Мистерия голгофы публицистика

   




МИСТЕРИЯ         ГОЛГОФЫ

В последнее время в литературе все чаще и все вдохновеннее эксплуатируется хрестоматийный евангелический образ Голгофы. На него как на новогоднюю елку навешивается масса разного рода измышлений, причем зачастую  мистического свойства. Сопоставляются вещи не сопоставимые.
Однако  в литературе, и об этом не следует  забывать, Голгофа - это образ метафорический, место духовного подвига героев. Конечно, это не значит, что подобно Христу герой должен в страданиях и муках принять смерть, а затем чудесным образом воскреснуть. Нет.  Но пройти путь серьезных духовных испытаний и возвысится над самим собой должен.
Недавно в одном из региональных издательств был напечатан и увидел свет роман В. Вторушина «Литерный на Голгофу», а вскоре вслед за ним появился и первый о нем отзыв. Автору отзыва московскому прозаику В. Карпову удалось вместить в один абзац не только кратное изложение романа, но и предложить читателю собственную параллель – Россия и страдающий гемофилией царевич Алексей.
 «Вот царь Николай Второй, воспитанный в одной среде и обладающий определенными навыками, и вот представитель новой власти, суровый комиссар Яковлев, грабивший банки для партийных нужд и лично знавший вождя мирового пролетариата. Они в одном вагоне — и возникающий мир человеческого взаимопонимания находит в этих разных людях гораздо больше общего, чем враждебного. Рядом — дети, красавицы сестры и царевич, страдающий гемофилией. Царевич Алексей — будто открытая рана самой России».
Цепляет?
Да!
Прямо за душу!
Вот только спросить В. Карпова хочется. А Россия – это «что» или «кто»?
Если «кто», то это в первую очередь – народ. А народ в России, слава богу, здоров. Больна элита.
А потому выражение: «царевич, страдающий гемофилией… - будто открытая рана самой России» не просто гипербола, не просто фигура речи, а провокация с намеком на скорую эпитафию.
Но все эти намеки давно не новы!
Речь не о них!
Задевает в этой фразеологии только одно - огульное сравнение гемофилии царевича с открытой раной России. Для тех, кто не знает, гемофилия - это тяжелое заболевание крови. Заболевание неизлечимое, которое ведет к вырождению и угасанию рода. Переносчиками этой болезни являются женщины, а болеют ею мужчины. И если наследник в семье один, то эта болезнь еще и  приговор  дому,  фамилии, всей той  линии,  в которой такой больной есть.
Однако, причем, здесь Россия?
Да, были в России трудные времена, настолько трудные, что темпы  естественной убыли населения  превосходили темпы  его прибыли.
И что?
Разве это говорит о вырождении, механизмы которого, в отношении  наций и народов настолько сложны, что не могут оставаться бесспорными.
Более того, необходимо иметь в виду,  что на тот момент, о котором выше идет речь, Николай II  уже не был императором. В марте 1917 года он отрекся от российского  престола и  был конвоирован в Сибирь  в качестве одного из многих граждан терпящей бедствие страны. Он был просто  Николаем Александровичем Романовым. То же самое можно сказать и в отношении его сына.
И это меняет все!
У императора Николая II была своя Голгофа,  у гражданина Романова – своя.
Как развивались события и в том и другом случае, нет никакой необходимости пересказывать, они  во всех подробностях исследованы и описаны.
Но в этой связи невольно напрашивается мысль о событиях 1792 года, происходящих во Франции, когда Национальный конвент, провозгласил бывшую монархию, имеющую тысячелетнюю историю,  республикой.  Общего в российских событиях 1917 года и французских 1792 года много, но разница в том, что монархи Франции -  король Людовик ХVI и королева Мария-Антуанетта – предпочли гильотину всем возможным средствам спасения.  Было ли это духовным подвигом?  Безусловно!
Для всей Европы они были и остались монархами!
В итоге,  именно это обстоятельство  обернулось трагическими событиями для республиканской Франции, против которой объединилась вся европейская аристократия. И уже через 23 года французская монархия воскресла из пепла.
