Нормандская шутка. Мопассан

Посвящается А. де Жуанвиллю

Процессия шла по извилистой дороге, обрамлённой высокими деревьями, росшими на склонах ферм. Вначале шли молодожёны, затем – родственники, затем – гости, затем – местные бедняки и мальчишки, которые крутились вокруг, как мухи, проскальзывали между рядами и цеплялись за ветки, чтобы лучше видеть.
Молодым мужем был красавчик Жан Патю, самый богатый фермер деревни. Прежде всего, он был заядлым охотником и терял здравый смысл, чтобы удовлетворить эту страсть, и тратил большие деньги на собак, на егерей, на хорьков и на ружья.
Молодая жена, Розали Руссель, отклонила немало предложений окрестных женихов, так как её находили красивой, и за ней давали хорошее приданое, только она выбрала Патю, возможно, потому, что он нравился ей больше остальных, но, если подумать по-нормандски, потому, что он был богаче всех.
Когда они повернули к своей ферме, раздались 40 ружейных залпов, причём стрелков, укрывшихся в канаве, не было видно. От этого звука мужчин обуяло большое веселье. Они тяжело начали взбрыкивать ногами в своих праздничных костюмах, а Патю, покинув жену, бросился на лакея, которого заметил за деревом, отобрал у него ружьё и сам сделал залп, подскакивая, как молодой петушок.
Затем шествие вновь тронулось в путь под яблонями, ветви которых были уже тяжелы от плодов, через высокую траву, между коровами, которые смотрели своими большими глазами, медленно вставали и оставались стоять, вытянув морды к свадьбе.
Люди вновь становились серьёзными, думая о скором угощении. Одни из них – богатые – были в высоких шляпах из сверкающего шёлка, которые смотрелись нелепо в этом месте, другие носили старые добрые шапки из длинного волоса, похожие на кротовьи шкурки, а самые бедные были в фуражках.
Все женщины были одеты в шали и церемонно держали в руках их концы. Шали были красными, яркими, цветастыми и, казалось, удивляли кур на навозе, уток на краю лужи и голубей на крыше сарая.
Вся деревенская зелень, зелень травы и деревьев, словно потускла от соседства с этим пылающим пурпуром, и два цвета стали ослепительными под полуденным солнцем.
Казалось, большая ферма ждала под сводом яблонь. Из двери и открытых окон выходил дымок, и жирный запах угощения исходил от большого здания, из всех отверстий, словно из самих стен.
Цепочка гостей растянулась по двору, как змея. Первые, достигшие дома, рвали эту цепь, разделялись, а в конце цепи гости всё входили и входили. Во всех канавах теперь сидели мальчишки и бедняки, а ружейные залпы не прекращались, раздаваясь одновременно со всех сторон, оставляя в воздухе облачко пороха и запах, который опьяняет, как абсент.
Перед дверью женщины выбивали пыль из своих платьев, развязывали орифламмы, которые служили им лентами на шляпах, снимали шали и сбрасывали их на руки, затем входили в дом, чтобы смутиться от его убранства.
Стол был выставлен в большой кухне, где могли поместиться 100 человек.
За стол сели в 14.00. В 20.00 трапеза ещё продолжалась. Мужчины пили, как бочки. Жёлтый сидр радостно сиял, яркий и золотистый, в больших стаканах, рядом с цветным вином, похожим на тёмную кровь.
Между блюдами в желудке делали нормандскую дыру с помощью стаканчика водки, который оставлял огонь в теле и муть в голове.
Время от времени гости выходили к ближайшим деревьям, опорожнялись и возвращались с новым голодом.
Фермерши в алых нарядах, в натянутых, как мячи, корсажах, перерезанные надвое корсетами, надутые сверху и снизу, оставались за столом из чувства стыда. Но, наконец, одна из них больше не смогла терпеть и вышла, а за ней потянулись остальные. Они возвращались весёлые, готовые смеяться. Начались шутки.
Это были шутки, граничащие с непристойностями, которые бросали через стол, и все они касались брачной ночи. Арсенал крестьянских шуток истощился. На протяжении 100 лет одни и те же сальности служили по одному и тому же поводу, и хотя все их знали, они ещё годились, и две цепочки гостей выходили под дружный смех.
