Выбор. настоящее 20
- Привет! А вот и я! Ведь ты приглашал!
"Когда?" едва не сорвалось с языка. Я не хотел оставаться с ней, но как воспитанный соглашатель не отправил нежданную гостью категорически восвояси, а предложил прогуляться. Она выбрала ботанический сад, куда надо было добираться на метро, отчего я страдал, ибо с некоторых пор спуск в подземный переход вызывал необъяснимую фобию.
В саду мы бродили по мёрзлым, но уже освобождённым от снега дорожкам. Деревья грустили голые, и лишь на одном кусте остатки прошлогодней листвы застряли в ветвях словно пойманные в сети воробьи. Чуть поодаль почти лежала на земле очень старая, но все ещё живая берёза. Немного веяло весной, и возле небольшой прогалины Вера разглядела лезущий из-под корки настырный, хоть и чахлый подснежник.
Мы заглянули в деревянный павильончик на берегу неглубокой канавы. В царящей там прохладе жили крохотные японские деревца и раздавалось тихое бренчание сямисэна. Все четыре времени года мирно сосуществовали на этом небольшом пространстве. Полностью обнажённые клёны соседствовали с усыпанными красными бусинами падубами, зеленели фикусы, желтели яблони, нагибаясь под несоразмерными плодами. Земляничное дерево уже отцветало, зато сливы только-только окутались белыми облачками. Ярко-фиолетовыми шариками хвастался красивоплодник. Можжевельники, сосны, спускающийся каскадом костянкоплодник, погрузившись в себя, сосредоточились на том, как текут в их стволах соки, наполняя силой волокнистые ткани. И было этому карликовому миру абсолютно плевать на все раздирающие нас страсти, на боль, на то, что женщина рядом со мной хотела меня, а я не хотел её ни капли. И как никогда становилась очевидной полная ненужность человека природе. Беззвучно струились соки, нежные звуки сямисэна таяли в тишине.
Голос Веры, трескуче прочитавшей табличку, нарушил молчание:
- Трахелоспермум азиатский!
- Какое милое название придумали люди!
Прислушиваясь лишь к себе, трахелоспермум не шелохнулся.
- Тут холодно, - поёжившись, сказала Вера, - пойдём в оранжерею!
Мы пересекли дощатый мостик над ещё незаполненным водой каналом и вступили под арку старого кирпичного входа. Здесь было душно, жарко, очень влажно и властвовали иные существа. Я говорю "существа", ибо с первой же секунды стало мерещиться, что они пристально наблюдают за мной, яростно шепчут, подначивая на что-то. На что именно я понять не мог, но их "взгляды", их кричащие наряды сеяли тревогу. Целые полчища орхидей всех раскрасок и мастей наполняли всё вокруг. Лишённые углублённого самосозерцания, присущего "японцам", смело таращились они из зарослей, змеями болтались подвешенные на лианах, пятнистыми кошками прятались в засадах за пальмами. И кто только умудряется находить их трепетными? Настоящие агрессоры в разноцветных шелках лепестков. В центре под специальными лампами, смахивающими на военные каски, зеленело миниатюрное болотце, над которым с шипением поднимались пары, а внизу затаились, раскрыв пасти, дионеи да терпеливо поджидали жертву пузатые кувшинчики непентесов.* (*Дионеи, непентесы - хищные растения).
Мы брели по кругу под журчание небольшого ручейка, под записанное на плёнку птичье пение, и какие-то продолговатые алые листья торчали из земли словно окровавленные ножи. В одном конце оранжереи стояла большая фанерная доска, полностью отгораживающая угол, в другом - за дверью с матовым стеклом угадывалось помещение с надписью "Только для служащих".
В дорогой вериной сумочке боевито затревознил телефон. Мы остановились у служебной двери. В поисках аппарата моя спутница долго рылась в помадах и баночках с витаминами, а когда тот нашёлся, принялась деловито распекать кого-то за неумелые переговоры с поставщиками керамической плитки. Я рассеянно стоял, ожидая окончания разговора. Сухим водопадом свешивалась над головой монстера лакомая. На мониторе камеры видеонаблюдения моя фигура в модном чёрном пальто смотрелась пугалом в Эдеме. Из-за двери с матовым стеклом донеслось:
- На ночь они останутся тут. А утром передадим в лабораторию.
Я ковырял носком ботинка землю возле маленького красного ананаса.
- Адромедотоксин опаснее арбутина, так как заставляет одну часть сердца биться быстрее, а другую медленнее. Развивается синдром Вольфа-Паркинсона-Уайта и, вуаля, внезапная сердечная смерть не заставит себя ждать.
"А Андромеда-то причём?" - чуть было не спросил я.
Слегка сместившись вбок, заглянул в щель. На длинных поддонах выстроился ряд саженцев, над которыми склонились несколько человек в очках разных форм. Слова принадлежали, по всей видимости, владельцу авангардной красной оправы.