Что же касается Николая II, то своим отречением он не только унизил себя и в глазах  монархического европейского сообщества, но и разрушил в умах и сердцах  народа крепкую, многовековую веру в божественную природу монарха и его предназначение.
Мог ли и должен ли был Николай II сохранить свой титул и оставаться в час испытаний со своей страной и верноподданными?
Вопрос риторический!
Но надо иметь в виду, что на момент отречения, по свидетельству генерала Д.Н.Дубенского, в распоряжении императора оставался собственный гарнизон. А это ни много ни мало батальон георгиевских кавалеров, одна сотня Собственного Его Императорского Величества Конвоя, одна рота Сводного Его Величества Полка, команды Собственного Железнодорожного Полка, обслуживающего царские поезда, и ряд вспомогательных подразделений — противоаэропланная батарея, автомобильная рота, писарские команды плюс петроградский гарнизон численностью 160 тысяч человек.
И потом все-таки надо прямо сказать, что одно дело казнить императора  великой страны и совсем другое  - частное лицо.  Уровни и значения событий совершенно несопоставимы!
Да, трагическая гибель царской семьи и все те испытания, с которыми ей  пришлось  столкнуться и пережить в Екатеринбурге, представляют отдельную страницу в истории семьи последнего Романова. Но де-юре  все эти вместе взятые  духовные, нравственные и физические страдания есть  Голгофа  только  одного, хоть и очень именитого, семейства.
Поэтому и канонизированы Романовы в смутном 2000 году  Русской Православной Церковью, как «царственные страстотерпцы».
Однако куда более  долгим и мученическим оказалось восхождением  на Голгофу самой России.
Вот об этом духовном подвиге народа России и хочется отдельно поговорить.
Как известно, первые ростки духовного распада  русского национального самосознания проросли в царствование  первого царя из дома Романовых – Михаила Федоровича. Первого – не только как родоначальника новой династии, но и как впервые избранного на престол Земским собранием. Являя собой своеобразный продукт средневековой демократии, он облагался собранием целым рядом обязательств, чего нельзя было сказать о его отце – митрополите Ростовском  - Филарете, в миру - Федоре Никитиче Романове.
Биография Ф. Н. Романова изобилует целым рядом таинственных и удивительных фактов, которые по причине отсутствия архивных документов (они якобы сгорели во время войны 1612 года) и по сей день остаются неразгаданными. Однако, хронологически установлено, что царь-самозванец Лжедмитрий I произвел архимандрита Филарета в митрополиты, а другой самозванец - Лжедмитрий II в патриархи.  Известно также и то, что  после 9 лет польского плена Филарет принял сан патриарха во второй раз, но теперь уже с богословения всего духовного клира и в соответствии с каноническими установлениями Русской православной церкви. Пожалуй, что среди известных нам исторических персонажей едва ли возможно встретить фигуру  более одиозную и авантюрную, нежели боярин  Федор Никитич  Романов.
Так вот, годы, проведенные Филаретом в польском плену, не прошли для него бесследно. Впрочем, упоминая слово «плен», я всякий раз спотыкаюсь о его истинное значение, которое применительно к образу жизни Федора Никитича в доме одного из польских панов, мало подходит, а точнее не подходит вовсе. Какой уж тут плен, если и «кушать было подано», и диспуты о вере разгорались горячи, и прочие милости имели место быть.
Настораживает в этой истории пленения лишь то обстоятельство, что вскоре после возвращения на родину Федор Романов, будучи уже в сане патриарха, превратил Московскую патриархию в  «особый двор».
И какой!!!
Мало того, что он превосходил по размерам территорию любого из целого списка европейских государств, так он еще имел свою законодательную и судебно-исполнительную системы власти, что дало повод  современникам заподозрить Романова в симпатиях к папству.
Более чем сорок городов и уездов вместе со всеми церквями, монастырями и прилежащими к ним территориями  вошли в состав «особого двора» патриарха.
Этакий далеко немаленький Ватикан посреди царства Московского. И снова, сколько не  уклоняйся от параллелей, а определенная схожесть с папской резиденцией, расположенной на территории Рима, напрашивается сама собой.