Один седовласый старик крикнул: «Отправляющиеся в Мезидон – по вагонам!» Последовал взрыв смеха.
На краю стола 4 парня-соседа готовили шутки для молодожёнов и, казалось, нашли очень хорошую, так как они ёрзали и шушукали.
Вдруг один из них, улучив минутку тишины, крикнул:
- Вот уж браконьеры разыграются этой ночью, при такой луне!.. Скажи-ка, Жан, разве не такую луну ты будешь ждать?
Молодой муж резко обернулся:
- Пусть только попробуют!
Но другой рассмеялся:
- И очень даже могут. Ведь ты не бросишь своё дело этой ночью из-за них!
Весь стол затрясся от хохота. Дрожал пол, звенели стаканы. Но молодой муж рассвирепел из-за мысли о том, что кто-то мог воспользоваться его брачной ночью.
- Говорю тебе: пусть только попробуют!
Тогда последовал град двусмысленных шуток, которые заставили покраснеть новобрачную, дрожавшую от ожидания. Затем, когда гости опустошили бочки с водкой, все пошли спать, и молодожёны вошли в свою спальню, расположенную на первом этаже, как все остальные спальни на ферме. Так как было немного жарко, они открыли окно и закрыли ставни. Маленькая аляповатая лампа – подарок тестя – горела на комоде, а кровать была готова принять новую пару супругов, которые не придавали своим первым объятиям церемонности горожан.
Новобрачная уже сняла фату и платье, оставшись в нижней юбке, и расшнуровывала ботинки, а Жан тем временем докуривал сигару, краем глаза глядя на жену.
Он смотрел на неё масляным взглядом – скорее чувственным, чем нежным, потому что он скорее желал её, чем любил. Внезапно резким движением, как человек, который собирается на работу, он скинул с себя одежду.
Она развязала шнурки ботинок и теперь снимала чулки. Затем она сказала ему, обращаясь на «ты», как делала с детства: «Стань туда, за занавески, чтобы я могла лечь».
Он сделал вид, что отказывается, затем подозрительно подчинился и скрылся полностью, кроме головы. Она смеялась, хотела завязать ему глаза, и они играли, как весёлые влюблённые голубки, без смущения и стыда.
Наконец, он уступил. В одну секунду она сняла с себя последнюю юбку, которая скользнула по её ногам и распласталась кругом на полу. Она перешагнула через неё, голая под тонкой рубашкой, и скользнула в постель, пружины которой запели под её весом.
Он сразу же пришёл к ней, босой, в панталонах, и наклонился над ней, ища губы, которые она прятала в подушке, как вдруг вдалеке раздался выстрел – ему показалось, что это было в направлении леса Рапе.
Он встревоженно поднялся с сжавшимся сердцем, подбежал к окну и раскрыл ставни.
Полная луна заливала двор жёлтым светом. Яблони отбрасывали тёмную тень; вдалеке сверкали спелые нивы деревни.
Когда Жан наклонился из окна, подстерегая каждый звук ночи, вокруг его шеи обвились две голые руки, и его жена прошептала, увлекая его назад: «Оставь, что за важность, пошли». Он повернулся, обнял её, чувствуя тело под тонкой тканью, и, подняв на свои могучие руки, отнёс в кровать.
В тот момент, когда он положил её на простынь, раздался новый выстрел, уже ближе.
Тогда Жан, сотрясаемый гневом, выругался: «Чёрт в…! Они думают, я не выйду из-за тебя?.. Подожди, подожди!» Он обулся, снял с гвоздя ружьё и, так как жена валялась у него в ногах и умоляла не уходить, он живо освободился, подбежал к окну и выпрыгнул во двор.
Она ждала час, два – до рассвета. Муж не вернулся. Тогда она потеряла голову, позвала людей, рассказала о ярости Жана и о его охоте на браконьеров.
Тогда слуги, каретники, батраки отправились на поиски хозяина.
Его нашли в 2 лье от фермы, крепко связанным, полумёртвым от ярости, с искорёженным ружьём, в вывернутых брюках, с 3 зайцами, привязанными к шее, и с запиской на груди:
«На охоте погуляешь – своё место потеряешь».
Позже, когда он рассказывал о своей первой брачной ночи, он добавлял: «Ох, это была хорошая шутка. Они поймали меня в силок, как зайца, и набросили мешок на голову. Но я с ними когда-нибудь поквитаюсь!»
Вот как развлекаются на свадьбах в Нормандии.

8 августа 1882
(Переведено 2 ноября 2016)