партия с КГБ, ход 33, мат

"У тебя только одна с проблемами. Ты хочешь, чтобы их было двое?" – воз-разил доктор равнодушно на мой вопрос о свадьбе. Так он отвечает всем роди-телям, которые хотят своего счастья, но выдают это за желание осчастливить своих детей. За долгую свою практику он знает, что этот его ответ для родите-лей ничего не значит.
Ни один доктор ещё не остановил ни одного родителя.
А Учитель, конечно, одобрил.
Началась подготовка.
Пришлось сменить его никчёмный тфилин, добавить талит, сменить малый талит и вообще приодеть, чтобы выглядел принцем для принцессы.
А принцесса хороша в любом наряде. Ничего плохого не подумать, только хорошее.
И в армии плохо не подумали, дали профиль 97, а освободили после службы с профилем 21.
Принцессе предстояло расстаться с тёплым домом, созданным для неё по со-вету Учителя. А Принц кончал с неустроенностью одинокого при живых роди-телях.
Принцессе дала уроки одна рабанит, а принцу – один рав.
Тема уроков: как э т о делается?
Принц начинал спать, едва только рав открывал рот. Принцесса слушала с большим душевным подъёмом и своими вопросами вводила рабанит в краску.
19.7.2002 под хупой стояли принцесса и принц. Мама принцессы вместе со свахой – она была за маму принца, водили принцессу семь раз вокруг принца. А я стоял рядом в одиночестве. Потому что родители принца не тратят деньги и время на придуманного принца из их сына с профилем 21.
В квартире Учителя было не протолкнуться. Но всё же мужчины пошли тан-цующим кругом.
Со свадьбы принцессу и принца проводили в приготовленный для них з;мок в нашем районе. На двоих у них было только то, что положено принцессе от государственного страхования за её профиль двадцать один. Принц от положен-ного ему за его профиль двадцать один, оскорблённый, всегда отказывался. Причитающееся за его профиль получал его папашка, пока не удрал восвояси.
З;мок был в подвальном этаже, разделённом на отдельные комнаты под сда-чу, и построен в пятиэтажном жилом доме. Практичные владельцы з;мков уме-ют делать их незаметными, поэтому только краешек окна торчал из земли, что скрывало их от глаз городского управления. А жизнь принцев от посторонних глаз.    
В первую брачную ночь и в другие их короткой совместной жизни принц пытался сделать э т о. Чтобы э т о получилось, нужно немного ловкости, но с профилем 21 нет ловкости. И э т о не получалось. И его семя орошало принцес-су не там. Уроки рава не помогли – они были не об этом. Принцесса не знала, как помочь. Уроки рабанит не помогли – они тоже были не об этом.
Им бы ещё время, чтобы получилось.
И родился бы новый мир целый.
А с утра надо было ещё и кушать. Принц продолжил околачиваться возле кормушки, где кормятся и закрывающие глаза. Принцесса кормилась в остав-шемся тёплым доме, в обратную дорогу ей давали продукты для приготовления, которые гнили в холодильнике. 
На улице они держались за руки, отличаясь от жителей района, которые не выносят из дома свои взаимоотношения.
Незадолго до конца их совместной жизни, вечером, принц потащил принцес-су за руки от умывальника, где она их долго мыла, к телефону – звонить в по-лицию, сам он не мог сказать слова на иврите. Рукам её было больно, он сжимал их, даже когда она набирала номер, а потом держала трубку. Испуганная, с бо-лями в руках, она дрожала, не понимая, что происходит, не могла говорить. Не-сколько несвязных слов, среди которых были "папа" и "угрожает", которые он требовал сказать полиции, она перевела на иврит прямо ему в лицо, а в трубку спросила, что от неё хотят.
Когда пришли полицейские, мужчина и женщина, которые были моложе их, принцесса и принц, испуганные, сели на кровать и взялись за руки. Так они и сидели с вытаращенными на полицейских глазами, а те смотрели на них, изучая. Полицейские спросили, кто они друг другу. А принц бубнил принцессе в ухо, что она должна сказать. Спросили её: "О чём он говорит?" Ответила: "Он гово-рит, что мой папа угрожает ему". Спросили: "Чем?" Принцесса пожала плечами.
Полицейские поднялись, хохотать начали за дверью, хохот поднимался по лестнице и растворился во дворе.
В полиции осталась запись: "Вызов по причине угроз со стороны Михаэля Бабеля".
Через несколько дней, 6.9.2002, утром, он опять схватил руки принцессы очень крепко, было больно, она испугалась, начала кричать. В какой-то момент он разжал руки, она побежала к двери, но он вынул ключ, она несколько раз крикнула в окно "спасите!", но он закрыл окно.
Раздался стук в дверь, он открыл. За дверью стояла хозяйка замка.  Принцес-са выскочила, а он закрылся на ключ.
Меня вызвали по телефону спокойным голосом, но, чувствуя неладное, я по-бежал к ним. Принцесса, вся трясясь и плача, стояла в одиночестве в одном из углов хозяйских хором. Показала на синяки на её белых руках и ещё горше за-плакала.
