Вино для любимой

Нет, не те, что выдержаны в давно забытых подвалах

или взявшие приз Prestige сuv;e в Париже…

Я говорю о настоящих винах в наших живых сердцах,

что подобно молодой взыгравшейся крови,

раскрываются еще ярче в прощальном поцелуе с любимой женщиной.

Если да, то Вы поймете меня…», —

размышления винодела.

Часть I

ТАТУИРОВКА

Двери с тихим шумом закрылись, и под нарастающий гул набирающего скорость поезда народ повалил к эскалаторам. Второй выход был временно на ремонте, из-за чего среди пассажиров возникла нервозность, и они, наступая друг другу на пятки и ловко обгоняя друг друга, старались поскорее протиснуться в толпе к заветной лесенке, стремительно поднимающей их на поверхность. Лишь два человека остались на быстро опустевшей платформе, словно покинутые всеми. Хорошо ухоженная женщина шла медленно впереди, уткнувшись в свой айфон, и высокий, красивый мужчина брел за ней следом, невольно наблюдая, как та виляет широкими бедрами под колышущимся от сквозняка красным платьем. Иногда его пытливый чувственный взгляд отрывался от этой завораживающей, гипнотизирующей его сознание магии и устремлялся ввысь по обнаженной спине женщины. Свет балюстрад невольно ослеплял его, и мужчина жмурился, почти растворяясь в искусственном солнце, скорее всего, про себя задрав подол дразнящего его платья и мысленно творя непристойности.

В какой-то момент он замечтался так, что нечаянно врезался носом в эти узкие обнаженные плечи на подъеме у эскалатора. Лестница круто покатила вверх, но женщина даже не обернулась, по-прежнему листая что-то на экране своего телефона. Очевидно, эти двое прежде никогда не были знакомы, но на каком-то ментальном уровне их ритмы и настроения совпали. Женщина даже не стала переходить на следующую ступеньку, хотя возможность для маневра у нее была. Она лишь на мгновение оторвала взгляд от своего телефона и, словно прислушиваясь к отдаленным звукам приходящего поезда, показала мужчине свой красивый профиль. Пронзительный гул заставил ее вздрогнуть, и аккуратно отточенная ладошка мягко опустилась на поручень. При этом тонкие пальчики с мастерски написанным под цвет платья маникюром, сделали робкое перебирающее движение, точно играли на пианино какую-то приятную мелодию. Прильнувший мужчина тоже положил свою руку, но чуть выше от себя по поручню, нарушая личное пространство понравившейся ему женщины. Обручальное кольцо он не снимал никогда.

Поезд остановился, и новая толпа пассажиров хлынула из вагонов, и те, кто уже стоял на эскалаторе, стали оглядываться с самодовольными лицами, наблюдая, как быстро заполняются пустоты. Они уже прошли путь давки и толкания, но, тем не менее, им снова пришлось принять напор и почувствовать, казалось бы, уже забытый вкус борьбы, и скоро все уже стояли в два ряда, и напрасно кто-то упорно пытался протиснуться по левой стороне и ругался. Чтобы не быть отсеченным от незнакомки в красном, мужчина прижался к ней еще ближе.

Уже на середине подъема, когда вихрь от уходящего поезда и сквозняк с улицы столкнулись в противостоянии, тронув спадающие на ее плечи волосы, он приметил искусно сделанную татуировку — ползущую по шее кобру, и тихо простонал от восторга, точно ужаленный. И этот тихий, отчасти отчаянный стон передался и женщине, и она задрожала в каком-то сладостном трепете. Чтобы скрыть это, она слегка поправила локоны за ушами, но мужчина уже заметил, как от жаркого дыхания его губ спина прекрасной незнакомки покрывается мурашками. Он сам задрожал, невольно вдыхая ароматы парфюма, и закрыл в упоении глаза. В этот сакральный момент его рука на поручне сама коснулась ее руки…

Им было около сорока лет. Может быть, мужчина в черной кожаной куртке был немного моложе. Но, в любом случае, женщина могла постоять за себя, возмутиться, устроить скандал или дать пощечину. Напротив, она даже получала явное недвусмысленное наслаждение от такого преступного, нарушающего все мыслимые и немыслимые границы сближения. Они так и стояли, вжавшись друг в друга, пронзенные одним желанием близости, и ничего не знающие друг о друге. И когда их руки на поручне сомкнулись в замок, их сердца застучали в одном бешеном ритме, и время остановилось…

Она вдруг почувствовала его напористую твердость и, боясь привлечь внимание посторонних, не зная, как реагировать дальше, уткнулась в свой телефон, пока его горячие до дрожи губы касались ее изнеженной кожи, вызывая мурашки и сладостный трепет. Она хотела, хотела даже большего, чем эта внезапная страсть, но страх разоблачения перед окружающей толпой останавливал ее. Она боялась этих безразличных и жестоких людей, и жестко прикусив свои губы и чувствуя, что вот-вот может заплакать, вдруг поняла, что всю жизнь искала этой любви. В этот момент она одернула руку и отстранилась, четко осознав, что ей нужно что-то менять в своей жизни, причем срочно, немедленно. Она поняла, что та жизнь без любви в почти пятнадцатилетнем бездетном браке, которую она вела до сих пор, еще более аморальна, чем эта минута, проведенная с незнакомым мужчиной на ступеньках подъема эскалатора, возможно, извращенцем, сумасшедшим или кем-то еще.

Неожиданно ступеньки стали опускаться, людской поток подхватил и где-то на выходе из метро смял и разделил их. И они, оскорбленные этим внезапным разрывом, стали неистово искать друг друга глазами, словно тонули в этом человеческом море. На щеках женщины все же брызнули слезы, а мужчина, с надеждой вытягиваясь над толпой, еще долго пытался понять и высмотреть путь, куда исчезает его прекрасная незнакомка.

Когда же он оказался один, то долго бродил по Арбату, словно без дела, вглядываясь в витрины магазинов и кафешек, в лица проходящих мимо него женщин. Ему казалось, что та незнакомка с ползущей по шее змеей где-то ходит рядом и также ищет его…

Затем он свернул на небольшую улочку и оказался на пороге знаменитого грузинского дворика. Там проходила презентация автохтонных вин и, судя по всему, народ еще не успел распробовать щедрые дары солнечной Грузии, а тот, кто распробовал, с видом невежественного знатока медленно попивая из дегустационных пластиковых стаканчиков, качал головой и говорил «Нет, Киндзмараули уже не то». Такое отношение к чужому труду испортило настрой нового гостя, и он не сразу решился подняться в ресторан, хотя акция была бесплатная и любой желающий презентабельного вида, достигший восемнадцати лет, мог сравнить «Алазанскую долину» с «Чинури» или уже упомянутое Киндзмараули с «Саперави».

Симпатичная девушка в грузинском платье, отделанном золотистой тесьмой и бисером, улыбнулась ему. Она стояла у большого треснувшего квеври, служащего декорацией в холле. Поверх белого платья была накинута контрастная черная катиби с длинными, ложными рукавами.

— Гамарджоба (Желаю победы), — сказала она в ответ, поправив на себе шелковый вышитый золотом пояс.

— Кто ходит в гости по утрам, тот поступает мудро, — подшутил мужчина словами из известной песенки Винни-Пуха.

— Тарам-тарам-тарам-тарам, — поддержала его настроение девушка. — Проходите, пожалуйста, Вас ждут отличные вина! Можно узнать, как Вы узнали о нашей акции?

Он все еще держал в руках приглашение-флаер и показал ей.

— Вот при выходе из метро раздали, наверно, как самому трезвому.

Девушка опять улыбнулась.

— Надеюсь, Вы высоко оцените наши вина. Вы знаете, что большинство из этих вин произведены по древнему кахетинскому способу, то есть молодое вино вначале выдерживают в глиняных квеври, которые находятся закопанными в земле… Сейчас, к сожалению, рынок направлен на европейского потребителя и нас обязывают переходить на европейские стандарты. Так что, пожалуй, у Вас поистине уникальный шанс отведать настоящее живое вино без оксида серы, которое пили еще колхидские цари и царицы!

Очевидно, первые неброские фразы гостя сразу расположили молодую грузинку. Она заметно засияла и лично проводила мужчину в дегустационный зал.

— Вот сюда, пожалуйста! — сказала она напоследок и вернулась на свой пост. Там уже стояли в нерешительности новые гости.

Дегустационный зал был небольшим. Первое, что бросалось в глаза, это длинные ряды столов покрытые белоснежными скатертями. Все они были уставлены красивыми, порою без этикеток, бутылками, глиняными кувшинами и даже двуручными амфорами. Рядом стояли тарелки с фруктами и различной закуской национального характера: вкусными лепешками, сыром, брынзой, оливками. Несколько юношей-сомелье стояли за этими столиками и уговаривали редких гостей, бродящих по залу с пластиковыми стаканчиками, отведать то или иное вино с дальнейшей перспективой покупки одной или пару бутылочек. Дальше у окон располагались столики для гостей, которые предпочитали остаться и насладиться винами в более спокойной и ненавязчивой обстановке. Для них жарился шашлык, и подавались основные блюда по меню. Сама торговля винами шла неважно, и в основном люди просто тупо напивались за счет заведения. Мужчина в куртке поинтересовался у самого крайнего сомелье, где можно попробовать Саперави. Судя по всему, он был хорошо знаком с грузинскими винами и даже неплохо разбирался в грузинской кухне.

— Вы прямо по адресу, — предложили ему неполный стаканчик.

— Божественно, — отпил он осторожно, слушая при этом, как сомелье увлеченно рассказывал о достоинствах сорта. — Танины чувствуются.

— Остался последний ящик, — сказали ему по секрету. — Это надежное вложение Ваших средств. С годами такое вино раскрывается еще лучше.

— Что ж… Еще пару глотков, и я созрею, — отшутился он и отошел к «Алазанской долине», где стояли две деловые, хорошо одетые, при деньгах барышни.

— Сообразим на троих, девушки? — предложил он им совместно отметить начало осени, но дамы посмотрели на него с осуждением и даже не удосужились ответить.

Им уже упаковали в бумажные пакеты несколько бутылок, и сомелье, совсем молодой с интеллигентными чертами грузинский мальчик, вызвался донести товар до машины.

— Что ж… Еще пару глотков, и я созрею, — повторил тогда мужчина в куртке и, не выпуская из рук свой стаканчик, тоже отправился к выходу.

Девушка в фойе в грузинском наряде, уже в сопровождении своих братьев с орлиными носами, которыми они заметно гордились, пожелала ему счастливого пути, несмотря на то, что он ушел пустым, и он обещал зайти к ним еще и обязательно приобрести хоть одну бутылочку автохтонного сорта.

НЕЗАКОНЧЕННЫЙ ПОРТРЕТ

Кто бывал хоть однажды на старом Арбате, наверняка видел художников, сидящих на раскладных стульчиках перед мольбертами прямо под открытым небом. Среди этих работников кисти, пастели и угля встречаются настоящие таланты своего дела, которые из года в год совершенствуются в жанре портретного рисунка, анимализма и пейзажей старых московских двориков. Их первоклассные работы обычно выставляются прямо на улицах, и иной раз прохожие путают их с мировыми шедеврами, а некоторые коллекционеры даже охотятся за такими работами, считая, не без основания, все это современным пока еще недооцененным искусством.

Возможно, именно такой старичок с козлиной бородкой, в характерной для художника шапочке, отделился от скучающего сборища своих побратимов по ремеслу и обратился к проходящей мимо женщине, которая быстро катила перед собой инвалидную коляску. Очевидно, эта прохожая уже не раз бывала здесь и была знакома с уличным творчеством не понаслышке, потому что еще заранее завидев мольберты, она поспешила обогнуть их, но настойчивый художник с бородкой все же преградил ей путь, широко раскрыв, словно коршун, свои когтистые крылья-руки.

— Не пущу, Люда, не пущу! — заговорил он заплетающимся языком, слегка пошатываясь.

— Ну вот, опять нализался, — закачала покрытой головой эта, судя по платку и старомодному длинному платью, набожная женщина, с осуждением глядя на подвыпившего мастера.

Ее невзрачное вытянутое лицо казалось слегка тронутым в следствии нервного паралича или другого сильного переживания, следы от которого не исчезали ни на секунду. В инвалидной коляске, которую она катила, сидела девочка на вид лет пятнадцати, в легком, не по погоде одеянии. Поверх ситцевого платьица на коленях лежал шерстяной плед, из-под края которого почти безжизненно свисали худющие ножки в вязаных носочках, и именно к этим носочкам и припадал отчаянный художник. Он также пытался делать земные поклоны, ходя за больной девочкой на коленях, но в результате резких маневров коляски лишь подметал своей бороденкой брусчатку. Эта душераздирающая сцена вызывала у прохожих не совсем приятное ощущение. Они старались проходить мимо и не задерживаться.

— Ну, не злись ты так на меня, Люда! — горячился художник, теребя в руках огрызок черного уголька. — Пожалей дурака, на выпивку не хватает…

Его пораженные подагрой пальцы были черны, и сам он с головы до ног был перепачкан, точно выскочивший черт из табакерки. Поношенный дырявый свитер и особенно одутловатое лицо, эти нездоровые мешки под глазами, покрасневший мясистый нос и жуткий разящий перегар завершали образ опустившегося человека.

— Ну, не злись ты… Трубы горят, на выпивку не хватает, — пробормотал он опять.

— Совести у тебя не хватает, совести, — злобно сверкнула глазами невзрачная женщина и попыталась объехать назойливого алкоголика.

— Здравствуй, здравствуй, моя хорошая… Это я Федор Кузьмич… — жалобно улыбался он тогда, обращаясь уже к самой девочке. — Ты меня не узнаешь? Мы же договаривались на один портретик…

Но девочка как будто не видела ничего перед собой. Ее головка с редкими белесыми волосиками покачивалась от движения коляски по неровной брусчатке и как-то неестественно свисала набок. Словно она не в силах была поднять ее или долго держать на шее, и художник вздрогнул, поразившись потухшим, полным безразличия взглядом измученного болезнью ребенка.

— Что с ней? — с большой тревогой воскликнул он, испуганно посмотрев на невзрачную женщину, которая немного смутившись, все же ответила ему и вынуждена была остановиться.

— С каждым разом нам все хуже и хуже, — выговорила сквозь зубы она, все еще сердясь, что ее не пропускают, и толкнула коляску прямо на него. — Пусти, Иуда!

Это обидное христопродавническое прозвище, словно нож, ударило его и без того в пораженную печень. Он опустил обреченно руки и с поникшей головой поплелся к мольберту. Там он рухнул на свой раскладной стульчик и загрустил еще больше, взявшись руками за голову. Затем он бросил уголек в жестяную коробочку, в которой когда-то много лет назад лежали леденцы, и стал сворачиваться.

— Как же так, как же так! — шептал он, кусая в каком-то болезненном остервенении длинный рукав своего свитера.

Невзрачная женщина тронулась дальше, и кто-то из сердобольных прохожих даже догнал коляску и положил на шерстяной плед звенящую мелочь. Но девочка совсем не среагировала на это, уставившись грустно куда-то себе под ноги, все также безмолвно покачивающиеся от тряски. И когда женщина, судя по всему, ее родная мать (они были похожи изгибом нижней губы), перекрестилась и забрала деньги себе, рассовывая их по карманам как-то неуверенно, словно стесняясь чего-то и стыдясь, девочка в коляске вдруг словно очнулась от глубокого сна. Так получилось, что она подняла головку, внимательно разглядывая, что вокруг происходит и узнала художника, сворачивавшего мольберт, и слабая улыбка появилась на ее измученном и усталом лице…

— Ах, Козломордый, — сказала она тихо, почти не шевеля губами. — Сегодня у Вас совсем не клеется.

Старик-художник, которого девочка назвала таким непристойным именем, совсем не обиделся на нее, а, напротив, вскочил с места и радостно засмеялся.

— Очнулась, очнулась, спящая красавица. Вот и молодец! Сегодня прекрасная погода, — сказал он, взмахивая рукой в московское небо. — Бабье лето… Свет падает идеально, и я просто не переживу, если мы упустим время… Я же обещал тебе, но твоя мама не хочет.

— И правильно делает, что не хочет, — проворчал мимо идущий прохожий, насупив брови. — Развелось тут мастеров. Рисуют всякое «г». Неужели, чтобы понять, что это «г», в него нужно обязательно вляпаться?

— А Вы, сударь, идите своей дорогой! — икнул Козломордый, продолжая улыбаться девочке. — Ты его, девочка моя, не слушай. Это происки конкурентов. Люда, а Люда, ну сто рублей жаль тебе на бутылочку красного? Мы даже можем ее распить с тобой вместе где-нибудь в переулке или у меня в каморке… А?

— Мерзавец, ноги моей у тебя больше не будет! — вспыхнула в гневе невзрачная женщина. — Поедем, Вика. Нам надо еще в церковь, а потом к врачу. Твой Козломордый — мошенник. Не трать время на бездарности, не совершай ошибки своей матери.

Но худые девичьи руки с изгрызенными ногтями вцеплялись в подлокотники. Видно было, что у нее, не смотря на прогрессирующую болезнь, оставался бунтарский и упрямый характер.

— Постой, мама. Я правда хочу свой портрет. Я знаю, он рисует неважно. Его даже били тут за углом. Я слышала эту забавную историю от импрессионистов там у «Праги».

— Он рисует совсем не похоже, — нахмурилась мать, едва смягчившись.

— А зачем мне сходство, мама? Мне сейчас, напротив, хочется быть совсем непохожей на себя, даже повзрослее чуть-чуть… хотя бы на пару лет…. Справишься, Козломордый?

Тот закивал, как болванчик, умоляюще глядя на невзрачную женщину, и на глазах ее вдруг навернулись слезы. Она тяжело вздохнула, не желая ни с кем спорить, и подкатила инвалидную коляску к мольберту.

— Хорошо, старый плут, только учти, я тебя предупреждала.

Художник заметно оживился. Он важно сел на раскладной стульчик, погладил лист на мольберте и задумался. В этой задумчивости он вытянул вперед свою козлиную бородку, словно настраиваясь на шедевр. Затем его как будто осенило, и он взял опять черный уголек из жестяной баночки и сделал первый штрих.

— Уверяю Вас, Вика, — сказал он вполне серьезно и уже на «Вы». — Если Вам не понравится, я обещаю бросить пить навсегда… Честно слово, честно.

— Ну да, — ухмыльнулась мать девочки. — Знаем мы Вашего брата.

— Мама, пожалуйста, не мешай ему настроиться… — и девочка выпрямилась в удобную позу. — Ведь, правда, что в Вашем деле важен настрой?

— Безусловно, — кивнул Козломордый, — но я, если честно, научился работать и без настроя, в совершенно стрессовых ситуациях. Ведь обязательно кто-то да скажет за спиной, что я рисую неправильно или что-то в этом роде. Народ у нас любит высказываться на чистоту. Да, сударь? — обратился он к кому-то, особенно любопытному за своей спиной.

Мужчина в кожаной куртке, украдкой наблюдавший за процессом работы и застигнутый врасплох, немного смутился.

— Что, правда, то правда, — сказал он. — Но важно, чтобы рисунок понравился, прежде всего, самой девочке.

— Ну, а ей понравится, извольте не беспокоиться! — усмехнулся мастер, как-то дерзко и размашисто сделав несколько свежих штрихов.

— Очень надеюсь. Мне даже интересно, как Вы обыграете уже начерченный ранее бокал.

И, действительно, на листке бумаге в самом центре мольберта уже был прежде прорисован бокал на тонкой ножке, и невзрачная женщина сказала с укором девочке:

— Вот, видишь, Вика, у него даже чистого листа нет. Совсем допился дурень. Одни рюмки рисует. Пойдем отсюда…

— Нет, мама, останемся, — настойчиво ответила ей дочь и ее ладошки сжались в слабые кулачки. — Это мой каприз. Пусть меня он рисует и только он. К тому же, Козломордый — мастер по сюрреализму. Не так ли, Козломордый? Вас еще не били местные сюрреалисты?

— Пока еще нет, — замотал головой художник испуганно. — Я никаким боком не собираюсь отнимать у них их хлеб. Я всегда слыл и буду слыть сторонником исключительно классической школы, и только сейчас в самом исключительном исключении позволю резкий разворот в сторону. Уверяю Вас, моя благородная девочка, никто даже не заметит это нелепое несоответствие.

Затем он очень неприветливо посмотрел на мужчину в куртке, и в осоловевшем взгляде без труда угадывалось «Кто Вас, болван, просил болтать лишнее?» Ведь позирующей девочке и ее матери не было видно, что рисует уличный художник: мольберт закрывал им обзор. И чтобы быстро исправиться и доказать, что девочка не ошиблась в выборе настоящего мастера, Козломордый очень удачно передал серое небо, кусок солнца, растекающийся, словно нагретое сливочное масло, по маковкам церквей, строгие контуры арбатских крыш, и даже сизых голубей, парящих над ними. Казалось, он все еще не решается приступить к самому главному — образу девочки, ради чего и было все это затеяно, и проходящие мимо люди даже задерживались, с любопытством и интересом гадая, когда же и куда же будет вставлена в общую экспозицию его несчастная натурщица.

Но как истинный гурман, самое вкусное оставляющий «на потом», он все еще медлил, и, глядя на ожившее лицо девочки, он виновато уводил свои иссохшие глаза и как будто плакал. Этот душевный невидимый плач особенно передавался в резких движениях его правой кисти, держащих огрызок уголька, и казалось, что он вот-вот выронит его из рук.

В самый разгар работы к мольберту подошли со стороны Макдональдса туристки из Поднебесной. Все они были, как на подбор в одинаковых уггах, шумные, крикливые, с гоу-про и профессиональными камерами, толпились и мешали друг другу снимать окружающие. Девочка в коляске улыбалась, видя, как хмурится художник, который из-за всех сил пытался сосредоточиться и абстрагироваться от этого шума.

— Ну, вот орда набежала… — ворчал он про себя. — Каждый божий день ходят туда-сюда и все снимают меня, снимают.

— Не ругайтесь, Козломордый, — смеялась девчонка. — Вы у них там, наверно, звезда интернета, медийная личность.

Над его ухом в это время кто-то мощно втянул через трубочку остатки молочного коктейля. Момент был ответственный, и художник вспылил, требуя у зевак не галдеть, а позирующую ему натурщицу попросил вообще не шевелиться, хотя она итак сидела неподвижно в какой-то удручающей страдальческой позе. Но, правда, в ее больших черных глазах уже блестел шаловливый свет, а на ее лице впервые за долгое время появилась смешная, пародирующая самого художника, мимика, что сильно позабавило толпу.

— Перестаньте, перестаньте, хулиганы! — выходил из себя Козломордый, смахивая здорово на старую ворчливую бабку. — Вика, и ты прекрати паясничать, а то и, правда, шарж получится.

— И хорошо, что получится! — уже хихикала вместе с зеваками девочка. — Тогда ты наконец-то бросишь пить, Козломордый… Ведь ты мне обещал…

— Так нечестно, нечестно! Ну, пожалуйста, ради большого искусства еще две минутки пострадай, а?

— А ты меня веселой рисуй, счастливой, — не слушала она мольбы мастера, показывая мужчине в кожаной куртке свой кончик языка.

В этот момент к китаянкам подошла другая компания соотечественников. Из нее выделился китаец в легком пуховике и меховых наушниках. Он присел у инвалидной коляски и пощупал деловито, хорошо ли надуто колесо.

— Хорош каталка… — выговорил он плохо по-русски, показывая всем свои удивительно белые и ровные зубы. — Электрическая моторка.

— Не работает Ваша моторка, — пожаловалась ему девочка. — Сломалась сразу, вот мама и толкает…

— Ай-ай, — расстроился китаец и подлез под колесо, дергая за торчащий провод. — Капец, капец.

Русское слово «капец» оказалось знакомым туристам из Поднебесной, и они стали выговаривать его вслух, перешептываясь.

— Короткий замкнуло, — проговорил специалист чуть позже, быстро разобравшись с проблемой. — Предохранитель купать. Заказать по интернет. И каталка поехать. Мама не нужна.

— Ой, мама мне всегда нужна! — улыбнулась девочка и вдруг чихнула.

— Ай-ай, — покачал китаец головой и достал из-за пазухи пакет размером с ладошку и стал объяснять, как он работает.

— Русская зима жуть, — признался он, протягивая свой подарок. — Там специальный железный крошка. Тепло. Мы в одежда, сапоги, варежки. Полезный штук.

— Ой, спасибочки! — обрадовался девочка. — Я это как раз в свой носочек засуну, а то пальцы замерзли.

Добрый китаец между тем стал объяснять ее матери, что когда-то он то ли работал на фабрике по производству таких колясок, то ли продавал их, и знает, как ее починить. Он чиркнул карандашом на предложенной ему бумажке даже тип нужного предохранителя и показал, где нужно его заменить.

— Али экспресс придет, тут отвертка крутить.

Пока происходила диагностика коляски, одна китаянка захотела сфотографировать себя на фоне мольберта. Но ее соплеменницы в довольно грубой форме отпихнули ее селфи-палку в сторону, и между ними на улице возникла откровенная склока с применением локтевых приемов и хватанием за одежду и волосы. Дошло до того, что все пожелали сфотографироваться с бедным ребенком, и художник был вынужден даже прикрикнуть на нерадивых гостей и отогнать их на значительное расстояние.

— Цыц, шантропа! Отойди от света!

Затем немного успокоившись, он снова присел за мольберт, и толпа осторожно, на цыпочках заняла свои прежние позиции. Молодую натурщицу он все же решился изобразить на самой вершине бокала с откинутой назад головой и оголенными плечами. Он старался (это получалось у него не сразу) убрать всю болезненность и страдание, заменив их желанием наслаждаться жизнью. Чтобы не провалиться в винную бездну и не утонуть в ней (край ее платья уже спадал вниз), девушка упиралась локотками рук о тонкое стекло, и играла перед собой скрестившимися босыми ножками. Художник несознательно, а, может, намеренно придал Вике больше женственности. Он добавил ей пышности в шевелюре, слегка увеличил грудь, а прорисовке глаз уделил так много внимания, что китаянки захотели тоже заказать свои портреты непременно с такими же глазами и долго на ломаном языке и при помощи жестов объясняли художнику свои пожелания, сильно отвлекая последнего от работы.

— Вставайте вот сюда, не мешайте, — стал распоряжаться художник, явно довольный таким раскладом. — И никаких скидок! Мы Вам не С-400 продаем, сударыни.

Все организованно встали в очередь по два человека. К ним еще присоединилось несколько зевак, и соседние художники, заметив ажиотаж вокруг своего коллеги-неудачника, попытались переманить перспективных клиентов к себе, но публика оказалась на удивление уперта и непреклонна. Некоторые даже гордо отворачивались в сторону, мол, не на тех напали. Видимо, китайцы и вправду посчитали, что перед ними настоящий Рембрандт.

— Ну, почем долго она рисовать? — не выдержал кто-то на конце этой хорошо организованной очереди. — Мы опоздать экскурсия в два часа.

— Не волнуйтесь, сударыни. Все успеют, — выговорил художник, не отводя взгляда от работы. — Я стараюсь всегда уложиться в десять минут. Просто сегодня исключительный случай.

— Вот видите, — улыбнулась больная девочка. — Я приношу Вам удачу, господин Бородка.

— Погоди, не шевелись… — вдруг встрепенулся художник. — Улыбайся, улыбайся, замри… Вот умничка! А тебе и правда идет улыбка! Отлично получается.

— Я давно заметила такой феномен за собой, — продолжала болтать девочка, — что я приношу удачу. Правда, правда. Вы — наглядный пример, Козломордый. Еще час назад Вы готовы были продать душу дьяволу, чтобы хоть кто-нибудь согласился на эксперимент издевательства над своим изображением, а сейчас к Вашему мольберту выстраивается целая армия поклонниц!

— О… точно армия… — оглянулся художник и присвистнул, прикидывая, сколько ему еще придется сегодня трудиться.

— Как бы эта иноземная армия его б потом не растерзала, — усмехнулся мужчина в куртке, стоявший рядом.

Девочка засмеялась.

— Нет, пожалуйста, нет. Только не смейся! — нахмурился художник и затем повернулся в сторону шутника, раздражено сверкнув глазами. — А Вам, смотрю, делать нечего.

— Делать и в самом деле нечего, — вздохнул мужчина в куртке.

— Тут весной такой тип ходил важный, тоже ему делать было нечего, все с мыслями собирался, потом в ресторан зашел, тут за углом, набрал всего-всего, а, в конце концов, когда счет принесли, с разбегу головой о стену… — и Козломордый покрутил пальцем у виска.

— Ну, мне это ни к чему, — засмеялся его оппонент. — Я на море лучше поеду. Там, возможно, еще сезон бархатный. Купаться можно. Эх…

— Неужели Вы собираетесь на море? — воскликнула девочка.

— Да, собираюсь, а что тут делать? Разве что рядом становиться с кисточками и тоже рисовать.

— Нет уж, избавьте от этого! — возразил художник, очевидно опасаясь ненужной конкуренции.

У него наконец-то получились губы. Китайцы за спиной одобрительно закивали. Кто-то из них щелкнул фотоаппаратом.

— Вас совсем не пугает море? — спросила опять девочка.

Мужчина в куртке отрицательно покачал головой.

— А чего меня оно должно пугать? Море как море.

— А я море как-то побаиваюсь… — призналась она. — Правда, мы с мамой там никогда раньше не были, но оно мне кажется каким-то страшным монстром. Ведь никто не знает, что оно там в себе таит, это море?

Мужчина улыбнулся.

— А ты представь лучше теплое солнышко, как идешь с мамой по пляжу, возвращаясь с рынка, и кушаешь крымскую черешню, а косточки прямо на песок плюешь.

— Нехорошо это, что плюешь, — нахмурилась девочка.

— Напротив, прекрасно это! — воскликнул мужчина в куртке. — В этом и есть счастье, что никто тебе и замечание не делает, что плюешься-то. Черешенка ведь вкусная- вкусная, так и тает во рту…

— Пожалуй, Вы правы, устала я от этих запретов. То нельзя, вот это тоже нельзя… А когда можно? Я непременно хочу быть счастливой, — и девочка улыбнулась и посмотрела на маму. — Чего мы, мама, ждем все, а? Купим прямо сейчас пакетик черешни и плевать косточки в разные стороны будем, а мама? Прямо на асфальт плевать будем…

— Да уж! Вы ей сейчас насоветуете! — возразила невзрачная женщина и погладила свою дочь ласково по головке. — Где я тебе, Вика, сейчас черешню достану?

— Эх, верно… — расстроилась девочка, закусив губу от досады. — Может тогда следующим летом. Если, конечно, не умру.

— Вика, что ты такое говоришь! Ты же обещала! перестать разговаривать с посторонними о своей болезни, — сильно встревожилась мама.

— Они вовсе не посторонние, — фыркнула она в ответ. — Они люди и тоже когда-нибудь умрут. Между прочим, я имею право разговаривать с кем я хочу и как хочу. Мне уже пятнадцать лет, а в некоторых странах в таком возрасте выходят замуж.

— Ну, уж точно не у нас в России, — возразила мать. — И слава Богу. Куда такая наивная замуж собралась! За кого? Нет уж, пока тебе не исполнится восемнадцать лет, и не думай о самостоятельности…

— Мама, мама, ты забываешь, что мне никогда не исполнится восемнадцать лет!

— Да что ты такое говоришь, Вика!

— Не ври, мама. Я все слышала, что доктор говорил, да и слышать этого не надо. По твоим заплаканным глазам все видно.

Глаза девочки вдруг сверкнули жестокостью. Она опять сжала в каком-то протесте свои слабые кулачки, пытаясь преодолеть гнев и понимая, что сделала матери больно, вдруг горько расплакалась. Ей стало неудобно за слезы перед людьми.

— Мама, увези меня отсюда, увези! — запричитала она. — Пожалуйста, мамочка…

Невзрачная женщина тяжело вздохнула и откатила коляску от мольберта. Художник бросился за ними, умоляя хотя бы подождать минуту. Рисунок углем почти был закончен, оставалось раскрасить лишь платье и сделать кое-какие штрихи, но мама Вики совсем не желала слушать его обрывистые доводы.

— Люда, ну как же так? Как же так?

— В другой раз, не видишь, у нее истерика! — строго отмахнулись от Козломордого. — Завтра к обеду придем.

В МАСТЕРСКОЙ ХУДОЖНИКА

Но на следующий день невзрачная женщина и ее больная дочь не появились, и художник в потасканном оранжевом свитере заметно скучал, вглядываясь в незаконченный портрет. Он сидел на своем раскладном стульчике под самодельной конструкцией из пляжного зонтика и триноги и делал неторопливо штрихи углем по памяти. Желающих нарисовать свой портрет было немого. Утром прошел прохладный дождь, который разогнал гуляющий люд, и многие просто предпочитали отсиживаться в кафешках. Но на улице художник был не один. Вчерашний мужчина в черной куртке тоже пришел посмотреть на работу. Он некоторое время слонялся без дела по Арбату, пока, наконец, не остановился у мольберта.

— Кажись, уже не придут, — печально заметил Козломордый, узнав вчерашнего собеседника. — Выпить бы чего-нибудь, трубы горят.

— Тут на Арбате дегустация отличного вина, — заметил мужчина в куртке. — Бесплатно разливают!

— Эх, молодой человек. Кому бесплатно, а кому задаром, — и он подмигнул левым заплывшим глазом. — Меня уже никуда не пускают. Репутация подмочена.

— Нет проблем! — сказал мужчина в куртке и пошел в грузинский дворик за бутылкой.

Ему хотелось взять «Саперави», которое вчера ему очень понравилось, и он очень рассчитывал, что на второй день дегустации для него все же останется хоть одна бутылочка.

— Опять Вы, здравствуйте… — обрадовалась ему грузиночка на входе.

— Вот пришел, как и обещал, — ответил он. — А где же Ваши грозные братья?

Девушка засмеялась.

— Они сейчас кушают с мамой в зале. Что… познакомить?

— Ой, нет, пока еще рано. Я лучше Вас потом украду.

Скоро он уже вышел на улицу явно довольный и поспешил к мольбертам. Старый художник, немного продрогший под моросящим дождем, предложил продолжить разговор в его мастерской, которая, как оказалось, находилась тут по соседству, и «старые» знакомые быстро, почти перебежками, прошли во дворы и, заскочив в обшарпанный подъезд, пешком поднялись на самый верхний этаж.

Мастерская художника представляла собой чердак, едва пригодный для проживания. Из-за низости потолка гостям приходилось невольно пригибать голову, чтобы не задеть головой побелку. Стоять в полный рост можно было разве что в центре, но там художник ставил обычно свой уличный мольберт и складывал вещи.

— Это Ваш? — спросил мужчина в куртке, пригибаясь. — Или бездомный?

У единственного окна стояла раскладушка, на которой дремал черный кот.

— Да, кто его знает, чей он?! Приходит сюда, орет, требует, — и художник заорал на кота, чтобы согнать с постели. — А ну, Макбет, пошел вон!

Котяра приоткрыл глаз и демонстративно зевнул, показывая всем своим видом явное пренебрежение.

— Простите за творческий беспорядок, — вдохнул художник и прикрыл форточку. — По трубе гад залазит.

Форточка опять открылась, порыв сырого ветра ворвался в мастерскую, и ее пришлось снова захлопнуть.

— Не люблю осень, — поморщился Козломордный.

— А мне нравится осень, — не согласился с ним мужчина в куртке. — Особенно прекрасен в это время года Саперави. Вы только представьте, как Вы бредете мимо бесконечных шпалер, уходящих за горизонт, к самому солнцу, обвитых сильными, яркими, точно пожар, лозами!

— Ну, знаете ли… Все это попахивает какой-то болезненностью ума, если хотите, маньячеством. Там на вашем винограднике работать надо, урожай собирать, и уж никак листвой любоваться. Вообще-то, когда я был молод, как Вы, — признался Козломордый, — я начинал с подобных пейзажей, рисовал дождь над безлюдным вспаханным под зиму полем, тронутую морозом рябину, старых опят на трухлявом пне, но сейчас я все больше специалист по бытовым натюрмортам… Это удобнее, и куда гораздо меньший риск простудиться. Вам надо взглянуть на мои последние картины, заказов немного, и я рисую от скуки… — и художник с козлиной бородкой показывал гостю свои последние «шедевры».

У стены стоял столик, который был заставлен пустыми бутылками, но гостю удалось разглядеть самобытную скатерть из ватмана с изображением пепельницы. Недокуренная сигарета слегка дымила плохо прорисованным дымком, а на фильтре остался след от губной помады, что придавало общему образу присутствие в мастерской некой загадочной женщины.

— Иногда смотрю на все это и мысленно достаю оттуда закусочку… — указал Козломордый на другой реалистичный рисунок — банку с огурцами. — Да, знаю… Синий цвет не совсем аппетитный, но уж простите, другого мелка тогда под рукой не оказалось. И признаюсь Вам, когда курить ужасно хочется, а денег нет… все это успокаивает. Ну, или вот эта банка шпротов! Соглашусь, что не удалась, но как аппетитно, — и художник сдвинул со стола тарелку, чтобы его гость мог лучше разглядеть угол уже затертого и запачканного чем-то рисунка.

С потолка стекал конденсат, и стены все были в разводах. Выступающую напоказ разруху художник старался прятать за своими работами, заклеивая ими невзрачные места, но от сырости скотч не выдерживал, и листы, вздрагивая от порыва сквозняка, спадали на пол.

К запахам старого дома, вперемежку с красками и застоем мочи, нужно было еще привыкнуть. На полу валялись кисточки, клочки разорванного ватмана. Мужчина в кожаной куртке стряхнул с себя паутину. От всего этого общее впечатление у него было удручающим.

— Вы тут живете? — спросил он, хотя уже заранее знал ответ.

— И живу, и творю, но творю большей частью зимой, когда погода ужасная, — виновато улыбнулся уличный художник, предлагая гостю жестом присесть на стул рядом со столиком.

Пригнувшись, тот постарался сесть лицом к окну.

— Тут вполне сносно, — словно оправдывался художник, прогоняя муху с немытой тарелки. — Все-таки самый центр, только никакой канализации.

— Почему нет канализации?

— С нижних этажей не дают провести, якобы нужно специальное разрешение из министерства культуры. Дом под охраной государства, тут видите ли. Когда-то бордель располагался, в который любили ходить… как его… А, неважно!

— Как же Вы ходите, извините, в сортир? — удивился гость.

— А Макдональдс на что? Так и приходится по каждому случаю бегать, — развел руками художник, — либо где-то во дворе с собачками выгуливаться, это никого не волнует. Ругаться бесполезно, писать по инстанциям себе дороже… Для них я обычный пьянчужка, который за бутылку малюет на Арбате лохам физиономии.

Козломордый тяжело вздохнул и стал убирать со стола, чтобы освободить пространство. Мужчина в куртке понял намек.

— Ну, что ж, как и обещал, — сказал он художнику, доставая из-за пазухи две бутылки «Саперави». — Вино должно быть, очень насыщенным… Не зря этот сорт называют еще Красильщиком. Ваш коллега, так сказать.

Художник встрепенулся и даже подпрыгнул на месте, в акробатическом прыжке успевая перебрать ногами. От этого чудачества кот вскочил с постели и на всякий случай нырнул под раскладушку.

— Вот это я понимаю! Вот это я уже понимаю…

Затем хозяин мастерской, взяв одну бутылку, куда-то ее припрятал, а для второй нашел чашки, заглянул в них и остатки чего-то предыдущего и непонятного просто выплеснул на пол.

— Чем же открыть, чем же… — поразмышлял он и после некоторых манипуляций с вилкой.

Наконец его зубы вцепились в застрявшую на половину пробку.

— Давайте чокнемся… Вот только за что?

— За нее, — и гость мрачно показал на мольберт с недорисованной девочкой.

— Тогда и за ее несчастную мать! — добавил трагедии Козломордый.

Выпив, художник тут же повеселел, тут же плеснул себе в чашку. Его припухшие глаза затуманились.

— Ох уж точно спирт добавляют, ох уж точно… — стал приговаривать он, оглянувшись на мольберт. — Капиталисты хреновы!

Казалось, больная девочка с вымученной улыбкой наблюдает за пьющими в ее честь мужчинами.

— Вика — добрая девочка, — сказал он немного спустя, — я часто вижу их на Арбате.

— Они тоже где-то живут поблизости? — поинтересовался гость.

— Насколько я знаю, живут они в Куево-Кукуево у какой-то дальней родственницы, а здесь они выклянчивают деньги, тут близехонько за «Му-му» есть банк. Директор этого банка жуткий скупердяй, отец девочки.

— И что же он совсем им не помогает?

— Пока нет, но Люда решила взять его измором, — ухмыльнулся Козломордый. — Девочке нужно поддерживать свое хрупкое равновесие уколами, а на все это нужны деньги, очень большие деньги. Как видите, мне что-то удалось узнать у ее озлобленной на меня матери, — и Козломордый горько усмехнулся.

— Почему же эта женщина на Вас так злится?

— Это долгая история…

— Я не спешу, — и мужчина в куртке, взяв инициативу в свои руки, наполнил чашки, пока художник с убранными за спину руками, тяжело вздыхая и охая, ходил сгорбившись по комнате, собираясь с мыслями.

— Вы же знаете, — нахмурился хозяин чердака, зачем-то тыча пальцем в потолок, — это нелегко вот так взять и погубить свое женское счастье, бросить все свои силы на алтарь страданий, свыкнуться с вечными истериками и криками тающей на глазах дочери, пройти ад унижений…

— А что с этой девочкой? Это что-то врожденное?

— Что Вы, нет! — покачал головой художник. — Обычный синдром иммунодефицита, побочное действие прививки. Произошел какой-то сбой, внутренние органы отказываются работать, нужны постоянно поддерживающие капельницы и консультации, витамины, а на это уходят почти все деньги… И все это продолжается уже года два с лишним, если не больше, и никаких улучшений. Только хуже и хуже. Но Людочка, мама Вики, верит в чудесное исцеление, жутко набожной стала, даже в воскресную школу записалась, колокольчики какие-то делает. Да и я сам тоже иногда в церковку захожу, свечечку ставлю, так, на всякий случай. Мы из-за всех этих дел просто рехнулись на этой почве, и неудивительно, что все, что происходит вокруг, воспринимаем, как божье провидение. И недавно у нас появилась надежда.

— У нас?

— У нас, — Козломордый смахнул скупую слезу, нависнув тучей над гостем.

Видно было, как он всеми силами борется с переживаниями, как глотает каждое слово. Мужчины молча чокнулись, осушая чашки до дна, и слышно было, как в этом затянувшемся молчании жужжит запутавшаяся где-то в паутине муха. Затем Козломордый нервно прошелся по комнате, поднимая руки вверх, намеренно и с каким-то ожесточением отколупывая ногтями побелку. Она сыпалась ему на шапочку, точно снег.

— Господи, я тут схожу с ума, — шептал он, сверкая нездоровым, почти безумным блеском глаз. — Ненавистная комнатушка! Ненавистная…

И когда он остановился под наброском вазы с яблоками, то мужчина в куртке даже зажмурился, ожидая, что эти плохо начерченные яблоки от столь резких жестов посыплются на голову безумцу. И если вначале гость объяснял все эти театральные кривляния на публику утонченностью натуры, ищущей пути и выходы из творческого застоя и затянувшегося душевного кризиса, то сейчас уже не сомневался в том, что художник этот как-то незаметно для всех спятил.

— Вы знаете, сколько стоит эта каморка? — продолжил художник в каком-то душевном отупении, оглядываясь по сторонам, будто в первый раз видя перед собой эту комнату. — Один банк, тоже здесь на Арбате, заинтересован в ее приобретении. Я даже наводил справки и, по крайней мере, залога под нее должно хватить…

— Хватить на что?

— Да, да… — и художник вдруг перешел на загадочный шепот. — Ждать больше нельзя, болезнь прогрессирует. Еще в начале лета я видел эту девочку на ногах, розовощекую, улыбающуюся и разгуливающую под руку со своей любимой мамой, а сейчас глядя на все это, невозможно даже представить…. Вику срочно надо класть в специальную клинику, есть договоренности, внесен даже задаток. И я, признаюсь, потерял покой и сон от понимания того, что могу помочь этим случайным мне людям.

— Так в чем же дело?

Козломордый встал перед гостем и, глядя ему прямо в глаза, строго спросил:

— Вы когда-нибудь, сударь, совершали подвиг?

Мужчина в куртке задумался, не сразу находя, что ответить.

— Ну, там спасение утопающего или, может, вытаскивали кого-нибудь во время пожара? — подсказал художник. — Или, может быть, Вы заступились за женщину перед хулиганами?

— Сложно сказать. Я никогда не задумывался над этим. Моя жизнь всегда текла по течению. Одни вещи были, которые я делал неумышленно, другие потому, что другие говорили, что так надо делать. Вчера я весь день шлялся по городу, сегодня вот пью с Вами…

— Да уж велик подвиг… Но Вы не одиноки в этой компании. Я тоже, сколько себя помню, жил все время для себя, думал, пущай другие из себя благородных девиц изображают, в ус посмеивался… Думал, мое дело тихое, обхитрю эту жизнь, а под конец, может, и куш сниму. Ан нет! Одиночество и подагра — вот мои прихлебатели. А, впрочем, что я говорю! — и он махнул безнадежно рукой. — Мы все зарываем голову в песок, когда видим чужие страдания, считаем, что нас это никогда не коснется.

— Да, тут Вы правы, — согласился мужчина в куртке. — Мы живем в царстве страха и безразличия…

— Вот-вот, метко подмечено, сударь! Страх и безразличие… Отдать последнюю рубаху может далеко не каждый… Вы знаете, как у меня сердце обрывается, когда я каждый раз слышу скрип инвалидного кресла, я просто вздрагиваю, осознавая, что у меня есть возможность — спасти эту детскую жизнь… — художник замолчал, собираясь с духом.

— На днях я обещал ее матери, — продолжил он, — бил себя в грудь при случайных свидетелях, что помогу им с лечением… И мы даже ходили в банк, и там обещали без вопросов дать под залог этой хибары проклятые десять тысяч… О, Вы бы видели, как засияло лицо этой прекрасной женщины! Оно сияло надеждой и бесконечной благодарностью. Да что благодарностью! Оно сияло любовью ко мне, и, глядя на это лицо, я вдруг испугался, что не оправдаю эти надежды. Да, сударь! Мне стало очень страшно…

— Чего же? — спросил гость, чувствуя, как страх рассказчика невольно передается и ему.

— Мне стало страшно, — продолжал художник, — что я не герой, что все, что я делаю сейчас, делаю для себя, для подлой галочки, что в этой моей ущербной подлости мне только одного и надо, чтобы толкнуть обманутую женщину на эту грязную раскладушку и что она в такой безвыходной ситуации никогда не откажет мне в моей пошлости… Да и кто я такой, чтобы жертвовать собой ради других? На то есть государство, олигархи, кто-то еще, но никак не я, жалкий, никчемный старик… — и он вдруг зарыдал, закусив кулак. — О, я подлец! Ну, дайте же, не томите…

Мужчина в куртке уже разлил, когда рассказывающий со слезами подскочил к столику и схватил чашку двумя непослушными дрожащими ладонями.

— Да, я передумал, — продолжил Козломордый. — Струсил в тот самый момент, когда она уже уверовала в исцеление своей дочери и боготворила меня… Вот почему она меня ненавидит! И правильно делает…

— Это жестоко…

— Жестоко, не спорю… Но я и, правда, верил, клянусь Вам, до последней минуты своей веры верил, что смогу решиться на эту сакральную жертву…

Художник взял пустую бутылку, повертел ее в руках и присосался к горлушку.

— Пейте, мне уже достаточно, — и гость протянул свою недопитую чашку.

