Смех Гоголя

                Ты почувствуешь, как это смешно…
               (Николай Гоголь и христианская смеховая культура)

В книге "Метафизика христианства" Розанов выставляет христианство бездушным чудови-щем, которое лишает человека всего человеческого. Даже права на отдых и смех. В главе "О Сладчайшем Иисусе и горьких плодах мира" он так пишет об апостоле Павле, проповедовавшем в Афинах.
"В минуту отдыха, ну, хоть какого-нибудь отдыха, суточного, часового, - он все же не пошел в греческий театр посмотреть трагедию. Тонким чувством психических нюансов мы точно знаем, что об этом не только не рассказано в "Деяниях", но этого и не было. Павел в театре - невозмож-ное зрелище. Одобряющий игру актеров - какофония! разрушение всего христианства"
Но Павел был в театре. В "Деяниях" достаточно подробно описано как его влачили в Эфесе в театр и несколько часов подряд кричали обвинения, однако растерзать не смели. И только бла-годаря вмешательству городских властей он остался жив и скрылся от разъяренной толпы (Деян. 19. 29.). Театр был опасен для жизни, потому что там терзали христиан. Как туда можно было ходить?
Дальше Розанов развивает тему, считая, что приводит убийственные для христиан аргумен-ты.
"Христос никогда не смеялся. Неужели не очевидно, что весь смех Гоголя был престу-пен в нем, как в христианине?!" Странно, но Розанову никто до сих пор на это  не ответил.
Напротив, это подхватили. После Розанова мысль, о преступности смеха Гоголя,  и что "Христос никогда не смеялся", стали повторять многие, как открытие. Это вошло в культуру, как факт какой-то ущербности христианства и его основателя. Можно эту фразу встретить, напри-мер, у В. Солоухина в "Камешках на ладони". Но это ни в коей мере не говорит, в пользу того, что смех св. Антония Великого, св. Иоанна Златоуста, св. Григория Богослова, св. Амвросия Оп-тинского, (а они как мы увидим дальше - смеялись!) так же как и смех  Н.В. Гоголя "был престу-пен", поскольку они христиане. Это говорит только о том, что на рубеже веков, накануне рево-люции в России христианство переживало большие смуты. И о смеховой культуре в лоне хри-стианства напрочь забыли.
Христос не смеялся, - об этом не сказано в Евангелии, но об этом не ложно свидетельствует священное предание. Однако христианство никогда не отрицало смеха. Смех - вещь достаточно разнообразная. Если Христос не смеялся, это не значит, что он был лишен чего-то человеческого. Христос радовался, улыбался, и был наделен всеми человеческими чувствами. В этом можно быть абсолютно уверенным. Это мы знаем не благодаря "тонкому чувству психических нюан-сов", которым обладал Василий Васильевич, а благодаря христианской догматике, которая гово-рит, что Христос вочеловечился полностью, без остатка. И Его Божество не уменьшило, не ума-лило в нем человечество, даже на такую малость, как смех, шутка, чувство юмора.
Священники отвечали на вопросы Мережковского и Розанова, - почему они сами не ходят в театр, так: "Театр недостаточно серьезен", "пошли бы, если бы театр был лучше" (указ соч., 568). (Гоголю на эти вопросы отвечали немногим лучше, но он и сам мог найти на них достойные от-веты.) Конечно, такие ответы не удовлетворяли интеллигенцию. Но тогда других, более точных ответов не было. И это была одна из причин, побуждавших Розанова сомневаться в истинности христианства. Логики тут, конечно, мало. Лучше усомниться в необходимости театра. Но театр воспринимался, как более нужный, чем христианство! Между христианством и театром, выби-рался - театр!
Роман Умберто Эко "Имя Розы" оканчивается сожжением манускрипта Аристотеля о сме-хе. Рукопись сжигает монах францисканец. В смехе - главное зло, считает он, так современный писатель характеризует христианство, это религия без смеха. Религия, лишающая человека чело-веческих качеств.
Томас Манн пишет в послесловии к своему знаменитому роману "Иосиф и его братья", что от библеистики роман отличает авторский юмор. Интонация автора как бы возвращает Библию гуманистической культуре. Этот авторский юмор сложно определить, сложно сказать, в чём он заключается. Это некоторая свобода и непринуждённость изложения. Томас Манн как бы вернул человечеству украденный христианством смех. А вместе с этим смехом и всю Библию. Конечно, в Библии смеха мало, но все же христианство за всю свою историю не лишило себя никаких че-ловеческих черт.
Обличение христианства в отсутствии юмора, началось в эпоху Возрождения. Поводов находилось достаточно. Почитаем средневековых богословов, учителей церковных 4-5 веков.
