние ноги вперед, приходилось, чтоб не засечь переднее копыто, отводить их в стороны. Получалось непривычно глазу, но эффективно. Примерно через километр я стал настигать тройку и обошел уже возле села, повергнув в шок азартного начальника. Главное то, что Коршун не сбился в галоп, выдержал темп, и я влетел в село с триумфом, опозорив на свою беду управляющего.
   Гриха приехав в контору, сразу отправил на конный двор гонца с приказанием мне привести к нему коня. Я приехал и получил распоряжение передать Коршуна конюху для управляющего, а самому взять того, что он выделит. На возражения, что конь не знает хомута, Григорий Иннокетьевич засмеялся и сказал, что завтра к вечеру все будут думать, что он в хомуте родился. Спорить было бесполезно, в этом деле он мог дать мне сто очков вперед. Рисуясь перед зрителями, он на полном ходу осаживал на задние ноги одной рукой тройку.
   Назавтра у меня выходной и утром, после затянувшихся развлечений в клубе и игры до полуночи в модный тогда бильярд я спал, пока за мной не прибежали с конного двора с криками, что мой Коршун парализовал работу всего отделения. Не пускает никого во двор за лошадьми, пришлось идти за мной.
   А случилось вот что. Управляющий решил верхом налегке объехать хозяйство ( на тройке ездил для солидности, только на совещания ), заодно проверить нового коня. А к вечеру уже попробовать его в упряжке. Приходил он раньше всех, еще было темно. Подошел к Коршуну, который стоял, не шелохнувшись, набросил ему на шею узду, затем надел ее и потянул. Конь, к которому кроме меня не прикасался ни один человек, к такому обращению не привык. Мы с ним при встрече всегда исполняли заведенный ритуал. Разговоры, сахар, поглаживания и похлопывания. Конь стоял, управляющему было не до телячьих нежностей, он дернул сильнее и рявкнул. Коршун понял, что это чужой и отпрянул в сторону, вырвав повод из рук. Опытный наездник быстро перехватил повод и пнул коня в живот. Коршун стал метаться. Гурбатову сейчас некогда было заниматься его укрощением, он взял своего прежнего верхового и наказал конюху привести коня в чувство, чтобы к обеду он был «как шелковый».
   Конюх посмеялся и пошел задавать корм жеребятам. Потом услышал ржание и крик. Выглянул и увидел, что скотник ( украинец приехавший по вербовке и вечно недовольный), который пришел за лошадью для доярок, сидит на бревенчатом заборе, матерясь и проклиная весь совхоз и Забайкалье. Перед ним внизу всхрапывая, стоит в угрожающей позе Коршун. Он, на отаре уже отвык от скученности и обстановка его раздражала. А тут еще нападение незнакомого человека. Коршун решил, что вокруг враги и решил отбиваться. Попытки конюха уговорить его ни к чему не привели. Как только человек заходил во двор, Коршун летел к нему, ощерясь и всхрапывая.   Когда я пришел на конный двор, на заборе уже сидело человек десять. Это были работники, пришедшие за своими лошадьми. Начали собираться зеваки. Ругань, смех, уже и байки начались. Я гордый за своего питомца, в душе радуясь его поведению, зашел во двор и направился к Коршуну с пустыми руками, без узды, намереваясь его вывести со двора. Не прошел и двух шагов как тот развернулся и, пригнув голову и оскалившись, бросился в мою сторону. Навыки не подвели – я тоже оказался на заборе под смех присутствующих. Что же делать? Конюх посоветовал не спешить, поговорить с конем, чтоб он понял, что это хозяин, а остальным приказал замолчать. Перед доярками и взрослыми  мужиками было немного совестно говорить глупости, которые были для нас с Коршуном привычны. Здесь, на публике они перечеркивали всю мою лихость и брутальность. Но делать нечего, не сидеть же на заборе всему отделению. После первых же звуков моего голоса, Коршун запрядал ушами, стал оглядываться и вдруг заржал жалобно и призывно как жеребенок. Конюх сказал, что он меня узнал и можно подходить. Выводя коня со двора, я понял, что окончательно пал в глазах доярок, которые с сочувствием смотрели, как я прятал навернувшиеся слезы.
