Александр Мешков
РОМАН С «КОМСОМОЛКОЙ»
ЧАСТЬ 2
Краткое содержание первой части
Безработный воронежский сочинитель, кутила, бретер, анархист и авантюрист Александр Мешков рассылает свои рассказы, повести и романы веером во все издания мира. Редкое издание не подвергалось агрессивным литературным атакам этого неутомимого борца за высокий эпический слог. Так его фантастические рассказы нежданно появились на страницах газеты «Комсомольская правда», и, после их публикации, Мешков неожиданно получает предложение поработать в этой газете корреспондентом, и неожиданно соглашается. Через полгода скучных, невыразительных, будничных занятий журнализмом, описания пожаров, бытовых, кухонных склок, светских тусовок, презентаций, концертов звезд, он уезжает в Великобританию, чтобы пожить там нелегальным мигрантом, бомжом. После выхода в свет газетного, остросюжетного сериала о своих необычайных похождениях, на него нежданно свалилось сладкое бремя случайной, локальной Славы, деньги и почет. Как справится привыкший к перманентному голоду, остракизму, пьянству, разврату, презрению и нищете, Александр Мешков с этим нечаянным, хмельным, стихийным изобилием?
Впервые в моей жизни апрель растянулся на три месяца, и это не угнетало меня, впрочем, как даже, если бы он сократился до одних суток. Я пытался бессовестно обмануть время, и у меня получилось. Меня не мучила совесть. Ведь это был безобидный обман, розыгрыш. Время ничего не потеряло, а я приобрел Веру в Себя, в Бога и в торжество справедливости. Мои труды, бдения и похмельные радения были вознаграждены.
Мы сидели с обозревателем отдела информации Сашкой Ев. в популярном журналистском кафе на углу улицы Правды и легитимно бухали. Из колонок негромко доносилась музыка: увертюра к «Манфреду» Шумана, «Я - бамбук», Буйнова, «Виновата ли я?» Баскова. За соседним столиком сидели две пьяные толстушки, судя по лексике, поэтессы, пили водку, и громко так, беседовали о Боге:
- Тут Я блять, пересралась. Думаю, все! ****ец! Стала молитвы читать. Блять! Трясусь вся!
- А чего трсешься?
- Обосралась! Чего! Читаю «Отче наш!» Потом «Богородице сердце радуйся….» Раз десять прочитала! Охуеть! Представляешь? А малой сидит, блять, кашу всю разлил на одеяло. Блять! Я застирывать!!! Охуеть!
- А мне кот в тапок насрал! Я его этим тапком по ****ьнику: На! На! Сука! Он, блять, под койку! Я его шваброй: На, сука! На!
После британской языковой изоляции, Я, словно музыкой, словно шумом моря и пением птах, наслаждался посконной, родной, любимой русской речью, по которой тосковал, ровно, как по березкам, как по водке с огурчиком, по кряжистой, рябой, русской бабе с коромыслом, как по простому, русскому, человеческому общению. Словесная диарея охватила меня. Я не мог наговориться на родном языке. Я упивался им, и не только им одним!
- Да, Сашка, я сегодня нравлюсь сам себе! – похвалялся я беззастенчиво, - А еще недавно я презирал себя. Да! За лень, за бездарность, за халявность, за необоснованное уныние, за жалкие, жлобские претензии к Судьбе и Богу. Я не мог пожать себе с утра руку.
- Сейчас - пожимаешь? – уточнил Сашка Ев.
- Пожимаю. С чувством! Как другу, как брату, как отцу и сыну...
- Ты точно – руку пожимаешь?
- Будущее, Сашка, и настоящее определяется прошлым. И его можно просчитать, анализируя прошлое. Я просчитал свое будущее. Я его видел! Я его описал в своем романе «Жопа», который выдумал у себя на диване в провинции. Я видел, как мы сидим с тобой в кафе. Видел, как я разъезжаю по миру, живу в разных странах, как человек мира…
- Как-то все слишком складно и кинематографично что ли… - неопределенно ответил Сашка Ев.
Сашка Ев. не видит ничего странного и необычного в том, что меня пригласили работать в «Комсомолку». Поскольку сам работает в ней уже лет пятнадцать.
- Сейчас время такое: газете нужен стеб, развлекаловка, приключения, похождения. – пояснял Сашка Ев., - Нужен штатный шут, который будет смешить народ. Ты более всего подходишь на эту роль. Такой забавный, провинциальный старикашка.
- Эх! Знал бы ты, Сашка! У меня, блять, по весне, такое обострение чувства Прекрасного, такое обострение эстетических рецептеров, что я просто ***ю! Так хочется чистой любви, робких признаний в Любви, блеска влюбленных девичьих глаз, шепота порывистого дыхания, первых нежных прикосновений карминных губ к напряженному, восставшему лингаму. Любовь, сгорая, превращается в пепел одиночества, который дает жизнь новой любви, как и фекалии, превращаясь в почву, дают жизнь орхидее и хризантеме. Ведь жизнь, Сашка, это прекрасный континуум, а не набор дискретных категорий! Для меня Любовь это такая же естественная потребность организма, как потребление пищи и воды и дефекация.
- Любовь и дефекация? – крепко задумался Сашка Ев. - Странное, однако, сочетание….
А не является ли любовь нежданной, внезапной дефекацией чувств?
Я давно заметил, что мне просто необходимо присутствие ночью темной объекта женского рода с набором первичных половых признаков. Это обуславливается моими гормональными, физиологическими потребностями и психологическим, и даже где-то, патологическим, стремлением быть объектом ответного адекватного желания. Я, сторонник абсолютизации биологического начало чувства Любви. Фрустрация потребности в Любви всегда приводит мой организм к ухудшению соматического и психологического состояния. Я становлюсь нервным и унылым, что противоречит моей солнечной, жизнелюбивой природе.
- Ты похож на врача-расстригу, выгнанного из профессии за пьянство и увлечения психотропными веществами….
- Я становлюсь несносным нытиком, невротиком и психом. И тогда Я начинаю бухать от тоски, созидать лирику, рассказы, поэзы, музыку.
- Так это же прекрасно!
- Но, Судьба время от времени, посылает мне Любовь, страстную, безграничную, абсурдную, непостижимую, необъяснимую, порой – безответную и жестокую. И тогда я с радостью прекращаю писать и начинаю тупо Любить! О! Глянь-ка, какие девочки! - встрепенулся я, словно сеттер, учуявший дичь или колбасу, - Пригласи их за наш столик! Ну, пожалуйста! Ну, ради «Комсомольской правды»…..
В помещение вошли две дамы, по едва уловимым антропологическим данным – мать и дочь. Я почему-то не способен на первый шаг к половому сближению. Этот первый шаг у меня всегда сразу срывается на второй, как в мазурке.
Сашка Ев. без всяких колебаний, словно под гипнозом женских чар, поднялся, подскочил к дамам, и, куртуазно поклонившись, что-то сказал, кивая на меня. Дамы, без всяких колебаний, направились ко мне. Я, без всяких колебаний: привстал и представился. Катя и Даша (та, что моложе), были общительны и веселы. Даша была юна, прыщава, безгруда, а тетушка Катя – кустодиевский типаж, полногрудая кормилица, купчиха, менеджер по продажам. Родственницами кровными они не являлись, а работали в женском зарубежном журнале, редакция которого была от нас через дорогу.
- Что ты им сказал? – спросил я Сашку Ев. когда дамы дружно отправились припудрить носы.
- Я сказал, что ты только что вернулся из Лондона, и у тебя год не было половых сношений.
- Молодец, - одобрил я невероятную изобретательность своего друга.
Мы с Сашкой Ев. изрядно их банкетировали, и оттого, так хорошо общались, что расставаться совсем не хотелось и я, без всяких колебаний, пригласил девчат поехать ко мне и продолжить общение на более высоком уровне. Девчата, безо всяких колебаний согласились. И недоверчивый Сашка Ев, тоже без всяких колебаний согласился. Мы взяли тачку и помчались ко мне, в Домодедово.
В Домодедово я снимал квартиру в Борисовском проезде, рядом с Борисовскими прудами. Эту квартиру мне сдавала за сущие гроши моя бывшая девушка Лена. Любовь нас накрыла в самый неподходящий момент, когда у меня в первом браке только что родился сын. Но любви не прикажешь. Я не мог в то время найти силы, чтобы порушить первичную ячейку общества. Нерешительный был. Такая, в общем, мексиканская драма была. Мотался в Москву и обратно, от нелюбимой, к любимой: нравственные мучения, искания, терзания, дерзания, страдания, таскания, ласкания. В конце концов, все кончилось благополучно: все остались живы. Наши пути разошлись. Лена вышла замуж, родила и развелась. Прошло лет пятнадцать, и мы вновь встретились, но, к этому времени, я превратился в очередного арендатора ее квартиры. Хотя это не исключало и чисто механических моментов ностальгической близости, когда она, в конце месяца, приезжала за мздой.
Приехав на место, мы с Сашкой Ев. набрали в круглосуточном магазине всяческих изысканных яств: салат оливье, нарезка копченой колбасы, сырок плавленый, шпроты, вина, водки и шоколадку, утеху девичьей добродетели. Мы не стали, словно матросы в таверне, драться на ножах из-за крошки Мэри, а цивилизованно решили вопрос распределения любви.
- Ты какую берешь? – спросил деликатно Сашка, когда мы пополам расплачивались за романтическую продуктовую корзину.
- Я – молоденькую, - ответил я, нисколько не колеблясь, и пояснил причину выбора, - я ее уже за руку в машине держал, гладил перси и целовал.
- Перси? Ты ничего не путаешь? Там же нет персей!
- Это детали….
- Что ж, аргумент веский, - согласился с легкой печалью мой друг, - но я бы тоже хотел молоденькую.
- Да я понимаю. – положив другу руку на плечо, ответил я, покусывая губу, - Только тут видишь, какая штука…
- Давай монетку бросим?
- Давай, без монетки. По-братски! Мне кажется, что у меня с ней – серьезно.
- Это совсем другой разговор! Поздравляю, брат!
Конечно, мои апартаменты не потрясли роскошью моих гостей. Ободранные обои, облупленная краска полов, журчащий унитаз с рыжими, ржавыми подтеками, потертая кушетка, диван-кровать, стоящий на стопках книг «Бхагават Гита» (до меня здесь жила община кришнаитов) Но для влюбленного сердца обстановка не имеет никакого значения. Я, как радушный хозяин, быстро накрыл стол, разлил вино по стаканам, включил No more Tears Оззи Осборна, и мы начали весело неистово веселиться. Я пел песни, читал стихи, пословицы и поговорки, танцевал джигу и жок, гарцевал, дам целовал, миловал. Но в час ночи стали стучать в стенку досужие, неуемные, завистливые соседи, и мы решили унять свои вокально-танцевальные порывы и разошлись по койкам. Ласкам, объятиям, соитиям не было конца. (Так получилось в эту ночь без конца!).