— Спасибо! Вы прекрасный человек, просто замечательный. Приходите ко мне еще, в любое время, в любую погоду, когда Вам будет угодно. Даже ночью. Особенно ночью, когда бессонница душит меня не хуже удавки. Ключи всегда под ковриком, я буду ждать…

— Но почему Вы держите ключи под ковриком? Вас могут обворовать.

— Ну, сударь, это право, смешно! Во-первых, я такой растеряха, что уже устал терять ключи и просить местного дворника выставить дверь, в какой-то момент нам всем это изрядно надоело, а во-вторых, у меня нечего брать. Оглянитесь… Хотя постойте… Все самое дорогое в этой старой банке, — и художник, покачиваясь, подошел к мольберту.

Там он, подняв с пола жестяную баночку из-под леденцов, встряхнул ею. Редкие мелки и угольки загрохотали в ней, часть из них посыпалось на пол.

— Пока она гремит, не все так плохо, сударь. Жизнь без нее давно бы потеряла смысл.

Затем художник посмотрел на свою неоконченную работу и вздохнул.

— У Вас замечательно получилось, — высказался гость.

— Вы так считаете?

— Думаю, Вам сложно будет завязать.

— О, — улыбнулся художник грустно. — Пожалуй, я все же брошу! Думаю, это последняя моя бутылка. И Вы не представляете, как я Вам благодарен, что разделили ее со мной.

Гость ухмыльнулся. Художник заметил это.

— Та вторая не в счет. Когда Вы уйдете, она утолит мое одиночество, — оправдался он. — Вы знаете, только Вам я могу признаться, сударь, только Вам, у меня нет друзей, нет родственников, я совершенно один. Ну, разве что еще Макбет. Но он старый обдрипанный кот и не в счет… Где он кстати? Кыс-сс…

Козломордый отвлекся, покачиваясь и подзывая из-под раскладушки кота, но тот упорно не желал выходить и даже шипел на попытки выманить его оттуда.

— Вы знаете, что она приходила ко мне, поправ свою женскую гордость, бросалась в ноги и умоляла, чтобы я одумался и сдержал слово… Она целовала мои руки, умывала их своими обманутыми надеждами слезами… — и художник продемонстрировал гостю свои изуродованные подагрой пальцы, внимательно и с какой-то ностальгией разглядывая их. — И я толкнул ее вот сюда, на эту грязную блохастую постель, я желал мерзости, я заслуживал ее, — и он подошел к окну, убедился, что оно закрыто. — Но вместо мерзости была пустота…

Затем Козломордый схватился за голову и снова стал хаотично ходить по комнате, срывая со стен свои натюрморты. Он не щадил ничего.

— Она уже никогда не придет… никогда… Страшно, страшно, сударь… — отдышался он.

Художник опять остановился в центре комнаты и задумался.

— И Вы знаете, — припомнил он, хватаясь за грудь, — сердце так ноет, так ноет… Темнота там, мрак. Ничего не могу вспомнить, разве что этот сорванный нелепый платок, разбросанные по подушке рано поседевшие тицианские волосы, закрытые, полные слез глаза и этот богобоязненный бред: «Бог любит меня, Бог любит меня»…

Козломордый вдруг задрожал, и на его лице появилась гримаса ужаса.

— Слышите, слышите, никогда не обещайте того, что не можете выполнить. Особенно женщине, которую любит Бог!

Затем он бросился в порыве какого-то одичания на постель и, уткнувшись бородой в подушку, горько заплакал.

Эти рыдания были недолгими, прерывистыми и быстро сменились напористым храпом. Большие черные глаза с мольберта смотрели на все это с какой-то легкой насмешкой.

Вышедший из-под раскладушки Макбет проводил гостя до двери, жалобно мяукая, словно жаловался на хозяина, жаловался на свою никчемную жизнь без мышей, без рыбы из ресторана «Прага», просился истошно на улицу, терся о ноги своей взъерошенной шерстью. Но когда гость открыл дверь и позвал его за собой, тот неодобрительно фыркнул и поспешил затеряться в углу темной комнаты.

ИНЦИДЕНТ У РЕСТОРАНА

Голуби сиротливо бродили между опустевшими столиками. Иногда они взлетали, напуганные чем-то, и долго кружились в сером тоскливом небе Арбата. Строители уже приступили к разбору летней террасы. Часть плетеного заборчика с перевернутыми крынками была свалена небрежно в кучу, но по каким-то причинам работяги отлучились, и эти следы неоконченной работы наводили на прохожих еще большую хандру. В город пришла осень. Ветер беззвучно качал тронутые холодами цветы на клумбах. Все спешили куда-то, держа над головами зонтики и закутываясь на ходу в плащи и куртки.

Редкие посетители ютились внутри. Их лица, увлеченные друг другом, сияли сквозь запотевшие витрины ресторана. Приятный аромат выпечки ощущался на улице, когда кто-то открывал дверь. Не от каждого ресторана так вкусно пахнет, и одинокий мужчина присел за один из пустых столиков под крышей наполовину убранной террасы. Из ресторана тут же выбежала молоденькая официантка в вышитом сарафанчике и забавный южнорусский говор с ее напомаженных губ приятно заласкал ухо.

— Добрий ранок. Проходьте сюди… Литня тираса не працюе. (Летняя терраса не работает).

Она была как куколка, аккуратненькая, милая, невысокого роста. Своими отточенными в чулочках ножками девушка явно гордилась, выставляя их как-то вперед, словно на показ, на ходу поднимая подол чуть выше колена. Поверх сарафана был надет фирменный фартук самого заведения, он едва согревал ее.

— Спасибо, но мне и здесь хорошо, — ответил гость, разглядывая невольно узоры на ее вышитом сарафанчике. — Сколько у Вас стоит чашка чая?

— Дивлячись який чай. (Смотря какой чай…)

Уже скоро перед мужчиной поставили поднос с чайничком и чашкой из белого фаянса.

— Замовте що-небудь ще? (Будете что-нибудь еще?) — поинтересовалась она у гостя, расставляя посуду на столик. — У нас е смачне булочки. (У нас вкусные булочки).

— Я уже заметил, — улыбнулся он, и официантка, пару раз кокетливо оглянувшись, смеясь пошла к двери. Видно было, что такие недвусмысленные шуточки в ее адрес пришлись ей по нраву.

Чай был очень горячим. Мужчина пил его мелкими глотками, посматривая на проходящих мимо симпатичных женщин. Ему хотелось заняться со всеми ними сексом, войти в какое-то отвлеченное состояние, лишь бы не думать о предстоящем разводе. Уже вернулись работники и продолжили с привычной руганью разбирать конструкцию. Они стали сдвигать столики и стулья, не трогая только ту часть террасы, где еще сидел посетитель.

— Може, все-таки ходимо до нас? — выглянула из двери официантка, явно неровнодышащая к гостю.

— Да, пройдите, товарищ, в заведение. Не мешайте работать! — поддержал ее один из работяг.

Кувалда в жилистой руке исключала любые возражения. Гость приподнялся, и обрадованная официантка придержала перед ним дверь заведения, заверяя, что она все перенесет с улицы, и пусть он снимает свою чудесную курточку и устраивается поудобнее. Мужчина заметил несколько маленьких родинок на ее загорелой шее, и ему захотелось их поцеловать. Он даже пожалел, что для пущей дерзости он недостаточно пьян. Алкоголь, распитый в каморке с уличным художником пару часов назад, уже выветрился из головы. На счастье проход ему преградил поднос, на котором стояли налитые до краев рюмки, а вокруг была разложена простая закуска: пучки зеленого лука и ржаной, подсушенный хлебец с тонко нарезанным, почти прозрачным салом.

— Ласкаво просимо, — почтенно поклонился вновь вошедшему казачок в красных шароварах и подпоясанной белой вышиванке. На ногах у него были стоптанные сапоги, в одном из которых торчала засунутая плеть.

Какая-то глупая голодная улыбка появилась на слегка покрасневшем лице гостя. Сало, поперченное и с чесночком, пахло волшебно. Казачок подмигнул и проговорил в ус многозначительное:

— А то!

— Ну, уговорили, братцы! — осушил гость рюмочку под одобрительный взгляд казака, осторожно вернув ее на поднос.

Горилка была чудесной и пилась как мягкая водица, и руки сами потянулись за второй рюмкой и хлебцем с салом. Затем счастливчика провели к свободному диванчику за шторками. Там на столике стоял кальян и была хрустальная пепельница, и гость даже удивился проницательности хохлушки. Он и вправду был не прочь закурить, хотя не курил, наверно, со студенческой скамьи.

— Пачку сигарет, пожалуйста, Софочка, самых дешевых, — попросил он, успев прочитать ее имя на бейджике.

Все остальное она рассказала о себе сама, как какую-то красивую сказку, когда он, немного смущенный, проходил мимо столиков, по пути здороваясь с другими посетителями и служащими. И ему даже кто-то кивал в ответ и шептал «здрасти», хотя это было в данной ситуации необязательно. Девушка оказалась из Волынской области, с какого-то хутора, а муж ее или парень, он точно не понял из ее отрывистой речи, на майдане нахватался нацистских взглядов и уже год безвылазно служил в АТО, убивая русских.

— Меня он точно убьет, если увидит сейчас с тобой, — отшутился тогда гость и, присев на мягкий диванчик, взял в руки меню.

— Та що! Він сліпий, стріляти не вміє. (Да что! Он слепой, стрелять не умеет), — и Софочка склонилась над гостем, подсказывая, что лучше взять.

Ее черные локоны приятно коснулись его небритой щеки, и он на мгновение задумался, заказывать ему украинский борщ или обойтись варениками со сметаной.

С улицы принесли его чай, и, пока готовился заказ, мужчина закурил. Пуская клубы дыма, быстро заполнившего эту маленькую комнатку с занавешенными шторками, он следил со взглядом знатока за точеными ножками официантки, как быстро она семенит ими, на ходу приподнимая подол своего красивого сарафанчика.

— Як вам борщ? — спросила Софочка, когда он вмиг проглотил его.

— Чудесно. Пожалуй, еще сто грамм Вашей горилки и мне пора на выход. А то я тут останусь навсегда.

— Так залишайтеся ж! (Так оставайтесь!) — официантка забрала пустую тарелку и, было уже, пошла за графинчиком, когда он остановил ее за руку.

Было в этом естественном движении что-то дружеское и даже наставническое. Девушка даже не одернула руку, лишь своими черными смеющимися глазами посмотрела на него с лукавым задором.

— Софочка… милая Софочка… Пойдемте куда-нибудь…

— Али куди? — рассмеялась девушка.

В этот момент между шторками мелькнул силуэт в красном, и гость изменился в лице. Этот знакомый ему силуэт с маленькой стильной сумочкой словно намеренно задержался пред его затуманенным взором, совсем не спеша скрыться в уборной. Возможно, там на проходе висело зеркало, и женщина на ходу замедлила шаг, чтобы поправить прическу.

— Ну, все забув мене. Вси ви, мужики, таки! (Ну все, забыл меня! Все вы, мужики, такие) — и Софочка, славная хохотушка, легкодоступная и отходчивая, приняла все это на свой счет, считая, что вся ее беспечная, никому не обязанная молодость с девичьим шальным визгом и диким хуторским гоготанием неожиданно проиграла перед самодостаточностью и спокойной холодностью, таящей в себе смертоносное жало, москвички.

— Прокляти москали, — только улыбнулась она натянутой улыбкой и самоотверженно пошла обслуживать столик, где ее ждали другие посетители.

Мужчина в куртке откинулся на диванчик и небрежно чиркнул спичкой. Некогда манящие ножки официантки, которые та уже и так неприлично оголила, что сидящие за ближайшими столиками могли заметить ажурные подвязки для поддержания чулок, уже не казались ему такими желанными. Спичка сломалась. И когда сигарета в его зубах все же задымила, сомнений больше не оставалось. В посетительнице ресторана он узнал ту самую незнакомку из метро.

Ее столик располагался у витрины под большой абажурной лампой, где сидел полный и хорошо пропотевший от горячего чая господин средних лет. Он только что расплатился картой в ожидании своей спутницы. Закинув вальяжно ногу на ногу, продемонстрировав чистейшую подошву своего лакированного ботинка, он взял со стола газету и развернул ее. Когда же его спутница вернулась, полный господин оторвался от чтения газеты и попросил ее в повелительном тоне снять с вешалки его шляпу и передать ему. Судя по всему, это было в порядке вещей, и она выполнила все его поручения беспрекословно. Затем без посторонней помощи она сама стала одеваться, накинув на свои оголенные плечи пальто из альпака, и, не дожидаясь, пока полный господин соизволит встать из-за стола, направилась к выходу.

— Не забудьте-с, ингушам под десять! — проворчал полный господин напоследок, когда она уже почти выскользнула из ресторана.

Затем он неторопливо сложил газету и с трудом поднялся, животом задевая столик. Подойдя вразвалочку к усатому казачонку, жирдяй усмехнулся, как-то неодобрительно рассматривая протянутый ему поднос.

— На посошок, Вениамин Кристофорович, — расплылся в заискивающей улыбке казачок, но важный клиент намеренно медлил, надевая на голову свой английский котелок из качественного фетра, с атласной лентой и бабочкой, очевидно, ручной работы.

Наконец, его пухлые, отягчаемые золотыми перстнями пальцы потянулись за рюмочкой.

— Ну, ты и жид, Микола, — опять ухмыльнулся он. — Что у вас за мензурки? А?

— Исправим, Вениамин Кристофорович, исправим. Я сам не рад. Разливаются, опрокидываются…

Проводить толстяка сбежались почти все халдеи заведения, повара, охрана. Каждый норовил отличиться перед ним в той или иной любезности, непременно одаряя его при этом словами заискивающей благодарности. Софочка видимо замечталась, оттесненная другими официантками, и не заметила, как встала на пути толстяка.

— Ты чё, дура, здесь встала? — проворчал полный господин на нее и, задев грубо плечом, точно масляный ком, выкатился наружу, так ни с кем и не попрощавшись.

— До свидания, Вениамин Кристофорович, — кричали ему все хором.

Все видели этот инцидент, но присутствующие в зале, и персонал, и гости, и уж тем более, охрана, отвечающая за порядок, сделали вид, что ничего особого не произошло, да и сама потерпевшая поспешила сразу к ждавшему ее клиенту.

— Вибачте мене, пардон, — сказала она мужчине в куртке, поднося счет. — Дуже важливый хлопец. У нього тут недалече свий банк на Сивцев Вражеке. (Извините меня, был очень важный клиент. У него свой банк здесь недалеко, на Сивцев Вражеке).

— Негодяй он, а не важливый хлопец, — возмутился мужчина в куртке, спеша оплатить счет.

— Приходьте ще. Я працую через два дни, — заметно расстроилась Софочка уходящему вслед. (Приходите еще, я работаю через два дня).

Она до конца надеялась, что приглянувшийся ей клиент оставит хотя бы свой номер или сам спросит у нее заветные цифры. Она даже была не против, что он поцелует ее в щечку на прощание или ущипнет за ляжку.

Когда мужчина в куртке догнал толстого господина на улице в нескольких метрах от ресторана, то сначала хотел ему высказать все, что он о нем думает. Но, увидев перед собой надменную, лоснящуюся от довольства рожу, ленивую до того, что даже не выразившую никаких признаков удивления, кроме отвращения, он, уже не задавая лишних вопросов, дал по ней кулаком. Тот взвизгнул, схватившись за нос и сделал вялую попытку замахнуться в ответ. Но его вдруг остановил скрип инвалидной коляски. По Арбату шла невзрачная женщина и везла перед собой девочку. Устраивать драку на глазах этой девочки никому не хотелось, и вцепившиеся было друг в друга мужчины расступились.

— Что Вам-с угодно-с? — спросил его толстяк, вытирая платком окровавленный нос.

— Обознался, — ответили ему, уходя на другую сторону улицы.

— В следующий раз очки-с купи, дрянь-с, — недовольно проворчал полный господин.

Драка могла вспыхнуть вновь, но толстяк заметил уставившихся на него невзрачную женщину и ее дочь и поспешил прочь, отмахиваясь, точно от назойливых мух.

— Неужели у тебя нет сердца! Мы еще можем ее спасти! — закричала ему вслед женщина. — Твоя дочь умирает, а ты убегаешь, словно последний трус!

— Черт Вас побрал, попрошайки! — выругался он, оправдываясь перед встречными прохожими. — Я их совсем не знаю, безумные…

НЕПРИСТОЙНОЕ ПОВЕДЕНИЕ

За пять минут до конца рабочего дня, когда сотрудники посматривали на часы, мысленно подгоняя минутную стрелку, у кассы по выдаче займов возникла совсем ненужная возня. Возня вначале происходила на повышенных тонах между двумя мужчинами и вскоре вылилась в потасовку с хватанием за одежду и даже тасканием за бороду.

Тощий старичок в оранжевом свитере, с взъерошенной бородкой и покрасневшим от пьянства носом, настойчиво отталкивал толстого господина, упирался в него всеми силами и даже скользил на полу ногами, так как сдвинуть толстого господина с места было невозможно.

— Так-с, — твердил толстяк, напирая на тощего своим внушительным пузом. — Прошу-с освободить помещение.

— Я требую немедленно директора банка…

— Так-с! Я Вас слушаю.

— Я заслуженный художник Арбата…

— Так-с!

— Убью!

— Так-с!

Сотрудники банка чувствовали неловкость и переглядывались, так как дело, по-видимому, набирало обороты. Художник уже переходил на личности, его броски становились все более агрессивными, но толстяк держался, и на предложение кассирши вызвать полицию лишь усмехнулся. Она восседала на высоком кресле, точно царица на троне, и была облачена в нехарактерное для обычной работницы банка красное платье с широким поясом и декольте. В нем она смотрелась на фоне серых трудовых будней крайне выигрышно.

Стоит отменить, что представительницы женского пола, которые носят такие шикарные платья, обычно нигде не работают или, на худой конец, имеют свой маленький бизнес при весьма состоятельном муже. Но, тем не менее, такая эффектная дама сидела за кассой едва приметного банка и ждала инструкций от толстяка. Последний, как оказалось, и был директором, лицом ответственным и значимым. И решение по выдачи займа под залог недвижимости полностью зависело от него.

— Ничего-с, Катерина Андреевна, спасибочки-с за беспокойство, — сказал толстяк, — но мы с этим прытким господином сами все уладим-с. Не так ли-с, мюсью?

Тем временем, прыткий господин, в котором легко угадывался уличный художник, начинал уже взывать к справедливости и всему такому, к чему обычно прибегает спорщик, когда физические силы не совсем в его пользу. Для пущей убедительности он осовелым взглядом обращался и к другим сотрудникам банка, немногочисленным и старающимся не попадаться ему на глаза, прячась за рутиной своей работы. Кто ксерил какие-то ненужные бумажки, кто набивал что-то на клавиатуре.

— А как же клиент всегда прав. Ну, как же так-с! — передразнивали директора банка, делая акцент на «так-с».

— А вот так-с! — отвечал директор.

— Как же нехорошо получается… Как же нехорошо! — вопил художник. — Ведь черным по белому написано. Займ в день обращения в любой валюте по текущему курсу. Вот свежая выписка, вот оценка, вот, кстати, Ваша загогулина, сударь… Как же так-с?

— А так-с, многоуважаемый, что со вчерашнего дня на бирже шатание, и выдача займов требует консультаций со всеми членами совета директоров банка, а тут подписи только двух человеков, — слово «человеки» было выговорено тщательно, с долей издевки. — Моя и, кажется, Ваша. Да-с, и оценкой этой можете подтереться…

— Да что Вы, сударь! Вы сами приезжали ко мне в позапрошлую среду, как помню. Вам еще местечко очень понравилось.

— Так-с, — нахмурился толстяк, когда перед ним замахали и затыкали какими-то справками и договорами, на которых мелькала его размашистая подпись. — Ну, приезжал-с. Ну, договаривались. Да мало ли я к кому приезжаю-с и договариваюсь! А подпись еще экспертизой проверить надо-с. Между прочем-м, в моем банке процедура-с платная.

Грабить людей для банкира было привычным делом. На этом зиждется бизнес — привлечь остро нуждающихся в деньгах глупцов, как можно больше напугать, прогнуть в цене и, если все пойдет удачно, затем обобрать, как нитку. В данном случае такие сделки, а точнее махинации с выдачей займов под залог недвижимости, ювелирных ценностей и антиквариата без поручителя были привычным явлением. Клиент, одержимый идеей заключить «выгодный» ему договор, бывало даже, из собственного кармана оплачивал вынужденные расходы. Только по линии оценок и других сомнительных процедур учреждение зарабатывало кругленькие суммы.

— Как Вам не совестно! — закачал головой расстроенный художник. — Мы же уже все обсудили. Оценка была в пятнадцать…

— Вот-с именно была-с, любезнейший! А сегодня пятнадцать просто-с разорение. Рынок недвижимости-с рушится… Спуститесь с небес. Кризис!

— Хотя бы одиннадцать, — слезно просил художник. — Я много не прошу…

Толстяк еще раз посмотрел на старичка в свитере, тыкающего ему в лицо ворохом бумаг, и посчитал, что клиент созрел. Осталось снять вишенку с торта.

— И одиннадцать многовато, там коммуникаций нет никаких…

— Зато какие исторические виды и никаких наследников! — стал перечислять преимущества своего жилья художник, припертый пузом толстого господина.

— Никаких наследников-с это хорошо-с, — пробормотал директор и задумался, точно давая этим задумчивым видом определенную надежду.

Нет, он не пожалел несчастного. Он, напротив, рассматривал последнего как некую ритуальную жертву, отданную на алтарь грабительного капитализма, а сам был в роли плотоядного и жестокого жреца, фанатично преклоняющегося Золотому Тельцу.

Между тем, минутная стрелка часов подкралась к восемнадцати, и сотрудники банка зашевелились, собираясь уходить, но Козломордый всем своим видом дал понять, что для него рабочий день не закончился, и со всех сил ударил ладонями по стеклу кассы. Оно пугающе завибрировало.

— Что Вы делаете! Разобьете! — испугалась кассирша.

— А я думал, у Вас оно бронебойное!

— Это у Вас руки бронебойные… Вениамин Кристофорович, давайте все же вызовем полицию!

— Да, пожалуй-с, вызывай, Катенька-с, — согласился толстяк.

— Не уйду, — закричал вдруг на весь зал Козломордый, всем видом давая понять, что будет стоять насмерть, и вновь ударил по стеклу. — Давайте десять!

Катерина Андреевна вздрогнула. Такие внезапные неистовые удары ладонями перед ее лицом пугали ее.

— Мужчина, как Вы меня достали! — лишь вымолвила она. — Тут не полицию надо вызывать, Вениамин Кристофорович, а санитаров.

— Вызывайте кого хотите, — ухмыльнулся буян, — но я лучше умру, чем уйду без денег.

— Так-с, да помирайте-с быстрей, только вот тут-с подпишите-с! — потер в ладоши толстяк, подсовывая Козломордому новый договор.

— Сволочи, грабители! — говорил Козломордый, продолжая стучать по стеклу. — Да тут девять, а не десять!

Но все эти возражения были бесполезны, все в зале знали, что клиент сейчас все подмахнет.

— Ну, знаете… — не нашла слов кассирша и намерено отъехала на кресле немного назад.

С каждой секундой она признавалась себе, что чертовски устала. Все эти махинации с грязными деньгами, проходившие мимо нее и при ее участии, оставляли каждый раз на душе неприятный осадок. Будто она сама лично обманывала этих несчастных, и, может быть, так оно и было. Она была соучастницей. Ее использовали, и она получала за это часть этих грязных денег.

Ее колени вдруг раздвинулись. И сейчас, когда споривших о цене займа мужчинам стало видно ее нижнее белье (ее свободное платье с разрезом позволяло это), она вновь испытала то гадливое, давно забытое чувство, как много лет назад, перед толпой студентов, когда ее словно изнасиловали прилюдно. Тогда она лежала в гинекологии после операции. Непроходимость труб, кисты или что-то такое, все это давно могло стереться в памяти, но только не последующее унижение. Когда она лежала на гинекологическом кресле, в кабинет зашла толпа обучающихся студентов. Ей и так было страшно чисто физически раздвинуть ноги перед незнакомыми человеком, пусть и в медицинском халате, а тут на нее с нескрываемым патологическим интересом глазели еще вчерашние старшеклассники…



Зачем она это сделала? Зачем? Какой-то грязный алкоголик, лишающийся за выпивку единственного жилья, тиран-директор, давно потерявший влечение ко всему живому и прекрасному, думающий лишь о своей прибыли… Тупорылые и недалекие охранники со своими пошлыми шуточками. Все эти завистливые тетки с климаксом, дышащие в затылок… Они не достойны даже дышать с ней одним воздухом… Все окружение пробуждало в ней в этот момент неприятнейшее отвращение.

Потом ей захотелось срочно бежать отсюда, но куда? К невыносимому до дрожи мужу-эгоисту, с которым она погубила молодость или к мосту, по которому она ходила дважды в день, идя на работу и возвращаясь обратно домой. «Нет, лучше за границу», — подумала она вдруг, но отмела и эту спасительную мысль. Она использовала свой редкий отпуск для курортных связей, но быстро разочаровалась в тамошних мужчинах. Все они были слишком инфантильны и предсказуемы.

— М-да, приплыли… Потрясающе, ярко, образно… — обомлел художник, разглядывая просвечивающее нижнее белье кассирши. Потом он как будто проснулся и стал внимательно созерцать Катерину Андреевну с ног до головы, пока ему толстяк подсовывал ручку для подписи. — Какая женщина, какой взгляд… Настоящая царица, богиня! Что Вы вообще делаете в этой дыре? А цвет платье-то, платье… просто шик! Как долго я искал его… Это просто чудо чудное! Его непременно нужно у Вас позаимствовать, если не возражаете.

— Катерина Андреевна, ну, этого психа к черту-с! — и толстяк, сняв с головы свой котелок, вытер пот со лба белым платочком.

Ему не нравилось, что Козломордый, подписав договор, не возвращает ему Parker. Но это еще было полбеды. Также толстяк, безусловно, видел всю эту инсинуацию грязных желаний своей работницы и впервые отметил про себя неоспоримо полезные в бизнесе способности этой женщины. Как опытный делец, он уже предчувствовал, что эта красотка в скором времени будет поднимать свои ставки.

— Может, босс, его устроить в нашу коллекторскую службу? — подошедший на помощь в зале охранник и тоже попробовал отобрать ручку. Наконец ему удалось это. — Как пиявка присосался!

— Нет уж, хватит-с мне дармоедов! — проворчал толстяк, про себя довольный что ему вернули ручку. — Выдайте-с, Катерина Андреевна, Федору Кузмичу, что ему полагается-с, и пусть уматывает отсюда-с, пока я не передумал-с.

Кассирша уже прекратила провокацию, и ее пальцы оказались на клавиатуре, готовые напечатать ордер. В самую последнюю минуту перед выдачей она еще раз вопросительно посмотрела на директора, вытирающего пот с заплывшего лица и за воротом шеи. Тот лишь кивнул одобрительно.

— Девять тысяч, Вениамин Кристофорович.

— Отлично-с, — обрадовался директор и бестактно подтолкнул художника, чтобы тот поторопился. — За неурочные не платите же!

— Ну и жулики, ну и жулики! — твердил Козломордый про себя, засовывая спешно пачку банкнот себе куда-то под свитер.

Зоркий глаз охранника следил за каждым его движением, и когда одна из банкнот выпала, ее ловко на лету подхватили.

— Это тебе, дурак, на чай, — выругался клиент и побежал к выходу.

— Еще пожалеешь, маляр! — прохрипел оскорбленный охранник, пока в суматохе тот толкал дверь не в ту сторону, искренно не понимая, почему она не открывается, а надо было лишь по-другому потянуть ручку. — Прогадал ты! Тут не дичь какая-то, а частный банк. Тут деньги не рисуют, тут деньги отнимают.

Наконец художник открыл дверь и перед тем, как выбраться на улицу, сделал издевательский реверанс кассирше, выдавшей ему займ.

— Мое почтение, сударыня! — попрощался он.

— Пшли-с вон! — завопил директор, не желая больше слушать ехидство клиента. — Пшли-с вон!

Затем толстяк хлопнул в ладоши и прокричал:

— Закрываемся, девочки! Все-с могут быть свободны-с.

Но все это было излишним. Все только и ждали, чтобы покинуть помещение. И в приглушенном свете мимо директора быстро замелькали тени спешащих сотрудников, и скоро в банке никого не осталось. Лишь кассирша в красном крутанулась на кресле, дважды показывая боссу свою татуированную спину. В ее руке уже было заявление об увольнении по собственному желанию, и она положила его в ящик кассы и выдвинула наружу.

— Сегодня-с, наверно, затмение-с на солнце. Один-с псих прямо на улице-с наскочил-с, чуть с ног-с не сбил. А этот-с с бородкой охранникам чаевые раздает-с, точно в дешевой кофейне-с!

Поросячьи глазки толстяка пытливо пробежались по заявлению, пока кассирша терпеливо ожидала свой вердикт.

— В Париже сейчас мода-с на мини-юбки, — сказал, наконец, директор банка, — даже господствуют-с футуристические образы. Но согласитесь, Катерина Андреевна, что в платье-с женщина смотрится куда-с привлекательней. Вы меня сегодня-с очень удивили-с с этими Вашими-с фокусами-с… Прямо Шерон-с Стоун! Как Вы его пригвоздили-с, как… это надо было видеть-с!

Затем он на глазах кассирши разорвал ее заявление на несколько маленьких кусочков.

— Сегодня-с, Вы были на высоте-с, Катерина Андреевна. Пожалуй-с, пришло время поговорить-с о повышении оклада-с.

Но Катерина Андреевна отрицательно покачала головой.

— Дело не в зарплате, Вениамин Кристофорович, а в перспективах. Мне все осточертело, — и она повела ребром ладони по горлу. — Сидеть в душном офисе все дни напролет и заниматься раскулачиванием населения, увы, но это не моя стезя. Я Вам еще сегодня за обедом говорила об этом, что собираюсь уходить, но сейчас вдруг поняла, что надо действовать решительно.

И она потянулась за новым листком бумаги, чтобы еще раз написать заявление.

ОДНА В НОЧИ

Ветер сильно подул в лицо, и она, повернувшись к нему спиной, какое-то время стояла, пережидая этот внезапный вихрь. Ее пальто из альпака выделялось в темноте белым, колышущемся пятном. На мосту в этот час никого не было, лишь изредка проносились автомобили, освещая фарами одинокую женщину. Она подошла к краю, подгоняемая ветром, и положила свои озябшие руки на перила. Она часто так делала, размышляя о бренности жизни, вглядываясь в бездну омута, манившую ее каждый раз, когда она шла на ненавистную ей работу или возвращалась с нее. Этот качающийся через реку мост словно специально воздвигли на ее пути, чтобы она понимала, как шатка эта конструкция по имени жизнь. Именно сейчас, когда она покинула банк навсегда, омут особенно пугающе притягивал к себе, манил в свои темные воды, в которых отражались блеклые фонари набережной и рекламные вывески близ стоящих зданий.

Она сильно устала за этот день и до сих пор не верила, что все же решилась порвать с ненавистной работой, забирающей все ее жизненные силы, загоняющей ее каждый раз в стыдливое стойло. Сколько ограбленных банком и обреченных на нищенское существование вот так, как и она, стояли, возможно, на этом мосту и вглядывались вниз, решаясь на свой последний прыжок!?

В ее прекрасных глазах уже не было слез. Женщина была полностью опустошена и даже позвонила бывшему мужу, с которым она все еще жила по инерции и делила квартиру. Она переживала, как там ее Кнопа и может ли он встретить ее. Но бывший муж задерживался в клинике и пытался в спешном порядке к завтрашнему утру подготовиться к нашествию комиссии из министерства.

— Катенька, ну чего ты так убиваешься! Ну, успокойся, пожалуйста, — проговорил он в трубку, стараясь сохранить ласковость в голосе. — С Кнопой твоей ничего не случится. Если что, сделает все дела на коврике. Ей не в первой. Я сам буду за полночь. Увы, дела.

Она еще долго слушала в трубке прерывистые гудки и вдруг неожиданно поняла, что в свои сорок лет никакие собаки не заменят детей. Да, она никогда не знала радости материнства, и инстинкт, подогреваемый шумом детских площадок и видом беременных или уже с колясками мамочек, каждый раз толкал ее в состояние неполноценности и даже ничтожности. Ей срочно нужно было заботиться о ком-то, чтобы раньше времени не превратиться в склочную, завистливую, брошенную всеми старуху. Поэтому она пару лет назад завела для себя маленькую собачку — йоркширского терьерчика, девочку, и баловала ее, как только могла, и находила в этом утешение.

Сейчас, когда пелена иллюзий спала, и все вокруг рушилось, сыпалось, словно карточный домик, женщина с татуировкой змеи подумала о своей любимице. Это была спасительная мысль, но и она развеялась вместе с сильным порывом ветра.

Ее муж был бездетен. Возможно, именно невозможность зачать от него ребенка и стала главной причиной развода, хотя как не банально звучит: она никогда никого не любила и вышла замуж лишь из-за статуса. Он был профессор с обширными связями и всегда при деньгах, обладал определенной репутацией. Именно Михаил Александрович устроил ее в банк, когда посчитал, что она сходит с ума в четырех стенах, напрасно строя из себя счастливую домохозяйку.

Но именно в этот момент, как только жена ощутила свободу, пусть и мнимую, но свободу, она и подала на развод, и как отвергнутый муж не отговаривал ее от этого, как он считал, опрометчивого шага, Катерина Андреевна была тверда в своем решении и непоколебима. Единственное, что удалось Михаилу Александровичу, так это упросить ее оставить все как есть, то есть продолжать мирно сосуществовать в одной большой квартире на Ленинском проспекте, в доме академиков. Она согласилась, потому что ее удручала вся эта суета с дележом собственности, но она надеялась при первой возможности уйти к другому. Но пока на горизонте не было алого паруса. Достойные ее внимания мужчины были заняты, либо их уже прельщали более молодые и глупые девицы.

Катерина Андреевна печально улыбнулась. Так улыбаются, когда ускользает последняя надежда. Когда она отдыхала в Стамбуле, то познакомилась с ним в метро. У нее еще было пару дней отпуска, и он пригласил ее съездить к морю, в Анталию, и она согласилась. Он прекрасно ухаживал за ней, вел себя как галантный кавалер и обещал луну с неба. Она тогда еще была замужем, но уже была готова к серьезным переменам. Нежась в лучах южного солнца, плескаясь в бликах теплого моря буквально в нескольких метрах от пляжа, она поцеловалась с ним. Возможно, длительное хождение босиком по берегу открыло в ней давно спящую чувствительность, и, как результат, она в прямом смысле окунулась с головой в курортный роман. Это была ее первая подобная близость. До этого она никого к себе не подпускала кроме мужа. И этот соленый поцелуй унес ее в беззаветную, доходящую до самозабвения даль.

Сейчас, стоя ночью на этом мосту и всматриваясь в омут под лютующим порывом ветра, эта женщина вспомнила с теплотой и нежностью, как закрыла в тот сладкий миг глаза и обнимала красавца-мужчину за плечи, не чувствуя дна под ногами. В тот день на анталийском пляже было много народа и целующиеся были хорошо видны, как на ладони. Мужчина-красавец тянул ее подальше в море, опасаясь, что по местным законам все увереннее уходящую в исламизацию Турцию их могут посадить в тюрьму или даже закидать камнями. Она же, разрываемая между желанием плотской любви и страхом перед береговой службой, напротив, искала спасение на суше. Тогда она сделала какой-то неуверенный рывок к пляжу, но он схватил ее за ноги и потянул к себе, любуясь изгибами ее тела.

— Каква гузель спин. (Какая прекрасная спина!) — воскликнул он на смеси турецкого и болгарского языка.

Она оттолкнулась от него, испуганная такой внезапной близостью, а собственно, чего она могла ожидать от возбужденного в этот миг мужчины? Он еще крепче притянул ее к себе и, чтобы никто не видел ее инстинктивного сопротивления, погрузил в воду. Она ушла с головой, едва успев глотнуть воздуха, и это, может быть, и спасло ей жизнь.

Через какие-то мгновения она вынырнула, с жадностью глотая воздух, и поплыла испуганная к берегу, придерживая одной рукой оборванный купальник, а ее получивший свое спутник молча и бесшумно поплыл за ней следом, словно касатка, урвавшая свой первый кусок мяса.

Потом она вспомнила свой последний рабочий день, как директор уговаривал ее повременить с увольнением, предлагал двойной оклад и сулил большие перспективы в карьере. Толстяк словно прозрел, осыпая ее щедро комплиментами, и даже сделал намеки на отношения нерабочего характера. Все-таки не зря она в последнее время одевалась в лучшие свои платья! И все было хорошо и даже прекрасно, если бы не тот ужасный момент, когда она в зале, сидя за кассой перед взбалмошным клиентом, специально раздвинула коленки. Как она могла опуститься до такого? Сейчас ей стало совестно перед этим опустившимся алкоголиком, закладывающим свое единственное жилье. Она не сомневалась, что старик был уже обречен через месяц или чуть более быть выброшенным судебными приставами на улицу, как, впрочем, и сотни других несчастных. То, что деньги займа проматываются такими представителями общества в первые дни, она не сомневалась.

Она быстро прошла Арбат и нырнула в метро. К платформе подошел поезд, нового типа, современный, весь раскрашенный в какие-то унылые цвета, и она села в пустой вагон, не комфортно чувствуя себя в нем и с опаской оглядываясь. В соседних вагонах были такие же, как она, одинокие и пугливые люди, но их было хотя бы по два или три человека. И когда поезд, пройдя несколько пустынных станций, вдруг встал в туннеле по непонятной причине, она с ужасом стала искать спасения в посторонних и встретилась с одним из них взглядом. Этот был мужчина примерно ее возраста в черной кожаной куртке. Он сидел в соседнем вагоне на ближней лавочке и рассматривал уволенную кассиршу через покачивающиеся от хода стекла вагона. Он, как и она, бросил в ее сторону взгляд человека, не понимающего причину столь внезапной остановки. Свет на мгновение мигнул, чем еще больше напугал Катерину Андреевну. Она ждала с надеждой успокаивающий голос машиниста, который объяснит о произошедшем, но никто ничего не объявлял, и вдруг поезд качнулся и дал ход назад, как будто что-то забыл на предыдущей платформе. Медленно покачивая вагонами, с каким-то неприятным и холодящим душу скрежетом, он вышел на уже проехавшую платформу и остановился. Двери молча открылись и немногочисленные пассажиры вышли. Затем поезд вновь закрыл двери и ушел вперед порожним. Лишь в последнем вагоне спала с открытым ртом, точно неживая и какая-то неухоженная тетка, похожая на кем-то забытую вещь.

«Бедняжка…» — пронеслось в голове Катерины Андреевны, которой везде мерещились жертвы ее мошеннического банка.

Прибыл новый состав, уже обычный, но такой же безлюдный. Ей стало опять страшно, когда она вновь увидела преследовавшего ее незнакомца. Он взглянул на нее, делая непринужденный вид, и пропустил первой в вагон. Она представила, что этот попутчик — насильник или что-то в этом роде, что его совсем не смущают камеры, и он просто выжидает подходящий момент, чтобы наброситься на нее с ножом, как только двери закроются. Поэтому почти в самый последний момент, когда двери стали закрываться, она выскользнула обратно и осталась на перроне совсем одна, а незнакомец, прильнув к стеклу двери, долго смотрел на нее с жуткой тоской, пока его не унес этот поезд.

Внизу под мостом река была окаймлена набережной, и женщина опять прикинула, что если вдруг она все же решится броситься вниз, ей нужно держаться значительно левее, иначе она просто расшибется о камни, а видеть себя разбившуюся или раздавленную проезжающим транспортом, она меньше всего хотела.

«Интересно, как прыгают самоубийцы с таких мостов? Головой или ногами вниз? А не все ли равно при такой высоте?» — и она вдруг ужаснулась, что нездорова.

Эта коварная и заманчивая мысль умереть в тот миг, когда она только-только разрывала путы, связывающие ее с прежней жизнью, еще сильнее напугала ее, и она поспешила прочь, лишь бы быть подальше от этого гибельного места. Но встречный ветер мешал ей двигаться, и она запустила замерзшие руки в карманы пальто и слегка наклонила голову вниз. Под ногами шевелились тени оледеневших деревьев, словно щупальца страшных чудовищ, пытающихся ее схватить, и она перешагивала через эти шевелящиеся лапы, перепрыгивала их, как маленькая непослушная девочка, и почти бежала в сторону неродного дома. Там, на коврике, ждала и скулила ее маленькая любимая собачонка.

Стук каблуков устрашающим эхом преследовал спешащую домой женщину, преследовал вместе с носившимся повсюду широкими кругами мусором, который так и норовил затянуть в свои таинственные хороводы.

АНГЕЛ-СПАСИТЕЛЬ

— Ах ты, моя сучечка… — улыбнулась Катерина Андреевна на пороге своей квартиры, беря на руки суетившуюся и визжавшую от радости собачонку. — Да тихо тебе, тихо! Сейчас пойдем гулять!

Но Кнопа не желала успокаиваться. Она визжала еще сильнее, громко лаяла, и хозяйка, справедливо опасаясь гнева соседей, поспешила опять на улицу.

— Ты, наверно, хочешь настроить против нас весь дом, Кнопа, — покачала головой Катерина Андреевна, нажимая кнопку лифта, и собачонка подтвердила свое намерение непрерывным и уже не в какие рамки не входящим тявканьем.

Выйдя из подъезда, женщина сразу отпустила свою любимицу во двор, а сама предпочла постоять у подъезда, наблюдая за ней издалека. Ее не оставляло какое-то дурное предчувствие, связанное с незнакомым мужчиной, от которого она так ловко избавилась, выскользнув из пустого вагона. Где она могла раньше его видеть, и почему он преследовал ее в столь поздний час, оставалось для нее мучительной загадкой. Неведомый страх постепенно овладевал ей и заставлял вздрагивать при каждом шорохе. И когда она услышала где-то отдаленный, прерывистый свист, сердце ее сжалось.

— Кнопа, домой! — крикнула она в тревоге, когда ее собака скрылась за углом детской площадки.

Несколько окон на первых этажах в доме погасло, и двор погрузился в еще большую темноту. В столь поздний час многие жители уже готовились ко сну или легли в постель. С минуту или две женщина так и стояла у подъезда, в какой-то нерешительности, ругая себя за беспечность, что не взяла поводок. Затем пересиливая свой страх, она все же пошла во двор, стуча своими каблуками.

— Кнопа! Домой!

Ей опять послышался свист.

— Кто здесь? — прошептала она, вся в тусклом сиянии, но ответа так и не последовало.

Когда Катерина Андреевна обошла вокруг детскую площадку и, ничего не понимая, куда подевалась ее собака, остановилась у детских качелей. Те, еле слышно позвякивая цепями, раскачивались на ветру, будто кто-то невидимый катался на них. Отсюда хорошо был виден фасад дома, и она без труда определила свои окна. Сколько лет она прожила здесь с нелюбимым человеком? Почему до сих пор, уже будучи разведенной, не решилась уйти от него?

Кто-то тронул ее за плечо, и это так напугало ее, что он даже вскрикнула и повернулась в ожидании чего-то ужасного. Но там стоял бывший муж с Кнопой на руках. Это был седой мужчина с умным, внимательным взглядом сквозь толстые линзы очков. Несмотря на свой невысокий рост, в нем чувствовался человек серьезный и солидный. Может быть, деловой костюм и длинное пальто придавали ему эту солидность, а, может, уже выработанное годами качества легко выдавали в нем заслуженного врача, профессора.

— Тьфу ты черт! Только о тебе вспоминала… — выругалась Катерина Андреевна.

— Извини, что напугал, — улыбнулся профессор, передавая собачку. — Я думал, ты видела, как я паркуюсь на стоянке, и ждешь меня здесь. Я тебе еще мигнул фарами и даже свистнул… Потом эта бестия побежала ко мне…

— Ты говорил, что задержишься.

— Да, эта комиссия выматывает все нервы, но после твоего звонка я почувствовал какую-то тоску, решил приехать пораньше. С тобой все в порядке? Ты какая-то бледная…

— Я ушла с работы…

— Ах, вот оно что… Ну, ничего! Не велика беда! Я подумаю, куда тебя еще пристроить. У меня сейчас генерал лежит с хорошими связями в нефтегазовом секторе… Ладно, Катя, пойдем домой, ты замерзла… — и он, бережно обняв бывшую жену за плечи, повел ее к подъезду.

Ей не очень нравилась эта опека, но она смирилась. Колышущиеся ночные тени вокруг все еще пугали ее.

— Послушай, это замечательно, что ты приехал раньше. Мне нужно срочно на работу.

— На работу? — удивился профессор. — Ты же уволилась?

— Да, но я забыла, там свои перчатки. Была не в себе и забыла… Со мной прежде такого никогда не было…

Профессор внимательно посмотрел на нее, и она, не выдержав его пристальный взгляд, отвернулась. Она действительно была словно не в себе.

— Но банк закрыт. Сейчас два часа ночи!

— Там есть круглосуточная охрана. Они знают меня.

— Но ты можешь забрать их завтра, ведь остались же какие-то формальности с отделом кадров? — настаивал он, чтобы бывшая жена сейчас никуда не уезжала. — Все это выглядит, как минимум безрассудно.

— Ой, Миша, ты совсем не знаешь, первое правило банка. Что упало, то пропало. Не хочу, чтобы они достались какой-нибудь дурочке. Между прочим, твой подарок, — с трудом выговорила она, краснея.

— О чем ты! Я куплю тебе новые!

— Нет, нет! Я к ним очень привыкла…

— Ну как хочешь… — сдался профессор и печально вздохнул. — Но как ты, Катя, поедешь? Может быть, тебя подбросить?

— О… это излишне. Я уже давно самостоятельная девочка. К тому же, тебе нужно завтра выспаться. Твоя комиссия не простит тебе разбитый вид.

— Это верно… Хочешь, я вызову такси?

— Отличная идея!

— Только не задерживайся, пожалуйста. Я буду очень волноваться.

Они поднимались на лифте, когда Катерина Андреевна невольно прижалась к бывшему мужу. От его немецкого пальто пахло медикаментами и табаком.

— Обещаю… Я мигом. Прости, что так все у нас нелепо получается… — прошептала она.

— И все-таки, Катенька, я еще раз прошу тебя обдумать свой ночной променад… Ты мне сейчас напоминаешь одного литературного персонажа, который обронил в степи свою люльку и решил вернуться. И ты знаешь, потом плохо кончил… — и профессор тяжело вздохнул.

— Я давно уже не кончала.. — как-то с укором ухмыльнулась Катерина Андреевна, и когда двери лифта открылись, выпустила собачонку на лестничную клетку.

Та стремительно бросилась к двери квартиры и, встав на задние лапки, стала суетливо скрести по обшивке и поскуливать.

— Вот видишь, Катенька, — нравоучительно сказал профессор. — Все сучки, когда нагуляются, спешат домой.

— Я правда быстро, милый, обещаю… — и Катерина Андреевна даже поцеловала бывшего мужа в щечку.



Дорога была пустая. Уже через полчаса машина с шашечками подъехала к Арбату. Таксист, получив сверхурочные, встал на запрещающий знак, но обещал подождать. Ветер утих, лишь моросил дождик, оставляя на асфальте неглубокие лужицы. У Катерины Андреевны не было зонта, и она ругала себя за забывчивость. В последнее время она и правда очень много забывала всяких вещей. Сейчас ее распущенные волосы покрылись бисером из мелких капель и в свете арбатских фонарей ярко сияли. Несколько случайных прохожих даже останавливались, оглядываясь на спешащую куда-то женщину, и эти пристальные взгляды лишь ускоряли ее бег. Она опять вернулась в то состояние тревоги и жуткого одиночества, еще не до конца осознавая, куда и с какой целью она идет поздней ночью.