   Но это еще была не беда. Это предтеча. Коршун, когда оказался на свободе, после моего ухода убежал из табуна на отару. Там в это время оказался, как всегда выпивший, Миха Кабаков. Он уже накомандовался и собрался куда-то ехать. Увидев Коршуна, стоявшего в загоне, решил ехать на нем. Тот начал проявлять строптивость, но противостоять наезднику с трехлетнего возраста выросшему на коне, не смог. Миха оседлал его и ускакал в неизвестном направлении, решив проучить за неповиновение. Проня в это время был с отарой, а бессловесный Володя не осмелился помешать начальнику.
   Когда наутро следующего дня я пришел на конный двор, чтобы ехать на отару, то не поверил своим глазам. Вместо гордого игривого Коршуна стояла заморенная с потухшим безучастным взглядом кляча, часто поводящая боками. Этот негодяй его загнал. Мои жалобы ни к чему не привели, такие случаи были не редки. Да и коня не вернуть. Так и ушел летом на мясокомбинат.


   Развязка наступила, когда Михаил под изрядным хмелем, в приступе самодурства попытался учинить в очередной раз произвол. Дело было в обед, весь коллектив в сборе. От начальника Проня получил задание оседлать для него Зрачка. Ответил ему, что своего коня не даст угробить как Коршуна. Михаил возразил, что конь закреплен не за ним, а за отарой, поэтому в распоряжении старшего чабана. У Прони Зрачок уже год, пора подбирать себе другого, а этого отдать на общие работы. Проня отказался повиноваться, тогда Михаил отправил его к управляющему увольняться, а сам пошел ловить коня. Проня за ним, я следом. У меня внутри все клокотало, перед глазами стоял умирающий Коршун. Проня был спокоен, у него четверо старших братьев, способных его защитить. Когда Михаил подошел к Зрачку, Проня оттолкнул его руку с уздечкой и тот в запале замахнулся на Проню плеткой, висевшей на запястье правой руки. Проня отпрыгнул. Меня в расчет начальник не принимал,  и вообще помыслить не мог, что ему признанному силачу могут оказать сопротивление два пацана. А зря. В следующий момент я повис на его руке с плетью, а Проня в прыжке сбил его с ног. Все это произошло быстро потому, что противник не ожидал от нас такой наглости и неустойчив был на ногах. Дальше хуже. Рука его с плеткой попала под спину, концом плетки я прихватил ему вторую руку и отработанным в работе с животными приемом, одним движением завязал монгольским узлом. Сам сел ему на грудь, придавив руки, а Проня в ярости со всего маху стал дубасить его кулаками, моментально превратив широкое скуластое лицо в кровавое месиво. Мы в это время приучали кулаки и ребра ладоней к потере чувствительности, часами колотя ими при каждом удобном случае со всей силы по дереву. В результате они мало уступали в твердости лошадиному копыту. Кровь из-под ударов летела во все стороны, забрызгивая участников баталии.  Михаил все же был здоровым мужиком, скинул нас с себя, вскочил на ноги. Выдернул из темляка плетки правую руку, но мы уже были в стойке. Проня с уздой в руке, удилами которой опытный скотовод способен запросто прорубить толстую бычью кожу, а я с подвернувшейся двухметровой жердью.   Он побежал в дом мимо оторопевшего от такого развития событий Володи Уткина. Ружья всегда висели на стене в заряженном состоянии. Была негласная установка к ружьям всуе не прикасаться. Выскочил на крыльцо с двустволкой в руке. В степи мы были как на ладони. Опытный стрелок конечно бы не промахнулся. Но тут всех удивил Володя. В критическую минуту этот двухметровый тихоня оказался на высоте.  Первым пинком он выбил ружье из рук нарушителя устоев, вторым сбил его с ног. Мы, пылая праведным гневом, кинулись добивать поверженного врага. Володя побросал нас как щенков в дом, закрыл дверь и, раскинув руки, по бабьи запричитал,  не пуская Миху в помещение. Это так не вязалось с его только что проявленной решительностью, что тот растерялся. Не зная, что еще можно ожидать от подчиненных, сел на своего коня и ускакал, яростно настегивая плетью ни в чем не повинного Карьку.