Утром я почувствовал, что влюблен в свою прыщавую Дашеньку. Настоящие мужчины знают, что зачастую так бывает: что утром ты глядеть без рвотных позывов не можешь на ту, которую еще вчера страстно обнимал, покрывал, топтал, миловал, обдавая ее ураганом вино-пиво-блево-водочных паров. А тут совсем другая история: я с утра накатил на старые дрожжи, и не мог оторваться от своей казуальной подружки. Она была красива уже одной своей задорной молодостью: черноглаза, глазаста, задаста, бедраста, неуклюжа и безгруда. Но любовь – очаровательно слепа! На работе, я целый день думал только о ней. Да и Дашка звонила мне через каждый час:
- Ты думаешь обо мне? И я о тебе. А что ты думаешь?
И что интересно: меня совсем не раздражали эти звонки. И сказал я своему коллеге Юрке Снегиреву (мы делили с ним один кабинет на двоих):
- Коллега, Юрий! Ты не мог бы погулять полчаса? Мне надо с важным информатором поговорить с глазу на глаз. Интервью взять…
- А-а-а-а! – хитро рассмеялся Юрка и погрозил мне пальцем, - Телку приведешь ибать! Не пойду я никуда. Не допущу в кабинете разнузданного разврата…
- Ну, очень надо! – взмолился я.
- Ладно, - вздохнув, как бы нехотя отрываясь от работы, сказал он, хотя уже час рассматривал женские перси и лядвеи в Интернете, - Давай тогда что ли, мне на пиво, и я сделаю вынужденный перерыв. Только ровно полчаса! Че ты мне дал, жлоб? На две кружки давай! Нефильтрованного! Нет! На три давай! Время пошло!
Я выписал Дашке пропуск и через десять минут мы, словно отрок и отроковица после года монастырского воздержания, уже упивались небесной, божественной природой радости соития в редакции "Комсомолки", на столе у Юрки, сбросив в пылу на пол все его бумаги, в то время, как он, попивая дармовое пивко, умилялся своему предпринимательскому дару.
А вечером, после работы, мы с Дашкой умчались в мой убогий сераль. И снова и снова сливались в единую, шевелящуюся, копошащуюся, кряхтящую, пыхтящую субстанцию, вцепившись друг в друга, словно сорвавшиеся с цепи Ромео и Джульетта, словно, хлебнувшие конского возбудителя Петрарка и Лаура, словно Отелло и Дездемона после долгой разлуки, словно обкурившиеся марихуаны Филимон и Бавкида, словно Адам и Ева сразу после осознания либидо.
Тогда я и предположить не мог, сколько чувственной радости, страданий и муки принесет мне эта страсть. Но это же прекрасно! Это же не физические муки, а, всего лишь, душевные продукты отходов жизнедеятельности Любви.
ГРЕЧЕСКИЕ СТРАДАНИЯ
1.
Всю неделю ездил на пожары. Сначала на водочные склады, потом на пожар в роддоме. Два пожара в один день! Я становлюсь певцом пожаров! Главный специалист, певец «красного петуха»! О! Боги! Как это скучно: писать о пожарах! Но бывает еще хлеще. Вчера ездил на бытовуху: старушка завела себе пятьдесят собак в квартире. Они лают, воняют, кусают, ссут, срут и спать не дают соседям. Пытались с участковым пробиться к ней, но бабушка, доморощенный самородок, кинолог не открыла нам. Уговаривали через дверь, стараясь перекричать лай из псарни. Бесполезно. Обещала собак спустить. Не верить ей у нас не было оснований.
- Ну что вот с ней делать? – беспомощно разводит руками участковый, - Не выселять же!
Но это что! По сравнению с тем, что мой друг и начальник, креативный Витя Шуткевич оправил меня на Плешку ( в парке, где собраются пидорасы) чтобы я сделал оттуда репортаж! Я, хряпнув для куража вискаря, покорно сходил на «Плешку» (парк у памятника героям Плевны). Там естественно, меня, как новенького, сразу стали «клеить» обходительные, интернациональные старжилы, ветераны Плешки. Я, словно следак, подробно расспрашивал пристающих московских содомитов обо всех тайнах, секретах, скандалах, разоблачениях и тонкостях этого демократического, европейского движения. Мне даже предлагали деньги!!!! Неужели я настолько Прекрасен? В панике, в страхе и в отчаянии бежал я от центра противоестественного, бесчеловечного разврата.
А тут еще, у входа в метро ко мне подошел худосочный малый в морском бушлате и сказал таинственным, интимным полушепотом:
- Брат! Товар интересует?
- Какой?
- Есть все. Колеса. Трава мазовая. Таджикистан. Кокос.
Да. Похоже, Москва сильно изменила мой облик. И не в лучшую сторону. Только что, возле Плешки меня атаковали бесстрашные, уверенные в своей неотразимости, пидорасы, возле метро, наркодиллеры приняли за «своего». На прошлой неделе, возле «Пяторочки» два изнуренных борьбой с алкоголизмом, потрепанных персонажа с картин Босха-старшего, пригласили меня третьим участником на скромный банкет. Я стал похож на всех асоциальных, маргинальных элементов, вместе взятых. Надо срочно менять стилиста.
- Надеюсь, до постели дело не дошло? – с напускной, отеческой строгостью спросил Шутя, прочитав материал об обитателях Плешки, - Что-то, ты как-то по доброму, по братски, их коришь... Или мне показалось?
- Тебе смешно. А я пережил разочарование в человечестве, и в высоких идеалах. Надеюсь, такие задания не станут доброй традицией.
Если бы не череда целомудренных, чарующих, мимолетных флиртов в «Комсомолке» я бы сошел с ума от идиотизма московского быта. В нашем отделе работает совсем юная девочка, стажер из Краснодарского края. Ей 18. Она упорная и целеустремленная, как многие современные девочки. Однажды я пригласил ее в прокуренную забегаловку подле метро. Выпили. Закусили беляшом. (В смысле – я выпил!) Там вдруг наши руки, губы, ланиты и встретились.
- Если мы поженимся, - задумчиво сказал она, жуя беляш, - то через 10 лет мне будет 28, а тебе 57. Ты уже будешь ни на что не годен...
Во как! Я как-то пока ишшо не думал жениться, и предложения такого даже в уме не держал, но подумал: какие все-таки девочки – дальновидные. Я так далеко не заглядывал. Я думал только о предстоящей ночи….
Однажды она позвонила рано утром:
- Ты мне сегодня приснился. Если бы ты знал – как? Ты б возгордился!
- Хорошие стихи. Но, как? Как приснился я тебе? Ну, расскажи! Ну, пожалуйста!
- Не скажу! Я и так возбуждена! У меня же гормоны играют!
На следующий день она подошла ко мне в коридоре «Комсомолки» и потупясь, переминаясь с ноги на ногу, словно двоечница Не выучившая стишок, сказала вдруг низким голосом:
- Ты это…. Давай не будем больше…. Останемся друзьями! Не обижайся! Я так не могу….
ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ
Останемся друзьями! А возможно ли это: оставаться друзьями с человеком, у которого есть йони и перси?
Как показывает мой скромный опыт: очень даже может быть! Я в своей жизни больше дружился с девчонками, потому что это удобно: она и друг, и в то же время ее можно пользовать (как пользователь и как программист)! На примере своей жизни убедился, что с женщиной можно дружить и даже поверять ей свои некоторые тайны. Можно с ней болтать как с подружкой, играть в футбол, бухать и кувыркаться на природе. Ну, а потом – в койку, как логичное завершение дружеского дня.
В университете, будучи студентом вольных нравов, волочился как-то я, господа, за одной девицею с факультета иностранных языков. Страдал об ней, ночей не спал. Сколько слез в подушку было пролито, сколько бутылок портвейна выпито, сколько плавленных сырков съедено, и сигарет «Шипка» выкурено по 20 копеек за пачку! А надо сказать, что в это самое время со мной иногда делила ложе другая дама с того же факультета. Менее красивая, угреватая, очкастая, нескладная, плоскогрудая с тяжелой поступью командора (размер ноги – 42) В общем – друг, да и только. И вот одной прекрасной ночью, за бутылочкой портвейна поведал я ей как-то свою боль.
- Без проблем, Санек! – сказала мне моя подружка. – Я все устрою! Я проведу такую психологическую обработку, что уже завтра она будет тебя умолять на коленях о сатисфакции!
И что вы думаете – через пару дней, кто-то приоткрыв двери аудитории сказал женским котральто:
- Мешкова в деканат!
- Иди! – сказал с сожалением доцент Кройчик.
Я вышел. Передо мной стояла Она! Да! Та самая, которая бесстыдно являлась ко мне в моих грезах без трусов и без лифчика!
- Ты что больше хочешь, слушать тупую лекцию или пойти со мной погулять? – спросила она.
О! Нет! И это говорит мне, та-та-та самая, самая, неприступная Богиня??? Она сама вызвала меня с лекции, приказала бросать учебу и позвала окунуться в пучину любви! Моя половая подружка напела ей такие легенды обо мне: и что я сгораю от любви к ней, и что я в постели ураган! В общем, все, что я сам бы постеснялся сказать даме своего сердца, опасаясь гиперболизации. После такого успеха, моя друг-подружка стала постоянно исполнять роль эдакой персональной сводницы. Не у каждого студента была своя персональная сводница, а у меня была. Я указывал ей на понравившийся объект, и Лена начинала действовать. Ей уже и самой было это интересно, она чувствовала себя разведчицей засланной в тыл врага со специальным заданием – расколоть врага, завербовать его в наши ряды, поклонников веселых оргазмов. Это же была наша честная и чистая игра. Мы никого не обманывали, мы дарили всем радость любви и горечь расставаний. Какая же студенческая юность без этих прекрасных компонентов?!!!
- Тебе вон та нравится? – спрашивала она меня на перемене, указывая на смуглянку-вьетнамку.
А тогда мне нравились все. Абсолютно все студентки являлись ко мне в моих грезах без трусов, словно рачительно экономили на трусах. Разумеется, я поощрял свою персональную сводницу, своего друга, в силу своих (и не только своих) гормональных возможностей. У меня же не каждый день были прекрасные неприступные девы.
Но иногда и я ей делал подобные подарки. Я спрашивал ее: Хочешь сказочного принца сегодня?» « О! Да! И завтра хочу, и послезавтра!» отвечала она. Тогда я шел к кому-то из друзей и спрашивал: «Хочешь сегодня даму на ночь почти бесплатно?»
У друга загорались глаза: «Конечно, хочу! А что значит ПОЧТИ бесплатно?»
- Это значит, - отвечал я, - что с тебя бутылка коньяка!
Все стороны были довольны.
Такая вот была у нас дружба. Нас было водой не разлить. С Ленкой можно было и выпить и пыхнуть, и в постели она была весьма проворна и старательна. Разве мужчина могут подарить себе такую дружбу? Хотя, конечно, некоторые, некоторым дарят. Но это не совсем мужчины.
Была другая дружба. Одна девочка повадилась ходить ко мне в гости: придет, посидит, чайку с баранками попьет, и уходит.
- Что же ты тогда ходишь? – спрашиваю я.
- Да мне, в общем-то, ничего и не надо! – отвечает. – Фригидная я. Нет у меня интереса к этому делу! Мне просто интересно с тобой поболтать.
