Натоптыши хроника абсурда

               
  В начале Дашенька появилась на белый свет. Погода стояла преотвратная: не только хлеба, даже  сорные травы на сено не уродились. Заканчивался 1947 год, голодный, холодный, мерзопакостный.
     Молоко у матери пропало на третьем дне Дашенькиной жизни. Чем девку-то кормить?
     Недели две отец Дашеньки Андрей Чибисов, победитель о двух орденах солдатской Славы и ордене Красного Знамени, приносил в кармане, пришитом к гузну кальсон, с колхозной фермы бутылочку молока, покуда доброхот Федька Ежов не стукнул куда надо. Он ведь, Федька-то, от фронта откосил по причине паховой грыжи, а по сему и пристроился легкотрудником, то бишь, учетчиком в бабью животноводческую бригаду. А  Андрею, куму своему, сам же и присоветовал насчет молочка для Дашеньки. Завидовал Федька Андреевым орденам. Страшно завидовал.
     За колхозным трактористом и бывшим фронтовиком Андреем Чибисовым пришли раненько утречком. Не взяли! Фронтовик единым прыжком вынес в горнице двойную раму и был таков. Нашли его к вечеру. В лесозащитной полосе за свекольным полем. Повесился на оголившейся к зиме лозинке.
     Мать Дашеньки после похорон мужа сиднем просидела в красном углу на лавке, а на девятый день надела на себя его галифе, гимнастерку, сапоги и пошла строевым шагом по деревне. Пошла и принялась петь про «Синенький платочек». Недолго, правда, ходила: прислали из города раздолбанную полуторку, погрузили молодую бабу в кузов, привязав к деревянной решетке перед кабиной, и увезли. Навсегда увезли.
     И осталась Дашенька с бабушкой по отцу. Это нынче к услугам новорожденных и прочих младенцев токмо манны небесной и не хватает, а  тогда-то, в сорок седьмом и далее, куску хлеба люди были рады. Им-то, ржаным, с примесью половы, бабушка Татьяна, слава Богу, и подняла Дашеньку, не дала загинуть ангельской душеньке. Нажевывала за отсутствием зубов деснами черный хлебушек, клала его в марлечку и давала Дашеньке сосать. Помогала чем могла и нищая деревня. То картошечки сердобольные бабы  натолкут на воде с капелькой постного маслица, то кусочек неведомо где добытого сальца сунут бабке Тане, то репки пареной принесут. По современным меркам такая, с позволения сказать, еда – смерть для младенчика. Но это по нынешним меркам.
     А Дашенька росла. Рахитичная была попервам, но с годами выправилась. Рыбий жир помог, что телятам давали. Рыбий жир и солнышко. Девчонка так   возлюбила этот самый жир, что почти ежедневно бегала на ферму и попрошайничала у телятниц дать хоть ложечку. Федька Ежов зубами скрипел, да только против общества не попрешь. Тем паче, сам председатель разрешил выдавать девчонке малую толику телячьего витамина. В расчете на будущую Дашенькину отдачу.
     На шестом году жизни Дашенька чуть не погибла. Федька замыслил страшное. Улучил момент, когда все животноводы сбежались в красный уголок слушать о смерти вождя народов. Дашенька в это время гуляла возле огороженного гнилыми жердинами жижеотстойника. Федька подкрался к ребенку со спины, намереваясь столкнуть девчонку в яму, да поскользнулся на проталине и сам рухнул в коровье говно. Спасти не успели, ибо и не торопились вовсе.
     А председатель колхоза как в воду глядел. Дашенька выросла, окончила школу с золотой медалью, затем сельхозинститут и вернулась в родную деревню молодым специалистом – главным зоотехником. Подновила избу. Своими руками! Народ надивиться не мог на девку. В одиннадцать лет одна осталась: бабушка-то Татьяна от чахотки померла, а   Дашеньку сия зараза не тронула, понеже Бог миловал. Так вот одна и подняла сама себя. И как успевала-то? Завела сперва козочку, позже пару овечек, а потом корову. В институт когда поступила, всю скотинку соседям раздала и денег за то не попросила. Дескать, дело наживное, будет день и будет пища. Рассудительная девка получилась. И добро помнила: все те кусочки, что не дали ей помереть в детстве, помнила.
