Как дед Федот сына пожалел

                Воспоминания деда Федота
               (частично опубликованы в журнале «Огонек», 40/4667/Октябрь 2000)

                (18/21) Как дед Федот сына пожалел

     Кончилась война, я ушёл с питомника, был инвалид второй группы, на производстве не работал; держали две коровы с Дашей вместе; Даша работала учительницей, Паша - фармацевтом, Шуру устроили в финотдел секретарём-кассиром.
     Паша выходит замуж за Сашу Золотарёва. У него не было квартиры, жили у нас целый год, пока не отсудили дом его отца, который был за растрату конфискован. Мы его отсудили от Маслопрома, там его отец сделал растрату. Нам с Полей пришлось этот дом по суду выкупать за две с половиной тысячи. Вот так мы и жили, нас всю дорогу били.
     Шура тоже вышла по своей охоте за Леонида Хаустова. Не посчастливилось, утонул Юра [сын Шуры]. Шуру нам тоже стало жалко, взяли её к себе под крылышко, построили с ней дом пополам. Дом оказался несчастливым: Юра утонул, Поля - не успели в него перейти - заболела. Сделали ей операцию желудка. Пожила после операции один год тридцать два дня и померла. И на этом закончилась вся наша с ней долгая, трудная и мучительная жизнь. Умирать было Поле неохота. Добились с трудом операции. Ведь не брались врачи делать операцию. Всё говорили, что поздно делать. Но мы с Полей в это время не знали, что это за болезнь - рак. Когда сделали операцию, вроде бы стало лучше. Поправилась, ходили даже на свадьбу с ней. Но она ходила всё время прямиком от метастаз. Когда уже стала сильней болеть, то меня просила, чтобы я ей сказал, когда замечу, что она скоро помрёт. Я обещался. И она мне сказала, что «я тебе скажу, когда замечу». Ещё просила, чтобы я её сам искупал. Я всё это выполнил, искупали с Дашей. Перед смертью сказала мне:
     - Я смерть купила у Свиридова.
     Я упросил:
     - А где же она, смерть?
     Сказала:
     - Вот! - указала под подушку.
     Я расстроился, видя всё, забыл упросить, а за чего и для чего ты её купила. Вот и до сего дня переживаю, что не упросил. А была возможность всё обговорить с покойницей Полей, в последнюю минуту нам с ней... Жила да жила бы Поля! Но лютые люди отняли у нас самое что ни на есть лучшее - жизнь. Прощай, милый друг жизни, Поля!
     Умерла Поля! На похороны Даша не разрешила вызвать Колю, он только что поступил в алма-атинский университет. Так я ему и сам не сообщал. А ктой-то, я не знал - кто, сообщил Коле. Вот так он узнал, не знаю, через кого. Но я так и до сего дня себя ругаю, что неправильно я сделал, надо бы обязательно вызвать мальчика на похороны своей кормилицы мамы. Она всю жизнь о нём переживала. И всегда у нас был такой разговор (ведь это целая история!) о нём. Очень тяжело писать. Потому что если бы он был чуть постарше и посильней, ведь ему, когда нас повезли с села, было 5 месяцев от рода; и мы последнее время в селе очень плохо питались, и у покойной ныне Поли высохли все молочные жилы, и она сама стала слаба. Поэтому и мальчик Коля совсем стал слабеть и, наконец, умирает... Тут же сосед по бараку был рядом, сказал Поле: «Ты отнеси мальчика в соседний пустой барак, а то он долго будет мучиться на руках; там он скорее помрёт». Так и сделали. Отнесли, но у самих всё же сомнение... Я сходил посмотрел: дышит чуть-чуть. Через несколько ещё сходил, и через несколько пошла Поля. Тоже сказала, что ещё живой. И потом решили его взять снова на руки, и поближе его Поля к сердцу, и дала ему грудь. И, видимо, за это время от переживания матери за смерть голодного ребёнка молоко откуда-то взялось, и он стал сосать. У него сила, видимо, тоже: почувствовал смертный одр! Она сказала: «Он не умрёт, он стал тянуть хорошо грудь». Это всё было ночью, а утром вроде бы можно было рассчитывать на жизнь. Это всё происходило в июле 1931 года, в Томске, в первом лагере. А потом жизнь стала улучшаться, стали доставать за манатки, за вещи хлеб, и стали выходить на волю, пристраиваться к колоне, которую я выводил на работу в город и более на вокзал на всевозможные работы. И наши дети стали питаться несколько лучше. Даша с Пашей должны помнить эту ужасную жизнь. Так и мы чуть-чуть и не закатали живьём совершенно здорового, не больного, а просто голодного, замученного голодной судьбой. А в начале июня помер Ваня. Ему было два года с месяцами (не помню). Судьба такая же, только Ваня ещё дома, в деревне, чтой-то был слабым, а тут совсем, напала какая-то болезнь, и помер, там же, в лагере, в Томске. Похороны: зашили в мешок и отнесли в подвал. Не видели, когда на кладбище увезли. Потому что кладбище было - общая канава. На кладбище я не раз назначал копачей с лагеря, когда уже работал там с людьми этого лагеря. А люди в лагере были самые трудяги. Это те, которых с семьями назначали в Нарымский край, а они бросали свои семьи и убегали. Их ловили и сюда в лагерь. И нас сняли с баржи тоже сюда. Если бы нас повезли по назначению, мы бы все там померли. У нас не было в семье ни одного трудоспособного человека. Вот у нас и получилось несчастье: у Поли болезнь на почве нервов и голода - целый год в томском лагере. А дети, Даша, Паша и даже Шура, всё в это время пережили в людях за кусок хлеба, более ничего они не видели, кроме недоедания.
     Вот и вспомнишь пословицу моих родителей. Они говорили, если в семье помрёт глава семьи, то детям очень трудно бывает жить. В нашей семье тоже очень и очень трагично получилось. А вообще-то, мы все трудяги и, я бы сказал, труженики, и простые, честные люди. А простота хуже воровства.

     На фото в первом ряду: Поля, Неля (дочка Даши), дед Федот, Гена (сын Даши), Павлик;
     во втором ряду: Коля, Шура, Даша, Костя (муж Даши), Паша.