Тогда я сказал, что поскольку я не фригидный, мне жаль тратить время на бессмысленные посиделки. Этот аргумент убедил ее в пользу некоторых уступок, которые меня устроили. И мы стали теперь проводить время в беседах, которые заканчивались, как и положено в смешанных компаниях, постелью. Страсти меж нами никакой не было, но появилась привычка. Ко мне приходили другие дамы, но эту, фригидную, такое положение дел нисколько не удручало. Мы стали с ней просто друзьями. Делились наболевшим, радостью и печалью. Ни в какие театры, в концерты, никуда с ней мы не ходили. Она ничего не требовала, никаких ресторанов. Друг, в общем! Вот это друг! Мы с ней дружили лет пять и сейчас дружим. И будем дружить, потому что наши отношения чисты, ровны, и бескорыстны, каковой и должна быть настоящая дружба между мужиком и бабою.
- Бескорыстны? - возвопят женские читательские массы, если они существуют в природе, - Да ты же ее, гад, пользуешь!
- Да, - соглашусь я, отчасти – но я делаю это из медицинской целесообразности, поскольку это необходимо и для моего и для ее здоровья, пусть она даже и фригидная. Я гоняю таким образом кровь из ее малого таза, в большой таз и обратно.
В данном случае, дружба стоит еще и на страже нашего здоровья!
Да здравствует дружба между мужчиной и женщиной, между девушкой и парнем, между старичком и старушкой, между старичком и девочкой, между двумя старушками! Ура!
ЕСЛИ ЛЮБИШЬ ТЫ СТРИПТИЗ - ПОЕЗЖАЙ СКОРЕЙ В КРУИЗ!
Я сидел в кресле, в незнакомом патио и пил крепкий, зловонный мате. Такой крепкий, что внутри моей плоти пылал невидимый огонь. В мутном пространстве, в сиреневом мареве, вокруг меня покачивались сосны, пальмы и какие-то странные полупрозрачные фигуры. Меня изрядно пучило. Газы вот-вот норовили вырваться из живота моего, как пленники, почуявшие приближение долгожданной свободы. Но я не мог выпустить этих замученных пленников именно сейчас. Напротив меня в кресле сидела прекрасная женщина, двадцати лет, в малиновой накидке, с покрытой воздушным, тончайшим шарфом головой. От нее исходило голубоватое сияние и таяло в туманной дымке за ее спиной. Карие очи ее были исполнены какой-то вселенской, непостижимой мудрости. Черные пряди волос выглядывали из-под шарфа. Она смотрела на меня с непонятным мне осуждением. Я никак не мог вспомнить, откуда я знаю эту женщину. Мы, несомненно, были знакомы. (А чего бы нам сидеть за одним столиком?) И совсем недавно произошло нечто, что заставляет ее смотреть на меня с укором, а меня прятать смущенный взор.
- Зябко, - сказал я, - Great mope absorb me now. I don’t know – why!
- You try to braze me… - не то просила, не то - декларировала женщина вчерашним голосом и добавила по-русски:
- Кого-то придется уволить, поскольку визу в Чили не выдали.
- Но Я, ёпть, честно заполнил таможенную декларацию… - невнятно оправдывался я.
Я чувствую, как кто-то целует меня в затылок, но боюсь повернуться. Неведомая сила сковала мои члены.
- Заплати за квартиру и отдай ботинки в ремонт…
- Мне легче новые купить.
- Ой! Только не корчи из себя олигарха. Ты еще вчера бутылки сдавал в приемный пункт, чтобы водки себе купить, и носки прохудившиеся отдавал матушке штопать….
- It’s not likes me? When my Cock fool about in my briefs!
Кто-то звонит мне по телефону 790 5657895 и молчит. Но точно знаю: это звонят офицерские жены. Леня Репин бесцельно ходит по этажу редакции. Ему нечего писать. У него отняли главную тему – старинные московские улочки. Следом за ним идет унылый Би Би Кинг и раздает всем встречным медиаторы. Медиатору сыпятся у него из карманов и точат в ушах. Еще Пифагор знал в свое время, что у Бога нельзя просить ничего для себя, потому что никто, кроме Бога, не знает, что есть Благо для тебя? Когда-то я умолял Всевышнего, чтобы он вернул мне мою жену. А сейчас я с ужасом представляю себе ту серую жизнь, что ожидала меня с ней: унылый быт, борьба за выживание, ссоры, безобразные склоки, алогичная нужда, и попытки уйти от суровой реальности в алкогольное пространство… Я выпил еще одну стопку абсента и светильник моего разума стал угасать, но фантазия может насытиться и в темноте, сталкиваясь в неожиданными предметами и явлениями, поглощая их вакуумом своего нутра. Женщина потянулась за бокалом, но неловким движением столкнула его со стола. Я мгновенно, словно опытный ниндзя, среагировал, и ловко подхватил его на лету. НО!!!! О, ужас! О, срам! Dreck! Я, сосредоточившись на спасении бокала, совсем забыл о коварстве затаившегося утреннего метеоризма! Страшный, беспощадный, словно ураган Метью, взрыв вырвавшихся пленных газов потряс грохотом и черным дымом пространство на пять миль вокруг! Покачнулись верхушки сосен и пальм! Мгновенно завяли араукарии на клумбе возле статуи Андромеды. В океане поднялся уровень воды и сдохли дельфины. Взмыла с криком черным облаком в небеса испуганная стая удодов, зябликов и дятлов. Женщина, вскрикнув тонким, божественным голосом, в испуге закрыла лицо руками. И в этот момент я узнал ее. Краска стыда бросилась мне в лицо! Такого страшного Смущения я не испытывал еще никогда в жизни. У меня в жизни было много ситуаций, которые заставляли меня краснеть. Но подобного Позора не было никогда! Я готов был провалиться в Тартар! И Я честно пытался это сделать, собрав в кулак все силы, данные мне Создателем. Но даже Тартар отказался принимать меня. Земля не разверзлась подо мною. Ведь Я, первый из смертных, совершил невероятный, неповторимый грех бесчестия: Я срамно перданул в присутствии Богородицы!
Болезненный тычок в спину вернул меня на Землю.
- Ты что, совсем уже охуел? – услышал я гневный, полицейский окрик Дашки, - Ты уже совсем меня за человека не считаешь? Что ты себе позволяешь, писатель ***в?
Кто я? Для чего мы пришли на эту планету? Я дома? О! Как прекрасно! Я на Земле! Я у себя дома! Я – живой! И мне уже не так стыдно! Ведь свидетелем моего позора оказалась всего лишь Земная блудница.
- Доброе утро! Это Ангел вылетел из меня! – с чарующей, блуждающей улыбкой, пояснил я со знанием дела, радуясь, словно дембель, возвращению из Другой Реальности, - Они всегда в это время покидают меня!
- Фу! Вонючка! Сам ты, Ангел, - уже мягче сказала она. Простила!
За завтраком Даша задумчиво ковыряет ложкой фрикадельку и мрачно буробит:
- О! Браво! Ты фрикадельки скрупулезно положил ровно по две штуки?!! Долго отсчитывал? Ну, правильно. Кто я такая? Просто - писательская ****ь…. Зачем ей фрикадельки? Так, Саш?
О! Меня повысили в звании! Писательская ****ь? Это кто тут писатель? Я, что ли? Ну, не свинья? Я едва сдержался, чтобы не вылить ей суп с фрикадельками на голову! Пока она долгими, томительными часами мылась в ванной, Я, словно Золушок, старательно, не щадя сил своих, сотворил завтрак, сервировал стол, налил бокалы утреннего вина, а она, вот так вот…. Эх, баба! Пришла в гости, сожри все с благодарностью и смирением и растворись во Вселенной! Что за натура? А я еще хотел взять ее на постоянное жительство. Неужели это - жалкая месть за утренний, нечаянный Вселенский Пук?
- Я же для тебя только дырочка? Так? Дырочка ходячая, которую можно вызвать, как дешевую проститутку в любое время. И она прибежит, ночь, вьюга, метель, война….
- ….Враг на подступах к Москве, у Волоколамска, - подсказал я.
- По хую! Дырочка собралась и прибежала! Куда хотите, Барин? В жопу? В ****у? В рот?...
- А ты? Ты сама, разве не получаешь удовольствия от нашего сумасшедшего соития, от моей филигранной техники ебли, подобная танцевальной, конкурсной программе фигуриста Плющенко? – кричу я про себя, - Не ты ли кадаешься на меня, аки, обкурившийся суккуб, лезешь проворными руками в лоно мое? Теребишь неистово и больно мою изнуренную плоть?! Секс необходим нам двоим в равной мере, для здоровья и самоутверждения! – продолжаю кричать я в душе, метафизически стучать по столу кулаком, так что разлетаются в стороны тарелки с вяленным шакалом, яйца дроздов всмятку, рагу из лабрадора в сметанном соусе, бульон из конского ***, компот из опарышей….
По Канту – человек изначально зол. Я каждое утро, перед иконой, – усилием своей и божьей Воли, простить Зло, причиненное мне, убить память о нем, заставляю себя быть добрым и милосердным. Я давно уже вывел для себя магическую защиту от вторжения негативного потока: Настоящий мудрец никогда не спорит с больными и несчастными. Да и со здоровыми и счастливыми никогда не спорит. Он просто говорит им очень тихо, чтобы они не слышали: «*** с вами и с вашим мнением!»
- Нате! Вот вам все мои дырочки? А, может, просто – подрочить, и кончить в руку? Давайте! Я же просто – ****ь! Санек! Ты – говнюк и эгоист! Тебе лишь бы куда-нибудь вставить свой писюн. Ты только *** свой любишь! Кстати, ты, как ёбарь - полное говно! Как я тебя ненавижу! Так живи же со своим хуем, говнюк хуев!
Тут она театрально и опереточно вскакивает, словно взбесившаяся Сара Бернар, как Эйседора Дункан опрокинув табурет, нервически, с силой швыряет ложку на пол, отчего та испуганной, обиженной кошкой подскочила и улетела навсегда за газовую плиту. Хлопнула с грохотом захлопнувшаяся входная дверь, отчего содрогнулся наш четырехэтажный дом. Верю! Изумительная, драматургически выстроенная, сцена! Посыпалась штукатурка со стен. Завыли сигнальные сирены за окном. Страдальчески, словно от приступа геморроя, исказился лик постового гаишника стоявшего возле остановки автобуса. За стеной испуганно взревел ребенок.
Дашка больна. У нее набор всевозможных болезней, включая аллергию, астму, язву желудка, кандидоз, синдром Кандинского, аритмию, прыщи, маниакально-депрессивный синдром, и психоз. Она пригоршнями глотает таблетки, ходит в больницу на уколы, и срывает свою ненависть к жестокой, несправедливой Судьбе на мне, очаровательном, невинном, пьяном Ангеле.
Мне впору в отчаянии броситься на койку и зареветь, уткнувшись в подушку, но….
Неожиданно позвонила секретарша Анечка из приемной Сунгоркина. Сказала, что меня желает срочно видеть Сунгоркин. О! Боги! Как это всегда меня пугает! Ведь это может означать, что ты где-то накосячил, кого-то в материале оскорбил, что-то напутал, подставил редакцию на бабки.
Владимир Николаевич Сунгоркин пил чай, закусывал бутербродом с салями, и, судя по тому, что не плеснул мне с порога в лицо кипятком, пребывал в благодушном расположении духа.
