Москва и я. История девятая

Между Москвой и Петербургом много отличий, многие из них живут только в стереотипах, а многие в этих стереотипах даже не упоминаются, несмотря на то, что сразу бросаются в глаза.

Я первым делом с удивлением отметила колоссальную разницу в часах работы баров и аналогичных заведений. В Москве практически все закрывается к полуночи, тогда как в Городе-на-Болотах заседать можно хоть до утра, и если попадается что-то с графиком работы до двух-трёх ночи, это вызывает дискомфорт. Мы, петербуржцы, обычно в эти места только в 9-10 вечера садимся, чтобы провести долгие часы в разговорах и употреблении вкусных напитков для больших мальчиков и девочек.

"В Питере пить" - Сергей Шнуров совершенно и абсолютно прав. У нас развита и отлажена целая индустрия для подобного проведения свободного времени. Закрылся один бар - переходи в соседний и продолжай. Нет другого бара? Ситуацию прекрасно спасёт сеть магазинов "РосАл", где можно купить любые виды зеленого змия, когда душе угодно. Чтобы не нарушать закон, бутылки откроют при тебе и тут же закроют, как будто ты искренне хотел употребить напиток в стенах магазина, но передумал и забрал с собой.
И даже без РосАла тебе с удовольствием продадут из-под полы почти в любом неприметном несетевом продуктовом. Главное - ни в чем себе не отказывать.

В Москве такого предложения нет по причине отсутствия тотального спроса. Не стоит думать, что здесь не пьют или пьют меньше - скорее, дело в том, что здесь больше работают. Значительно больше. И больше устают, как следствие.

Москва вообще приучает уставать. По-настоящему, так, что после рабочего дня не то, что немыслимы посиделки и встречи с друзьями на регулярной основе - даже на фитнес или в салон красоты себя вытолкать довольно сложно. И не стоит сбрасывать со счётов расстояния. С учётом дороги после работы единственное желание - попасть домой, успеть сделать основные дела, которые есть всегда - и упасть на кровать, довольно вытянув ножки.

К полуночи действительно хочется спать. А если не спать, то во всяком случае быть дома, по возможности в кровати и готовности перенестись в объятия Морфея в любой момент.

Для меня с моей хронической бессонницей лет с двенадцати и роем глубоких логически выверенных многоуровневых мыслей в голове лет с пяти актуальнее второй вариант, но даже я отмечаю, что круглосуточные бары меня здесь не заинтересуют, даже если таковые случайно обнаружу. 

Даже я, фанатичный трудоголик, неугомонный писатель и ненасытный читатель, предпочитаю оказываться дома как можно раньше. Чтобы традиционно не спать до двух-трёх, но все-таки в положении полулёжа (или совсем горизонтальном).

Один из моих непродолжительных бывших последней волны полувосхищенно-полуукоризненно поражался моей энергичности, добавляя, что ее бы в мирное русло - или к динамо-машине в крайнем случае. Я с лёгкой невысказанной тоской мысленно сетовала на то, что и этот славный мужчина скоро решит, что меня не потянет, вслух рассказывая о самом подходящем для моей энергии периоде жизни годичной давности.

Тогда у меня было несколько параллельных проектов с командировками в места проведения конференций, и я жила фактически в офисе, иногда меняя обстановку на сапсан или самолёт. Я забывала есть порой по двое суток подряд, спала по 3-4 часа в лучшем случае и возвращалась обязательно с корабля на бал, чтобы ринуться в бой с новыми силами. В свободное время я не ленилась встречаться с друзьями в упомянутых круглосуточных заведениях и, конечно, отдавать дань культурной программе в виде любимого джаза, музеев и реже театров.

Откуда брались силы? Я не знала, но казалось, что во мне их непочатый край. Несмотря на высокий уровень напряжения, усугубившийся кризисом стремительно катившегося под откос брака. Интенсивность жизни нравилась мне настолько, что не хотелось ничего другого, никогда и ни за что. Что-то в этом, конечно, казалось неправильным чисто визуально. Я не исхудала ни на грамм, увы и ах, ибо это телосложение не победить никаким спортом и голодовкой, но волосы почти приказали долго жить, превратившись - впервые в жизни - в настоящее мочало, которое в итоге пришлось срезать абсолютно безжалостно.

