Банкир Сомов - Глава 11

Муза Андреевна сидела у полуприкрытого шторкой самолетного окна, слушала вполуха почти беспрерывно говорившую Нину Викентьевну, рассказывающую о том, каким замечательным мальчиком был ее Паша, как отлично он учился, как помогал ей по дому, и как вдруг неожиданно попал в дурную компанию, втянулся в наркотики, и думала о своем: о своем сыне, о своем горе, которое тоже вроде бы ничто не предвещало, и к которому невозможно было привыкнуть.

Муза Андреевна хорошо знала двух ребят из той компании. Один из них Миша учился с Сережей в университете, второй - Дима был как раз сыном Софьи Валерьевны, ее помощницы по благотворительному фонду. Остальные были известны ей только по именам. Все они, как и Сережа, увлекались сноубордом, в последние зимы летали то на Кавказ, то в Альпы, а то и в Сьерра-Неваду, на американскую гору Мамонт. Последним их увлечением было местечко Шерегеш в Горной Шории, где, по словам Сережи, снег, как пух, а сервис вполне на уровне Европы. Но зима кончилась, а ребятам хотелось кататься и кататься, и желательно, - по свежему, нетронутому снегу – то, что называется фри-райд. Кто-то из них уже бывал в ущелье Аксу, катался там, но не с самой Аксу, а с других гор, попроще, куда можно подняться пешком (ибо подъемников там нет). Они показывали фотографии, видеролики, и Сережка загорелся. «Если на Аксу заброситься вертушкой, как славно будет оттуда слететь!»

Сережа рос независимым и самостоятельным мальчиком, но с мамой всегда был нежен и, быстро обогнав ее в росте, большой и сильный, любил танцевать с ней, носить на руках и называл «Моя маленькая мама!». Муза Андреевна, в свою очередь, обожала сына, тщательно собирала и хранила все, касающееся его рождения, детства и взросления. Все записки, рисунки, стихи, письма, школьные сочинения... Хранила для того, чтобы ему потом показать — когда станет совсем взрослым. Известно ведь, как коротка детская память. Многое ли мы помним о самых первых своих годах? Так пусть о них напомнят ему простые материальные вещи. Сама не осознавая того, она желала, чтобы сын знал потом всегда, что был любим в семье, что мама и папа всегда гордились им и верили в его большое будущее.

В три года Сережа научился читать, хотя никто его специально этому не учил. Просто мама много читала ему, а мальчик непроизвольно сличал произносимые ею слова и черные значки на белой бумаге. К школе им были прочитаны «Алиса в Страде чудес», «Приключения Тома Сойера» и даже «Мастер и Маргарита». В первый класс Сережа шел с благоговейным трепетом: как много нового он там узнает! В первые же дни его постигло жестокое разочарование. Большинство первоклассников читать не умели, и их обучение предусматривало использование разрезной азбуки. Учительница заставила Сережу, наравне с неучами, вырезать буквы и складывать из них примитивнейшие слова: «мама», «каша», «дом» и «пол». Мальчик разрыдался от унижения и, придя домой, заявил, что больше в эту школу не пойдет. Слава Богу, папа уже имел в городе кое-какой вес, и Сережу удалось перевести в гимназию № 1, где в ходу были более современные методики, а учителя проповедовали индивидуальный подход к ученикам. В этой школе Сережа пришелся ко двору.

Нет, он не был отличником, идущим на золотую медаль. Например, увлекшись химией, он мог неделями заниматься дома увлекательными опытами (папа купил ему кучу приборов и реактивов) и нахватать двоек по другим предметам. Потом он бросался на освоение английского и начинал говорить лучше «англичанки», но по русскому еле-еле вытягивал на тройку. Он был большим непоседой. Вдруг начинал писать стихи (которые никому не показывал, даже маме), а потом требовал, чтобы ему купили гитару, и организовывал в классе музыкальный оркестр. И разве можно говорить, что родители баловали его, когда шли навстречу его увлечениям? Они просто любили его, а достаток в семье, слава Богу, был, и было бы нелепо отказывать ребенку в его здоровых желаниях. К слову сказать, Сережа и зарабатывать начал довольно рано. Правда, произошло это весьма оригинально, и заработал он тогда не первый рубль, а первый доллар.

