Крутьков род глава 13

Шумит, гудит Маныч-Гудило. Дыбит соленую волну, разбивает о высокий берег. Завывает ветер в оврагах так, что все сливается в таинственный гул, который стоит над озером. Словно не успокоится никак дух бывшего здесь древнего океана Тетис, соединявшего когда-то Азовское, Черное и Каспийское моря. Рвет портки с рубашонкой на Петьке восточный ветер. Нет, не видно рыбацкой лодки! Все жданки прождал!
     Забрал Петьку к себе дядька Петро, который был выслан сюда и возглавлял теперь здесь рыболовную артель в нескольких верстах от Кисты. Встретились как-то они на базаре случайно. Зашли к Петькиной мамке.
   – Здорово, Наталья! – с порога заговорил дядька Петро, окидывая взглядом убогую комнатенку.
   – Никак ты, Пэтро?! – приподнялась на топчане Наталья. – Об Иване моем ничого нэ слыхал? Гдэ вон, що з ным?!
   – Ни, нэ слыхав… У Ставрополь, говорят, отвэзлы. А батьку с Настькой на Сэвер сослалы. У Магадан на десять лет. Саботажныками назвали, за то що воны свий колгоз собыралысь создать. А на Ивана твоего сосед донес, якобы Ванька казав, що у нэго пульемет та й пушка закопаны, и що, колы прийдуть его раскулачивать, то вин усех пострэляет.
   – Та який у нас пульемет, яка пужка? – всхлипнула Наталья.
Окружили Петра Елька с Николкой, ноги обвили:
   – Дядьку! Дядьку! Дай зъисть чого-ныбудь!
   – Та нема же ничого з собою, хай ему грец!* Я Наталья Пэтьку з собой забэру у брыгаду. За быкамы досматрывать надо.
   – Ой, спасыбо тэбе, Пэтро! Христа Бога молить буду за тэбе! – смахнула слезы Наталья. –  А ты, сынку, слухайся дядьку, та й благодары его!
   – А Вы, як же, мамонька?!
   – Ийды! Ийды, Пэтрусь! – обняла его мать рукой, которая двигалась у нее понемножку. Поцеловала, перекрестила:
   – З Богом, сыночка! Ступай сэбе з Богом!
   – Ходымо, Пэтька! Нэкогда нюни здэсь разпускать! Ну, бувайтэ здоровы тут! – распахнул двери дядька Петро. Петька следом за ним в неизвестность.
     Мыл посуду теперь, наводил он порядок в лачуге, еду варил немудреную, за быками досматривал. Ждал, когда покажется лодка дядьки Петра. А еще на птиц приноровился охотиться. Нашел железяку круглую с дыркой по центру. Раздобыл кусок проволоки однажды. Смастерил себе лют, как он его называл. Проволоку продел в отверстие, закрутил, как следует.
Получилось у него метательное орудие наподобие спортивного молота. Только проволока короче и груз полегче. Приладился Петька к нему – 
раскрутит и метнет. Да так ловко у него получалось, что со временем стал в цель попадать…
     Раздолье для птиц на Маныче!  Миграционная трасса у птицы здесь. Самая крупная, между прочим, в Евразии. Соединяет она Западную Сибирь, Таймыр, Казахстан  с Ближним и Средним Востоком, Северной и Восточной Африкой. И каких только птиц нет на Маныче! Лебеди-шипуны и ходулочники. Кудрявые и розовые пеликаны. Белолобый и серый гусь. А еще колпицы, серые да малые белые  цапли, черноголовый хохотун, серебристая чайка, каравайка, морской голубок… Даже остров один здесь зовется Птичьим. Так что здесь и охотникам есть поживиться чем. Только ружей у выселенцев нет. Запрещалось им ружья иметь, как любое другое оружие.
   – Ты змотры, Пэтька, поаккуратней з охотой твоей! Змотры, жовтопуз за ногу схватэ та й уволокеть!
   – Який жовтопуз, дядька?!
   – От зхватэ тоби, тогда взнаешь! Це змиюка така большущая! – пугал дядька Пэтро. – Унэсе тоби, идэ я искать потом буду? – говорил он серьезно, а мужики улыбались, разбирая сети.
     Шел однажды Петька высоким берегом на охоту и вдруг замер от страха. На отвалившейся от берега глыбе, свернувшись кольцами, лежала, греясь на солнышке, здоровенная, больше двух метров, змеюка.
   – Жовтопуз! – пронеслось в Петькиной голове, и предательская теплая
струйка по ноге побежала, растекаясь маленькой  лужицей. Тут же впитала ее жаркая земля, только темное пятно осталось. У Петьки глаза расширились от ужаса, когда он увидел на спине два ряда пятен темного цвета, местами они сливались, образуя поперечные полосы, а брюхо было серовато-белого окраса с желтыми разводами. Змея подняла голову, на которой темные точки сливались в правильный геометрический узор, и поползла, как показалось Петьке, в его сторону.
