Шутка. Мопассан

Мемуары шутника

Мы живём в такой век, когда шутники имеют манеры служащих похоронных бюро и зовутся «политиками». Настоящих шуток, хороших и весёлых, здоровых и простых, как у наших отцов, больше нет. Однако что является более забавным и развлекательным, чем шутка? Что является более развлекательным, чем озадачивать легковерные души, высмеивать дураков, обдуривать злодеев, готовить безобидные комичные ловушки для самых изворотливых? Что является более восхитительным, чем насмехаться над талантливыми людьми, заставлять их самих смеяться над своей наивностью или, когда они сердятся, мстить новой шуткой?
О, я шутил! Как я шутил в жизни! И надо мной шутили тоже, чёрт возьми, да ещё как! Да, я шутил, и мои шутки были уморительны и ужасны. Одна из моих жертв умерла из-за шутки. Это не стало потерей ни для кого. Я скажу это когда-нибудь вслух, но мне трудно будет сдержаться, так как моя шутка не была пристойна – совсем нет. Это случилось в маленькой деревне в окрестностях Парижа. Все свидетели до сих пор плачут от смеха, вспоминая ту шутку, хотя главный герой умер. Мир праху его!
Сегодня я хочу рассказать о двух шутках: второй я подвергся, а первую разыграл сам.
Начнём со второй, так как я нахожу её менее забавной, ведь я стал её жертвой.
Однажды осенью я поехал охотиться к друзьям, которые жили в замке в Пикардии. Понятно, что мои друзья были шутниками. Я не хочу знаться с другими людьми.
Когда я прибыл, меня встретили как принца, и это меня насторожило. Были даны ружейные залпы в мою честь, меня обнимали, целовали, словно ожидали от меня большого удовольствия, и я сказал себе: «Будь настороже, старина, они что-то затевают».
Во время ужина веселье было чрезмерным. Я думал: «Эти люди слишком веселятся без видимой причины. Должно быть, они ждут какого-то веселья. Очевидно, его источником стану я. Внимание».
Весь вечер не прекращался смех. Я чувствовал, что шутка витает в воздухе, как собака чувствует добычу. Но что это будет за шутка? Я был бдителен, встревожен. Я не пропускал ни слова, ни тона, ни жеста. Всё казалось мне подозрительным, вплоть до лиц прислуги.
Наступило время идти в постель, и торжественная процессия повела меня в спальню. Почему? Мне прокричали: «Спокойной ночи!» Я вошёл, закрыл дверь и остановился, не двигаясь со свечой в руке.
Я слышал смех и шушуканья в коридоре. Они подстерегали меня, без сомнения. Я осмотрел стены, мебель, потолок, обивку, паркет. Я не заметил ничего подозрительного. Я слышал, как за дверью ходят. Они подходили смотреть в замочную скважину.
Тут я подумал: «Возможно, свет сейчас погаснет, и я останусь в темноте». Тогда я зажёг все свечи. Затем ещё раз осмотрелся и вновь ничего не заметил. Я маленькими шажочками обошёл комнату. Ничего. Я исследовал все предметы. Ничего. Я подошёл к окну. Большие ставни из цельного дерева были открыты. Я бережно закрыл их и задёрнул занавески, огромные бархатные занавеси, и подставил стул, чтобы не опасаться ничего извне.
Потом я осторожно сел. Кресло было прочным. Я не осмеливался лечь. Но время шло. Наконец, я признал, что я – смешон. Если за мной шпионили, как я подозревал, они, должно быть, сильно потешались над моим страхом.
И я решил лечь. Но кровать внушала мне особые подозрения. Я подёргал полог. Он казался прочно закреплённым. Возможно, опасность крылась в нём. Возможно, на меня с потолка прольётся холодный душ, или я провалюсь под землю. Я искал в памяти все шутки, связанные с кроватью. Я не хотел попасться. Вот уж нет! Вот уж нет!
Тогда мне показалось, что я понял подвох. Я осторожно схватил край матраса и потянул его к себе. Он поехал вместе с простынями и покрывалом. Я вытащил это на середину комнаты, напротив входной двери. Я устроил там кровать, вдали от подозрительного ложа и тревожащего алькова. Затем я потушил свечи и на цыпочках подошёл к своим простыням.
Я, по крайней мере, не спал ещё час, вздрагивая от малейшего шума. В замке было тихо. Я заснул.
Должно быть, я спал долго и крепко, но я внезапно вскочил оттого, что на меня обрушилось чьё-то тело, и я почувствовал на лице, на шее, на груди жгучую жидкость, что заставило меня завопить от боли. Я услышал ужасный шум, словно упал буфет с посудой.
Я задыхался под массой упавшего на меня тела, которое не двигалось. Я вытянул руки, пытаясь ощупать тело. Я различил лицо, нос, бакенбарды. Тогда я изо всех сил ударил кулаком в это лицо. Но тут же я получил град пощёчин, который заставил меня соскочить с простыней и спасаться в коридоре в своей ночной рубашке, так как дверь была открыта. О, изумление! Был белый день. Люди сбежались на шум и нашли лакея, растянувшегося на моих простынях. Он принёс мне утренний чай и наткнулся по дороге на мою импровизированную кровать, упал на меня и разлил чай мне на лицо.
Мои предосторожности закрыть ставни и лечь в центре комнаты всего лишь сделали из меня шута.
Ну и смеху-то было в замке в тот день!