     Прославила Дарья Андреевна Чибисова свой колхоз, в миллионеры вывела благодаря мясомолочному животноводству. Пять орденов заслужила. В общем, обычная биография обычного советского человека. И никакого тут сарказма.
     Перекос  в другом. Посвятив себя исключительно труду, Дарья Андреевна пустила на самотек личную жизнь. Она и замуж-то поздновато вышла; - к тридцати пяти, -  и  дитенка родить не рискнула, и из мужа героя труда не сотворила, хоть и старалась на полном серьезе. Перестаралась. Обратный эффект вышел. Зарабатывала Дарья Андреевна, ясный лапоть, нехило, ежели даже по дояркам прикинуть: у тех в месяц на круг до пятисот рублей выходило. Это когда бутылка водки два рубля 87 копеек стоила, а буханка хлеба и вовсе 14 копеек! Короче, дом – полная чаша. Толик, муж Дарьи Андреевны, кстати подметить тоже Чибисов, председателя колхоза возил, так что и он жалованием не был обижен. А куда деньги-то девать? Не солить же. Купила Дарья Андреевна Толику « Москвича», себе доху соболью, вот и все, на что фантазии хватило. Ну, не умели советские люди на широкую ногу жить. Да и побаивались, ибо на генетическом уровне помнили и раскулачивание, и экспроприации, и Магадан с Колымой.
     У нас ведь как? С горя вмажем и спать ляжем, с радости напьемся – куролесить понесемся. Вот и Толик; тачку свою зелененькую, блескучую с мужиками обмыл на всю катушку, двоих друзей посадил и рванул на трассу, что в полутора километрах от деревни. В поворот не вписался. Мужики, друзья, то бишь, в синяках, а от Толика мало что осталось. В закрытом гробу похоронили.
     За три года до третьего тысячелетия колхоз окончательно развалился. И Дарья Андреевна со всем своим опытом, орденами и медалями оказалась никому не нужной. Обиделась ли, как нынче принято у политиков-либералов, на «эту» страну? Да ни в коем разе. И в мыслях ничего подобного не держала. А вот хулителей всякого толка и окраски, люто можно сказать, возненавидела. За что и поплатилась.
               Х                Х                Х
     Конфликт возник, как говорится, на ровном месте. Сама по себе Дарья Андреевна скандалисткой, паче того сутяжницей не была, хотя должность ее – главного зоотехника – тому очень даже способствовала. Доярки, телятницы, скотники, не в обиду будь сказано, тот еще народец!... Какой ты начальник из себя не выкомаривайся, а под горячую руку обрешут по полной программе. Что было, чего не было, все про себя узнаешь, попади только на язык. Подловишь с банкой молока, мешком комбикорма, телячьей вырезкой, так и тут на горло будут брать. Куда там повиниться… На все про все железная формула: мы план выполняем, государству ничего не должны, а потому все остальное – наше!
     В начале девяностых годов прошлого века на Русь потянулись свои же, русские изгои, которым не нашлось вдруг места во вновь образованных государствах из бывших советских республик. Ради исторической правды подчеркиваю, вслед за «ненужными» русскими нескончаемым и по сей день потоком хлынули на Россию и сами законные граждане новоявленных государств. Зачем? За куском хлеба, понятное дело.
Россия приняла всех. Сама попервам с хлеба на квас перебивалась, а братьям по разуму как откажешь. Не катит такое у нас.
     Прибились и к Дарьиному агонизирующему колхозу несколько семейств этнических русских, сбежавших из одного среднеазиатского государства. Довольно-таки быстро все семьи вжились в окружающую действительность, адаптировались в местных условиях. Все кроме одной. И эта одна семья попала в соседи к Дарье Андреевне. Говорят, коль Господь возжелает наградить праведника, Он посылает ему не злато-серебро, а тяжелое испытание. Наверное, так оно и есть.