Этот художник раньше никогда не вызывал в ней чувства жалости, напротив, его унизительное поведение в банке даже отталкивало ее, но в то же время именно Козломордый был последней каплей, переполнившей чащу ее терпения, и в ней, хладнокровной и равнодушной к чужим страданиям, вдруг что-то так не вовремя проснулось и это что-то не давало сейчас покоя, терзало ее, истязало… Может быть, это была совесть, бросившая вызов вечному страху ни во что не вмешиваться, а, может, и смешанное чувство благодарности и омерзения к тем мужчинам, которые были добры к ней, но она почему-то в силу каких-то чудовищных обстоятельств ненавидела их, толкало ее в авантюру этой дождливой ночи.

«Я просто извинюсь, даже за порог заходить не буду. Пусть этот мерзкий старик знает, что я не бездушная шлюха, раздвигающая ноги перед каждым встречным», — рассуждала она в какой-то горячке, двигаясь какой-то стремительной тенью. Вот уже мимо мелькнули знакомые ей и погруженные в ночную дымку рестораны, магазины, театр. Вот там за углом находился ненавистный ей банк, а тут тату-салон, в котором она сделала татуировку на шее… Женщина тяжело вздохнула, понимая, что рано или поздно ей придется делать выбор между опекающим ее до сих пор профессором и перспективным любовником. Через восемь месяцев она родит ребенка, и все эти предстоящие хлопоты, связанные с ненужными объяснениями в кругу знакомых, на миг омрачили ее. Она не заметила, как оказалась в небольшом арбатском дворике у обшарпанного подъезда. На всякий случай она сверила свое положение с навигатором на айфоне.

Да, это то место, где живет художник, — потянула она на себя дверь, опасаясь, что та не поддастся. У нее не было ключа от домофона, она не знала код, а ходить под окнами всю ночь в ожидании, когда кто-то случайно выйдет на улицу, не входило в ее планы, но она всегда в подобные минуты рассчитывала на удачу, и сейчас Катерине Андреевне определенно везло. Между дверным проемом и самой подъездной дверью был вставлен кирпич, и отважная женщина вошла в темноту подъезда. Слабый уличный свет проникал через окно в проеме, и этого вполне было достаточно, чтобы ориентироваться в пространстве и даже читать похабные надписи на стенах.

«Да, местечко не для эстетов», — подумала она, поднимаясь на самый вверх и невольно зажимая нос рукой. До того ей был противен спертый воздух старого подъезда.

Скоро лестница уперлась в чердачный проем, и Катерина Андреевна остановилась, переводя дух. В темноте она нащупала сигнал звонка, но слабый ток неожиданно ударил по пальцу, и она резко одернула руку.

«А если он уже все деньги успел промотать, напился и лежит в беспамятстве?» — пронеслось в голове.

За дверью кто-то жалобно мяукнул, когда она попробовала повернуть входную ручку, и замок щелкнул. В комнате горел слабый свет, и первое, что бросилось в глаза, — мольберт. В центре композиции на фоне узнаваемых видов Арбата был расположен бокал, на вершине которого, перебирая босыми ножками, полусидела, полулежала молодая девушка, откинувшись беспечно немного назад. Катерина Андреевна сразу узнала фасон своего платья и только сейчас поняла, что имел в виду старый художник, когда просил у нее разрешения украсть ее платье. Рисунок был сделан так правдоподобно, что женщина на несколько секунд задержалась у мольберта. Легкое чувство ревности к вымышленной сопернице возникло у нее, и она даже улыбнулась, понимая, что ревнует к иллюзиям. Судя по всему, художник трудился всю ночь. Красный цвет платья так был насыщен и даже выразительнее оригинала, что Катерина Андреевна даже с подозрением тронула пальцем мокрый развод и поднесла к носу. Неужели спятивший художник использовал для большей выразительности кровь? Но это была не кровь. У мольберта стояла пустая бутылка «Саперави».

«Как будто даже знакома…» — задумалась Катерина Андреевна, разглядывая лицо девушки на бокале, и вдруг вспомнила, что видела ее как-то утром у входа в банк, только беспомощную, с обреченным взглядом, в инвалидной коляске. «Еще охранник, кажется, ругался с ее матерью, чтобы они не смущали клиентов…»

— Вот мастер, какая она здесь счастливая и красивая…

Кот выдал себя у окна, и Катерина Андреевна оглянулась. Там под подоконником сидел на коленях в полусогнувшейся позе человек. Сидел он неподвижно, точно замер с поникшей головой и таинственным молчанием. По оранжевому свитеру бывшая кассирша узнала своего горе-клиента.

— Федор Кузьмич, здравствуйте. Вы меня не узнаете… — - прошептала непрошеная гостья. — Я пришла извиниться за свое непристойное поведение.

Но художник молчал, и это зловещее молчание пугало Катерину Андреевну. Она пятилась медленно назад, пытаясь совладеть с собой. Интуиция подсказывала ей, что что-то не так, и она отгоняла это страшное предположения до последнего.

— Я сейчас уйду… Можете сидеть так и дальше… Я не хочу Вас больше беспокоить… Прощайте, Федор Кузьмич, и не держите на меня зла… — запнулась она уже за порог, едва сдерживаясь, чтобы не закричать.

Она хотела было уже кинулась на улицу, проклиная себя за безрассудство, так сильно напугало ее неподвижное тело художника, как вдруг за спиной услышала шум. Кто-то поднимался вверх по лестнице, шаркая ботинками. Наполняющиеся слезами глаза бегло искали хоть какой-нибудь укромный угол. Кот снова замяукал, словно подсказывая ей, что под раскладушкой есть немного пространства, и Катерина Андреевна бросилась под нее, прикрываясь свисающей простыней.

— Болван-с, а ты искал-с под раскладушкой? — услышала она знакомые властные нотки, по которым без труда угадала голос директора банка, Вениамина Кристофоровича.

— Я искал везде, босс, — прохрипел другой, прежде тоже знакомый голос. — Возможно, деньги он передал кому-то по дороге сюда. Хотя я не могу понять, как он это умудрился сделать. Я следил за ним от самого банка… Потом, когда я пришел сюда, он уже болтался в петле, будто заранее ждал моего прихода, и расспросить его поподробнее мне, к сожалению, не удалось. Я сразу сообщил Вам ситуацию, чтобы потом ко мне не было никаких претензий. Убедитесь сами. Я перевернул все верх дном. Ничего! Одна сплошная помойка.

— Деньги-с здесь, тупица… Я нутром чую-с… — прошептал Вениамин Кристофорович убежденно и подошел к окну. — Ты его точно-с обыскивал?

— Обижаете, босс! Как себя самого после получки-с.

Мыски начищенных до блеска ботинок находились в считанных сантиметрах от лица притаившейся женщины.

— Ты, чего скачешь, зверюга-с? — услышала она над собой голос, не предвещавший ей ничего хорошего, и душа у нее ушла в пятки. — Никуда-с не рыпайся, мож жить будешь.

От страха бывшая кассирша зажмурилась, но директор банка, к счастью, в полутьме не замечал ее, а обращался не к ней, а к коту художника, Макбету, прыгнувшего на постель.

В это время второй мужчина, в котором бывшая кассирша узнала охранника банка, разглядывал картину на мольберте.

— Все хотел спросить Вас, босс, что это за дичь? — прохрипел он.

— Ты тут мне-с мозги не пудри. Где десятка-с? Чем мне ингушам-с завтра платить?

В это время постель, подушка, одеяло, матрас и даже возмущенный кот… все полетело на пол. Катерина Андреевна поняла, что ее вот-вот обнаружат, но Вениамин Кристафорович в последнюю минуту отвернулся.

— Не понимаю-с, как он мог-с повеситься сидя? — проговорил он в раздумье.

— Все это дичь, босс, какая-то, мистика, — объяснял все охранник.

— Мистика-с, говоришь! Так-с, так-с…

— Что Вы так на меня смотрите, босс? С такими низкими потолками только сидя и вешаются… Тут цеплять его не за что…

— Сейчас я тебе покажу «цеплять не за что-с», — злобно прорычал Вениамин Кристофорович, вдруг бросившись к хрипловатому. — Я же просил по-хорошему, без мокрухи-с… Ах ты скотина-с… Точно-с! Как же-с я сразу не догадался! Это ты-с, Уборщик-с, убрал деньги-с и мне голову-с тут морочишь! И старика-с ты-с подвесил-с, чтоб молчал-с. Ага-с!

Катерина Андреевна вздрогнула. Она слышала о том, что уборщиком нечистые на руку банкиры называют между собой нештатного киллера, которого обычно задействуют, когда все другие способы по выбиванию долга у клиента оказываются тщетными. Как-то раз, сидя в ресторане с Вениамином Александровичем в приватной обстановке, она спросила его, существуют ли другие более гуманные способы по выколачиванию долгов у населения, на что толстяк, приняв на грудь немного лишнего, ухмыльнулся и разоткровенничался.

«А что Вы-с собственно хотите-с, Катерина Андреевна? Этим-с миром правят-с клинические-с социопаты. Эти волки спецы по отъему ягнят! О чем Вы-с? Какая любовь к ближнему? Какое умение прощать? Их бездонные желудки никогда не насытятся. Да что может против них безродное стадо? Только блеять, да и то, когда режут. Ну я? Что я? Я всего лишь пастух у волков, с молчаливого согласия которого происходит эта резня. И если я позволю себе хоть одну слабинку, если я хоть на шаг отступлю и прислушаюсь к зову совести и морали, мое стадо разбредется, и я сам останусь ни у дел. И не нужно мне давить на жалость, единственно, о чем я могу жалеть, что вложился в акции Tesla, рухнувшие на прошлой неделе, на почве скандала c наркотиками».

— Это просто дичь какая-то — шарить у своих по карманам, — прохрипел бандит, вырвавшись из объятий босса. Перед этим они в потасовке обронили мольберт и разметали мелки по комнате.

— Убью-с, скотина-с! — вопил банкир.

— Начальник, не доводите до греха! — и охранник защищаясь схватил пустую бутылку от вина. — А не то я…

— А не то-с что? — свирепел Вениамин Кристофорович, размахивая пачкой купюр. — Крыса-с…

— Простите, начальник. Бес попутал…

— Бес попутал-с? И меня вместе с собой попутал-с…

— Успокойтесь, начальник. Мы давно в одной лодке…

Неизвестно чем могло закончиться выяснение отношений между преступниками, но вдруг в комнате громко зазвучала бодрящая мелодия на айфоне. Очевидно, бывший муж или таксист пытались дозвониться до Катерины Андреевны.

Преступники, прекратив распри, замерли в недоумении. Было в их взгляде при тусклом свете нечто зловещее и страшное. Благо, Катерина Андреевна не видела этот взгляд.

— Эй? Кто здесь? — отчетливо и требовательно произнес директор банка, доставая из кармана маленький пистолет.

Две пары обуви, скрипя по паркету, осторожно продвигались к раскладушке, из-под которой орал динамик. Катерина Андреевна зажмурилась, сердце ее бешено заколотилось.

— А ну вылезь оттуда-с! — приказал Вениамин Кристофорович, взмахнув пистолетом. — Да не ты, котяра-с!

В этот момент дверь мастерской резко распахнулась, с грохотом ударившись о стену. Раздался ответный выстрел. Кто-то, ворвался внутрь и, не дав бандитам опомниться, набросился на них, точно вихрь. Первым пострадал толстяк. Его сильно толкнули в спину, и тяжелое, громоздкое тело рухнуло на пол вместе с отскочившим в сторону пистолетом.

— Не убивайте! — присел на корточки хрипловатый, подняв испуганно руки вверх. — У меня малые дети.

Но количество детей и возраст никто у него уточнять не стал. Что-то тяжелое и рыхлое (очевидно, кирпич) с размаху раскрошился по голове, и Уборщик откинулся навзничь. Тем временем, карающая бандитов рука опустилась под раскладушку и вытащила Катерину Андреевну, пребывающую в глубоком шоке и какой-то жуткой прострации. И именно в этот самый момент она уверовала, что ангелы-спасители существуют, и, громко рыдая, все еще с закрытыми глазами (действительность страшила ее, и она предпочитала ее не наблюдать), перешагивая через тело своего босса, поспешила прочь из этого проклятого места.

— Сука… Я тебя из-под земли достану… — прошипел, корчась от боли, толстяк, пытаясь схватить ее за ногу, но тут же получил локтем по горбу.

Вениамин Кристофорович снова рухнул, уткнувшись головой в пол. Потом Катерина Андреевна все помнила в каком-то тумане. Она очень боялась, что босс признает ее каблуки, и что последствия этой страшной ночи отразятся на ее будущем и будущем ее неродившегося ребенка. Айфон все также весело звучал в ее сумочке, и спускаясь спешно по лестнице, у нее началась самая настоящая истерика, потом внезапно исчезли все силы, подкосились ноги, и она упала в обморок. Но сильные руки подхватили ее, точно крылья ангела, и понесли сквозь смрад на свежий воздух. Там на улице все еще моросил дождь, и эта ночная холодная свежесть привела ее в чувство, и она даже открыла глаза, осторожно жмурясь в тусклых лучах арбатского фонаря.

— Это ты? — прошептала она и чуть снова не лишившись чувств.

Она узнала в спасшем ее от бандитов мужчину, который в последнее время преследовал ее и от которого она еще сегодня поздно вечером успела скрыться, выскочив из пустого вагона перед отправлением поезда. Он улыбнулся ей, смахивая с ее щеки слезы тыльной стороной своей ободранной в кровь ладони. Где-то с Садового кольца послышались звуки полицейской сирены.

— Завтра вечером у Большого театра рядом с фонтаном… — прошептал незнакомец, бесшумно пятясь в тень заросшего кустами двора.

— А как же… — и Катерина Андреевна потеряла дар речи.

— Не волнуйся, они тебя не видели, — и воздушный поцелуй, щедро брошенный с двух рук, приободрил ее.

У БОЛЬШОГО ТЕАТРА

Вечером на Театральной было не протолкнуться. С первыми заморозками воду в фонтане перекрыли, и некоторые молодые люди, подвыпившие и веселые, с бутылками пива и чипсами, забрались на мраморную чашу, чтобы лучше видеть представление лазерщиков. Полиция на эту вольность закрывала глаза. Лазерное шоу уже началось. Все взоры были устремлены на фасад здания с белокаменным портиком. Над ним управлял четверкой вставших на дыбы коней лучезарный Феб. И в свете его разноцветных лучей, двигающихся в темноте, на поверхности всего фасада театра создавались совершенно немыслимые, фантастические сцены. В толпе ощущался молчаливый восторг, люди с открытыми ртами смотрели завораживающе за действием, и иногда шушукались между собой, делясь впечатлениями. Барабаны били по ушам, по колоннам ползли удавы или вкручивались сверла, декорации сменялись одна за другой.

В какой-то момент появилась проекция танцующих брейк-данс четвероруких балерин. Они размножались под современную обработку Вагнера каким-то колдовским почкованием. В первых рядах у самого ограждения становилось даже не по себе. Четверорукие балерины прыгали у колонн, прятались за ними, запрыгивали с легкостью на портик, резвились на самой крыше. Иногда они, кружась, перепрыгивали через Феба, замирали над ним в этом шпагатном прыжке и приземлялись с кувырками через голову под молчаливые взоры скопища зрителей. Все выглядело очень реалистично.



Народ уже начинал расходиться, оставляя после себя горы мусора. Она осторожно переступала через пластиковые бутылки, какие-то обертки и бумажки, пробираясь в сторону фонтана. С мраморной чаши уже слезали, помогая друг другу, молодые парни. Кто-то из них свалился под общий смех остальных, и его быстро подняли и отряхнули. Она остановилась у пустой лавки и присела, поправляя потрепанные на ветру волосы. Уходящие с представления с любопытством посматривали на нее, какие-то подростки смеялись, отвешивая между собой пошлые, забористые шуточки, но она, отрешившись от всего, уткнулась в экран айфона и что-то читала в нем. Затем вечерний холод все же прокрался под мягкую шерсть альпака, и женщина оглянулась с какой-то надеждой. На Площади еще оставались собирающиеся в круг молодежные тусовки. Они шумно обсуждали последнее представление, смеялись. От одной из этих компаний отделился мужчина. Он наклонился к озябшей женщине, целуя ее по-дружески в щечку. Она сделала вид, что не понимает такого панибратства, и поднялась с лавочки.

— Ничто так не согревает прозябшим вечером одинокую женщину, как поцелуй незнакомца, — сказал он, преграждая ей путь.

— Вы сумасшедший или очень дерзкий, — ответила она ему холодно, точно не узнавая его. — Что Вам от меня нужно?

Он не обиделся на такой «радушный» прием, и дал понять, что вся эта показная холодность, смешит его. Ее сердце предательски заколотилось, когда он улыбнулся. Внезапный поцелуй горел на ее щеках, и она признавалась себе, что этот спасший ее от верной и мучительной гибели мужчина нравится ей все больше и больше. И все-таки у нее был определенный статус, по крайней мере, она так считала, и она ни при каких условиях не могла так просто довериться первому встречному только потому, что в ее жизни давно не было хорошего секса. Она даже поклялась себе, что в этот вечер не будет обсуждать с ним происшествия той страшной ночи, из которой ей удалось так удачно выбраться.

— Что Вам от меня нужно? — повторила Катерина Андреевна свой вопрос. — Вы меня преследуете… Я замужняя женщина…

Он продолжал смотреть на нее, как на непутевую девочку, и я она сбилась с мысли, прожженная насквозь. Такая прямота обостряла чувства, кружила ей голову, туманила взор. До этого она никогда не пила алкоголь, и состояние хмеля прежде было неведомо ей, но сейчас под действием коктейля его теплой, располагающей улыбки и проникновенного взгляда лед тронулся, и ей чертовски захотелось веселиться, смеяться, дурачиться.

— Прости, веду себя как дура… — призналась она. — Куда пойдем?

Затем она сама сделала первый шаг, испуганно огляделась по сторонам, будто кто-то мог увидеть ее в неподобающей компании и, кажется, почувствовала, что теряет равновесие. Он успел подхватить ее и усадить опять на лавку. Затем и он сел рядом с ней и вдруг обнял ее, бледную, беспомощную, глубоко вдыхающую влажный осенний воздух. Она сама развернулась к нему, ее руки легли ему на плечи и сомкнулись на его шее, а губы сами открылись для поцелуя.

— Кто ты? — спросила она, немного отходя от хорошего поцелуя.

Мужчина загадочно улыбнулся и с наслаждением вдохнул аромат ее пышных волос.

— Пойдем в кафе, — сказал он.

Его теплые, почти горячие в эти мгновения руки проникли под ее пальто, и сладостная дрожь прошла по жаждущему ласки телу. Потом он взял ее за руку, неоновый свет витрин манил их теплом и уютом. Это кафе располагалось на первом этаже административного здания, и его давно облюбовали представители сексуальных меньшинств, которых в этом районе Москвы было очень много. Они буквально пестрили среди прохожих, и отдельных представителей этого общества можно было легко узнать по экстравагантной внешности и поведению. За несколькими столиками уже сидели стриженные лесбиянки с накрашенными розовыми волосами, а также одинокие смазливые мальчики, скучающие без дела и стреляющие глазами на входящих в кафе мужчин. Не обращая на окружающих внимания, увлеченная друг другом, парочка села за свободный столик.

— Я жила с мужем двенадцать лет и не могла забеременеть, — призналась женщина вдруг, согреваясь мелкими глотками горячего кофе.

Спутник внимательно рассматривал ее, как держит она ладонями чашку, как осторожно касается ее губами и пьет. Она уже призналась ему уже, что словно знает его всю свою жизнь и с ним ей необычайно хорошо и спокойно. И главное — у нее нет перед ним никаких секретов.

— Не могу сказать, что я сильно переживала по поводу своей бездетности, — откровенничала она, — но это был аргумент в пользу развода. Муж принял это, как должное. Он у меня интеллигент, причем старой закалки. Не любит скандалов, каких-то сцен. Мы даже нашим друзьям и знакомым ничего не сказали. Все продолжается, как и раньше. Он у меня профессор и заслуженный врач, на двадцать пять лет старше, так что каждый вечер общий ужин перед сном, нудные разговоры о вечном и штопанье его носков… И даже спим мы в одной кровати, он обычно слева, я справа, иногда от скуки меняемся местами, и собачку выгуливаем по очереди. Тебя это удивляет?

Мужчина пожал плечами. Они сидели за столиком у окна в приглушенном вечернем свете. За окном шли люди, ехали машины.

— Может, совсем чуть-чуть, но у меня нюх на недолюбленных женщин…

— Это точно! — рассмеялась она, хотя в услышанных словах почувствовала приговор.

В кафе было жарко, и она сняла пальто, оказавшись в своем шикарном платье с оголенными плечами. Татуировка в виде змеи не могла не привлечь взгляда даже самых неискушенных, что даже обнимающиеся и целующиеся все время за соседним столиком три лесбиянки стали перешептываться между собой. Такая натуральная женственность смущала их.

Когда принесли десерт, мужчина пододвинул блюдце к себе и с нескрываемым удовольствием, как ребенок, кончиком пальца стал пробовать на вкус белый крем, соблазняя при этом свою спутницу. Она смотрела на него с умилением и совсем не злилась.

— Слушай, а тебе не приходило раньше в голову написать какую-нибудь психологическую книгу, ну типа «Как затащить женщину в постель за пять минут»? Один из вариантов такой. Просто пригласи девушку в какую-нибудь хорошую кофейню, возьми ей кремовое пирожное и скушай его на глазах… По-моему, выйдет бестселлер.

Он аппетитно облизывая палец.

— Не могу удержаться. Я вообще не люблю себе в чем-то отказывать.

— Да уж, я это заметила…

— Ну, а на счет книги… Зачем? — удивился он. — Не люблю я популярность. У меня скромные планы.

— Например, какие?

— Я собираюсь к морю выращивать виноград, ну или вообще просто пожить вдали от крупных городов, подальше от всей этой ненужной суеты. И мне нужна подруга, любимая женщина. Так я устроен. Не люблю одиночество. Может быть, я встречу ее там, но, честно признаюсь, опасаюсь провинциалок. Для них жизнь в общем счете не изменится, и я прекрасно пойму ее, когда однажды таким тихим осенним вечером она прижмется к моей груди и скажет: «Милый, а давай поедем в Москву». Мне нужна такая, которая раз и навсегда бросит городскую жизнь со всеми ее соблазнами и удобствами, порвет со своим нерадостным прошлым, и все ради моей мечты, уже нашей общей мечты, мечты людей, которые еще верят в любовь, понимаешь?

— Странная у тебя мечта, — задумалась женщина. — Бежать куда-то… к черту на кулички… да еще утаскивать за собой, словно утопленник, первую попавшуюся дурочку, уехать… пусть даже к морю, к теплу и выращивать там эти кусты сирени… Нет уж! Это точно не мое… Я умру от скуки на следующий день, если не одену вот эти сапожки. Пожалуй, тебе стоит поискать другую женщину для своей авантюры. Лучше помоложе, они понаивнее.

Мужчина пододвинул к ней пирожное со слизанными сливками. Она уже взяла в руки ложечку и постукивала ей нетерпеливо по поверхности столика.

— Они все равно найдут тебя, — нахмурилась вдруг она. — Рано или поздно, но найдут. Ты очень плохо знаешь этих людей.

— Не волнуйся, — махнул безмятежно рукой мужчина, развеивая ее мрачные мысли. — Даже, если и найдут, я не выдам тебя. Лучше расскажи о себе. Как ты живешь с бывшим мужем? Почему не уходишь от него после развода?

— Да все просто. Привычка и лень что-то менять. А еще, может быть, я не ухожу от него из чувства мести. Все-таки лучшие годы спущены в унитаз. Да и развелась я от скуки. Вот уже два года у нас никаких отношений. И не потому, что он не может, а просто не хочет.

— А ты терпеливая, — заметил он, отхлебывая от чашки, и с сожалением посмотрел на пустое блюдечко. Ему хотелось взять еще десерта.

— Сегодня угощаю я, — кивнула она официанту.

— А ты добрая. Может, все-таки поедешь со мной? Хотя бы на пару дней… Вдруг понравится?

Она покачала головой.

— Не упрашивай. Я тебе еще не все рассказала. Я беременна.

Он отставил чашку.

— Как же я не догадался! Вот почему ты отказалась от вина…

— Дело не в этом. Я просто никогда не пью алкоголь, вот и все. Так что в твою мечту о винограднике я не вписываюсь априори. Ну и еще вот эта беременность. Честно говоря, я даже не знаю радоваться этому или нет…

— Но как же не радоваться! Ты говорила, что так долго ждала этого! Он в курсе?

В этот момент принесли один десерт.

— Может быть, возьмешь второй для себя? — предложил своей спутнице он.

— Нет, мне нравится смотреть, как ты кушаешь, — улыбнулась она и обратилась к официанту. — И еще две чашечки кофе.

Тот с холодной учтивостью записал все в блокнот и удалился.

— Не забывай, все-таки мы спали в одной постели, — продолжила свой рассказ женщина. — И вот недавно я проснулась от его непривычного желания… Ну, я подумала, пусть тешится. У нас практически ничего не было два года, а потом он вдруг навалился на меня и все было кончено… Когда туман рассеялся, я даже убежала в ванну, закрылась там и рыдала. Так было мерзко мне на душе и противно…, а вскоре обнаружила что… — она вдруг печально улыбнулась. — Та-да-дам! Но это еще не все! Потом был отпуск. Мне нужен был свежий глоток воздуха. Тебе, правда, интересно?

Она вдруг испугалась, что рассказывает в пустоту, но ее спутник приподнялся и подал ей руку.

— Пойдем со мной.

Она послушно поднялась, словно пребывая под гипнозом.

— Хорошо… Пожалуй, ты прав. Расскажу тебе после…



Нельзя сказать, что в ее прежней жизни не хватало мужского внимания. Напротив, этого мужского внимания было очень много. Часто она сама провоцировала это, но все это обычно так далеко не заходило. Как только дело пахло жареным, она отказывала мужчинам в их намерении овладеть ею, надевая на себя маску порядочной молодой жены уважаемого человека. В том мире, в котором она общалась, любое падение было нормой, и отдаться чужому мужчине, изменить ненавистному занудному с ним было вполне в порядке вещей. Ее немногочисленные подруги уговаривали ее на интрижки, на романы, упиваясь в ее присутствии интимными тщеславными разговорами. И вот настала и ее очередь. И после стольких лет терпения, после стольких лет глупого ожидания. Кому она что доказывала все эти годы? Сколько достойных мужчин прошли мимо нее! И все напрасно. Все эти годы она была пустоцветом, ярким, привлекательным цветком, у которого с утра до вечера напрасно жужжали трудолюбивые пчелки. И вот этот незнакомый мужчина пробудил ее от этой жуткой неопределенности, войдя в нее, так бестактно, не спрашивая разрешения. Он уже открыто спасал ее от сумасшествия, открывал вновь всю прелесть ее красоты и все еще бурлящей молодости.

Вжатая в зеркало, под шум воды, она даже не успела вскрикнуть, испугаться, а он, обхватив ее своими сильными руками за низ бедер, оторвал от пола. Затем она обессиленная повисла на его плечах, с какой-то сладостной обреченностью чувствуя его жаркие поцелуи на своей изогнутой шее.

Она что-то безмолвно прошептала, словно молитву, когда ощутила в себе его всепроникающую божественную силу, потом вскрикнула. Потом она потеряла контроль, и он словно убивал ее, методично, четко, не обращая внимания на ее стоны и взвизги, и она уже не верила в свое воскрешение. Потом кто-то отвлек их, настойчиво дернул за ручку двери, и они, ускорив свои преступные движения, почти одновременно отпрянули друг от друга.

— Уже наверно подали твой тирамису, — сказал он, выключая воду в кране.

— Оставь мне кусочек, — прошептала она, глотая судорожно воздух. Сладкая волна все еще не оставляла ее. — Я приду через пять минут.

Мужчина, на ходу застегнув ширинку на брюках, вышел, даже не посмотрев на того, кто ломился в дверь. Он лишь бросил небрежно, что туалетная комната еще занята, и затем подсел к своему столику.

Ему сразу принесли десерт и две чашки кофе. На этот раз он сразу отодвинул блюдце с пирожным на сторону своей спутницы. Она как раз спешила к нему, заговорщически улыбаясь.

— Я так зверски проголодалась, — призналась она. — Спасибо, что оставил кусочек…

— Ты что-то рассказывала мне, извини, я немного отвлек тебя, — сказал он спокойно, сдувая пенку с кофе.

— Тебе не идут извинения! — она поправила волосы и посмотрела ему прямо в глаза. — Ты так отвлек меня, что сейчас все твое обильное богатство течет по моим, все еще дрожащим ногам. — она взяла ложечку и зацепила краешком крем с пирожного. — М-м-м. Какой необыкновенный тортик! Теперь я понимаю, почему ты не хотел со мной делиться этим…

Он улыбнулся, машинально трогая мочку своего покусанного уха.

Она заметила его движение и прыснула от смеха.

— Я защищалась, как могла… В следующий раз меня привяжешь… Я тебе уже рассказывала про свою жизнь, но это еще не все… После развода и после того случая в спальне, я путешествовала. На работе пошли мне на встречу и дали отпуск на три недели. И вот в Стамбуле, в метро, я познакомилась с болгарским греком, татуировщиком. Оказалось, что он бывает в Москве с программами обучения. Представляешь, страшненький, но очень обаятельный и духовно сильный мужчина, прекрасно говорит по-русски, интересуется историей России. Говорит, что в мире сейчас духовный упадок, люди разучились любить друг друга, и с России, а именно с русских женщин, и начнется великое возрождение. Так вот он влюбился в меня, в русскую красотку, влюбился без памяти и каждые выходные летал в Москву на встречу со мной. Дарил подарки, звал замуж и соблазнял домом у моря. У нас было всего один раз, и то по моей глупости, я даже не поняла, что это было, так что потом всегда держалась независимо и гордо. Он страдал и мучился, не понимая меня, и объяснял причину, почему я не спешу уходить от бывшего мужа привязанностью, чувством заботы и сострадания и, наконец, терпеливостью русских женщин. Я и правда просила дать мне еще немного времени. Только начиная вырываться из плена, я была очень осторожна к новым отношениям, боялась вновь обжечься. И если десять, пятнадцать лет назад я все же имела права на ошибку, то сейчас нет. И вот в последний раз, когда он был в Москве со своими курсами, он пригласил меня на мастер-класс и предложил сделать татуировку… Да… да. Вот эта змея на шее — память о нем… Я всегда была против подобного, но присутствующие посмотрели на меня как на полную дурочку, отказывающуюся от такой возможности. В их глазах он был гуру, мастер татуировок… И я вдруг подумала, а почему бы и нет?

— У тебя очень красивая татуировка. Это реально искусство.

— Он тоже так говорит, — улыбнулась она. — Считает, что это лучшее его творение и одно время у него были планы проводить вернисажи непременно с моим участием. Но…

— Ты ему все честно рассказала? — спросил он, догадавшись, и она кивнула.

— Мы перестали общаться, когда я написала ему в Инстаграме, что я в положении, и ему нужно искать себе другую музу… Что в данной ситуации я вынуждена наладить отношения с мужем, пусть и с бывшим, но с отцом ребенка. Сказать, что мне было тяжело, сказать ничего. Я разрывалась на части, плюс гормональный всплеск, проблемы на работе… Но если бы ты знал, как этот болгарин красиво ухаживал…. И знаешь, он прилетел в Москву, не зная моего адреса, где я живу и работаю… Сумасшедший, как и ты.

— Тебе везет на психов…

Женщина в красном улыбнулась.

— Он просто прилетел в чужой город, в чужую страну, чтобы подышать воздухом, которым дышу я. Моих контактов у него не было, но через пару часов после его прилета мы встретились. Здесь, на Арбате… На работе был аврал, но я отпросилась пораньше на обед, потому что «беременная» изголодалась… Цепочка невероятных совпадений. Как вообще это возможно? В нужное время мы случайно столкнулись на улице… Для меня это невероятный, обладающий внутренней силищей мужчина. У него сбывается все, что он действительно хочет. Ты только представь, что он прилетел инкогнито, без моего номера телефона и без помощи полиции взял и встретил меня на улице. И самое нелепое, именно все это утро я думала про него и вспоминала, хотя эта история казалась мне делом давно минувших дней, и ее нужно было, как можно быстрее, выкинуть из головы…

— Замечательная история для романа! — заметил он.

— Пиши! Дарю!

— Спасибо, но мне нужны детали… В этой истории много непонятного.

— Непорядочно обсуждать детали — я и так много рассказала, намного интереснее пофантазировать и придумать свою версию. Как ты считаешь, чем все это кончится?

— Можно предположить, что ты еще два года будешь мучить этих глупых мужиков, — сказал он честно. — Уйдешь к тому, кто перспективнее. К болгарину, но любить его не будешь.

Катерине Андреевне не понравился ответ. Она даже бросила ложечку на стол, и та звякнуло о блюдечко, привлекая внимание посетителей.

— Так рассуждает тот, которому нечего предложить, — высказалась она вдруг, — и для него все женщины расчетливые и бездушные охотницы, которые только и ищут перспективу.

— Ну, не суди слишком строго, — попробовал мужчина успокоить свою спутницу и положил свою ладонь на ее руку. — Про всех женщин я не говорил, а говорил о конкретном случае.

— О каком конкретном случае, если никакой конкретики ты не знаешь, — не унималась она, чувствуя, как начинает злиться уже по пустякам.

— Не хотел задевать твои чувства, ты сама предложила пофантазировать, чем закончится эта история.

Его добрый взгляд успокоил ее, и она опять посмотрела на него с мольбой в глазах.

— Прости, сама не знаю, что на меня находит. Это какое-то бешенство матки.

Она поднялась из-за столика и, не выпуская его руку, уже сама повела к туалетной комнате. На них с любопытством и даже с нескрываемой завистью смотрел авангард нетрадиционного общества. Один одинокий гомосексуалист в порванных, белоснежных кедах и американской бейсболке с надписью «R.I.P.», которую он почему-то не снимал в помещении, не выдержал и попросил счет.

Часть II

В ГОСТЯХ У ПРОФЕССОРА

Было около семи часов утра, когда в дверь квартиры позвонили. Сквозь сон профессор услышал настойчивый и дребезжащий звонок, но предпочел закрыться подушками и заснуть. Последняя рабочая неделя так вымотала его, что он готов был провалиться под землю. Хотя где-то в отголосках сознания все же что-то кольнуло, такое маленькое любопытство: «А кто бы это мог быть? Да какого хрена!», но все же профессор посчитал себя выше всего этого.

— А ну их всех к черту! — все, что можно было понять сквозь зевоту. — Никто не имеет право… Дегенераты.

Михаил Александрович буквально накануне проводил свою жену в Турцию (назвать ее бывшей у него язык не поднимался). Он лично сам подвез Катерину Андреевну к аэропорту, выгрузил ее громоздкий багаж на колесиках и всучил в руки маленькую, карманную собачку, изрядно надоевшую всем соседям по подъезду своим настырным тявканьем. С этой тявкающей бестией в последнее время Катерина Андреевна не расставалась, сама ставшая чрезмерно капризной и скандальной от своего деликатного положения, и Михаил Александрович был рад вдвойне, что таким образом избавился от них обеих. На работе он отъезд жены представил, как анекдот, нервно хихикая и заявляя коллегам: «Людям есть нечего, а мои в Анталию едут».

В пятницу, в день отъезда профессор умудрился даже поцеловать Катерину Андреевну в щечку, чего отродясь за последние несколько лет не случалось. Он всегда придерживался с ней строгих консервативных взглядов, держал словно какую-то вынужденную дистанцию, и все это не мешало ему жить с женой душа в душу довольно долгое время. А жил он хорошо, не жаловался, даже не изменял, если не учитывать пару глупых и несерьезных интрижек с молоденькими студентками. Но это было и правда давно, и можно сказать, что неправда. Теперь, после развода, он вообще превратился в покладистую тень для Катерины Андреевны, напустил на себя задумчивую важность старшего тактичного товарища, уходящего рано утром и приходящего поздно ночью, и редко докучал ее нравоучениями даже в выходные. Можно сказать, всю свою энергию он отдавал практическим научным исследованиям, работая над совершенно новаторским лекарством в области иммунологии, и отношения с бывшей женой у него вышли на куда более платонический уровень. Михаил Александрович и Катерина Андреевна привыкли друг к другу настолько, что даже после развода существовали, как один единый организм. Особенно это явление можно было наблюдать в последнюю неделю перед отъездом. Они понимали друг друга без слов, то есть, все время молчали, и если ложились спать в одну кровать, то испытывали друг к другу самые, что ни на есть, близкородственные чувства.

Звонок продолжал гудеть, и профессор даже подумал грешным делом, а не вернулась ли чего недоброго его Катя. От этой мысли его даже бросило в дрожь, так как это возвращение было совсем некстати. Ему послышалось даже, что ключ в замке поворачивается и дверь открывается, отчего он даже прекратил дышать и стал прислушиваться. Все это походило на слуховые галлюцинации. Михаил Александрович точно знал, что жена улетела. Он сам проводил, как и полагается, тоскливым взглядом ее самолет и даже махал ему, вздымающему в небо, своей пухленькой ладошкой. Он еще тогда подумал, что с возрастом становится все больше сентиментальным и, утирая слезинку с гладко выбритой щеки, говорил себе: «А не накатить ли мне, сукиному сыну, грамм сто приличного вискаря, так сказать, чтоб ей дорога была пухом».

Затем свое пожелание он исполнил сполна. Вот почему голова его немного шумела, хотя стоит признаться, шумела она не столько от виски, а сколько от недомогания. В аэропорту было прохладно и много красивых девушек, а профессору уж больно хотелось щеголять перед ними в своей новой кофейной рубашке, которая идеально подходила под цвет его любимой трубки.

— Сам виноват, коллега, — выругался тогда на себя профессор, громко чихая на осеннем ветру, — довыкобенивался!

Но такой риск для здоровья стоит того. На его кофейную рубашечку клюнула одна дамочка неопределенного возраста, находившаяся в каком-то растерянном виде. У нее сломался каблук, и она, прихрамывая, только что отошла от стойки вызова такси, негодуя на неоправданно завышенные цены.

— Вы мне не поможете, молодой человек? — обратилась она к профессору, когда тот махал ладошкой в небо.

Он повернулся весь в дыму от своей раритетной трубки и отмахнулся от наваждения, но наваждение никуда не исчезло, а, напротив, стряхнуло щелчком пальцев с его сутулых плеч старческий пепел. У этого наваждения было удивительно милое личико с румяными щечками и наивно моргающими глазками, маленький курносый носик и белые, почти белоснежные локоны. Все это напомнило профессору образ его покойной матери, когда она склонялась над его крохотной кроваткой и говорила с нотками нескрываемого восторга: «Уси-пуси! Какой хорошенький мальчик!».

— О, простите, — сказала дамочка, приятно улыбнувшись, — я думала, Вы из той компании…

И она указала в сторону молодежи, сидящей на рюкзаках с бренчащими гитарами в ожидании рейса.

— Думала, что Вас не затруднит проводить меня до такси, — продолжила она. — Я с этим сломанным каблуком, видите, даже хромаю.

— Зачем Вам платить каким-то обормотам, я сам Вас отвезу куда скажете! И совершенно бесплатно, — воскликнул профессор. — Сегодня же день подкаблучника!

Дамочка прыснула от смеха, и Михаил Александрович был на седьмом небе от счастья, что смог развеселить ее. Когда он усадил пассажирку в свой автомобиль, то сам набросил на нее ремень безопасности, будто опасаясь, что она может упорхнуть от него, и в этот момент он бросил взгляд на ее голые коленки.

— Ах, — даже вырвалось невольно у него.

Плотоядное желание было настолько сильным, что он едва сдержался, понимая, что подобные мысли не красят его и носят аморальный и даже противоестественный оттенок. Вот почему он всю дорогу думал о недостаче новокаина в отделении, гадал, кто ворует у него за спиной и что ему делать, если комиссия обвинит его в халатности.

«Нет, непременно надо подать рапорт на увольнение! Вот Катя молодец. Не стала терпеть подлость начальства. А у меня все решимости не хватает!» — думал он, резво несясь по московским дорогам.

— Вы любите Москву? — спросил он вдруг.

И когда дамочка призналась, что она здесь впервые, но ей уже нравится столичное гостеприимство, он стал с особой гордостью рассказывать о достопримечательностях и жаловаться, что сам давно из-за вечной суеты уже забыл, как выглядит Красная Площадь.

Они уже обсуждали планы, куда сходить, строили совместные проекты по посещению музеев и выставок. Попутчица оказалась внимательной и понимающей с первого слова слушательницей. Звали ее Светлана, но профессор сразу стал называть ее «Светочкой» или «моей лапочкой», что существенно сблизило их отношения до привольного расклада. И в конце поездки Михаил Александрович даже выяснил, что Светочка родом из Владивостока, чуть ли не сирота и не жертва китайской экспансии, что едет она поступать в кулинарный техникум без права предоставления общежития. И, скорее всего, ей придется платить кучу денег за съем комнаты в Марьино, и что хозяйка категорически против посторонних мужчин. Профессор выслушал все это и, совсем не считая себя посторонним, предложил Светочке на первое время, а именно на три недели отсутствия своей Кати пожить у него в квартире, в качестве почетной гостьи, обещая даже позже помочь с поиском подходящей и недорогой комнаты с адекватной хозяйкой.

— Не надо так, Светочка, в омут головкой. К этим квартирным вопросам нужно подходить предельно осторожно! Вы не представляете, сколько на рынке жилья мошенников. Деньги берут, а потом на улицу выгоняют. А договоры липовые, полиция бездействует. Я не переживу, если Вас обманут, и только я буду виноват в том, что вовремя не помог Вам. Ах…

Он снова посмотрел на голые коленки своей попутчицы, пристегнутой ремнем безопасности, и дал волю бурным сексуальным фантазиям. Но эти фантазии он побоялся озвучить, и хотя Светочка спрашивала его, почему он все время ахает, отвечал уклончиво, ссылаясь на приступы аритмии.

Еще он почему-то в своих глазах намного омолодил попутчицу, давая ей не более семнадцати лет, наделяя ее какими-то иллюзорными божественными образами ангелов, фей и волшебниц, хотя в глубине души, конечно, понимал, что искренне заблуждается. Дамочка, признаться, уже давненько была в возрасте, и профессору просто стоило протереть запотевшие очки.

Ее голые колени манили его. Он мысленно припадал к ним, точно отмотавший пятнадцатилетний срок в тюрьме, заскучавший по работе гинеколог. Редкие волоски на его почтенной голове даже шевелились от предвкушения предстоящей близости. В своем сладострастном воображении Михаил Александрович был полон каких-то крылатых, уж сильно преувеличенных сил и надежд. Он сбрасывал с себя надоедливый белый халат профессора и превращался в «гуру любовных утех». Светочка извивалась от его ласк, дергая от наслаждения ножками, и он с большим удовлетворением чувствовал, как сдается она под напором его бесстыжего языка…

— Вы, Михаил Александрович, добрейшей души человек! — хлопнула от восторга в ладоши дамочка.

Профессор, чувствуя, как застоявшаяся кровь начинает играть в нем, точно молодое вино, посмотрел на свое отражение в зеркале.

«А не тряхнуть ли мне стариной и в самом деле? Ведь нет ничего зазорного в том, что эта женщина мне нравится. Жена далеко в Анталии со своей любимой собачкой. Им там хорошо, но и мне тоже должно быть не хуже. Катя сама как-то призналась мне, что в глубокой старости разрешит топтать мне молодок…».

Думая об этом, он даже случайно пропустил нужный поворот, и ему пришлось возвращаться.

— Ах, Светочка… Я просто не могу пройти мимо, когда люди попадают в сложную ситуацию, — как будто оправдывался профессор.

— Какой Вы безотказный, Михаил Александрович… — заметила его пассажирка, наивно моргая ресницами. — Наверно, многие пользуются Вашей добротой, садятся на шею?

— Ну, это, конечно, неизбежно! Особенно родственники докучают. Боже, избави нас от них, как можно скорее! — вздохнул профессор, вспомнив почему-то сразу о Катерине Андреевне. — Вот как-то недавно моя бывшая привела с улицы молодого человека. «Он, говорит, в тяжелую жизненную ситуацию попал. Помоги». Он у нее молодец, конечно, славный парень! Другой бы голову в петлю и дело с концом, а этот решил податься на юг, виноград выращивать. «Ну эту к черту Москву, — говорит. — Одна канитель и неверные жены». А там у него бабушка живет, почти сто лет, там абрикосы, персики… Но ему нужно две недели где-то перекантоваться в столице, чтобы уладить бракоразводный процесс, а денег на гостиницу нет. Жить в прямом смысле негде. Ну что мне мимо пройти что ли? У меня в отделении всегда одна койка свободна, так сказать резервная. Ну, говорю, живи пока.

— Вы просто истинный гуманист, Михаил Александрович! — похвалила его дамочка.

— А как же иначе? — совсем разошелся профессор. — Людей надо любить… Ах, Светочка, все смотрю на Вас и налюбоваться не могу. Где же Вы были раньше? Я бы и Вас к себе в отделение пристроил, но место уже занято. Так что могу предложить Вам только свою квартиру.

— О, что Вы, не надо! Неудобно как-то… — засмущалась Светочка, играя коленками.

— Нет, я настаиваю! Я сейчас всеми оставлен на произвол судьбы, так сказать. Некому и яичницу приготовить. А иной раз приходишь с работы, и от тоски воешь. Поживите эти три недели на правах хозяйки, пожалуйста, акклиматизируйтесь заодно, а там видно будет. И не смейте, не смейте мне, уважаемому человеку, перечить. Я так решил и за все несу ответственность.

И когда Михаил Александрович ударил себя кулаком в грудь и закашлял, его пассажирка тревожно посмотрела на него, стала рыться в сумочке и достала оттуда сосательный леденец. Затем она протянула ее универсальное средство от всех болезней водителю и улыбнулась.

— Вы пососите, пососите. Должно помочь. Я тоже иногда сосу, для профилактики.

Профессор с удовольствием приоткрыл рот, когда женщина разворачивала обертку. Его руки сжались в руль, и «новой мамочке» пришлось положить конфетку по назначению.

— Вот видите, мне сейчас особый уход нужен, — продолжил Михаил Александрович, ощущая приятную свежесть ментола. — А я временно холост, стеснять не буду. Разве что к вечеру, когда я буду возвращаться с работы, прошу что-нибудь приготовить простенькое. Ну, там яичницу, пельмешки сварить, кофе с бутербродами. Мелочь, а приятно. Холодильник забит едой на любой вкус, там даже лосось есть, икорка красная. Ну, Вас с Владивостока рыбкой не удивишь, конечно. Просто знайте, что все в Вашем распоряжении. Вы же хотите научиться готовить, если поступаете в кулинарный техникум?

— Безусловно, мне нужно практиковаться, — согласилась Светочка, и было что-то в сказанном ею слове «практиковаться» непристойное.

Она посмотрела перед собой в дребезжащее зеркало, поправила свои белоснежные локоны за ушком и осталась довольна собой.

— Я, правда, больше теоретик, чем практик… — застеснялся немного профессор, но Светочка на радостях даже чмокнула его в правую щечку.

— Я, признаюсь честно, также неопытная во всех этих вопросах, Михаил Александрович, но может быть даже сегодня вечером, мы попробуем придумать, салатик из какого-нибудь огурчика. У Вас же есть огурчик, Михаил Александрович?

Потом профессор помнил все смутно, разве что этот безобидный поцелуй еще долго пылал на начинающей щетиниться щеке. Был ли потом салатик с огурчиком или винегретик, все это осталось за каким-то кадром. Кажется, у Михаила Александровича поднялась к вечеру температура, и заботливая Светочка умелыми пальчиками расстегивала пуговки на его взмокшей кофейной рубашечке. Затем она уложила профессора, как маленького ребеночка, в постель и стала растирать ему грудь кафорным маслом, приговаривая какие-то прибаутки. Михаил Александрович специально кашлял и постанывал, но постанывал неправдоподобно, на что Светочка укоризненно говорила «ай-ай-ай», но продолжала растирать его и успокаивать.