     Никогда он не бегал так быстро. Так летел, что стрижам и не снилось! И вдруг запнулся он обо что-то, или с ног его кто-то сбил. Ничего этого не понял Петька, только что-то обвило ногу одну и стремительно потянуло его за собой.
   – А-а-а! – завопил Петька, что было сил. Глаза открыл, а это бык несет его за собой по степи. Понесло рябого с испугу – то ли слепень ужалил, то ли Петька его напугал, когда выдернул кол, о веревку запнувшись. Тянет бык его за собой, оголились живот и спина. Трещат рубашонка с портками, кожа сдирается, а он от веревки проклятущей освободиться не может! Захлестнула его так, что скользил за быком по степи, завывая на все голоса, пока бык не устал – встал, как вкопанный.
     Кое-как поднялся и Петька. Теперь уже не за себя, а за быка он боялся. Не дай Бог, потеряется бык – все, смерть тогда Петьке! Кое-как он добрел до рыбацкого стана, погоняя рябого быка. Привязал покрепче скотину, не дошел до лачуги, без сил упал.
     А потом слегка знобить стало Петьку. Посинели кончики пальцев, кожа стала какой-то бледной, шероховатой, холодной. А потом затрясло всего, казалось, зуб на зуб не попадает. А согреть, кожушком хоть каким-то накрыть его некому было. В теле жар начался, температура за сорок зашкаливала. Казалось, что голова вот-вот лопнет, как тот арбузенок на бахче под его ногой. Тело судороги выгибали.
   – Пить! Пить! Пить! – одними губами шипел Петька, а казалось, что слова его колокольным набатом гудят в голове.
     Вдруг холодными кольцами начал тело его сжимать желтопуз. Настиг все-таки, гад ползучий! Задыхаться стал Петька, не продохнуть от этих скользких, липких объятий.
   – Два пуда чепухи!.. Мамка, я сам зъим! Нэ давай им, мамка, нисколэчки чепухи нашей!.. Папка! Папка! Мэни жаба задавыть! Жовтопуз!.. Вон, дудак! Вон, драпа! Стрельни ее, папка! – метался в бреду на бескрайней степи, всеми брошенный Петька. Кожа стала сухой и горячей, а потом его бросило в пот. Весь до нитки промок и забылся глубоким, томительным сном.
     А потом все опять начиналось сначала. Тошнота, лихорадка, кошмары бредовые. Поутру  нашел его дядька Петро. На руках он занес невесомого Петьку в лачугу, уложил на топчан, шабалы собрал, все, что было из теплого.
   – Плохо дило, племяш! Плохо дило! Малярыя дывлюсь у тоби! Хай ему грец!
     Наломал тогда дядька полыни, цветущей в степи, заварил в крутом кипятке. Стал отпаивать Петьку отваром. Горче самой несчастной судьбы та полынь однолетняя Петьке казалась. Сколько время прошло – не запомнил. Но опять зацепился за жизнь он, словно та паутинка за куст бабьим летом. Трепетал, но держался…
     А потом, когда дядька Петро починял с мужиками сеть разорванную, нагрянул к ним с проверкой инспектор райкомендатуры НКВД. С таратайки спрыгнул, коршуном налетел на дядьку:
   – Почему не на лове?!
   – Сэть ось латаю, – отложил дядька свою работу.
   – Я тебе налатаю сейчас, кулацкая твоя морда! Вредительством заниматься никому не позволю! Специально сеть изорвал, вражья сила?!
   – Та нет же, запуталась… – попытался вступиться мужик из бригады.
   – Смолкни, враг! Разберемся! А ну, вяжи ему руки, – наган выдернул, махал перед носом. – Давай веревку, вяжи ему руки, кому сказал!
   Повязали дядьку Петра. Тот инспектор привязал его к таратайке своей и погнал за собой, как быка на привязи.
     Не могли в глаза друг другу смотреть мужики. Завывал, словно тростиночка на ветру, еще слабый Петька. Среди ночи тронул его за плечо дядька Степан:
   – Вставай, парень!
   – А? Чого?! – испугался спросонья.
   – Ты до мамки давай, беги. До рассвета как раз поспеешь.
Вывел Петьку за дверь, оглянулся, пошел в камыши и принес он оттуда две рыбины на кукане.
   – Вот возьми! Отнеси своей мамке! Ну беги давай, пока не видал никто! – сунул Петьке он в руки чешуйчатое сокровище.


*Хай ему грец – будь оно не ладно.