Я взялся за телефон. Сразу подскочила хозяйка, недовольно сказала: "Зачем тебе полиция?" Хозяева боялись полиции. Я позвонил, что была попытка убий-ства. Приехали быстро. Я утешал принцессу в том же углу. Нас повели к амбу-лансу, возле него пришлось стоять долго.
Наверное, практичные хозяева замка уверяли полицию, что ничего не про-изошло.
Привели принца в наручниках и усадили в полицейскую машину. Машины тронулись вместе.
Принцессу доставили в больницу "Визит больных".
Принца – в предварительное заключение.
Принцессу обследовали, записали про синяки, про тяжёлое душевное состоя-ние и что она остаётся девственницей. И отпустили домой.
Принца посадили в предварительное заключение на семь дней, дело о задер-жании 10373/02, уголовное дело 06440/02.
Принцесса вернулась в свой родной тёплый дом.
Принца пригрели: на жалобы принцессы не реагировали, её никуда не вызы-вали; меня, содержавшего замок, не спрашивали, на мою жалобу не реагирова-ли.
Принца не судили.
Я видел, что Учитель понёс на себе вину за случившееся. За всех нас он нёс на себе. 
Поэтому не ему, а другому раву излил душу этой историей, чтобы помог из-бавить принцессу от принца. Сказал он: "Ну, вот, каждый придёт, наговорит всякое – что же из этого будет?! Нет, нельзя так".
К другим рабаним уже не обращался.
Учитель, как всегда, сделал чудо: через несколько дней принёс принцессе развод. А что если он прилично заплатил принцу за развод? Но это тоже чудо – прилично заплатить для бедного Учителя.
И я плачу: не успел сказать ему, что нет вины его в этом.
Это был очередной ход КГБ.
Чекисты готовили следующий ход.
Через три месяца меня вызвали в полицию. Оказалось, принц подал на меня жалобу.
В полиции уже было записано об угрозах Михаэля Бабеля.
И вот новая жалоба, уже в письменном виде, о новых угрозах.
Написанная красиво, на иврите, она лежала перед следователем, который по-ложил локти на стол, а ладонями прикрыл жалобу от меня. Он спрашивал, зачем я напал на жалобщика. А я отвечал, что не было этого.
Чекисты узнали от меня, что сдал пистолет при входе в полицию, и украли его.
То есть реквизировали пистолет, чтобы предотвратить несчастье.
Чекисты готовили свой следующий ход.
А я – свой, готовил трилогию к печати: "Мой Израиль", "Мудаки", "Прощай, Израиль... или Последняя утопия".
И открыл суд против государства Израиль об украденном пистолете.
На 6.7.2003, за три дня до сдачи книги в печать и за десять дней до суда, че-кисты поспешили назначить убийство. Чтобы не было книги, суда и их автора.
А несостоявшимся судом и состоявшимся убийством можно навесить много лапши на уши гомососов, населяющих КГБ, через теле-радио-оболваниватель.
И списали бы убийство на принца с профилем двадцать один – семейные раз-борки.
На многочисленные убийства в КГБ реагируют: "Это кто убийца? Араб? Рус-ский? Какой-то ненормальный?" 
Чекисты подготовили алиби, что из-за книг не убивают: 17.7.2003 напечатали "Прощай, Израиль... или Последняя утопия" в еженедельнике.
Какой-то "доброжелатель" давным-давно передал еженедельнику дискет кни-ги.
А покушение было 6.7.2003, 
Но разве такое бывает – чтобы алиби было "после"? Ведь вопрос следователя и судьи всегда: где вы были "до" и "во время"? Но не "после". И алиби готовит-ся, чтобы ответить, где мы были "до" и "во время". Но не "после".
Чтобы покушение из-за книг стало выдумкой моего больного воображения, нужно алиби, которое печатают только перед убийством. На случай, если убий-ство не получилось. А если убийство получилось, перед кем нужно демонстри-ровать алиби? Кто, кроме меня, знает о готовящейся к изданию книге? Никто. Кто, кроме меня, закричит, что убивают из-за книги? Никто. Ведь убит из-за угроз, которые никто не будет проверять! Будет незаметное, короткое сообще-ние: убит в промышленном районе. Да ещё эти русские... И сразу за этим сооб-щение о погоде. Убийство пройдёт незаметно, как и тысячи других убийств.
Но разве мощная индустрия убийств даёт осечку?
Но вот дала.
Но я-то знаю, что это рука Всевышнего, я её чувствовал на своих плечах.
И Учитель знал.
Что он сказал об этом – умолчу.
Никому, никогда не скажу.
Теперь, после осечки, оставалось перенести алиби на после покушения.
Еженедельник КГБ, для подобных случаев. Много дней дозванивался и не дозвонился, искал по адресу, вроде бы нашёл, но дверь закрыта, телефон и адрес были из справочника.
Очередной еженедельник выходил 10.7.2003 и был уже набран.
Конечно, проиграли со мной день, а то и больше. Кто я такой! Поэтому вста-вили в следующий номер, 17.7.2003.
