Как Кирилл от армии спасся

Среди родственников Кирилла военных не было. Правда, папа его провел после института два месяца на военных сборах. После окончания военной кафедры стал он офицером связи, а сборы были не где-нибудь на Кавказе, а под Москвой. Тем не менее, он вспоминал, что еле-еле, с большим трудом выдержал этот срок: ужасно скучно было, да и всё, чему учили, быстро забылось, в жизни не пригодилось. Рассказывал еще, как его друга забрали в советскую армию с гипертонией. На службе у того часто повышалось давление, случались гипертонические кризы – клали его на пару дней в больницу, но вновь каждый раз возвращали на службу. До тех пор, пока не случился у него глубокий обморок, который вполне мог закончиться смертью. Лишь после этого отпустили его домой, но лишь через десяток лет после службы он смог как-то восстановиться. «Так то еще была советская армия. Сейчас-то в разы хуже стало», - повторял папа Кирилла.

Вообще, с родителями Кириллу более-менее повезло. Конечно, особо «продвинутыми» их нельзя было назвать, но и закоренелыми «совками» они не были. Словом, были нормальными советскими интеллигентными людьми. Папа выглядел внушительно, был высок, очень широк в плечах и физически силен. Но был он человеком очень добрым, являясь как бы живым опровержением стереотипу: «бабам нужен наглый самец». Мама тоже была очень доброй, заступалась даже за садовых вредителей: улиток, которых дед Кирилла частенько давил сапогом, заступалась и за крыс, в норы которых дед пытался заливать кипяток. Кириллу тоже в целом передалась доброта, он жалел всякую букашку, старался по возможности не убивать никаких животных, кроме разве что комаров (да и тех, если не очень досаждали, не трогал). В солдатики в детстве он не играл, предпочитал играть в куклы.  Рогатки и игрушечные пистолетики тоже не вызывали у него никакого интереса. И когда он смотрел по телевизору кадры наших великих парадов, в сердце его почти не возникало почему-то радости и гордости. Глядя на всех этих «бравых десантников», шагающих строем, испытывал он какую-то неприязнь, не нравились ему их однообразные, некрасивые, грубые лица, не мог он заставить себя проникнуться этой непонятной «романтикой». Кирилл вполне был согласен со строчками из песни, которую пел Тальков:
"Я с детских лет страдаю аллергией На вид трибун и лозунги c "Ура!"

Но в жизни видел Кирилл военных каждый день. Жил он рядом с военной академией. И каждый день весной, в период подготовки к майскому параду, Кирилла по утрам будили ритмичные барабаны и гортанные выкрики в «матюгальник»: «Парььь-яя-дд, смирнаааа! Ша-а-а-гом ааарш!!!» И когда кто-то из родителей провожал Кирилла в школу в младших классах, курсанты, проходящие строем, часто преграждали им путь. И приходилось несколько минут пережидать их шествие, стоя на тротуаре -  «принимать парад», как шутили родители. «Вот видишь, учись хорошо, а то станешь таким же, будешь так же строем ходить!», - часто предостерегали Кирилла отец и мать.
Но учился Кирилл не очень хорошо. И вот однажды, в третьем классе, отец провел с Кириллом серьезную беседу. «Таким, как ты – путь один: хорошо учиться и поступать после школы в институт. В армии таким как ты не выжить. Там москвичей вообще не любят, а уж тебе совсем тяжело придется». 

- А что уж там такого страшного? – с любопытством спросил Кирилл.
- Вот ты школу не любишь: все эти правила, принуждение. А там то же, что в школе, только в квадрате или в кубе развито!
Кирилл начал осознавать, что угроза попадания в армию серьезна, и спросил:
- А если я поступлю в институт, тогда меня точно не призовут?
-Нет, тогда она отступит лишь на пять лет, но охота на тебя продолжится. И если после института ты не поступишь на завод с «бронью», тогда тебя снова смогут призвать. Есть другой путь: после института ты можешь продолжить учиться, и стать ученым – вот тогда, может быть, она отступит навсегда. Ну или если у тебя найдут такое заболевание, по которому тебя признают негодным к службе и дадут белый билет. Но с таким заболеванием ты долго не проживешь. Ведь считается так: если смог самостоятельно дойти до военкомата – значит, годен.