   Мы с Пронькой выехали с отары, отказываясь дальше работать с Кабаковым, так как он на работе не бывает, а когда появится, то не работает, а мешает. В итоге прогнал нас с работы. Больше мы туда не поедем, направьте нас в другое место. Про драку начальству не рассказывали.  Володя остался на отаре один. Мишку выловили дня через два, нас собрал в конторе управляющий для выяснения обстоятельств. Когда узнал про драку, схватился за голову. «Да ты соображаешь, что натворил? Хочешь, чтоб тебя его братья убили? Только кровной вражды мне в отделении не хватало!».
   Опасения его не были лишены оснований. Узнай об этом братья Проньки, они бы Мишку раньше управляющего нашли. В деревне нельзя отмахнуться от кого бы то ни было. В городе, если не заладились отношения, можно сменить работу, район проживания и прекратить отношения с неугодными и неприятными людьми. А здесь работа одна, место жительства тоже. Люди вынуждены тереться друг об друга. В результате в любой момент от этого трения может возникнуть возгорание. В нашем случае братья Дмитриевы и братья Кабаковы чуть не устроили разборки по полной программе. У Дмитриевых обидели их младшего, пятнадцатилетнего. Кабаковы защищали бы своего. Мудрости хватило у старших братьев – Дмитриева Михаила и Кабакова Гоши. Они встретились, переговорили и урезонили каждый свою команду.
   Но это не решало производственных и административных проблем. Притихший Миша Кабаков бросил пить и работал на пару с Володей. Мы к нему ехать наотрез отказались и требовали наказать обидчика. За ружье его осуждало все село, и общественное мнение было на нашей стороне, очень он надоел всем с пьяными выходками. Управляющий направил дело на рассмотрение товарищеского суда. Этот общественный орган был в деревне любимым развлечением. Сколачивались партии, подбирались аргументы, назначались общественные обвинители и защитники. Обычно приговором было какое-нибудь общественное порицание, иногда с публикацией в местной газете. Но мощным воспитательным фактором являлся резонанс и процесс, как подготовки, так и самого суда. Нечего говорить, что участниками и зрителями было все население, способное дойти до клуба. Что интересно, непонятно было кто подсудимый. Представили участников событий, вкратце изложили суть дела и предоставили общественности разобраться кто прав, а кто виноват. Мы обвинялись в самовольном оставлении работы, а наш оппонент в том, что спровоцировал своими действиями беспорядки у себя на производстве. Прения начались сразу, в них принимали участие все, кто хотел выразить свою точку зрения не столько на конкретное происшествие, сколько на его участников. Причем временные рамки раздвигались до пределов возможностей памяти. Срока давности не существовало. Поначалу всем казалось, что ничего сложного. Обидел взрослый мужик ребятишек, он и виноват. Наказать по всей строгости, а ребят пожурить и отправить на отару. Но в ходе дискуссии мы увидели, что сейчас дается оценка всей нашей жизни. С Мишкой все ясно – пьяница и дебошир. Выступило несколько человек с одним и тем же обвинением и больше о нем сказать нечего. А вот о себе мы услышали много, кое-что и нового. Нам припомнили все. Даже чужие грехи. Но больше все же свои. Даже те, о которых по нашему мнению никто не знал. Была у нас одноклассница Люба. Скромная красавица, обладательница длинной до колен и толстой - в руку, косы. При строгих родителях она на танцах в клубе лишней минуты не задерживалась. Отец у нее был вечно пьяный деспот. Однажды, за поход в кино без спросу, решил ее наказать. Сделал это жестоким способом. Поднял за косу и подвесил в дверном проеме, не давая домочадцам подойти для оказания помощи. Глаза ее налились кровью, потом долго не проходила краснота. После этого стала часто болеть голова. Да и позор для девчонки в деревне нешуточный. Сам он был помощником ветеринара, а когда очередной специалист сбегал, то исполнял его обязанности, причем своеобразно. Будучи всегда под хмельком, перед тем как вводить животному незнакомое лекарство, мог испробовать его на себе. От таких опытов преждевременно потерял все зубы, и только немереное здоровье спасало его от собственной дури. Мог пройти, куражась, босиком по снегу в сорокаградусный мороз километра два или три и никогда не простывал. Обладал роскошными усами, это было единственное, чем он гордился. Закручивал их чуть не до ушей, холил и лелеял. По этому слабому месту мы и ударили в стремлении отомстить за Любку. Спровоцировали вечером его на погоню за собой, заманили в проулок, впятером свалили и отрезали ему один ус припасенными ножницами, хотя некоторых он покусал. Из упрямства отрезать второй ус он не стал, ходил с одним всем на потеху, пока не вырос утраченный.