Вот и не напечатали алиби вовремя, то есть "до".
Но кому нужно алиби "после"?
Нужно. И опять же, если убийство не получилось, и нужно только из-за не-убитого, не убитого пока, потому что кричит, что убивают из-за книг.
И нужно, чтобы и другие не поверили его крику, что из-за книг убивают.
Да вот, пожалуйста, в еженедельнике его книга.
Для гомососа двух КГБ сойдёт.
Но алиби только "до"!
А "после" – грязная работа, равная не загоревшемуся Суэцкому каналу в войне Судного дня.
Но разве КГБ будет готовить алиби "до" на случай неудавшегося убийства какого-то – даже не могу найти слова, чтобы подчеркнуть своё ничтожество пе-ред КГБ, у которого все виды мыслимого и немыслимого оружия, а у меня он украл мой единственный пистолет образца лохматого года?!
Не будет готовить!
Вот рав Кахане – другое дело. Там продумали всё: убийца исчез, украдена киноплёнка, запечатлевшая убийцу, появился подставной араб, пропала смерто-носная пуля, подброшена другая смятая пуля, стёрты следы пальцев на рукоятке пистолета и другие детали.
Куда мне равняться с еврейским пророком, которого заслуженно уважили больше!
Американский КГБ – доморощенный, но и на его счету Мартин Лютер Кинг и кое-что ещё. Мартин мешал американским властям.
Рав Кахане, хоть и убит там же, но американским властям не мешал.
Для русского КГБ рав Кахане был нужен только живым – пугалом.
Рав Кахане мешал только израильским властям, он жертва израильского КГБ.
На неудавшееся алиби реагируют: "Разве не бывает совпадений?"
Да, бывает совпадение, только если о совпадении не говорит сам чекист.
Немедленно, после публикации КГБ, звонят:
- Алё, это газета?
- Это не газета, – отвечаю.
Для всех это конец разговора, но не для чекиста.
- Ну как же, тут дан телефон для откликов, – продолжает он.
- Я пишу, но к газетам не имею отношения. Всего хорошего. – Кончаю раз-говор.
Снова звонит. Значит, задание ещё не выполнил. Но какое задание?
- Я водитель амбуланса... – В телефоне слышен шум улицы и машин, навер-ное, нажимает нужную кнопочку. – У меня вопрос.
- Это не ко мне.
- Тут подпись "Бабель". Это вы?
- Да. А что напечатано?
- Про неевреев.
- Странно, ничего не посылал. Всего хорошего.
Что нужно чекисту? Больше не звонит. Значит, задание выполнил – забросил слово про неевреев, и знает, что теперь я зашевелюсь. Интересно, где напечата-но?
Через полчаса звоню по засвеченному номеру его телефона:
- Уважаемый! А где напечатано? 
- В газете "День за днём", – отвечает.
В телефоне слышен шум улицы и машин – про кнопочку не забывает.
- Не знаю такой газеты. Всего хорошего.
Ещё через час снова звоню.
- Уважаемый, а за какое число газета?
- Уважаемый, – отвечает, – мы идём спать. Газета за субботу. – И кричит: – Всё-ё!
Задание он уже давно выполнил и кричал, чтобы у меня и мысли не было о КГБ. Простой человек. Из народа. Водитель амбуланса.
Утром спешу за газетой. Их осталось много, из религиозных газет эту не чи-тают.
А он читает? Религиозную? Которую никто не читает? Водитель амбуланса?
В субботнем приложении нашёл свой текст, но название "Прощай, Израиль... или последняя утопия" заменили на "Еврейское государство, или государство для всех его граждан?"
И для водителя амбуланса написали "Для откликов" и дали два моих телефо-на и почтовый адрес.
А в газете никаких других фамилий, телефонов и адресов с призывом от-кликнуться. 
Чекисты видели, что без их помощи не узнаю о неизвестной публикации, у которой нет читателей.
И не увижу их алиби.
А они знают о не известной никому публикации?
А теперь, с помощью чекистов, знаю о случайном совпадении покушения и публикации, к которым они не имеют никакого отношения.
Знали там чекисты и здесь знают, что имеют дело с человеком сознательным. 
А вразумить меня надо: за книги не убивают.
Чекист играл простого чукчу.
А чукчей был я, который не понимал, что алиби не только для того, чтобы не верили моему крику, но чтобы я сам не верил тому, о чём кричу.
Чтобы мне, чукче, было понятно, о какой моей публикации говорится, чукча-чекист употребил популярное у чукчей слово, с которым чукчи идут спать, – "диссидент".
Так я назвал себя в преамбуле к книге.
Да, так какой вопрос к газете был у водителя амбуланса? Он же звонил по поводу вопроса, а не для сообщения мне о публикации!
Так это же явная оплошность чекистов – забыть про свой вопрос к газете!
Чекисты готовили следующий ход.
И я готовил следующий ход – книгу "Покушение".
Чекисты подготовили суд по ложному обвинению.