В этот день Кирилл впервые не отмахнулся от нравоучений родителей, а серьезно задумался. Он взял лист бумаги, и нарисовал на нем страшного хищника, соединяющего в себе черты медведя, тигра и леопарда, с огромной пастью, сидящего у лестницы, и написал на его шкуре: «Армия». Затем изобразил лестницу со ступеньками, где каждая ступенька соответствовала новому классу школы, сверху вниз спускаясь все ниже к пасти свирепого существа. Нарисовал человечков-учеников, некоторые из которых, спустившись до последнего класса, сразу падают в пасть к зверю, а другие по веревке перелезают на спасительный склон с надписью «институт». Зверь продолжает красться за ними у подножия холма. И когда холм кончится, часть человечков опять падает к нему в пасть, а другая перепрыгивает на еще более крутые и высокие холмы, с надписями «работа с бронью» и «аспирантура», а зверь прыгает за ними, но навсегда срывается в пропасть, и человечки оказываются спасены. Кирилл показал рисунок родителям, и те похвалили его за образное мышление и еще раз выразили надежду, что Кирилл, наконец, возьмется за ум.

Впечатления о военных у Кирилла, и правда, постепенно складывались не  лучшие. В школе, где он учился, как раз обучалось немало детей военных, ведь рядом с академией было военное общежитие. Почти все они были грубиянами и забияками, избивали слабых, отрабатывая на них приемы, которым их, видимо, обучили старшие братья, вернувшиеся из армии. Из армии вернулся парень из их подъезда, он был на десять лет старше Кирилла и был отчислен из института. Кирилл встретился с ним в переулке около магазина. Знакомый очень изменился: у него дергалась бровь, говорил он почти полностью матом, бессвязно, затравленно вращал головой,  держа в руках сигарету,  и не мог связать двух слов. А каких-то пару лет назад он был совсем другим.

А потом события вокруг Кирилла посыпались градом. Вот взяли парня, жившего этажом ниже: пришел за ним наряд, и вытащили его прямо из ванной, где он в это время мылся (дверь в квартиру открыла его доверчивая бабушка). Сказали ему – в две минуты одеться, собраться, и как закоренелого уклониста угнали служить куда-то на Дальний Восток. Вернулся он без ноги: узнали потом, что объясняли там, как пользоваться каким-то агрегатом. «Понятно тебе?» - спросили того парня. «Ага, понятно», - ответил он, но сделал что-то не так, и какая-то балка сорвалась и раздробила ему ногу. И зачем же его лечить?  Зачем вообще лечить рабов, если можно в любой момент нанять новых, более молодых и здоровых, а «испортившихся» списать в расход? Проще ампутировать.
В другой раз, подходя к дому, Кирилл увидел, как три милиционера волокут за руки и за ноги в микроавтобус человека, в котором он узнал еще одного жителя своего подъезда. Как стало известно потом, тот тоже числился уклонистом, взяли его у самого входа в подъезд – сидели просто на лавочке и поджидали, а сдал его управдом. Как скотину скрутили его, запихнули в «козла», пригнали на призывной пункт, за полчаса провели по всем врачам медицинской комиссии, и через пару дней он уже служил.

И еще немало было случаев, после которых убедился Кирилл, что охотятся за людьми в нашей стране как за дикими животными. Брали осенью в сквере: быстро ехала по дорожкам сквера милицейская машина, потом резко останавливалась, хватала молодежь подходящего с виду возраста и требовали предъявить документы. А у них, наверно, уже и база готовая уклонистов имелась. Брали на выходе у ночного клуба, сценарий был схожим. Облавы случались даже у музея. «Помни: у нас район сложный. Здесь одни больницы и учреждения, - пояснял папа Кирилла, - за каждого призывника бороться будут. План им надо выполнять».
 Но все-таки всё это пока еще громыхало где-то вдалеке, казалось посторонним, не касающимся тебя лично. «Мне еще до этого далеко, - подумал Кирилл, - а потом что-нибудь придумаю».