   Потом припомнили нам разборки с взрослыми мужиками. Вдвоем, втроем (еще у нас был друг Васька Парыгин) мы напрашивались на приключения с записными деревенскими задирами, провоцировали их на нападение и от души развлекались. Силы и сноровки у нас уже хватало на любого здоровяка, тем более пьяного. Сходило с рук потому, что пьяный и  сам напал.
 А когда начали вспоминать святочные проделки, то тут уже и накричались и насмеялись вдоволь. И было над чем. В скучной сельской жизни молодежи негде применить  силу и развлечься. А во время святок можно под личинами разных зверей воплотить в жизнь любые фантазии. Мы и претворяли.
   Бегал по улицам здоровенный бесхозный и безобидный черный кобель Приблуда. Ребятня, начиная с двухлетнего возраста, с ним играла, трепала за уши, ковырялась в глазах и он, даже спасаясь от их назойливости, не делал резких движений, чтоб не напугать. Многие выросли с ним. Такой, скорее не бесхозный, а всеобщий. Чем то он помешал трактористу Гане Колобову. Развлечения ради, взял и пристрелил его у себя на огороде. Пес был здоровый, вытащить в одиночку не смог, так и оставил его лежать, заленившись. Потом собаку занесло снегом и о ней забыли. Но не мы. На святки, что греха таить, мы первым делом вспоминали, кто нам насолил, чтоб отомстить какой-нибудь мелкой пакостью.
   Трактористы зимой встают рано, им нужно разогреть и завести трактор. Процедура эта начинается часа за два до работы в кромешной тьме. Ночью мы притащили мерзлую тушу убиенного друга и заволокли ее в кабину Ганиного трактора ДТ-54. Дверь у него купейного типа. Настроили собаку так, чтоб она упала на открывающего. Задвинули ее и ушли. Наутро на планерке Ганя получил нагоняй за то, что оставил скотный двор без сена. Он вышел разогревать трактор, открыл кабину, а сверху на него оскалившись,  бросился огромный зверь неведомой породы. Ганя с визгом: «Оборотень!», прибежал домой и до рассвета к трактору не пошел. Кличку «Оборотень» с тех пор носил заслуженно.
   К святочным забавам в основном относились беззлобно, отдавая дань традиции, ввиду бесполезности протеста. Вот только бригадир Шапошников постоянно гонял нас по вечерам, запрещая шуметь. В результате привлек к себе внимание. Для начала ему пришлось убрать со двора всю грохочущую утварь (ванны, бочки, ведра). Все это стало по ночам служить нам мишенями при метании камней. Утром в конторе выводил нас на чистую воду и песочил при всем честном народе. Противостояние продолжалось. Как говорят: «связался черт с младенцем».