"Сквернословие и шутки ведут к распутству.  – говорит Иоанн Златоуст.  - Не произноси слов ни шутливых, ни постыдных, и не приводи их в действие и ты угасишь пламя. Шутки ни-сколько не приличны для нас. Что пользы сказать шутку? Только возбудишь ею смех. Да не будет произнесено ни одного слова праздного... Теперь время не увеселения, но плача, скорбей и рыда-ний. А ты шутишь? ... Время войны, а ты занимаешься тем, что свойственно актерам? ... Кто го-ворит шутки, тот не святой. Это позволительно только играющим на сцене... Но играть комедии не свойственно христианину. Если это дело хорошее, то зачем оно предоставляется актерам? Ты делаешься актером и не стыдишься? У тебя есть язык не для того, чтобы передразнивать другого, а чтобы благодарить Бога».
Это взято из 17-й "Беседы на послание к Ефесянам". Здесь смешное определяется как не-пристойность, сквернословие, передразнивание, актерство, злоречие, праздное слово. Явно, что из природы смешного удалено нечто очень важное, о чем не сказал святитель. Сама шутливость непременно ассоциируется у него с непристойной комедией.
Отрицание смехотворчества, шутки, юмора - это прочная христианская традиция. Но это не единственная традиция. Еще более древние примеры, чем пример Иоанна Златоуста, показывают, что в некоторых случаях юмор, шутки даже необходимы. Из жития величайшего подвижника египетской пустыни Антония Великого (260 - 345 г.г.) мы узнаем, что он иногда шутил с братией.
Вот какой случай описан в его житии. Некий человек, который охотился в пустыне с луком, увидев, как шутит св. Антоний с братьями, соблазнился. Авва Антоний, духовными очами про-зрев смущение брата, решил образно объяснить смысл шутки и сказал ему: "Положи стрелу на лук свой и натяни его". Он сделал так. Старец попросил натянуть лук еще. Тот еще натянул. И опять говорит: "Еще тяни". Охотник отвечал, что если еще натянуть лук, то он переломится. То-гда старец ответил: "Так и в деле Божием: если мы сверх меры будем напрягать силы братии, то они скоро расстроятся. Поэтому надо иногда давать некоторое послабление"  Итак, смех может быть отдыхом, послаблением, а не только сквернословием, передразниваем и прочим непотреб-ством.
Несмотря на веселый нрав, Авва Антоний достиг таких высот духовной жизни, что говорил: "Я уже не боюсь Бога, но люблю Его; "ибо любовь изгоняет страх" (1 Ин. 4, 18).
Авва Арсений был еще более суровым подвижником Египетской пустыни. Ему был голос от Бога: "Бегай от людей и спасешься". Братья спрашивали его (наверное, не без некоторой доли ревности и обиды): "Отчего ты бегаешь от нас?" Ответ аввы Арсения знаменит на все века: "На небе тысячи и мириады имеют одну волю, а у людей воли различны. Нельзя же мне оставить Бо-га и быть с людьми".
Авва Арсений никого не принимал и ни с кем не разговаривал. Один брат искал встречи с ним и в церкви нашел монаха, который согласился проводить его до кельи. Постучавшись у две-рей, они вошли и приветствовав старца, сели молча. Долго они просидели, не нарушая благого-вейного молчания. Через некоторое время поднялись и ушли. Странник попросил провожатого проводить его и к другому старцу - авве Моисею, чья келья находилась поблизости. Когда при-шли к Моисею, тот принял их с радостью, шутками и отпустил ласково.
Тогда они стали молиться Богу: "Господи, открой, почему один для имени Твоего убегает людей, другой для Твоего же имени принимает их с открытыми объятьями".  И тогда в видении им были показаны два большие корабля на реке. На одном сидел авва Арсений и Дух Божий, плывущие в безмолвии; а на другом Авва Моисей и Ангелы Божии, которые питали его сотовым медом.
Так и плывут через века две равночестных традиции христианства. Одна строгая, суровая: молчания, постничества и одиночества. Другая же любвеобильная к людям, которых принимает старец у себя в келье, как Ангелов Божьих, и окормляет их поучениями, как пчелиным медом.
Даже в одном и том же монастыре можно встретить подвижников столь разного и, казалось бы, даже несовместимого характера. К первой традиции можно отнести начальника старчества в Оптиной пустыни преподобного Льва. Ко второй - преподобного Амвросия Оптинского.
Примеры его веселых изречений хорошо известны. На ежедневный, дежурный вопрос постоянно окружавших его просителей: "Как жить?" - по своему обыкновению он отвечал в шутливом тоне: "Жить - не тужить, никого не осуждать, никому не досаждать, и всем мое почтение". Или так: "Нужно жить нелицемерно, и вести себя примерно; тогда наше дело будет верно, а иначе выйдет скверно". Или так: "Жить можно и в миру, только не на юру, а жить тихо".