— Вам нужно поспать, Михаил Александрович. Обязательно нужно поспать. Вот выпейте Ваше лекарство и баю-бай.

Створки бара были открыты настежь. Звучала успокаивающая классическая музыка, и дамочка из Владивостока подносила ему стакан за стаканом отменного виски, забивала его трубку хорошим табаком, и он дивился, пуская кольца дыма, как мудра «его лапотулька». Ведь его Катя категорически была против подобных лечений, и бар держала только исключительно для эстетики. К тому же туда все время складывались все движимые подарки Михаилу Александровичу. Ему часто, зная его предпочтения, дарили дорогой алкоголь и табак, и он честно сдавал все жене. «Тебя послушать, и врачи не нужны будут! — возмущалась она, когда он заболевал и требовал хотя бы один глоток виски. — Достаточно открыть повсюду пивные ларьки. Как тебе не стыдно, Миша! Ты же заслуженный врач, светило медицины, и признаешь такие формы лечения…». «Ой, Катя, — отвечал он ей тогда жалобно. — Я тебе давно говорил. Мы не врачи вовсе, стыдно признаться, а менеджеры в белых халатах».

Сейчас он пил и курил не спеша, с какими-то аристократическими замашками, совсем не опасаясь упреков. Его лысина была приподнята на подушке, а взгляд, немного томный и печальный, падал на бюстгальтер Светочки, выглядывающий наружу из-за плохо запахнутого халатика. Этот бюстгальтер был какой-то старомодный, затертый, точно переданный в наследство от бабушки, и больной тяжело вздыхал, представляя, как он одарит Светочку кучей хорошего качественного белья, и, прежде всего, купит в торговом центре новые сапожки на каблуке. Точь-в-точь как у Кати. Он уже не считал возможные затраты, справедливо считая, что Светочка все это заслужила и выстрадала. Он еще долго пускал по комнате клубы табачного дыма и качал головой, а обаятельная провинциалочка все растирала ему грудь камфорным маслом, и ее нежные пальцы блаженно пытали его этими ласками, выбивая, казалось бы, уже привычный профессорский «Ах». Это приятное состояние ему хотелось продлить как можно дольше. Ему вдруг захотелось жить вечно, наесться каких-то молодильных яблок, и в голове возникло множество планов. Он уже жалел, что подхватил простуду, что напился, что его клонило так не вовремя в сон, когда душа, казалось, уже рвалась в жаркие объятия к Светочке. Он жаловался с каким-то боязливым, нерешительным трепетом, что у него начинает болеть живот, и умолял затуманенным взглядом, чтобы «его Светочка» растирала ему там, и это было бы волшебно и незабываемо.

Потом ему в голову пришла довольно смелая мысль сменить все замки и собрать все вещи Катерины Андреевны в один большой угол, но устыдился, что лишает тем самым крова еще не родившегося, чудом зачатого сына. Поэтому он лишь горько, светился невзрачно и неубедительно старался отвлечь гостью от каких-то ненужных сомнений и подозрений. Когда Светочка нашла в ванной домашний халат Катерины Андреевны и воскликнула: «Какой чудесный халатик!», он все же настоял, чтобы она его примерила и носила. Но когда гостья обнаружила в дальней комнате новую детскую кроватку с закупленными заранее распашонками и пеленками, профессор даже был готов встать на колени перед Светочкой и плакать до изнеможения, разбивая лбом дубовый паркет и раскаиваясь во всех своих прошлых смертных грехах.

Но слава богу до этого не дошло. Сон вовремя свалил грешника, и последняя его просьба была, что нужно убрать с кухни все эти жестяные миски с собачьим кормом.

Да, ему был очень нужен сон, здоровый, все исцеляющий сон внезапно влюбленного человека! И вот сейчас, когда организм Михаила Александровича набирался сил, кто-то настойчиво звонил и стучал в дверь, а потом щелкнул замок, и зазвенела цепочка. Сквозь сон профессор услышал какое-то короткое объяснение в коридоре, даже всхлипывание «своей лапотулечки» и был вынужден окончательно проснуться.

Но не успел он открыть глаза, как в его комнату решительно вошли незнакомцы в балаклавах и с автоматами. За их спинами маячил испуганный силуэт Светочки. Будущая студентка из кулинарного техникума заливалась слезами и куталась все в тот же приятный на ощупь халатик его благоверной, точно застигнутая врасплох полицией нравов проститутка.

— Кто Вы такие? И что Вам здесь надо? — возмутился профессор, ища в спешке свои очки на тумбочке.

ОХОТА НА КЛОУНА

Молодая, ничем неприметная девушка, пряча от ветра руки в карманах пальто, подошла к афише цирка и остановилась, изучая ее. Был уже вечер, праздник должен был вот-вот закончиться, а из широких, сказочных дверей повалить взволнованный зритель. На плакате, неудачно приклеенным так, что изображение искажалось не лучшим образом, над ней усмехалась наглая толстая тетка с седым пучком волос на голове и нелепо раскрашенным лицом. Раскраска этого не совсем приятного лица с осовелыми, бесцветными глазами в основном затрагивала область рта — алые губки бантиком на фоне белого пятна. На актрисе было надето вульгарное платье с кружевами на рукавах и передничке, теплые шерстяные гольфы в полоску и не зашнурованные кеды неимоверно большого размера. Эти кеды упирались о спину ползущего на четвереньках клоуна в зеленом костюме с порванными сзади штанами. То ли он пытался высвободиться, то ли ему это даже нравилось, лица его не было видно, но режиссер сцены посчитал это смешным, приправив все это дешевым каламбуром, воздушными шариками, какими-то хлопушками и ужимками — всем тем, что олицетворяет детский праздник. Из-за неправильной приклейки часть плаката книзу сжевалась, и ползущий под тяжестью дамы клоун походил больше на придавленного крокодила, если бы не его дурацкие семейные трусы в цветочек, выглядывающие сквозь разрыв материи.

Девушке у афиши показалась неуместной и пошлой такая шутка с разорванными штанами. Мужчины, проявляющие свое участие к детям по вопросам воспитания или уж тем более развлечения, априори настораживали ее. Учителя в школах, воспитатели детских садов, тренеры в спортивных секциях, все они невольно оказывались под ее подозрением. Она никому не доверяла и имела на это право. Тем более, организация ей поручила задание — срочно найти и покарать подонка. Вина его была доказана анонимными показаниями свидетелей и самих жертв растления, которые делились фактами в социальных группах доверия.

Девушка подошла к дверям и прислушалась. Слышно было, как весело смеются дети и громкий пронзительный визг клоунов, делящими между собой найденный чемоданчик. Представление уже заканчивалось, и контролер-бабушка уже приоткрыла дверь. Девушка бросила взгляд на сцену. Там носились, колотя друг друга клоуны — полная тетка в розовом платье и мужичок в зеленом костюме с порванными штанами. Они схватились за чемоданчик и стали тянуть на себя его, крича друг на друга.. «мое-e-мое»… И когда чемоданчик порвался, из него выбежала маленькая декоративная свинка с шутовским колпачком и зал снова засмеялся. Клоуны снова стали гоняться по сцене, и в этой чехарде было не понятно уже кто за кем бегает, пока наконец свинка не скрылась за кулисами, и за ней убежали и клоуны. Включился общий свет, и представление было закончено. Дети и их родители двинулись к выходу.

Девушка отошла в сторону, натянув на глаза свою серую шапочку и стараясь затеряться возле гардеробной. Сейчас она была похоже на затаившуюся в углу маленькую мышку и рассчитывала, что через некоторое время в фойе появятся артисты. По программе мероприятия они должны были раздавать подарки детям, и последние уже шумно галдели, ожидая их. Первой из зала выскочила свинка, та, которая еще недавно бегала по сцене и смешила маленьких зрителей. На ней был все тот же колпак, а хвостик был перевязан роскошным бантом. Потом появилась тетка-клоун в сопровождении тощего клоуна в зеленом костюме с большими коробками подарков. Детвора радостно взвыла и обступила артистов.

— Дети, дети, осторожнее, не сбейте пожилую даму, — говорила тетка с одесским акцентом, раздавая каждому ребенку в руки праздничные свертки.

— Ты, мальчик, уже получил.. Ах, как нехорошо, — качал головой тощий клоун в зеленом костюме, устыдив одного проворного мальчугана, который пытался получить второй подарок.

Для получения подарка нужен был волшебный купон, но мальчуган, истратив его и получив уже презент, видимо увлеченный азартом толпы, продолжал тянуть руки. Несколько родителей фотографировали своих довольных чад на фоне артистов, благодарили клоунов и даже жали им руки.

Наконец, зрители разбежались, и фойе опустело. Старушка в гардеробной облегченно вздохнула. На вешалках не осталось ни одной одежды, ни одной забытой варежки, и все номерки были сданы.

— Ох, уж эти современные дети! Вот мы в свое время скромными были, а тут просто дикие какие-то туземцы, налетели, обобрали… И почему они бросают фантики на пол? Ведь это же свинство! Даже Чарли себе это не позволяет…. Да, Чарли? — обратилась она к бегающей рядом свинке, пятачком подбрасывающей фантики. — Я убирать не буду, сами убирайте.

Старушка облокотилась о столешницу двумя руками и положила свою уставшую голову на ладони, задумчиво поглядывая на артистов. В это время клоун в зеленом костюме спохватился.

— А где же Чарли?

— Только что здесь был, — ответила гардеробщица.

— Чарли? — позвала свинку тетка-клоун в гигантских кедах, по-быстрому собирая с пола разбросанные фантики и обертки от шоколадок. — Мамочка тебя зовет…

Весь собранный мусор она кинула в пустые коробки из-под подарков и озадачено почесала затылок.

— Чарли, Чарли! — крикнул тощий клоун, и вдруг услышал визг и скрежетание о дверь где-то в глубине коридора.

— Ох йошкин кот! — выругалась тетка в кедах. — Чарли, кажется, закрыли в туалете.

— Чарли, мой бедненький мальчик, я иду за тобой….- ласковым, полным наигранным состраданием голосом произнес тощий клоун в рванных штанах и пошел в сторону туалета.

— Надо же, один подарок лишним оказался, — заметила вдруг тетка-клоун. — Петровна, держи!

Гардеробщица встрепенулась.

— Да что ты! Оставьте себе, Игорь Игоревич. Я сладкое не ем, а внуки у меня не скоро появятся. Дочь гордая, говорит, рожать не будет никого, пока я ей квартиру не отпишу. Вон, той девушке лучше отдайте.

И действительно в фойе за колонами стояла девушка в сером пальто и такой же серой шапочке, с помпончиком. Клоуниха, которую почему-то гардеробщица назвала Игорем Игоревичем, взяла подарок и пошла к колоннам, шлепая на ходу тяжелыми, не по ее размерам, кедами.

— Эй, девушка, Вы кого-то ждете? Возьмите, пожалуйста, конфеты! А то, вишь Петровна, худеет…

Но девушка в ответ лишь хихикнула и, поманив клоуниху в кедах к себе легким движением пальцев, скрылась за колонной.

Тетушке-клоуну пришлось обогнуть первую колонну и оглядеться. Никого не было. Она озадаченно пожала плечами.

— Ну что Вы так стесняетесь, девушка? Конфеты хорошие, «Красный Октябрь». Бабабевский… Берите, коль пришли? Цирк дарит…

Между колоннами мелькнула серая тень, и из-за дальней колонны опять показалась рука, плавно подзывающая к себе. Тетушка-клоун как-то плотоядно улыбнулась, и затем ее безвкусно раскрашенное лицо, на котором вблизи можно было заметить недобритую щетину, изобразило гримасу ужасной скуки.

— Нет, так я не играю в кошки-мышки… — сказала клоуниха в кедах. — Я почтенная дама и лучше сама конфеты съем…

Артист в роли раскрашенной тетушки уже хотел плюнуть и уйти в гримерную, но высунувшая из-за колоны ножка девушки в манящем реверансе снова привлекала его больное внимание.

— Ах вот оно что… — опять плотоядно улыбнулся клоун-тетка. — Кажется, у меня очередная поклонница… Ну, постой, деточка!

И он, громко шлепая свои кедами, побежал за колонны, по-хищнически расставив широко руки в надежде схватить провоцирующую ее девушку. Потом произошло нечто очень странное, и как потом рассказывала следственным органам гардеробщица, крестясь и охая, Игорь Игоревич, в этот день находящийся в привычном амплуа тетушки Моти, по какой-то причине присел у колонны, хватаясь за шею, и как-то захрюкал. Прибежавшая на зов свинка Чарли, только что освобожденная из плена туалета, напрасно слизывала с его побледневшего лица сахарную пудру. Подошедший затем клоун в зеленом костюме также не мог понять, почему вдруг прежде дышащий здоровьем его коллега-артист решил присесть на пол, выронив под ноги себе конфеты, пока не увидел вздувшийся участок кожи на шее от укола.

— Петровна, скорую! Игорю Игоревичу плохо, — закричал тощий клоун и гардеробщица Петровна с криками «Батюшки» побежала куда-то вместе с мешающимся под ногами Чарли.

В это время серая тень незаметно проскользнула мимо колоннами к выходу и, слившись с потоком людей, идущих по тротуару, окончательно исчезла из памяти работников цирка, как нечто фантомное и нереальное. Следствию так и не удалось установить личность девушки, и согласно отслеживающим ее перемещение видеокамерам ее след благополучно терялся где-то у метро Цветной Бульвар. В свою очередь, клоун Игорь Игоревич был мертв. Сей неоспоримый факт и зарегистрировала приехавшая через пять минут бригада скорой помощи. Конечно, они для вида на глазах заплаканных артистов делали искусственное дыхание пострадавшему и массаж сердца, вкалывали адреналин и другие оживляющие препараты, зная заведомо, что это никак не поможет воскрешению из мертвых.

СОБЛАЗНЕНИЕ МЕДСЕСТРЫ

У процедурного кабинета собиралась очередь. В коридоре напротив дверей располагались небольшие диванчики, обтянутые дерматином и кое-где уже порванные. На них в основном садились пожилые люди. Молодежь стояла поодаль, изредка переговариваясь. Приглашали по одному. Василий Петрович зашел без очереди. Его все уважали и между собой звали генералом. Он попал в отделение уже на симптоматической стадии и, словно стыдясь своего диагноза, уверял каждого, что стал жертвой заговора иностранных спецслужб, подсунувших ему на полигон сомнительного качества нигерийку.

— Можно, Настенька? — спросил он, дергая за ручку двери. — Я за витаминчиками.

Витаминчиками назывался курс антибиотиков, который прокалывали всем поступившим в течение первой недели.

— А, Василий Петрович! — улыбнулась молодая девушка в белом халате. — Вы как всегда первый на амбразуру.

Это была очень хорошенькая медсестра, свеженькая, с очаровательной улыбкой и большими добрыми глазами, в которых светился альтруизм. Эти глаза напоминали Василию Петровичу крепкий кофе, который был противопоказан ему по причине слабого сердца.

— Приспустите штаны, пожалуйста.

Василий Петрович вздрогнул и повиновался.

— Эх, Настенька, с таким поставленным голосом можно и в генералы!

Настя ловко набрала в шприц лекарство и посмотрела на сморщенные ягодицы старика. У нее не было чувства брезгливости, а, наоборот, она умела сочувствовать, что являлось большой редкостью среди работников медучреждения. Василий Петрович знал это качество медсестры и особо ценил дружбу с нею.

— Ну, сегодня мы, наверно, левую осчастливим, — продолжала Настенька делать свою работу.

Она так ловко сделала укол, что Василий Петрович ничего даже не почувствовал, хотя антибиотики были ужасно болезненные. Он мог от них отказаться, так как знал лично профессора, который разрабатывал их, и был уверен в их бесполезности, но возможность общения с Настей не хотел упускать.

— Ну, вот и все! — сказала она и сделала пометку в своем журнале. — Сегодня последний укол. Поздравляю! Через неделю Михаил Александрович назначит Вам свой чудо-препарат, как и обещал.

Василий Петрович прижал ватку со спиртом к кровоточащей ранке и подтянул штаны.

— Спасибо, Настенька. А что Вы делаете сегодня вечером?

Медсестра засмеялась. Ей удивительно шел белый халатик. Василий Петрович позволил себе барской рукой отодвинуть слегка его краешек. Он догадывался, что его обладательница не носила лифчиков.

— Какие яблочки! — не смог скрыть восхищения старый разбойник.

Он считал себя местным гуру в больнице, которому простительно было все. К тому же, к его выходкам так привыкли, что практически не обращали на них внимание.

— Как Вам не стыдно, Василий Петрович, в Ваши-то годы! — и Настя кокетливо закрыла свои прелести от постороннего взгляда.

Затем она подошла к шкафчику с медикаментами и зарядила новый шприц. Василий Петрович любовался ее совершенным телом, словно вылепленным умелым скульптором, тем, как она профессионально работает, и на сердце ему стало досадно. Он почувствовал себя опустошенным пошлостью старым шутом и такой контраст с молодой жизнерадостной девушкой выбил его из колеи.

— Вы уж простите меня, старика, но я просто сон потерял, все Вы у меня в голове, — попробовал он сделать комплимент, но медсестра шаловливо пригрозила пальчиком и крикнула в сторону коридора.

— Следующий!

В это мгновение в процедурный кабинет ворвался новый пациент почему-то с перевязанной шарфом головой, и Василию Петровичу пришлось ретироваться. И все же напоследок он галантно подошел к медсестре, взял ее маленькую, почти детскую ручку и поднес к своим иссохшим вялым губам.

— Merci, — сказал он по-французски, целуя каждый ее пальчик до умопомрачения и при этом жадно, с надеждой, смотря в ее огромные кофейные глаза.

— No passaran! — подыграла ему Настя, засмеявшись, но Василию Петровичу стало еще досаднее.

Ему было немного жаль вот так просто выходить, в голову пришла нелепая мысль выгнать к черту этого контуженного и закрыться с Настенькой тет-а-тет. Он был уверен, что она ему не откажет в любезности, пусть и без поцелуя и даже интимности, все-таки сама болезнь обязывала его соблюдать осторожность. Он просто прижмется к этой груди, закроет глаза и будет слушать, просто слушать, как бьется ее горячее невинное сердце, и ронять слезу. Да, ему ужасно захотелось заплакать и расписаться в своей безнадежной немощности, и Настя могла понять старика, как никто другой.

Василий Петрович шел по больничному коридору с удручающим видом. Одной рукой он держался за ягодицу, укол начинал действовать и болезненно пощипывать. От этого на лице Василия Петровича появлялась нездоровая мимика. Он машинально кивал знакомым по палатам, которые шли ему навстречу. Ему было грустно, как никогда. И не от того, что не удалось хорошенько потрогать эти «спелые яблочки», а от того, что эти вот «спелые яблочки» справедливо достанутся другому, не ему, Василию Петровичу. «Эх, годков бы двадцать пять сбросить», — вздыхал он, шаркая тапочками по обшарпанному полу.

Наконец, он дошел до своей палаты, все еще погруженный в свои мысли и грузно опустился на кровать у окна. Вечерело. Там за окном шел снег. Он ложился на мокрую землю белыми пушистыми хлопьями. Люди, закутанные в пальто и куртки, сновали по узким тротуарам, по шоссе мчались машины и автобусы, толпясь у светофоров на перекрестках. Все куда-то спешили, суетились, а в больнице жизнь текла своим чередом, по своим правилам. Василий Петрович медленно скинул со своих ног тапочки и широко зевнул.

— Уже не растает, — кто-то тоже зевнул за спиной старика.

И Василий Петрович невольно оглянулся.

— А, это ты Алеша… — узнал он своего соседа по палате. — Я и не заметил тебя, прости. Все ушли, а ты чего на выходные остался?

Мужчина, которого Василий Петрович, назвал Алешей, пил чай с печеньем из кружки. Ему было на вид около тридцати пяти. Это был высокий мужчина крепкого телосложения, красивый брюнет. Таким, по наблюдениям Василия Петровича, всегда выпадал хороший пасьянс в жизни. Держался он уверенно, ни на что не жаловался, процедуры пропускал да и вообще выглядел не больным.

На самом деле мужчину звали не Алешей, просто Василий Петрович всех мужчин моложе себя называл Алешами, называл по-отечески, ласково, так что никто на него и не обижался за это.

— Товарищ генерал, я ж Вам говорил… Некуда мне идти.

Василий Петрович вспомнил, как Алеша вскользь упомянул, что его бросила жена, выгнав из квартиры, и идти ему в прямом смысле некуда, а тут подвернулась хорошая возможность проваляться в больнице пару недель с кормежкой да телевизором.

— Эх, Алеша… Добрый ты малый, я б на твоем месте твою не благоверную в бараний рог скрутил.

— А зачем? Я на нее не в обиде, все правильно она делает, умница. Ну, а на счет совместной жилплощади, то считаю, что мужчина, если уходит из семьи, должен уходить только с зубной щеткой и все оставлять своей бывшей жене и детям. Ведь тогда теряется ценность прошлых чувств, а они ведь были… Эти чувства…

Василий Петрович покачал неодобрительно головой. В своей жизни он привык действовать резко, рубить с плеча. Такое великодушное поведение Алеши по отношению к изменившей жене выглядело в глазах бывшего генерала, по меньшей мере, глупым.

Как все же удивительна психология человека, который попадает в больничную палату, где все напоминает о том, что все не вечно под луной. И вот в таком подвешенном состоянии этот человек раскрывается, словно бутон цветка. Как попутчик в поезде, он начинает философствовать о жизни с первым попавшимся человеком, с которым временно связала судьба, совсем не зная его, но уже испытывая внутреннюю симпатию, рассказывать о себе и других, о том, что его мучает и волнует, и в этом откровении рождается очаровательная истина, которая очеловечивает рассказывающего. Это уж потом, выйдя за пределы больницы, человек снова надевает на себя панцирь, его уже толкают враждебные личности, от него что-то хотят, кому-то он уже мешает, начиная невольно делить с окружающими свой город. Он снова погружается в агрессивную среду, где каждый сам за себя, и в этой черствости и ущербности никто не замечает, как красиво идет снег.

Василий Петрович развернулся от окна в пол-оборота, погладил свой обвисший живот. В голове у него все еще маячил образ молоденькой медсестры.

— Да уж, история, — задумался генерал, — а я тебе хотел предложить развеяться. Ключи от машины своей дать. Все равно стоит на больничной парковке, ржавеет.

— Спасибо, товарищ генерал. Может, и покатаюсь сегодня. А Вы сами что тут сидите?

— Да куда мне с больной ногой! Проклятый диабет.

Алеша искренно пожалел генерала. Он представил его в самом расцвете сил, полного надежд, нравящегося женщинам, а тут перед ним сидел обрюзгший, смертельно больной старик с понурым взглядом, который даже не очень-то и верил в чудодейственные процедуры этого медицинского учреждения.

— Ну, тут вроде и не такое лечат, — обнадежил он соседа по палате. — Наш профессор — голова. Главное иммунитет поднять.

— Верно, иммунитет поднять давно нужно, а ты все чай из пакетика хлещешь, не надоело ли? А не выпить ли нам что-нибудь покрепче, а?

С алкоголем генерал был всегда на «ты». В свою молодость, да и не только, пил он обычно много и беспощадно, благо имел отличную печень. Собутыльники его, какими бы крепкими парнями не казались, практически всегда сваливались с ног, а вот Василий Петрович только начинал веселиться.

— Покупать ничего не нужно. У нас бюджетное отделение. — И Василий Петрович достал из-под своей кровати литровую банку медицинского спирта. — Сестрички угостили.

— Ну, Вы даете, товарищ генерал! Вот что значит старая гвардия! — ухмыльнулся молодой человек, воодушевленно слезая с койки.

Василий Петрович открыл банку.

— Фронтовые сто грамм, — прокомментировал он. — Любой недуг излечивают.

— Крепок черт! — понюхал Алеша спирт.

Он стоял у кровати генерала, такой высокий и сильный, что Василий Петрович невольно позавидовал этой зрелой молодости. Он взял у молодого человека банку спирта и отхлебнул оттуда. Спирт обжог гортань, но Василий Петрович даже не крякнул. Затем он плеснул Алеше немного огненной жидкости в кружку.

— Пожалуй, надо разбавить водицей, — решил Алеша и пошел к умывальнику.

— А я никогда спирт не запиваю, — похвастался Василий Петрович. — Между первой и второй промежуток небольшой!

И генерал снова отхлебнул из банки. Он почему-то вдруг стал раздражаться на Алешу, ему не хотелось с ним чокаться. Он опять подумал о хорошенькой медсестре, понимая что время его безвозвратно прошло. Язык заплетался, в глазах появились стариковские слезы.

— Эх, хороша горилка! — прилег он на койку. — Вот раньше я мог целый литр чистого на грудь принять и хоть в атаку иди, а сейчас от одного глотка глаза закрываются.

— Вы, Василий Петрович, не засыпайте. Сейчас температуру мерить будут, — предупредил Алеша и открыл кран.

— Температура! Что ее мерить? — ответил Василий Петрович, удобно расположив свою лысую голову на подушке, — комнатная температура она и есть комнатная.

Сказав это, Василий Петрович широко зевнул и, так сказать, без извинений задремал по-стариковски. Молодой человек заботливо накрыл его байковым пледом, притушив настенную лампу, а затем и верхний свет. Он стоял у окна рядом с кроватью генерала и сам смотрел на этот падающий снег и думал о чем-то. Потом он, очевидно, увидел ключи от машины среди таблеток, лежащие на тумбочке генерала и взял их.

В этот момент скрипнула дверь.

— Т-сс! устал старик, — прошептал Алеша.

— Что-то Вы рано на боковую. Возьмите градусник! — узнал генерал сквозь полудрему строгий голос Настеньки, и у него сразу подскочило давление.

Ему вдруг живо представилось, как он весь в наградных орденах, а молоденькая медсестра сидит у него на коленях и обнимает за шею.

— Ну, чудо-девка, чудо! — прошептали его губы едва слышно. — Лучше бы мне вместо нигерийки эту деваху подсунули… Эх…

— Бредит, кажись, — прошептал опять Алеша над ухом.

Василию Петровичу стало опять обидно, что его перепил какой-то щенок. Он попытался открыть глаза, но силы оставили его, и ему ничего не оставалось, как принять величественный вид поверженного в сражении ратника. Запах парфюма вперемежку с медикаментами приятно защекотал ему ноздри. Медсестра холодной рукой коснулась его влажного лба.

— Да нет, живой он! — засмеялся Алеша.

— Ну, как же так Вы меня подводите! С его-то сердцем, а? — обеспокоилась медсестра. — Мне не нужны сегодня трупы, понимаете? А если комиссия?

— Комиссия подождет, — улыбнулся Алеша и, очевидно, попытался обнять девушку.

Мужчина заметил, как робеет она перед ним и избегает взгляда. В последнее время он жил одним мгновеньем, и сейчас, когда эта молоденькая симпатичная медсестра была рядом с ним, он вдруг понял, что надо действовать. Он редко ошибался, особенно на счет женщин. Развод с женой лишил его каких-то обязательств, хотя он все еще носил по привычке кольцо на пальце. Он знал, что нравится Насте и что она это плохо скрывает из-за своей неопытности.

— Пустите меня, пустите! — вскрикнула она, испугавшись его напора.

— Да я тебя и не держу. Ты сама меня держишь, — шепнул он ей на ушко.

Может быть, она хотела оттолкнуть его от себя, но в какой момент задержалась, замерла, и их глаза встретились. Между ними разгорелась искра, та самая, что давно тлела все эти две недели нахождения этого «блатного» в палате, и вот сейчас яркой вспышкой озарила полутемную комнату.

— Походу, у Вас белая горячка, больной! — ответила Настя, учуяв в дыхании мужчины запах свежего спирта и, вырвавшись из его объятий, направилась к выходу. — Кто Вам разрешил распивать спиртные напитки? Я обязательно сообщу об этом Михаилу Александровичу.

Сообщать девушка, конечно, о нарушениях не собиралась, но ей стало не по себе от возможной близости с этим мужчиной и, вся красная от волнения она остановилась у дверей, ощущая себя здесь немного комфортнее и безопаснее. Она все еще сжимала в руке градусники, и вся эта ситуация приставания к ней прямо в палате выглядела нелепо. В конце концов, она здесь медсестра, а он пациент. Каждый должен знать свое место. А, может, она что-то неправильно поняла, может она дала сама повод? В этих раздумьях, она даже не заметила, как мужчина подошел к ней сзади.

— Не уходи, — сказал проникновенно он, целуя ее нежно в шею. — А как же долг Гиппократу?

Ей до дрожи понравился этот чувственный поцелуй, и она повернула к нему голову, понимая, что ее сильно влечет к этому мужчине.

— Я уже говорила, что у Вас жар, и Вам нужен покой… — прошептала она, хватаясь за ручку двери.

Но это было больше инстинктивно. Девушка уже словно плыла по течению, и это течение подхватывало ее, словно щепку, кружило в водоворотах, несло в неизвестные дали. Голова закружилась от наслаждения, а мужчина словно дразнил ее, слегка касался теплыми губами уголков ее приоткрытого для поцелуя рта. Она опять уловила запах спирта с шоколадным печеньем, и слегка улыбнулась.

— Когда ты так улыбаешься, мир становится лучше, — прошептал он еле слышно, целуя ее загадочную улыбку.

Какое-то время они так и стояли, целуясь. Он обнимал ее и гладил, она прижималась к нему. Потом мужчина подхватил ее и, не встречая сопротивления, уронил на ближайшую койку. Ее волосы разметались по подушке, халат расстегнулся, обнажив ее девичью грудь.

— Нас могут увидеть, — испугалась опять она, когда он склонился над ней, любуясь ее девственным телом.

— Я быстро, — ответил он.

И все действительно произошло быстро. Она толком ничего не успела почувствовать. Затем она выскользнула из-под мужчины, и, в спешке схватив свое нижнее белье, выбежала в коридор, поправляя на ходу халат и прическу.

ЖЕНЩИНА В МУЖСКОЙ ШЛЯПЕ

Среди вооруженных автоматами незнакомцев в балаклавах, так нагло и бестактно ворвавшихся в спальню профессора на первый план выдвинулась одна странная личность в штатском.

— Здравствуйте, Михаил Александрович, — обратилась странная личность к профессору, приподнимая в знак приветствия над собой обычную мужскую шляпу.

Голос у нее оказался женским, вполне располагающим, но с отчетливыми властными нотками.

— Здравствуйте… — еле вымолвил профессор, искренно не понимая цель визита к нему с утра пораньше вооруженной группы.

Такие вещи с ним прежде не случались, и он пребывал в состоянии откровенного шока, предполагая, что на работе случилось нечто вроде из ряд вон выходящее.

Затем эта странная личность с коротко стриженой головой довольно бесцеремонно прошлась по комнате, пристально рассматривая на стене семейные фотографии в рамочках и несколько раз даже присвистнула. Ее совсем не смущали медлительность и растерянность хозяина квартиры, который, протирая свои заспанные глаза, все еще надеялся, что все это ему снится.

— В чем собственно дело? — наконец не выдержал профессор, опасаясь какого-то несвойственного ему разоблачения.

Тучи действительно сгущались над ним. Уж больно внимательно эта странная личность вглядывалась в различные, с виду даже обычные предметы в спальне профессора. Вскоре задетое за живое мужское чутье определило безошибочно в вошедшей все признаки довольно эмансипированной и независимой женщины. Такая женщина знала себе цену и всегда получала то, что она хочет, без компромиссов.

— Я имею право на личную жизнь! — возмутился все же Михаил Александрович, подозревая, что его сейчас начнут обвинять в беспутном поведении. — Мы живем в свободной стране…

Но женщина в мужской шляпе, казалось, совсем не слышала его возмущения и, резко присев на корточки, что-то подобрала осторожно с ковра и приблизила к своему лицу. Глаза ее по-хищнически вспыхнули, словно она нашла какую-то очень важную улику или напала на нужный след.

— У Вас есть плюшевые игрушки? — спросила она, не глядя на профессора.

— Зачем мне игрушки!? — недоумевал тот. — Никаких игрушек у меня отродясь не было! У нас только собака.

— Собака… — повторила задумчиво наглая гостья и сдула с ладони то, что нашла на ковре. — Что ж! Обычный клочок шерсти, уже неплохо.

Она еще прошлась по комнате, впиваясь внимательным взглядом в то, что казалось ей подозрительным. Ее внимание привлекла вдруг расклеенная на всю стену фотография толстого тюленя, вылезающего из проруби где-то в заполярном круге. Она вопросительно взглянула на профессора, словно требуя у него объяснений.

— Вы не имеете никакого права обыскивать мою квартиру! — не выдержал профессор. — Я буду жаловаться! У меня большие связи! Вы еще пожалеете, что нарушили мой покой!

— Бросьте все эти либеральные замашки, Михаил Александрович, — и женщина в мужской шляпе миролюбиво улыбнулась. — Дело не терпит отлагательств. К тому же, я всегда за неформальную обстановку, так сказать, за встречу без галстуков!

Профессор посмотрел на стоящую на пороге спальни группу захвата и про себя подумал, что лучше бы они вправду были в галстуках.

— Люди обычно в таких условиях откровенны, — продолжала женщина в мужской шляпе. — Ах, да… Вы, должно быть, стесняетесь давать показания при своей… — она как будто вспомнила, что в комнате находится еще посторонняя, и дала приказ своим, чтобы они проводили эту девицу на кухню и заодно проверили ее по базе данных дальневосточных проституток.

Профессор аж взмахнул от возмущения руками и случайно задел стоящую на тумбочке стеклянную банку камфорного масла. От этой неловкости он даже зажмурился, ожидая непременно звука битого стекла, но женщина в мужской шляпе ловко подхватила баночку налету и, открутив крышечку, с интересом понюхала содержимое.

— Не волнуйтесь, это не наркотики, — злобно прорычал Михаил Александрович, напялив на глаза свои очки. — Я, знаете ли, простудился вчера на холодном ветру и пригласил Светлану Николаевну растереть мне грудь. Я в этом решительно не нахожу ничего предосудительного…

— Конечно, конечно, — и это издевательское «конечно, конечно» совсем не понравилось профессору.

— Может быть, Вам лучше присесть? — предложил он, собрав всю свою волю в кулак и изображая из себя человека, ничем не обремененного. — Просто раздражает, когда надо мной стоят.

— Что ж, если Вам угодно, — и в руке женщины оказался стул из красного дерева, подаренный профессору когда-то министром здравоохранения за добросовестный труд. — Чудная вещица!

Михаил Александрович отметил крепкую хватку незнакомки, так как та одной рукой оторвала от пола довольно громоздкий стул и поставила его перед профессором, повернув от себя изогнутой спинкой. Потом эта обладательница сверхчеловеческих сил вызывающе присела, выставив напоказ свои роскошные кожаные сапоги. Слава богу, она была в штанах, а не в юбке, иначе профессор мог без труда определить марку бренда ее нижнего белья.

«Вот бы такие сапожки моей лапотулечке… И размер вроде тот» — пронеслось совсем не вовремя в голове нашего ловеласа, который вдруг сконфузился, потому что в этот момент произошел самый настоящий эксцесс. Его «лапотулечка» вырвалась из рук стражей порядка (они, если честно, ее особо и не держали) и, выбежав из кухни, бросилась со слезами на высоко вздымающуюся от волнения грудь Михаила Александровича.

— Я Вас не брошу, я за Вами на каторгу пойду! — ревела Светочка, пока ее оттаскивали в сторону два вооруженных амбала.

— Зачем же на каторгу? — улыбнулась женщина в шляпе, когда доведенную до слез Светочку сопроводили вновь на кухню. — Сейчас времена другие. Сажают рядом по месту прописки.

Профессору стало очень страшно. Он так и лежал в постели, прикрываясь одеялом. В комнате было слышно, как стучат настенные часы над сервантом.

— Кто Вы? — вздохнул он обреченно, когда они остались наедине.

Женщина в мужской шляпе достала из кармана пиджака красное удостоверение с гербовой печатью и довольно игриво махнула им перед Михаилом Александровичем.

— Можете называть меня Роберта, — улыбнулась она, все также сидя на стуле задом-наперед. — Я возглавляю расследование очень опасного преступления, и у меня есть все полномочия, чтобы арестовать любого, кого сочту нужным.

— Я так и предполагал, что все это добром не кончится, — побледнел он, чувствуя, как холодный, липкий пот течет по спине.

«Что скажет Катя, когда вернется и узнает, что я в тюрьме. О, Боже! Ей в ее же положении нельзя волноваться… Какой я несчастный…» — и он живо представил себя в гремящих кандалах в темных застенках подвалов на Лубянке.

— Вы можете довериться нам, Михаил Александрович. Чистосердечное признание облегчает наказание, — и женщина в шляпе расстегнула верхнюю пуговку на своей блузке, словно намекая, что собирается провести допрос с пристрастием.

— Я сразу скажу Вам, Роберта э… — профессору было неудобно обращаться к этой страшной для него женщине без отчества, и этим тянущим «э…» он как бы выпрашивал себе подсказку, но Роберта не пожелала раскрывать имени своего отца.

— Вы, Михаил Александрович, являетесь заведующим подведомственного медицинского отделения… — словно подсказывала ход беседы собеседница в шляпе.

— Так точно, — кивнул он.

— В Вашем отделении проходят лечение лица, относящиеся к военным и силовым структурам.

— Не только… В 2002 году мы открыли коммерческое направление для всех желающих, независимо от воинского звания.

— Чем это все было вызвано, позвольте спросить?

Профессор даже истерично хихикнул.

— На одних подведомственных больных кашу не сваришь. К тому же, страховые компании мухлюют. А Вы знаете, сколько больнице обходится одно лишь отопление? К тому же, нас истязают проверками и постоянно штрафуют на кругленькие суммы. Неукомплектованный штат, отсутствие диагностических методик, необоснованное невыполнение медицинских услуг… Прицепиться можно к чему угодно!

— Да, я уже ознакомилась с отчетами этих поверок за прошлый и позапрошлый год, — кивнула женщина в шляпе. — У Вас даже есть случаи, которые нанесли вред здоровью и жизни людей.

— О… это единичные случаи на фоне общей статистики… — стал оправдываться профессор.

— И все же какая-то удручающая картина складывается, Михаил Александрович.

— Конечно, удручающая… Мне постоянно нужно думать о том, достаточно ли чистый халат на медсестре, имеются ли в наличии медицинские маски или выдержит ли котельная этой зимой, и все это вместо того, чтобы заниматься научной работой в области развенчания мифа о «неизлечимости неизлечимых болезней».

— Что за миф?

— Дело в том, Роберта Э, лечат сейчас не болезни, а симптомы.

Женщина в шляпе пожала плечами.

— Я ничего в этом не понимаю, профессор. Вы хотите признаться, что занимаетесь откровенным шарлатанством, пользуясь невежеством своих пациентов?

— Не совсем в моем случае, — засмущался профессор. — Но в какой-то степени да… Лечение человека самим человеком преступно! И я восстал… Да, восстал!

Михаил Александрович даже приподнялся, но под тяжестью невыносимого взора Роберты снова присел на кровать и поник головой.

— Ну что Вам рассказать, чтобы Вы поняли… Ну вот, допустим, что-то случилось с Вашей почкой.

— С моей?

— Ну, предположим с Вашей.

— Нет, давайте лучше с Вашей.

— Ну, хорошо с моей. Будь по Вашему, — согласился профессор, махнув рукой.

На этой раз он смахнул с полки рамку своей бывшей супруги, и это был явно дурной знак, предупреждение. Женщина в шляпе была уже готова к такой ситуации и, легко поймав рамку, аккуратно вернула ее на место.

— Продолжайте, Михаил Александрович, — сказала она.

— И вот Ваша… о нет, моя почка перестала чистить азотистые соединения так, как она должна это делать. Что происходит в этом случае?

— Вопросы здесь задаю я, — поправила его Роберта.

— Простите… — виновато вымолвил он.

— Давайте, по существу, Михаил Александрович… Мы с Вами, профессор, все-таки не на экзамене в медицинском училище.

— Ну, в общих чертах, я могу поднять самого безнадежного больного, скажем, умирающего, ну, скажем, за пару дней… — его глаза просияли. — И это только начало испытаний.

— Вы? Безнадежно больного? За пару дней? Попахивает опять мошенничеством, профессор… — прищурила взгляд Роберта, поправляя на голове шляпу.

— Вы понимаете, что нет понятия иммунодефицита? — разошелся уже профессор. — Это все один сплошной обман. Человек сам себя может вылечить. Нужно только включить у каждого из нас нужную кнопочку и все! Понимаете… все! И никакие врачи будут не нужны! Идет мгновенная регенерация тканей… Запускаются такие скрытые силы в человеке, что никому из нас даже не снились.

— Звучит неубедительно… — заметила женщина в шляпе, не очень разделяя оптимизм профессора. — Особенно, если учесть, что записаться к Вам на частный прием стоит дорого…

Профессор смутился и даже покраснел.

— Ну, во-первых, для некоторых льготных категорий это стоит гораздо дешевле…

— И все же…

— Дело в том, что если мы начнем лечить всех желающих по доступным ценам, тут выстроятся такие очереди…

— Все ясно.

— Так я свободен?

— Не совсем.

— Тогда объясните мне, пожалуйста, в чем меня обвиняют? — спросил профессор, находящийся в полном замешательстве.

Роберта наклонилась вперед, передав Михаилу Александровичу фотокарточку. Затем она облокотилась на спинку стула и свела руки в замок в ожидании ответа.

— Ах, это…! — вздохнул облегченно профессор. — Конечно, я нарушил некоторые внутренние правила, что положил на резервное место постороннего…

— Ну, во-первых, не такой он уж и посторонний, этот посторонний… — строго поправила его Роберта. — Если курс Вашей терапии стоит…

— Да, что Вы говорите! — возмутился Михаил Александрович, перебив ее. — Этот человек деньги никакие не платил. Он не больной. Просто моя супруга привела его ко мне пару недель назад с просьбой дать ему возможность переждать сложные времена у меня в отделении. Говорит «Он мне жизнь спас, ну и ты его тоже спаси. Недельки две не больше отлежаться нужно». Этого паренька, видите ли, из дома жена выгнала. Бракоразводный процесс на носу. Я просто не мог Катерине Андреевне отказать по-родственному. Ну не селить же его у себя дома, в конце концов?

— И, конечно, Вы даже не удосужились уточнить его личность?

— Я никогда не спрашиваю паспорта у друзей моей жены! — гордо ответил Михаил Александрович.

— Могу ли я в таком случае поговорить с Катериной Андреевной?

— К сожалению, или, к счастью, ее сейчас нет дома, — и профессор сглотнул слюну, чувствуя, что некстати впутал свою бывшую супругу в эту темную историю. — Она вчера улетела в Турцию, чтобы хорошенько набраться сил перед родами. Катерина Андреевна находится в положении, второй месяц, крайне ответственный срок, и ей ни к чему лишние волнения. Может, я могу Вам сам в чем-то помочь?

Головная боль отпустила Михаила Александровича. Ему вдруг захотелось, чтобы все эти посторонние люди, нарушившие его сладкую идиллию субботнего утра, куда-то исчезли, и к нему вернулась в комнату «его Светочка». Он с тревогой и недоумением уже слышал не ее жалобное всхлипывание на кухне, а, наоборот, хихиканье и смешки. Там шумели чашки и блюдца, в комнату тянуло ароматным утренним чаем.

Роберта поднялась со стула и медленно прошлась по комнате.

— Он Вам говорил, чем он занимается, какие у него планы? — вдруг спросила она.

— Ничего решительно, — покачал головой профессор. — Я же говорю, что внял просьбе супруги — устроить его в отделение на пару недель, и мне нет дело до его планов. Может Вы мне все-таки скажете, что произошло?

Роберта опять молчаливо прошлась по комнате, подошла к окну и отдернула штору. Резкий свет на мгновение ослепил профессора. Там, над крышами московских многоэтажек, всходило тусклое осеннее солнце.

— Сегодня ночью в Вашем отделении произошло преступление, — вдруг сказала женщина в шляпе, посмотрев с тоской в окно.

— Преступление? У меня в отделении?

— Да, преступление, — повторилась задумчиво женщина в шляпе, наблюдая, как за окном начинает идти легкий снежок, затем повернулась к профессору.

— Этой ночью самовольно ушла с работы дежурная медсестра Дьякова.

— Настенька? Что за шутки Вы говорите? — недоумевал профессор. — Она очень ответственный работник

— Никто с Вами, Михаил Александрович, и не шутит. Камеры видеонаблюдения запечатлели, как Ваш посторонний (Вы держите его фотокарточку) выходит из больницы вместе с Дьяковой. И это еще не все, профессор. Кто-то проник в Ваш кабинет и открыл сейф. Возможно, украдено что-то ценное.

— Невозможно! — побледнел Михаил Александрович. — Невозможно представить!

— А Вы представьте, профессор, — и Роберта присела на не заправленную постель, положив руку на кобуру пистолета.

«Эта баба и глазом не моргнет, как меня пристрелит при попытке бегства или сопротивления. С ней шутки плохи!».

Профессору вдруг стало очень страшно. Он даже захотел вскочить и броситься бежать, и почему-то к окну и головой вниз.

— Отрабатывается версия, что Дьякова оказывала сопротивление преступнику. Ее могли взять в заложники…

— Немыслимо! Немыслимо! — запричитал профессор, хватаясь за голову.

— Вот-вот, и я говорю немыслимо! — согласилась Роберта, усмехнувшись. — Что Вы хранили в сейфе?

— Там хранится вся документация по моему изобретению, образцы лекарств, но я хочу сказать… Сейф невозможно открыть без шифра. Шифр знаю только я.

— Но, может быть, шифр подобрали..

— Невозможно! — и Михаил Александрович аж засмеялся. Но в этом смехе чувствовалась нервозность. — Невозможно подобрать! Двенадцать цифр, миллионы комбинаций! Я не такой олух, как Вам могло показаться. Кроме того, я меняю эти цифры раз в неделю.

— Как же Вы их запоминаете? Может быть, кто-то нашел клочок бумажки с Вашими записями?

Женщина в шляпе вдруг удивленно посмотрела на профессора, который, откинув одеяло, стал стаскивать с себя семейные трусы и выворачивать их наизнанку.

— Да, да… — говорил он, воодушевляясь. — Чтобы не забыть, я записываю такую сложную комбинацию вот здесь, если хотите… Я Вам все покажу…

— Достаточно, — и Роберта остановила Михаила Александровича жестом. — Так я и думала. В деле замешана группа лиц, возможно, иностранные спецслужбы. Давайте определимся, Михаил Александрович, кто имел доступ к Вашим трусам в последнее время?

— О чем Вы? — возразил профессор. — Как можно кого-то подозревать?! Торжественно заявляю, что давно несу монашеский постриг, и не впутывайте сюда моих женщин. Они чисты и невинны…

В этот момент из кухни вышел один из балаклавшиков и, совсем не обращая внимания на странную сцену, что-то прошептал женщине в шляпе. Затем так же безучастно, но при этом не убирая со спускового крючка пальца, направился вновь на кухню. Кукушка из настенных часов вдруг подала голос, высунувшись из створок, и Роберта, взглянув на профессора, покачала головой.

— Вам придется последовать за нами и дать более подробные объяснения. Одевайтесь, Михаил Александрович. И чем быстрее, тем лучше. Это в Ваших же интересах.

— Вы шутите?

— Вовсе нет.

— А как же Светочка? Она совсем одна в этом чужом для нее городе…

Профессор весь задрожал, вид у него стал еще более поддавленный. Он долго искал под кроватью тапочки, очки все время наползали ему на нос, и он злился на них, но ничего не мог с этим поделать.

— Светочка Ваша уже дала показания и может оставаться здесь, под подпиской о невыезде, разумеется, — решила Роберта после некоторого молчания. — У нас к ней претензий пока нет.