- Однако доза нужна большая, иначе смерть наступит позднее. Хотя бесспорно опасен даже мёд пчелы, собиравшей нектар на этом цветке. Греки, помнится, называли его сумасшедшим, - заметил мужчина в респектабельной роговой оправе.
Вера отошла в сторону, по-прежнему сердито шипя в телефон. Я продолжал следить за очкариками.
- Крестовник вообще-то не действует быстро, - сказал человек в очках а ля Джон Леннон. - Яд копится в печени в течение длительного периода времени.
Он слегка дотронулся до невинного с виду цветочка, сходного с жёлтой ромашкой. Третий участник этого собрания последователей Борджиа ткнул в насыщенно фиолетовые цветы.
- "Голая леди" - настоящая хладнокровная убийца. Смерть долгая и мучительная. Колхицин - яд, убивающий подобно мышьяку.
"Джон Леннон" сказал:
- Самая страшная - вот эта дама! Цербера одоламская. Сколько смертей повисло на ней, одному Богу известно! Церберин проявляется уже через час. Лёгкая боль в животе, медленное впадание в кому, остановка сердца. Весь процесс занимает не более трёх часов. При том, что яд почти невозможно обнаружить.
Три пары разнокалиберных очков поблёскивали над простенькими белыми цветками с пятью лепестками и красноватой серединкой. Они говорили ещё про яд "пустынная роза", наносимый африканцами на наконечники стрел, про калы, от которых опухает горло, про прекрасные цветы в форме сердца, убившие Александра Македонского.
Вера наконец завершила взбучку и потянула меня на улицу. Возле выхода из сада, у магазинчика с семенами и ростками фиалок я уверял её, что она не виновата, что вот такой я нелепый человек, сам не понимающий своих желаний, что, возможно, я совершаю ошибку и жизнь меня за это накажет. Ну, в общем, весь положенный в таких случаях набор. Вера стонала: "Нужно начать всё сначала, без тебя в моей жизни пустота, я больше не потащу тебя в горы Эквадора..." и так далее. Тоже обычные вещи, произносимые тем, кто не хочет быть брошенным.
Я почти не слушал, косился на рослого охранника с неуместной горошиной бородавки на носу, который, сняв с пояса рацию, лениво проговорил:
- Да, накрылось... никакого изображения нет и не будет.
Из рации неслось возмущённое бульканье. Приблизился озабоченный рабочий в комбинезоне и, выставив вперёд руки, решительно скрестил их перед собой.
- Нет, - твёрдо сказал охранник невидимому собеседнику. - Авария централизованная. До утра не починят.
Я повёл Веру к метро. Что-то лепеча, она всё ещё цеплялась за рукав. Я проводил взглядом её шею, обёрнутую кремовым шарфом с помпонами и опущенные плечи, погружающиеся в недра метрополитена. Затем резко развернулся и, сдерживаясь, чтобы не побежать, устремился обратно к решётке сада.
Билет был действителен весь день. Сначала я в лживой задумчивости погулял по дорожкам, будто поэт, сочиняющий элегию о несчастной любви. Крупинки гравия поскрипывали под подошвами, в то время как я охотничьими петлями подбирался к оранжерее. Проникнув в неё, осмотрелся. Все мониторы висели потухшие, чёрное пугало моего тела больше не отображалось на экранах. Лишь двое охранников топтались возле гигантского бананового дерева. Улучив момент, когда они отвернулись, я проскользнул за широкую фанеру в углу и оказался полностью невидим для всех. Там было очень тесно, и я сел на пол, наплевав на то, что запачкаю пальто. До вечера оставалось ещё несколько часов. Находясь в укрытии, я слышал, как посетители шаркали по деревянному настилу. Щёлкали затворы фотоаппаратов, родители кричали детям: "Не трожь цветок, бестолочь!"
Сквозь прозрачные стены я наблюдал сгущение сумерек. Вот желтоватая сиреневость переродилась в сереющую синеву, а вот уже подоспели ультрамариновые оттенки, постепенно завоевавшие небосвод. В оранжерее включили красно-зелёную подсветку. В щель я мог видеть, что злобные орхидеи выглядели теперь ещё инфернальнее. Зловещие пары над болотцем сгустились и отливали малиновым.
"Будь я Набоковым, - думал я, борясь с тошнотой, вызванной нехваткой воздуха, - занялся бы сейчас сравнением орхидей с бабочками. Вот та справа словно махаон в доспехах, вот эта слева как ленивая боярышница. Те, что возле бананового дерева, будто шоколадные гиперканты. Мелкие орхидейки - порхающие над лужайкой мотыльки. Лазоревый амандус, маленький бражник, смуглая фрея... ах, как изысканно!"
Но я-то - всего лишь аквариумист да поэт-неудачник, а потому чудилось мне, что в качестве живого корма я брошен в ёмкость с хищными рыбами тропиков, которые спокойны лишь потому, что сыты, и что хозяин аквариума (прыщавый нерадивый мальчишка, возможно, мой нерождённый сын) увлёкся компьютерной игрой, забыв включить прибор для подачи кислорода.
