Романтики. Глава 18. Фанатизм как движущая сила ис

          Романтики. Глава 18. Фанатизм как движущая сила истории

          Как-то Гришка пришел навестить Сашу, и дверь ему открыла маленькая, стриженая под мальчика черноволосая девушка. Внимательные малахитово-зелёные глаза быстро оглядели Гришку, и без капли смущения упёрлись прямо в его удивлённое лицо.
          - Ты Гриша?
          - Да. А ты?
          - Соня. Сашиных родителей нет дома, я тут сижу, вроде дежурю. Проходи, тапки бери, вон там. – Звучный голос никак не вязался с габаритами.
          - Да знаю. Ты с Сашкой учишься?
          - Ну да. Только я курсом младше. 
          - Я тоже младше. Провалился сначала.
          - Не, я везучая, в олимпийский набор сразу попала. – Она наконец улыбнулась, Гришка разглядел что губы у неё полные, яркие, а улыбка хорошая и немножко лукавая.  – Я только что чай заварила, будешь?

          Гришка помог ей отнести в Сашину комнату чашки и печенье, и слегка удивлённо смотрел как она хлопочет, разливая ароматный чай из смеси каких-то трав. Когда она наклонилась поправить одеяло, Сашина ладонь как-то очень естественно оказалась на её тонкой талии.  Вид у него был при этом такой довольный, что Гришка подумал – не жалко и ногу сломать, если так ухаживают.
          Вернулась Дора Семеновна. Гришкины брови поползли вверх когда он услышал, как Соня в кухне что-то оживлённо говорит, а Сашина мама радостно поддакивает.
          - Саш... э-э-э... м-м?
          Саша рассмеялся, одновременно морщась от боли.
          - Ну да. Красивая, правда?
          Гришка считал, что Соня больше всего похожа на чёртика из табакерки, о чём так прямо и заявил.
          - Впрочем, - добавил он, - симпатичного чёртика. Но как она ухитрилась обаять твою матушку?
          Дора Семёновна представляла собой классический образец «еврейской мамы» - вечно беспокоящейся, говорливой, способной бежать за взрослыми детьми с шарфиком в руках - «Застегни куртку, простудишься!» Сейчас же в её голосе, доносившемся из кухни, звучали покой и умиротворение.
          - Ну ты видишь же сам, Соня, как электрон, не имеет массы покоя. Мама тоже, но у Сони движение не броуновское. Перед таким мало кто устоит. – Саша явно гордился Сониными достижениями.
          - Вот блин красный партизан. Завёл девушку, и ни слова, ни намёка… Давно?
          - Ну... Мне-то она давно нравилась. После того, – Саша ухмыльнулся весело, вспоминая, – как мы в лифте вместе застряли. Ну знаешь, в этом университетском лифте по пути на двадцатый этаж? Народ в панике, какой-то жидконогий типчик чуть в штаны не пускает, а она смеётся, и как-то парой слов всех там успокоила. И голос такой... и звонкий, и тёплый какой-то, и глазищи зелёные в полумраке посверкивают. Как-то сразу, знаешь, пардон за детскую метафору, - смущённо улыбнулся Саша, - как осколок льда из сердца вышел.
          Гришка понял.
          - А она?
          - Ну, кивали друг другу, не больше. А потом пьянка была - человек пятьдесят собралось на большой академической даче, представляешь какой бардак, но стоит ей заговорить – все слушают. Перепились, конечно, а мы одни из немногих вменяемых остались, ехали домой вместе, говорили, говорили, всю ночь так и прошлялись по Москве. Вот с тех пор... она моя. – Сашин голос звучал глухо от бесполезной попытки скрыть силу его чувства. – Моя.
          - Уже...?
          - Иди к черту нафиг. Ничего не уже. Самчара ты примитивный. – Оба расхохотались. – Не могу же я так сходу, как некоторые.
          - И… какие планы?
          - Какие у меня сейчас могут быть планы?  Нога бы срослась поскорее, и к делу – вот и все мои планы. Да, я так тебе спасибо и не сказал. Вот, говорю. Как ты меня доволок-то?
          - Иди ты. Я думал я мента этого грохнул, со страху и дотащил. Слушай, занялся бы ты лучше личной жизнью. Такой дэвушк, а? Старый член сам сдохнет. Дай молодому дорогу.
          - Иди, знаешь куда? Чёрт знает сколько эта живая кукла ещё будет дёргаться. – Из коридора послышались торопливые Сонины шаги. - Всё, хватит.
          Гришка успел шепнуть «Она знает?» Саша отрицательно помотал головой.