Старец Амвросий был много лет тяжко, неизлечимо болен, так что по многу дней и с по-стели не мог встать. Но просители не принимали его болезнь в расчет, приступали к нему со своими бедами. Вот как он жаловался на свои плачевные обстоятельства в письмах.
"Старость, слабость, бессилие, многозаботливость и многозабвение, и многие бесполезные толки не дают мне и опомниться. Один толкует, что у него слабы голова и ноги, другой жалуется, что у него скорби многи; а другой объясняет, что он находится в постоянной тревоге. А ты все это слушай, да еще ответ давай, а молчанием не отделаешься, - обижаются и оскорбляются». Ка-кой теплый свет сквозит во всех этих словах. Здесь и жалоба, и благодарение, и непередаваемый юмор, и молитвенность. В юморе может струиться свет! Вот каким разным оказывается смех.
Нетерпеливых и недовольных долгим ожиданием старец встречал такими шутливо-приветливыми словами: "Терпел Елисей, терпел Моисей, терпел Илия, так потерплю ж и я".
В келье старца всегда лежала книга басен Крылова, которые он иногда велел читать вслух кому-нибудь из близких (указ соч., 81). И светская литература не была в Оптиной "выдумкой ада". "Пушкина читать не только можно, но и должно» - говорил последний старец оптинский Нектарий.  Ходят какие-то странные  легенды, что духовник Гоголя, - отец Матфей, заставлял от-речься его от Пушкина и от сочинительства вообще. Скорее всего,  они распространяются дале-кими от христианства людьми, религиозными  невежами. Но увы они настолько живучи, что пе-ресказываются теперь в юбилейных  телевизионных передачах, преподносятся как факты. А отец Матфей, женатый священник,  преподается как  старец Оптиной Пустыни. Все эти легенды, ко-торыми обросла биография Гоголя, по сути месть тех самых людей, которых он высмеивал.
Как это ни странно, у самого непримиримого ниспровергателя театра - Иоанна Златоуста, вопреки мнению Иоанна Мосха, мы находим собственное свидетельство, что до избрания его во епископы, он посещал театр. В Первом слове "О священстве" он покаянно свидетельствует о се-бе, что гонялся "за сценическими увеселениями" и не мог часто проводить время со своим дру-гом Василием, который "был привязан к книгам и никогда не выходил на площадь" Поскольку молодость свою Иоанн Златоуст провел в городе Антиохии, то теперь мы знаем, что театр этого города был преимущественно "увеселительным", комедия безгранично царила в нем, потеснив другие жанры.
Мало того, в этом же Слове мы находим свидетельства того, что Иоанн Златоуст сам смеял-ся, хитрил... и он оправдывает эти и другие свои поступки, с присущим ему красноречием, и ссылками на Писания. Трудно сказать отчего об этом учителе церковном  сложились такие про-тиворечивые мнения.  То, что Златоуст никогда не смеялся можно найти и в книге Бахтина.
История составления "Слова о священстве" такова. Будучи избранным вместе со своим дру-гом Василием во епископы, он, считая себя недостойным и неприготовленным к надлежащему исполнению обязанностей пастыря Церковного, тайно скрылся. Василий, убежденный в преда-тельстве друга, явился к нему и разрыдался. Вот что было потом: "Видя его в слезах и в сильном смущении и зная тому причину, я выражал смехом свое великое удовольствие и, взяв его руку, спешил облобызать его, и славил Бога, что моя хитрость достигла конца благого и такого, какого я всегда желал. Он же, видя мое удовольствие и восхищение и узнав, что еще прежде с моей сто-роны была употреблена с ним эта хитрость, еще больше смущался и горевал».
Смех, слезы, молитва, радость, восхищение, горе, смущение - все смешалось в этой эмоци-ональной сцене встречи двух друзей. Надо отметить, что это весьма театральная сцена. Смех здесь, как объясняет Иоанн Златоуст, выражал его "великое удовольствие", а также "удовольствие и восхищение". Одна и та же эмоция - смех у одного и того же автора, если читать его во всей полноте, а не только некоторые оторванные друг от друга цитаты, - выражает и непристойность, и высоко духовные переживания: восхищение, радость, удовольствие.