- Садись. Бутерброд хочешь? Какой-то ты опухший. Не выспался? Похмелье? Неважно. У меня к тебе несколько неожиданное предложение: Надо съездить в Круиз. Франция, Греция, Италия…. Сможешь?
Дыхание мое перехватило. Не прошеные слезы радости, удивления, просветления были готовы вот-вот брызнуть из прекрасных глаз моих. Да я…
- Право, я не знаю… Это так неожиданно…
- …. Там на корабле будет проходить очень красивый Международный конкурс красоты «Мисс Пресса». От нас едет Анечка Ерошева . Поспособствуй, чтобы она стала первой! Опиши все в своем ироничном стиле. Согласен?
Согласен ли я? Давненько не был я в круизе в этой жизни! Никогда не был!
- А может быть, есть смысл, кроме описания конкурса, высадиться где-нибудь на Сицилии и написать про сицилийскую мафию? – соскочила мысль с языка моего. Меня несло.
- Делай что хочешь, лишь бы было интересно и смешно, - ответил безразлично Босс.
Да! Иногда судьба неожиданно подбрасывает тебе не только понос, похмелье, ярость случайной подружки, неуместную вялость уда, разлуку, предательство, болезнь, но и делает приятные сюрпризы: деньги, вино, дек-пот, секс, круиз. В честь такой новости, наутро я пробежал 10 километров вдоль Борисовских прудов, позанимался сосиской на турнике, покорячился гамадрилом на брусьях, побоксировал Джо Фрезером на спортивной площадке в парке. Потом сходил Святым Антонием в церковь. Поставил свечки всем своим друзьям, ушедшим в другие Миры, и наблюдающим за мной сверху. Эх! Жизнь! Спасибо, Создатель. Я знал, что мое терпение будет вознаграждено и вот почему.
Моя этическая община – это моя любимая газета - «Комсомольская правда». Она, как и все СМИ погрязла во лжи. Думаете, я этого не вижу? Увы, ложь, или назовем это мягко – лукавство, это удел всех СМИ. Каждое независимое СМИ отражает интересы определенных групп, которые питают его идеями, мыслями, темами и деньгами. Я очень стараюсь не погрязть во лжи, насколько мне позволяет моя профессия и специализация. И поскольку я далек от политики, экономики, и права, и пишу «развлекаловку» и светские «смехуечки», то мне это удается на славу, хотя, как часть этой общины, я такой же потребитель общего пирога. И в этом есть мое лукавство перед собой и Богом.
Почему я не Восстану, как один, против Лжи и Лицемерия своего родного и любимого СМИ? Потому что и моя матушка обманывала меня, рассказывая сказки о Дедушке Морозе и о Добром Боге. Я точно знаю, что своей правдой я не в силах что либо исправить, но насрать себе в изысканное блюдо благоденствия, по дурости, могу запросто. Но не буду. Любая газета или ТВ-канал это модель церкви. Каждая церковь призывает в свой приход прихожан. Разница между чукотским шаманом и европейским прелатом незначительна: в бубне и тонзуре. От прихожан зависит материальное и социальное благополучие церкви, прихода. Каждый прихожанин даст копеечку в копилочку на рекламу – голому СМИ – рубаха.
Каждый из нас льстит себя надеждою, что Создатель сделает нас счастливыми без того, чтобы мы потрудились стать лучше. Надо только сходить в церковь, дать на лапу Богу и все будет ништяк. Речь идет о сделке. Мы ему бабла и молитву – он нам Благо и счастье.
Совесть это страх, направленный на самого себя. Ты сделал нечаянную или умышленную мерзость и никто не видел? Да нет. Видел Некто, кто сидит в тебе и не даст тебе спокойно спать, пока у тебя есть время исправить свой косяк! Этого свидетеля нельзя купить, уговорить или убрать. Но его можно задобрить только Поступком, Подвигом, Добром.
КРАСОТЫ, КАК И ВИСКИ, МНОГО НЕ БЫВАЕТ!
«Ложь, во имя ебли, является невинным лукавством, театральным фарсом, прекрасной мистерией, искусством».
(Лукиан Родосский, философ, поэт, драматург, блудодей. 3 век до н. э.)
«Хочешь бабой обладать – надо ей чего-то дать!»
(Терпсихор А. Ундыхью, практикующий проктолог, г. Агалык).
Как я понял, после холода, голода, унижения, бездомья, ангины и унизительного воздержания, пережитых мною в Британии, Сунгоркин, потрясенный суровостью испытаний, выпавших на мою долю, в туманном Альбионе, великодушно решил меня вознаградить за страдания. Видимо, интуитивно догадываясь о моей неистребимой любви к Прекрасному, он отправил меня освещать ежегодный конкурс «Мисс Пресса», который происходил по традиции на круизном теплоходе.
Я только что, в очередной раз, примерил на себя жизнь бомжа. Уныло, некрасиво, вонюче, грязно, тревожно. Но я оставался собою: спокойным, ровным оптимистом. Но, как я себя поведу в условиях буржуазного изобилия – билась изнутри, об стенки черепа тревожная мысль. Не испугаюсь ли? Не спасую ли перед обильным столом и красивыми женщинами?
Собственно конкурс для меня начался задолго до круиза. Я познакомился с одной из его участниц на выставке нижнего женского белья. (Не уверен до конца, существует ли верхнее женское белье?) Вдоволь насмотревшись белья, мы с моей новой знакомой отправились немного подружить. Дружились в одном в баре, потом в другом. И между вторым и седьмым поцелуем, я так ненавязчиво, без всякой задней мысли (у меня мысли только передние!) предлагаю ей продолжить наш саммит непосредственно у меня дома.
– Хитрый какой! – сказала она, убирая со своих персей мои нетерпеливые, непокорные ручищи. – Ты же об этом потом напишешь!
До сих пор не могу прийти в себя от ее невероятной проницательности.
А через два дня, предварительно купив себе новую испанскую гитару, чтобы, используя свои незаурядные, на мой пристрастный взгляд, музыкальные способности, зарабатывать в дороге на пропитание и питие, я приехал в Сочи и взошел на палубу теплохода " Асседо" в городе Сочи. "Асседо" – значит "Одесса" только задом наперед. Почему - наоборот, загадка!
Сложив свои нехитрые пожитки в каюте, я ввечор вышел на палубу. Там я увидел одну из участниц конкурса, одиноко курившую у борта, и задумчиво глядящую в синие воды Черного моря.
– Позвольте представиться: Мешков. Александр Мешков! – сказал я, щелкнув голыми пятками, и добавил со значением: – Член жюри!
– Что вы говорите? – всплеснула она в удивлении руками, заинтересованно глядя на меня. – Вы уже седьмой, нет, восьмой член жюри, с которым я сегодня знакомлюсь. Здесь весьма высокая концентрация членов жюри.
– Вы с ними поосторожнее, – предупредил я ее, таинственно оглянувшись по сторонам. – Тут много контрафактных членов жюри, разных проходимцев и самозванцев, которые нарочно выдают себя за членов жюри, чтобы таким образом получить ваше расположение и овладеть вами.
– Какой ужас! Спасибо вам! – с чувством пожала она мне руку. – А я-то, как дура, всем верю. Чуть было уже не отдалась.
– К сожалению, в нашей суровой действительности еще встречаются непорядочные члены. Но со мной вы будете в полной безопасности! Пойдемте быстрее ко мне в каюту!
– Э! Нет, приятель! – сказал она строго, убирая мои руки со своего стана. – Первым делом – победа на конкурсе!
Потом, много позже, я на всякий случай поочередно предложил спуститься ко мне в каюту еще двум участницам конкурса "Мисс Пресса", потом пассажиркам первого, второго и третьего класса, потом официанткам и даже женщинам, убирающим номера. Правда, никто ко мне так и не спустился. Но я не особо огорчился, потому что у меня впереди была целая вечность. Там, правда, кроме красавиц, были еще толстые, страшные бабы и старушки. Так вот, их я к себе не приглашал!
Самое интересное, что не я один был такой умный. Всю сильную половину пассажиров и команды корабля буквально лихорадило от обилия красоты и обаяния. Все мужчины в различных формах предлагали себя участницам конкурса. Но девушки были тверды как кремни и холодны, как лед.
Один великий российский певец (я без иронии говорю: как певец он велик!), на букву Г, реальный член жюри конкурса Красоты, стоя рядом со мной, провожая блудливым взглядом будущих Мисс Пресса, шумной стайкой идущих на репетицию в музыкальный салон, вздохнув, сказал с сожалением:
– Надо же! Я взял с собой только десять презервативов. Думаю, что этого будет мало.
– Не боись! – хотелось успокоить мне артиста. – Целы будут твои презервативы! Поверь моему горькому опыту! Я взял один, да и то, оказалось, много! Даже слишком!
Правда, немного спустя, озабоченные мужики успокоились, сели играть в покер и пить вино. И даже в пиратов играли. Сублимация называется.
ПЕСНЯ ДЛЯ ПАПЫ
"Музыканта можно убить, чем попало, но мелодию, только мелодией."
Станислав Ежи Лец, Польша.
Девушек на корабле была тьма, войско несметное, готовое подмять тебя, лишить воли и подчинить себе. На каждого мужчину, примерно, по пять особ. Все они были невероятно красивы, ногасты, персясты, задасты, и задорны! Для того, чтобы это осознать, даже не надо было прибегать к алкоголизации разума. Обстановка круиза, (музыка, море, солнце, вино, бассейн, сауна, свобода, равенство, счастье), располагала к флирту, песням, танцам, любви, соитию, веселью, пьянству и адюльтеру.
Мне досталась каюта на двоих с компанейским, но женатым, пареньком Андрюшей, верным и любящим мужем, талантливым журналистом из Калининграда. Он постоянно звонил своей молодой жене и виновато признавался в любви.
- Да какие тут бабы? Откуда? Они страшные! Мы тут с Сашкой в спортзал и бассейн ходим…. Да не снимаем мы баб! Скажи ей! (сует трубку)
- Да! Привет! Я – Мешков. Мы тут только с Андрюшкой дружим. В шахматы играем, в теннис… Штангой занимаемся! Андрюха! Подай-ка мне вон ту штангу! Ага! Вот так! ОХ! Бля! Тяжелая! Навесь-ка мне еще три блина по сто килограммов! Нет! Я не гей! Не пьем! Только свежевыжатый сок!
В спортзале мы били только однажды. Но в последующие дни мы предпочитали проводить время в баре или в бассейне. Иногда он, по моей просьбе, уходил в никуда погулять по бару, оставляя мне каюту на часок другой, для сладких утех с прекрасными феями. А иногда я, после дискотеки, на цыпочках, еле дыша, возвращался в каюту с бухой танцовщицей, когда он уже сладко спал, обнимая в своих сладких снах далекую молодую жену.
- Ой! Что это мы пьем? – всплеснуло руками то ли виденье, то ли незнакомка, кудрявая, чернявая дочь Сиона, столкнувшись со мной в тесном коридоре, уставившись на слегка початую бутылку вина в моих руках, когда я, однажды ночью, возвращался навеселе из бара. Она уверенно взяла бутылку из моих рук и прочитала:
- Шар-до-нэ-э-э-э!