   Для просушки конская сбруя развешивалась во дворе на заборах, чтобы утром на лошадь надевать ее сухую и мягкую. Мы взяли и запрягли ему эту сбрую в кошевку без коня. По всем правилам поставили хомут, вправили гужи на оглобли, затянули супонь. Залили гужи и супонь водой, чтобы все это замерзло. Утром кому комедия, кому трагедия. Ремни сыромятные. Если их пытаться развязать в мерзлом виде, можно поломать. Если пробовать оттаивать горячей водой, они превращаются в кашу и расползаются. Естественным образом на сорокоградусном морозе будут сохнуть полмесяца. А в помещение конные сани не затащишь. До конца святок мы ему эти сани умудрились еще и на электрическую опору затащить и привязать. Наутро вся деревня наблюдала, как он вокруг этого столба бегал.
   Кто-то просидел, пока не хватились на работе и не пришли коллеги, под замком, опрометчиво оставленным в дверях, да еще и замороженным. Кому то крыльцо превратили в ледяную катушку. Не щадили даже своих и близких. Два соседа имели смежный забор и взаимную неприязнь друг к другу. В нашей ватаге были их сыновья ровесники Вася Парыгин и Толя Васильев. Так они наравне с нами добросовестно за ночь перетаскали машину дров с одного двора в другой, чтобы на следующий день насладиться зрелищем разборок отцов.
   Когда часа через три дошли до событий школьной давности, Гурбатов спохватился и напомнил присутствующим, зачем все здесь собрались. Вернувшись к предмету обсуждения, выпустившие пар односельчане, особенно женщины, переключились на Михаила и решительно осудили его за такое отношение к подчиненным и беззащитным детям. На что тот, задохнувшись от возмущения, даже ответить не смог.
   Про детали нашего сражения знали немногие. Да и те, что знали, плохо в это верили, сравнивая физические кондиции краснорожего дюжего верзилы с двумя неоперившимися птенцами. Единственный свидетель Володя Уткин сейчас за всех отдувался на отаре. Люди считали, что этот пьяный бугай избил ни в чем неповинных подростков. Причем сам был инициатором скандала, он же не отрицал, что покушался на лошадь Проньки.
- Ишь умник, парень старался, возился год с конем, а он на готовенькое! – кричала повариха тетя Клава.
- Кому мы доверили воспитание детей? Они растут в этих коллективах. От нужды уже по три года горбатятся наравне с взрослыми, а тут такие примеры! Вы на него посмотрите. Он уже и человеческий облик потерял! Не лицо, а рожа. Причем полопавшаяся от беспробудного пьянства. Детям же через три года в армию. Кто нам за них там спасибо скажет, если они придут туда такими же чудовищами как их начальник!– вторила учительница, показывая на побитое и исцарапанное, все в синяках после Прониных упражнений лицо Кабакова.
   В это время опомнился подсудимый.
- Кто, я чудовище? А они тогда кто? Они меня избили и я же виноват? – рванув на широкой груди рубаху от избытка чувств, возопил Миха.
Такого хохота в этом клубе не вызывал ни один конферансье, даже из района. Мишка взревел, хрюкнул что-то нечленораздельное и утонувшее в раскатах смеха, схватил полушубок и выскочил на улицу.
   Мы, почувствовав поддержку населения, наотрез отказались возвращаться на отару. В результате разбирательства управляющему было рекомендовано Кабакова к руководству людьми не допускать, подобрать на отару другого старшего чабана. Нас направить на участки работы под руководство более опытных и достойных наставников. После чего Гурбатов сказал, чтобы мы пришли утром в контору для определения дальнейшей судьбы.
   Рекомендации выносил суд, а у меня закралось подозрение, что режиссировал действием все же управляющий. Хотя он мог бы и решить наш вопрос административно. Скорее всего, сказалась мудрость руководителя, которому нужны были такие спектакли с участием общественности для консолидации здоровых сил и порицания заслуживших. Для нас с Проней это был такой урок, что впредь в своих шалостях, мы стали учитывать, насколько они безобидны. Да и не только мы.
.
   Так закончилась наша чабанская эпопея.   
Проню отправили работать на конный двор, меня сначала на заготовку леса, а потом последовательно я побывал на всех участках работы в совхозе. Там тоже коллизий хватало, но о них речь впереди.