СОБИРАЙСЯ, УЕЗЖАЕМ!

Было около часа ночи. Больница давно погрузилась в сон. Лишь изредка в полутьме коридора мелькали одиночные тени курильщиков. Для перекура нужно было выходить на улицу, но больные ночью пренебрегали этим правилом, закрывались в туалете или «дымили» на лестнице между этажами. Дежурный медперсонал в прямом смысле закрывал на это глаза, то есть спал, либо расположившись за специальным столиком в коридоре под тусклой лампой, либо в комнате отдыха на одной из кушеток. Безусловно, все это создавало некие неудобства, особенно для тех, кто выходил по нужде. В таких случаях им приходилось подолгу стоять у дверей туалета, прислонившись спиной к стене, периодически дергать за ручку или навязчиво покашливать, пока застигнутый за преступным занятием курильщик не соизволит выйти наружу.

Но были среди полуночников и такие, кого мучила бессонница или боли после недавно проведенной операции. Чтобы не тревожить соседей по палате, они уходили в конец коридора, в оранжерею, представлявшую собой буйно разросшиеся джунгли в горшках. Там можно было уединиться от всего мира, поговорить с кем-то по телефону, да и просто в одиночке поохать. Обычно таких постанывающих примечала медсестра, просыпающаяся на звуки стенаний, и, выкрикнув из середины коридора, предлагала сделать обезболивающий укол. Потом она, учуяв запах табака, начинала целую тираду ругани, что пожалуется профессору и всех нарушителей выгонят из больницы за нарушение режима. И потом все замолкало.

В столь поздний час на лестничной клетке между этажами двое больных в пижамах и тапках разговаривали негромко о рыбалке. Они уже успели покурить, но любимая тема задержала их. Это были мужчины за сорок. Судя по всему, заядлые рыбаки, ранее не знающие друг о друге и случайно встретившиеся на лестнице. Один из них надеялся выписаться уже на следующей неделе и пойти на налима до первого льда. Якобы в это время года у этой рыбы возникает самая охота попадаться на крючок. Рыбак размахивал руками и делал движения, словно у него был спиннинг. Второй внимательно слушал и скептически хмурился.

— Что-то я не верю, что сейчас налим пойдет, — говорил он. — Рано еще.

— Нет, не рано. В прошлом году с первым снегом хорошо брал, — отвечал ему другой больной.

Оба внезапно прервали разговор, завидев зеленый халат хирурга.

— Мужики, Вы медсестру не видели? — спросил он их.

— Да кто ее знает? Может, в ординаторской дрыхнет? — ответил ему прокашливающийся рыбак, мысленно находившийся в ледяной речке и махающий спиннингом.

— Я видел, как она туда шла недавно! — его оппонент был более внимательным и указал наверх.

Хирург кивнул и направился по указанному направлению. По пути из одной из палат вышел охающий больной, и они кивком поздоровались в коридоре и разошлись. Больной пошел охать к горшкам с цветами, а хирург подошел к посту дежурной медсестры, которая отсутствовала. Он заглянул в дежурный журнал, поставил отметку и время обхода, слегка замарав столешницу кровью с перчаток. Затем он отправился в конец коридора, и там, у двери в душевой, остановился.

— Настюш, ты там? — спросил он, стукнув костяшками пальцев.

— Ага… — услышал он Настин голос.

— Там ключ от кабинета у тебя на столе лежал под бумагами, я его на гвоздик повесил, а то затеряется.

— Спасибо, Николай Николаевич. Я его как раз ищу весь вечер. Думала, Михаил Александрович, забыл сдать что ли. А у Вас что операция уже закончилась?

— Только что. Я у тебя в журнале уже расписался.

— Чего, не слышу? — переспросила Настя сквозь шум воды.

— Говорю, расписался в журнале, — повторил хирург.

— Ага…

— Там это… У нас праздник на втором этаже. Егоровна проставляется, бабушкой стала. Зайдешь?

Хирург еще хотел что-то сказать, но, так и не дождавшись ответа, пошел в комнату отдыха медперсонала. Настроение у него было очень хорошее. Он даже посвистывал. Казалось, что для него было за счастье посидеть с Настей в узком кругу коллег за чашкой чая.

Между тем, Настя долго стояла под душем, осмысливая случившееся. По ее ногам стекали струйки алой крови и уносились в водяную воронку. Все что произошло с ней, никак не укладывалось в голове. Да, она слишком долго сидела в девках, но не отдаваться же первому встречному. Пусть он и симпатичный, пусть нравится, но у него же кольцо на пальце.

— Черт! Какая дура! — выругалась она на себя.

Медсестра вспомнила, как вечером она вошла в палату, чтобы измерить температуру и раздать таблетки, как больной попытался удержать ее за руку и обнять, а она вместо того, чтобы начать вырываться, сама положила ему руки на плечи. Почему она не дала пощечину, почему не убежала? Еще бы немного, и она и в правду ушла, но почему тогда остановилась в дверях? Мужчина был симпатичен, ей очень понравился его нежный поцелуй в шею, от которого она закрыла глаза и почувствовала приятную дрожь. Да, ей захотелось больше, и в чем она виновата, если сама природа шепчет ей: «Ну, найди нормального мужика. Двадцать два года. Давно пора!»…?

Насте вдруг опять до дрожи захотелось нежных поцелуев, ласки и этих теплых касаний, еще раз почувствовать силу этого таинственного мужчины, и, может быть, услышать слова любви, которых очень не хватало тогда. Все остальное отошло на второй план, и она решила действовать.

На узком столике горела тусклая лампа с красным абажуром. Перед медсестрой лежал поднос с небрежно разбросанными градусниками, напоминая о случившемся. Она вдруг заметила капли крови на столешнице и никак не могла понять, откуда они взялись. Ей казалась ее девственная кровь повсюду, будто она наследила, словно раненая птица, и все сейчас узнают о том, что произошло с ней. Она тщательно вытерла столешницу и только тогда успокоилась, когда увидела в мусорной корзине грязные медицинские перчатки.

«А, точно, это он тут был!», — догадалась она, вспомнив вечно шастающего за ней по пятам хирурга.

Затем медсестра проверила, на месте ли ключ от кабинета директора и достала один из процедурных журналов. В нем хранились все записи о пациентах отделения. Листая станицы, с вклеенными вкладышами и снимками рентгена, она кропотливо искала нужную ей информацию. Она не помнила, чтобы этот больной проходил у нее процедуры, он вообще редко показывался ей на глаза, разве что она видела его в столовой или на прогулке во дворе больницы. Часто, когда она измеряла температуру, его койка была аккуратно заправлена. Никакого специального лечения ему назначено не было.

— Настюш, не спи, а то замерзнешь, — кто-то из медперсонала прошел мимо, и она даже не заметила, кто.

«И все же, наверно, это был гипноз с последующим изнасилованием, — решила она вдруг. — Что скажет мама, когда узнает, что я переспала с женатиком. Нет, нет! Никто вообще не узнает, потому что ничего не было».

Наконец, медсестра нашла нужную страницу.

— Так, так! — обрадовалась Настя, всматриваясь в каракули описания течения болезни.

Она знала почти всех больных своего этажа, которые проходили у нее процедуры, пересчитала их в уме, распределив по палатам и кроватям, и поняла, что данные о ее первом мужчине слишком скудны. Сама палата была блатная. В ней находился генерал с подозрением на ВИЧ, также были готовы две выписки в понедельник, эти пациенты отпросились у нее накануне. А вот последняя резервная койка — и там стоял просто прочерк, и, наверно, профессор устроил в отделение своего хорошего знакомого, миновав общие правила подведомственного учреждения.

— Так, так, — сказала она вслух, закусив от волнения губу. — Вторая группа крови, ВИЧ отрицательный, и на этом спасибо.

Собравшись с силами, озадаченная медсестра подошла к двери палаты. Ее сердце тревожно забилось, когда она потянула на себя ручку. Было темно, но от уличных фонарей вовнутрь проникал свет, и можно было различить очертания комнаты. У окна по-прежнему храпел старик. Настя сделала пару шагов почти на ощупь и остановилась. Когда ее глаза привыкли к темноте, она увидела своего больного, который лежал на спине и, казалось, тоже спал. Настя подошла к нему еще ближе, и убедилась, что он не спит, а смотрит на нее. По взгляду сложно было понять, рад он ее приходу или нет.

— А ты решительный, — сказала она.

Мужчина отодвинулся немного, освобождая место, чтобы девушка присела на кровать, но Настя не решилась, так и стояла перед ним, заметно волнуясь. Тогда мужчина поднялся и подал ей кружку с тумбочки.

— Что это? — удивилась она.

От кружки несло спиртом.

— На, выпей немножко, это тебя успокоит, — поднес он кружку к ее губам.

— А ты?

— А мне нельзя, я за рулем. Выпей за меня тоже.

Она еще раз удивилась, как легко и доверительно подчиняется этому бархатному голосу, как дорог ей блеск этих карих и умных глаз, и легкая сладостная дрожь снова прошла по ее телу. Она постаралась скрыть свой трепет, сделала слабый глоток из уверенных рук своего первого мужчины и поперхнулась.

— Вот, закуси, — улыбнулся мужчина, потянувшись за пачкой печенья на тумбочке.

— Теперь понятно, почему у тебя немного повышен сахар, — заметила она, принимая у него угощение. — Вкусные у тебя печенки… Надеюсь, не от жены…

Она кивнула в сторону его руки, на которой блестело обручальное кольцо.

— Ты любишь ее? — спросила она его, чувствуя комок в горле и как предательски выступают на ее глазах слезы.

Женатые мужчины всегда были проблемой для таких молоденьких дурнушек, как она. Мама всегда предупреждала ее о нечто подобном. Настя не желала делить своего мужчину с кем-нибудь еще. Жгучая ревность вспыхнула в груди. Это была ревность к прошлому, о котором она даже ничего не знала, ко всем тем женщинам, которые были у него.

— Поверь, мне не было ни с кем так хорошо, как с тобой, — начал он, понимая, что нужно объясниться. — Ты у меня из головы не выходишь, сам не знаю, как все так получилось. Голова раскалывается. Наваждение какое-то! Кольцо на пальце… Меня только сегодня развели, веришь? — Он стал снимать кольцо с пальца. — Ну, его к черту!

Затем он швырнул атрибут супружеской верности куда-то о стенку, чуть не разбудив спящего Василия Петровича. Тот перевернулся набок, поскрипывая пружинами койки.

— Что ты делаешь? — испугалась Настя, опасаясь, что старик вот-вот проснется. — Ты мог бы его сдать в ломбард и купить своим детям баранки.

— Баранки придется есть самим, — ухмыльнулся он. — Она сделала все, чтобы я не смог видеться со своей дочерью.

Эта новость о разводе показалась ей жутко приятной. Перед ней словно был херувим, существо со сверхчеловеческими способностями, которое говорило, но не шевелило губами. Она хотела обнять его, поцеловать в эти безмолвные губы, закружиться в танце, но стены палаты были слишком тесны для зарождающегося чувства.

Он был старше и опытней ее, он уже видел мир, а ей лишь недавно исполнилось двадцать два. Она не видела ничего, кроме этой больницы. И эта мизерная зарплата, на которой она сидела и, казалось, была счастлива, и это вечное унижение перед подругами, которые шастают по ночным клубам, все это порядком поднадоело ей. Мир давно слетел с катушек, она жаждала другого мира, мира, где есть место любви.

— Собирайся, уезжаем! — сказал он вдруг, точно услышав ее молитву.

— Но куда? У меня дежурство.

— Поедем к морю… — не слушал он ее. — Теперь мы с тобой навеки.

— Я не понимаю…

— Потом поймешь! — и мужчина поцеловал девушку.

ПО ДОРОГЕ К МОРЮ

Тонированная иномарка выехала на Каширское шоссе и помчалась в сторону области. За рулем сидел молодой мужчина в кожаной куртке, из-под которой выглядывала белая рубашка. Рядом на пассажирском сиденье сидела Настя и украдкой поглядывала на профиль водителя. Пожалуй, ему было больше тридцати, симпатичный брюнет без смазливых и сладострастных черт на лице. Задумчивый взгляд, карие глаза с поволокой, умный лоб, волевой подбородок. В этом мужчине трудно было узнать прежнего больного в помятой пижаме. Поэтому Настя еще больше робела, но в душе гордилась своим избранником. Сейчас, правда, крылья херувима куда-то исчезли, и он ей больше напоминал какого-то бандита, только благородного и доброго, который взял ее в наложницы и везет в неведомые дали.

Дорога была прекрасная. Мелькали города, поселки, какие-то закусочные и заправки. Водитель вел машину беспечно, держась за руль одним или двумя пальцами левой руки. Он все время смотрел вперед, думал о чем-то. Настя смотрелась рядом с ним маленькой серой мышкой. Она украдкой поглядывала на водителя и улыбалась. На ней было дешевенькое пальтишко и такие же сапожки, уже успевшие облупиться на мысках. Белый халат медсестры она сменила на практичные джинсы с рваными коленками и вязаный мамин свитер. Кроме того, на голове девушки была серая шапочка с забавным помпончиком, что немного смешило водителя.

— Прикольная шапочка, дай поносить.

— Да, мне она нравится, — улыбнулась девушка. — Она у меня со школы.

Когда они выезжали из Москвы, Настя хотела заскочить к маме за вещами, но передумала, опасаясь возможных сцен. В том, что мама будет против ее решительного бегства из Москвы с человеком, которого она даже не знала, как зовут, Настя была уверена на все сто. К тому же, беглецы спешили. По радио обещали непогоду, и трассу могло занести снегом, а колеса у машины были летние. Снежок уже вовсю шел, и уже к Воронежу скорость пришлось сбавить и выстроиться в ряд ползущих машин.

— Я забыла, как тебя зовут, — сказала она вдруг.

Водитель положил свободную руку ей на колено.

— А как ты хочешь, так и называй. Зайчиком, рыбкой…

— Фу, как фамильярно, — фыркнула Настя. — И все же, как твое имя?

— Ты знаешь, начиная новую жизнь, хочется сменить и имя. Вот над ним я сейчас и думаю. Может быть, Коля, а?

— Терпеть не могу Колей! Есть у нас один на работе, приставучий жуть, так его тоже Колей зовут.

При упоминании Николая Николаевича сбежавшая с дежурства медсестра нахмурилась. Она вспомнила, что этой ночью обещала зайти к Егоровне на праздник. Но, в конце концов, зачем ей нужно было лишний раз светиться перед медперсоналом и есть с коллегами тортик, словно на дорожку?

— Ну, может быть, у тебя есть любимые имена? Или придумай что-то символичное. Я все-таки у тебя первый, может, Адам?

— Да, пожалуй, Адам мне нравится, — улыбнулась Настя. Ореол таинственности все еще нравился в нем.

— Хорошо, — кивнул он и посмотрел на нее вопросительно. — А как на счет тебя?

— А мне мое имя нравится! — гордо ответила девушка, поправляя на голове свою шапочку.

— Ну, хорошо. Настя так Настя, — и водитель замолчал.

Они еще какое-то время ехали молча.

— Зачем тебе море? — нарушила молчание девушка. — Сейчас не сезон.

— У меня там бабушка живет, очень старенькая, девяноста девять лет в ноябре будет.

— Ого! Разве столько живут? — воскликнула Настя.

— Как видишь, живут и без всякой медицины. Она у нас блокадница в прошлом. Потом после войны переехала в Крым. У нее домик в Феодосии и земли сотки три, куры еще бегают. Она нас ждет.

— Нас? — удивилась девушка.

— Да, я звонил ей вчера, сказал, что собираюсь к ней. А она, говорит, один не приезжай. Чего с ней, со старой бабкой одному мне мучиться жить, привози жену. А так как жены у меня подходящей сейчас нет, будешь за место нее. Да не волнуйся. Бабушка очень добрая.

— И что мы там будем делать? — грустно вздохнула Настя. — Пирожки печь?

— Ну хотя бы пирожки… А знаешь, Настя, — продолжал Адам. — Есть у меня одна мечта — вырастить виноград и угостить свою любимую хорошим вином, и чтобы потом пьяными под звездами целоваться…

— Забавная у тебя мечта. Но зачем ждать столько лет? — улыбнулась девушка и поцеловала своего мужчину. — Я и сейчас пьяна от счастья. Потому что ты самый лучший, самый умный и самый красивый. А еще ты добрый и нежный. Мне даже страшно сейчас представить, что было бы, если мы с тобой не встретились… — Настя вдруг нахмурилась. — А вдруг ты найдешь там другую женщину?

— Мне другая не нужна, — успокоил он ее легким поцелуем. — Только ты, понимаешь.

— Ну, хорошо, но пока будет расти твой виноград, пока будет зреть твое вино… надо же нам на что-то жить? Конечно, я могу потерпеть, но все же…

— Хороший вопрос ты задаешь.

— Я же женщина, мать будущих детей. Мне нужно знать…

— Ну, тогда посмотри на заднем сиденье, что в сумке. Там пистолет с глушителем да где-то около ляма Евро. На первое время нам хватит.

Настя недоверчиво заглянула на заднее сиденье. Там лежала большая черная сумка.

— Издеваешься? Я тоже про себя скажу, что маньячка, в полиции меня знают по прозвищу Шприц. Я выслеживаю любителей молоденьких девушек, слюнявых, похотливых старикашек, захожу с ними в лифт или увожу под деревья в парке, даю себя трогать, а потом всаживаю шприц с иглой прямо в шею. Может, слышал о такой?

Адам посмотрел на нее как-то недоверчиво.

— Ну и…? — вопросительно кивнул подбородком он.

— Никаких шансов, слоновая доза новокаина, падают на колени, хватаясь за шею, хрипят типа «Сучка, за что?», потом судороги, пена из-за рта, резко падает давление. Особенно люблю, когда у них глаза закатываются, — и Настя изобразила на своем милом личике гримасу умирающего. — Если ты засунешь руку мне в карман пальто, то нащупаешь шприц, только будь осторожен, не уколись.

Адам дотронулся до своей шеи, живо представив, как эта милая девушка всаживает свой ядовитый шприц, и его аж передернуло. Настя, видя, что сумела смутить своего мужчину, звонко засмеялась.

— Фу ты! Ты меня напугала, — и он слабо улыбнулся в ответ.

Машина сбавила скорость у заправки и заехала на бензоколонку, прыгая по «лежачим полицейским».

— Пойдем, кофейку выпьем по-быстрому! — предложил он. — Впереди еще долгая дорога.

— Ты всегда все так делаешь по-быстрому? — снова подколола она его.

— Нет… Я очень люблю пить кофе, растягивая удовольствие…

Когда они выходили из машины, к ним подошел заспанный заправщик, и Адам сказал ему заправить до полного бака. Затем он щелкнул сигнализацией и, подхватив Настю за талию, отправился в здание магазина, похожее на стеклянный подсвеченный куб.

В магазине никого не было, кроме кассира и охранника. За кассой была полная женщина в фартуке, она любопытно оглядела входящих и радостно улыбнулась. Охранник, пожилой мужчина, сидел за пустым столиком у окна и пил минералку. Он выглядел каким-то замученным и усталым, иногда он, словно вспоминая былые лихие годы, заботливо поглаживал кобуру. На изрядно седой голове его была кепка с длинным козырьком, прикрывавшим его мрачное морщинистое лицо.

— Пятая колонка до полного, — сказал Адам, доставая кошелек. — Также два кофе, пожалуйста, очень-очень крепких…

— Может, кофе не надо, милый? — заволновалась Настя. — Все-таки только из больницы.

Он посмотрел на свою девушку, как на какую-то наивную дурочку, а она моргнула ему заспанными глазами и мило потянулась.

— И пачку сигарет, что покрепче, — добавил он, выбирая зажигалку.

— Присаживайтесь, я сейчас подойду, — сказала кассир и, взяв бумажные стаканчики, подошла к кофе-машине.

Пока она наливала в них кофе, она поглядывала на Адама. Настя заметила ее внимательный взгляд и сразу приревновала.

— А это не твоя бывшая? Смотри, как уставилась, — шепнула она, когда они сели за столик. — Прямо жуть, того и гляди, сожрет вместе с твоей сигаретой.

Адаму также не нравились лишние взгляды, он специально выбирал тихую и богом забытую заправку, даже рискуя качеством бензина. Он распечатал пачку и закурил, чтобы отвлечься от нехороших дум.

— Знаешь, — обратился он к Насте, выдыхая облако дыма, — не вспоминай ее. Что было, то было. Наоборот, спасибо ей надо сказать, что сберегла меня для тебя.

— Ну да, спасибо, — нахмурила брови девушка. — За побитого жизнью мужика с больным сердцем да еще курящего как паровоз.

— С сердцем у меня все хорошо, — закурил Адам, — будь спокойна. Да и курю я редко, чтобы обдумать кое-какие дела. Это помогает.

— Ну и какие дела ты обдумываешь?

— Да вот, смотрю сейчас на тебя и радуюсь. Ты такая хорошенькая и со мной. За что мне такая удача?

— Да, Бог, пожалуй, балует тебя, — согласилась девушка.

В этот момент подошла кассирша с подносом и поставила перед молодыми людьми два стаканчика кофе.

— Ваш кофе и счет.

Приятный запах защекотал ноздри. Настя с осторожностью сделала первый глоток. Кофе был горячим и бодрящим. Они пили его с большим удовольствием и посматривали друг на друга с полуулыбкой. Между ними была какая-то недоговоренность, и это не нравилось девушке. Настя хотела продолжения разговора, но Адам отвлекался, поглядывая то на машину сквозь стекло витрины, то на охранника и кассира. В конце концов, они расплатились и вышли. Сигареты и зажигалку он оставил на столе и на замечание кассира ответил, что бросает курить. На улице он также дал на чай заправщику и, по-видимому, щедро, потому что тот так долго благодарил его и желал счастливого пути, что Настя даже замерзла на холодном ветру. Наконец, они сели в машину.

— Странно, я все время тебя хочу, — признался вдруг Адам, заводя мотор. — Может, это любовь?

— Это так обычно кофе действует, — возразила Настя.

Сейчас она думала о каком-нибудь уютном мотеле, ей захотелось плюхнуться в мягкие перины и, беззаботно уткнувшись в подмышку своему любимому, заснуть беззаботным сном. Но впереди их ждала еще долгая дорога, нужно было к утру добраться до Ростова, а там уже решить, куда держать путь. Ему не хотелось тратить время на ночлег. Они выехали на трассу, и машина начала набирать скорость. Водитель загадочно посмотрел на девушку и, нежно положив свою ладонь поверх ее ладони, словно вплел свои проникающие пальцы в эту неподвижную кисть.

— Всю жизни мечтал о нечто подобном! Несешься с огромной скоростью по ночной трассе, рядом сидит прекрасная девушка, смотрит на тебя влюбленными глазами и готова сделать все, что ты хочешь.

Она поняла, к чему он клонит.

— Теперь ясно, зачем ты взял меня в дорогу, а то все сказки про виноград, — сказала она, отвернувшись в сторону.

— Ну, не злись на меня, а?

— Ну да, конечно, — и Настя неожиданно повернулась к нему, на глазах у нее выступили слезы.

НЕПРИЯТНОСТИ В КАФЕ

Ночной мрак незаметно рассеивался. В серой дымке проявлялись очертания деревьев, полей, каких-то строений. Все это проносилось быстро и заменялось такими же однотонными видами. Насте не хотелось просыпаться. Лишь иногда она приоткрывала глаза, да и то для того, чтобы убедиться, что Адам рядом и все это не сон. Он улыбался ей краешком рта, клал нежно ладонь на ее колено, и девушка снова проваливалась в дрему. Ей снился родной двор, как она маленькой девочкой играет с подружками во дворе, скачет в резиночку и прыгает в классики. На ней заплетены косички, перевязанные голубой атласной ленточкой, школьное платьице, белые новые туфельки, которые подарили на день рождения. Потом снилась мама, еще молодая, красивая, стоящая перед зеркалом, снились куклы. Во сне Настя помнила все их имена. Самую любимую звали Настей, как и ее. Отец подарил эту куклу перед тем, как уйти навсегда. Она до сих пор где-то валяется в комнате, а ее белокурые кудри перевязаны той же атласной ленточкой.

— У тебя есть что-то такое, что тебе осталось от детства? Что ты хранишь, как память? — спросила она Адама, приоткрывая заспанные глаза.

— Почему ты об этом спрашиваешь?

— Тут нет ничего удивительного. Я просто хочу знать о тебе все.

Адам задумался.

— Пожалуй, есть один забавный солдатик — индеец.

— Покажешь?

— Конечно, — улыбнулся Адам. — Но его еще надо вызволить из плена. Помнишь, я рассказывал тебе о черешне, с которой я тогда в детстве чуть не свалился? Ну и всыпали мне тогда…

— Ну?

— Так вот там, есть расщелина на стволе, на самой макушке. По весне там свивают гнезда синички. Когда я был ребенком, я забрался туда и случайно обронил своего любимого солдатика в эту расщелину, чуть не свалился, вызволяя его. Ну, а потом мне не разрешали забираться, и я долго плакал. Сейчас, конечно, все это смешно, и все такое…

— Сентиментальная история, — чуть не прослезилась Настя, тронутая воспоминаниями о первых утратах. — Сколько лет прошло. Ты должен его вызволить оттуда после стольких лет заточения и подарить нашему сыну, — ее глаза вдруг сверкнули. — Надеюсь, у тебя будет сын, такой же как ты, красивый и умный…

— Сын? — задумался он. — Почему же сын?

— Странный ты, Адам, сделал меня женщиной и удивляешься…

Девушка закрыла глаза, представляя себя уже на сносях. «Ну, ты и корова», — подумала довольно она.

Уже рассветало. Настя смотрела на дорогу, вглядываясь в незнакомые пейзажи. Адам хорошо вел машину, и его профиль, особенно когда он улыбался уголком рта, при свете нового дня был прекрасен. Лишь по взгляду заметно было, что он устал. Но вся эта усталость меркла перед какой-то большой светлой мечтой, ради которой он оставил столицу и увел за собой Настю.

— О чем ты думаешь? — спросила она его, не в силах бороться с любопытством.

Он сжал ее коленку рукой, и, не глядя на девушку, ответил.

— О тебе… Как мы будем жить в этом рыбацком поселке…

— Не волнуйся, корову я доить умею. Я ездила каждое лето к тетке в деревню под Калугой. Но потом после ухода отца из семьи, мама прекратила общение с его родственниками, — она замолчала, чувствуя комок в горле. — Да и времени на отдых уже не было. Надо было готовиться к поступлению в медучилище.

— Тебе нравилась учеба? — спросил он ее, чтобы отвлечь. — Наверняка, какой-нибудь парень приударял за тобой…

— Я всегда держалась стороной от шумных компаний. Не хотела расстраивать маму, концентрировалась на занятиях. Предметы были сложные, всех моих ухажеров быстро отчисляли.

— Это хорошо, — заметил мужчина, улыбнувшись.

Они подъезжали к Ростову. Дорога стала заметно хуже, попадались выбоины и колдобины, и машине приходилось маневрировать и снижать скорость. Леса давно сменились полями озимой пшеницы, разделенными между собой посадками пирамидальных тополей. По черной распаханной земле бродили угрюмо вороны и галки. Вдоль обочины было много мусора, пустых бутылок и банок, валялись пакеты и скомканная бумага. И весь этот мусор при сильном порыве ветра оживал и залетал на поля.

— Я предлагаю перекусить, как ты на это смотришь? — спросил он, когда они стали проезжать ряды кафе и забегаловок, расположенных вдоль обочин.

— Отлично, — согласилась Настя. — Надеюсь, там есть туалет.

Они остановилась у кафе «Советское». Это был одноэтажный павильон с большими стеклянными окнами. При входе висел красный флаг. Стены были увешаны различной символикой СССР, характерными плакатами того времени. В кафе было безлюдно. Лишь в дальнем углу стучали ложками, уплетая борщ, двое мужчин. Судя по всему, это были водители большегруза Volvo, что стоял на парковке перед кафе. Они были одеты в перепачканные спецодежды и имели неряшливый вид. Этих непричесанных и пропахших соляркой людей как будто специально посадили за столик прямо у туалета. Звучала ретро-музыка, и голос пел что-то патриотическое, но совершено неразборчивое. Адам взял подносы и посоветовался с поваром, что стоял на раздаче, что лучше взять. Повар, грузный мужчина с заплывшими глазами и двойным подбородком, даже ни разу не взглянул на посетителей. Говорил он в сторону и безразлично. На шее у него был повязан пионерский галстук.

— Кроме борща ничего нет, а из второго картошка-пюре, рыбу не советую, бери котлетки. На третье — компот из сухофруктов.

Настя так проголодалась, что готова была съесть все, что угодно. Ее поднос быстро наполнился тарелками еды. Адам был более разборчив и ограничился только борщом и парой кусочков черного хлеба. Рассчитавшись, они сели у окна и застучали алюминиевыми ложками в такт соседям.

— Как в Советский Союз вернулись! — обрадовалась Настя, снимая с головы шапочку и расправляя волосы.

После еды девушка планировала привести себя в порядок. Сразу идти в туалет она не решалась, надеясь, что водители большегруза быстро ретируются, и ей не придется проходить мимо их столика.

— Да, только цены тут отнюдь не советские, — заметил Адам, — да и мясца что-то в борще не видно.

— Наверно, оно все в котлетах!? — засмеялась Настя. — Обожаю котлетки.

От запаха жареных котлет у нее потекли слюнки, и она с аппетитом взялась за вилку и нож.

— Что-то я не встречал тут бродячих собак, — пошутил он, наблюдая больше за своей машиной на парковке, чем за происходящим в кафе.

Настя, наоборот, с любопытством осматривала помещение. Ей нравился его декор, все эти плакаты советских времен, портреты вождей.

— Куда ты все время смотришь? — расстроилась даже она.

— В таких местах работают угонщики, и мне не хотелось бы идти пешком. Так что кушай быстрее, — ответил он, доедая последнюю ложку.

Но Настя не спешила.

— Что эта за труба на стене?

— Пионерский горн, кажется, — обреченно вздохнул Адам.

Между тем, водители за столиком спорили между собой, кто из них сядет за руль, и довольно бойкий паренек с курносым носом доказывал, что надо садиться ему. Ростом он был мал, худощав, с взъерошенной соломой сухих волос на голове. Когда он говорил, то рот его как-то неприятно искривлялся, и видно было, что у него не хватает одного переднего зуба. Его товарищ был значительно старше и годился больше в отцы, чем в друзья. Он сидел спиной к Насте, но иногда поворачивал свое лицо, избитое оспой и какими-то буграми и поглядывал с интересом на девушку. Настя, наконец, улыбнулась пареньку, и тот подмигнул ей.

— Гляди, как распетушился, — одергивал его старший товарищ. — За руль сяду я.

— Ну, куда тебе садиться-то, Михалыч? Сейчас Кущовка будет, а там первая дудка твоя.

Паренек, видимо довольный, что употребил существенный аргумент в свою пользу, еще раз подмигнул Насте, но девушка на этот раз увела взгляд в сторону. Ей не хотелось ненужных историй, к тому же она была избалована мужским вниманием. Пациенты в больнице любили Настю. Кроме того, она знала, что нравится одному врачу из другого отделения, Николаю Николаевичу или как его все называли за глаза Колей. С ним она практически не сталкивалась и даже не знала, как тот выглядит на самом деле, потому что все время врач носил медицинскую маску на лице, врачебную шапочку и очки. Пересекались они редко, обычно в ночное дежурство. Он иногда заходил к ней, поднимаясь с другого этажа, чтобы взять то или иное лекарство или просто поболтать от скуки. Так вот этот врач даже приглашал ее сходить в кино в эти выходные, но она вежливо сослалась на занятость. Она по привычке не хотела никого расстраивать, дав повод одному, она уже не могла отказать другому, и таким образом приносила себя в жертву на алтарь невинности.

— Ты какая-то странная, — заметил Адам.

Он только что вернулся из туалетной комнаты с мокрым лицом.

— Я тоже в туалет хочу! — призналась девушка.

— Ну, иди! Я подожду тебя на улице, — сказал он и отправился к выходу. — Тут очень душно.

Когда она проходила мимо столика, где сидели водители, то заметила, как парень пытается дотронуться до ее руки. Но она вовремя отдернула руку.

— Ух ты, какая цыпа! — услышала она позади себя неприятный смешок.

Туалетная комната была одна и представляла собой жутко тесное пространство, где умудрялись умещаться унитаз, раковина и урна для использованной бумаги. Над раковиной висело треснутое в самой середине зеркало. Как будто кто-то ударил свое недовольное отражение. Настя попробовала закрыть дверь за собой, но замок не работал, и ей пришлось одной рукой удерживать дверь, чтобы никто не зашел.

«Может быть, по дороге будет приличный мотель, — понадеялась девушка и стала рыться в своей сумочке.

Достав расческу и губную помаду, она привела себя в порядок. Она нравилась себе, но смотреть на свое отражение в треснутом зеркале было неприятно. В этот момент кто-то дернул ручку и дверь приоткрылась.

— Занято, — сказала девушка.

Она уже собиралась выходить, но фигура буквально втиснулась в кабинку и расплылась в беззубой улыбке. И Настя узнала одного из водителей большегруза, молодого настырного паренька.

— Это я, — шепнул он, как будто они давно были знакомы.

— Я Вас не знаю, дайте пройти! — возмутилась девушка и попыталась выйти, но паренек заградил ей путь.

— Ну, чего ты ломаешься…

— Я сейчас закричу! — предупредила Настя.

— Да подожди кричать, я еще не начал, — засмеялся паренек и буквально вжал девушку в стену. — Чего ты, дуреха, так разволновалась? Тысячу рублей что ль заработать не хочешь, пока твой хмырь на перекуре?

Настя собралась с мыслями. Ее возмутило то, что ее спутали с проституткой, но еще она ужасно была зла на Адама, который оставил ее в самый неподходящий момент ради безопасности своей машины. И тогда она пошла на хитрость.

— Ладно, уговорил, только деньги вперед!

Она надеялась, что когда парень ослабит хватку и достанет купюру, ударить его между ног, что есть силы. Все же был шанс. Но ее плану не суждено было сбыться.

— Вот это я понимаю, деловая женщина! — и бесстыдник полез в карман за деньгами.

В этот момент в приоткрытую дверь заглянуло рябое лицо другого водителя с недовольным видом.

— Паша, давай быстрей. У меня тоже болт горит.

Сердце девушки затрепетало. Даже если она могла избавиться от одного насильника, то второй бы не дал ей уйти. Она вспомнила крепкие, согнутые в локтях руки старшего водителя, когда он сидел спиной к ней и ел, и ей стало реально страшно.

— Вот тебе аванс, — и паренек небрежно засунул скомканную купюру в ее приоткрытую сумочку.

В этот момент что-то шмякнулось с той стороны двери, и послышался стон. Дверь резко приоткрылась, и Настя увидела своего спасителя.

— Адам… — прошептала она и чуть не потеряла от счастья сознание.

Перед ней мелькнул резкий взмах руки, и паренек, разбив окончательно зеркало затылком головы, стал медленно сползать вниз.

Настя выскочила наружу и попала в объятия Адама, потом огляделась. У входа в туалет сидел на корточках старший водитель и поглаживал себя за покрасневшую челюсть.

— Может быть еще? — спросил Адам у него, но тот поднял руки вверх.

Затем парочка выскочила на улицу и направилась к машине, стараясь как можно быстрей покинуть это место.

— Эй, ребята, а за зеркало, кто будет платить? — услышали они за собой оклик повара.

Он вышел на ступени, одной рукой придерживая поварскую шапочку, ветер трепал ему пионерский галстук.

Настя достала из сумки мятую купюру в пятьсот рублей, которую ей засунул горе-насильник, вернулась к повару и отдала ему в руки деньги.

— Остальное те двое доплатят! — сказала она и побежала к трогавшейся с места машине, за рулем которой уже сидел Адам.

В этот момент из заведения выскочил взъерошенный молодой водитель большегруза. Над головой у него был поднят стул. Следом за ним, все еще держась за разбитую скулу, выбежал его старший товарищ.

— Где они? Убью! — кричал паренек, размахивая над собой стулом.

Вид у него был угрожающий, и если бы не грузный повар, который преградил путь, требуя компенсации за разбитое зеркало, все могло закончиться хуже. Пока мужчины между собой выясняли отношения, машина благополучно выехала на трассу, оставив ненужные разборки далеко позади.

ЛИХАЧЕСТВА НА ДОРОГЕ

Первое время после происшествия в столовой беглецы молчали. Настя задумчиво смотрела в окно машины на мелькавшую панораму. Где-то там за горизонтом голых холмов ей мерещилось море. Березки и сосны, привычные для среднерусской полосы России, давно сменились на пирамидальные тополя и колючие акации. В низинах бушевал высокий камыш, желтела выжженная трава. В Москве должно быть был уже снег, а здесь на деревьях еще висели листья. Раннее солнце уже начинало припекать, и на вспаханных рыжих полях расхаживали важно вороны. Настя сняла свою дурацкую шапочку и расстегнула пальто. Ей становилось жарко, хотелось поскорее добраться до моря и освежиться.

По радио в новостях только что сообщили, что в Москве идет расследование убийства клоуна-педофила прямо на Цветном Бульваре. Со слов немногочисленных очевидцев разыскивается молодая девушка. В СМИ ее окрестили уже как девушку Шприц.

— Слушай, я все тебя хотела спросить, как ты оказался у нас без документов? — спросила Настя, сделав тише радио.

Она достала из сумочки зеркальце и зала покрашенные губы. Инцидент в туалетной комнате в кафе, казалось, не сильно испортил ей настроение. Напротив, она была очень довольна, что с ней оказался мужчина, который в критический момент повел себя достойно и защитил ее от наглых насильников.

— По знакомству, — ответил Адам. — Мне нужно было пару недель во время развода где-нибудь перекантоваться. Квартиры у меня другой нет, все оставил дочке. Ну не снимать же ради этого новую? Какая-то депрессия, тоска навалилась, ночевать по друзьям, ну день, два, неудобно все-таки, надоедаешь. А тут подвернулась история… На Арбате познакомился с художником, подружились. Он ночлег давал за бутылку. Удобно, недорого. Вот я и зашел, а там бандиты-коллекторы. Пришлось отбиваться, заодно Катерину Андреевну спас. Занесла ее нелегкая! И как раз у этой замечательной женщины муж-профессор. Так вот как говорится, долг платежам красен. Привела к нему. Узнал он, в каком я удручающем положении и говорит: «Ложись ко мне, дружок, я тебя на капельницах быстро в строй верну».

— У тебя с ней что-то было? — нахмурилась Настя.

— С чего ты взяла? — спросил он.

— Да такому, как ты, сложно отказать…

— Ну я ж не со всеми сплю подряд, и все, что было до тебя в прошлом.

— Значит, было, — обреченно вздохнула она. — Между прочим, Михаил Александрович меня все время хвалил и в пример другим ставил…

В этот момент большая машина сзади мигнула фарами, требуя, чтобы ее пропустили.

— Ну, скажи какие наглые тут фуры, — проворчал Адам, уходя на правую сторону.

Фура, согнав легковушку, с большой скоростью прошла по левой полосе, но потом вдруг резко вильнула право, тем самым создавая позади себя помеху. Адам дал по тормозам и ловко вырулил опять влево, затем нажал на весь газ. Мотор мощно заревел, и машина быстро оторвалась от фуры, но дорога впереди стала сужаться. Замелькали предупреждающие знаки о снижении скорости. Появились ямы, и машину неприятно затрясло. Фура снова догнала легковушку и угрожающе стала выдавливать ее то на обочину, то на встречку. Адам вцепился в руль. У него не было свободного маневра, оторваться он также не мог. Машина итак начинала черпать дном по щебню. Фура же, напротив, набирала скорость и поджимала, грохоча за спиной, словно атакующий танк.

— Это наши старые знакомые, — ухмыльнулся он, вглядываясь в зеркало заднего вида.

За рулем большегруза был паренек, а его пожилой напарник с опухшей скулой через открытое окно что-то кричал непристойное и показывал средний палец. Фура продолжала теснить легковушку, шла почти впритирку и довольно опасно и раз даже коснулась ее заднего бампера. Все это сильно напугало Настю. Она вжалась от страха в кресло. Ей казалось, что еще чуть-чуть, и они перевернутся, съедут в глубокий кювет и погибнут.

— Не паникуй, прорвемся! — слышала она успокоительный голос Адама в каком-то тумане. — Уже скоро пост. Они вынуждены будут притормозить.

Но вот правая сторона легковой машины вынужденно прошлась по обочине, подняв за собой столп придорожной пыли. Почти моментально раздался хлопок и руль затрясло.

— Что случилось? — крикнула испуганно Настя.

Ей показалось, что преследователи стреляют по ним.

— Колесо, кажись, лопнуло, — предположил Адам.

Его машина стала вилять, и все задребезжало, будто они ехали на тракторе. Пост ГИБДД уже виднелся вдали, пришлось сбавлять скорость. В этот момент зловредная фура промчалась мимо с веселым ором, показывая озадаченному водителю легковушки неприличные жесты.

— Я боялась, что нас закатают в асфальт, — призналась Настя, взяв Адама за руку.

Он грустно улыбнулся ей и остановил машину.

— Сиди здесь, я посмотрю, что случилось, — велел он девушке и вышел.

Переднее колесо было спущено. Оставалась надежда на запаску, но в багажнике ни ее, ни даже буксировочного троса не оказалось. Адам сплюнул от досады.

— Где-то наверняка впереди есть шиномонтаж, — предположил он.

— Давай, если хочешь, подтолкну, — пошутила девушка, выглядывая из машины.

— А ну тебя… — отмахнулся он. — И эту машину тоже. Она на страховке от угона.

— Ты что ее угнал? — удивилась Настя.

— Да, генеральская она, дали покататься, — сказал он рассерженно.

— Ага… прям так и дали покататься. Странный ты человек. Все тебя под крышу пускают, девки безотказные попадаются, ключи от машины раздают направо и налево, и хочу сказать, что вкус у тебя неплохой.

— Какие ключи, такая и машина. Или ты хотела на метро со мной по кольцу кататься? Впрочем, Василий Петрович, думаю, не сильно расстроится. Ему еще лежать в Вашем отделении месяц, а то и больше. Кормят хорошо, по понедельникам и четвергам телятина с тушеной капустой, по вторникам и пятницам гречка с рыбкой, в среду тефтели с рисом, ну а в воскресенье самое вкусное — картофельная запеканка.

Адам вытащил из салона свою большую черную сумку.

— Пошли, — сказал он девушке уже серьезно.

Настя вздохнула и неохотно вышла из салона. Она уже привыкла к насиженному теплому месту. Адам заметил, что его спутница забыла в салоне свою шапку, но не стал говорить ей об этом. Настя нравилась ему больше с распущенными волосами.

Они прошли немного вперед по обочине, иногда выставляя руку в сторону трассы, когда какая-нибудь машина нагоняла их. Но никто не останавливался. Тут везде стояли знаки, и водители просто не хотели рисковать, чтобы не привлекать внимания сотрудников патрульно-постовой службы.

— Что за народ! — ругался Адам.

— Они боятся твоего сурового вида. Ты бы видел себя в зеркало. Злой как черт! Хотя бы улыбнись.

Адам и правду попытался улыбнуться, но такая вымученная улыбка так рассмешила девушку, что она стала весело смеяться, и Адам уже больше не злился. В конце концов, можно до моря доехать и на попутке. В этот момент возле них стала притормаживать машина. Проехав несколько метров, она включила аварийку и стала ждать голосовавших.

— Вот видишь, улыбка работает, — обрадовалась искренно Настя.

Машина оказалась старенькой «Окой» с неприлично протертыми шинами. Номера были московские. Было вообще странно, как эта колымага преодолела столь значительное расстояние. За рулем сидел бородатый мужичок в очках. Настя подбежала к нему, запыхавшись.

— Здравствуйте. Подвезете до приличного мотеля?

— А что у Вас случилось? — спросил водитель через открытое окно, поправляя очки.

— Колесо лопнуло, — ответила Настя.

Она начинала мерзнуть на ветру и даже подтанцовывать.

— Это бывает, — посочувствовали ей. — А что дорожного комиссара не вызываете или эвакуатор?

— Я не знаю, — пожала плечами Настя и посмотрела на Адама.

— Может, так и сделаем, — подошел как раз он с тяжелой сумкой наперевес. — Сначала девушку в мотель завести надо, почти десять часов в дороге.

— Да, впереди там должны быть отели. Ну что ж, садитесь!

— Вот есть же добрые люди! — обрадовалась девушка. — Мы даже не знаем, как Вас отблагодарить.

Водитель сделал знак, что никакой благодарности не надо. Он открыл дверцу, приглашая Настю сесть на пассажирское сиденье рядом с ним, и она с глубоким удовлетворением плюхнулась в жесткое кресло.

— А Вы сумку в багажник киньте, а то тесновато будет. Откроете сами? — обратился мужичок к Адаму, который уже садился на заднее сиденье.

Адам кивнул и зашел за «Оку».

— Замок слегка заедает, — предупредил водитель и улыбнулся Насте сквозь бороду.

Девушка интуитивно почувствовала какую-то фальшь, но не предала этому значения. Выбора у нее не было. Хорошо, что хоть эта колымага остановилась. Водитель потянулся до бардачка и достал оттуда пластиковую бутылку с мутной жидкостью и чистый платок. Настя еще подумала, что водитель «Оки» хочет предложить ей платок, так она шмыгала от холода носом. Но благодетель открутил крышку и в салоне резко запахло хлороформом. При этом он подозрительно улыбнулся, глядя, как смущается его пассажирка, и смочил обильно платок.

Настя оглянулась назад и хотела, чтобы предупредить Адама. Он как раз возился с замком багажника, который отказывался закрываться. Но когда он все же его захлопнул, «Ока» тронулась вперед.

— Эй, полегче! — не понял сначала он, думая, что его просто торопят.

Но машина уезжала, и водитель совсем не планировал брать с собою спутника девушки.

— Что Вы делаете? — закричала Настя. — Остановитесь! Там же мой муж…

Слово «муж» вылетело у нее подсознательно, и она даже успела приятно удивиться этому откровению. «Оговорка по Фрейду», — подумала она.

— Ничего, дойдет пешком, — ухмыльнулся мужичок.

Девушка только сейчас поняла, что попала в ловушку, и попыталась открыть дверь, дернув за ручку.

— Куда, сука! — выругался водитель «Оки», насильно накрывая смоченным платком лицо пытающейся выпрыгнуть на ходу девушки.

ПО СЛЕДАМ ПРЕСТУПНИКА

К неприметной заправке на трассе «Дон» в сторону Ростова подъехала полицейская машина. Из нее со стороны водителя вышла стройная, в стильных кожаных сапожках женщина. Она была в штатском и в мужской шляпе на голове. Внимательно оглядевшись и поймав на себе несколько любопытных взглядов, женщина направилась в сторону стеклянного здания, где находились кассы, буфет и мини-маркет. За ней следом выбрались из машины двое вооруженных автоматами полицейских.

— Ну и цены у них тут, ребята, — говорила она им. — Наверняка, еще и бензин ворованный. Надо сюда проверку выслать. Руслан, напомни, пожалуйста.

По дорожке к стеклянному зданию их встретила рыжая то ли беременная, то ли просто располневшая кошка, получавшая от посетителей остатки недоеденных сосисок.

— Вас тут, Роберта Павловна, уже встречают! — сказал рослый автоматчик, обходя ленивое животное.

— А ну брысь отсюда! — прохрипел второй полицейский, не желая следовать примеру своего напарника.

Он попытался отодвинуть мыском ботинка кошку в сторону, но она зашипела, не желая покидать козырное место.

— Вот, гадина! — выругался тогда этот упрямый автоматчик и перешагнул через животное.

— Перестань выражаться при Роберте Павловне! — сделал ему замечание напарник и, оглянувшись, приветливо подмигнул женщине в шляпе, пропуская ее вперед.

Ей нравились знаки внимания со стороны этого мужчины.