В то время в российской глубинке бизнес только начинался, но интерес Запада к Сибири уже чувствовался, и в Пинск нагрянула делегация американцев. Мэр попросил Сомова встретить делегацию в аэропорту и отвезти в отель. Десятилетний Сережка напросился поехать с папой. Папа, естественно, не отказал сыну в возможности пообщаться с иностранцами и попрактиковаться в языке. После отеля они повезли гостей к мэру. То есть, повез Илья Ильич, а сына он отправил домой. Однако Сережа домой не поехал, а тайком поехал вслед за ними и тоже проник в мэрию. Причем, проник «внаглую», заговорил с охранником по-английски и представился сыном одного из гостей-американцев. Тот толком его не понял, но на английскую речь отреагировал однозначно – пропустил «иностранного» мальчонку. Мэр был ошарашен, но американцы пришли в восторг и упросили Сомова оставить сынишку при себе. Далее они всей компанией отправились в заказанную для них русскую баню и на дружеский ужин. Один из них был вооружен видеокамерой и предложил Сереже поработать кинооператором, что тот и сделал с огромным удовольствием. Вечером мальчик с гордостью продемонстрировал маме зеленую бумажку с изображением Авраама Линкольна.

- Что это? – с ужасом спросила Муза Андреевна. – Откуда это у тебя?
- Заработал! – с еще большей гордостью заявил он. – Я американцев снимал, они мне заплатили. – И, посмотрев на отца, добавил: - Пит заплатил.
- Это который в ковбойском галстуке? – уточнил тот.
- Да. Я на его камеру снимал. Славный дядька!

А через два года отец уже сам привлек сына к работе на товарной бирже, которую в то время возглавлял. Сережа работал там курьером, а потом описал свою деятельность в школьном сочинении «Как я провел лето». Муза Андреевна сохранила его в семейном архиве, не однажды читала и помнила наизусть.

«В сем сочинении мне хотелось бы рассказать Вам о моих летних каникулах. Рассказ мой будет состоять из двух частей: первая – это работа на Сибирской товарной бирже, ну а вторая – отдых у самого Черного моря.
Весь июнь и почти весь июль я работал на бирже в качестве курьера. Но это только в договоре так было написано, а на самом деле я занимался всем, чем заниматься никто не хотел, и эту работу спихивали мне. Например: в справочно-информационном отделе (где я числился) имелась эдакая папка, куда складировались все просьбы о финансовой и материальной помощи от разных общественных организаций – клубов, студий, вокально-инструментальных ансамблей и т.д. До прихода вашего покорного слуги мало кто заглядывал в оную папку, которой мне и поручили заняться. Разбор сего талмуда занял у меня три дня. Добавьте к этому день сидения на компьютере для составления списка просителей, и вы получите четыре дня из жизни молодого бюрократа.

Но не думайте, что все два месяца были такими же нудными. У меня появились новые друзья, я узнал многое о деятельности бирж в России, ну и, конечно, я был избавлен от необходимости драить полы и стены в школе на летней практике.
После тяжких биржевых трудов я был вознагражден заслуженным отдыхом в теплых краях. Мое усталое тело и душу приютил прекрасный город Сочи. Я чувствовал себя на седьмом небе, грея свои старые кости под южным солнцем и отмачивая вышеупомянутые в теплой морской водичке. Однако, как говорили древние, нет в мире совершенства! За три дня до отъезда домой я нырнул там, где нырять не следовало, и разбил свой мудрый, но несчастный лоб, после чего мне пришлось эти оставшиеся дни проваляться в постели.

Так прошло мое счастливое лето. И теперь, вгрызаясь в гранит науки и ища в ней lux veritatis (свет истины), я надеюсь на Вашу благосклонность в отношении меня и сего труда. Vale et ama (будьте здоровы и добры ко мне). Quod potui, feci (что мог, сделал)».

Вроде бы налицо желание выпендриться, продемонстрировать свою необычность. Да, было в нем и это. Но с другой стороны, когда возникла возможность поехать в Америку, жить там целый год в американской семье, учиться в американской школе (он прошел конкурс), Сережа вдруг отказался.

- Мне это не надо. Я хочу 11-й класс закончить в России. Как я брошу своих друзей?