          - Что это вы такие мрачные? Саш, болит? – Соня переводила взгляд с одного на другого. – Или я невовремя?
          - Вовремя, вовремя! – улыбнулся Гришка. – Сашка тут мне рассказывал как ты целый лифт в сознание приводила.
          - А, слушай его больше, он тебе и не то понарасскажет. Вечно глумится надо мной. А что мне делать, у меня мама с трудными подростками работает, видимо, навыки дрессировки как-то перешли.
          - И Сашка тоже поддается?
          - Ну... для него у меня спецприёмы разработаны, - и она лукаво улыбнулась Саше.
          - Представляю.
          - А как же с ним иначе? Ему вон ногу уже сказали двигать почаще, а он сопротивляется. Приходится творчески подходить. – Саша изобразил ужас, Соня рассмеялась, и Гришка ещё раз с удовольствием отметил, как чист и весел изгиб её ярких губ.
          - Ну слушайте, я тогда не буду мешать вашим творческим подходам. Занимайтесь тут... делом, - засобирался Гришка.

          Потом, когда эти нежные губы вытянутся в жёсткую, твёрдую линию, и Соня выучится недобро усмехаться, чуть приоткрывая уголок рта, Гришка будет вспоминать эту лёгкую, беззаботную улыбку с грустью, как внятный знак того, что пути назад, к романтической, страстной, рисковой, и всё-таки беззаботной и счастливой юности нет.

          А пока он ехал домой и улыбался. Нашли тоже Соню! Не было человека с более неподходящим именем, Гришка сразу это понял. Он был очень рад, что в Сашиной жизни возник этот весёлый комок нейтрино, уютный заботливый чёртик, при появлении которого в комнате Сашино лицо делалось радостным, мальчишеским, так непохожим на лицо отчаянного, готового идти до конца лидера подпольной антисоветской группы.

          * * *

          Только в середине января Саша - по его выражению, «опухший от студня», которым каждый день потчевала его Дора Семеновна - добрался до университета и сдал сразу несколько экзаменов и зачётов. Поездка далась нелегко, зато Роман, пообзывавшись «Павкой Корчагиным», достал пива, и на задымлённой лестнице геофака бодро и весело прошло собрание «Союза свободы».

          Гришка отчаянно боролся с собой, пытаясь решиться на уничтожение генсека – учитывая меткость и ловкость, у него было гораздо больше шансов. Он напоминал себе,  что на войне - как на войне, что потенциальная жертва – источник, или, по крайней мере, олицетворение того глобального зла, которое оплело, окутало его родину миллионами сетей, загнало в нужду, отняло доступ к своей истории, вырезало или изгнало лучший генофонд, заставило людей жить в унижении и страхе, запретило верить, путешествовать, свободно говорить и читать лучшие книги... В какой-то момент он обнаружил себя перед телевизором. Выступал генсек. Камера крупным планом показала вялые щёки, бессмысленные водянистые глаза, сластолюбивые дряблые губы, не способные уже произнести ничего внятного. Гришка на мгновение прикрыл веки - и совершенно отчётливо увидел себя, выходящего с пистолетом навстречу немощному бессмысленному старику. У того, наверное, и реакции-то никакой не осталось. Лёгкая цель... Холодок омерзения к генсеку, и следом – к себе пробежал по позвоночнику. Гришке стала абсолютно, кристально ясна бессмысленность Сашиной идеи. Генсек ничего не значит более, и тайные нити за красной каменной стеной плетутся совершенно другими людьми, серыми кардиналами, которым удобно держать перед собой, как щит, это престарелое чучело, как солдаты на войне кладут на бруствер убитых товарищей – закрыться их телами от пуль. Уберешь этого – появятся новые полутрупы. И всё же, даже если согласиться с идеей о том что важно само действие как антитеза бездействию...  то чувство, которое он испытал, неожиданно внятно представив себя в роли убийцы, вызвало волну презрения к самому себе – и окончательную ясность. «Не смогу», - думал он со злобой. – «Провалюсь. Если бы хоть он не был таким дряхлым...»