— Ты сегодня очень любезен, Русланчик, — кивнула она и вошла первой внутрь.

Второй автоматчик с обидой подтолкнул громоздкого Руслана и тихо прохрипел ему:

— Ты тут не бабу в ресторан ведешь, прям, дичь какая-то. Мы на задании, и по соображению безопасности входить нужно первым тебе.

— Да ладно тебе!

— А если там бомба, дурень? Кто взрывную волну гасить будет?

Руслан пожал плечами.

— Ну, какая тут бомба? Обычный гадюшник. Мне, что и в туалет женский первым заходить надо?

Все трое направилась к кассе.

— Так значит они у Вас останавливались позапрошлой ночью… — сказала Роберта после короткого разговора с охранником заправки.

Сама кассирша была занята посетителем, который был недоволен слишком горячим гамбургером. Но завидев полицейских, он поспешил ретироваться, даже не забрав мелочь-сдачу.

— Вот так бы всегда! — улыбнулась новым гостям продавщица за кассой. — А то все такие из себя напыщенные, то кофе голимый, то сосиска перегретая. А что, Вам тут депутатская столовая что ли? Что есть, то есть. Вон, Васька доволен, не жалуется. Да, Васька?

В зал проскочила все та же рыжая кошка и стала неприятно орать, требуя что-нибудь на обед.

— На, держи, — и кассирша бросила ей одну из недоеденных сосисок.

Животное жадно схватило ее почти на лету и начало жевать.

— Вкусно, Васька? То-то, — чему-то радовалась кассирша.

— Так разве это кот? — удивилась женщина в шляпе.

— Сложно сказать, кошка, кот. На Ваську отзывается, — забрала мелочь с прилавка продавщица. — Что Вы желаете?

Роберта дала команду своим ребятам, чтобы те присели за ближайший столик.

— Для начала нам бы чего-нибудь попить бодрящего, — сказала она, и кассирша со словами «конечно, конечно» побежала к кофе-машине.

Тем временем, охранник попросил посторонних выйти из магазина.

— Обождите минут пять, — подталкивал он в спину особо медлительных. — Не видите, людЯм поговорить надо.

Закрыв за последним посетителем дверь, он с чувством выполненного долга заложил руки за спину и встал в характерную стойку спиной к входу. За стеклянными дверями уже образовалась очередь из недовольных водителей.

— Хоть бы в туалет пустили! — крикнул кто-то из них, но охранник, так и не повернувшись, презрительно ответил.

— У нас туалет на улице, молодой человек.

Затем он сделал знак кассирше, что все нормально.

— Конечно, я могу ошибаться, но у меня прекрасная зрительная память… — затараторила она, поднося полицейским по бумажному стаканчику кофе. — Паша, покажи господам полицейским видеозапись, которую мы для них приготовили.

Охранник заправки подошел к монитору в углу зала и включил его перед гостями. На экране появилась ночная запись заправки, мерцающая во мраке ночи. Затем показалась подъезжающая к колонке иномарка с московскими номерами. Из машины выбралась молодая парочка. Он в темной куртке, она в каком-то затрёпанном пальтишке и с детской шапочкой на голове.

— Да, это они… — кивнула Роберта и посмотрела на часы записи. — Они должны были быть как раз к рассвету где-то у Ростова.. Где все и произошло… Как вела себя заложница?

— Что Вы! Какая заложница? — удивилась кассирша. — Обычная прошмандовка. Она мне сразу не понравилась, эта девушка…

— И чем же, любопытно узнать?

— Все время висла на этом парне, демонстративно так, и на меня зло глядела, будто я собираюсь его у нее украсть. Мне кажется у нее глаз черный, я наутро, когда домой со смены возвращалась, чуть ногу не сломала на ровном месте. Ведьма она. Вот кто! Вы ее, когда поймаете, водой святой окотите обязательно. А с виду серая мышка… Пальтишко такое, шапочка. А еще она наркоманка.

— Это почему же?

— Там парню мелочи не хватало, так она в своих карманах, когда рылась, шприц случайно вытащила. Потом спохватилась, спрятала. А он, ее мужик, даже, наверно, об этом не знает.

— Ясно, — кивнула Роберта.

— Я таким вообще сначала не отпускаю, пусть прежде деньги покажут, — нахмурилась кассирша, не добром припоминая прошлых гостей. — Веры таким нет никакой.

— Да и зачем верить, — вмешался в разговор охранник, — когда парень — самый настоящий бандит. Если бы ориентировки эти раньше пришли, я бы, наверно, дар речи потерял, подумал, убивать и грабить начнут. А у нас выручка небольшая. Наташа мне всегда в таких случаях подмигивает, мол, крути их, давай. А что я? Из-за каких-то копеек еще под пули ложиться.

— Ой-ой, — покачала головой кассирша. — Не смеши меня, Паша! Да ты и за миллион и попой не сдвинешься с места. Уж лучше признайся, что пистолет у тебя муляжный, да и поставили тебя для антуража, как пугало огородное, так что пользы никакой…

— Ладно, ребята, не ссорьтесь, — встала из-за стола Роберта, поправляя на голове шляпу. — Спасибо, что позвонили. Заложницу мы обязательно освободим, мерзавца накажем. Вознаграждение согласно закону получите после проведения нами успешной операции.

— Да уж, учтите, пожалуйста. У нас зарплаты маленькие. Все на коммуналку уходит, цены вот для населения на свет поднять хотят, очумели…

Но женщина в шляпе уже не слушала жалобы, а сделала знак своим автоматчикам, и те, захватив с собой недопитые стаканчики с кофе, последовали за ней следом.

— Нам пора ехать, — пояснила она на ходу свою внезапную спешность, но это было, скорее всего, напоминанием, что на работе расслабляться нельзя.

Но теплый, кислый кофе уже подействовал расслабляюще на парней. Автоматчик, что был пониже ростом, неприлично зевнул, а рослый Руслан еще на минутку забежал в туалет, так что ему пришлось догонять свою начальницу уже на улице, чтобы открыть перед ней дверь в машине.

Все, кто присутствовал на заправке, провожали взглядами полицейских. Разве что кот-кошка Васька догрыз сосиску и стал орать, требуя еще. Но кассирша на этот раз не обращала на него внимания. Она была занята тем, что смотрела через витрину магазина, как Роберта садится за руль полицейской машины, а автоматчики плюхаются на заднее сиденье, стараясь не расплескать ее кофе.

— Вот, учись, как мужиками вертеть, — заметил ее пристальный взгляд охранник Паша.

— Да сейчас так тебя покручу, — выругалась продавщица. — Кепка слетит.

— Ну-ну, только без рук! — засмеялся Паша. — Ты сегодня злая какая-то….Прежде чем руки распускать, лучше про вознаграждение узнай, как получить. А то я думаю, вся эта шумиха с заложницей из пальца высосана. Ничего никто не заплатит. Как за кофе не заплатили.

Тем временем, полицейская машина выехала на трассу. На юге быстро темнеет, и все спешили добраться до места происшествия дотемна. Автоматчики на заднем сиденье задумчиво молчали, лишь изредка перебрасываясь словами и какими-то обрывистыми и понятными только им замечаниями.

— Эх, вот бы сейчас в баньку да с веничком березовым, да с раками и пивком! Ты, розовый, пойдешь? А? — замечтался вслух громоздкий Руслан.

— Ему нельзя, намокнет, — ответил за «розового» сквозь сон напарник, что поменьше.

— Да ничего, потом высохнет. Главное, чтобы Роберта Павловна не против была.

Оказалось, что между полицейскими сидел, как ни в чем не бывало, плюшевый мишка. Было забавно наблюдать контраст между этой детской игрушкой и вооруженными, с мрачными, небритыми физиономиями мужчинами. Эти люди между собой общались сухо, полушутя-полусерьезно, они не привыкли задавать лишние вопросы и углубляться в какие-то сложные философские диспуты. Зачастую их внимание приковывала какая-то незначительная мелочь, и они, то ли от скуки, то ли от того, что нужно было просто снять напряжение, придавали этой мелочи какое-то важное значение. Причем, шутили они или не шутили, но на их лицах все время была какая-то вымученность. Роберта поглядывала на ребят через зеркало заднего вида, и ей тоже хотелось как-то отвлечься от дороги. Непонятная тревога начинала душить ее, истязать. Она не понимала, что ее беспокоит и где этот источник, но чувство дискомфорта давно не покидало ее, с самого начала дороги. Вот почему она была рада подключиться к глупым, бестолковым разговорам о бане.

— А ты что не спишь, Русланчик? — улыбнулась она через зеркало.

Полицейский, к которому она обращалась, был грузный мужчина под два метра ростом, с опытом военных действий в горячих точках, полагающийся больше не на свой интеллект, а не на интуицию. Он тоже чувствовал тревогу, и больше волновался не за себя даже, а за всю группу, особенно, за начальницу.

«Таких начальниц поискать еще надо!» — часто говорил он своим коллегам, которые ставили ему в упрек, что он «ходит под бабой».

Он очень уважал Роберту и всячески опекал ее. Иногда это выглядело нелепо и даже смешно, но начальница, прячущая свою ранимую женскую душу за штатским костюмом, никогда не мешала ему проявлять внимание к ней, не спешила как-то одергивать его.

— Не сплю, Роберта Павловна, — буркнул он. — Сколько можно спать-то, Потапыч?

И он толкнул по-дружески рядом с собой плюшевого медведя. Мишка повалился на второго автоматчика, худощавого парня.

— Не спи, Вова, замерзнешь, — улыбнулся Руслан.

Тот открыл заспанные глаза и нахмурился, вглядываясь в окно и пытаясь понять по мелькающим дорожным вывескам, где они едут.

— Долго еще, Роберта Павловна? — прохрипел Вова, зевая.

— Надеюсь, уже скоро, — вздохнула женщина в шляпе. — Машин пока немного, но в Каменск-Шахтинске мост чинят. Наши только что предупредили.

— Так там дичь такая всегда, чего предупреждать-то? — заметил Руслан.

Потом возникла какая-то тишина, лишь слышно было, как гудит за окнами встречный ветер.

— Чего-то домой уже хочется…. — продолжил грузный автоматчик, — Анютке обещал вот грецкие орехи привезти, незрелые лучше, говорит. Она из них какие-то настойки делает. Может, где продают на трассе местные?

— Да тебе проще в Москве на рынке купить. Там все продают, чего хочешь, — усмехнулся автоматчик Вова. — Я так всегда делаю. Чего просят детишки из командировки привезти, обязательно на рынке покупаю. Жене цветы, а детям сладости.

Роберта знала, что оба ее коллеги женаты, но у Руслана не было детей, хотя в браке с женой он был довольно долго. И это сильно сближало его с ней. Он словно был для нее холостым спутником, тайным, не обремененным ничем другом, почти любовником, на которого можно было положиться в трудную минуту. Они никогда не говорили по душам, у них никогда не было близости и даже намеков на это, и она даже хорошо знала эту Аньку из архивного отдела, как злющую страшную крысу и искренно жалела Руслана, но почему-то только сейчас во время утомленной дороги Роберта поняла, что ей ужасно хочется любви с этим человеком. Она давно чувствовала, что он полностью подходит ей, как мужчина ее мечты: сильный, высокий, не совсем умный, но очень заботливый и внимательный к ней, а главное — у него было доброе сердце. Про себя она его ласково называла даже «теленочек», и эта дерзость не по уставу вышибала у нее все время загадочную улыбку. Он и вправду походил на этого самого «теленочка», и, несмотря на то, что он прошел не одну войну и видел много жестокости и смертей, он не замкнулся на этом, не ожесточился и всегда был добр к окружающим его людям. Она не сомневалась, что в случае опасности этот самоотверженный человек готов отдать за нее жизнь. Второго автоматчика Роберта знала совсем плохо. Ей начальство навязали его в последний момент.

— Слушай, Русланчик, — спросила она вдруг. — Вот ты мне скажи честно. Если от тебя уйдет твоя Анька, что будешь делать?

— Я, наверно, в ЧВК уйду, в Сомали куда-нибудь, в Конго рвану.

— А если тебе предложат банк какого-нибудь нечистого на руку олигарха ограбить?

— Странный вопрос Вы задаете, Роберта Павловна! Какой из меня грабитель?

— А если деньги очень и очень нужны. Ну, на какое-то правое дело.

— Ну, я в политику не лезу, каким путем деньги в банке оказались и чьи они, не задумываюсь, но точно знаю, что вот умирать за них будут обычные люди, такие как мы с Вами. Пусть уж лучше в Сомали поеду… Там как-то проще…

— А если я попрошу…

— Ну, Вы прямо смеетесь надо мной, Роберта Павловна! Разве приказы обсуждаются. Скажете выпрыгнуть на ходу из машины, выпрыгнем. Скажете голову кому-нибудь открутить, открутим. Главное, чтобы законы физики не нарушались, да, Вова?

Тот словно ждал вопрос.

— Банк бы один брать не стал, — начал издалека второй автоматчик. — Но вот если бы у меня сообщники были надежные, да еще свои люди в банке, почему бы и нет? С такими деньжищами можно потом ох как покуролесить… И если дельце выгорит, я тогда к своей непременно прийду и так презрительно соточку баксов на стол положу. Мол, на, убогая, это детям на мороженое.

— Ага… На мороженое, — засмеялся Русланчик. — Твоя тебе руки сразу выкрутит, и все остальное из тебя вытрясет. Лучше ничего не клади. Обойдется!

— Да, просто дичь какая-то! — согласился Вова. — Она у меня, Роберта Павловна, мастер спорта по рукопашному бою.

— Я вообще удивляюсь, как ты с ней, Вова, любовью занимаешься и живой остаешься, — подколол напарника Руслан, — того и гляди в любой момент через бедро бросит.

— Это верно. Каждый раз, как на войне. В последний раз чуть ребро не сломала, хорошо, что в бронежилете был и в каске. А голова-то до сих пор гудит, точно улей с пчелами…

И он постучал по своей голове, и все засмеялись.

— А Вы, Роберта Павловна, решили банк по ходу ограбить? — прохрипел Вова, сажая себе на колени плюшевого медведя. — Вы только скажите. Так это можно! Главное машину не засветить и на лицо что-нибудь натянуть.

— Думай, что говоришь Вова! — толкнул его в бок Русланчик. — Роберта Павловна просто интересуется, на что способен русский человек, когда ему терять нечего. Я прав, Роберта Павловна?

— Ладно, ребята, прекратить разговорчики, — строго сказала женщина в шляпе и достала из бардачка фотокарточку Адама.

Тревога в ее душе лишь усиливалась.

«Да, на работе все прекрасно, — подумала она, нахмурившись. — Карьера в гору, майора дали. Сейчас у нее есть своя группа захвата, служебная машина, широкие полномочия… Через год должны дать ипотеку, повысить. Но почему же так тревожно? Может быть, потому что сейчас время другое? Когда она была маленькой, она хотела пойти работать в милицию, как ее папа. У папы была красивая форма, и он был честный. Он гордился тем, что служит на благо народа. Он чувствовал неотделимую связь с ним, потому что сам вышел из его недр. Но он погиб. Погиб случайно, нелепо, на улицах мирного города, кто-то просто подошел и выстрелил в спину, и он упал на асфальт, по привычке успев вытащить из кобуры пистолет. Роберта была рядом маленькой девочкой, она плакала и упрашивала отца, чтобы он встал, но он лишь улыбался ей, стараясь не показывать свою боль. В ее детском сознании навсегда запомнилась, как разжимаются пальцы на его ладони и как пистолет бесшумно сползает вниз. И она, маленькая сирота, мама ушла еще раньше, обещала отцу, душа которого уже парила над этой грешной землей, что несмотря ни на что, продолжит его путь честного человека, борца за народное счастье. Потом после школы она пошла учиться в Академию, ее взяли без экзаменов. И даже тогда она прекрасно понимала, что все вокруг в этом мире взаимосвязано, что ее счастье не возможно без счастья окружавшего ее общества.

Но потом начались известные события. Страна встала на путь капитализма. Все мысли были только о том, как урвать свой лакомый кусок, удачно вписаться в новую реальность, И молодая выпускница невольно попала под это влияние. Конечно, а как же по-другому? Если деньги буквально лежали на дороге… да, теперь другие времена. Но то, что она обещала отцу, не выполнилось, и она по-прежнему не служит народу, а выполняет приказы узкой группы людей. Она охраняет их спокойствие, а они ей платят за это грамотами, орденами и продвижением по службе. Она словно повязана с ними одной цепью, и на конце этой цепи ошейник с шипами. Да она стала цепной сукой, которая ест то, что ей дают и которую поведут на случку, не спросив ее согласия. Вот и сейчас в самый последний момент, когда она обрадовалась, что поедет с Русланом в командировку, ей навязали третьего человека, словно не доверяли ей. И это ей, которая никогда в своей жизни не подводила!»

Она пыталась вспомнить, когда у нее был в последний раз отпуск, но не могла это сделать, поскольку начальство все время бросало ее на запутанные и опасные участки работы, совсем не считаясь с ее личными интересами. «Приказы не обсуждаются», — вспомнила она с грустью слова Руслана. Перед глазами всегда маячил этот открытый парень. Да, ее окружало много мужчин, но и много ужасного и грязного. Вся эта короткая стрижка, эта мужская шляпа, этот деловой костюмчик и вся эта напыщенная на себя суровость были лишь ширмой, способом огородиться от грубой реальности, которая омрачала ее стремящуюся к свету душу.

Она еще раз посмотрела на Руслана, который пытался заснуть на заднем сиденье. По его изувеченному шрамами лицу скользили какие-то милые мысли, и ей стало жаль его, что она тащит его в эту пропасть, подвергает риску.

«Он, наверно, чертовски устал, шляясь со мной», — подумала она и посмотрела на его поджатые губы.

Роберте вдруг захотелось остановить машину, броситься к спящему и поцеловать его, и пусть второй напарник пойдет и покурит. Пусть. Он все понимает, не мальчик. Она почти боролась с собой, так велико было это искушение.



Еще сегодня утром она навела справки об Адаме, общалась даже с его бывшей женой, и не нашла ничего такого, что могло подтвердить его прямое отношение к криминальному миру. Разве что, мужчина воевал на Донбассе в рядах так называемых «сепаратистов», засветился в одном российском ЧВК и имел хорошие отзывы среди специалистов. «Может быть, поствоенный синдром, сорвался, такое бывает на гражданке…", — гадала Роберта. Но помимо взятой в заложники посреди ночи медсестры пропала и важная, почти бесценная документация профессора, исчезли даже ампулы с образцами лекарства, все это могло говорить о хорошо спланируемой операции.

Сейчас оперативная группа мчалась на очередное происшествие, связанное с последними событиями в клинике. На обочине трассы недалеко от Ростова была обнаружена пустая угнанная машина генерала. В силу каких-то обстоятельств заложнице удалось сбежать с сумкой преступника на проезжающей мимо попутке, но Адам продолжил преследование, и на ближайшем посту ГИБДД завладел патрульно-постовой машиной, затем, нагнав несчастную девушку и ее случайного спасителя, решивших отсидеться в лесополосе у дороги, судя по всему, жестоко расправился с ними.

— Просто пипец какой-то! — воскликнула Роберта про себя.

В этот момент позвонил телефон. Опять были коллеги из Ростова, которые интересовались, как скоро Москва доедет до них. На месте происшествия уже были медэксперты из города и просили Роберту Павловну разрешить им начать работу до ее приезда. По их заверениям по беглому визуальному осмотру сгоревшие останки принадлежали одному человеку, судя по всему, водителю «Оки». Судьба заложницы по-прежнему оставалась неизвестной. Полиция прочесывала окрестности.

Роберта достала из кармана кассовый чек, который она нашла в клинике пол кроватью Адама. Судя по дате, больной свободно мог выходить на улицу и накануне приобрел в ближайшем универмаге мягкую игрушку. Следствие сразу направилось искать свидетелей, и продавщица отдела хорошо описала покупателя.

— Да, я помню этого мужчину! — и консультант в отделе кивнула на фотокарточку.

— Он что-нибудь говорил Вам? — спросила тогда Роберта.

— Да, конечно. Он был довольно разговорчив, все шутил, даже звал с собою на море. Говорил, что жена его бросила, и ему нужна спутница жизни. Говорил, что уезжает надолго, что хочет подарить на память дочке вот примерно такого медведя.

Роберта знала, что Адам не смог подарить подарок, хотя собирался и даже договаривался с бывшей женой о том, чтобы навестить ребенка. Но в процессе разговора бывшие супруги высказали друг другу упреки, и дело закончилось тем, что кто-то из них бросил трубку. Так что судьба плюшевого медвежонка оставалась неизвестной.

Женщина-консультант достала с полки большую плюшевую игрушку.

— Какой хорошенький! — заметила Роберта.

— Берите, последний!

Роберта обхватила медвежонка и прижала к себе.

— Тот медвежонок был такой же?

— Можно сказать, такой же. Только тот был белого цвета, а Ваш розовый.

— Уж больно большая игрушка, хотя очень, очень милая… — сказала Роберта, умиляясь. — А, почему же Вы все же не поехали с ним?

— Да что Вы! — засмеялась продавец-консультант. — Куда мне ехать? У меня муж ревнивый.

— А если бы был не ревнивый?

Этот вопрос немного смутил продавщицу плюшевых игрушек.

— Может, и поехала бы. Может, нет. Чего гадать-то? Вот видите у него нюх, у мужа моего… Чуйка какая-то… Только о нем, дураке, вспомнили, вот звонит, пожалуйста!

И, действительно, продавщице кто-то позвонил. Она сбросила трубку и, давая понять, что у нее не так уж много времени, спросила Роберту, все еще держащую в обнимку медведя:

— Так у Вас еще будут ко мне вопросы?

— Пожалуй, пока нет, — решила Роберта. — Но вот это чудо ушастое я все же возьму. Пусть тоску в дороге разбавляет.

РАСПЛАТА

Настя попробовала открыть глаза, но веки были словно налиты свинцом. Темнота пугала, душила. Скорее всего, на голову был накинут мешок или что-то вроде этого. Затекшие руки были вздернуты вверх и связаны в запястьях.

«Где я? Что со мной? — пронеслось в голове.

Девушка дернулась и закачалась в воздухе, находя ногам опору только, когда она вставала на цыпочки. Где-то рядом тарахтела машина на холостых оборотах.

Она вдруг вспомнила, как ударил в ноздри эфир, как затем она словно проваливалась в пропасть, то пробуждалась от страха, то снова падала, и так продолжалось, казалось, вечно. Кажется, машину все же остановили на посту и проверили документы у водителя. Всеми силами Настя попыталась проснуться во время проверки, но не могла, и полицейские ничего дурного не заподозрили, подумав, что она просто утомилась дорогой. «Спящая красавица», — сказал кто-то добродушно из гаишников. И надежда на спасение унеслась вместе с порывом ветра. Затем машина отъехала от поста и, судя по тряске, свернула куда-то с дороги. Девушка опять попыталась проснуться, но бездонная пропасть затягивала ее, она видела какой-то бред — страшные желтые глаза, смотрящие на нее из глубины, и кричала от ужаса. Потом кто-то, пользуясь ее беспомощным состоянием, попытался надругаться над ней, но все, что она могла сделать в такой ситуации, это прошептать имя любимого, и это спугнуло насильника. Тогда ей стянули запястья и выволокли из машины, подвесили, а она напуганная и несчастная, в каком-то полузабытье слушала шелест листьев.

«Господи, что скажет мама, когда найдут меня здесь? Ее, наверняка, вызовут на опознание. Бедная мама, бедная… Господи, как хочется есть…»

В этот момент до нее дошел запах жареного шашлыка, кто-то где-то смеялся, кричал, играла музыка. Где-то недалеко были отдыхающие, а, значит, была надежда на спасение. О, если бы все эти люди знали, что она висит здесь на заклание, они спасли бы ее! Девушка еще раз дернулась в воздухе, пытаясь освободиться, но только расшатала свое тело и вздернутые руки больно заныли.

— А, Настенька… — вдруг услышала она знакомый мужской голос. — Уже очухалась… Хороша ты, мать, спать.

Это было какое-то наваждение. Ей вдруг показалось, что никуда она не уезжала, что никакого Адама и не было вовсе, и вся эта история с побегом ей привиделась, будто она заснула за больничным столом в коридоре, а он, проходя мимо, просто наклонился над ней и по-приятельски тронул плечо: «Пойдем к Егоровне, там заждались тебя».

«Вот почему я сразу не признала его… — вдруг поняла девушка. — Я же его никогда не видела без медицинской маски».

— Это что розыгрыш, Коля? Ты, что, за нами ехал?

У нее не хватало слов, чтобы выразить свое возмущение.

— Ехал-ехал, — произнес все тот же голос, — еле догнал, думал уже, свернули куда… Как же ты без меня упорхнула? Нехорошо… И с этим чм.. болотным! Я тебя почти два года добиваюсь, а ты даже ни разу со мной в кино не сходила, а тут сразу на край света. Сумасшедшая дура! Шлюха! Ну ничего, ничего… Одного прощения мало будет…

— Отпусти меня немедленно, сволочь! — закричала она, но ее голос был приглушен мешком, накинутым на ее голову.

Девушка вдруг почувствовала, как что-то острое воткнулось ей под ребро, больно уколов ее. Она вскрикнула под смешок садиста. Перерезанная веревка вдруг лопнула, и Настя упала вниз прямо на землю.

— Какая же ты сволочь, Коля! — девушка зажмурилась от яркого света фар, когда ей удалось сдернуть с себя ненавистный мешок.

Затем она зубами вцепилась в узел, перетягивающий ей запястья, и попыталась развязать его.

— Если ты перегрызешь буксировочный трос, тебе дадут Нобелевку, — ухмыльнулся хирург, глядя на напрасные потуги своей жертвы.

Настя поднялась на колени и злобно посмотрела на своего мучителя. Над ней все еще устрашающе колыхался конец срезанной веревки, на котором она еще минуту назад болталась на ветке какого-то большого дерева.

— Смотри, без шуток. Инструмент очень острый, — предупредил хирург и полоснул по узлу скальпелем. — Напишешь сейчас прощальную записку. «Мол, мама, жить я больше не хочу, устала. Прости», — и он всучил освободившейся от пут девушке клочок бумаги и ручку.

— С чего ты взял, что я буду писать такие глупости! — возмутилась Настя, поднимаясь с колен.

— Хочешь и не пиши, но только тогда в этом случае тебе будет немного больно, — и хирург угрожающе махнул перед Настей скальпелем. — Да не смотри ты на меня так!

— Не поверят тебе, Коля. С какой, кстати, мне кончать жизнь самоубийством? Нас на посту видели, у тебя документы проверяли.

— Ну и что, что видели, ну пожурили, что останавливался в неположенном месте, ну получили себе на чай, а как по-другому? На документы мельком взглянули и тут же забыли. У них там Мекка по сбору налогов. Они тысячи машин за день останавливают, и будут они еще расследованием заниматься из-за какой-то дуры.

— Адам твои номера запомнил, наверняка. Он полиции уже сообщил, найдут тебя, мразь.

— Адам? Кто это? Ах да, твой дружок, — догадался маньяк. — А что он? Погорюет, погорюет, да и другую дурочку найдет. Зачем ему разборки с полицией? А как бежал, как бежал… Наверно, расстроился, что у меня в багажнике сумку оставил, точно там миллионы. Я даже грешным делом в его сумку заглянул, а может и правда миллионы… И точно все в банкнотах, наверно, банк ограбил.

— Неправда, неправда! — и Настя вдруг замолчала. На ее глазах появились слезы. — Он не такой!

— Ну, чего ты так расстроилась, дуреха? — словно пожалел ее хирург. — Ну, бывает, ошиблась. Неопытная, все же… Можешь, в записке добавить про все это для убедительности.

— Тебе все равно не поверят! — возмутилась Настя, вытирая слезы. Придумай что-нибудь другое, Коля…

— Поверят, поверят. Полиции висяки не нужны, им статистику портить нельзя. Пиши, давай, быстрее!

Девушка посмотрела на поблескивающий перед ее лицом скальпель, и ей стало не по себе.

— За что? — спросила она вдруг. — Ты мне скажи, за что ты меня так невзлюбил, Коля? Разве я обещала тебе что-то? Лучше не бери грех на душу, и я обещаю, что не буду обращаться в полицию…

— В полицию ты не будешь обращаться… Ну-ну… — засмеялся Николай Николаевич. — Да знаешь ли ты, что, скорее всего, мне самому, придется уже скоро давать на тебя показания.

— Что ты мелишь?

— Ой-ой… Это ты прокурору так говорить будешь, хотя думаю, твоя история обойдется и без этой бестолковой болтовни… Ты думаешь, я не знаю, кто ты такая? И чем ты занимаешься в свободное от работы время? Как ты объяснишь вот это в своем кармане? — и он показал девушке шприц. — Походу ты та самая сумасшедшая девица, которая заманивает всяких извращенцев в темные подъезды и вкалывает им пару кубиков смертоносного яда… Все газеты в последнее время шумят о тебе.

— Этот шприц я сунула в карман случайно.

Девушка сидела на коленях и перечитывала записку, которую она только что написала.

— Ага, так я тебе и поверю, — и хирург злобно засмеялся. — Написала? Вот и умничка.

— Написала, Коля. Черт с тобой, будь по-твоему. Я та самая девочка Шприц. Ловко ты меня раскусил. Коля, ну чего ты так взъелся? — вдруг сказала Настя с надеждой в голосе. — Ты маньяк, и я маньячка. Уж давай договоримся. Уезжай отсюда, а я своей дорогой пойду. А?

— Ну, уж нет! Дудки! Как представлю, что он меня опередил, аж дурно становится. У меня сердце даже пошаливать стало.

— А ты себя береги, Коля. Здоровье, оно не железное. Ты лучше скажи, ты чего так сорвался то? Неужели так на мне зациклен был, что готов был проехать тысячу километров и все ради этого спектакля? Ты так меня сильно хотел, Коля?

Хирург-маньяк ухмыльнулся.

— А то… Не было ни минуты, что о тебе не думал. Даже во сне, как помню, закрываю глаза и ты перед глазами в разных позах. Совсем меня с ума свела! Замуж хотел звать даже, да потом подумал, денег накопить на свадьбу надо.

— Ну и что накопил?

— Да разве с нашими зарплатами накопишь? Вот, правда, халтурка недавно попалась, ну и согласился, а ты как назло взяла и сбежала с тем хмырем посреди ночи… Да что я сегодня разговорился-то так, — воскликнул вдруг хирург, словно жалуясь кому-то. Его лицо перестало улыбаться и приняло злобное выражение. — Написала уже? А? Давай сюда.

— Верни сперва шприц мой, с ним как-то спокойней.

— Еще чего!

— Я сама им уколюсь. Не хочу, чтоб кто-то это за меня сделал. Ну чего ты боишься, Коля? У тебя вон какой ножик острый! Чуть что пол руки отмахнешь… Будь человеком, дай шприц.

Девушка вдруг выпустила слезу.

— Нет, нет, не пробивай меня на жалость! — нахмурился Николай Николаевич. — Это бесполезно. Слышишь, прекрати реветь!

Но Настя не могла остановиться. Слезы так и лились по щекам.

— Ладно, коли себя сама, может так и правдоподобней будет, только без шуточек!

Настя налету поймала шприц, и на ее устах появилась странная улыбка.

— Спасибо, Коля! Ты великодушен, как никогда. Вот и письмецо тебе!

Она небрежно вырвала листок из блокнота и, скомкав его, подбросила хирургу в самые руки. Он машинально подхватил бумажку свободной рукой, но не удержал ее, и ему пришлось ее поднимать с земли. В тот момент, когда он наклонился за ней, то увидел, как плачущая девушка провокационно облизывает свои губы. Это сильно тронуло его, и ему захотелось наверстать упущенное.

— И неужели тебе не хочется поцеловать меня на прощание, сделать со мной нечто непристойное… — прошептала завораживающе медсестра с смертоносным шприцем и показала спятившему ревнивцу свой игривый язычок.

— Не упусти шанс, другого, увы, больше не будет…

— А ты, я смотрю, многому научилась за эту ночь, — заметил он, разворачивая скомканную записку. — Я едва узнаю в тебе ту скромную девушку Настю.

Он еще улыбался, довольный тем, что девушка — предмет его преступной страсти соглашается на такую взаимную близость, о которой он мог только мечтать, как вдруг его лицо изменилось в гримасе разочарования. В развернутой записке было написано «Дурак ты, Коля!». Но не успел он осознать прочитанное, как ощутил острую проникающую боль в шею. Тень руки девушки, словно бросок кобры, мелькнула справа, всаживая полный шприц яда в своего мучителя. Но он словно надеялся, что это просто укус осы и, трогая пальцами болезненное место укуса, вдруг с ужасом наткнулся на торчащий в шее шприц. Его ноги подкосились, и он, словно пытаясь спастись, упал на колени и повалился на бок…

Но Настя не обращала внимания на его агонию. Она хладнокровно подошла к машине. Ее интересовала сумка Адама. В открытом багажнике находились две канистры с бензином. «Ока» была малолитражкой и, чтобы не застрять на трассе между заправочными станциями, очевидно водителю был нужен резервный запас топлива. Вытащив их, девушка нашла сумку и уже было хотела расстегнула молнию, но передумала.

«А вдруг там и вправду лежат миллионы долларов или Евро, и он бежал за машиной, беспокоясь больше за них, чем за меня…", — подумала она и гордо отказалась от проверки.

— Ну чего ты так, Коля, разлегся? Что снится, ласковый? — присела она у неподвижного тела хирурга, предварительно отбросив подальше в сторону лежащий скальпель.

Вдруг лицо девушки побледнело, и она как будто что-то осознала ужасное, в спешке сверила пульс, расстегнула ему верхнюю пуговицу на рубашке.

— Коля, ты так не шути, Коля! Это всего лишь новокаин… Сейчас отпустит.

Но хирург не дышал, и медсестра отпрянула от него, как от прокаженного.

— Боже, что я наделала, Боже! Зачем мне все это сейчас, зачем?

Она вдруг представила, как рушится ее счастье — то вот-вот грядущее уединение с любимым, о котором она мечтала, и ей стало плохо. Нужно было как-то замести следы, и девушка вспомнила вдруг про канистры и в какой-то спешке стала расплескала бензин по машине и вокруг нее.

— Спички, спички… — прошептала она и, понимая, что их у нее нет, полезла в бардачок, стала искать их напрасно по салону.

Спичек так и не оказалось, но в последний момент помог прикуриватель, и в небо над лесом взметнулся черный дым, раздался хлопок и от взрывной волны лопнули стекла. Настя с сумкой любимого на плече какое-то время в стороне молча наблюдая за пламенем. Она только что успела отбежать на безопасное расстояние. Над головою зашумел ветер, играя с последней листвою, и в этом шелесте Насте почудились слова Адама. Он был где-то рядом, не далеко, словно мираж, звал ее, искал ее, манил сладкими обещаниями, и она больше всего на свете сейчас хотела его поцелуев, его любви и поскорее забыться в его нежных объятиях.

«Когда-нибудь я угощу тебя вкусным вином. Пока еще не проросла лоза, пока еще я не придумал ему название, но я верю, что настанет день, когда ты попробуешь такое вино на вкус, вино, которое ты никогда прежде не пробовала и которое никогда уже потом не забудешь… Оно вылечит твою истерзанную душу, отпустит все грехи прошлого, и ты словно заново родишься и предстанешь передо мной самой счастливой невестой. Тогда я возьму тебя за руку, и мы пойдем навстречу лучам восходящего солнца, забывая все обиды и те страдания, которые выпали нам на нашу долю, но выпали они не напрасно, нет…! Даны они нам были, чтобы проверить наши чувства на прочность, и ты признаешься мне вдруг, что готова отдать все за этот глоток! И попросишь у меня еще и еще, нежно обнимая и целуя меня. И я, только я один во всем этом бесконечном мире смогу утолить твою великую жажду».

СНОВА ВМЕСТЕ

Поднявшись, Адам посмотрел тревожно вдаль. Сердце учащено билось, разум цеплялся за любую возможность. Он спешил к посту.

«Незнакомые места, посторонние люди… Совокупность случайностей сыграли со мной злую шутку. Эта большая фура, пытающаяся столкнуть нас в кювет, маневр на обочину, внезапно лопнувшее колесо. Ведь могло же быть все по-другому? Как я мог оставить свою любимую внутри машины с неизвестным человеком? Ловкий трюк с багажником — известный финт таксистов в 90-е, ворующих багаж у лохов-туристов… Но не надо сдаваться! Надо действовать».

И хотя рассеченная гравием щека беспокоила его, на душе у него было еще больнее. За это короткое время он так привык к Насте, что уже не представлял свою жизнь без нее. Внезапная разлука ошарашила его. Про сумку он даже не думал. И Крым, и виноград, и добрая бабушка — все это казалось ему сейчас пустым и бессмысленным без любимой... Огромная злость на себя толкала его на риск и безрассудство.

На посту его могут узнать, так как его ориентировки наверняка были развешены по всей стране и мелькали на федеральных каналах. Но все это его волновало уже в последнюю очередь. Главное было спасти Настю. Адам надеялся, что на убитой малолитражной машине далеко не уйти. В силах ДПС можно было перекрыть впереди движение всей трассы.

— Что случилось, гражданин? — крикнул один ДПС-ник, глядя на окровавленную щеку Адама. — Петрович, вызывай скорую! Похоже авария.

— Быстрее, быстрее! — пытаясь отдышаться, проговорил Адам. — Вы только что упустили… На той машине! «Ока» с московскими номерами… Вы только что их останавливали. Там была девушка. Он украл ее. Остановите их!

Но гаишники не спешили принимать срочных действий, предпочитая прежде разобраться поподробнее, в чем дело. Адаму приходилось едва сдерживать себя, слушая их неторопливые разговоры.

— Успокойтесь, пожалуйста! — говорил гаишник. — Сейчас приедет скорая. Что там с той белой «Окой», Петрович?

— Да, все нормально, — отвечал второй гаишник, затягиваясь сигаретой. — Документы в порядке, москвичи на море едут, а девушка красивая, точно, не мудрено, что украли.

— Петрович, предупреди наших на всякий случай, чтоб на следующем посту притормозили. Да, не волнуйтесь Вы, тут никаких съездов на протяжении сорока километров нет. Так что сто процентов остановят, а там будем разбираться, кто у кого бабу украл. Садитесь в тенек пока, садитесь.

И гаишник, взяв взволнованного Адама под локоть, повел его к постовой будке, чтобы оказать первую медицинскую помощь. Но так уж случилось, что они проходили мимо стенда разыскиваемых преступников с их примерными ориентировками и фотороботами. Изображение мужчины в черной куртке выделялось на фоне подмоченных, каких-то скукоженных, не выражающих особого интеллекта лиц.

— Особо опасен, — прочитал гаишник и даже присвистнул. — Служил в спецназе, владеет приемами рукопашного боя.

Рядом висела также фотография похищенной девушки и объявление о вознаграждении в случае любой ценой информации.

— Петрович, это когда поклеили? А? — и он машинально потянулся за наручниками, висящими на поясе, но не успел. Ему тут же заломали руку и оттолкнули.

— Извини, браток, ничего лишнего, — успел сказать упавшему сотруднику Адам и бросился к патрульным машинам.

Одна из них была заведена и стояла с открытой водительской дверью.

— Стой! — закричал гаишник, поднимаясь с земли и хватаясь за кобуру. — Стой! Стрелять буду!

Но Адам и не думал останавливаться. Он быстро запрыгнул в заведенную машину, и, даже не захлопнув двери, нажал на газ. Второй гаишник, Петрович, оказавшийся наиболее близко к машине, попытался преградить ему путь, но во время отскочил в сторону. Бампер машины чуть не сбил его. Все что успели сделать сотрудники, это вытащить из кобуры пистолеты и прицелиться, но стрелять было сложно. Угнанная машина ДПС выезжала на оживленную трассу, и случайные пули могли задеть невиновных людей.

— Твою мать! — выругался гаишник. - Вызывал срочно подкрепление! Уйдет!

Скоро за угонщиком зазвучала сирена. Адам давил на газ до последнего, но проехав километров двадцать, так и не настиг белую «Оку», которая как сквозь землю провалилась. По рации он слышал, что на следующем посту останавливают всех подряд и уже выставлен живой щит из машин частников, тем самым перекрыта вся трасса. Что делать он не знал. Впереди уже было заметно столпотворение притормаживающих машин, сзади нагоняла сирена ДПС. Свернуть с трассы незаметно также было невозможно. Вокруг были распаханные поля, разве что по ним, рассекая их, шли полосы узких посадок, соединяющихся на горизонте в один сплошной лес. К этим посадкам проворными любителями природы были проложены колеи.

Когда он вдруг увидел дым, тянущийся со стороны одной из посадок, сердце его вздрогнуло. Интуитивно он сразу повернул руль вправо. Его машина съехала с обочины и вышла на параллельную трассе проселочную дорожку, прыгая по кочкам и колдобинам. Затем развернувшись и буксуя, она двинулась в обратном направлении в сторону дыма, пытаясь как можно быстрее скрыться из виду. Но гаишники уже заметили его маневр и также попытались свернуть с дороги. На счастье Адама они неудачно взяли резко вправо, и им помешал глубокий кювет, а чтобы его объехать — требовалось время. Адам же благополучно проехал мимо них и даже помахал им издевательски рукой. В ответ по нему стали стрелять, так что пришлось пригнуться. Несколько пуль пробили боковое стекло, но не задели водителя. Проехав с километр, он выехал на импровизированную парковку. Там стояло несколько фур. Проезжая мимо, он вдруг узнал большегруз «Volvo» и желание поквитаться с его водителями внезапно овладело им. Недалеко как раз горел мангал, вокруг которого собрались несколько людей в футболках и шортах, звучал шансон. Они что-то бурно обсуждали и смеялись, и, завидев несущуюся на них машину ДПС, замерли от неожиданности

— Ну, все, капец! Поели шашлычка! — выругался рыжий парнишка.

— Не кипятись! Двигатель-то выключен, — ответил старшой с опухшей челюстью. — Может быть, мы тут две ночи ночуем. Проверят документы и отпустят.

Но проверять документы никто не собирался. Машина ДПС на ходу разнесла мангал и проехалась по ящику с пивом. Все едва успели отскочить в сторону.

— Совсем оборзели, твари! — выругался рыжий парнишка, вытирая мокрое, все в брызгах от пива, лицо. Машина ДПС уже свернула в заволакивающую черным дымом посадку и быстро скрылась в нем.

Затем он с большой досадой и возгласом «Е-мое!» увидел разбитый мангал и разбросанные на песке шампуры с мясом. Схватив с земли первый попавшийся шампур, он тут же взвизгнул от боли и выронил его, обжегшись…

— Сволочи!

Другие водители тоже бранились. Кто-то из них впервые заметил густой дым над посадкой и стал показывать другим в сторону леса.

— Смотрите, там что-то горит!

— А с каких пор менты пожары тушат? — удивился другой, услышав приближающуюся сирену второй машины ДПС.

Уже наученные горьким опытом, все, кто был у раздавленного мангала, бросились по кабинам своих грузовиков, чтобы не привлекать к себе внимания. Никто не хотел лишних разборок. К тому же, некоторые из водителей были навеселе.

Когда преследующие Адама гаишники выехали на площадку, по краям которой стояли фуры, они не могли даже спросить у кого-то, куда скрылись их коллеги и преследуемая ими машина. Кругом было безлюдное спокойствие. Все водители мирно спали в своих кабинах.

— Горит что-то… — заметил гаишник.

— Твою мать! — выругался второй. — Это у тебя что-то под колесами горит…

В этот момент раздался хлопок, и гаишники, схватившись за оружие, вжались в кресла, громко ругаясь матом. Получилось так, что их машина остановились точь-в-точь на месте разбитого мангала и горячие угли прожгли резину передних колес. Они задымились таким же черным дымом, который стоял над посадкой.

Один гаишник выскочил из машины и бросился к багажнику, чтобы вытащить оттуда огнетушитель. Другой стал сбивать пламя ногой и клялся, что пристрелит лично тех, кто жарил тут шашлык. Его гневный взгляд упал на припаркованный большегруз «Volvo», на свою беду оказавшийся наиболее близко к поврежденной патрульной машине…

Тем временем, Адам ехал через посадку навстречу черному дыму. Он уже видел догорающий остов «Оки» и на ходу выскочил из своей машины. Та по инерции врезалась в березу и заглохла.

— Настя, Настя — закричал он, думая, что девушка могла погибнуть в огне.

Подойти близко к пламени он не мог, жар был еще слишком сильным, и Адам схватился за голову от досады.

— Ну, чего ты так кричишь? — услышал он вдруг за спиной родной голос. — Твоя сумка у меня.

Он обернулся и, не поверив своим заплаканным глазам, увидел Настю, стоящую в тени дерева.

— Я думал, она сгорела… — выдохнул он, нахмурившись. Ему было досадно, что его любимая видела его эмоции и переживания.

— Ну-ну… Как ты нашел меня в этой дыре?

— Веришь, подсказало сердце…

— Ладно, не заливай, — улыбнулась девушка. — Наверно, уже прикинул, какую следующую дуру взять с собой на свой виноградник? На, держи!

Она подошла к нему и поставила на землю сумку. Он даже не взглянул под ноги. Его влюбленные глаза искали ее обиженный взгляд.

— Все хорошо, любимый. — прошептала она вдруг, бросаясь ему на плечи. — Все хорошо… Он меня не успел тронуть… Этот поддонок мертв. Его больше нет.

Адам вдруг застонал, так как девушка случайно коснулась его щеки.

— Что, больно? — заметила она его рану, тревожась.

— А, ерунда! — отмахнулся он. — До свадьбы заживет.

— До свадьбы?

— Да, до свадьбы… — твердо кивнул Адам и посмотрел ей в глаза. — Ты будешь моей женой?

— Мне никогда прежде не делали предложений в таких непривычных условиях, — призналась девушка.

Под треск огня и отдаленное завывание сирены она поцеловала любимого.

— В любом случае, любовь должна победить… — сказал он, так и не дождавшись ее «да».

— Любовь, как перелетная птица, ничего и никому не должна, — вздохнула девушка, собираясь с мыслями. — Чудо — встреча с ней, надолго ли — никто не знает…

СЕРАЯ МЫШКА

— Я никому раньше не говорила об этом: ни подругам, даже маме… никому. И ты будешь первым, кто узнает. Первым быть всегда тяжело. Так что если вдруг ты уйдешь, бросишь меня сейчас одну в лесу, я все пойму… Но я больше не хочу, чтобы между нами были какие-то тайны. И, может быть, своим признанием я причиню тебе боль и у тебя могут появиться сомнения на счет того, а стоит ли со мной идти так беспечно рука в руку по жизни…

С семи лет я воспитывалась мамой одна. Папа бросил нас, ушел к другой женщине. Не знаю, что на него тогда нашло. Мама в молодости была очень красивой, я не помню, чтобы в нашей семье были ссоры или что-то подобное, отец, и этот уход был шоком не только для нее, но и для меня, маленькой девочки, только-только поступившей в первый класс. В школе я была замкнутой, мало с кем не дружила, чуждалась знакомств и часто оказывалась предметом насмешек и издевок со стороны мальчишек. Мне как никогда требовалась поддержка отца. Но, увы! Может быть, с детства у меня и затаилась обида на мужчин. После развода мама обвиняла его во всех смертных грехах, а главное, в нашей бедности. Она тянула, как могла, работала на швейно-чулочной фабрике. Помню, наша квартира всегда была завалена бракованными мужскими носками, которые ей выдавали вместо зарплаты. Никаких мужчин после папы у нее не было, а если и были, я об этом ничего не знала, но вот эти носки, черные, с дырками и неправильной текстурой, словно были насмешкой ей за ее терпение, и я каждые выходные видела, как брала она их с собой на рынок, чтобы продать и хоть сколько-нибудь выручить денег на молоко и хлеб. Чтобы как-то поддержать маму, я училась хорошо, старалась по пустякам не расстраивать ее, может, поэтому я инстинктивно и чуждалась шумных веселых компаний, ни с кем не встречалась, потому что мама боялась моей ранней беременности и все время вздрагивала, когда слышала, что в моем окружении появляется тот или иной мальчик.