Красиво начиналось обвинение: "Обвиняемый – тесть Дмитрия Сандлера (ниже: жалобщик). Между жалобщиком и его женой (дочь обвиняемого) суще-ствует семейная ссора".
Ха-ха-о-ой!..
Так началось судебное преследование: "Государство Израиль против Михаэ-ля Бабеля".
А я срочно закончил "Покушение" и подготовил новый ход – книгой "Суд" срочно открыл мой суд: "Михаэль Бабель против государства Израиль". Успел выставить тридцать обвинений против государства. Но и "Суд" срочно закончил и подготовил новый ход – срочно принялся за вот эту книгу.
И дошёл до вот этого места в книге:
Была тихая суббота. После утренней трапезы домашние разошлись по своим углам. Только я чего-то ждал. В дверь постучали. Не успел открыть, а некто уже пытался проникнуть внутрь, наступая на меня, а я выпихивал грудью, ещё не зная кого. Но быстро опознал Евгения Могилевского. А он, пыхтя и задыхаясь, шептал: "Что же это ты делаешь Дмитрию Сандлеру?" Я начал побеждать, и он отпрянул к лестнице – бежать. Я топнул ногой, и он скатился вниз.
Возня у двери не прошла не замеченной домашними, но я всех успокоил, что ничего не было.
И стал ходить из угла в угол до конца субботы.
Ой, как интересно!
Чекист пришёл мазу держать за принца. Но они не были по корешам до сва-дьбы, лучший кореш не представлял сторону принца на свадьбе. И после свадь-бы тоже не было такого кореша. Остаётся единственное место дружбе по коре-шам после покушения на принцессу. Но чекисты не бывают по корешам с кем-то с профилем двадцать один.
Только если по службе.
Вот чекист и ломился в квартиру "лучшего друга" чекистов мазу держать за чекиста.
В канун нового года, за три дня до 12.9.2007, я вышел к моим деревьям с ведром воды и кружкой.
Об этом моём режиме знают только деревья и чекисты.
Дал очередную кружку дереву, выпрямился, а тут человек идёт ко мне: не медленно, разглядывая деревья; не осматриваясь, куда попал; не высматривая меня, к которому идёт. По продуманному заданию, что ли? За семь лет жизни деревьев подходили здесь только поговорить на тему о деревьях.
Называет меня по имени, говорит, что знает меня. Ну, если знает, мне тоже кажется его лицо знакомым.
Снимает с себя рюкзачок небольшой, который всегда должен быть за спиной. Висит себе и не мешает, без нужды его не снимают, руки всегда свободны – в том-то его удобство, что за спиной, по сравнению с сумкой или портфелем. А он, наперекор всему человечеству, снимает его, да ещё и ставит не между ног перед собой, а наперекор всему человечеству – в сторонку.
И рюкзачок, опять же, наперекор всему человечеству, не падает на бок, а та-кой ровненький, стройненький, устойчивый необыкновенно.
Для съёмки, которая ведётся из него, это очень важно.
Очередная глупость чекистов, которые нерадиво читают классика Михаэля Бабеля про этот и тот КГБ и не выучили, что там у чекиста под мышкой была папочка на молнии, а на конце молнии – наконечник плоский с дырочкой. Обычно он свободно болтается, а тогда был приделан к папочке, а через дыроч-ку ведётся съёмка.
Я показывал чекисту на эту дырочку, а он, увлечённый съёмкой, долгую ми-нуту не понимал меня. А когда понял, что моя сцена была заснята у него, то громко плюнул на землю.
Товарищ Андропов, которому показали этот фильм со мной в главной роли, долгую ту минуту держался за голову, потому что я смотрел ему прямо в глаза и показывал на него пальцем.
А с рюкзачком у меня большой опыт в этом КГБ. Как-то проводил демон-страцию в приятном одиночестве напротив кнессета, навесил на решётчатый за-бор всяких плакатов собственного производства, и растянулся в блаженстве на травке за забором, а заодно, чтобы не видеть, как приводят завозимых гоев в святая святых этого государства.
Раз что-то оглянулся, вижу – за мной, не далеко, наперекор всему человече-ству, стоит рюкзачок, и возле него человек развалился. Я со спины на живот – раз; ноги сами по себе в стороны, как при стрельбе – два, левая рука с блокно-тиком согнулась в локте, как будто держит ложе винтовки – три, а правая рука с карандашом тянется записать в блокнотик, как будто готовится нажать на курок – четыре. Осталось только пятое – пли! Мигом сел развалившийся было чекист, в страхе уставился на меня, долго приходил в себя и больше не ложился. А я вернулся в исходное положение – на спину.
А этому говорю, что признаю в нём знакомого, но вот не помню и прошу мне напомнить. Он мнётся, говорит негромко, что это напомнит мне неприят-ное обстоятельство в моей жизни. Но чтобы уважить человека, который подо-шёл уважить меня даже "неприятным обстоятельством", я прошу не стесняться. Он ещё немного мнётся и напоминает про принца.
Ах, да, вспомнил, говорю. И вопросительно молчу: разве это только для меня "неприятное обстоятельство", а как это для вас? 