Ну а обстановка в стране известно какая была в то время: еще в начале девяностых, на первых своих выборах,  клялся Ельцин матерям, что к двухтысячному году никто служить принудительно не будет. И вот укрепил Ельцин свою власть, отбился от ГКЧП, добился «независимости» (от самой себя) России, расстрелял Белый Дом, и доблестная наша армия во всем этом его поддерживала, многие генералы получили за то свои лампасы. «Мы предотвратили гражданскую войну», - гордо заявляли тогда «демократы». Но вот уже на следующий, 1994 год, началась война в Чечне, которую иначе как гражданской, и назвать-то было трудно. Рассказывала мама Кирилла, что на стороне боевиков воевал один из ее бывших одноклассников, а ведь каких-то двадцать лет назад учились вместе, сидели вместе за одними партами! И тряслись многие родители, и плакали, глядя на телевизионные кадры: как боевики перерезали горла, отрубали головы солдатам. Но зачастую и федералы не церемонились: отнюдь не ласково брали они чеченские населенные пункты и обходились с их жителями. Особого патриотизма у взрослых не было: слышал Кирилл, что мечтают многие только о том, как бы быстрее всё там замирилось любой ценой. И вот подошли очередные выборы: 1996 года. И подписал Ельцин в Хасавюрте мир, который называли «похабным», но ведь все-таки мир. Многие с облегчением перекрестились.

Но ведь и в мирное время то тут, то там случались беды не хуже, чем в военное. Вот появлялась в газетах заметка о том, как чуть ли не вся военная часть слегла в больницу с воспалением легких, многие умерли. В казармах не поддерживалась нормальная температура. Вот заболели где-то новобранцы холерой, тоже много жертв было. А лечить их как будто и некому. А тут уже и интернет появился, подливал масла в огонь. Стали достоянием общественности кадры «дедовщины», и прочих злоупотреблений и неустроенности, и всё больше их появлялось.

Первый раз молния ударила близко от Кирилла, когда ему было 16 лет. Надумал тогда мэр города, что все старшеклассники обязаны, мол, начать знакомиться с военным делом. Но Кирилл наотрез отказался, и остался с девчонками отскребать жвачки от парт и мыть окна. А остальных одноклассников мужского пола отправили на сборы и устроили забег в противогазах. Во время забега один мальчик вдруг упал. Подбежали к нему, стащили противогаз, да тот уже не дышал: набилась туда рвота, плохо ему стало, и он задохнулся. Много об этом шумели, но, разумеется, никакой ответственности физрук не понес: отделался выговором за несоблюдение техники безопасности. Кирилл окончательно решил, что служить он не будет. Но недостаточно было ему сделать такой вывод, хотелось во всем разобраться, сформировать нравственное обоснование своего решения. И стал Кирилл книги читать и подходящие мысли выписывать. Благо, дома библиотека большая была.

Вот пишет Курт Воннегут, что: «войны всегда будут, и что остановить их так же легко, как остановить ледники», но:  «Я сказал своим сыновьям, чтобы, они ни в коем случае не принимали участия в бойнях и чтобы, услышав об избиении врагов, они не испытывали бы ни радости, ни удовлетворения. И еще я им сказал, чтобы они не работали на те компании, которые производят механизмы для массовых убийств, и с презрением относились бы к людям, считающим, что такие механизмы нам необходимы».