Когда однажды ко мне в лифт зашел парень, мне было тринадцать лет, а ему на вид пятнадцать-шестнадцать. Я видела его раньше, он был из соседских домов, так что ничего плохого в начале и не заподозрила. Он вдруг вытащил ножик, такой маленький перочинный ножик, до сих пор помню его ржавое лезвие с какими-то отломанными зубчиками. Он бесцеремонно прижал меня к стенке и сказал, что убьет, если я буду кричать. Лифт привез меня на мой этаж, и мы вышли. Там на площадке прямо перед моей дверью он стал щупать меня, и я едва вырвалась от него и закричала. Он убежал, выронив свой ножик. Маме я тогда не сказала ни слова, не хотела ее расстраивать.

И я решила действовать в одиночку, считая себя вправе отомстить ему. Заманить его было не сложно. Я знала, что ножик был дорог ему, и мы договорились с ним встретиться после школы у заброшенной трансформаторной будки. Это был пустырь, и он воспринял мое предложение там встретиться, как намек. Кстати, эта заброшенная будка с расписанными стенами до сих пор существует. Ты можешь найти это место и прочувствовать, как мне, тринадцатилетней девочке, было страшно тогда идти на такое.

Он пришел туда один, ни о чем не догадываясь. Помню его мерзкую улыбочку, этот блеск самодовольных глаз. Тогда я еще совсем не думала о последствиях, о чувствах его близких и родных. Все-таки, каким бы он не был ублюдком, но он был чей-то сын, племянник, внук. Тогда я не думала вообще о боли, мне казалось, что это само собой разумеющееся, я была равнодушна к ней и даже гордилась этим. Но только поняла я этот ужас, когда вонзила ему его же ножик в ногу, и он, корчась от боли и страха заорал и побежал от меня, ковыляя, к дому, с душераздирающим плачем и сопливыми криками «Папа, папочка». Ему повезло. Ножик не задел артерию, и с тех пор он боялся меня, как огня, и, рассказывая подробности того нападения, все свалил на наркоманов. Потом я даже слышала, что он вроде бы даже исправился, пошел в армию, женился на москвичке и завел детей…

Но страх перед изнасилованием у меня остался. Может быть, из-за этого я видела в каждом мужчине насильника, душегуба, маньяка. Вот почему у меня никогда ни с кем не было нормальных отношений, каждый раз я избегала близости и даже, казалось бы, навечно свыклась с амплуа старой девы. Тот случай из детства научил меня многому. Были и другие случае, о которых мне не хочется говорить. Но все, что я для себя уяснила, что доверять мужчине нельзя. Он потенциально опасен, и ему нужно только одно от тебя — удовлетворение своих сексуальных желаний. Но потом появился ты, совсем другой, не такой, как все, и во мне что-то надломилось, страх ушел, я всех словно простила… Я никогда не верила в любовь, но сейчас могу поклясться всем самым святым, что у меня есть, что любовь существует. Она живет в моем сердце… И это сердце бьется сейчас ради любви к тебе… Но прежде чем судьба соединила нас… О если бы я встретила тебя раньше! Где ты был, милый, когда я с утра до вечера сидела в соцсетях под вымышленными именами в поисках извращенцев? Где ты был, когда я встречалась с ними в темных подворотнях, чтобы вонзить в них шприц возмездия? Не пугайся только, милый, я никого не убила. Каждый раз, пользуясь случаем, я убегала прочь, лишь бы подальше от этой грязи. Мои руки не запачканы кровью. Разве что сейчас при самообороне я вынужденно стала причиной кончины человека со слабым сердцем. Он умер от страха, приняв меня за девочку Шприц, и тот укол в шею обычного новокаина воспринял, как смертельную инъекцию.

Перед тобой всего лишь обычная двоечница, которую быстро исключили за неуспеваемость. Слышал ли ты что-нибудь о тайной организации «Серые мыши»? И если нет, то многие напуганы ею всерьез и по несколько раз в день сменяют свои аккаунты в сетях, чтобы не попасться на их уловки. Ты спрашиваешь, что как я туда попала? Ну, во-первых я всегда считала себя борцом с детским насилием. Тот, кто покушается на ребенка, покушается на самое святое, что есть в этом мире, на детское счастье. Он должен быть наказан самым жесточайшим образом, чтобы другим неповадно было. И если государство не может защитить детей, то детей защищают такие, как я, тихие и никому неприметные девушки, сами бывшие жертвы насилия. Эта организация появилась сама по себе, спонтанно. Скромные девушки, в большей части, сами жертвы такого насилия, объединяются в соцсетях в закрытые группы, которые возглавляет легендарная девочка Шприц. Говорят, ей всего четырнадцать лет, что ее отчим надругался над ней. Именно девочка Шприц до последнего дня координировала работу организации и давала каждому новому члену пробные задания. Никто не знает даже, как она выглядит. Но у нее очень много последовательниц во всем мире. Она живая икона этой жестокой войны.

«Серые мыши» давно объявили охоту на насильников и педофилов, а также на всех тех, кто покрывает и подготавливает законы под них. Это — тайная организация на добровольных началах. Вычислить ее активных членов не так сложно. Один важный атрибут в их неброской одежде — серые детские шапочки с помпончиком. Я тоже носила такую шапочку до встречи с тобой. Обычно надев такую шапочку, тихие неприметные девушки выходят из дома. Это уже ни хохотушки-студентки, ни хорошенькие секретарши, ни миленькие медсестры в белых халатиках. Они совершенно другие, хладнокровные, расчетливые, опасные, жаждущие мщения за попранное счастье невинных. В их кармане обычно лежит шприц со смертельным ядом. Им дают адрес конкретного мерзавца, и они без труда находят его, изучая его быт и маршруты передвижения, но чаще всего просто прогуливаются по городу и ждут, когда на них начинают слетаться, точно мухи на мед, эти слюнявые и дурно пахнущие похотливцы…

Ты удивлен? Ты мне не веришь? Оглянись вокруг, и ты увидишь эту войну….

Ты считаешь меня несостоявшейся палачкой, которую отогнали от плахи за мягкотелость и излишнюю впечатлительность? Отчасти это так. Я была больна многие годы, эта вспышка азарта… этот страх… это биение сердца…. Да, да, нечто похожее испытывал, наверно, первобытный охотник, идущий с копьем на опасного хищника. Никто не знает, чем все может закончиться. Но сейчас все в прошлом, в котором я не раскаиваюсь. Разве что иногда, особенно ночью, когда лютует вьюга, я слышу, как скребут об оконное стекло прогнившие когти и как смотрят из глубины ночи на меня пустые глазницы. И тогда я зарываюсь с головой под одеяло и плачу, и читаю молитву.

Вот такая я трусишка и плакса… Никому не рассказывай о своей маленькой мышке, но помни всегда об этом.

ВОЛК

Солнце начинало садиться. От земли шел густой и холодный туман. Он, словно жирное молоко разливался по полям, заходил в посадки, сбивая беглецов с пути. Дорога, по которой они шли, выводила к деревенскому кладбищу, за которым уже горели огни домов, лаяли собаки. Но Адам решил переждать ночь на природе, чем просить ночлег у незнакомых людей. Наутро же можно было выйти к окраине деревни, чтобы попробовать поймать там попутку в сторону моря. Насте очень хотелось пить, и она утолила жажду рябиной и в большей части не ее горьким соком, а той вечерней влагой, что образовывалась на гроздях. К тому же, лес на холме оказался лиственным, и рябина встречалась довольно часто. В надвигающейся темноте все казалось вокруг отливает пурпуром. Беглецы прошли уже более десяти километров, оторвались от тумана, но были сильно утомлены и измотаны. Нужно было разжечь костер, чтобы согреться, но для этого нужно было зайти еще глубже в лес, чтобы не привлекать внимания посторонних глаз.

— Все, я больше не могу! — выдохлась Настя и упала на влажную траву. — Что хочешь со мной делай, но я больше не могу…

Адам остановился и посмотрел на нее с уставшей улыбкой.

— Пожалуй, ты права. Я давно мечтал сделать с тобой то, что я хочу…

Он также обессиленно упал на траву, пытаясь придавить девушку. Та ловко увернулась и откатилась, звонко смеясь, в сторону.

— Не надо! Я жутко боюсь щекотки.

— Ну тогда возьми подушку, — сказал он, отдав ей свою сумку.

Его взгляд невольно устремился в небо. Там уже начинали появляться первые звезды.

— Хорошо, что дождя не будет, — вздохнул он.

Усталость морила его в сон. Ведь он находился долгое время за рулем и практически не спал предыдущую ночь.

— Кофейка бы… — помечтал он. — Горяченького… да с бутербродиками… с колбаской…

— Когда мы будем жить вместе, как одна семья, — заметила Настя. — Никакого кофе и бутербродов! Только экологически здоровая пища.

В этот момент где-то в глубине леса раздался вой. Это был протяжный и заунывный вой, от которого мурашки пошли по всему телу.

— Господи! — перекрестилась Настя. — Неужели они существуют.

Ей вдруг стало очень страшно. В детстве она смотрела фильм ужасов про вампиров, и с тех пор ей все время мерещились всякие ужасы, хотя она, конечно, умом понимала что все это выдумки. Адам не сразу понял Настю. Он сразу подумал о волках.

— Видать, люди не всех их перебили, — еще больше нагнал он страху на Настю, и та сама прижалась к нему, инстинктивно прося защиту.

— У тебя есть крестик? — спросила она испуганно.

— Есть…

— Счастливый, а я не крещенная…

— Ну, если тебе так страшно, я могу тебе дать, — и Адам снял с себя нательный крест и передал девушке.

— А как же ты?

— Для верующего смерть не страшна…

Вой снова повторился, и уже ближе.

— Господи! — заплакала Настя.

— Не паникуй, — успокоил девушку Адам. — Надо найти большое дерево.

Его глаза уже нашли ясень с раскидистыми ветками, на которые можно было взобраться. Затем он помог девушке залезть на подходящую ветку, передал ей сумку и сам самостоятельно запрыгнул наверх. Чтобы не упасть, они прижались друг к другу.

— Поспи, — сказал он ей, зевая. — Они нас тут не достанут.

Но Настя не могла сомкнуть глаза. У нее от холода и страха дрожали зубы. Ей постоянно мерещился этот жуткий вой, и она все время прислушивалась к звукам ночи. Адам же, утомившись дорогой, мгновенно уснул, и его теплое сопение слегка согревало беспокойную девушку. Только под самое утро, когда начинало светать, она тоже провалилась в сон.

Потом во сне девушке приснилось, что она хочет в туалет, идет по лесу одна и ищет укромное место, но на нее кто-то все время из-за кустов смотрит… Она даже проснулась от этого не видимого взгляда. Адам все еще спал, посапывая ей в шею. Она осторожно убрала его руку и вдруг замерла, точно парализованная. Прямо под деревом сидела лохматая, жутко тощая собака. Вид у нее был совсем не свирепый, но интуиция подсказывала, что тут что-то не так.

— Волк… — прошептала она, догадавшись, и стала будить мужчину.

Холодные, какие-то бесцветные глаза светились тоской, но Настя чувствовала всей своей кожей, что волк хочет разорвать ее, что она для него еда, вид которой возбуждает его пустой желудок. Волк облизывался, и слюна с его приоткрытых челюстей капала на траву.

— Хорошая собачка, — пошутит Адам и цокнул, но волк в ответ ощетинился, давая понять, что шутки кончились.

— Это твоя собачка судя по всему всю ночь просидела под деревом в надежде, что кто-нибудь да свалится сверху… — ухмыльнулась Настя. — Сколько она еще будет тут сидеть?

— Неделю, две… Они терпеливые.

— Но у нас столько нет времени! — возмутилась девушка. — Наверняка, полицаи уже с первыми лучами солнца начали прочесывать местность.

— Возможно, — согласился мужчина. — Ночью над лесом кружил вертолет, они искали огонь костра.

— Как его прогнать отсюда? — кивнула Настя в сторону волка. — Почему он все время смотрит на меня?

— Наверно, я ему не очень нравлюсь, — и Адам громко хлопнул в ладоши. Зверь совсем не испугался и оскалился до самых десен, показывая свои острые клыки.

— Ну и где твой хваленый пистолет, шутник? — едко спросила Настя.

— Я применяю его только по делу. Так что попробуй отломать хоть какую-нибудь палку.

— Ну если ты такой Рэмбо, сам и ломай! — обиделась девушка. — Интересно будет посмотреть, как ты его палкой отдубасишь.

— Смотреть не надо. Ты мне поможешь, — пропыхтел Адам, пытаясь отломать край толстой ветки. — Черт, какое упрямое это дерево!

— Давай я спрыгну, — предложила она. — Пока волк будет занят мною, ты сможешь уйти… Пусть без меня, но уйти…

Ей вдруг стала жалко себя, и она заплакала.

— Навряд ли ты слезами его разжалобишь, — проигнорировал Адам ее жертвенное предложение, одновременно избавляясь от ненужных сучков и листьев.

Ему наконец-то удалось отломать подходящую ветку, и вскоре в его правой руке оказалось нечто наподобие острой пики. Он несколько раз угрожающе взмахнул ей, и его удовлетворило это первобытное оружие.

— Конечно, примитивненько, но глаз пробьет, — сказал он. — Слушай мой план. Прыгать нужно одновременно. Я впереди с этой пикой, ты позади. Поверь, я умею драться.

— Послушай. Не говори глупости. Волк разорвет нас.

— Не успеет! Он слишком слаб. Посмотри на его исхудалые бока. Это его последний бой, точно, — уверил Адам. — Просто помоги мне. Или ты хочешь отсидеться на ветке и ждать полицию, пока мои кости будет обгладывать этот волк? Только, если прыгнем вдвоем, будет хороший шанс, он бросится сначала на одного из нас, и у другого будет время сориентироваться. Если он броситься на тебя, я со всей силой попробую воткнуть ему эту штуку в спину и пригвоздить к земле. Если же он броситься на меня или увернется от твоей палки, ты схватишь его сзади за ноги, будешь душить, драться… Ну что готова? Давай на раз, два, три…

Затем мужчина улыбнулся и показывая всем своим безмятежным видом, что все это плевое дело, поднялся во весь рост, увлекая Настю за собой. Она не возражала, но не потому что план ее любимого ей казался безупречным, а потому что страх так сковал ее члены, что практически она была ведомой в этом предстоящем бою.

— Раз, два, три… — лишь слышала она где-то над собой слова Адама.

Потом был прыжок, приземление. Она видела, как волк тут же бросился на мужчину и, увернувшись от острия палки, толкнул его передними лапами в грудь. Толчок был такой силы, что Адам упал навзничь. Потом сработал инстинкт, и Настя, схватив оброненное копье, с невероятной силой воткнула им куда-то в спину зверя, который уже грыз выставленный вперед локоть Адама. Но копье вошло по касательной и только содрала шерсть. Волк взвизгнул и, отскочив немного в сторону, ринулся к атакующей его девушке. Все происходило стремительно. Она лишь успела выставить вперед палку, и разъяренный зверь всем своим весом наскочил на нее, жутко визжа. В этот момент Адам поднялся и бросился на помощь девушке, выхватил с трудом из ее рук палку и пригвоздил зверя к земле. В предрассветной дымке видно было распоротое брюхо, когда волк повалился набок, дергая в агонии своими когтистыми лапами. Адреналин зашкаливал в крови девушки.

— Ты видел? Ты видел? — воодушевленно закричала она, отползая от поверженного зверя. — Здесь кино надо снимать, вот что!

Но ее радостный оклик словно пробудил волка. Собрав, остатки своих сил, он вцепился в лодыжку девушки, и не отпускал ее, пока Адам неистовыми ударами кулака выбивал из него последний дух.

— Где ты так, милый, научился махать кулаками? — прошептала Настя, когда ей помогли подняться.

От переполняющих душу эмоций она совсем не чувствовала боль, не понимала последствий. Ей хотелось петь, болтать, куролесить, забрызганное вражеской кровью лицо сияло от счастья.

— Он тебе порвал куртку, — прошептала она вдруг с сожалением.

— Ерунда! — отмахнулся Адам. — Идти можешь?

Она тихо простонала, ступив на больную ногу. Кровь сочилась из раны, затекала в ее белый кроссовок. О скором продолжении пути не было и речи.

— Прости меня… — прошептала сквозь боль Настя, когда Адам, разорвав на себе рубашку, кое-как завязал рану и остановил кровотечение.

— Я тебя понесу, — подхватил он ее, уже бледную и ослабшую, на руки.

— А твоя сумка?

— А ну ее к черту! Тебе нужно в больницу…

— Прости меня, прости… — шептала Настя и плакала.

— Ничего не говори, береги силы, — говорил он с тревогой.

Где-то над раскачивающимися макушками деревьев уже слышался грохот лопастей вертолета. Летчик заметил движение людей на поляне и что-то сообщал по рации.

Часть III

НЕОЖИДАННЫЙ ПОВОРОТ

Дверца приоткрылась, и на мокрый асфальт ступила элегантная ножка в дамском каблучке. Следом за этим грациозным движением из машины, спрыгнула с колен хозяйки собачка. Громко тявкая и визжа от восторга, знакомые запахи дома свели Кнопу с ума, она, сразу заприметила двух кошек, греющихся на лавке под осенним солнышком, и побежала в их сторону. Пока ее хозяйка, расплатившись с таксистом, только-только выставила вторую ножку, неугомонная собака уже носилась по всему двору, заставляя вздымать ввысь стаи воробьев.

Таксист, молодой кавказец, в надвинутой на лоб кепке с популярной надписью «UFS» (бои без правил), подошел к багажнику, все еще продолжая говорить комплименты своей обворожительной клиентке. Но Катерина Андреевна не слушала этих щедрых дифирамбов, а пыталась наступить каблуком на стелющийся за собачкой поводок, когда Кнопа слишком близко подбегала к своей хозяйке.

— Дэвушка! А дэвушка! У Вас собак убэгает! Какой дурак это собак, от такой красивый дэвушка убэгает! — засмеялся таксист.

Наконец, собачку поймали, но она долго не могла успокоиться, вставая на задние лапки. Потом Кнопа совсем повела себя нестандартно и стала напрыгивать с высунутым языком на сапожки Катерины Андреевны.

— Ай-ай, шайтан, смотри что творит! — не унимался таксист. — Лучше менэ дэлает

— Как же тебе не стыдно, Кнопочка, а? Ты же сучка, а не кобель, чтобы такое вытворять, — подыгрывала Катерина Андреевна развеселившемуся таксисту, неубедительно ругая свою собачку. — Что могут подумать о твоей хозяйке? Вы уж ее извините, два часа в полете, энергии полный край. Вот так всегда действует заграница… Фу, Кнопа. Фу!

Таксист смеялся до колик в животе, глядя на представление.

— Ну, с таким собаком муж не нужно, — сказал он, пытаясь всунуть клиентке свою визитку.

Но Катерина Андреевна показала ему на свой округленный животик.

— Лучше помогите чемодан до подъезда докатить, а то тут ступеньки.

— Конечно, дэвушк. Любой каприз за поцеловать в щечка. И желательно авансом. А то обман много. Люди злые.

— Ну, поцелуй в щечку, пожалуй, можно, — и Катерина Андреевна шутливо чмокнула кавказца в подставленную щетину.

— Ах дэвушк, какой хорош поцеловать… — вздохнул он, закатывая от восторга глаза, и чуть было не запнулся о чемодан клиентки.

Затем он отважно покатил его за собой, продолжая на ходу любоваться Катериной Андреевной. Она шла впереди, обходя умело лужицы, точно показывая волочащемуся за ней таксисту правильную дорогу, и при этом соблазнительно виляя своими широкими бедрами. Уж что-что, а это она делать умела. Когда они проходили мимо лавочки, на которую опять вернулись кошки, той-терьерчик стал подпрыгивать, чтобы ухватить их за хвост, но хозяйка жестко отдернула его.

— Фу, Кнопа. Фу. Как это некрасиво… Они тут живут, а к соседям надо относиться толерантно.

Таксист, докатив чемодан до подъезда, аж сглотнул слюну, так ему не хотелось расставаться с такой красивой женщиной, и, чтобы как-то успокоиться буквально на коленях вымолил, чтобы Катерина Андреевна все же взяла из рук его визитку и пообещала ему как-нибудь вызвать его в любой удобный для нее день.

В это время из подъезда, когда Катерина Андреевна рылась в сумочке, чтобы достать ключи от домофона, выскочила в одном халате какая-то взбалмошная дамочка с растрепанными, крашеными хной, волосами.

«Ну, надо же… точь в точь как мой халатик», — подумала еще тогда бывшая жена профессора, уже самостоятельно закатывая чемодан в подъезд.

— Ах… Здравствуйте… Это, должно быть, Вы! — преградила запыхавшаяся дамочка путь. — Позвольте помочь Вам, Катерина Андреевна. — И она нагло вырвала из рук удивленной женщины чемодан и даже ошеломленную Кнопу. — Вам в таком положении нельзя такие тяжести толкать. А я Вас в окно увидела. Смотрю, такси. Сорвалась места, а потом вспомнила. Ну, у меня торт в духовке. Вот так и разрывалась на бегу, одна в одном халатике. Я торт пеку к Вашему приезду, Катерина Андреевна. Вступительная работа, между прочим. Милости просим. Ах, Михаил Александрович….как он был бы рад, как был бы рад…

И Светочка всхлипнула.

— Я что-то не понимаю Вас. Вы что наша экономка? Михаил Александрович мне ничего такого не говорил.

— Я Светочка, Светочка… Да-да, экономка, если так удобно, пусть будет экономка… Ну как же так, как же так… Забыл видимо… — расстроилась Светочка. — Ну, конечно, ему сейчас нелегко. Он в СИЗО сидит, пока следствие идет… Ему, конечно, не до нас всех, любимых…

Они подошли к лифту.

— А как он по Вас скучает, как скучает… — и дамочка в халате Катерины Андреевны вытерла слезу под глазом. — Не то слово — скучает. Прямо зубами, точно тигр, решетку рвет и мечет… Ой… а как похудел! Вы бы видели его? Я ему иной раз напеку столько всего, говорю, кушай, поправляйся, а он все раздаст своим сокамерникам. Им нужнее, говорит. А я уже старый, обмен веществ замедлен. Ох, Катерина Андреевна, Вы уж простите, что отпуск Ваш так прервали, но ситуация прямо сказать критическая. Может, Вы повлияете. Без Вашей помощи заморят его с голоду. А он, между прочим, заслуженный профессор. Его на Нобелевскую премию выдвинуть надо. Да вот, боюсь, не дотянет.

— Я что-то Вас не понимаю, Светлана…

Они поднялись на лифте на нужный этаж, и песик вдруг стал неистово вырываться, чуть не задушив себя на поводке, так что Катерина Андреевна выпустила поводок из рук. Светочка сама открыла дверь и вошла туда первой, точно по праву первой хозяйки, вкатив тяжелый чемодан в прихожую. Все это так не понравилось бывшей жене профессора, что она готова была вышвырнуть наглячку из квартиры, но учуяла какой-то горелый запах с кухни и встревожилась, а не пожар ли.

— Кажется, что-то горит…

— Японский городовой! — взмахнула руками Светочка и бросилась на кухню. — Вся вступительная насмарку! Я ведь, Катерина Андреевна, в кулинарное училище поступаю, на пекаря хлебобулочных изделий.

Катерина Андреевна осталась в прихожей и озадаченно огляделась. Кругом было чисто и прибрано, но царил какой-то другой и чуждый порядок, так что она снова нахмурилась. Какая-то неестественная ей ревность возникла в сердце, и она даже присела на пуфик.

— Вы располагайтесь, Катерина Андреевна, поудобнее, раздевайтесь. Чувствуйте себя, как дома, — крикнули с кухни, чем-то гремя… — А ты песик, наверно, кушать хочешь?

— Пожалуйста, не кормите ничем собаку, — предупредила бывшая жена профессора, стаскивая с себя сапог. — У нее несварение. Ей бы надо лапки еще вытереть, а то наследит. У подъезда огромная лужица. Удивляюсь, как никто не утонул у Вас тут.

— Конечно, конечно! — и Светочка сбегала за тряпкой в ванную и стала вытирать лапки Кнопочке, которой такая забота определенно нравилась, и она все время норовила лизнуть «экономку» в лицо.

Раздевшись, Катерина Андреевна решила после дороги принять душ и на полчаса ушла в ванную комнату, пока Светочка расставляла приборы, готовясь к общему чаепитию и тестированию своих кулинарных способностей. Торт сильно подгорел, и все надежды были на начинку из яблок. Новоиспеченная «экономка» немного волновалась, конечно, и, чтобы скрыть свое волнение болтала всякую чепуху. Катерина Андреевна правда иногда вставляла свое веское слово, но преимущественно это было по бытовым вопросам. «А где моя старая зубная щетка?», «Светлана, а Вы не видели мой шампунь с ромашкой?», «Все никак не могу понять, куда делась маленькая резиновая уточка?». Новая пассия Михаила Александровича охотно отвечала, подсказывала и очень надеялась по простоте своей душевной, что бывшая жена профессора окажется женщиной толерантной и понимающей.

— Нет, таких женщин, как Вы, Катерина Андреевна, не встретишь, — говорила она через дверь ванной комнаты. — Какой же счастливый должен быть Михаил Александрович, что знал Вас несколько лет. Мне до Вас еще далеко. Ох, как далеко…

— А сколько Вы знакомы с моим бывшим мужем, Светлана?

— Вы знаете, это такой метафизический вопрос… Если верить в теорию перевоплощений, а я, хочу Вам признаться, Катерина Андреевна, сторонница всяких там переселений… Так вот прошлых жизнях мы с Михаилом Александровичем несомненно были очень близкими родственниками. Я его как увидела, так материнское сердце заныло, заныло. Так что даже не знаю, как точнее ответить на Ваш вопрос.

— А что, за ним прямо сюда приходили?

— Прямо сюда, в дверь позвонили, сказали, что «пицца». Я даже удивилась, какая пицца в такую рань? Думала, Михаил Александрович решил не доверять моим способностям и подстраховался. Ан нет! Я дверь открыла, а там, а там… Вы даже не представляете, Катерина Андреевна, как сюда ворвались, как устроили весь этот погром, и как расстроился Михаил Александрович по поводу всего этого вторжения. Так и шепнул мне на прощание «Что скажет Катерина Андреевна, когда вернется? Ей волноваться нельзя». До последнего мы скрывали от Вас сей неприятный факт, но потом уж я настояла на срочной телеграмме… Я так боялась, что Вы окажетесь змеей подколодной, мегерой, а Вы, молодец! Восхищаюсь Вашей выдержкой. Я даже не знаю, чтобы я сделала на Вашем месте.

— И что же, Светлана, Вы бы сделали, интересно узнать на моем месте? — и Катерина Андреевна включила фен для сушки волос.

— Ой, даже не знаю. Я ревнючая жутко. Да вцепилась бы в голову и все волосы бы выдернула заразе. Вот что я сделала! Да я наверно на Вашем месте меня бы в окно выкинула… Прав был Михаил Александрович, называя Вас золотой.

— Уж прямо золотой? Это, наверно, что я ему дорого обходилась все эти годы…

— Что Вы! Нет. Это потому что я, думаю, Вы благородная такая! Сияете, точно золото, за собой следите, личико, конечно, натянуто, но все это мелочи по сравнению с Вашей душой. Только и подумать. Без скандала, без какого-то дележа… просто так сказать…. Принять все, как данность.

Дверь ванной неожиданно отворилась, и на пороге показалась посвежевшая Катерина Андреевна, завернутая в банное полотенце.

— Какая чудесная гадюка! — воскликнула Светочка, заметив татуировку на шее у своей соперницы. — С такой гадюкой все мужики на пляже Ваши. А у меня между прочем тоже есть свои фишечки. Вот смотрите! — и она оголила плечи халата и продемонстрировала генеральские эполеты времен Бонапарта.

— Это все Михаил Александрович, — улыбнулась Светочка, играя плечами. — Говорил, вот что у тебя нет, как у Катерины Андреевны, так это величественности какой-то. Ну я пошла и сделала. Как Вам нравится?

— Не очень.

— Ну так я и знала, надо было ангела на заду колоть. Хотя Михаил Александрович был в восторге. Ты, говорит, здесь в СИЗО с такими погонами не пропадешь.

— Очень рада, что Михаилу Александровичу понравилось, — нахмурилась Катерина Андреевна. — Но давайте разберемся, когда Вы покинете мою оккупированную квартиру.

Светочка замотала головой.

— А я не могу ее покинуть. Во-первых, у меня во время следствия подписка о невыезде, а адрес этот указан, а во-вторых сам Михаил Александрович мне любезно предоставил в распоряжение всю спальную комнату, а Вам с Кнопой наказывал выделить коридор или зал на выбор. Да не Анталия, но вид на улицу лучше…

Через минуту женщины сидели уже на кухне. Светочка, заваривая крепкий чай, по-прежнему расхваливала Михаила Александровича, а его бывшая жена, обмотанная в полотенце, гладила на коленях похрумкивающую печеньем довольную Кнопу.

— Вы уж извините меня, Светлана, что я тут совсем по-домашнему, но мой халат оказался на Вас…

— Ну что Вы, Катерина Андреевна! Вы прекрасно выглядите!. К тому же, Вы у себя дома и можете ходить, как себе заблагорассудится. Михаил Александрович, перед тем как его повязали эти бесчувственные злыдни, вообще ходил по квартире в одних трусах.

— Да, это на него похоже, — согласилась бывшая жена профессора.

— Вот-вот, а тут сквозняки такие, точно шторм! Чувствуете, что дует?

— Точно дует.

— Ох, как я так боюсь за Михаила Александровича… Так переживаю, — и Светочка соединила от волнения ладони на груди. — У него же радикулит хронический… Его растирать надо под вечер… Катерина Андреевна, прошу Вас, миленькая, родненькая, не оставляйте нас в такой беде.

— Ну, успокойтесь, моя дорогая Светлана. Я уже сказала, что все показания в пользу Михаила Александровича я все в аэропорту дала по прилету. Адвокат также работает по нашему делу, и это лучший адвокат по этим щекотливым вопросам. Нам придется получается с Вами потерпеть месяц друг друга, а может и более, пока будет суд и другие мероприятия. Я очень надеюсь, что мы с Вами, Светлана, поладим… Особенно по части Вашей выпечки… просто великолепная начинка.

— Спасибо, я старалась. Жаль только Михаил Александрович не оценит… Он вообще в последнее время сам не свой. Хотя мы были так близки, так близки…

— Позвольте спросить, — поинтересовалась Катерина Андреевна, уплетая очередной пирожок и запивая все чаем. — А как собственно Вы были близки с моим бывшим мужем, Светлана?

Светочка засмущалась, тоже взяла пирожок и легонько надкусила.

— Мне Вы можете признаться, как родной сестре… — продолжила Катерина Андреевна. — Ну же, Светлана, рассказывайте, каков мой Миша был с Вами в постели… Я, как его бывшая жена, обязана просто знать все подробности… И могу даже быть полезна в некоторых интимных советах.

— У меня и, правда, Катерина Андреевна, такое чувство, что я должна Вам во всем признаться. Между нами просто не должно быть никаких секретов, ибо на кону жизнь нашего дорогого Михаила Александровича. И я сама в замешательстве, ибо чувствую вину, которая так терзает меня….

И «экономка» распахнула халат и ударила себя жеманно в свою пышную грудь.

— Мы только начали присматриваться друг к другу, — вздохнула как-то обреченно Светочка, — и только-только Михаил Александрович предложил мне совсем не дичиться его, как вдруг пришли эти душегубы и обвинили его в том, чего он никогда и не делал, а если и делал, то делал только по велению своего доброго сердца… Ах, бедный Михаил Александрович… я как глаза каждую ночь закрываю, так его представляю, худого и бледного, вцепившегося в холодное железо зубами…

И Светочка, точно в пух и прах проигравший сражение генерал, виновато склонил голову перед вдовами павших.

— Ну что Вы, голубушка! Полноте слезы лить, — приласкала бывшая жена профессора свою «экономку». — Я же сказала, что мы вызволим Михаила Александровича и лекарства его непременно найдутся, и медсестра вернется. Главное бы нам с Вами ужиться до начала суда.

— Ох, на этот счет не переживайте, Катерина Андреевна. Я такая приспособляемая!

— Это я уж заметила… Единственная просьба, Светлана, — не выгуливайте без меня мою Кнопу. — И Катерина Андреевна при этом почесала собачку за ухом. — Она такая бедовая. Я просто раньше времени рожу, если с ней что-то случится, или она убежит или на нее нападут кошки. Вы видели, какие у нас наглые кошки? Это просто ужас. В прошлом году они напали на меня, когда я возвращалась из магазина, и отняли колбасу, расцарапав в клочья пакет… Я еле успела спасти собаку, подхватив ее на руки. Это ужасно, и среди бела дня… Так что обещайте, что не будете гулять с Кнопочкой без моего на то позволения…

— Обещаю, клянусь…. — И вдруг Светочка бросилась в ноги хозяйке. — Простите меня, Катерина Андреевна. Вы такая, такая… У меня просто нет слов. И простите меня, ради Бога, бес попутал.

И вдруг Светочка разрыдалась.

— Что с Вами, моя дорогуша? — удивилась бывшая жена профессора.

— Простите меня дуру, простите! О, как мне загладить свою вину перед Вами? Я готова целовать Ваши ноги, готова отдать себя всю целиком лишь бы не расстраивать Вас понапрасну… лишь бы Вы поняли, как я Вас уважаю и ценю…

Светочка действительно сползла на пол и стала целовать ножку бывшей жены профессора, которую та невольно стала выставлять перед ней.

— Ах, как чудесно Вы целуете мою ножку, Светлана… Михаил Александрович был наверно в восторге от Ваших поцелуйчиков… Ах, Светочка.. Света… Что вы творите, Света… так невозможно… невозможно, Света… ах… Я раньше даже и не помышляла… Неужели так действует заграница?

Дальше события могли развиваться совершенно по другому сценарию. Автор лишь констатирует факт, что вот так Михаил Александрович мог лишиться не только своей бывшей жены, но и любимой Светочки, а вместе с ними и любимой собачки, и, возможно, даже жилплощади. Но только благодаря выдержке и самообладанию Катерины Андреевны, вовремя остановившейся на скользком пути разврата, об уважаемом профессоре не забыли, даже увлеченные всеми этими новомодными страстями, и он относительно недолго кусал локти, ожидая в СИЗО оглашение приговора.

ЛОВУШКА ЗАХЛОПНУЛАСЬ

Дорога утомила, измотала и размазала по себе, словно придорожную пыль. Особенно досталось Роберте в долгих, мучительных пробках, образовавшихся при ремонте моста через Каменск-Шахтинский. Не помогла даже сирена, и приходилось ползти черепашьими шажками. К тому же, глаза начинали слипаться, тело ломило от постоянного и долгого положения. В конце концов, она доверила руль Руслану и, пересев на пассажирское кресло, тут же задремала.

Ей сразу приснился чудный сон, будто она совсем еще маленькая идет с отцом в лес за земляникой. Это был даже больше чем сон, а, скорее, вернувшееся воспоминание напомнило утомленной женщине о себе во всех правдоподобных красках и движениях.

Они шли по лесу, иногда останавливаясь, чтобы полакомиться первой ягодой. Эти красные ароматные ягодки прятались под зелеными листьями, и Робе (так звал ее отец) приходилось присаживаться на корточки. Как часто на вид совсем неказистая полянка под таким низким углом зрения представлялась ей кладезем природы! Они не собирали землянику впрок, а тут же ели, наслаждаясь ее незабываемым вкусом, и почему-то именно образ нескольких ягод на ладони отца запомнился Роберте больше всего. Она смотрела на эту протянутую ей ладонь, полную ягод, и угощалась с нее, и почему-то слезы текли по ее щекам. Потом к ним подбежала большая охотничья собака и, дав себя погладить, быстро убежала обратно в заросли.

— Роберта Павловна, приехали! — разбудил ее голос Руслана.

Уже давно стемнело, кругом была темнота, в которой мигали красно-синими огнями несколько служебных машин. Женщина в шляпе зажмурилась и приятно потянулась.

— Где мы, Русланчик? — сквозь зевоту спросила она.

— Уже за Ростовом! Не хотел Вас будить. Звонили ребята, задержали наших беглецов. Девушка ранена.

— Задержали? Ранена? Я что-то ничего не понимаю… — все еще пыталась проснуться Роберта.

Потом, когда она вышла из машины, к ней подошли ростовские полицейские. Оказалось, что преступник сам сдался полиции. Девушка, действительно, была ранена в ногу. Ее покусал волк, потребовалась срочная госпитализация.

— А где Адам?

Ей очень хотелось посмотреть ему, виновнику всего этого изматывающего путешествия, в глаза. Скоро ее провели к одной из полицейских машин и усадили на заднее сиденье рядом с мужчиной в наручниках.

— Ну и натворил ты делов! — качала головой она, когда он отвернулся, вглядываясь в темноту.

— Я сделал все, что мог… — наконец вымолвил он. — Не знал, что все так далеко зайдет.

— Где сумка?

— Она там в лесу, — кивнул он. — Мне пришлось ее оставить.

— Покажешь?

Адам задумался и затем, посмотрев Роберте в глаза, сказал:

— Тебе — да.

Поблагодарив местных полицейских, задержанного проводили в машину Роберты и усадили между вооруженными Русланом и Вовой. Плюшевого медведя пришлось кинуть на пассажирское сиденье. Дело казалось почти законченным. Можно было, конечно, дождаться утра, отоспаться в гостинице, но Роберта не хотела ждать и, сев за руль, тут же тронулась с места. Доехав до края леса, всем пришлось выйти и включить фонари. Впереди шел широкоплечий Руслан, автомат висел на правом плече стволом вниз. За ним следом двигался Адам, взятый под локоть вторым полицейским. Замыкала цепь Роберта, все время держащая руку на кобуре. Она справедливо опасалась, что задержанный, воспользовавшись темнотой и лесистой местностью, может предпринять попытку к бегству.

— Долго ли еще идти, Сусанин? — спросил Вова презрительно у задержанного. — Тут просто дичь какая-то кругом!

— Да уж пришли, — ответил равнодушно Адам. — Вон, дерево.

Они, действительно, оказались под большим ветвистым деревом.

— Хорошо ориентируешься, — похвалил задержанного Руслан. В этот момент он запнулся о тело волка. — Чем вы его так? Роберта Павловна, поаккуратнее, а вдруг еще живой.

— Хватит пугать нас, Руслик, — огрызнулся второй автоматчик. — Всем известно, что мертвые не кусаются.

— Ну, я так на всякий случай, — словно оправдывался Руслан. — Кто полезет? — Все промолчали. — Ну не отпускать же его самого? — спросил затем озадачено он. — Держите, Роберта Павловна, мой фонарь. Где она у тебя там?

— Она на ветке висит, сразу увидишь! — ответил сухо Адам.

Его напрягал этот тощий тип, грубо держащий его за локоть. Адам уже видел его прежде в мастерской художника и в совершенно ином образе. Это был человек толстяка, сомнений никаких не было, отъявленный подонок, коллектор, выбивающий долги у несчастных клиентов банка, не брезгующий пытками и даже убийствами.

«Но как рассказать другим полицейским об этом, поверят ли ему, и как этот дрищ вообще попал в их группу? Может, все они в деле и сейчас меня прихлопнут при попытке к бегству? Хотя нет. У этой честный взгляд. Такие навряд ли продаются за деньги».

— Ребята, Вы тут на всякий случай по сторонам посматривайте. Мало ли что! — и Руслан приставил свой автомат к стволу дерева.

Затем он, потянувшись за веткой, с трудом запрыгнул на нее.

— Нашел? — прохрипел Вова.

— Роберта Павловна, посветите сюда. Ни черта не видно! — послышался откуда-то сверху голос Руслана. — А, кажись, нашел. Легкая какая-то.

— Прохудилась по дороге… — усмехнулся Адам.

— Молчи, сука! Если она пустая, ты труп, — прошипел удерживающий его автоматчик, крепко сжимая задержанному локоть. — Думаешь, я тебя не узнал?

Дальше произошло то, что произошло. По крайней мере, все события были отражены позднее в довольно скудном рапорте Роберты Павловны, как только она вернулась в Москву. Рапорт этот был потом по соображению национальной безопасности получил гриф «совершенно секретно». Вот почему автор приводит ниже лишь художественный вариант, полный смелых домыслов, который может существенно отличаться от оригинала.



Именно когда сумка оказалась на земле и лучи света от фонарей осветили ее, Адам, предчувствуя скорую развязку, боднул автоматчика в нос и, вырвавшись из его плотной опеки, бросился в темноту леса.

— Не уйдет! — еле слышно сказала Роберта, вытаскивая из кобуры пистолет и прицеливаясь.

Она не хотела убивать сбежавшего, целилась по ногам.

«Зачем он?» — пронеслось в голове.

Больше всего на свете она хотела домой, принять теплый душ и выспаться по-человечески, потом непременно, больше уже ничего не откладывая, пригласить Руслана куда-нибудь, признаться ему в любви. И все надежды на счастье в эти доли секунды как-то перечеркивались. Потом раздались выстрелы, и убегающий человек упал, словно подкошенный.

— Кажись в яблочко! — сказал хрипатый. Из его сломанного носа шла кровь, и он вытирал ее рукавом.

Роберта довольная, что попала с первого раза, убрала пистолет в кобуру.

— Ты чего его отпустил? — крикнул сверху недовольно Руслан. — Теперь на себе тащить будешь?

— Заткнитесь оба! — выругалась женщина в шляпе. Ей всегда было неприятно стрелять в человека, особенно, если это был красивый мужчина. Она сделала несколько выпадов лучом фонаря в сторону лежащего в траве, надеялась, что подстреленный пошевелится, издаст стон и попросит о помощи. Но он лежал, не шелохнувшись. Чей-то жесткий локоть в этот момент обхватил ее сзади за шею, и холодное, просто ледяное дуло автомата уткнулось в висок. Шляпа упала с ее головы… Это был плохой знак.

— Без шуток, — прохрипел Вова. — И ты там наверху без шуток! Орангутанг хренов…

Но Руслан уже спрыгнул вниз и схватился за приставленный к стволу дерева автомат.

— Не вздумай, Руслик, — заорал бандит, прикрываясь Робертой. — Иначе я раскрошу ее, как арбуз. Лучше брось игрушку, — приказал он. — Живо, кому говорю!

— Стреляй, Руслан, — едва вымолвила Роберта. Локоть схватившего буквально душил ее. — Он все равно убьет нас…

— Молчи, сука! Брось, говорю… — прохрипел предатель, жадно сверкая глазами.

Выпавший из рук женщины фонарь все еще освещал направленным лучом черную сумку. Рядом с ней стоял Руслан, застывший в нерешительности. Его автомат был направлен на бывшего напарника.

— Бросай, говорю! — прохрипел опять Вова.

— Стреляй, Руслан… — теряла сознание от удушья Роберта, но ее не послушались.

Руслан неохотно положил свой автомат на землю.

— Отбрось ногой, — приказал Вова. — Вот так, хорошо… А теперь отойди к дереву, и ты давай тоже. — И он грубо оттолкнул свою начальницу от себя и ухмыльнулся.

— Ну вот, голубки, финита ля комедия! Поцелуйтесь на прощание. Все-таки я не последний подонок…

— Как я сразу не догадалась… — прошептала от злости Роберта. — На кого ты работаешь?

— На себя, — засмеялся довольный Вова.

— Тебя специально навязали мне, — стала догадываться Роберта.

— Да, я был внедрен в твою группу, — разоткровенничался бандит. — И ты ничего не могла с этим поделать, хотя, как я понимаю, очень хотела поехать только с Русланом. Но этот болван даже не догадывается о твоих чувствах к нему.

Руслан посмотрел на Роберту, и впервые увидел у этой сильной женщины слезы… Ему вдруг стало жаль ее, и он обнял ее и поцеловал.

Все было в этом поцелуе, и большая любовь к ней… он вдруг понял, что счастлив, умирая…, и та нежность ее губ, которые тронули грубое его сердце. И странно. Он совсем не боялся смерти… разве что, было сожалению, что он уходит только- только поняв, что любит эту женщину…

— Роберта Павловна… простите… Роберта… Роба — он вдруг произнес ее детское имя, и она вздрогнула, — не уберег…

— Руслан, это ты меня прости…

Они говорили и понимали, что в любой момент может грянуть очередь… Между тем, бандит приблизился к ним, держа наготове автомат, и приподнял с земли сумку.

— Надо подумать, как все это представить… — прохрипел он, ухмыляясь. — Да, точно. Тот чудик в ходе следственного эксперимента вырвал из моих рук автомат и расстрелял вас, но был все же убит ответным огнем… Третий участник перестрелки, то бишь я, сделал все возможное, чтобы спасти коллег, но они истекли кровью до приезда медиков… Как-то так…

Затем он направил автомат на целующихся у дерева, но вдруг охнул, почувствовав укол в спину. Словно небесная кара настигла его, и он, удивленный тем, что Бог существует и карает безбожников, медленно развернулся. В его лопатках застряла рукоятка ножа.

— Это просто дичь, — прохрипел бандит и упал.

Мужчина, подстреленный Робертой, поднялся с травы. Его руки были в наручниках, и нож он бросал, очевидно, из положения «лежа» двумя руками.



Еще перед тем, как поехать в лес за сумкой, они сидели вдвоем на заднем сиденье.

— Я сделал все, что мог… — наконец вымолвил Адам. — Не знал, что все так далеко зайдет.

— Где сумка? — спросила Роберта.

— Сумка? — удивился он. — Она там в лесу. Мне пришлось ее оставить.

— Покажешь?

Мужчина в наручниках задумался.

— Знаешь, — вдруг сказал он.

— Учти, все, что ты говоришь, может использоваться против тебя, — предупредила она.

— Оставим формальности. В твоей группе Уборщик. Я узнал его.

— Что за Уборщик? — удивилась Роберта.

— Наемный убийца, работающий на банк. Судя по всему, кто-то из твоего начальства крот, если он в твоей группе. Им нужны разработки профессора, которые можно выгодно продать за рубеж.

— А если обознался?

— Навряд ли. У меня с ним старые личные счеты.

— Твоих слов явно не достаточно, чтобы я поверила тебе полностью, Адам.

— Думаю, там, в лесу, когда сумка будет в Ваших руках, бандит сбросит с себя маску, — предположил задержанный. — Мне будет жаль, что в этой передряге может пострадать такая классная шляпка.

Роберта задумалась. То, что говорил ей Адам, могло оказаться блефом. Преступник мог воспользоваться ее недоверием к группе и сбежать во время похода в ночной лес за сумкой. С другой стороны на протяжении всей поездки она как-то подсознательно, на интуитивном уровне чувствовала раздражение и даже какую-то исходящую опасность от Владимира, но это могло быть связано с тем, что парень невольно мешал ей признаться в чувствах Руслану.

— Вот, держи! — вставила она между ладонями мужчины лезвие ножа. — Ты можешь воспользоваться этим в случае форс-мажора, но учти! Я не буду с тебя спускать глаз ни на минуту, и если ты меня обманул, я застрелю тебя сразу, при первой подозрении в нечестной игре.

ПОЛНЫЙ ГОСПОДИН

В воздухе царила гремучая адская смесь крепкого кофе, женского парфюма, духоты и неприличной матерной ругани. В банке, что на Сивцев Вражике, наступил час икс и, казалось, все посходили с ума. Потные девочки-телефонистки со зловещими, угрюмыми лицами, будто их покусали какие-то дикие осы, сыпали в адрес нерадивых клиентов короткие фразы и сразу вешали трубки. Такая работа требовала от них сосредоточения всех сил, ибо в информацию они вкладывали очень много негативной энергии и эмоций. Немудрено, что за неделю такой вакханалии они нагнали паники на значительное количество должников и уже умудрились выпить весь годовалый запас офисного кофе. Благо, господин Елагин Вениамин Кристофорович, генеральный директор этого «питейного заведения», как он называл в последнее время свой банк, позаботился заблаговременно, чтобы его работницы ни в чем себе не отказывали, и на подходе с минуту на минуту ожидалась поставка лучшего бразильского кофе.