Увидев, Иоанна Златоуста смеющимся, мы уже не удивимся, что он улыбается, дивясь ду-шевной чистоте своего друга. "После этого я, покачав головой и немного улыбнувшись, подивил-ся его простодушию..." В этом же Слове еще много говорится о смехе. Разбирая сложность епи-скопского служения, Иоанн Златоуст говорит, что епископ находится под пристальным внимани-ем: "...его судят и за взгляд; самые простые действия его многие строго разбирают, примечая и тон голоса, и положение лица, и меру смеха. С таким-то, говорят, он много смеялся, обращался с веселым лицем и разговаривал возвышенным голосом, а со мною мало и небрежно». Здесь смех - признак душевного расположения, дружелюбия, но никак не признак злоречия, пустословия и тому подобных грехов. Каждый стремится получить от общения с епископом свою "меру смеха" (очень интересное выражение), то есть заряд веселости, бодрости, и ревниво следит за тем, кому перепало епископского внимания больше, а кому досталось меньше, или совсем не досталось. Здесь смех играет положительную роль и никак не связан с комедией.
Знал Иоанн Златоуст пользу, которая бывает и от другого смеха. Смеха уничтожающего, ра-зящего. В своем слове против роскоши и щегольства он высмеивает мужчин, которые носят "об-тягивающие ногу сапоги", расшитые "шелковыми нитями". Он нещадно высмеивает этих щего-лей и даже до такой степени, что в храме раздается смех. Это происходит в самом апогее его ре-чи, когда от увещаний и обличений щеголей он, как бы исчерпав все возможные способы убеж-дения, переходит к высмеиванию порока. "Сапоги сделаны для того, чтобы попирать ими грязь, навоз и всякую нечистоту на полу. Если это для тебя несносно, возьми, повесь их себе на шею, или положи на голову". После этих слов, конечно, не следует ремарка: "смех в зале", однако, сам Иоанн Златоуст, продолжая речь, комментирует смеховую реакцию: "Вы смеетесь, слушая это, а мне приходится плакать, видя безумие этих людей и их заботливость о сапогах".
В начале своего обличительного слова Иоанн Златоуст предупреждает, что будет высмеи-вать эту привычку: "...каких укоризн, какого смеха (!) это достойно?" И далее "...ты ...почувствуешь, как это смешно (!)" (там же). Итак, в церкви, а по всей видимости это был собор Софии в  Константинополе,  звучал смех, раздавались аплодисменты, и никто не посчитал этот смех грехом, хотя наверняка присутствовавшим щеголям было и неприятно, и обидно, что их вы-смеяли при всем честном народе. Несомненно, что подобный смех - пример театрального прие-ма, характерного для комедийного жанра. Мастером подобного смеха, уничтожающего порок, был Н.В. Гоголь. "Горьким смехом моим посмеюся" - эта цитата из пророка Иезекииля выбита на его надгробии.
К смеху святые отцы относились совсем не так однозначно, как принято считать. Они раз-личали в смехе множество градаций. Вот еще отрывок из другого Учителя Церкви - Григория Бо-гослова. Этот маленький отрывок представляет собой законченное произведение и называется так:
                И в шутке должна быть степенность
«Шутит и седина, но ее шутки - степенные шутки. Она ко Христу примешивает детскую невинность. И смеясь с какою-то важностию, услаждаю тем сердце. Но прочь от меня Гелико-ны и Дафны, и неистовства треножников».
Это уже психология шутки, доброй шутки: "смеясь с какою-то важностию!" В шутке не только смех, но и важность, замечает Богослов. И "она ко Христу примешивает детскую невин-ность", а значит, она и богословию не вредит! Вот что такое "степенность в шутке".
Григорий Богослов считал, что шуткой можно отразить от себя такие страсти, как злоба, гнев, раздражительность. Но этот способ, как пишет Григорий Богослов, "недостоин тех, которые предпочитают кротость". И все же, что это за способ?
 "...Пришедшего в ярость старайся низложить шутками. Смех - самое сильное оружие к препобеждению гнева. ... Тому, кто не сердится на нападение, но смеется над ним, всего более бывает это огорчительно; напротив того, если встречает он себе сопротивление, это приносит ему некоторое удовольствие; потому что доставляется новая пища гневу, а гнев ему весьма прия-тен и не насытим".
А вот и другой смех, "злорадный", которым Богослов в стихотворении, он и стихи писал,  смеется над собственной погибелью. "А я делаю, что ненавижу, услаждаюсь злом, и внутренне горьким, злорадным смехом смеюсь ужасной участи: для меня и гибель приятна"... И "Как к об-разу Бога (т.е. к человеку) прикоснулся злорадный грех?» Это тот горький смех, которым неожи-данно разражаются в конце трагедии герои. Вот и такой смех описан, выделен, использован ли-тературно.
Приведем  еще  примеры   монашеского фольклора. 