Прекрасно сказано: пусть войны неизбежны, но с презрением относиться к тем, кто в этом участвует, и самому не участвовать. Вот мысли героя книги «Джонни получил свою винтовку» (в книге рассказывается о солдате, который потерял на войне руки и ноги, зрение и слух, лишился почти всех органов чувств и теперь его поддерживают в больнице в растительном состоянии и кормят через трубочку): «В смерти нет ничего благородного. Даже если ты умираешь за честь. Даже если умираешь, как величайший из всех героев, каких только видел мир. Даже если ты так велик, что имя твое никогда не забудется. Но кто, скажите, так уж велик? Нет, ребята, главное для вас — это ваша жизнь. Мертвые — вы не стоите ничего, разве что надгробных речей. Не давайте им больше одурачивать себя. Если они снова хлопнут вас по плечу и скажут — пошли драться за свободу или за что-то там еще, — помните, что это только слова, и не обращайте на них никакого внимания. Просто скажите: очень сожалею, сэр, но некогда мне умирать, у меня много дел. А потом повернитесь и бегите от них, как от чумы. Если они назовут вас трусом, плюньте, — ваше дело жить, а не умирать. Если опять станут бубнить про смерть ради принципов, которые выше жизни, скажите им — врете вы, сэр. Выше жизни нет ничего. А в смерти нет ничего благородного. Тоже мне благородство — лежать в земле и гнить! Никогда не видеть солнца. Или остаться без рук и без ног. Или превратиться в идиота. Или стать слепым, глухим и немым. Какое это благородство — быть мертвым? Ибо когда вы мертвы, сэр, то все кончено. Всему конец. Тогда вы меньше, чем собака, чем крыса, чем пчела или муравей, меньше, чем крохотный белый червячок, ползущий по навозной куче. Вы мертвы, сэр, и умерли вы ни за понюшку табаку. Вы мертвы, сэр. Мертвы. Вы мертвы.»

К одиннадцатому классу, когда всех первый раз в жизни погнали вставать на учет в военкомат, Кирилл имел уже достаточно сформированную позицию, взгляды на армию и службу, и уже мог спорить на эту тему. И вот подошла его очередь, и завели его в кабинет психолога, который производил первичное прощупывание мотивации выпускников и потенциальное распределение по родам войск. Кого-то заочно приписали в десант, кого – в автомобильную роту, кого-то в морскую пехоту.

- Ты чего руку подаешь как использованный презерватив, - шутканул с порога психолог, - мужик должен крепко жать руку!
-Я вам ничего не должен.
-Да ладно! Ну,  присаживайся. Ну как, будешь в армии-то служить? Как относишься к службе?
-Не буду. Отношусь очень отрицательно.
-Это как же понять, ты трус? В таком случае стыдись, когда видишь женщин в погонах, даже они могут!
- Я не совершал особо храбрых поступков, но и примеров трусости особо не помню. Обычный я. Почему «даже»? Разве женщина это существо низшего сорта?  Если кто-то хочет, пусть служит, а я не понимаю, почему должен тратить на это время.
-Эээ, парень, да ты обычный трус и эгоист. Или кто-то другой должен вместо тебя служить? Скажи, как ты относишься к девизу ВДВ: «Кто, если не мы»?
-Никак не отношусь, обычная громкая фраза, лишенная смысла. Десантники же в целом мне не приятны, и я не считаю эту профессию важной.
-А кого же ты считаешь важным?!
-Считаю важными профессии стилистов, фотографов, визажистов, писателей, в конце концов, врачей, учителей.
-Пидор чтоли?!
-Я таких слов не понимаю, насколько я знаю, это те, кто сидит в тюрьме. Я в тюрьме не сидел и не собираюсь, и мои родственники тоже. Что до геев, то от них, в отличие от так называемых «настоящих мужчин», я лично зла не видел. Хотя, конечно, есть и среди них мерзкие и подлые, как и среди натуралов... А касательно профессий, я уважаю тех, чья работа – делать людей красивыми, а не тех, чья работа - убивать людей.
- Ты мне тут комедию не ломай! – ударил кулаком по столу психолог. Военный защищает Родину, а не убивает?
-Никого не убивает, значит?
-Врагов он убивает!
-Значит, все-таки убивает. В том числе и женщин и детей, ведь на любой войне убивают женщин и детей. Государственные границы… всё это условно. Почему я должен кого-то убивать только потому, что мне так приказало правительство, придумавшее границы? Что я должен защищать – Конституцию, свободу? А разве рабы (а призыв – это рабство) могут защищать свободу?...
И еще хочу сказать вот что: вы ЛИЧНО, вы ОДИН виноваты в войнах и во всех бедах. Если бы не было добровольцев, подобных вам, не было бы войн! - бросил Кирилл в лицо военкомовскому "специалисту". Япония армию распустила после Второй Мировой, и сразу зажили хорошо. Ну а мы известно как живем...Где вы были в августе 1991 года, где были в октябре 1993 года, когда разрушали страну и строй? По Белому Дому стреляли? Защищали демократов? А теперь о патриотизме говорите?! Грабить уже нечего стало?