          К апрелю Саша начал помаленьку ходить без костылей. Но после всех разведок оказалось что такого варианта, чтоб наверняка, просто нет. Гришка хмуро сказал Саше:
          - Ты знаешь, я понял что не смогу выйти на него с оружием. Я тряпка, трус и ничтожество. – Он вздохнул. Вот сейчас дружба-то и кончится.
          - Ну задолбал, честное слово. Даже не пытайся – всё равно не выйдет. Помимо твоей воли – дрогнет рука, и всё сорвётся.
          - Это почему?
          - Фанатизма не хватит. Только тот, кто внутренне готов, у кого поджилки дрожат от злости должен делать такие дела. Знаешь, как масоны Распутина убивали? А он был абсолютным, очевиднейшим, несомненным злом для России. И время было другое – и умирали и убивали гораздо легче. Так вот, они были вроде как готовы, но половина отпала по дороге, кто-то должен был принести цианистый калий – принёс какую-то соду, кто-то стрелял на поражение, с двух шагов – а Распутин жил и жил. Плохо стреляли, боялись самого действия, а их несколько человек было, и времени – сколько хочешь. А здесь надо сразу, в один момент, без малейших сомнений. Две секунды на действие – это всё что будет. Уймись. Забудь. Всё, не возмущайся, - Саша поднял ладони, останавливая поток Гришкиных возражений, - твоя функция – помощь, поддержка, анализ, добыча оружия, деньги, если есть, - всё, кроме финального действия. На него, кроме себя, я кандидатов пока не нашёл.
          - Искал?
          - Обдумывал. Все хорошие, но недостаточно злые.
          - А ты почему достаточно?
          - А у меня с ними большие и давние счёты. Я ж тебе рассказывал – и про то как семью истребляли, сажали, гнобили за следование Торе.
          - Помню.
          - Ты знаешь, я соблюдаю только то что нужно родителям. Но Вольтер говорил - «Я не разделяю ваших убеждений, но я готов отдать жизнь за то чтобы вы имели право их свободно высказать». Так вот я эту логику поддерживаю. Да, я не религиозен. Мне просто это не нужно. Но многим людям религия нужна, да и народ наш, если ты не в курсе, смог сохраниться практически только благодаря сильной религиозной связи, да-да, вот этим ритуалам, которые мне кажутся бессмысленными. И которых ты не знаешь вообще.
          Гришка сидел, понурив голову. Но, вспомнив недавнее знакомство, посветлел:
          - Слушай, тут Юра меня с мужиком одним познакомил. Мы о деле не говорили, естественно, но мужик – радиотехник, всем друзьям и родственникам антиглушилки понаставил, и дома у него просто радиозавод какой-то. Он на Смоленке живёт – знаешь, там два таких кирпичных уродца по бокам, если на мост ехать? – так вот он оттуда всё время переговоры кортежей слушает.
          - Правда? Это то что нам надо!
          Он не сказал Гришке что ему пообещали достать надёжное оружие.

          Наутро Саша звонил в непримечательную дверь дома на Смоленке. Дверь ему открыл худой до прозрачности, как и рассказывал Гришка, лохматый босоногий паренёк в ковбойке и драных джинсах. Саша без околичностей сказал, что знает о полезной деятельности Сергея по обеспечению свободного доступа к информации и попросил его хоть неделю позаписывать переговоры спецтранспорта. Бескровное лицо Сергея стало совсем белым. «Стой, стой», - замахал он руками. – «Давай с начала. Кто ты, кто тебе обо мне рассказал и что тебе, в итоге, надо?»
          Саша, объяснив Сергею что тому не нужно, для его же собственного спокойствия, знать ни о том кто ему дал контакты, ни каков будет результат, настаивал на помощи в записях переговоров. Сергей внимательно, исподлобья разглядывал Сашу, одновременно вслушиваясь в его полную недомолвок речь. «Окей», - сказал он наконец. – «Так на кого ты работаешь?» «На себя», - твёрдо сказал Саша. – «На самого себя, в данном случае. Могу поклясться всем чем хочешь, что никакого отношения к органам, кроме резко отрицательного, я не имею. Но мне очень нужно знать как определить кто в какой машине сидит».
          Сергей помолчал. Если он на крючке, всё плохо. Впрочем, если б были органы, он бы уже сидел… Если же этот странный серьёзный тип, называющий себя Сашей, со всеми документами, похожими на настоящие, действительно хочет сделать то, что он, похоже, задумал... Ну так давно пора. «Приходи через неделю. Сюда». И он выпихнул Сашу за дверь. Смысла таиться и устраивать игру в «Зарницу», встречаться под мостами или в парке культуры не было никакого.
          Они ещё не знали, что днём раньше, на авиазаводе в Ташкенте, на генсека рухнули леса, сломав ему ключицу и приговорив к дачной жизни. Записи Сергея не представляли никакого интереса. Казалось, конец уже и правда близок. Когда в начале мая генсек обнаружился в ФРГ на переговорах с Гельмутом Шмидтом, даже лояльные камеры советского ТВ не могли скрыть что старик, ведомый под руки, едва-едва способен сделать несколько шагов от одного кресла к другому. Казалось, он разлагается прямо на глазах.