     Поначалу Дарья Андреевна души не чаяла в новых соседях. Прежние-то, из местных, муж с женой и дочкой-подростком, люди рукастые, трудяги, одним словом, еще в самом начале перестройки съехали. Нутром почуяли державный дебилизм ближайшего будущего. Ждать не стали. Бросили колхозный финский домик со всеми удобствами, завербовались на Север и укатили. Писали Дарье Андреевне, звали к себе в Якутию.  Прельщали должностью директора огромного животноводческого совхоза, научными изысканиями в области племенного дела. Но…Хотя ей, кандидату сельскохозяйственных наук, край головушки –было все это интересно, все же она не смогла бросить свою деревню и старушек, коим подрядилась в последнее время помогать в качестве социального работника. Тех самых старушек, материных ровесниц, что не дали ей пропасть во младенчестве.
     Переселенцев-соседей прибыло количеством пять человек: глава(неофициальный) семьи Петр Семенович, сорока с хвостиком лет, его супруга (неофициальная) Галина Петровна, со старшей дочерью Надей и младшая дочь, шестнадцатилетняя Верочка с младенчиком Витей. Галина Петровна была ровесницей Дарьи Андреевны, то бишь, старше своего сожителя на двенадцать лет.
     От Галины Петровны первой  получила подробную информацию о ее семействе даже не Дарья Андреевна, а вся деревня. Народ узнал, что Галина Петровна подобрала себе Петра Семеновича из жалости. «-Пил-валялся, пил-валялся, по всему кишлаку его в кучу собирала. Приняла, обогрела, нехай живет. Может, мне на том свете зачтется»…
     Вообще Галина Петровна привлекла к себе сочувственное внимание народа своей всеохватывающей жертвенностью. Это потом, когда она и ее младшая дочь втерлись деревенским жителям в доверие, люди в одночасье увидели и ощутили на себе все то ханжество, лицемерие и непомерное самомнение и Галины Петровны, и ее дочери Верочки. Старшая дочь Надя как-то не вписывалась в эту обойму. Может, от того, что отцы разные. Галина Петровна, кстати гордилась своей былой привлекательностью. Дескать, пять мужей имела и ни с одним не расписывалась. «-У меня, Дашка, все документы чистые, никакими штампами не замаранные»,-говаривала она, сидя вечерком на лавочке в Дарьином палисаднике.  – Вот Верка, стерва: подставила раньше срока, и паспорт замазала. Расписали ее, гадину, по согласию с родителями, когда  в подоле принесла. С чуркой расписали. Уж с кем нагуляла, не знаю, а расписали с чуркой. Им-то все равно, чуркам. Глупые они. Тыщу старыми деньгами сунула и нате вам штампик. А младенчик пусть живет, чтоб он сдох. Выхожу его как-нибудь, а мне зачтется».
     Забегая вперед, скажем: Надя выучилась, закончила институт, вышла замуж и уехала назад, туда, где родилась. И ничего. Их с мужем, этнических славян, приняли, обеспечили жильем, высокооплачиваемой работой. Профессиональные сварщики и врачи везде нужны.
     А вот Верочка удалась копией в Галину Петровну. Да еще и с огромным плюсом. Знакомясь с кем-либо, непременно именовала себя Верой Константиновной, а, к примеру, Дарью Андреевну, ничтоже сумнящеся, звала просто Дашей. Так же, впрочем, как и Галина Петровна, не признававшая авторитетов кроме себя самой. А мотивация у нее была железной. Дескать, я книжки читаю, телевизор гляжу, посему "аз есмь" истина!
     Надо  для полной картины маленько сказать и о главе семьи. В последовавших событиях он практически участия не принимал, понеже был труслив, но  подловатенькой своей натурой способствовал бабьему беспределу.
     До поры до времени Петр Семенович, как говорится, не просыхал. Тут Галина Петровна не погрешила. Действительно, и пил, и валялся где ни попадя. Колхозу, хотя и полуразвалившемуся, пользы от него и его близких было как от козла молока.    С первых же дней Петр Семенович принялся подворовывать все, что плохо лежит в общественной собственности. С прежнего места жительства прихватил с собой сети, капканы, ловушки и пустил все это в дело в небогатой природными ресурсами серединке России. Тем и пробавлялся; где рыбки продаст, где шкурку бобровую, либо ондатровую, где собачатину за баранину выдаст. На «максимку» и тройной одеколон с лихвой хватало. Галина Петровна тоже подсуетилась, дабы не работать «на дядю». В наступившем безвременье скоренько оформила себе инвалидность, «отстегнув» нужным докторам энную сумму. В доярках подвизалась каких-то месяцев пять-шесть – вот и весь ее трудовой стаж на этнической прародине.