Психолог только скорбно покачал головой, и направил Кирилла в психо-неврологический диспансер. А в ПНД началась обычная «карусель», гоняли Кирилла от одного врача к другому, чтобы постепенно подвести под «страшный диагноз» - если уж от армии освобождать, то всё равно всю дальнейшую жизнь испортить! Вот если надо человека прогнать на медкомиссии и вручить "повестку с вещами", то за 20 минут прогонят. А тут отвечают: "Обследование займет два месяца". И сбежал Кирилл из ПНД, перестал туда являться. А тут и вступительные экзамены подошли. Искал Кирилл с родителями институт с военной кафедрой, да вот беда: почти все такие были среди технических, а в технике Кирилл ничего не понимал. Наконец, нашли они один гуманитарный, где военка была. Но не смог Кирилл туда поступить: из-за привода в ПНД отказались его брать. Стало ясно, что после института сразу в аспирантуру поступать придется. И много раз потом отравлял тот привод Кириллу жизнь: и когда надо было автомобильные  права получать, и когда на работу на госслужбу устраиваться. Но все-таки проскочил как-то Кирилл: везде показывал приписное свидетельство, а по поводу отсутствия военного билета научился что-то наплести, дабы сбить со следа.

В институте учиться было сложно. Институтские годы летели быстро, временами висела угроза отчисления. Конечно, периодически появлялись очередные новости о трагедиях при армейской службе, самой страшной была трагедия рядового Сычёва в 2006 году. Но у студентов шла своя веселая  жизнь. Только что был первый курс, как вот уже в студенческой компании отмечают «экватор» - середину третьего курса. Бурной молодости не было у Кирилла, особо за девушками не бегал, не пил, все больше учился. И вот подошел пятый курс. Однажды весенним вечером раздался звонок в дверь. Родители, не ожидая опасности, открыли, и вошел участковый. Кирилл в это время дремал. Растолкали его, и сказали, что должен он не забыть перед окончанием института явиться в военкомат! Хищник снова раскрыл свои веки и шел по следу Кирилла. И посыпались потом повестки, одна за другой. Даже из Прокуратуры присылали и из Управы. Но не расписывался в них Кирилл, и перед законом оставался формально чист. Пару раз еще приходил наряд, в дверь барабанили, но, наученные горьким опытом, дверь им никто уже не открывал. Даже отрепетировали в квартире места на случай экстренной «эвакуации»: между креслом и стеной, за занавесками, на антресолях, куда Кирилл мог бы быстро спрятаться. И вот – защитил Кирилл диплом, пришло время в аспирантуру поступать.

- Да че ты паришься. Заплатишь 150 тысяч, есть специальные посредники, договорятся с военкомом, и отстанут от тебя, дело в архив сдадут, - напоследок посоветовал Кириллу бывший одногруппник, - или под дурачка закоси, с врачами договорись. Поставят тебе легкий диагноз, они знают, что написать, но служить не будешь. А потом еще приплатишь, и диагноз отменят.
-Нет, я так не хочу. Хочу по-честному. Взяток никому никогда давать не буду.
-Тебе в России тяжело будет…
-Знаю.
-Ну что ж, удачи.

