Воспоминания 15 или Жадность и трусость

Велосипед, на котором я оттачивал своё мастерство, принадлежал моему младшему другу Борьке Визельману, по кличке Боба – так его звали папа, Михаил Михайлович, главный инженер все того же льнозавода, и мама, Елена Моисеевна. Семейство главного инженера жило в щитовом, так называемом, «финском», домике, неподалёку от нашей хаты.

Мы часто там бывали – взрослые смотрели, наверное, единственный на поселке телевизор – обычно, футбол. Я еще помню, что на экран черно-белого телика Визельманы надевали специальную прозрачную целлулоидную плёнку, раскрашенную понизу в зелёный цвет, а поверху – в голубой. И вот, черно-белые футболисты уже бегают по зелёному полю под голубым небом!
 
Подключалось это чудо советской техники через стабилизатор напряжения с ручной регулировкой – во время просмотра матча кто-нибудь время от времени следил за показаниями вольтметра и подкручивал ручку, если надо. На улице возле домика стояла высоченная антенна, которая делалась вся целиком своими руками или с помощью местных умельцев – энтузиастов.

Боба был классный пацан, никогда не жалел своих сокровищ и щедро давал во временное пользование маленький детский двухколёсный велосипед или, там, огромное увеличительное стекло, которым можно было легко зажечь клок сухой травы.

А я, почему-то, очень любил живой огонь. Родители без труда всегда могли меня найти – достаточно только определить, нет ли где-нибудь поблизости костра. Где горит огонь, там и их чадо, всё в саже и с пропалинами на штанах.

Мне и сейчас очень нравится сидеть на своей даче у небольшой чугунной «буржуйки», подбрасывая туда дровишки. Уютно, тепло и бесплатно…

Еще у Бобы были в большом количестве подборки журналов «Мурзилка» и «Весёлые картинки», которые мы могли рассматривать часами.

А вот я оказался отнюдь не таким щедрым, как мой товарищ. Помню, уже позже, следующей весной, родители купили мне великолепный голубой двухколёсник. Какое удовольствие было на нем «вышивать» по едва – едва просохшим от весенней влаги тропинкам! Был мой велосипед побольше, и, главное, новее чем у Бобы и тому очень хотелось на нём прокатиться. А я всё как-то отнекивался и не давал. В конце концов, Елена Моисеевна, совершенно справедливо,  пристыдила меня тем, что вот, де, Боба всегда давал тебе покататься, а ты… Так что пришлось мне, скрепя, сердце, оторвать от себя моё двухколёсное чудо и передать его на время этому Бобке. Причем я еще и с обидой заявил: «На, езди, но я не виноват, если ты не будешь доставать до педалей на таком большом велике!». Так что не понятно, кто из нас был бОльшим Визельманом… Надо же, до сих пор чувствую какую-то неловкость за своё тогдашнее жмотничество!

Создавалось такое впечатление, что все наилучшие черты характера – честность, доброта, щедрость, - достались моему старшему брату, а остальное, увы, мне…

Вот еще припомнилось, как нам отец привёз откуда-то редкое лакомство – что-то наподобие воздушной кукурузы, но сильно глазурованное. Вкууусно!

Взял я кулёчек, и – на улицу. А там кто-то из приятелей начал просить – дай попробовать, да дай попробовать. И тут я начал взывать к его рассудку. «Вот, смотри» - сказал я и схрумкал одно зёрнышко, - «дам я, к примеру, тебе попробовать одно зерно» - и тут же еще попробовал, -«А оно вкусное! Тебе обязательно захочется еще одно»- я проглотил еще одно,- «и еще одно,» - я опять проглотил, - «и еще! А я же тебе больше ни за что не дам, и ты будешь мучиться! Так что, для твоей же пользы, я тебе лучше сразу ничего не дам…»
 
Мой братишка послушал, хмыкнул, и щедро сыпанул лакомства из своего кулёчка обалдевшему от моей иезуитской логики пацану.

Очень долго мне пришлось бороться с этой моей жадностью и теперь, как мне кажется, от неё осталась только скупость по отношению к самому себе, которую я пытаюсь маскировать под нетребовательность и равнодушие к личным благам.

В то время всё это меня совершенно не смущало. Во всяком случае, до тех пор, пока кто-нибудь из авторитетных для меня людей не укажет на моё недостойное поведение…

Но вот, еще до знакового случая с велосипедом, пригласили меня как-то посидеть с Бобой, который накануне немного приболел, и уже начал выздоравливать, но пока что ему еще не рекомендовалось выходить на улицу. Вот и скучал он дома один – родители –то на работе.

Я, конечно, пришел, чтобы скрасить досуг одинокого выздоравливающего. Мы поиграли во всё, что умели, даже, прости Господи, в дочки-матери! Кошмар! Только никому не говорите!

Телевизором пользоваться, видимо, не разрешали. Да в дневное время там, похоже, еще ничего и не показывали.

 Зато можно было включить круглый спиральный электронагреватель и позажигать об раскалённую докрасна спираль различные не нужные, но очень хорошо горевшие, вещи – бумажки, тряпочки, фотоплёнку – много чего… Пожара, к счастью, каким-то чудом, не случилось.

Потом мы с Бобой решили сделать свой собственный маленький телевизор. Почему бы нет? Нашли какой-то подходящего размера чемоданчик, напихали туда разных проводков, штепселей, старых негодных радиоламп и т.п. Потом поставили это сооружение под проводную радиоточку, которая постоянно работала, (включать – выключать мы её не могли – не доставали) и уселись любоваться результатами своей работы.

По крайней мере, звук был. Он доносился, правда, из радиоточки, но это же неважно – наше изобретение работало! Нет изображения? Так еще и нечего не транслируют…

Тогда по радио в основном передавали вести с полей, украинские народные песни в исполнении огромных хоров, песни про Ленина и партию в исполнении всё тех же хоров и, изредка, какие-то передачи для детей. Эти передачи я очень любил слушать и всегда с нетерпением их ждал.
 
Ну, вот сейчас, закончится эта песня про путь к какому-то коммунизму и начнется, наконец, моя передача! Увы, за песней про путь шла не менее «интересная» для меня песня про какую-то Галю. И опять нужно ждать, пока она кончится…

В результате таких изнурительных ожиданий, у меня выработалось совершенно безошибочное чутьё на то, что вот сейчас, на этой музыкальной фразе, композиция закончится, и, может быть, наконец-то начнется моя любимая детская передача. Видимо, так начинали прорезаться мои недюжинные музыкальные способности, которые потом расцвели пышным цветом в эпоху самодеятельных гитарных ансамблей.

Но сегодня из приёмника доносились какие-то другие звуки. Это были не песни про Ленина или Галю, это по комнате разносились грозные и тревожные звуки симфонии. Например, седьмой симфонии Шостаковича. Или восьмой – откуда мне знать? Или, вообще, симфонии кого-нибудь другого, но эта музыка явно вызывала у меня что-то наподобие легкой паники.
 
А музыкальная страшноватая атмосфера всё нагнеталась и нагнеталась. Так что в конце – концов я не выдержал и начал прощаться с Бобой. Тот стал ныть, что так не честно, что я обещал с ним поиграть, а теперь бросаю одного…На что я без малейших угрызений совести заявил: «Но я же не знал, что у тебя здесь играет такая страшная музыка!». И ушел, бросив товарища на произвол судьбы, больного и напуганного.

Ну, просто нет сил продолжать! От стыда…