     Пить Петр Семенович бросил с перепугу. Галина Петровна съездила к какой-то бабке, та чего-то намешала в самогонку и велела по стопочке подносить Петру Семеновичу. А что такое стопочка для алкаша? Петр Семенович нашел в сарае заговоренную самогонку и вылакал ее в один присест с новоявленным дружком Славиком Чекушечкой. Всю трехлитровую банку! Славика не смогли откачать, а Петр Семенович оклемался. Неделю выворачивало его наизнанку, а потом ничего-отошел. И напрочь «завязал». Охлопотал себе каким-то образом социальную пенсию, пристроился сторожем в магазин сельпо и принялся ерничать над менее изворотливыми (не умеющими жить) деревенскими мужиками. Но лишь над теми, кто изначально не способен дать сдачи.
     Галина Петровна скоренько обзавелась десятком поросят, коровкой, внушительной отарой овец, не считая кур, гусей, уток и кроликов. Наверное, там, в необозримых степях Средней Азии это и было нормой, но тут в самой середке Руси люди, дабы не утонуть в навозе, чистили его, вывозили на огороды, в поля. Галина Петровна же данным вопросом не огружалась изначально, а посему не только сама со своим семейством, но и ближайшие соседи незаметно заросли говном. На возмущенное фырканье сельчан Петр Семенович и Галина Петровна в унисон отбрехивались: «В деревне жить – говна не нюхать?..» И хоть ты им кол на голове теши!...
     У Петра Семеновича проявился посталкогольный синдром; необоримый зуд к строительству сараев, клетушек, навесиков, прочих сундуков и ларей. По прошествии недолгого времени он заполонил всю свою придомовую территорию кособокими строениями из бросового горбыля, обрезков рубероида и шифера – из всего, чем можно было разжиться на халяву. У Галины Петровны тоже то ли бзик возник, то ли ностальгия в голову ударила: принялась она дело не по делу жечь вокруг дома костры, а Петра Семеновича сподвигла из старых железных бочек налепить печек-буржуек и  топить то одну, то другую ивняком, в изобилии растущим вдоль реки. Ежели кто не знает, какая вонь идет от горящего ивняка, то лучше и не знать. В домах газовое отопление, водопровод, канализация, а вот поди ж ты… Дочка Верочка пристроилась в городе курьером, хотя Галина Петровна уверяла, будто главбухом в солидной фирме. Пристроилась и на правах горожанки принялась учить деревенских сверстниц тайным приемам удержания возле себя мужиков. Не  можешь сам, как говорится, учи других…
     Так и жили до поры. Дарья Андреевна снабжала соседей вязаными носками, свитерами, кофточками, шарфиками и перчатками. Она вообще вязанье свое дарила всей деревне. Разумеется, бесплатно, по доброте душевной. А вещицы у нее получались на загляденье, и предложения были в плане заработка, но она лишь улыбалась в ответ и отмахивалась: за деньги, мол, у меня не получается. Петр Семенович же от денег никогда не отказывался: попросит соседка штакетник подправить, порожек скрипучий укрепить – гони монету, ибо «не смажешь, держаться не будет».
     Как уже сказано, от колхоза людям в наследство досталось добротное жилье со всеми городскими удобствами, внушительные земельные участки-паи. Все это государство отдало в вечную собственность. И ежели бывшие колхозники данные блага горбом заработали, то переселенцам они упали в руки без труда и забот. Казалось бы, живи да радуйся. Ан нет! Соседи Дарьи Андреевны мало того, что испоганили всю улицу своими полубеспризорными животными, так еще принялись и охаивать как место жительства, так и аборигенов. Люди начали узнавать о себе нелицеприятные факты: они, де, и лодыри, и дармоеды, и жулики, а потому и державу просрали. А каждый конкретно взятый (взятая) местный житель жлоб, скупердяй, неудельный обсосок похуже чурок.