А он для полного доверия, что здесь не специально, показывает на окна в до-ме, ниже моих, что здесь живёт его друг.
Значит, пять лет ходит к другу, меня он не мог не видеть. Пять лет видеть и не сказать слова? Пять лет как будто это его не касается. Так чего подходить? И почему вдруг сейчас?
А потому что я начал на компьютере писать про "неприятное обстоятель-ство". А оно сразу ложится у них на стол.
А дальше-то что? Встреться он на дороге – ну, пара слов, и я пошёл бы дальше. А здесь самое удобное место прихватить меня.
Вынимает сигареты, мол, покурим, посудачим.
О "неприятном обстоятельстве"?! Пять лет многократно видел меня – чего сейчас разводить сопли? Ну, напомнил, если уж так захотелось, – и иди себе.
Сигарету я не беру. Отравленную дали писателю Войновичу в том КГБ. А здесь, наверное, заражена сифилисом или эйдсом, чтобы медленно подыхал. Чтобы все знали, что здесь не убивают, а грязный развратник и извращенец подхватил это от своей Нехамелэ через скайп интернета.
А он дважды спрашивает, не будет ли это мне мешать. Надо же! На открытом воздухе спрашивать?! В задымлённом государстве, где все дымят, чем только можно. Не Америка же, где запрещено курить даже на автобусной остановке.
Берёт сигарету в рот, но скоро бросает на землю, значит – не курит. Так и есть, только одна сигарета чистая – для него, остальные заразные – для меня.
Значит, пришёл только с одним делом – заразить, а рюкзачок заснимет, как я заражаюсь.
И так спешили с отравлением, что не проверили в моей папочке, что не курю последние тридцать пять лет.
А я пока коротко освещаю ему роль принца в новом "неприятном обстоя-тельстве" – суде, за которым чекисты следят, не отрываясь от моего компьюте-ра.
Но он из другого отдела, и ему нельзя знать о работе не его отдела. Поэтому не знает, как реагировать. С его-то трогательной заботой о том "неприятном об-стоятельстве" – и ни звука трогательного "даа" или "аа" о новом "неприятном обстоятельстве".
А меня разбирает азарт рыбака – такой клёв пошёл! – только успевай нажив-ку менять.
Говорю, что написал книги об этом. Он и на это не знает, как реагировать.
Ах, как клюёт!
Ни слова восхищения молодым, начинающим, бесстрашным писателем.
А где искренний интерес: кто и где издал?
А где обязательный вопрос: а как бы их почитать?
И получить их задарма и показать начальству – во, какой способный!
Ему не знать, что его начальство скопило их десятки, перекрыв на почте КГБ мои рассылки книг.
Меняю наживку. Говорю, что подарю эти книги, и приглашаю подняться ко мне. И на это – ни звука человеческого.
Клюёт!
Ведь его начальство не предвидело крючка с такими наживками.
Подошли к моей двери. А он в эту же секунду вынул и приставил к уху что-то, как маленький переносной телефон, не видный за ладонью.
Докладывает? Спрашивает разрешение?
Открыл дверь. А он вышел на середину салона, голову вбок наклонил так сильно, что ладонь, державшая что-то над ухом, оказалась выше головы.
И сделал полный поворот вокруг себя, снимая круговую панораму салона.
Какой клёв на пустой крючок, без наживки!
Ни один рыбак не поверит.
Ещё наживки!
Отбираю для него книги и говорю, что дарю ему. Ну, хоть бы какое-нибудь завалящее "спасибо".
Клюёт!
Рыбак благодарен рыбке за хороший клёв.
Мелко дрожит поплавок, даже слабые круги не расходятся по воде: или мел-кота тыкается в червячок с них размером, или рыбка осторожничает – неизвест-но. Рыбак не подсечёт, выжидает. И вдруг – нет поплавка, канул. Подсекать поздно: если не впился крючок, выпустит рыбка наживку и уйдёт. Но вдруг натягивается леска – рыбка сама села на крючок!
Спасибо рыбке!
И пишу на подаренной книге: "С благодарностью Якову Бройде".
Это он опекал принца от прихода с ним на свадьбу и до прихода к разбору вещичек после ареста принца.
И пришёл к разбору в ту минуту, когда я открыл дверь полуподвала, в кото-рый превратился замок.
Об этой минуте моего прихода знали только я и чекисты.
А зачем пришёл?
Всё должно быть подконтрольно – даже разбор вещичек. Ну и на меня по-смотреть – чем чаще, тем лучше.
…И вот она – домашняя заготовка победно завершает партию столетия.
За несколько дней перед покушением я был в отделе карт городского управ-ления, искал нужную для работы карту. Знакомая девушка за прилавком, уже выдала мне одну за другой много карт, и я раскладывал их на прилавке и на столах в комнате, просматривал их и не находил нужной.
