Любовь и ненависть - продолжение 18, гл. II

В сравнении с Энском, региональная столица выглядела Парижем или Москвой. Вузы тоже разительно отличались. Оказалось, на нашем факультете можно и не зубрить, знания сами собой копились в ходе посещаемых лекций, нужно было их только разложить по полочкам образной и логической памяти. Появилось много свободного времени, что я, не без пользы для своих увлечений, использовал. Осенью с моими новыми друзьями-товарищами организовали студенческий ВИА и мы упражнялись по вечерам, копируя песни Юрия Антонова и модной тогда “Машины Времени”. Участвовали в праздничных мероприятиях, пели бесплатно и от души нашим визгливым девчонкам, ветеранам и всему персоналу института, но не чурались и заработка на стороне, однажды сыграв на кумовстве в Княжеской Переправе, за неплохие деньги. Стипендия (повышенная) всегда имелась, одну четверть удерживали, но мне хватало, поскольку в Веденеве заработать копейку стало проще чем в Энске - достаточно было оформить какую-нибудь витрину и получить в неуставшие руки, единовременно, три ленинских. В моей группе я был самым старшим, меня ненадолго выбрали ее комсоргом, почему ненадолго расскажу попозже, а пока опишу-ка вам институт, в котором успешно доучился и где нашел то, что искал всю жизнь.


Веденевский Педагогический Институт имени Ивана Веткина различался от Энского Педагогического Института имени Алека Руссака духом свободы, пронизывающим все его структуры, от вахты до ректората. Это вовсе не значит, что тут была какая-то другая республика, навроде республики ШКИД или махновского Гуляйполя, здесь также любили и ненавидели друг друга, стряпались подлости, маленькие и большие, и в студенческой среде, и в преподавательской, но не было того ощутимого насилия над личностью, что делало человека букашкой под огромной лупой всевозможных органов надзора. Личная жизнь каждого из нас оставалась быть областью неприкосновенной, особенно, для коллективного обсуждения и никого, по большому счету, не волновало сколько у тебя девушек/парней или жен/мужей было в наличии. Институт терпел и вольнодумцев, каким-то образом мирился с ними и даже страшный по фильмам КГБ не часто нас донимал. Случались и отступления от этой практики, но, как считали древние римляне: “Exceptio probat regulam” (Исключение доказываeт правило). Одним из этих исключений был случай со мной.


Староста нашей группы, Светлана Ж., расписавшись в бухгалтерии о получении стипендий, обнаружила в ведомости напротив моей фамилии циферку меньше чем у нее. Забеспокоилась. Ей сказали, что с моей суммы высчитываются алименты и поэтому общая картина такова. Я не знаю почему она ужаснулась тем, что разведенный 23-х-летний мужчина платит содержание своему ребенку, но в группе плетунья стала распространять не верные обо мне толки, которые быстро дошли до моих ушей безотказным "бабским телеграфом". Что так усильно покоробило мою недальновидную коллегу – загадка эдипова сфинкса. У нас были открытые приятельские отношения, мы даже собирались выступать в совместной фолк-группе, поскольку сувоха наяву владела певческим голосом… Но, видимо, имелись и амбиции, и кой-какие тайные претензии ко мне. “Пущай болтает, - решил я, - наболтается и перестанет!”  Когда же лично услышал её глумливую речь о том, что она "догадывается отчего я развелся и почему не закончил Энский институт", моя душа всерьез возмутилась и я спросил дуру при всей группе, кто дал ей право трепать мое имя. Та лишь ехидно захихикала и продолжила в том же духе, вещая во всеуслышание, что я “встречаюсь только с городскими лярвами” и на днях она своими глазами это видела!.. А встречался я у Госфилармонии с Раей и мы с бесцеремонной мразью, представьте себе, здоровались!..

Как поступил бы другой в моей ситуации не столь существенно, у каждого из нас индивидуальный порог терпения обусловленный личным темпераментом и, возможно, приобретенным характером. В тот момент я повел себя глупо, кинувшись дать нахальнице пощечину, меня вовремя остановили в полметре от ее лица и тогда я в эту ненавистную харю… плюнул. 

Было еще одно событие не менее пагубное для моей безмала удачно начавшейся новой студенческой карьеры. На предвеликооктябрьском торжественном концерте, выступая перед общим собранием института с поэмой собственного рифмоплетства, я в слишком мудреной форме попросил извинения у русскоговорящей публики за непонятный ей чукотский язык. Никогда в жизни бы не подумал, что эта тема была, есть и будет табу в нашей многонациональной семье "homo soveticus".

Оба моих нелепых случая были кем-то запротоколированы, взяты в разработку и, в самый подходящий для самочинной расправы момент, выданы на-гора комсомольско-партийным бюро факультета, куда я замысловатым путём был прилашён "составить развернутую смету на покупку музыкальных инструментов" моим, как бы хорошо знакомым товарищем, но давним сексотом КГБ, Геннадием Л.


http://www.proza.ru/2016/11/08/54