     -А вот мы жили! – распиналась при случае Галина Петровна: -Вам, убогим, так никогда не жить! У меня самой пасека была на две сотни ульев, коров пять штук, баранов отара несчитанная. Каждый день молодого барашка резали, а позавчерашнее мясо чуркам скармливали. Орехи грецкие во дворе росли с куриную голову. Тоннами собирали. Виноградом скотину кормили.
     -Так чем же тебе, Петровна, чурки-то не угодили? При таком-то твоем личном изобилии? – спрашивал кто-нибудь из собеседников.
     -А начальниками себя возомнили, хозяевами. А все ваши коммуняки виноваты. При Советском Союзе нацмены смирными были, а мы, русские, при них за главных. А нынче? Ни родины, ни флага!
     После этой конечной фразы, коей она завершала любую свою тираду, Галина Петровна принималась лить слезы и тихонько повизгивать. Жалостливые старушки и бабы помоложе успокаивали ее как могли, подносили стопочку-другую домашней наливочки и сами начинали грустить по канувшим в лету годам.
     Дарья Андреевна в таких посиделках участия не принимала, понеже свою жизнь, свое прошлое и настоящее воспринимала как данность. Не скулила, не ныла, а собирать и разносить по деревне сплетни считала ниже своего достоинства. Чем, собственно, в конце концов и привела семейство своих соседей в буйное помешательство. Когда в очередной раз Галина Петровна завела старую шарманку, Дарья Андреевна не выдержала:
     -Окстись, Петровна, побойся Бога! Какая тебе «родина», какой еще «флаг»? Сама говоришь, сослали твоего деда за пособничество фашистам. Так ведь не на Колыму, а на Юг сослали. Там и тебе, и Петру, и детям твоим приют дали. За что же вы и тех людей, и нас, грешных, ненавидите? Кто вас гнал сюда, к нам? Там на твоей фактической родине, у тебя хозяйство, как ты утверждаешь, прямо-таки помещичье было. Помидоры с тележное колесо, и овцы с корову ростом… И здесь ты немалым хозяйством обзавелась, дом на пять комнат безвозмездно получила, детей выучила. Чего же тебе еще-то надо?
     Дарья Андреевна и не подозревала, во что выльется ее вынужденный монолог, как и не смогла бы влет объяснить, зачем вообще ввязалась в склоку, зная соседей и, положа руку на сердце, предвидя их реакцию.  Квасной патриотизм взыграл что ли?..
     К вечеру, когда с работы вернулась дочка Верка, на Дарью Андреевну был вылит ушат словесных помоев. Верка блажила на всю деревню о том, что Дарья Андреевна своими косыми взглядами не дает ей устроить личную жизнь. Кстати, Дарья Андреевна подозревала, что тихоня Верка в злобучести переплюнет свою мать, а тут убедилась окончательно. Особенно, когда распалившаяся Верка, брызгая слюной, принялась пинать калитку ее палисадника.
     Петр Семенович участия в бабьей провокации не принимал. Спрятался где-то в лабиринте построенных им же кильдымчиков, ибо, как уже сказано выше, труслив был по природе, что особенно проявилось после «завязки». По пьяни-то все храбрые…
     Дарья Андреевна ушла с улицы в самом начале скандала. Она, разумеется, слышала весь учиненный бабами лай, ибо оставалась на терраске по причине летней жары. А потому несказанно удивилась, когда через пару недель ее вызвали к мировому судье. Оказалось, соседка обвинила Дарью Андреевну Чибисову в унижении чувства человеческого достоинства, национальной нетерпимости, разжигании межнациональной розни и вообще в полном и бесповоротном экстремизме.
     Судья битый час запугивала  Дарью Андреевну уголовными статьями 129 и 130, 280 и прочими, а потом постановила решить дело миром: то бишь, Дарья Андреевна Чибисова обязана была принести семье Галины Петровны публичные извинения. Что она и сделала  на сельском сходе. Чего уж тут; язык-то не отвалился.
     Через месяц Галина Петровна продала дом и съехала в неизвестном направлении. Никто ее с семейством не гнал из деревни. Все как-то само образовалось. Новые хозяева потом год расчищали от навесиков, сараев и сараюшек двор. Петр Семенович возводил все на халяву, а разрушить несуразицу новоселам влетело в копеечку.