— Прекрасно-с, просто прекрасно-с… — мурлыкал он себе под нос, слушая сквозь стеклянную перегородку своего кабинета, как его «милые девочки» из колл-центра, только недавно набранные по объявлению, отрабатывают свою зарплату.

— Срочно оплатите долг.

— Вы указаны у него в контактах. Задолженность Юрия Дмитриевича передана на взыскание в ООО…

— Уважаемый Армен Тахирович, Ваш долг, может быть, переуступлен коллекторному агентству по договору цессии.

— Оставайтесь, пожалуйста, дома. У нас планируется срочный выезд по вопросу Вашего долга…

Вся эта чехарда с запугиванием должников и последующей негативной ответной реакцией была согласована с самим директором банка Вениамином Кристофоровичем и имела главную цель, а именно — создать в одночасье негативную репутацию компании и тем самым опустить ее акции.

— Думаю-с, еще два, три таких денька… И можно пугать-с через прессу банкротством и последствиями проверок Центробанка, а там-с и до паники на бирже недалеко-с. Просто прекрасно-с.

Вениамин Кристофорович, как обычно сидел вальяжно за стеклянной перегородкой, вытирая со лба выступающие капли пота очередной салфеткой и кидал ее скомканную вниз прямо под ноги. Там уже образовалась гора таких использованных салфеток, но его это беспокоило в меньшей степени. Он завораживающе наблюдал за усердием телефонисток, которых лично подбирал себе на работу, и потирал свои пухлые руки. На его коротких пальцах заметно стало больше блеска драгоценных перстней. Девушки, действительно, все были как на подбор — молоденькие и хорошенькие, и делать из них сущих мегер приносило боссу нескрываемое удовольствие. Он вообще любил менять мир к худшему, портить красивое, пятнать грязью чистое.

— Здравствуйте. Спасибо Вам, что перезвонили нам, Ваш звонок очень важен для нас, — повторяла одну и ту же заезженную фразу новенькая секретарша с расстегнутой верхней пуговицей блузкой и растрепанными волосами. — Не волнуйтесь, пожалуйста. Да, банк временно не выдает займы. Да, мы понимаем Ваше беспокойство и делаем все возможное.

Директор банка не помнил, как ее звали. Текучка в его отделении была колоссальная. Она сидела с ним за общим столом и, видно было, что она старается угодить своему боссу. Голос ее в отличии от других телефонисток в зале был приятен и вежлив.

— Конечно, Вы вправе обращаться куда угодно, но уверяем Вас, что это временное явление, — продолжала она успокаивать кого-то по телефону.

— Ты погрубее говори, с надрывом! — приказал он. — Эти скоты только кнут понимают. Поняла?

Сквозь дребезжание и шум в зале что-то стукнуло, и в приоткрытую дверь директора банка просунулась женская головка. Это была Алиса. В ее обязанности входил контроль за работой колл-центра и ежечасный доклад боссу о новостях на московской бирже.

— Вениамин Кристофорович, можно? — спросила она.

— Ах, ээ… — запнулся полный господин, — Алиса или как тебя-с там. Ну, что-с у нас, на барахолке ползут вниз наши фантики?

— Ползут, — подтвердила сотрудница, следящая за курсом акций на бирже.

Стоит пояснить, что толстый господин собирался выкупить у инвесторов все акции своего банка и превратить это «питейное заведение» в частную единоличную компанию. «Господа, статус публичной компании в наше сложное время вредит продвижению нашего банка», — сказал он уже на внеочередном заседании совета директоров, подготавливая почву для своей грандиозной аферы. По его плану он был готов заплатить за каждую акцию цену ниже текущего на тот момент рыночного предложения примерно на тридцать процентов. Для этого он и организовал в своих корыстных интересах шумиху с временной невозможностью банка выдавать займы и одновременно адским прессингом всех должников, когда-то имевших и имеющих дело с банком. И это работало. Напуганные инвесторы уже скидывали свои акции на рынок, стараясь побыстрее избавиться от ненадежных активов.

— Все кредитные линии закрыты на неопределенный срок, — попыталась настроить на грубый маневр голос секретарша, но у нее ничего не получилось.

Босс топнул ногой.

— Алиса, рассчитайте-с эту неженку-с. Она нам-с не подходит-с.

Секретарша, услышав обидные слова босса в свой адрес, вдруг заплакала и, собрав свои вещи — сумочку и пальтишко выбежала из кабинета, прошмыгнув под локтем безжалостной начальницы колл-центра. Вениамин Кристофорович посмотрел уволенной сотруднице вслед и присвистнул.

— Да-с… Точно птичка-с из клетки…

— Вениамин Кристофорович, — прервала его Алиса, совсем не обращая внимания на бегство сотрудницы. Очевидно, все это было привычным явлением в этом банке. — Можно сказать, что сегодня пробито дно. Даже на валютном рынке паника.

— Чудненько-с, — обрадовался босс. — Но только щипайте-с по чуть-чуть-с. Если мы начнем-с спешить, могут-с заподозрить-с и приостановить-с торги. Думаю-с, цена просядет-с еще на десять процентов-с. А как там с кофейком-с, а то, видишь, девочки-с нервничают?

Начальница колл-центра, так и стоящая в дверях, сделала жест рукой, соединив большой и указательный палец в виде буквы «о».

— Все хорошо. Водитель, правда, застрял в пробке, и это всего в десяти минутах езды от нас. Но я послала мальчиков, чтобы хотя бы одну коробку приволокли в офис.

— Чудненько-с. Сегодня-с будет очень жарко. Что-нибудь еще-с? — спросил тогда толстый господин.

— К Вам посетительница.

— Какая посетительница-с? — и Вениамин Кристофорович вытер со лба капельки пота и бросил намокшую салфетку в урну под столом, и, как всегда, не попал.

Его поросячьи глазки с нескрываемым любопытством стали всматриваться сквозь запотевшее стекло перегородки, и он заметил, как убегающая вся в слезах уволенная секретарша случайно столкнулась с какой-то женщиной в зале, и та ей даже помогла поднять оброненную сумочку.

— Я никого-с сегодня не жду-с, — прищурил он глаза. — Кто такая-с?

— Катерина Андреевна, — уточнила Алиса. — Уже второй раз приходит. Она в положении, а мы ее так и не рассчитали…

— Ах, Катенька-с, — припомнил что-то толстяк, приятно причмокивая. — Ну, что же Вы сразу не сказали-с. Звать немедленно-с!

Начальница колл-центра осторожно закрыла за собой стеклянную дверцу. Затем она уже быстро пронеслась по залу, точно акула при атаке, умудряясь по пути давать строгие указания девочкам-телефонисткам, жестикулируя и тыкая в сторону каждой своим наманикюренным пальцем. Беременная ожидала в зале и, когда заметила Алису, сама направилась ей на встречу.

Вениамин Кристофорович уже поднялся со стула и сам открыл дверцу, приглашая бывшую кассиршу в свой кабинет.

— Здравствуйте-с, здравствуйте-с, Катерина Андреевна. — замяукал он. — Мое почтение-с. Как-с Вы вовремя-с! Я только-с о Вас думал-с…

Бывшая жена профессора молча протянула вперед свою ручку, и толстяк примкнул к ней бережно своими пухлыми губками.

— Алиса, оставьте-с нас наедине, — прошептал он, не отрываясь от руки Катерины Андреевны.

Начальница колл-центра понимающе оскалилась и ушла в зал. Тем временем, оставшись наедине со своей бывшей подчиненной, Вениамин Кристофорович усадил беременную гостью на свой стул и, убрав руки за спину, приготовился внимательно слушать.

— У вас тут просто помойка, Вениамин Кристофорович. Где же уборщик?

Вениамин Кристофорович ухмыльнулся, явно понимая, к чему она клонит.

— Ох, Катерина Андреевна, как-с Вы умеете-с наступать мне на больную-с мозоль. Уборщик-с, к сожалению-с, самоустранился. Увы-с, в последнее время-с все-с бегут от меня, Катерина Андреевна-с, точно крысы с тонущего корабля-с.

— И, тем не менее, у Вас, я смотрю, новая команда! Смотрите, кабы такие проворные крысы Вас потом не сожрали.

Директор банка улыбнулся.

— Не волнуйтесь понапрасну-с… в Вашем-с то положении-с. Скоро-с уже, очень скоро-с я буду единоличным-с капитаном-с. Мои девочки-с уже взяли контрольный пакет-с банка, а там-с мы быстро-с залатаем дыры-с.

— Да? А в газетах пишут обратное, с утра до вечера галдят о займовом кризисе, будто других важных проблем в нашей стране нет.

— О, — засмеялся толстяк. — Этим-с «независимым» журнашлюшкам-с плачу я-с. Уже завтра-с сменим пластинку-с… Кстати-с, мне нужен будет хороший маркетолог — для отбеливания-с репутации, очень красивая женщина-с, с таким безупречным-с животом-с, простите-с лицом, как у Вас, Катерина Андреевна-с. Что поделаешь-с, народ-с готов верить-с лишь популярным артистам и красивым беременным-с женщинам. Но популярные артисты-с очень дороги-с, а с Вами-с можно договориться-с. Что скажете-с?

— О, как Вы сразу к делу…

— Я ж бизнесмен-с, Катерина Андреевна-с. И мне чужды там всякие-с сантименты-с и прелюдии-с. И все-таки позвольте полюбопытствовать-с, что заставило Вас прийти-с в столь ранее утро-с? А потом-с обсудим условия-с нашего сотрудничества-с…

— Это очень радует, что Вы не утратили доверие ко мне, Вениамин Кристофорович.

— Постойте-с, постойте-с. Как можно сомневаться-с! Я Ваш последний финт-с с раздвинутыми ногами-с до сих пор вспоминаю-с…

Катерина Андреевна ухмыльнулась.

— Возможно, я даже рассмотрю Ваше предложение, Вениамин Кристофорович, — сказала она уклончиво, — ибо сейчас нахожусь в некотором затруднительном положении.

— Да, да, конечно, я понимаю-с… — оживился толстяк, потирая ладошки.

— Но речь идет не о моей беременности… — продолжила женщина. — Вы знаете, что мой муж, простите, бывший муж, находится в Лефортовском СИЗО. Скоро будет закрытый суд. Михаила Александровича несправедливо обвиняют, черт знает в чем, и в миллионных растратах бюджетных средств, и в связях с китайской мафией и в передаче сведений, касаемо государственной тайны.

Директор банка понимающе кивнул.

— Да, я слышал-с и считаю все это-с чистым произволом-с властей. Им нужен-с скандал-с и все такое-с.

— Помогите, прошу! У Вас такие хорошие связи!

— Я что-то не понимаю-с Вас, Катенька… Но как я могу-с помочь Вам в этих вопросах. Всем-с известно, у нас светское государство-с, судебная система-с независима, и даже Президент-с не в силах-с повлиять на ход расследования.

— Я разговаривала с адвокатами, — тихо прошептала Катерина Андреевна, потупив взор, — они говорят, что дело рухнет, если кто-нибудь, обладающий таким политическим весом, как у Вас, вмешается в это дело…

Банкир развел руками…

— Простите-с, но я сейчас не смогу-с светиться в резонансных-с делах… Поймите-с меня правильно-с, уважаемая Катерина Андреевна-с.

— Но что Вам стоит шепнуть кому надо?

— Нет, нет и нет-с.. Не упрашивайте-с меня.

— Я готова на все, понимаете? Сегодня я шла к Вам, и на углу Арбата продают вот такие чудные плетки для туристов…

Женщина, просящая за своего бывшего мужа, достала из сумочки кожаную плетку.

— Я знаю, Вениамин Кристофорович, — продолжила она. — Ваше пристрастие к верховой езде. Я готова прокатиться с Вами по любой темной дорожке…

Толстяк задумался. Провокационное предложение бывшей сотрудницы заняло его грязную душу на некоторое время.

— Хорошо-с, Катенька-с, — вздохнул он немного спустя. — Вы прижали-с меня к стенке-с… Я могу-с рассмотреть-с нашу маленькую-с авантюру-с… Приходите-с сегодня вечером-с…. с этой замечательной штукой-с, непременно-с. У меня-с с недавних пор появилась чудная-с квартирка-с на Старом Арбате. Правда-с, я не успел-с сделать в ней еще-с ремонт-с, но там есть шикарная-с новая кровать-с и мы можем с Вами-с на ней-с обсудить все тонкости нашей-с сделки…

— Но учтите, — рыкнула Катерина Алексеевна, изображая из себя страстную тигрицу и, склонившись над толстяком, больно прикусила ему ухо. — Учтите, Вениамин Кристофорович, я буду очень плохой мамочкой, очень…

Толстяк прищурил свои заплывшие глазки, чуть не повизгивая от предвкушения скорой близости с этой женщиной.

РАЗОБЛАЧЕНИЕ

Стук каблуков приблизился, и в комнате с приглушенным светом раздался рассекающий звук плетки. Вениамин Кристофорович сладострастно зажмурился. Красивая женщина в элегантном красном платье подошла к нему ближе и ухмыльнулась, перекладывая плеть с одной руки на другую.

Это была комната с почти оконченным ремонтом, и в ней едва узнавались интерьеры бывшей мастерской художника. Вместо старого окошка было вставлено широкое, пластиковое окно с жалюзи, над головой висели натяжные потолки, часть стены обклеили розовыми обоями, и там же у стены стояла заляпанная лестница с ведром клея. Лишь в центре по-прежнему лежал опрокинутый мольберт с не дорисованной девушкой да черный кот Макбет сидел на подоконнике, у открытого настежь окна и смотрел вниз, нервно виляя хвостом. Очевидно, после смены владельца он еще по привычке приходил сюда и его прикармливали строители.

Из прошлой мебели не было абсолютно ничего. Вот почему сразу бросалась в глаза широченная кровать с тяжелым белым матрасом. На этом матрасе лежал толстый, абсолютно голый мужчина, изображающий из себя страдальца. Его запястья были стянуты к балясинам кровати шелковым галстуком, а на точно вздутом животе горела восковая свеча.

Толстяк едва дышал и совсем не шевелился, опасаясь, опрокинуть на себя огонь, он итак терпел боль от расплавленного воска.

— Катенька-с, милая, отпусти-с, голубушка, — простонал он уже в который раз, прося о пощаде. — Ну право-с поиграли-с и хватит-с.

Красивая женщина с распущенными волосами, в одном нижнем белье, стояла к нему спиной и, казалось, не внемлет его мольбам. По ее спине, извиваясь, ползла, выпуская опасное жало, змея, и только после пристального наблюдения можно было понять, что змея не живая, а профессионально сделанная татуировка. Все остальное было вполне реально для Вениамина Кристофоровича.

— Полноте-с, Катенька… Вы меня-с очень пугаете-с, — еще раз сделал он опопытку разжалобить женщину.

— Вениамин Кристофорович, ну как Вам не совестно… — оглянулась она с плеткой в руке. — Мы только начали.

Затем женщина мечтательно погладила свой животик и прошлась не спеша по комнате. В этой зловещей тишине был отчетливо слышен стук ее каблуков, и когда послышался свист рассекающей воздух плети, Вениамин Кристофорович вскрикнул.

— Катенька-с, милая… Но это уже слишком-с… — проговорил он и попытался по привычке подняться, но ему мешали путы, надежно державшие его запястья.

Катенька присела на край кровати и с каким-то лукавством посмотрела на низ живота Вениамина Кристофоровича.

— Что ж… — загадочно улыбнулась она.

Эта загадочность совсем не понравилось директору банка. Он нутром чуял, что дело одной плеткой не обойдется.

— Ну, полно-те-с, полно-те-с. Поиграли и хватит… — залепетал он.

На его лице выступил пот, и Катенька сняла с себя шелковые трусики и вытерла ими влажный лоб толстяку.

— Вы немного вспотели, Вениамин Кристофорович, — заметила она. — Если дело так пойдет дальше, можно запатентовать новый способ похудеть. Вы э специалист по патентам.

Она отложила плетку в сторону и снова как-то загадочно улыбнулась, уставившись на причинное место Вениамина Кристофоровича. Тот весь сжался от страха, и свеча на его животе лихо заходила, обливаясь расплавленным воском.

На Катеньке в этот момент из женского белья оставался только розовый лифчик с полупрозрачными чашками, едва сдерживающий ее грудь. Она расстегнула его с каким-то обречением, затем зарычала, поднесла к своим зубам и выдернула из него металлическую вставку для поддержания формы.

— Это еще-с зачем-с, дорогуша? — застонал толстяк. — Мы так-с не договаривались.

— Надеюсь, Вы мне компенсируете эту утрату, Вениамин Кристофорович, — сказала она в ответ. — Все-таки не на базаре у бабки с рук куплено.

Полный господин посмотрел на изогнутую спицу и умоляюще зашептал.

— Хорошо-с, Катенька, хорошо… Я все компенсирую-с, только освободите-с…

— И сейчас же…

— И сейчас-же-с…

— Вот и славненько! — обрадовалась Катенька. — А я думала, грешным делом мы тут медовый месяц проведем.

И она легонько пощекотала кончиком спицы тройной подбородок толстяка. Затем ее лукавый взгляд скользнул по большому волосатому животу связанного директора и снова упал на его причинное место.

— Я и не думала Вениамин Кристофорович, что Вы из этих… — вдруг сказала Катенька. — А как Вы в прошлый раз налегали на осетрину-то… Меня еще черной икрой соблазняли. В жизнь бы не догадалась. Ай-ай-ай. Как не хорошо!

— Хоть я и из этих, Катенька, но осетрину-с люблю-с… Да и кошерная она, осетринка-с…

— Что ж… Поверим на слово… А в эпитафии укажем для потомков «Уважал-с осетринку».

Во всем этом шоу был виноват только он, Вениамин Кристофорович. Он сам предложил Катеньке поиграть в ролевую игру, в которой ему отводилась роль жертвы Холокоста, а женщине роль строгой надзирательницы. Ему часто нравилось играть в такие игры с проститутками, правда, они не отличались особым актерским талантом, но все же на время удовлетворяли его потребности. Он сам объяснял такую слабость к подобным извращениям рекомендациями какого-то американского психолога с мировым именем. Якобы всем тиранам-боссам крупных компаний, к коим себя причислял Вениамин Кристофорович, очень полезно ставить себя на роль жертвы и даже в некоторых случаях жизненно необходимо. На Западе, да и у нас тоже, крупные компании даже выделяют на это значительные средства, оплачивая высшему менеджменту эскортниц с наручниками и плетками. Примеряя на себе шкуру своих угнетающих каждый день подчиненных, различные боссы невольно сближаются со своим персоналом, как никогда тонко понимают его нужды, запросы и тем самым в итоге поднимается производительность труда всей компании.

Чтобы не тратиться на очередную экскортницу (почему-то спрос на них пополз резко вверх вместе с ценами на дорогую недвижимость), Вениамин Кристофорович, человек хозяйственный, домовитый, решил сэкономить и согласился поиграть на халяву с Катенькой. Выполнять обещание перед ней, а именно хлопотать за ее мужа, обвинённого в связях с китайской мафией, он и не собирался.

Но Катерина Андреевна прекрасно знала, что верить толстяку нельзя. Цель этой игры для нее была совсем иная.

— Спицу надо было заранее заточить немного, — расстроилась она — Как Вы считаете, Вениамин Кристофорович?

— Мы же-с договаривались, что никаких колото-резанных предметов-с… Я буду-с жаловаться…

— Кому? — удивилась Катерина Андреевна.

— В конвенцию-с по правам-с человека.

— А где Вы видите человека, Вениамин Кристофорович. Где? — Катенька встала и прошлась по комнате, заглядывая в темные углы. — Ау, человеки? Что-то я здесь человеков никаких не вижу. Вы, Вениамин Кристофорович, скорее похожи сейчас на бездушное насекомое. Да, да… жирный паук, вечно плетущий свои интриги. Но пора этому безобразию положить конец. Я даже сама документы приготовила. Нотариус сейчас подъедет.

— Что это-с?

— Дарственная на все Ваши акции.

— Я все оспорю-с. Это не Ваше-с дело… — разозлился толстяк, но блеск спицы сделал его сговорчивым.

— Как Вам не стыдно, Вениамин Кристофорович, отказывать даме в ее пустяшном капризе. Будьте мужественны. Распишитесь…

— Но как-с я распишусь? У меня-с связаны руки!

— Логично, — и женщина сунула толстяку в рот ручку. — Вот тут поставьте крестик.

Босс старательно вывел крест на бумаге и выплюнул ручку. Катерина Адреевна усмехнулась, затем поднесла бумаги к свече и стала смотреть, как схватывает их огонь.

— Вот-с умеете Вы пугать-с! — облегченно вздохнул толстяк. — Вам надо-с у Спилберга-с сниматься…

— Возможно я скоро и последую Вашим советам, Вениамин Кристофорович, но сейчас меня интересует нечто иное.

— Что-с именно?

— Ваш интерес к разработкам моего мужа…

— Никакого-с интереса у меня нет-с…

— Опять врете или забыли, что Вы мне еще недавно предлагали узнать секретный шифр к сейфу в кабинете профессора?

— Так-с это я Вас проверял на честность, Катерина Андреевна… — оправдался толстяк, изрядно взмокший от такого допроса.

— Не увиливайте, — сдула на толстяка пепел и остатки тлевшей бумаги бывшая кассирша. — Один из участников Вашей преступной аферы чистосердечно признался и дал против Вас показания… Да, да, уважаемый Вениамин Кристофорович, Ваше дело дрянь…

— Ну, хорошо-с, Катерина Андреевна… Вы меня, так сказать-с, прижали-с к стенке… Да, я-с всегда пытался заполучить-с разработки профессора. За них-с в Китае дают-с огромные деньги. И всего-то нужен был шифр от сейфа и свои люди в клинике… С Вами-с не получилось, это факт-с, пришлось, как Вам известно, привлекать дальневосточную проститутку-с и подкупить хирурга в клинике, который лишь ждал от нас условного сигнала… Но что-то пошло не так. Одна медсестра, в которую он был по уши влюблен, сбежала той ночью с больным и все планы были нарушены. Бесценные разработки терялись под Ростовом. Мне-с пришлось немало вложиться-с, внедрив в состав оперативной группы своего человека. Но, к сожалению, дело-с не выгорело-с.

— Все, довольно… — и Катерина Андреевна заткнула рот бывшему боссу своими трусиками. Затем она отошла немного в сторону и взмахнула плетью.

Первый удар ловко погасил пламя на свече.. Толстяк дернулся от страха.

— Это Вам за то, Вениамин Кристофорович, что втянули меня в свои грязные делишки!

Толстяк охнул, но Катерина Андреевна еще взмахнула плетью, оставив на его пузе кровоподтек.

— Это Вам за Михаила Александровича, невинно обвиненного в связях с китайской мафией… А это Вам за тех, кого Вы погубили своей неуемной жадностью. А это Вам персонально за бедного художника, мастерскую которого Вы оттяпали. А это Вам…

Раздался еще взмах… Она хлестала плетью и не могла остановиться… И осознание того, что она не может остановиться только придавало ей силы и ярости.

В этот момент дверь мастерской распахнулась, и вбежала женщина в шляпе. Следом зашли и встали веером, точно заняв позиции перед боем, несколько автоматчиков в балаклавах и с автоматами наготове.

— Хватит, довольно! — приказала Роберта, хватая Катерину Андреевну за руку. — Мы все показания записали. — Она с трудом вырвала плетку из рук вошедшей в раж Катерины Андреевны. — Главное, в таких случаях не перестараться, а то эта штука может превратиться в вещьдок.

ЧУДЕСНОЕ ИСЦЕЛЕНИЕ

Роберта в заснеженной мужской шляпе зашла в обшарпанный подъезд. Она только что проводила Катерину Андреевну до метро, заверяя всю дорогу, что ее бывший муж без подозрений и скоро освободится. Сейчас ей пришлось вжаться в стену, пропуская мимо себя двух крепких носильщиков. Они выносили большой черный мешок, который сильно прогибался под своей тяжестью и возмущенно извивался.

— Безобразие-с. Вперед-с ногами… Опричнина-с прямо какая-то, — ворчал мешок.

Дело было в том, что толстяк в знак протеста категорически отказался самостоятельно покидать мастерскую и требовал почему-то к себе американского консула. А так как нести на себе такую двухсоткилограммовую тушу автоматчики не рискнули, то директора банка пришлось доставлять в СИЗО с помощью опытных ритуальщиков. Один из них поздоровался Робертой.

— Привет, Руслан. Что-то часто встречаемся… — узнала она его.

Ей всегда нравились рослые, простодушные мужчины, такие как Руслан.

— А то… — ответил этот носильщик.

— Как тебе новая работа? — спросила она мимоходом.

— Лучше чем в Конго, Роберта Павловна. Больше платят.

Роберта ухмыльнулась.

— Там кто-то еще остался? — спросила она, продолжив свой путь наверх.

— А то… — ответили ей с последующим скрипом подъездной двери.

Роберта замедлила шаг. Она вспомнила скандал в отделе, как по возвращению жена Руслана жаловалась начальству на нее, что мол, пользуется своим служебным положением и разрушает семью…

«Хороший парень — этот Руслан, — подумала грустно она. — Надо бы его как-нибудь все-таки пригласить куда-нибудь поговорить по душам… — потом она как будто опомнилась, чувствуя глубокую обиду. — Нет уж! Пусть со своей Анькой терки трет у себя на кухне, подкаблучник».

Она продолжила путь, взбираясь по ступенькам, и скоро очутилась на чердаке, в мастерской художника. Дверь была открыта настежь, и следственная группа, уже поработав на месте, оставила одного лишь сотрудника-связиста, чтобы тот собрал установленные по комнате «жучки». Толстяк во время экзекуции наговорил много лишнего, и на этом должна была строиться вся обвинительная база. Связист как раз ждал Роберту, стоя у мольберта, и даже поднял его, разглядывая. Она поздоровалась с ним кивком головы и вошла внутрь, не сразу заметив на его руках черного кота.

— Роберта Павловна, Вам котик не нужен? Прогоняю его, а он не хочет уходить. Вот на руки прыгнул, мяукает.

Женщина в шляпе посмотрела на кота и пожала плечами.

— На кой он мне, я дома сама редко бываю. Может соседям по подъезду предложить?

— Предлагал уже. Не хотят. Одна тетка-дура с нижнего этажа вообще сказала, что этот кот во всем виноват.

— Это как это?

— Да невезучий он какой-то. Предыдущий хозяин повесился, да и вот с новым эта нехорошая история…

— Дайка сюда… — и Роберта Павловна взяла себе на руки осиротевшее животное, неумело погладила его. — Это что ж получается, во всем котик виноват?

Животное, почувствовав ласку, приятно заурчало.

— Вот, видите… как он Вам обрадовался… — заметил связист. — Берите, берите. Не опечатывать же комнату вместе с ним?

Роберта Павловна прошлась по комнате, продолжая осматривать помещение. На полу она увидела разбросанную одежду толстяка и нахмурилась.

— А чего с собой не забрали? — спросила она. — Он что в знак протеста одеваться тоже отказался? И плетка… Хорошая вещица…

— Так еще завтра придут ребята. Сегодня как-никак выходной. Только поверхностно осмотрели все, отпечатки всякие сняли, вот непослушное тело вынесли. Ну и всего по мелочи. Там еще камеры уличные проверить надо, может, еще, что-нибудь найдем, сказали, что Вы этим делом займетесь.

— Ладно… — вздохнула Роберта. — Ты иди тогда, я тут еще минут пять огляжусь.

Связист обрадовался, что его отпускают.

— Я Вам что скажу, Роберта Павловна, — сказал он второпях на выходе. — Эти банкиры с головой не дружат точно.

Оставшись в одиночестве, женщина в шляпе остановилась у мольберта. На бокале с вином по-прежнему беззаботно болтала ножками молодая девушка в красном платье. Прорисованные углем пейзажи Старого Арбата легко узнавались. Роберта вздохнула.

Еще совсем недавно художник этого замечательного рисунка, получив займ в банке за мастерскую, очевидно, в пустую промотав его, напился и повесился. Потом мастерская за долги досталась банку. Сейчас, конечно, следствие займется сделкой. Возможно, оспорит ее в суде. Надо только найти родственников, близких художника. Тем более, директор банка, судя по всему, сядет надолго. И хотя он человек довольно обеспеченный, со связями, известный московский делец-авантюрист и, как часто бывает, очень избалованный жизнью, но отвертеться ему навряд ли удастся.

Роберта так задумалась, что не сразу услышала, как на пороге кто-то появился. Она с удивлением оглянулась, и увидела перед собой женщину с перекошенным лицом. Рядом с ней стояла молодая симпатичная девушка, очевидно, ее дочь. Она заботливо поддерживала мать за локоть. Эти гостьи напомнили Роберте богомольцев, с какими-то степенными взорами, в смиренных, задумчивых позах, одетых в длинные, просторные юбки, с покрытыми головами.

— Кто Вы? — спросила она, думая, что они ошиблись адресом. — Вы видите, тут опечатано.

Они поклонились ей.

— Федор Кузьмич рисовал мою дочь… — сказала невзрачная женщина, выдвигаясь вперед девушку.

Только сейчас Роберта без труда узнала натурщицу художника.

— Ах да… ты, должно быть, Вика… — обрадовалась она, подавая ей руку. — Я давно хотела с тобой познакомиться. И очень рада, что тебе лучше!

Девушка, посмотрев с опаской на мать и получив от нее молчаливое одобрение, робко пожала протянутую ей руку. В этот момент кот спрыгнул с рук Роберты и подбежал, ласкаясь, к невзрачной женщине, и стал тереться об ее юбку. Гостья наклонилась, чтобы погладить его, и он выгнул для этого свою тощую спину.

— Да, мне лучше, но предстоит еще курс лечения. Откуда Вы меня знаете? — просила молодая девушка. — Разве что Михаил Александрович…

— И Михаил Александрович, и еще один хороший человек рассказал о тебе.

— Кажется, я догадываюсь, о ком Вы. А где же он?

Роберта не нашла сразу, что ответить, и она лишь посмотрела в глаза спросившей. По щекам Вики вдруг потекли слезы.

— За что Вы его так? За то, что он хороший?

— В его сумке нашли украденные лекарства, документацию, кроме того, он угнал полицейскую машину, предстоит еще следствие, но благодаря новым показаниям думаю, все обойдется.

Заплаканная девушка вдруг бросилась под защиту своей матери, и та обняла ее.

— Мы видели, как выносили мешок, как все символично… — ухмыльнулась невзрачная женщина, успокаивая свою дочь. — Вениамин Кристофорович — родной отец моей девочки. Мы просили у него дать нам возможность забрать хоть какие-то вещи Федора Кузьмича, но он так и сказал нам «только через мой труп». Надеюсь, этого негодяя накажут по всей строгости закона. Хотя сейчас это для нас не самое главное. Вика учится рисовать. После начатого курса терапии у нее открылся талант.

Роберта кивнула понимающе и отошла в сторону, чтобы невзрачная женщина смогла снять рисунок.

— Понимаете, мы сейчас очень рассчитываем на продолжение курса… Михаил Александрович выделил для нас квоту, но ему еще нужно все согласовать с руководством клинике, и мы очень ждем его возвращения, — и невзрачная женщина перекрестилась, затем аккуратно свернула рисунок в трубочку и, подойдя к своей дочери, поцеловала ее в обе щеки.

— Думаю, все будет хорошо, — заверила Роберта. — А Вы не возьмете кота? Ума не приложу, куда его деть.

— Мама, давай возьмем Макбета, — воскликнула девушка. — Я его буду рисовать.

Невзрачная женщина кивнула, и Вика, присев на корточки, стала подзывать кота к себе.

— Спасибо Вам еще раз, что разрешили забрать наш рисунок, — поблагодарила Роберту мама девушки. — Федор Кузьмич был очень добр к нам, он всегда верил в исцеление моей девочки, и мы хотим сохранить память о нем.

— Ну что Вы… — улыбнулась женщина в шляпе. — Это Вам спасибо за то, что кота взяли…

— Мы будем молиться о Вас, добрая женщина… — поклонилась мама Вики.

Роберта еще какое-то время находилась одна в мастерской. Она посмотрела в окно, как идет первый снег, как гуляют люди по Арбату. Приближалась зима, а вместе с ней маячил на горизонте Новый год. Неужели опять ей придется провести его в дороге, расследуя очередное преступление? Нет, она не хотела, чтобы так было, и тяжело вздохнула.

Наблюдая за городом сверху, с высоты чердака арбатского дома, она в толпе людей она увидала своих недавних знакомых — мать и дочь, медленно бредущих под руку в сторону метро.

ДОМИК У МОРЯ

По невысоким склонам хребта Тепе-Оба с самого раннего утра витал устойчивый запах весны. Тысячи пчел носились с цветка на цветок, собирая сладкий нектар. Над растянувшейся бухтой, над самым лесом, зависло солнце, и его ласковые лучи, словно палочки неугомонных дирижеров, взывали весь этот бесчисленный оркестр жизни к неизведанным возвышенным чувствам. Но сам город еще спал, начало марта — еще не купальный сезон в здешних местах. Лишь по одной неброской улочке мимо высоких заборов, за которыми возвышались приморские дачи и небольшие частные гостиницы, шел человек. Он явно возвращался с пляжа, с мокрой стриженой головой и едва уловимой улыбкой, ощущая на своих устах давно забытый вкус моря.

Это был мужчина славянской внешности, чуть за сорок. Видно было, что он не местный и приехал издалека. Его прищуренный, спокойный взгляд и загрубевшая от постоянного ветра и солнца кожа выдавали в нем человека, который долгое время провел на Востоке. На нем еще была изношенная кожаная куртка, отчего в лучах весеннего утра ему становилось жарко. По дороге он снял ее и, закинув за плечи, двинулся дальше, с трудом узнавая места своего детства. Город с тех лет очень изменился, заметно расстроился: по улочкам проложили асфальтные дорожки, куда-то исчезли привычные рыбацкие лачужки, а вместо них выросли замки из красного кирпича, с флюгелем на конусных крышах. Мужчина даже останавливался и в нерешительности оглядывался, точно заплутавший путник. Когда он был мальчишкой, то дома богатых и бедных не сильно внешне отличались друг от друга, но сейчас эта разница просто кричала. Настоящие замки, мраморные бассейны, теннисные корты, даже вертолетные площадки, не говоря о неприлично высоких заборах. Парочка молодых доберманов учуяли его, злобно и устрашающе залаяли, пытаясь высунуть свои носы под кованными автоматическими воротами, но в его спокойном, почти безмятежном взгляде карих глаз едва угадывалось волнение. Это волнение совпадало по такту с рябью на море, когда легкий ветерок лишь касается водной поверхности. Оно как будто жило сейчас общей жизнью с морем, и когда ветер усилился, человек даже вздрогнул. Он как раз остановился у ворот небольшого, неприметного домика и протянул свою руку к низенькой деревянной калитке. Молодой щенок высунул нос из-под забора и начал тявкать. Где-то во дворе раздался детский, резвый окрик.

— Тише, Шаман.

Через секунды к калитке подбежал испачканный в песке мальчуган. На вид ему было лет пять, босой, хорошо сложенный, в одних плавках. Во дворе была песочница, и он играл там, строя различные крепости и укрепления. Для этого он использовал лейку с водой, чтобы песок был податлив. Мужчина, когда подходил к калитке, не сразу приметил ребенка, потому что песочницу закрывали сушившиеся на веревках белые простыни, и такая неожиданная встреча удивила его.

— Здравствуйте, — бойко поздоровался мальчуган, беря щенка на руки. — Вы на счет комнаты? Я сейчас позову маму.

Мужчина все еще не мог справиться с волнением. Он хотел что-то сказать, но его пробил сухой долгий кашель.

— Погоди, малыш. Дай отдышаться секунду, — остановил он мальчика. — Ты говоришь, что живешь с мамой?

Малыш кивнул.

— С нами еще жила наша бабушка, но она умерла. Вот комната и освободилась. Мы сдаем недорого, все-таки вторая линия, но зато есть газ.

— А где твой отец? — тогда спросил мужчина.

Мальчик запнулся и немного покраснел. В этот момент из дома вышла молодая женщина в ситцевом платье. В руках у нее была тарелка с остатками пищи.

— С кем ты там говоришь, Адам? — спросила она мальчугана, щурясь в лучах весеннего солнца.

— Мама, тут пришли на счет бабушкиной комнаты! — крикнул малыш.

— Тебя зовут Адам? — удивился мужчина.

Но мальчик уже не услышал вопроса и побежал к своей песочнице, где его ждала недостроенная башня. По пути он пронырнул под развешенными простынями и выпустил случайно щенка, который, радостно тявкая, опять подбежал к калитке.

— Здравствуйте, заходите, пожалуйста. Калитка открыта, — улыбнулась гостю женщина, жмурясь в лучах яркого солнца, все еще стоя на пороге дома.

— Здравствуйте, — поздоровался он, осторожно входя во двор.

Его голос был простужен, он едва сдерживал кашель. Щенок осторожно принюхивался к его обуви, пока хозяйка, вытерев руки о чистое полотенце, ушла в дом.

— Да не бойтесь Вы его. Он не кусается. Вы уж простите. Только проснулись, а тут гости.

Женщина стряхнула крошки вниз, положила тарелку на подоконник окна и снова зажмурилась от солнца. Откуда ни возьмись выбежали куры и начали важно ходить у порога, что-то поклевывая.

— Вы, правда, сдаете комнату? — спросил мужчина, тихо идя к дому. Его голос дрожал, а на глазах выступили слезы. — Тут, кажется, мало тени.

Хозяйка спустилась по ступенькам и на ходу сорвала с веревки ручное полотенце. Затем она отмахнула им навязчивого петушка, норовившего ее клюнуть в ногу.

— Вот дурачок, — засмеялась звонко она. — Молодого взяли, а он, кажись, клевачий будет. Первый кандидат в суп. У нас своего собака соседская загрызла в прошлом месяце. Как видите забор хлипкий, а калитка вообще никудышная. Она под ней и пролезла. Вот хотим цыплят разводить, комнату сдавать, а там и построимся., — поделилась она доверчиво планами с будущим постояльцем.

— Тут у вас так много солнца, — заметил тот, глядя на небо.

— Да, верно, но постояльцы, в основном сибиряки, не жалуются. Им солнце в радость. Это у нас почти круглый год светит, а у них месяц от силы.

— Это точно. Персики и гранаты у нас не растут…

— Если Вы у нас останетесь до августа, то можете попробовать домашнее вино. Вон видите арку. Виноградник еще молодой.

Мужчина бросил взгляд на деревянную арку, по которой ползли молодые побеги виноградника.

— Судя по всему, Вы арку сделали сами, — предположил он, удивляясь простоте конструкции.

— Вы случаем не предсказатель? — улыбнулась в ответ женщина. — Во дворе у нас росла старая черешня, но сильный ветер снес ей верхушку. Вон там, может быть, видите побитую черепицу на крыше…

Гость опять закашлял, поднеся кулак к губам.

— Извините, — прокашлялся он. — Простыл по дороге. Видать, в поезде продуло.

Женщина тем временем спустилась вниз и подошла еще поближе, чтобы лучше рассмотреть гостя. Но солнце все еще ослепляло ей глаза, и она прикрывала их рукой и все время щурилась. Этот мужчина почему-то очень сильно нравился ей. Впервые за долгие пять лет одиночества она почувствовала буйство весны, и эта буйство приятными волнами кружило ей голову, толкало глубоко дышать грудью, смеяться.

— Я бы выпил с дороги чего-нибудь, — сказал сухо гость, подавив кашель. — Не отказался бы и от глотка хорошего вина.

— Проходите же! Ну что же Вы стоите там, — словно опомнилась женщина. — У Вас с собой есть вещи?

— Нет, я пришел налегке.

— Откуда же Вы?

— Можно сказать, из рая.

— И что Вы там делали?

— Набирался знаний, постигал истину.

Женщина сделал шаг вперед, словно присматриваясь лучше, но сердце ее учащенно уже колотилось. Голос дрожал от волнения.

— И какую же истину Вы постигли? — спросила она, прищуриваясь от солнца.

— Нельзя воскреснуть без любви к земной женщине, — ответил он, и она вдруг вскрикнула, не веря своим глазам. Ее ослабевшие ноги подкосились.

— Я, наверно, все еще сплю, сплю…

Мужчина успел подхватить ее, закрывая своим телом яркое солнце. Его глаза были мокры от слез.

— Господи, прошу тебя, чтобы этот сон не кончался… — шептала она.

— Это не сон, — сказал он, нежно целуя ее в оголившееся плечо. — Я просто сбежал из рая.

— Адам, любимый… Я так долго тебя ждала… Сынок, сынок! Твой отец вернулся, — позвала своего сына женщина, приходя в себя.

Она не могла налюбоваться на мужчину, уже подхватившего ее на руки и от счастья кружившего с ней. Она смотрела на него, не переставая улыбаться и плакать. Мальчишка, побросав свои башни, побежал к ним со всей мочи. Щенок тоже понесся следом за мальчиком, путаясь под ногами и громко тявкая. Только куры испуганно разбегались в разные стороны. За ними следовал непонимающий переполоха молодой петушок. Он даже норовил налету запрыгнуть на самую отстающую из них, но у него ничего не получалось.

— Папа, папочка, — кричал мальчуган, обхватывая ноги отца. — Я знал, я знал, что ты придешь… Я знал…

В его детской ручонке был зажат самый любимый на свете солдатик — маленький однорукий индеец.

ВОССТАВШИЕ НА ПУТИ

Где-то пять-шесть лет назад…

Перед ней раскрыли широкую и крепкую ладонь. Когда-то, будучи студенткой академии, по ладони ее учили определять сексуальный темперамент человека. Многое уже забылось с тех пор, а что-то опровергла сама жизнь, но сейчас женщина в шляпе безошибочно поняла, что от этого мужчины стоит ожидать много в постели. Перед ней стоял уверенный в себе доминант, и такие люди высоко ценились среди ее внештатных агентов. Сейчас на этой ладони лежали две пули. Ее пули. В этом длительном протянутом жесте ей вспомнилась вдруг прогулка по майскому лесу, когда она была маленькой, когда еще был жив ее отец, и какая-то охотничья собака выскочила из-за кустов и подбежала к ним. Как быстро бежит время! Да, совсем еще недавно она ела с ладони отца вкусные земляничные ягоды.

— Вот, возвращаю, — сказал ей Адам, улыбаясь. — Попросил врачей сохранить.

Женщина в шляпе взяла осторожно с ладони пули и зажала их в своем кулаке.

— Прости меня, — сказала она, стараясь отогнать грустные воспоминания. — У меня были большие сомнения в тот вечер. Также сказывалось напряжение, усталость. А вдруг я ошиблась? И нож, который я тебе дала в тайне от своих коллег… Ты пойми меня правильно, я очень рисковала… Но мы сейчас встретились не ради извинений.

Они стояли в районе Арбата, недалеко от печально известного банка, директора которого приговорили к длительному сроку, несмотря на все его связи и работу дорогостоящих адвокатов. На двери у входа висела табличка «В стадии ликвидации». Усатый охранник в униформе скучал на ступеньках и курил.

— Я, кстати, тоже не с пустыми руками, — сказала Роберта.

В ее ногах был большой целлофановый пакет, в котором находился розовый мишка. Она протянула его удивленному Адаму.

— Но мой же был белый, — сказал он.

— Отдаю своего, а твой, как и твоя сумка в вещьдоках пылится.

— Понятно, — грустно ответил он и хотел еще что-то добавить.

— Подаришь доче? — спросила она.

Он кивнул.

— Да, как раз собираюсь заехать.

— Настю твою мы вывели из подозрений.

— Спасибо. Я и, правда, не знал, что лекарства профессора у меня. Все не мог толком взять, к чему такая суета. Видимо, Настя, когда рылась в бардачке спятившего хирурга, нашла их и переложила в мою сумку… Жаль, что ты не дала возможности с ней поговорить. И вот так уезжать без этого тяжко.

— Ты сам знаешь, что так будет лучше. Встречи с дочкой будет достаточно, чтобы попрощаться со всем своим прошлым.

— Ты добрая.

— Ага.

В этот момент вдруг пошел проливной дождь. Он начался так резко и сильно, что охранник на ступенях банка замочил сигарету и поспешил, ругаясь про себя внутрь заведения. Роберту и Адама дождь не напугал. Наоборот, они стояли и молчали, глядя в глаза друг другу.

— Я понимаю, что пять-шесть лет — это очень много, — вдруг сказала Роберта. Капли дождя стекали по краям ее шляпы. — Но поверь. Это так важно сейчас, когда гражданского общества нет, когда есть одно население, терпящее и принимающее все, что творит власть… Выбор пал на тебя, считай это волей судьбы…

— Тяжелый выбор, черт возьми! — было возразил он, но женщина в шляпе перебила его.

— Да я знаю, что у тебя есть девушка, но если она любит, то обязательно дождется.

— Но почему именно я? Разве нет еще смелых мужчин?

— Ты идеально подходишь для этой задачи, потому что имеешь боевой опыт, потому что бескорыстен, плюс ты нравишься женщинам, а это так немаловажно для электората, поверь.

— Но если твой расчет не верен, если никакого кризиса не будет…

— Увы… Есть все основания полагать, что через пять лет, максимум, шесть, наступит великая смута, может быть, какая-нибудь экологическая катастрофа, может, эпидемия, гражданская война, черт знает что, и тогда на сцене гибнущего мира появится мессия, несвязанный ни с крупными финансовыми структурами, ни с мировой закулисой, ни с разбогатевшими на коррупции чиновниками, ни со спецслужбами, которые давно выродились и отстаивают интересы не государства, а международных корпоративных компаний. Доведенный до белой ручки народ встретит тебя «на ура». В одно прекрасное весеннее утро ты просто явишься из ниоткуда. Никто в начале даже не обратит на тебя никакого внимания, даже если в твоей руке будет метла и отрубленная песья башка. О, как они будут глупы и наивны, приняв тебя за сумасшедшего дворника… Но скоро ты вытрясешь из них все, что они награбили у народа, вместе с их прогнившей душой.

— Звучит, апофеозно, — заметил Адам, поднимая голову к небу.

Капли дождя хлестали ему по лицу. Там, наверху, черным тучам не было конца. Целое море разливалось на землю. Проходящие мимо люди бежали прочь, спасаясь от ненастья, но эти двое заговорщиков, восставшие против системы, продолжали стоять, точно не замечая непогоды, точно они стояли на пути чего-то мощного и великого, урагана или сокрушительного смерча, и своим бесстрашием бросали ему вызов.

— Надеюсь, на Тибете среди твоих аскетов-монахов я не умру с голоду, — сказал он немного спустя.

Женщина в шляпе улыбнулась.

— Я буду иногда присылать тебе печенье, мед, крендельки.

Адам поднял воротник своей куртки, ощущая, как холодный дождь проникает ему за шиворот.

— Пора расставаться, — сказал он, подняв с земли пакет с плюшевым медведем.

— Можно я тебя поцелую? — вдруг спросила Роберта.

Он не удивился и пожал плечами.

— Поцелую по-настоящему, — продолжила она, глядя ровно ему в глаза. — Мне это очень надо… Пока ты еще не стал тем, кем будешь, пока еще твое сердце не очерствело, пока еще есть такая возможность.

Он не ответил ей. Затем ее руки обвились вокруг его шеи, и их губы соприкоснулись.

— Мне надо идти, мне надо идти… — с трудом оторвалась она от его властных губ. — Скоро мои люди свяжутся с тобой. Мы обязательно победим!