- Это вам! – как истинный джентльмен сказал я. Мы пошли к ней в каюту за бокалом, и, в перерывах между соитиями, допили бутылку. Эта случайная Эсфирь, журналистка «Желтой газеты» станет моим другом, покорным, непритязательным, неприхотливым, нетребовательным, уютным, партнером на многие годы. Она, как и многие самаритянки, была невероятно практична. Чайный пакетик заваривала дважды. С ужина приносила в свою каюту всякие вкусняшки. Конфетами, печеньками, вафлями был забит ее рюкзак.
- Можно я не буду сейчас подмываться, чтобы смазка на утро осталась?
(Она, как хороший механик, заботилась о своем подвижном механизме и рассчитывала на утренний ремейк вечернего экшена).
У меня была еще задача-максимум, я готовил смешные номера к конкурсу для представительницы «Комсомольской правды», красавицы Анечки Ерошевой. Мы садились с ней в бар, пили вино, и сочиняли частушки, монологи, афоризмы, эклоги, эпиталамы для выступления. И что вы думаете? Мы с ней победили! Анечке досталась корона «Мисс Пресса!». Так что, не зря я был отправлен в это невероятно трудное для печени путешествие.
Причалили мы как-то в Италии. В порту Чивиттовекиа меня задержали карабинеры, заподозрив во мне наркомана. Но я их не осуждаю и не предаю анафеме, потому что круиз сделал свое дело и я стал похож на бездомного, асоциального элемента. Хотя я и без круиза был на него похож. Но, убедившись в том, что я всего лишь, навсего – безобидный, беспробудный пьяница, полицейские успокоились и отпустили меня восвояси.
И пошел я в Ватикан. Иду к площади святого Петра, вижу падре в красной шапочке идет.
– Здравствуйте, падре, – говорю. – Вы, случаем, не из Ватикана?
– Нет. – отвечает мне падре, – Я из Коста-Рики! А в Ватикан на католический конгресс приехал.
– Хорошая страна, Коста-Рика! – говорю я падре, что бы ему было приятно. - Скажите мне, падре: а песни петь – это грех?
– Нет, сын мой! – ответил мне падре.– Песни даже птицы поют.
– Спасибо, падре! – ответил я с чувством. – Вы меня успокоили.
А все дело в том, что я давно для себя решил, что когда приду в Рим, обязательно приду в Ватикан и спою хорошую песню для Папы Римского. Такая была у меня мечта. Папа услышит мой голос, выйдет на свой балкон и спросит:
– Братья! Кто это там так сладко поет?
– Да это так, вы его не знаете. Брат, Мешков, из Москвы. – ответит ему брат- референт.
– А ну-ка, братья, приведите его ко мне!
И когда меня пригласят к нему, он предложит мне должность главного кантора. Так я неожиданно для себя и особенно для других стану кантором. Папа будет называть меня по-простому – "Сашкою", а я его – Папой.
И вот прихожу я в Ватикан, прихожу на площадь святого Петра, сажусь напротив собора, вытаскиваю из чехла гитару и тут задумываюсь: Что петь Папе? Песен-то много. Какие он песни любит? Надо, ведь, спеть такую, которая отражала бы всю широту мощь русской души. И чтобы без мата! В конце концов, перебрав в умище с десяток песен, решил я спеть старинный русский романс "Очи черные". Ударил по струнам и запел во всю свою луженую глотку. Душевно так и громко. Всю вековую печаль, страсть, удаль русского народа вложил я в свою песню. Народы вокруг меня кучкуются туристы, итальянцы, и среди них – итальянские полицейские. О чем-то шепчутся по-своему, а подойти, видимо, стесняются. Ну, думаю, Папа прислал за мной. Допел я песню, и тут сразу один наиболее решительный полицейский из кучки подходит ко мне и очень вежливо предлагает мне найти другое место для концерта. Ну, я не стал спорить. Главное ведь, то, что я песню успел до конца допеть, как тот, юный барабанщик из пионерской песни. И пусть я не стал кантором. Не в этом суть. Главное, я воплотил свою мечту – спел песню для Папы. И поскольку, меня не арестовали, то я до сих пор убежден, что спеть на Площади Святого Петра, никакой не грех. Я же пел не наживы для, а для услады людей.
А потом я упаковал свою гитару, не стал спорить с полицией и пошел в собор святого Петра. А меня туда не пускают:
– А ты там петь будешь! – говорят с подозрением.
– Да не буду! – успокаиваю я полицию. – Я уже свою программу выполнил.
Но они не верят. Пришлось мне идти на компромисс со своей совестью, перелазить через ограждение и самостоятельно искать собственный путь в собор.
В соборе я вел себя кротко, смиренно и даже попросил прощения у Бога за песню. Хотя сама по себе песня большим грехом не является, особенно, когда ее поют из благих, добрых побуждений.
МЕШОК ВРАЗВАЛОЧКУ СОШЕЛ НА БЕРЕГ…
"Разлука должна быть внезапной""
Бенджамин Дизраэли
Я чувствовал себя не очень уютно на высокой политической трибуне, установленной на сцене, на площади Ленина. Я вообще, неважный оратор и избегаю публичной риторики, дебатов. Меня иногда приглашают на ток-шоу. Но, как правило, я выгляжу там весьма бледно и невыразительно. Люди кругом орут, что-то доказывают. А я теряюсь от такого напора эмоций. Да и вообще, не люблю кому-то, чего-то доказывать. У каждого из людей есть своя Правда. И для каждого, она – единственная! Даже, если человек пользуется чужой Правдой, он вкладывает в нее свой смысл. Это как, если вы с****или лисий малахай, то вы все равно наполняете его своей головой!
Но сегодня надо выступить. Меня попросили. Моего Слова ждут! Да и сам я, если честно, давно хотел высказать, что накипело на душе. Я смутно видел лица под собой, внизу, на площади. Люди, россияне, граждане, господа, митингующие, простестующие, оппозиционирующие, волнами покачивались до самого горизонта, единой, однородной массой России.
- Давай, Санек! – советует мне негромко, стоящий рядом советник Димка Песков, - Задвинь им речугу, как ты можешь! Они ждут!
- Как договорились? – утоняю я.
- Да, Саша! – отвечает Песков сурово, - У тебя десять минут! Ты должен зажечь! Жги!
Я прокашлялся, пододвинул к себе микрофон, еще раз окинул безбрежное море российских голов: таких родных, улыбающихся, приветливых, счастливых, довольных, и ждущих от меня Правды, Правды и только Правды!
- Россияне! - сказал я неожиданным высоким сопрано. Что за черт? Откуда – сопрано? Гулом и шквалом аплодисментов встретила широкая общественность мое слово. Я еще раз прокашлялся и сказал уже баритоном:
- Друзья! Соратники! Наступил главный День в истории нашей страны, когда мы должны забыть распри и раздоры, и объединиться перед внутренней угрозой, стремительно разрастающейся, словно метастазы страшного недуга. Мы больны! Мы больны болезнью, именуемой – Рабством! Мы, словно козлы отпущения, покорно идем на бойню.
Сбоку я вижу, как советник одобрительно показывает мне большой палец: знак восхищения. Кстати, в древнем Урарту, в знак одобрения показывали срамной уд. Чем больше уд – тем выше уровень одобрения.
- Нас, наших сыновей гонят на бойню! На войну, развязанную, не по нашей воле, на чужой земле. Сегодня нас гонят на войну, проливать кровь за чужие идеалы, за чужие деньги, нефть, золото. Сегодня наши Правители, Самодержцы, Слуги Народа, запретили продажу спиртного после 7 часов, запретили порно-сайты. Уже похмелиться утром – стало для нас проблемой! Сами-то они похмеляются в любое время! Они до сих пор преследуют проституцию, нарушая наше святое право на еблю! А завтра они – запретят Онанизм! Да! Онанизм! Это самое великое завоевание мировой демократии! Уже внесен на рассмотрение в Государственную Думу закон о мерах по борьбе с онанизмом, о уголовной ответственности за рукоблудие! Это означает – конец Демократии!
Ревом одобрения были встречены последние, пророческие слова.
- Эдак они и минет отменят! Даешь минет! – раздавались отчаянные анонимные крики из толпы.
- Давай, главное, Сашка! Ты – обещал! Напрягись, Санек! Давай же! – теребил меня за рукав косоворотки Песков, покраснев от нетерпения.
Я собрал в воображаемый мозговой кулак, в желеобразный комок, всю свою Космическую Волю, данную мне Создателем, закрыл глаза и, с трудом преодолевая силы гравитации, медленно оторвался от пола, и воспарил над трибуной! Обезумевшая Единая Толпа России ревела от восторга и торжества. В сизый, от табачного дыма, эфир взметнулись руки, шутихи, петарды, шапки, лифчики, трусы, носки, портянки, косынки. Такого триумфа не видела Планета!
- Ты должен выступать с этим номером у нас! – кричали мне с земли братья Запашные, и грязной шваброй толкали меня в бок. – Иди в каюту! В каюту иди спать!
На этой торжественной ноте я проснулся. Надо мной склонилась женщина в фирменном халате.
- Иди в каюту спать! Мне мыть тут надо…
Я пытался ее обнять и потом попрать, но она раздраженно отбросила мои руки со своего афедрона. Оказывается, я задремал хмельной дремой вчера ночью на топчане, на палубе. Да так и провел тут ночь. Зябко! Хотя я был заботливо прикрыт пледом. А ведь пришли мы сюда с очаровательной танцовщицей, ночной феей из бара.
Я спал до полудня. А в полдень мы подошли к Родосу, небольшому, живописному греческому островку, в юго-восточной части Эгейского моря, длиной 78 километров, шириной – 38. Именно сюда была сослана Елена Прекрасная, та самая, из-за которой случился многолетний, кровопролитный Троянский вооруженный конфликт. Здесь апостол Павел когда-то проповедовал. А невдалеке, на острове Патмос, апостол Иоанн свои Откровения писал. По всем параметрам это место мне подходило.
Мысль покинуть корабль не пришла ко мне жданно и гаданно. Я как бы давно уже лелеял соскочить с корабля на чуждом берегу. Правда, не знал, на каком. Я думал об этом на Мальте и в Италии, и во Франции, в порту Вильфранш. Я Сунгоркина об этом предупредил. Но остров Родос – последняя остановка! Говорю помощнику капитана:
– Мой капитан! Сейчас я сойду на берег и больше не вернусь. Потеря для вас небольшая, ибо пользы от меня мало. Плывите дальше без меня!
Суровый капитан хмуро ответил.
– Осади, приятель. За такие штучки греческие пограничники могут наложить на меня большой штраф. Сейчас они придут на корабль, с ними и решай свои проблемы.
Греческие власти пришли через час. Три смуглых, ладных, модных, молодых человека. Разложили бумаги и стали морские дела перетирать с капитаном. Я им говорю, так, мол, и так, власти, мне срочно надо в Москву. Заседание в Малом Совнаркоме. Они посмотрели паспорт, а там шенгенская виза сегодня как раз заканчивается.
– У тебя, парень, есть 12 часов. Беги в аэропорт и лети в свою Москву. Только смотри – не опоздай! А то мы тебя посадим в тюрьму, чтобы знал!