Тем не менее, от такого графика и загруженности я была тотально счастлива. Творческая мысль, несмотря на минимум свободного времени, буквально фонтанировала, выливаясь в ежедневные стихи, один другого сильнее, а также в рассказы, один из которых обеспечил мне номинацию на "Писателя года 2015" и приглашение меня в Российский Союз Писателей.
Несмотря на всю противоречивость и сложность того периода жизни, я всегда вспоминаю его с грустно-тёплым вздохом и втайне надеюсь, что нечто схожее ещё ко мне вернётся.

По крайней мере, в интенсивной, активной и живой Москве это выглядит куда более вероятным, нежели в родном болоте.

Тем не менее, ассимиляция в столице происходит слишком быстро. Я, любившая ходить пешком на большие расстояния, поначалу поражалась, что москвичи не идут и остановки, если можно подъехать. Теперь я очень часто поступаю аналогичным образом, даже если никуда не тороплюсь. А в выходные я, обожавшая гулять под музыку просто вдохновения и эмоций ради в любую погоду, едва ли выберусь из своего района без весомого повода.

Самое любопытное заключается в том, что перемена происходит органично, не вызывая никакого внутреннего противоречия. Как будто один режим жизни просто взял и совершенно естественным путём сменился на другой. Там много лет были всенощные бдения вне дома, вечер казался пустым и потерянным, если не посещаешь какое-нибудь мероприятие или не встречаешься с кем-нибудь. Здесь такой потребности на регулярной основе нет, и даже в выходные не всегда хочется встречаться с немногочисленными подругами. Там я имела колоссальный круг общения и переживала, что не всем уделяла время так часто, как хотелось бы. Здесь я не вижу никаких тенденций к расширению людей в личном пространстве и совсем к этому не стремлюсь.

Там меня знали во всех ближайших магазинах с сигаретами и алкоголем, не утруждали предъявлением паспорта. Здесь одни и те же кассирши, которых я уже запомнила, каждый раз сомневаются, хотя явно узнают в лицо. Но алкоголь и сигареты я беру куда реже, чем продукты, поэтому на всякий случай они уточняют, есть ли мне восемнадцать, и не скупятся на доброе слово.

- Ой, точно, это же Вы. Помню, помню Ваш паспорт, всегда удивляюсь, - смущается кассирша, которая, судя по всему, меня здорово моложе, хотя я бы не дала ей меньше моего возраста.
- Что, неужели я действительно выгляжу на туманную юность? - улыбаюсь я. - Или все же дело в камерах наблюдения и ваших штрафах?
- Знаете, девушка, на самом деле. Я бы Вам максимум младшие курсы университета дала.

Я поднимаюсь в квартиру и смотрю на себя. Да какой уж университет. Я вижу морщины вокруг глаз и между бровей, которых не было даже два года назад, а уж в восемнадцать и подавно. Вижу испортившееся от московской воды качество моей кожи, она кажется мне уже не такой нежной, бледной и тонкой, как у всех женщин в нашем по-настоящему голубокровном татарском роду. А самое главное, я вижу взгляд, которому можно дать все тридцать восемь, не раздумывая. И примерно на этот возраст себя чувствую внутренне я, зрелая, очень далёкая от юношеской лёгкости, беспечности, доверчивости.

Я не знаю, что видят кассирши в магазинах и окружающие люди. Я даже девушку не вижу - из отражения смотрит женщина, прожившая много жизней, с колоссальным жизненным опытом взлётов, падений, преодолений, потерь, приобретений, в конце концов, с разводом за плечами. Там же, за плечами, давно осталось и то, что считается молодостью.

Совсем не удивительно, что кожа этой женщины грубеет. Просто пришло время расти панцирю.

И Москва для этого - самое лучшее место.

2016