*
Другая шутка, о которой я хочу рассказать, датируется моей ранней юностью. Мне было 15 лет, и я каждые каникулы проводил у родителей: всегда в замке, всегда в Пикардии.
Нас часто навещала старая дама из Амьена – невыносимая, нравоучительная, неуживчивая, высокомерная, злая и мстительная. Она ненавидела меня, не знаю – почему, и постоянно ябедничала моим родителям, превращая в преступление каждое моё слово или поступок. О, старая хрычовка!
Её звали мадам Дюфур, она носила чёрный парик, хотя ей было не менее 60 лет, а поверх надевала смешные чепчики с розовыми лентами. Её уважали, так как она была богата. Я же ненавидел её всем сердцем и решил отомстить ей.
Я только что закончил второй класс и был особенно впечатлён в курсе химии свойствами вещества, которое называется «фосфид кальция». Будучи брошенным в воду, оно воспламеняется и испускает белый пар ужасного запаха. Я стащил несколько пригоршней этого вещества, чтобы развлечься на каникулах, и оно было похоже на кристаллическую соду.
У меня был кузен одного со мной возраста. Я сообщил ему о своём плане. Он был испуган моей смелостью.
И вот однажды вечером, когда вся семья собралась в гостиной, я тайком проник в спальню мадам Дюфур и завладел сосудом (простите, дамы), который обычно держат под кроватью. Я убедился, что он сухой, и положил внутрь горсть фосфида кальция.
Затем я лёг на чердаке и начал ждать. Вскоре шум голосов и шагов известил меня, что люди расходятся по комнатам. Воцарилась тишина. Тогда я спустился босиком, затаив дыхание, и прижался ухом к замочной скважине своего врага.
Она совершала свой туалет. Она сняла свои тряпки и надела большой белый пеньюар, который висел на её костях. Она взяла стакан, наполнила водой и, всунув руку в рот, словно  хотела вырвать себе язык, вытащила что-то розовое и белое, что положила в воду. Мне стало страшно, словно я присутствовал при какой-то стыдной и ужасной тайне. Она всего лишь вынула вставную челюсть.
Затем она сняла свой чёрный парик, и показался её череп, покрытый жидкими седыми волосками. Она так комично выглядела, что на этот раз я должен был подавить смех. Затем она помолилась, встала, подошла к моему орудию мести, поставила его на середину комнаты и села, совершенно покрыв его своим пеньюаром.
Я ждал с трепещущим сердцем. Она была спокойна, довольна, счастлива. Я ждал… я тоже был счастлив, но таким счастьем, которое бывает при мести.
Вначале я услышал лёгкий шум, хлопки, затем – серию глухих взрывов, похожих на отдалённую канонаду.
По лицу мадам Дюфур за одну секунду пробежало что-то ужасное и захватывающее. Её глаза раскрылись, закрылись, вновь открылись, затем она вскочила с такой гибкостью, которой я от неё не ожидал, и посмотрела…
Белый сосуд трещал, взрывался, полный трепещущего пламени, словно греческий огонь у древних. К потолку поднимался густой дым, загадочный и пугающий, словно колдовство.
Что она должна была подумать, эта бедная женщина? Подумала ли она о кознях дьявола? О страшной болезни? Подумала ли она, что этот огонь, вышедший из неё, должен был пожирать её внутренности и извергнуться, словно жерло вулкана, или разорвать её, как чрезмерно заряженная пушка?
Она стояла, охваченная страхом, не сводя глаз с этого феномена. Потом она внезапно издала такой крик, какого я больше никогда не слышал, и рухнула на спину. Я убежал и зарылся в кровать, с силой закрыв глаза, словно для того, чтобы доказать самому себе, что я ничего не сделал, ничего не видел, что я не уходил из своей спальни.
Я говорил себе: «Она умерла! Я убил её!» и с тревогой слушал шум в доме.
Люди сбегались, что-то говорили. Затем я услышал смех. Затем мне на голову обрушился град затрещин отцовской руки.
На следующий день мадам Дюфур была очень бледна. Она пила воду, не переставая. Возможно, несмотря на заверения врача, она пыталась погасить пожар, который, как она думала, горел у неё в животе.
С этого дня, когда при ней говорят о болезни, она испускает глубокий вздох и шепчет: «О, мадам, если бы вы только знали! Есть такие особенные болезни…»
И больше ничего не прибавляет.

28 марта 1888
(Переведено 1 ноября 2016)


Рецензии