Вышел на остров я, погулял немного по старинным улочкам. А в вечером, в 22.00 пришел на причал проводить свой теплоход. Чисто по-гречески. Все-таки, как это не грустно, но как-то я быстро привык к роскоши богачей. Сам не заметил, как вошло в привычку спать на чистых простынях, жрать омаров и спаржу, ежедневно принимать ванну, гостей, на грудь. Привык к обильному столу и к идеальному в структурном отношении стулу.
Сижу я на причале, песни пою. «Граждане, купите папиросы! Подходи солдаты и матросы» Подходите не жалейте, сироту меня согрейте, посмотрите – ноги мои босы», - пел жалобно я. Мои друзья, нагулявшиеся на острове, проходили мимо меня и бросали мне в, лежащую передо мной бейсболку, кто драхму, кто доллар, кто пачку сигарет, кто початую бутылку хорошего коньяка. Они уже знали, что я остаюсь на Родосе, без визы, без визы и без денег. (Я их предусмотрительно бездарно пропил в барах «Асседо», в процессе подготовки к конкурсу)
Сашка Евтушенко мобильный свой оставил чтобы не потерялся, и бутылку вина в придачу чтобы не плакал при расставании. Теплоход отдал швартовы (Кому отдал? Зачем?) Из динамиков зазвучала прощальным гимном знаменитая печальная музыка Энрике Мариконе из кинофильма "Професионал". И теплоход как-то слишком уж быстро отчалил и вскоре скрылся во мраке ночи, как в ускоренном кино. Лишь только долго мерцали вдали его огоньки. Скупые слезы застлали соленой пеленой мои очи. Я почувствовал себя брошенным ребенком. Мамы нет. Папы нет. Папа в Риме. Ночь на дворе. Долго и бессмысленно махал я рукой вслед теплоходу, а потом еще просто сидел на причале, оставшись наедине со своим неясным будущим на древней, чужой земле. Рядышком, на пирсе, простые греческие мужики рыбу ловят. Сейчас наловят, и домой пойдут есть и спать. Может быть, именно в этом и есть посконное земное счастье?
БРАВО ПЕРВОЙ НОЧИ
"Дым отечества светлее огня на чужбине"
Лукиан из Самоаты
Греция не всегда была побирушкой, просительницей кредитов и банкротом. Мне посчастливилось провести там чудные мгновения жизни, в период ее расцвета и светлого, сытого, веселого, улыбчивого благополучия, когда во всех странах была своя национальная валюта, своеобразная и капризная, неверная и порой – ненадежная, но отражающая культуру, характер и историю своей страны. Ну, давайте, теперь введем и для стран Африки общую валюту: что тогда получится? Не будет в мире ни эфиопа, ни буркинафассольца, ни филистимилянина, ни еврея, ни удмурта, ни грека?
Со стороны города, доносились музыка, смех, и сладострастные стоны блудниц, чаровниц. Туда! Туда! Где можно без труда найти себе любовь и кружечку вина!
Родос - небольшой такой греческий островок в юго-восточной части Эгейского моря. Здесь до меня апостол Павел в 58 году до н.э. проповедовал. Кстати, согласно традиции, именно на остров Родос явилась из вод богиня красоты Афродита! Сюда была сослана Прекрасная Елена, из за которой развязалась кровавая Троянская бойня, когда стала старушкой. Мудрый Пифагор под сенью Родосских пальм и платанов, раздумывал над квадратом гипотенузы. А невдалеке, на острове Патмос, апостол Иоанн свои Откровения писал. Самое то, что мне нужно. Может, и я что-нибудь напишу.
А я побрел в древнюю часть Родоса, где, достигнув площади Иппократус, пытался в течении трех часов снискать себе немного денег игрой на гитаре для праздной толпы туристов. Туристы в этот день были скупы не только на деньги, но и на теплые слова. Наверное, потому что я играл печальную музыку. Потом я, утомленный долгими проводами, улегся спать прямо на каменной скамье башни старинного рыцарского дома "Кастеллания".
Ночь была темна и тепла. Надо мною, во мраке южного неба мерцали яркие звезды. Единственным неудобством была каменная, жесткая поверхность моего одра. Среди ночи я проснулся от стужи и от тихого говора. Рядом со мною сидели две девушки. Они мирно беседовали по-английски. Говорили о том, как удивительна эта ночь, как вообще странно, что они вот так сидят здесь на Родосе, а рядом валяется странный бомжака с гитарой. Мне сразу стало как-то спокойно от этой мирной пасторалии. Я делал вид, что сплю, а сам подслушивал их разговор.
– А у меня тоже все как-то странно, – встрял я в их беседу, отчего девчата взвизгнули. – Вчера, к примеру, на корабле спал, а сейчас на каменной скамье! Откуда, вы будете, девчата? – Пообщаться мне захотелось с кем-нибудь. особенно, с девчатами.
– Британские мы! – ответили девчата.
– Да был я в этой, вашей Британии! – поддержал я разговор чисто по-светски, – Ничего в ней особенного!
Патриотично-настроенные британки после моего признания гордо встали и испуганными ланями покинули мой временный, древний сераль.
Проснулся в шесть часов утра в лазурных отблесках Авроры от страшного скрежета. Выглянув за ограждение башни, увидел огромные очистительные машины с мигалками на кабинах, скребущие своими терками булыжную мостовую. Может быть, с точки зрения гигиены это и целесообразно. Но с точки зрения человека, спящего на каменной лавочке в старинной башне, это полная чушь и абсурд: скрести мостовую в шесть часов утра, когда нормальные люди еще спят. Я восстал ото сна. В двух метрах от меня на полу лежал мой фотоаппарат. В трех метрах – моя гитара и рюкзак. Я спустился с башни и побрел к морю, совершить омовение рта своего и членов своих.
Мимо меня, прекрасным видением проходила дама в очках и в вечернем наряде, синем платье до пят. Вечерний наряд - в 5 утра – это абсурд! В 5 утра надо ходит в утреннем наряде! Несмотря на столь ранний час, даму эту мотало и швыряло, словно утлый челн, не только из стороны в сторону, взад-вперед, но и вверх, и вниз. Вестибулярный аппарат у нее с утра был ни к черту! Как джентльмен, твердо стоящий на ногах, я был просто обязан предложить ей если не сердце, то просто руку. Она была хмельна, хмура, но лепа, а звали даму Виолетта из Швеции. Голос ее был хрипл, как у Луи Армстронга после месячного запоя. Памятуя о своей внезапной болезни в Британии, на этот раз я захватил с собой столько медикаментов, что мог бы запросто развернуть в одночасье небольшой полевой госпиталь. Я дал ей пару таблеток аспирина, седуксена и кодеина. А потом и позволил отхлебнуть живительной, огненной влаги из моих алкогольных запасов. Виолетта ожила, расцвела, румянцем покрылись ее пухлые щечки. Она превратилась в прекрасную шалунью Аврору.
- У тебя есть любимое место на этой Земле? - прохрипела она, дыхнув на меня питейными вонями, от которых скрючило бы даже стойкого к запахам Авгия.
- Конечно, есть, - ответил я. Оно в России, прямо у меня в квартире. Я туда каждое утро захожу на часок.
- А у меня оно вот здесь! - она показала на левую грудь. И вдруг предложила:
- Послушай голос океана.
Я не стал ее разочаровывать. Приложился к пышной груди. Так мы и встретили рассвет: два одиночества на берегу Эгейского моря. Эгейское море была нашим альковым. Внезапно, буквально через час, Виолетта встала с песка, отряхнулась, встряхнула головой, отбрасывая со лба курчавые пряди и воспоминания о волшебном утре, и быстрым, шатким аллюром, не прощаясь, прихрамывая (ногу отлежала), ушла вдаль, вглубь острова, туда, где ее ждал муж, пиво, водка и любовь. Ни тебе, спасибо, ни тебе номер телефона. Ну, что ж. Первый день на Родосе начинался не так уж и плохо. Здравствуй! Родос! Здравствуй, новый причал судьбы моей! Однако пора было и мне как-то устраиваться в этой новой жизни...
Я целыми днями валялся на песке, купался в ласковых эгейских волнах, а, едва только на Родос спускались сумерки, я шел в бары и ночные клубы, где меня уже все знали, играл на гитаре и пел песни всю ночь напролет. Так что о ночлеге я не беспокоился. Хозяева великодушно угощали меня пищей и вином, а отдыхающие изредка бросали драхмы. Но скудный это был, все же, заработок. Я его днем проедал и пропивал. Однажды в бар, где я играл на гитаре русские романсы, пришла моя знакомая финская, утренняя Виолетта с мужем, солидным, скучным пузатым дяденькой. Мы с ней незаметно обменялись многозначительными взглядами.
Как-то раз, один смуглый странный субъект с греческим именем Константинос по фамилии типа Обдудонис, подсаживается ко мне в баре, где я играл: разговоры заводит (по-русски, но с каким-то кавказским акцентом. Он вырос в Аджарии! Почти земляк! Я вырос в Эстонии!). Я ему честно рассказываю о своем житье-бытье. Говорю, работать хочу! Трудоголик я! Он мне вдруг говорит:
- Я продуктами здесь занимаюсь. Оптовой закупкой и торговлей. Знаю, места, где ты можешь заработать! На уборку винограда ты уже опоздал. Оливки хочешь собирать? Завтра я тебя туда отвезу на машине!
Я поначалу согласился, а потом вдруг заочковал. Все-таки, акцент какой-то кавказский! (вот ведь до чего стереотипы нас доводят!) Вдруг, он меня в рабство продаст. Не хочу быть рабом. Но отказываться было уже поздно. На утро он позвонил мне в машину на мобильный. (Я в ту ночь ночевал в разбитом "Фольксвагене" на автомобильной свалке.) Через полчаса он заехал за мной, я пересел из своего "Фольксвагена" в его джип, и мы поехали в горы.
Он болтает оживленно, а у меня на сердце неспокойно. Чего это он такой оживленный? Чего разболтался? Внимание отвлекает, значит. Может, выскочить, пока не поздно. Пока я думал, да гадал – приехали мы в оливковую рощу. Оливки это, как я теперь понял, – это маслины. Они бывают разных сортов по времени созревания. Их собирают там почти круглый год. Гляжу: там человек пять мужиков стоят, палками долбят деревья, под которыми сетку металлическую расстелили.
– Привет, говорю, эллины! Поздравляю вас! Теперь вам станет значительно легче! Я теперь буду с вами работать!
Тут один из них как заорет на меня на каком-то странном гортанном наречии. Руками машет около моего лица, того и гляди по морде заедет. Константинос что-то ему говорит, успокаивает, а тот все больше распаляется. И я тут вдруг с удивлением начинаю по-ихнему понимать! И вот, что я слышу!
– А ну, ступай на хрен отседова, беложопый! Пока харю твою беломазую не начистил! Мы тут уже давно забили место! Самим работы не хватает!
– Поехали отсюда! – сказал Константинос. – Это албанцы. У них тут все схвачено. Чужих они не пускают.