Немало настораживал русское религиозное сообщество и тот факт, что, будучи родным отцом законного царя Михаила, патриарх, на правах родителя, присвоил себе и всю полноту светской власти. То есть иными словами, Церковь в лице патриарха Филарета,  установила свое царство в государстве, чего никогда прежде на Руси не водилось и что явно указывало на присутствие в образе мышления патриарха четких следов чуждой русскому народу протестантской ереси.
Если же исходить из широко растиражированной в ту пору теории, что «Москва – тритий Рим», то устройство царства Московского во время правления  Филарета Романова этому модному афоризму в общих чертах вполне соответствовало.
Но только в общих!
А в принципиальных оно вошло в резкое противоречие с традиционными представлениями о государственном устройстве не только духовного клира и национального религиозного сообщества, но и членов царской семьи. Особенно остро этот конфликт выразился в отношениях между супругами – патриархом Филаретом и инокиней Марфой, которую в народе за преданность русской вере и благочестие стали величать «старицей Марфой». При этом не следует забывать, что «старица»  - родная матушка царя Михаила была далеко не схимницей и полных девять лет вместе с сыном поднимала страну из руин, голода и нищеты, доставшихся им в наследство по окончании польско-шведской интервенции, то есть по существу являлась соправительницей царя  Михаила. Исходя из этого, конфликт мировоззрений в царской семье являлся вовсе не частным делом, а государственным и выразился он в расслоении общества на сторонников Марфы – выразительнице древних традиций и Филарета – учредителе чуждых нововведений.
Правда вместе со смертью обоих – Марфы в 1631 году и Филарета в 1633 году – это пагубное для русской государственности брожение умов царю Михаилу, занимавшему русский престол  вплоть до 1645 года,   удалось нейтрализовать. Он ликвидировал «особый двор» патриарха, вернул церковь в исторически уготованное ей лоно и до конца своих дней избегал какой-либо реформаторской деятельности.
Но как показало время, наметившийся в период правления Марфы и Филарета разброд в обществе, явился первым предвестником будущего страшного церковного раскола, потрясшего  не только религиозное сознание русского народа, но и  разрушившего его национальное единство («Последний акт симфонии» глава первая).
Впрочем, разве мог  болезный и богобоязненный царь Михаил Федорович представить себе, что его единственный и выстраданный долгими постами и молитвами сын Алексей – наследник династии Романовых натворит в родном отечестве столько непоправимых бед.
Сегодня, я думаю, нет никакого смысла разбираться в мотивах, побудивших молодого царя Алексея Михайловича заняться усовершенствованием церковного богослужения. Ясно только одно, что, не имея необходимого в таких случаях  богословского образования и опыта государственного управления, он позволил себе вмешаться в процессы сложные и недоступные его пониманию. Более того, осознав масштабы содеянного, он с легкостью переложил с себя всю ответственность  на человека темного, но горделивого и до последней крайности  чуждого монашескому смирению, который одною только царской волей в одно мгновение превратился из безвестного черница  Никона Минина в патриарха Никона.
И все-то царя Алексея Михайловича устраивало в своем любимце, но только до той поры пока не почувствовал он в Никоне прямой угрозы своему самодержавию. Многое выдержало «сердобольное» царское сердце «тишайшего» Алексея Михайловича из того гнусного и подлого лицедейства, которым сопровождалось глумление Никона над Русской православной церковью. И иконы то старинного русского письма патриарх  ногами топтал, и на кострах их вместе с древними рукописями сжигал, и предавал анафеме, а потом мучил,  сажал на цепь,  гноил в земляных тюрьмах и предавал огню самых верных и преданных ревнителей отеческой веры.
И до того, уповая на царскую дружбу,  патриарх Никон в силу вошел, что не только, уподобляясь патриарху Филарету, царский титул себе присвоил, но и выстроил за счет царской казны  в ближайшем Подмосковье грандиозную патриаршую резиденцию, так называемый Новый Иерусалим. И уже ни одно государственное дело в Московии не решалось без одобрения и богословения патриарха и «великого господина» Никона.