Папа с мамой его долго уговаривали. Он уверял их, что качество школьного образования в России выше, чем в Америке. Он не говорил: «Я патриот», он просто любил свой город, своих родителей и бабушек с дедушками, своих друзей, и хотел жить с ними и для них. Наверное, это и есть патриотизм по самому большому, человеческому счету.

Тут Муза Андреевна вспомнила еще одно сочинение – о бабушке, и на ее лице расцвела улыбка.

«Интересную тему для сочинения нам задали – описание характера! Так сразу и не сообразишь, как за нее взяться. Расскажу-ка я про свою бабушку. Сначала о внешности. У моей бабушки легкие, серые с проседью волосы, чуть-чуть морщинистое, улыбающееся лицо, серые с задорными искорками глаза. У нее добрые, теплые, ласкающие руки, которые никогда никого не шлепали. И хотя она чуть-чуть полновата, это не делает ее толстой или неуклюжей, а наоборот создает такое впечатление, будто внутри нее слишком много добра и тепла. За всю мою сознательную жизнь я никогда не видел ее грустной или хмурой, только когда умер ее папа, мой прадедушка, она плакала очень долго. Моя бабушка очень любит детей! Ведь она за свою жизнь воспитала моего папу, нянчила меня, когда я был совсем маленьким, а теперь помогает моей тете, папиной сестре, воспитывать ее детей. Я очень люблю свою бабушку! Она самая лучшая бабушка в мире!!!»

К пятнадцати годам Сережа прочитал всего Шекспира. Из русских потов – любил Гумилева, бредил Гумилевым, писал стихи под Гумилева.


«…Летящей горою за мною несется Вчера,
А Завтра меня впереди ожидает, как бездна,
Иду… но когда-нибудь в Бездну сорвется Гора.
Я знаю, я знаю, дорога моя бесполезна…»

Неужели это было предчувствие?

- Муза Андреевна! Что с вами? – вернул ее к действительности голос спутницы. – Вы такая бледная! Может, стюардессу позвать?

Муза Андреевна мотнула головой, отгоняя охвативший ее морок, и с усилием изобразила улыбку:

- Спасибо, все в порядке. Просто я задремала и сон увидела тяжелый. Сейчас все пройдет.

- А как вы думаете, Муза Андреевна, сколько времени мы с вами пробудем в Швейцарии? Пока Пашу не найдут, да?

- Я не знаю, Нина Викентьевна, - терпеливо ответила жена банкира. – Еще ничего не известно. Может быть, его уже нашли. А может быть, нам скажут, что ситуация очень трудная, и поиски могут занять несколько месяцев. Тогда вряд ли будет смысл сидеть там и ждать. Пользы от этого не будет никакой. Вернемся и будем ждать известий дома.

- Я тоже так думала, - с облечением закивала Нина Викентьевна. – Я вообще не очень понимаю, зачем нас вызвали.

«Это вас вызвали, - мысленно ответила ей Муза Андреевна. – Например, на случай опознания. А я просто вас сопровождаю. И за деньги отвечаю. Они ведь, швейцарцы, за розыск человека могут и счет выставить». Но вслух она ничего не сказала.

- Леди и джентльмены! – раздался в динамиках голос бригадира бортпроводников. – Через двадцать минут наш самолет приступит к снижению. Просьба пристегнуть ремни безопасности, убрать откидные столики и привести спинки кресел в вертикальное положение. Благодарю за внимание!»

Наши леди летели бизнес-классом (Илья Ильич настоял), поэтому убирать столики и поднимать спинки кресел им не пришлось, но пристегивание ремней – это, увы, программа обязательная. Муза Андреевна щелкнула никелированной пряжкой и откинулась в удобном, широком кресле.

«Ах, Сережа, милый мой мальчик! Ну, почему я не верю в Бога, в загробную жизнь, хотя и крещеная? Как бы я хотела встретиться с тобой хотя бы после смерти! Я даже умереть была бы готова хоть сейчас, если бы знала, что встречусь с тобой. Я молилась бы сейчас, чтобы этот самолет разбился, и я бы погибла».

Но тут же до нее дошло, что вместе с ней погибли бы еще двести с лишним человек, и она прикусила губу. Чтобы не расплакаться от бессилия.