Мы потом объездили с ним еще несколько деревень. Он хотел меня в козлопасы отдать, и в гончары, но везде уже работали гастрабайтеры из Албании или Пакистана. Их нелегально пачками переправляют из Турции (Берег Турции виден с острова невооруженным глазом!) целыми бригадами и втиснуться в эти бригады практически невозможно! Я уж не говорю о том, чтобы – возглавить! Константинос возил меня по Родосу целый день и не продал никому в рабство, за что я ему очень благодарен. Рабство, как форма организации труда мне претит! А чего возил? Ни денег не взял, ни адреса. Да еще дал мне с собой на прощание бутылку замечательного родосского вина. Бывают вот такие странные, простые люди! Земляки российские.
На Родосе мне жилось в общем-то сытно и спокойно, а оттого - скучно. Правда, после одной не слишком теплой, и не слишком трезвой ночи, проведенной в родосских лопухах возле казино "Родос" на берегу Эгейского моря, моя испанская гитара слегка отсырела из-за утреннего тумана, после чего стала издавать какие-то странные утробные звуки, как если бы я натянул резинку от трусов на медный таз. Гитару надо было срочно устраивать, сушиться в отель. Поэтому, восстав ото сна, я решительно купил самый дешевый билет на паром и рванул со спокойного Родоса в Афины.
2.
На пароме я оказался в шумной компании с цыганским табором. Дети, цыганятки шалые, бегали с криком по палубе друг за другом. Под палубой, на нижнем ярусе, была такая общая спальная каюта, спальня для бедных на сто человек, с лавочками для сна. Я пытался заснуть на одной из них, привязав себя веревкой к гитаре, но после того, как почуял, как ловкие детские ручонки пытаются вытащить из-под головы мой рюкзак, решил бодроствовать до конца плавания.
Ранним, погожим утром следующего дня я сошел на берег Пирея. Есть такой портовый район Афин. Первого, кого я встретил, был иссиня-черный негр, не очень преклонных лет с трудовой осанкой индустриального рабочего. В Греции есть такая примета, если утром встретишь негра, то тебе весь день маза будет переть. А если с ним еще и поговоришь, то можешь даже найти кошелек и встретить настоящую любовь. Поговорить во имя удачи для меня никогда не было проблемой.
– Сдается мне, приятель, что ты не чистокровный грек! – сказал я ему.
– Ты прав, – не стал спорить он. – Я из Ганы.
– Гонец, что ли? – спросил я. (Ну, это я так прикололся! Помните анекдот про гонца из Пизы?)
– Почему – гонец? Я ищу здесь работу!
– Лимитчик, значит! А что, в Гане работы, что ли нет?
– Увы! Нет! Трудно сейчас в Гане жить!
Слово за слово. Разговорились. Я по-отечески заметил ему, что, похоже, в Гане греков куда меньше, чем ганцев в Греции. Ну, давайте, говорю, все покинем Гану, а кто будет поднимать отсталое ганское народное хозяйство? Греки, что ли? Какая-то внезапная боль за далекую Гану и досада на легкомысленных сыновей этой обезлюдевшей страны пронзила все мое изнуренное сознание. А негр смутился: не волнуйся ты так за Гану. Я бабок в Греции срублю, куплю машину, два костюма, а потом вернусь домой и подниму свое хозяйство. Я немного успокоился. На прощание мы с ним сфоткались на память.
Я сел в метро и поехал в Афины. Я долго бродил по булыжным афинским стезям. Дух невероятной древности присутствовал в атмосфере. По узким старинным улочкам носились супер-современные скутеры-мотороллеры. За рулем мотороллера можно увидеть прекрасную незнакомку в вечернем платье с брюликами в ушах, и прыщавого подростка. Школьницу с ранцем за спиной и аккуратного распаренного старичка. Однажды я видел, как мимо меня на огромной скорости, преодолевая земное притяжение, как на СУ 127, пронеслась греческая старуха, словно обезумевшая Грайя. На ее искаженном от перегрузки лице, отразился неземной ужас. Похоже, бабка просто забыла, где у нее тормоз. Как-то она там сейчас? – ловлю себя порой на мысли. остановилась ли? Или по сю пору несется по просторам древней Эллады, распугивая людей и животных. Помнит ли она меня, сухопарого, кудлатого паренька, испуганно прижавшегося к каменной стенке? Побродил я по руинам Афинского Акрополя, пытаясь представить себя не самым прилежным учеником Сократоса. Я срывал с деревьев лимоны и очистив их съедал впрок насыщая свой организм вит аминами, на случай, если придется голодать.
Потом, ввечор, шатался по Омонии в поисках дешевого отеля. Думаю, первое время в дешевом поживу. А потом, когда разбогатею и забурею, переду в "Sheraton". Спрашиваю у очаровательной, но без одного переднего зуба, рецепшен:
– Есть у вас дешевые номера для бедного студента?
– Вы – студент? – искренне – удивляется она.
– Первого курса, - отвечаю не моргнув глазом.
– Здесь? В Афинах?
– Зачем, в Афинах? В Оксфорде! Неужели по акценту не заметно?
Девушка смотрит на меня с недоверием.
– Вы не смотрите, что я несколько староват для первого курса. Я просто не самый прилежный студент, поэтому долго учусь. И жизнь у меня тяжелая. Она исказила мою внешность.
Я поселился в центре Афин, в Омонии, на улице Шатобриани, в маленьком отельчике под названием "Юэроп". Не "Хилтон", конечно, но жить кое-как можно. Хозяин записал мою фамилию на каком-то легкомысленном клочке бумаги, даже не испросив у меня паспорта, взял бабки и выдал ключ. Мой однокомнатный номер представлял собой чертог разорившегося сибарита, яркий образец стиля пауперистского минимализма. Комнатка два на два метра. Из мебели там была только кровать и тумбочка. Сортир с очком без крышки, совмещен со спальней, прихожей, ухожей, кухней и столовой. Но мне этот номер нравился больше, нежели аккуратно подстриженные кустики мирта, дрока или лоха возле казино "Родос". Главное – у меня теперь была крыша! Пол в номере моем был слегка грязноват. Тут-то я и обнаружил вдруг, что у меня нет домашних тапочек. Но голь ( я- голь!) на выдумки хитра. Я взял два магазинных пакета и обулся в них, завязав веревочками у щиколоток.
Я целыми днями бродил по древним улочкам Афин, играл на гитаре и пел песни. Подавали мне щедро, наверное от сытости и благополучия. Вечерами, я садился в какой-нибудь паб. В отель возвращался только поздней ночью. На улице я, кстати, зарабатывал гораздо больше, чем в кабачках. Правда, иногда мне везло, и хозяин бара просил меня убрать столики или подмести помещение и тогда я становился богаче на две-три тысячи драхм.
3.
ПРО ТВОЮ МАТЬ
"Изучение ругательств народов – хороший путь к постижению их святынь"
Григорий Ландау
«Чтобы круто материться, надо на Руси родиться!»
(Гаврила Громопахов, стилист-арфоэпик, Чита)
Моя немного странная, вся в рубцах, жизнь иногда преподносила мне подарки в виде интересных друзей. Я познакомился со многими греками. Разные они. В Афинах я перестал общаться с солнцем, отчего необходимость в бритье как-то сама собой отпала, и поэтому очень скоро стал похож на слегка потрепанного жизненным штормом древнего грека. Ко мне на улицах стали подходить такие же неухоженные греческие мужики с багровыми закатами одутловатых лиц, предлагали покурить травки или понюхать немного кокаину. Но подходили и интеллигентные люди. Видимо, что-то в моем облике выдавало поэта. Наверное – гитара!
Один греческий парень, рефлектолог по профессии и Андриянос по имени, меня сильно удивил. Сидим, бухаем в баре "CLOE". Я ему рассказываю о своей жизни в Греции. И тут он в восхищении восклицает.
– Да ты, прямо, как Глеб Успенский!
– Откуда, ты, грек, знаешь Успенского? – воскликнул я, потрясенный. Успенский, насколько я знаю, не самый читаемый в мире автор.
– А что тут удивительного? Я ведь и Толстого читал!
– Да, хрен с ним, с Толстым! Его знают даже в Африке! Откуда ты Успенского знаешь?
– Видите ли, Александрос! Мой дед был родом из России. Он женился на болгарке и некоторое время жил в Болгарии а потом переехали в Грецию. Я, знаете ли, порой и сам часто чувствую себя эдаким Обломовым. Ничего делать не хочется.
– Обломов, брат, это не только, когда ничего делать не хочется. Это еще и доброе, большое сердце! – назидательно сказал я ему.
А видели бы вы, как разбираются между собой потомки Зевса! Это целое представление. Если между греками возникла распря, они с первых минут начинают громко хулить друг друга, разъяряясь с каждой минутой все сильнее и сильнее.
– Ты малака! – кричит один.
– Кто малака? Я малака? Как смеешь ты! А ты… Ты знаешь, кто ты?
– Ну, кто я? – любопытствует первый.
– Ты… Ты… – задыхаясь от гнева кричит другой, – Ты – малака!
– Малака? Ах, ты… – первый от гнева синеет и чуть не падает в обморок. – Малакой он меня называть еще будет! Да я тебя за такие слова!!!
Кажется, еще минута и они сцепятся в последнем смертельном бою словно Ахилл с Парисом. Но, не дождетесь! Самое большее, что они могут друг с другом сделать – это пихаться в грудь, делать саечки и угрожающе замахиваться. А все потому, что в греческое законодательство предусматривает очень крупные штрафы за рукоприкладство и нанесение телесных повреждений. Так что дерущиеся всегда подвергаются риску попасть на крупные бабки! Немного погодя они разойдутся, чтобы забыть это досадное недоразумение. Потому что они совсем не злые. Скажу больше: греки совершенно несчастные люди. У этих потомков Демосфена всего одно ругательство!!! Оно звучит, как вы, наверное, уже догадались как: "МАЛАКА", что означает что-то типа – рукоблуд несчастный. Этим ругательством пользуются и взрослые и дети. Оно звучит в повседневной речи так же часто, как "здравствуйте" (ясу) и "спасибо" (Эфхаристо).
У греков всего одно, но красивое и нежное слово для обозначения женской йони (Ну, думаю, индусские пацаны меня поняли!). "Муни" – называется это желанное место. Зато для мужского юй-хэна (китайцы – молчать!) у них в языке нашлось целых три слова: "путсос", "кавли" и "асолу". Backside, что в переводе с английского – просто "жопа", по-гречески произносится как "коллос". Что-то в этом слове слышится величественное. Помните "Колосс родосский!" Теперь понимаете, что греки имели в виду? Но самое смешное, что все эти слова нематерные, нормативные. С таким же успехом вы можете послать своего недруга в спину, на ногу, или на руку. Иногда они говорят "пуштис" – что значит – пидор, но очень редко, только когда знают наверняка. Но это тоже не мат, а только констатация факта. Так же можно сказать: "Ты шофер!", "А ты– гончар!". Об этом мне поведал большой знаток греческой ненормативной лексики, пожилой бомжака, наркуха и алкаш по имени Томас. Он уже в начале нашей встречи был слегка обдолбленный, обкуренный и обторченный. Томас лет десять сидит на кокаине и своей жизнью весьма доволен. Когда-то давно, у него была жена и дочь в далекой греческой деревушке. Но вот он приехал как-то на заработки, да так тут и остался. Отрубился Томас сразу же после завершения своей лекции, столь же неожиданно, сколь и вовремя.