Всё тело затекло, от жары и напряжения стучало в висках, но самым гадким было то, что прямо перед щелью, откуда я вёл наблюдение, торчало на редкость мерзкое отродье - жёлтая орхидея, в центре которой, словно глумясь надо мной, скалилась гнусная морда с раскрытой пастью. Две глазные дырки и зияющая воронка рта. Почти что мунковский "Крик". Даже когда я отворачивался, она качалась перед мысленным взором, будто моё собственное отражение в зеркале совести.
Время закрытия наконец подкатило. Я боялся, что, совершая обход, охранники заглянут за фанеру. Рискуя задохнуться, с головой накрылся пальто, чтобы в случае чего сойти за груду тряпья, но они лишь формально обогнули оранжерею по кругу и спокойно удалились, о чём возвестило лязганье ключей в замке.
Темнота поглотила сад за стёклами, я услышал лай спущенных с цепи сторожевых псов. Даже если бы я сейчас передумал и решил отсюда выбраться, то далеко бы уйти не удалось.
Примерно через полчаса, убедившись, что окончательно остался один, я вылез из убежища. Первым делом рывком расстегнул брюки и от души помочился на омерзительную рожу "Мунка". "Сдохни, сдохни, сволочь!" - шептал я, стараясь, чтобы струя прибила её к земле, но так как противный цветок оказался слишком крепок, я втоптал его в почву и размазал до состояния распада на молекулы.
После этого немного постоял, привыкая к темноте. Подсветку в телефоне я не использовал из опасения, что сторожа, возможно, оставшиеся на территории, заметят огонёк сквозь прозрачные стены "аквариума". Затем на ватных ногах двинулся в сторону служебной двери.
Я дёрнул за ручку. Она не поддалась. Ещё одна попытка. И снова неудача. Нежданное чувство облегчения охватило меня. Вероятно, в глубине души теплилась надежда на то, что ничего не выйдет. Почти радостно дёрнул опять, но на этот раз дверь шевельнулась. Я нащупал ткань, и в тот же момент что-то задело ногу. Глаза уже видели в темноте достаточно, чтобы понять, что дверь заперта всего лишь с помощью тряпки, одним концом намотанной на ручку, а другим - закреплённой на гвозде. Снизу же она попросту подпиралась кирпичом. Ну что ж, раз так... вперёд... Я словно слышал за спиной шёпот гадин-орхидей. Решительно сорвал с гвоздя тряпку, отодвинул камень. Шагнув в помещение, едва не разорвал незаметную во мраке марлевую занавеску. В этой комнате не было ни стеклянных стен, ни вообще окон. Я зажёг телефон. Нужный цветок я запомнил прекрасно. Цербера одоламская, неопределимый яд. Но теперь я видел, что здесь находилось два образца. Один - покрытый изящными белыми цветками, второй - уже с небольшими, похожими на манго плодами. На всякий случай я сорвал по три штуки того и другого и завернул в бумажный носовой платок. Внимательно осмотревшись и удостоверившись, что не оставил никаких следов, прицепил на место тряпку, подвинул кирпич и ретировался обратно к фанерному убежищу, куда забился весь охваченный болезненной дрожью.
Всё получилось так просто. Я сидел в укрытии и в ожидании утра нюхал цветки Церберы. Они пахли жасмином. Сладко, призывно, женственно... как и должна пахнуть она... красавица-убийца...
Когда оранжерею открыли и первые посетители потянулись полюбоваться орхидеями ("Ах, зайка, взгляни какая прелесть!" "Вот такую купим в подарок тёте Рахили!"), я безо всякого труда выбрался из-за доски, ибо видеонаблюдение по-прежнему не работало.
Дома, не обращая внимания на возмущение родственников, бросился к книжным завалам. Я точно помнил, что видел там жирный ботанический справочник. Да, вот и он... с растениями разных видов на обложке... Поднеся страницу вплотную к лицу, жадно глотал информацию:
"Cerbera odollam... родина - Индия... встречается во Вьетнаме, Мьянме, Камбодже, Шри-Ланке... по берегам морских заливов или рек... в засолённых манговых болотах... листья годятся в пищу насекомым..."
Сердце скакало и колотилось в бешеном ритме.
"Ядовитыми являются все части растения... наибольшее количество яда в маслянистой косточке... алкалоид церберин... блокирует прохождение ионов кальция в сердечной мышце... остановка работы сердца... практически неизвестен западным медикам и криминалистам... в Индии используют для регулирования рождаемости... убивают ненужных девочек... убивают ненужных девочек... убивают ненужных девочек... всего лишь капелька масла косточки Церберы... всего лишь капелька масла... всего лишь капелька... капель..."
Я прекратил читать, дыхание перехватило, вся кровь прилила к голове. Наконец-то шанс... Я опустился на диван, положив справочник страницами на лицо, и лежал так неизвестно сколько времени. Затем медленно закрыл книгу, завернул её в газету, засунул поочерёдно в два пакета, спустился на улицу и выбросил всё это в урну возле Пушкинской площади.
Свидетельство о публикации №216110300700