Лен и его душа

Лен шел по улице с закрытыми глазами. Веки чуть дрожали, и ткань образов под ними менялась: четкие линии становились плавными, цвета превращались друг в друга.

Минуя очередной фонарный столб, Лен замечал, изображение внутреннего зрения делалась чуть светлее, а позже, напротив, густело тьмой. Свет, что просачивался через веки, оставался на сетчатке, и казалось, все еще можно видеть. Лен чувствовал, что объяснение видимых им форм и фигур научным языком, не выражает и толики того, чем является. Он открывал глаза и видел вещи, закрывал, и открывалась их сущность.

Лен заметил: ни цвет, ни положение в пространстве, ни освещение, ни текстура не похожи на то, что скрывается за вещностью. Когда он смотрел глазами, то никогда не видел правды, только внутреннее зрение было истинным. Лен ощущал всем собой, как закрепощает дух каждого объекта необходимость существовать. Существовать в трех бесполезных измерениях. В столь непродуктивной реальности, что может лишь унизить ту глубину, которую старается представить.

У Лена не было никого. Вещность вещей была еще половиной беды. Невыраженные люди – вот это настоящий кошмар. Только представьте - идет навстречу девушка. Тело ее создано из пыли Бога, а дух ее - дыхание вечности, но этого не знает никто, даже она сама. Никто, кроме Лена. Он закрывает глаза и просвечивает шторой век, видит, как девушка становится живым облаком цветной пыли: искрящимся, переливающимся, тяжелым и густым.

Оно приближается к Лену, и он уже чувствует, уже понимает ее. Уже знает ее. Он становится ее проводником, он – тот единственный свидетель ее сути, свидетель ее идеи, свидетель ее подлинности; он сливается с ней, чувствует уникальность, особенность, единственность ее бытия. И вот – девушка равняется с ним, задевает плечом, и Лен вынужден снова увидеть ее глазами: хрупкая, маленькая, с пустым взглядом и дурацким значком, прикрепленным к пальто, выражающим убогую структуру мира, к которому она даже не знает, что не принадлежит. Значок – какая-то бессмысленная кошка с гипертрофией ушей. Зачем ей кошка? Насколько более плоскими являются ее мысли, чем можно о них подумать? Насколько она не чувствует в себе себя? Насколько не понимает, что она такое? Насколько сумасшедшим будет выглядеть Лен, если попытается объяснить?

Когда-то он делал это. Он рассказывал другим, что видит в них. Но никто и никогда не мог понять его. Лен знал, почему это так. Все они были лишены того зрения, что с самого начала сопровождало никем не понимаемого мальчишку - Лена, игравшего всегда в одиночку, затем Лена – подростка, хмуро смотревшего куда-то вдаль, игнорировавшего вопросы окружающих, а после – уже взрослого Лена – мужчины, производившего на всех впечатление городского сумасшедшего. Про него часто говорили, что взгляд, которым он смотрит, пугающий и наглый. Но если бы кто-то знал, как боялся смотреть сам Лен. Как он ужасался, когда вместо прекрасного гармонично организованного идеального космоса, в очередной раз наталкивался на плоскую трехмерность.

В юности Лен пытался рассказать о плоской трехмерности всем, кто хотел слушать, но никогда не встречал понимания. Он объяснял, что для существа в двухмерном пространстве – третье измерение немыслимо, но для нас - два измерения – всего лишь плоскость. Так и тут, только сам он – Лен, видит их больше. Больше трех, больше четырех - столько, что само числовое выражение становится невалидным.

Люди – вещи не могли понять его. Кто-то забывал о сказанном им, а кто-то считал своим долгом предупредить других, что Лен ненормален и, возможно, опасен. Со временем он перестал говорить об этом и наблюдал. Наблюдал, каждый раз восхищался новой увиденной им уникальностью. Лен бродил в неизвестных даже ему самому направлениях и искал их – монады; хотел найти хотя бы одну, что видит себя, что осознает себя, понимает, кто или что она есть. Он не отчаивался: искал это в животных, в предметах.

Лишь однажды увидел он, как взмах крыльев сороки повторил движения ее сути, зафиксированной секундой раньше внутренним зрением Лена. Он испугался, сорока стала камнем падать на землю, но вдруг отдернулась и взмыла вверх. Тогда Лен понял, что для плоской трехмерности губительно выражать себя подлинно. Чем ближе нечто к самому себе, тем меньше его жизненный цикл. Время показывает объектам этого мира, что они не могут не изменяться, не могут остаться собой, иначе темпоральность была бы не нужна. Становясь, хоть и на короткий миг, самотождественным, оказываешься больше не нужным этому миру.

Но Лен и не хотел его, лишь понимал, что за идеями других, он никогда не видел собственной. И ждал. Ждал, что вдруг произойдет нечто и он, соединясь с собой, навсегда покинет мир. Вскоре нечто произошло. Одни сказали, что у Лена остановилось сердце, другие, более сострадающие решили, что Бог забрал неприкаянную душу к себе. И те, и другие были правы. И те, и другие ошибались.