Молодой монах прервал старца, читавшего свою проповедь с папирусного свитка: «Отче, как ты хочешь, чтобы мы запомнили то, о чем ты проповедуешь? Ведь ты сам это читаешь, чтобы вспомнить».
Один брат, оставивший мир, чтобы укрыться в пустыне, получил от своей семьи следую-щее послание: «Не гоняйся за невозможным, возвращайся домой. Единственное подлинное благо - это семья». На обратной стороне послания была, однако, приписка: «Когда решишь возвращать-ся, предупреди нас заранее, потому что мы сдали твою комнату».
А вот что пишет М.М. Бахтин  в своей знаменитой книге «Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса».   
«Как мы уже сказали,  смех  в  средние  века  находился  за  порогом  всех официальных сфер идеологии и всех официальных, строгих форм жизни и общения. Смех был вытеснен из  церковного  культа,  феодально-государственного  чина, общественного этикета и из всех жанров высокой  идеологии.  Для  официальной средневековой культуры  характерна  односторонняя  серьезность  тона.  Самый  характер  освященного   этой   идеологией феодального  строя  с  его  формами  крайнего  угнетения  и  устрашения,   - определили эту исключительную односторонность тона, его леденящую окаменелую серьезность. Серьезность утверждалась как единственная форма  для  выражения благоговения, смирения и т.п. - таковы были тона и оттенки этой серьезности».
Надо заметить, что Иоанн Златоуст был Патриархом Константинопольскими, более официального лица «феодально-государственного чина» трудно подыскать. Так что Бахтин, просто вводит  нас в заблуждение.
Златоуст во всеуслышание  осмеивал пороки. То, что он  говорил о модных сапогах, воз-буждая смех в храме св. Софии, мы уже приводили. Но и другие пороки он подвергал осмеянию. Вот что он, например,  говорит о пьянстве «Пьянство есть несчастье, достойное смеха, болезнь, достойная осмеяния…» Борьба с пороками,  через высмеивание их,  оказывается вполне христианское дело! Характерное для самой что ни на есть официальной христианской культуры.
Святитель уговаривал смеяться над  заблуждениями  иудействующих, вступая с ними в дискуссию: «Ближний, хотя… и понегодует, не может, однако же, сделать тебе никакого вреда… Как негодные слуги, показывая детям страшные и смешные личины (сами-то по себе они не страшны, но только представляются такими по слабости детского ума), возбуждают большой смех; так и иудеи пугают только слабых христиан своими личинами». Ереси высмеивались, поэтому на востоке в кострах инквизиции не было необходимости.
В полной традиции со святыми отцами церкви  творил и Гоголь, высмеивая злые нравы: «…я решил собрать в одну кучу все дурное в России, какое я тогда знал, все несправедливости, какие делаются в тех местах и в тех случаях, где больше всего требуется от человека справедливости, и за одним разом посмеяться над всем»,  – писал он в авторской  «Исповеди».
Если бы ко времени эпохи Возрождения на Западе больше читали произведения святых отцов Восточной Церкви, а меньше бы занимались схоластикой,  православное отношение к игре, смеху, театру не забылось бы, не было бы тяжко искажено католичеством, то не понадобилось бы писать Эразму Роттердамскому свою "Похвалу глупости". Христианство не отрицает культуру смеха. Святые отцы сами смеялись, сами использовали смех как «оружие препобеждающее». Иоанн Златоуст, задолго до Гоголя высмеивал нелепые нравы. Юмор считался отдохновением среди последователей, учеников Антония Великого.
Ни роман Умберто Эко, ни юмор Томаса Манна в изложении священной библейской истории, ни пародии на монашество в "Декамероне" Бокаччо, ни насмешки Рабле, ни издевательства Эразма Роттердамского, ни Бахтин с исследованием смеховой культуры не убеждают считать, что в христианстве нет и не было места для смеха. Христианство не считало смех преступлением, и грехом. Такие утверждения просто смехотворны! Но мы убеждаемся, что все эти величайшие деятели, как это ни плачевно, так же как и наш Розанов, не были знакомы с творениями восточных богословов, Учителей  Вселенских (как называют Иоанна Златоуста, Григория Богослова и Василия Великого), и с традицией восточной церкви.
После смерти Николая Васильевича Гоголя все кинулись к его рукописям. Возможно что-то  издать  после смерти знаменитого писателя! И в его рукописях были найдены многочисленные выписки из святых отцов церкви. Это, собственно, и есть самое ценное его завещание нам. Пусть и наши выписки и штудии святых отцов, послужат ему в память. Кстати, выписки Гоголя, так и не изданы!!!