Вдруг вошли вместе трое: роста неприметного, толщины неприметной, лица неприметные, одежда неприметная, и даже без хвостов они походили на непри-метных серых котов с помойки. Коты быстро захватили помещение. Один по-ложил передние лапы на прилавок напротив девушки, которая сидела у компь-ютера, вилял бесхвостый, щерился ей, что-то мяукнул, заглядывал в компьютер убедиться, на какое имя оформляет девушка квитанцию. А мне сказал с кошачь-ей улыбкой:
- Бабель, она работает для вас.
Два других кота на задних лапах разглядывали мои карты, прищурив по од-ному глазу, мурлыкали между собой, выжидая это сообщение кота у компьюте-ра.
За долгие годы, что я навещал это тихое заведение, никогда тут не было больше двоих. И котов тем более. А по девушке, которая уже не поднимала гла-за на меня, понял, что она знает, за кем они пришли.
Кот у прилавка продолжал вилять без хвоста, а два других перешли к делу. К этому времени я нашёл нужную мне карту, и они начали собирать мои разбро-санные карты, без моего участия. Собирая и складывая их на прилавок, они за-мурлыкали между собой о неевреях, что они тоже строят это государство. И сразу спросили:
- Что вы думаете о Йёсе и Шуле?
Я человек отзывчивый.
- Да неевреи они, – ответил, поддержав их тему.
- Разве они не евреи? – спросили.
- А потому, что действуют они против евреев, – ответил.
И добавил из моего загашника всё, что я думаю о таких.
То было последнее знакомство с объектом перед убийством.
Государство спешило ликвидировать меня. Но нет самомнения на свой счёт – был бы в последних рядах в пантеоне многих тысяч уже уничтоженных спосо-бом израильского гулага.
Три группы убийц тащили меня на три расстрельные площадки выполнить государственное задание большой важности – а как же! – если столько убийц задействованы.
Не государственная структура не посягнёт на такие уважаемые расстрельные площадки государства.
На площадку в районе Гило в Иерусалиме, которая многократно обстрелива-лась из арабской деревни Бейт-Джалы, и из-за этого была под постоянным наблюдением властей, один раз вытащил меня "Морис". Он показывал мне, где будет его небольшой заводик строительных блоков. Подвёл меня на то место, оставил одного и на приличном расстоянии от меня очерчивал в воздухе руками воображаемые стены заводика.
В Бейт-Джале что-то не сработало в тот день.
Но я-то знаю, Кто им помешал.
На площадку в Гар Адар под Иерусалимом звал меня настойчивый женский голос срочно сделать чертёж, неизвестно какой, неизвестно кому. Весь посёлок – сплошная площадка, там проживают многие сотрудники армии и других служб безопасности, каждое утро приезжают до шестисот рабочих-арабов. Службы убийства, под видом арабов, и арабы, наводимые на цель службами убийства, – часть израильского гулага. 
3 июля 2003 года мне позвонил "Гидон". Он пригласил в свою контору в промзоне Иерусалима – Гиват-Шауле, в промышленных зданиях «Сапир», дом номер четыре.
Место знакомое по моим прежним работам.
Обычное дело – такое приглашение. Я инженер, двадцать шесть лет частник, мои данные в телефонной книге.
На мой вопрос, какой номер конторы, Гидон ответил, что находится она на среднем этаже.
В зданиях «Сапир» три и четыре этажа, зависит, с какой стороны смотреть.
- Так какой номер? – спросил его.
- Возле лестничной клетки, – ответил он.
Иногда нет номеров.
Гидон дал два телефона, по которым позвоню, когда подъеду. Выходят встретить, если трудно найти.
Приглашение на 6-е июля в 17:30 вечера.
Для Иерусалима час не поздний, но не для промзоны. В это время огромный двор между промышленными зданиями, обычно забитый машинами, пуст, все конторы закрыты, ни живой души, работают только до 16:00.
6-го июля в 17:15 я позвонил Гидону, что опоздаю на четверть часа. Обычно опозданием не довольны. Но он предложил не спешить и встретиться позже – в 18:30.
В 18:15 я въехал в огромный каменный колодец между промышленными зданиями, только несколько редких машин. Сразу за въездом свернул и встал между двумя машинами.
Вышел, закрыл машину. Тихо, как на кладбище.
Быстрым взглядом окинул знакомое мне место. Дома – стенки каменного ко-лодца, с наружными открытыми коридорами.
На третьем этаже дома номер четыре увидел единственного человека на всю эту пустоту. Крупный человек вытянулся в мою сторону, рука чуть впереди, а в ней, похоже, телефон.
Махнул ему рукой, но он испарился в сторону лестничной клетки.
Я пошёл к этому подъезду и звонил по двум номерам телефонов: один – от-ключен, второй – надрывается от гудения.
Высшая Сила резко развернула меня обратно, потащила к машине, открыла заднюю дверцу вместе со мной, потому что я мешкал, затолкала на заднее сиде-нье и закрыла за мной дверцу.
Я продолжал звонить.
Вдруг взорвался воздух от мотоцикла без глушителя. А я жал на спасатель-ные кнопки телефона.
Стенки машины не спасали от грохота. 