Много себе врагов патриарх Никон за время своего жестокого и недолгого правления нажил, но самого сильного врага обрел он в недавнем своем друге царе Алексее. Чем угодно готов был поделиться Алексей Михайлович со своим старинным приятелем, но только не властью.
В итоге решением Великого Церковного Собора 1666-1667 годов, созванного по инициативе царя Алексея, всесильный патриарх Никон был низложен и сослан в Ферапонтов монастырь на Белоозеро.
Однако, одержав сокрушительную победу над царем Церкви, Алексей Михайлович не успокоился и принудил Собор определить  судьбу и самой  Церкви. Принимая во внимание твердое намерение царя Алексея заменить старообрядческую Церковь новообрядческой, восточные патриархи, уже лишенные к тому времени своих кафедр, но председательствующие по поручению царя на  Соборе, осудили сторонников старого обряда, заклеймив их прозвищами - «непокорники» и «еретики».
Таким образом, «тишайшим» царем Алексеем Михайловичем была исковеркана судьба Русской Православной Церкви, а вместе с ней искалечена и судьба многомиллионного русского народа.
Не проявил Собор никакого снисхождения и к приверженцам старой веры: названные «раскольниками», они были прокляты и преданы  Собором анафеме.
Но сопротивление русского народа установлению в стране новообрядческой Церкви никакими анафемами  невозможно было остановить. С каждым днем, разрастаясь все шире,  оно приобретало невиданные масштабы!
С этого момента, образно выражаясь, и началось трагическое восхождение России на «Голгофу», на невиданную высоту духовного подвига в библейском его освещении.
Староверы семьями, родовыми кланами, целыми деревнями оставляли свои жилища и, покидая давно обжитые места,  уходили вглубь России, подальше от царских ищеек - в непроходимые леса, в тайгу, в неизвестность. Заселяя новые территории и создавая на них старообрядческие общинные скиты и монашеские пустоши, они сохраняли для нас в обрядах, традициях, заповедях, книгах и иконах неповторимый Русский мир – мир, который сегодня мы открываем для себя заново.
Одним из самых первых и крупных общероссийских центров беглопоповщины   в XVII веке становится Керженец, расположенный в непроходимых лесах  Нижегородской губернии. И не случайно слово «кержак» еще и сегодня нередко употребляется применительно к любому стойкому староверу. Многочисленные скиты старообрядцев стали создаваться и по соседству с Керженцем.
Еще одним ярким примером мощного старообрядческого течения является Соловецкое восстание 1667-1676 годов, когда часть монахов, отвернувшись от нововведений,  порвала  отношения с церковной иерархией.
Широкое  распространение получило старообрядчество на Севере России – в Поморье, а несколько позже охватило территории  Западной Сибири, Поволжья и Стародубщины.  Многие глухие и далекие от центра поселения на Алтае были образованы староверами.
Вскоре после Собора 1667 года началась и массовая эмиграция русских староверов за границу. Первоначальными регионами их расселения стали земли Речи Посполитой, земли балканских владений Османской империи – княжества Валахии и Молдова,  и земли Габсбургов – Белая Криница, где они пользовались полной свободой вероисповедания.
Одним из таких крупных приютов для  старообрядцев, которые убегали от репрессий царской власти, начиная со второй половины XVII века, стала Украина, земли которой хоть и входили в состав Российской империи, но до начала восемнадцатого века сохраняли определенную автономию. Это немаловажное обстоятельство и обусловило массовое поселение староверов на ее территории.
Ничего не изменилось в судьбе Русской Православной Церкви и после смерти царя Алексея в 1676 году.  Его дети, из которых четверо – дочь Софья и трое сыновей – Федор, Иван и Петр царствовали,  продолжая политику отца, подвергли Церковь еще большему испытанию, лишив ее патриаршества.
Что это значит?
