Глава 17

Было время, считал годы, потом месяцы считал, когда «разбил» последний год, и вот, настало время, считать дни.

До свободы оставались считанные дни, и день окончания срока притягивал мои мысли, как магнит.

…И вот я на свободе… 24 ноября… Наконец-то этот долгожданный день настал. Эту дату каждый год буду отмечать как День зэка.

А воздух-то, воздух, ах, ты Господи ты мой, ведь не выразишь словами… И не стоит даже начинать.

Кто-то внутри меня ликовал. Мы с ним были шапочно знакомы: он себя редко проявлял.

Зэк свои первые шаги делает на воле, как ребенок. Он отвык самостоятельно ходить.

За ворота колонии я выходил с большой коробкой, куда запихал троих котов.

Выносил драчливого, матерого кота Рыжика, почти слепого от болезни глаз; молоденькую, еще не познавшую радость и заботы материнства, кошку Ладу; она у меня была брюнетка, черная как смоль, только глазки желтые горели как фонарики; и котенка, которого за масть, масть эту не спутаешь ни с какой другой, прозвал Волчонком.

Они составляли все мое богатство.

Добирался я до дома на машине и едва шею не свернул, разглядывая лес деревьев по обочинам.

При виде берез я немею от восторга и все готов поочередно перецеловать. Если бы я был один, то не удержался бы и вышел из машины в глухом месте, углубился бы, завороженный, в лес, но коты связывали по рукам и по ногам. Им в коробке не сиделось и домой доставить братьев меньших следовало побыстрей.

… На свободе осмотрелся и узнал, что многие из тех, кто затолкал меня в тюрьму, сделали карьеру. Они повязаны участием в гнусных и сомнительных делах, прошли проверку на отсутствие стыда и это им открыло путь наверх.

Но как они живут, как детей своих воспитывают, как им кусок лезет в горло?

Душу жгла обида, как крапива.

Новым начальником следственного отдела по городу Сергиев Посад оказался бывший судья Селезов В.А. Он мне как-то продлевал арест. А бывший следователь стал судьей. Карты перетасовали, но колода оставалась прежней и садиться с ними за игру было нельзя, как нельзя было избавиться от ощущения, что правосудие приватизировали.

Начальник следственного отдела долго отговаривал меня: «Сколько лет прошло? Вы сколько жалоб написали? Что это вам дало?» — Он боялся впутываться в дело и взваливать чужую ношу на себя.

Вечером обзванивал друзей, повествовал про свой визит. Они переполошились. Заклинали, чтобы я не связывался, уверяли, что меня убьют или снова за решетку упекут. «Или ты не понял ничего?» — В голосах звучало раздражение.

Реакция друзей смутила. Они были не из робкого десятка, далекие от криминала и не привлекались никогда к суду. Жизнь у каждого была вполне устроена. Но вот что они думали, какую правду сведали и не советовали никому испытывать судьбу.

Посыпался ворох мыслей на меня, и обрывки мыслей было не связать в прямую нить.

Я тоже, честно говоря, побаивался, что не завершу дела, но рано или поздно, на земле или в ином пространстве я им не припомню зла. Найти надо в себе силы молиться за своих врагов. Думали, сотрут меня в лагерную пыль, но я притулился к Богу и стал вдесятеро против прежнего сильней. Я им не уступлю Россию. На моем участке фронта оборотни не пройдут. Разве что через мой труп. Но книга уже написана, слово уже сказано и на этом слове, до скончания, они будут жариться как на медленном огне.