                Лев Алабин
                (Не изданы и мои выписки.)




                ПОСЛЕСЛОВИЕ
              К 200-летию со дня рождения Н.В. Гоголя
                Смех и чертовщина
(выбранные места из переписки с журналом «Современная драматургия»)



11 декабря 2008
Уважаемая  Полина Борисовна.
После краткого телефонного разговора с главным редактором, посылаю вам  статью о смехе Гоголя и  смехе в христианской культуре.
Я член союза писателей,  театровед. Основные мысли статьи  изложены в моей  книге «Онтология театра».  Главы этой книги публиковались в различных журналах, научных сборниках, а так же газетах.
Всего хорошего, Лев Алабин.
(посылаю так же оглавление этой неопубликованной пока книги, возможно вас заинтересуют и какие-нибудь другие темы.)

11 декабря 2008 
 Лев! Спасибо за присланный материал. Это очень интересно Изучу
  подробнее  ваше оглавление и напишу вам. С уважением Богданова П.Б.

   28 декабря 2009
  С НОВЫМ ГОДОМ!
  НАДЕЮСЬ ИЗУЧИЛИ ОГЛАВЛЕНИЕ?
  Успехов в работе!   Лев Алабин.

28 декабря 2009
Спасибо за поздравление. Я действительно изучала ваше оглавление и обнаружила, что темы, которые меня ин-тересуют, у вас изложены на одной-двух страницах. На мой взгляд, это несерьезно. Богданова П.Б.

30 декабря 2009
Письмо в редакцию я отправил  11 декабря 2008 года. К нему прикреплена статья « О смехе» написанная к 200-летию  со дня  рождения Гоголя, который отмечался в 2009 году. Статья посвящена смеху Гоголя и традициям смеховой православной культуры. И статья направлена не кому-либо персонально, а именно в редакцию  жур-нала «Современная драматургия».
Вместо того, чтобы познакомиться со статьёй,  вы стали принялись за оглавление книги.  Я оценил юмор. Через год,  напомнил о себе. И о, чудо! Получил ответ.  Оглавление прочитано!  Год прошел не напрасно. Не могу назвать такое  отношения к рукописям «несерьёзным». Уверен, вы человек серьёзный, но попали в смехотвор-ную ситуацию.  Не хотите читать,  это ваше право.  Дело даже не в этом, а в оценке  моей книги. Оценить книгу, которая сложилась из моих выступлений на научных чтениях только по её оглавлению, книгу, которая вошла во многие научные сборники, как «несерьёзную», это надо сказать не только не серьёзно, и  даже не смехотворно, это просто, говоря гоголевским языком – «чертовщина».  Лев Алабин

8 января 2010г
Уважаемый Лев! После вашего письма еще раз перечитала статью о смехе в христианской культуре. Статья, разумеется, хорошая. Мой раздел вообще называется "критики и теории". Я могла бы напечатать вашу статью, если представится случай, то есть если вдруг не будет под рукой более актуальных материалов, но, наверное, для вас это покажется обидным. Поэтому я вам рекомендую обратиться в другие журналы.  Например, в христианский журнал «Фома».  Полина Богданова

мартобря 38, года не было
Пошлю  в "Крокодил", журнал "Фома" слишком серьезный для такого хохота.
         король Гишпанский Лев АЛАБИН