Для Церкви – утрата свободы слова в нравственной оценке происходящих событий и  полное растворение  в  государстве. Иными словами, начиная с 1721 года, церковь указом Петра I была отдана в подчинение Святейшему Синоду, члены которого назначались царем и подчинялись только царю, но не напрямую, а через возглавляющего Синод обер-прокурора. Впрочем, излагая всю эту управленческую конструкцию современным языком, проще будет заметить, что в государстве было создано Министерство духовных дел, а весь духовный клир в статусе чиновников оказался на службе у Романовых вплоть до революции 1917 года. Подобный характер взаимоотношений Церкви и Государства Петр Первый перенял у Запада, где в странах с протестантским вероисповеданием монарх объединяет в одном лице светскую и духовную власть («Последний акт симфонии» глава вторая).
Но если обратиться к творчеству великого русского классика Ф.М. Достоевского, то в его романе «Братья Карамазовы» в свете рассуждений о «сознании собственной совести»  можно встретить следующее наблюдение:
«По русскому пониманию и упованию, надо, чтобы не церковь перерождалась в государство, как из низшего в высший тип, а напротив, государство должно кончить тем, чтобы сподобиться стать единственно лишь церковью, и ничем иным».
Однако, отпочковавшиеся от иссякшей ветви русских Романовых немецкие наследники не привнесли в трагическое течение духовной жизни русского народа никаких новшеств.
И как следствие, как насмешка над духовным обнищанием подвижников церковного раскола,  на политическую и новообрядческую церковную арены  огромной супердержавы  выходит  хитрый и ловкий  прохвост родом из Тобольской губернии  Гришка Распутин. Получивший в салонных кругах и царском доме Николая II Романова большую известность как «прорицатель» и «целитель», приобретший неограниченное доверие императрицы Александры Федоровны, он был известен остальному народонаселению  как пьяница, безбожник и распутник.
Как было установлено официальным расследованием известных деяний Распутина, проведенным уже после его гибели церковной властью и нашедшем свое отражение в следственных документах, то они прямо названы вредительскими и посягавшими на общественную нравственность и благочестие.
Впрочем, не будь историческая реальность столь жестокой и кровожадной, то тобольский мужик Гришка Распутин, щедро одаренный природой отменным здоровьем, мог бы дожить до рождения  в 1937 году в далеком сибирском поселке Усть-Уда Иркутской области, в крае-хранилище исконных древнерусских традиций  большого русского писателя -  Валентина Григорьевича Распутина.
Поборник истины, писатель и гражданин Валентин Распутин каждым своим произведением призывает нас – свой народ -  к  разумному продолжению жизни. Он  против забвения национальных традиций, против потери исторической памяти, против отступничества от великого и трагического прошлого русского  народа.
В вышедшей недавно в издательстве «Алгоритм» книге Валентина Распутина «Эти двадцать убийственных лет» есть следующие слова автора:
«Этот век явился для России веком трагическим, страшным. Никакой другой народ тех ломок, потерь, напряжений, какие достались народу нашему, не выдержал бы, я уверен. Ни времена татарского ига, ни Смута ХУII века  ни в какое сравнение с лихолетьем России в ХХ веке идти не могут. Страшнее внешних ломок и утрат оказалась внутренняя переориентация человека – в вере, идеалах, нравственном и духовном прямостоянии. В прежние тяжелые времена это прямостояние не менялось.
…
У нас же оказались убитыми не только убитые, у нас убитыми оказались живые. Я имею в виду последнее десятилетие.  И имею в виду прежде всего не нищету – хотя она косит «пулеметными очередями». Но гораздо страшнее психический надлом от погружения России в противоестественные, мерзостные условия, обесценивание и обесцеливание человека, опустошение, невозможность дышать смрадным воздухом.
…
Что касается «знакового» художественного образа для выражения нынешнего состояния России – его литература предложить не смогла. Я думаю, потому, что реальность оказалась за гранью возможностей литературы. Больше того – наступила эпоха за гранью жизни. Для нее есть единственный образ – Апокалипсис в Откровении Иоанна Богослова».

Что же касается мистерий Голгофы, произрастающих на почве русского религиозного символизма, то, на мой взгляд,  в духовном плане они тем или иным образом располагаются  где-то между расхристанным мракобесием Гришки Распутина и «осознанием собственной совести»  Валентина  Распутина.