Хотел посмотреть в окно, но не мог шевельнуть головой. Высшая Сила вдав-ливала меня в сиденье, и я съезжал вниз, между сиденьями, пока голова не опу-стилась ниже окна.
Мотоцикл на сверхскорости резал двор из конца в конец, от дома к дому. Взрывы мотоцикла без глушителя усиливал каменный колодец.
Последний взрыв перешёл в пронзительный уносившийся свист.
Тяжелая и долгая минута улетела вместе с улетевшим мотоциклом.
Такой тишины после мотоцикла без глушителя я ещё не слышал.
Не смотрел по сторонам.
Перешёл на переднее сидение, медленно сделал реверс и выехал со двора.
Было – 18:30. Пустые шоссе опустевшей промзоны. Семафоры – только зе-леные. Быстро уехал далеко.
В 18:40 зазвонил телефон.
- Михаэль, где ты? – спросил «Гидон», удивленный и испуганный.
- На Агрипас, – ответил.
Я ехал в полицию на «Русском подворье» подать жалобу о покушении.
Обычное дело – звонок после несостоявшейся встречи. И если по моей вине – ответ однозначен: а пошёл ты…
Необычное – «Гидон» молчал.
- Повезло вам, – продолжил я, споров глупость.
Обычно телефон давно отключают.
«Гидон» не отключал телефон.
- Повезло вам, повезло, – продолжал я пороть глупость.
Смешно, отметил его удачу, по сравнению с другими убийцами, вытащить меня на расстрельную площадку.
Я выключил телефон.
…Кончается лучшая партия столетия с товарищем кэкэбэ!
Для любителей статистики знаменитых партий: убийств и покушений в пар-тии – пять: Любимая, её плод, я, Нехамелэ и её сын.
Никакой ход уже не поможет товарищу кэкэбэ – цугцванг.
А дальше – как в знаменитой партии Ботвинник-Таль, тогда сопливый щенок лишил матёрого волка короны.
Радиостанции планеты уже захлёбывались красивым словом "цугцванг". 
Победитель поднялся из-за столика, спустился в зал, вышел на широкую па-радную лестницу, составил туфлями скейтборд и заскользил по ступенькам вниз, распахнув руки, навстречу вспышкам аппаратов мировой прессы…
Ботинки на коже, которые сейчас не носят, у меня есть, на всякий парадный случай.
И выйду на широкую парадную лестницу и заскольжу по ступенькам вниз, распахнув руки, навстречу вспышкам аппаратов мировой прессы.
Старый аппарат со склада КГБ протрещит короткой очередью…
Щелчок.
- Нехамелэ! Чешу Любимой голову и подушечки за пальцами на ступнях. Спешу закрыть книгу.
- Нехамелэ, ещё последнее.
Из книги жизни Нехамелэ.
"К "доктору" Яффе я попала за две недели до родов. Метил он точно, сделал страшно больно, и я закричала. Чем он пытался убить сына, не знаю.  Потом, когда родился сын, мы увидели следы "работы" Яффе на его голове. Мне было страшно, но врач-американец сказал, что ерунда и скоро пройдет. Через какое-то время прошло. Яффе знал, куда метил, но рука соскользнула по воле Б-га.
Воды, бывает, сходят при родах. Но у меня были схватки через равные про-межутки времени. И ко мне подходил какой-то врач с уколами, и я отказыва-лась. Он настаивал: "Ты хочешь мучиться? Зачем ты хочешь мучиться? Один укол и ничего не почувствуешь". У меня тогда чуть не вырвалось, что в "Бикур холим" тоже давали много уколов, чтобы умерла. Но я промолчала – страшно было. Он подходил с уколами несколько раз. А потом подошел проверить, как раскрывается матка. Один раз я разрешила, он только двумя пальцами пощупал и ушел. А после подошёл как бы за этим, но порвал водную оболочку. И сказал после этого: "Теперь будет хорошо – схватки усилятся и роды скорее будут". Когда сходят воды, это не страшно, но нельзя долго ждать. Мы это знали. И по-этому сразу позвали акушерку, а та сказала другой, "моей", и та меня взяла.
Язык чесался сказать ей, видя, как она бережно вынула моего сына, с какой любовью смотрела на него, как делала всё для меня, – хотелось сказать то, что пришло в голову: "И обратился царь Египта к еврейским повитухам... если сын, умертвите его... Но повитухи боялись Б-га и не делали, как сказал им царь Египта, и помогали детям остаться в живых".
И хотелось сказать ей: "И за то, что страшились повитухи Б-га, создал Он им дома".
И пусть ей будет хорошо за её доброту. Но я промолчала, боялась испугать её этими цитатами из Торы.
С маленькой поправкой: тут не фараон, а Голда...   
Когда родился сын, заходили несколько медсестёр и врачей посмотреть на него. Потом другие стали приходить, все с восхищением "какой сладенький!". Сын таращил голубые глаза, все смеялись, а мне было страшно. Акушерка ска-зала: "Смотри, как всем нравится твой ребенок!" Потом меня с сыном повезли в лифте наверх, было много людей, все делали ему комплименты, смеялись, вспоминали недавнее Энтеббе. А мне было радостно, но страшно, я не забывала, что жизнь его и моя висит на волоске.
