two months and one night

Времена меняются. Все та же мантра "это пройдет" теперь накладывается отпечатками на установленную личность. Не думаю, что то есть несчастье, ибо то есть закон молодости.
Привычка скидывать на гормоны все - развод, женитьбу, безработицу, голод, войну - есть вечная молодость.
И это не к несчастью.
По-крайней мере, своему.


Ты читаешь в здании музея то, что еле решался выкладывать на прочтение в виде анонимного паршивца с подворотней; читаешь этим охранникам, уборщицам, сыновьям-суррогатам гениев и дочерям забытых поэтов, и многим, многим, многим
Читаешь в эпилептическом припадке.
И когда кто-то говорит, что выдохи смазывают слова, и что при публике официальной это станет минусом, и говорит так, будто я и вправду хочу выступать на публике не-своих, а это смешно, смешно, смешно
На него нападают уборщицы, маленькая девочка с болезнью в строках, гений среди спин и многие-многие-многие

Всем нравится, что я в состоянии предсмертных судорог, и говорят, что это смело
быть судьей человечества.

Люди становятся верующими лишь потому, что им нравится распятие убогих.

Но то лишь моя исповедь
и я простое ничтожество с подворотни.


Маленькие дети-архангелы - вот вершители грехов и пороков. Мой язык невольно кусает кровоточащие губы, зрачки расширяются до передозового абстрагирования на этих тонких, бархатных хохолках Херувимов и жертвенных Ягнят
Моя клептомания жаждет кусать языком нектар их юности

Старение - слабость.

И ты, красавец. Смейся тише, покажи мне свои отшелушивающиеся руки - я прикладен к таким вещам. Локоны Грека. Лицо твое через два месяца смажется, испарит свою смазливость и я увижу тебя - блюющего в сортире вуза, и то, как твоя Дева откармливает опьянение с руки
Гомофобам не пристало пялиться так долго
Прости, но мои руки слишком дрожат, чтобы не вывести тебя на уровень правдивости твоих вкусов.

Покупайте меня за сигареты и алкоголь. Чтобы кричать, будто все это шутка. И все мои боли и страдания - я агрессивен, теперь, нещадно приговорен к ходу комедии. Как еще признать смерть своей матери, как не глумится над похоронами?
Это лучший выход в неверие окружающих.
О, да, детка, я продажная шлюха!
О, да, мерзавец!
нет, ох, детка.
мудак!


Мне пох_й на ваши учения. Я здесь, в четыре:двадцать на подъездной площадке пытаюсь понять, как дошел до такой головокружительной жизни.
Как же, черт побери, холодно.
Ликующая ярость насыщения оседает в кувшине апатии.
Вино, опустелое устами полу-богов, осталось на улице, впритык обнимающее отель.
"Ох, мамочка под двадцать девять, это слишком дорого для уличных детей"
Дочь, разрезающая веки своими черными штучками-остриями, вонзаясь в меня пепельными ресницами - что ты хочешь от меня?
Прикоснись своими волосами к моему лицу еще раз и смой, наконец, эту тонкую штукатурку с такой трепещущей жизни.

Меня не возбуждает преукрашенность.
Меня возбуждает низость.


Цитирование Библии в метро до фанатичного излияния под стук колес - и едкого высмеивания ее истин. не смотрите мне за плечо, чтобы не увидеть мою тень,
плевать, что

просто необходимо разглядывать людей, лишь бы снова уверовать, подобно молитвам - все сущее - существует.

Краски теряют цвет, психологическая защита подставляет подножку - и я падаю лицом на гранитный выступ.

Гранитный выступ Бога.

Священник в облачении сутаны выходит из кельи и целует распятье. Прикасается к зараженным иконам тысяч прихожан своим влажным языком, незаметно выскальзывающем из полу-сомкнутых губ. Меня будоражит эта покорность. Люби, когда в трех метрах от тебя пустая могила Христа.
Но я буду молиться лишь тому, кто был последним и - мне необходима кольцевая реинкарнация, чтобы увидеть тебя - который купался "на правом берегу почти против старой церкви перед лесом".
Мой личный Святой Мученик.
Благословляю всех твои четырех дочерей,
Благословляю хрупкого Алексея,

Да Святится Имя Твое,
Амен.


Улицы покорны,
покоряясь моему смирению.
Их потемки змеевидным духом расползаются под ногами, созывая намеченной картой к себе.

Почти ничего не пишу.

Заходить, как навевание атмосферы и причастности к своему месту, в кафе на углу, на два поворота находится у сортира, войти, закрыться и умываться ледяной водой, помыть руки - долго, муторно долго вымывать руки, до обмякания подушечек пальцев - чтобы невзначай, точно женское кокетство и грубая необходимость, просматривать надписи на серых стенах, коморку, в которой только и колоться, лишь бы принять индульгенцию сотен


Последние прологи мыслей будут заканчиваться только на этом

"Кофе, неразборчивое спиртное, почти-девственное вожделение, кофе, плейлист на бесконечном "покурим в аду"