Но тут продлили призыв до 15 июля. А кого-то и 16-17 июля хватали, тащили, «задним числом» записывая, что взяли пятнадцатого. И целый месяц с лишним еще после сдачи студенческого билета был Кирилл абсолютно беззащитен, почти не выходил из дома, городской телефон отключили. А повестки продолжали выкидывать. Поступил Кирилл в дневную аспирантуру, и еще на три года отсрочил встречу со Зверем. А ближе к защите  Хищник снова пробудился, кинулся в последний бой, ни за что не хотелось ему Кирилла выпускать из лап. Опять слали повестки, опять на несколько месяцев была квартира на осадном положении.

Но всё когда-нибудь кончается. И хорошее, но и плохое тоже. И вот прошли года гонений и пряток. Защитился Кирилл, а там уже и 27 лет ему исполнилось. Вырвался из лап зверья. Да только развился у него какой-то «Стокгольмский синдром».
Советовали Кириллу как в том анекдоте: сходить, и плюнуть на порог военкомата. Кирилл, конечно, не стал плевать. Лучше посвятить свою жизнь борьбе за гуманизм, чем жалкой мести.
Но нет-нет, да и заглянет он в переулок, где стоит его военкомат. Посмотрит даже с какой-то ностальгией. Как-никак, но моложе он тогда все же был – когда на него велась охота и висел он на волосок от призыва. Какая-то даже развлекаловка это была. По прошествии лет это стало восприниматься как забавное приключение (а других и сегодня сажают в грузовик в этом тихом переулке в тихом сером здании, и везут на призывные пункты.) Но все-таки не поймали его, жив и здоров остался, с двумя руками и ногами. И с головой нормальной. И печально вспоминал он иногда своих сверстников, бывших одноклассников, забитых на службе в мирное время, истравленных в военкоматах, вернувшихся психами или инвалидами, не могущими больше никогда поступить в институт, сломленными… А может, можно и послужить было, может, не так плохо было бы, нашел бы себе друзей? Вот только зачем? Ведь в любом учреждении в нашей стране этого добра хватает, казарменный дух есть повсюду.
Представление-то можно получить и так в любом коллективе.
А почему общество не сопротивляется? А потому, что большинство сами через это прошли. Тут те же рассуждения работают: если меня били в детстве ремнем, то и я буду бить, если мне пришлось отслужить, и другие пусть не смеют этого избегать!

А положа руку на сердце: если бы была у нас хорошая армия, и контрактная, отслужил бы он тогда? Нет, и тогда бы не служил, - рассуждал Кирилл. Контрактная армия зверств может делать не меньше, чем принудительная, а иногда даже и больше.

Но прошло еще несколько лет, и уже не находил Кирилл в себе прежнего юношеского задора осуждать армию и милитаризм. Он видел, как наглеют современные подростки, сколь мало уважения у них остается к матерям, к женщинам, ко взрослым. И где же место им, как не в армии? Может быть, по-другому воспитать их невозможно? Да и ИГИЛ, террористы не дремлют...Нет, все-таки, может быть, не совсем он и подобные ему были правы в своих облечениях. Сколько веков прошло, а на Россию нападали всегда. И в 1914 году, когда против нее ополчились все империалистические силы, заслали свои пломбированные вагоны. И в 1941 году, и в средние века: тевтонцы, монголы...

А впрочем, зарекаться вообще не надо. Могут и отсрочки вообще отменить. Погонят на какую-нибудь очередную священную войну с Турцией или с какой-нибудь Украиной, а ученым - что? В тылу разве отсиживаться? Вон в 1941 году доблестный Сталин бросил на фронт виолончелистов да балерин, «и ничего. Победили!»  А там можно и призывной возраст поднять до сорока лет – почему бы и нет? Но да что там гадать на кофейной гуще. Что будет, то будет. А пока что, - думал Кирилл, - можно и личную жизнь начать наконец строить. Может, будет хоть 10 лет покоя? Да только разум подсказывает, что не будет…Что в покое нас не оставят, какой бы строй у нас в России не был. И придется нам вновь идти в бой за Русь Святую.