Когда после всех мучений уезжали из Иерусалима на такси в аэропорт, сын не спал и провожал глазёнками каждое дерево, стоявшее вдоль длинной дороги. Я плакала потому, что изгоняли нас с этой Земли. Плакала, потому что видела, как он, малютка, тянется к этой Земле, не хочет, как и я, покидать её. Это про-должалось очень долго – всю дорогу до аэропорта. Для пятимесячного ребёнка это было необычно».
- Мишенька!
Щелчок.
Все, кто убиты в том КГБ, заслужили быть жертвами КГБ.
Все, кто убиты в этом КГБ, стали жертвами чего угодно: жертвы арабского террора, жертвы дорожных катастроф, жертвы тремпов и тремпиад, жертвы несчастных случаев, жертвы болезней, жертвы отравлений, жертвы мафии, жертвы хулиганов, жертвы самоубийств, жертвы природных катастроф, жертвы спида, жертвы случайных пуль, жертвы утечки газа, жертвы птичек, загадивших дымоход, жертвы падений из самолёта, из окна, с крыши, с балкона, жертвы се-мейных разборок, жертвы случайных смертей...
Не счесть.
Заслужили быть жертвами КГБ.
14.11.2003 в интервью газете "Последние известия", Ами Аялон, с 1996 года официально чекист номер один, а не официально даже не из высшей десятки убийц, сказал, что надо хладнокровно убивать "проблемных поселенцев", и по-яснил: "Скажу это понятными словами. В жизни любого государства или наро-да есть более чем одна “Альталена”. Политическое руководство государства Из-раиль уже принимало тяжёлые решения, когда было понятно, какая альтернати-ва, и политическое руководство в будущем должно будет принимать тяжёлые решения, когда альтернатива ясна”.
Убивали "проблемных поселенцев" – Михаэля и Нехаму.
Убивали, "когда было понятно, какая альтернатива": покушение на Михаэля – альтернатива, покушение на Любимую – альтернатива, убийство нарождавше-гося у неё – альтернатива, покушения на Нехаму – альтернатива, покушение на нарождавшегося у неё – альтернатива.
И ещё тысячи альтернатив.
"Политическое руководство государства Израиль" обстреляло "Альталену", потопило её и убило евреев, которые были на корабле и в воде, спасаясь вплавь.
"Альталена" не одна была, а много "альтален".
"Политическое руководство государства Израиль уже принимало тяжёлые решения" – убивать.   
"Политическое руководство в будущем должно будет принимать тяжёлые решения, когда альтернатива ясна" – убивать.
А если "не будет" – станет "альтернативой". И будет убито.
Кем?
Какое "руководство" "в будущем должно будет принять тяжёлые решения" относительно "политического руководства государства Израиль", если оно "не будет"?
Или "руководство" не допустит, чтобы было такое "политическое руковод-ство государства Израиль", которое не "будет". Не допустит с помощью убийств.
"Руководство", которое "должно будет", – это КГБ государства Израиль.
КГБ – это убийства, если одним словом.
Кого только не убили и кого только ещё не убьют!
Таким строился этот КГБ – чтобы власть всегда была "наша".

***
Сколько помню, мой поезд давно ушёл. Когда за окном приближалась плат-форма, я спускался на нижнюю ступеньку вагона, держась за поручни, поезд притормаживал. Подо мной проплывала платформа, не терпелось соскочить. Поворачивался по ходу поезда взять старт стоя: одну ногу немного согнуть в колене и медленно ставить на платформу, в момент касания с ней оттолкнуться, а второй ногой как бы продолжать бежать. И упасть в раскрытые объятия или самому наскочить и обнять. Я всматривался в лица, искал, к кому соскочить, и не находил. Ни на одной платформе не нашёл. И мой поезд понёсся дальше, уже не притормаживая. Я перестал высматривать встречные платформы, узнавал о них по короткому посвисту, с которым они проносились за окном. Только раз, соскочил, раскинул руки, чтобы не упасть, и упал в объятия Любимой. Объяс-нял ей на бегу, как вскочить в поезд, который уже набирал скорость: убыстрить бег и сравняться со ступеньками вагона, бежать рядом с ними лицом к вагону, схватить передний поручень, одной ногой оттолкнуться от платформы, а второй ногой вспрыгнуть на нижнюю ступеньку вагона, схватить второй поручень, по-виснуть на вытянутых руках, медленно выпрямляться. И, прижавшись к перед-ней поручне, освободил Любимой место на ступеньке рядом со мной, и протя-нул руку, чтобы уцепилась и вскочила. Но она протянула руку ко мне вопро-шающей ладонью вверх. А поезд нёсся дальше. Сейчас мой поезд несётся к да-лёкой платформе, на которой Нехамелэ. Со мной или без меня он прибудет. От-кроется дверь и закроется. И с ней или без неё отойдёт от последней платформы наш поезд...

12.9.2007 – канун еврейского нового года