4.
НУ-КА, СОЛНЦЕ! ЯРЧЕ БРЫЗНИ! ПОЯСНИ: В ЧЕМ СМЫСЛ ЖИЗНИ!
"Мысли и женщины вместе не приходят"
Михаил Жванецкий
"Безнравственность – это нравственность тех, кто проводит время лучше, чем мы."
Мутный взор моих туманных глаз выловил эту девушку за столиком уличного кафе. Зыбь персей молодых, румянец пухлых щек, что целовал Афинский ветерок: она была черноглазою смазливою блондинкой и ела гамбургер невероятной толщины. Вот она! Мечта усталого путника! – громко воскликнул я про себя, имея в виду девушку, конечно, и решил с ней сдружиться.
– Здесь занято? – спросил я, хотя все столики кафе были пустынны.
– Свободно? Только я очень тороплюсь. У меня обеденный перерыв, – ответила она, торопливо жуя сытную, калорийную пищу, нисколько не заботясь о судьбе фигуры.
– Жаль, – вздохнул я чуть не плача. – Так хотелось пообщаться немного. У меня тут нет совсем друзей! (Это я так жалость к себе вызываю! Некоторым женщинам нравится быть добрыми и помогать несчастным и одиноким)
– А откуда вы? ( в глазах уже любопытство! Ага!)
– Из Москвы! – безразлично отвечаю.
Девушка от удивления и радости отхватила такой огромный кусище гамбургера, что некоторое время не могла сомкнуть челюсти. Замерев с куском гамбургера во рту, она некоторое время смотрела на меня как на Колосса Родосского. Казалось, ничего радостнее она еще в жизни не слышала. Прожевав, наконец, часть куска, она высказала подряд три слова:
– Здравствуйте. Спасибо. Хорошьо! Я тебья любылю!
За последнее выражение я ей очень был благодарен. Так не хватало мне этих слов на чужбине. У нее когда-то был здесь русский друг. Благодаря его педагогическим способностям она так бегло, хоть и мало говорила по-русски. Песталоцци!
– Ты не похож на русского. Ты похож на скандинава, шведа или датчанина. – сказала она, вытирая уста салфеткой
– Не знаю, следует ли понимать ли твои слова, как комплимент, или наоборот – это всего лишь приглашение поужинать вместе. – дерзко предположил я, подсчитывая в уме наличность.
– Можно. – сказала она просто, даже не поломавшись для приличия. – Я заканчиваю работу в 9 часов вечера. Вон видишь магазин? Подходи!
Однако в 9 часов работу она не закончила. И в 10 тоже. Они там что-то считали. Закончили в 11 часов. Но что такое два часа для влюбленного русского юноши? Это миг! За него и держись!
– Ты машину водишь? – спросила она меня. – А то я сегодня выпила немного.
– Я тоже сегодня выпил. И не немного, – признался я, мучительно краснея.
– Дьявольщина! – грязно выругалась она. – Как же мне домой добраться?
Надо сказать, Нису, так звали девушку, жила в пригороде Афин. Достаточно далеко от центра.
– У меня заночуешь! – легкомысленно предложил я.
Она промолчала. Мы сели в кабачке "Фагнто", что расположен на узкой улочке Ермоу, где греческие парни играли на гитаре и мандолине и пели греческие песни. Это был настоящий разнузданный разгул греческого фольклора. Песни были такие задушевные, немного похожие на цыганские напевы, что спустя некоторое время я заметил, что стал тоже подпевать музыкантам. А через минуту я уже, незаметно для себя уже взял гитару и стал запевалой. Я пел для древней Эллады, для волшебной красавицы, для моих новых друзей, для себя любимого. И в эти волшебные минуты я вдруг ощутил, что постиг смысл жизни.
В чем смысл жизни? Эх! Кто из нас не задавался этим вопросом вопросов? Сколько в нем глубокого, необъятного смысла! Как, впрочем, в самой жизни! Когда задумаешься, сколько же людей посвятили свою жизнь поиску ответа на это вопрос, становится страшно. Это все равно, что попытаться представить, объять Сознанием и понять необъятность Вселенной. Страшно и жалко тех людей. Ведь смысл жизни - это так просто! Смысл жизни в том, чтобы быть счастливым! Быть счастливым сейчас и здесь, на этой Земле. Надо просто вовремя осознать, что все мы - вечны. И этот неповторимый миг, который мы проведем на этой планете, должен быть светлым и прекрасным! Что для этого надо сделать? Надо жить каждый день, как последний день на Земле. И помнить, что оттого, как вы проживете этот последний день, зависит, как вы будете жить в вашей следующей жизни, на другой Планете, в другом Измерении, в другом окружении и в другом виде. В виде Бабочки, или Облака, в виде Мысли или Звезды, в виде Секунды или Хорошего Воспоминания, в виде Мечты или Любви.
Бытие, жизнь с ее смыслом, можно принять лишь изначально, полнотой всего нашего духа, не рационализированным сознанием. Есть интуитивное понимание смысла жизни, но нет к нему пути дискурсивного мышления.
Наша планета - прекрасна, как и наша жизнь. Но есть и другие, не менее прекрасные планеты! И есть виды жизни, интереснее и приятнее, чем наша. Жизнь в виде Прекрасной Мечты! И та, другая жизнь, вполне возможно, еще прекраснее чем эта! Куда же еще прекраснее, скажете вы. А есть – куда!
Если вы приносили радость своей песней, своими деньгами, своим писюном, своим фактом существования людям, окружающим вас, то следующая ваша жизнь будет вам наградой в другом, еще более прекрасном мире. А если вы были подлец, мудак, хвастун, халявщик, ворюга, нытик, заносчивый гордец и чван, если вы торговали паленой водкой и ворованными гаджетами, развязывали грязные жестокие войны, обманывали и унижали свой народ, не платили зарплату пенсионерам, если вы насиловали женщин и детей, избивали мать и оскорбляли отца своего, воровали, убивали, оскверняли могилы, занимались скотоложством и содомией, то в следующей жизни вы родитесь бездомным псом, без ноги, косым, глухим, слепым, вы родитесь кровавым поносом, или желтой, тягучей соплей, или зловонной, похмельной рвотой. Вы родитесь тараканом, жабой, голубым гомосеком, одномандатным депутатом!!! Это, как раз и есть тот самый ад, о котором так долго говорили теологи всех конфессий! Но сущность одна: Вы будете расплачиваться за вашу жалкую, бездарную жизнь.
Разумеется, образ святого человека уродливо гипертрофирован отцами всех церквей: бесконечные посты, молитвы, вериги, юродство и отшельничество. Да, не надо никаких постов, изнурительных бессмысленных молитв, не надо никакого аскетизма! Не надо оскопления! Можно и нужно делать в этой жизни все, что доставляет радость вам и окружающим!
Проснувшись, поцелуйте возлюбленную свою, и подарите ей радость чувственной любви, радостного соития. А если нету рядом возлюбленной, любимой, - поцелуйте ту, какую есть, или себя, в конце концов! А возлюбленной пошлите мысленно добрый импульс. Сделайте какое-нибудь хорошее дело. Помогите дедушке червонцем на пиво, помогите бабушке сойти с автобуса. Она собиралась войти? Ничего! Будет еще автобусы в ее жизни! Улыбнитесь прохожему (только, если вы - девушка! А если парень - то лучше - не надо!). Потрепите по лохматой небритой голове малыша. Напишите какой-нибудь добрый рассказ! Ответьте себе на какой-нибудь гносеологический вопрос, в конце концов! И главное - радуйтесь жизни! Вот и весь смысл жизни! Так примерно говорил я между песнями своим греческим зрителям.
– Приезжай ко мне в Москву! – предложил я Нису, разомлев и ошалев от песен и собственных, несносных философских спекуляций.
– О! Нет! – в ужасе отмахнулась от предложения она, – В Москве каждый день убивают: стреляют! У нас в магазине телек висит, мы новости каждый день смотрим. Ужас!
– Поверь, там убивают не каждый день! Это пропагандистские штучки! – компетентно заверил я испуганную девушку – Я сам журналист, и знаю об этом не понаслышке! Может быть, там и стреляют каждый день, но попадают – реже! Через день.
– Ну, это совсем другой разговор! – облегченно вздохнула Нису, – Тогда, конечно, поехали!
Позже к нам присоединились ее знакомые-близнецы: брат с сестрой. Потом еще какой-то народ понтийский подставил к нашему столику свои стулья. Среди них был и полицейский и раввин. Целый хурал собрался. Они называли меня просто – Александрос. Если следовать их нехитрой логике, то фамилия моя в тот миг была – Мешковиади. Всем, почему-то, было страшно интересно узнать о том, как мы, русские относимся к войне с талибами. Что я мог им сказать? Я всегда был пацифистом. Я сказал так:
– Слушайте, греки правду! Я открою вам тайну! Мы, русские, и я лично – против всякой войны! Долой войну! Так выпьем же за мир во всем мире!
И мы пили за мир. Я чувствовал себя миротворцем, эдакой, голубой каской в эпицентре горячей точки. И нам было хорошо. Мы с Нису нагрузились изрядно в тот вечер, перешедший в ночь. Ночь провели в ее машине. Я несколько раз просыпался, пытаясь понять: где я, и, так и не поняв, засыпал вновь. Нису мирно, по-мужски, храпела рядом. У нее заложило нос. Мне стало ее жалко. Через час она должна будет с больным носом стоять за прилавком магазина и улыбаться покупателям. Утром она мне показалась не столь привлекательной. Успокаивало лишь то, что за эту ночь, мне не надо было платить. Потому что никто не требовал, и потому что было – нечем.
5.
МАРКЕТЫ ЛЮБВИ
"Око за око, зуб за зуб… А почему же жопа - за деньги?"
(Войцех Верцех)
"Пьянка без ебли, деньги на ветер!»
(Фрол Плевролом, юродивый)
Человек сегодня набожен, а завтра он – брат бесам, особливо, ежели он живет в Омонии. Омония – это центр порока и средоточие соблазнов, смятенье чувств и смрад вина. И если алчущий телесных наслаждений муж гуляет по Афинам поздней ночью – порок его отыщет. Проституция тут, похоже, официально разрешена. Я не видел никогда, чтобы к притону подъезжала полицейская машина и в нее грубо, пинками загружали греческих жриц любви. Греческие девчата легкого нрава живут здесь припеваючи.
Подходит ко мне на улице мужик. Слово за слово. Он тоже как бы Россиянин, хотя родился в Афинах и по-русски не говорит. У него прадед с прабабкой переехали сюда когда-то.
– Девочки нужны?
– Сколько – спрашиваю с присущей мне рачительностью, подсчитывая в уме скромную наличность.
– Разные есть. Пойдем, посмотришь.
Я спрашиваю, в каких пределах. А то, может быть, и нет смысла идти.
– Смысл есть! 12 долларов всего-то!
Опачки! Один день выпью без закуски! Зато вспоминать буду всю жизнь (а сколько ее жизни-то осталось?), как красиво колбасился в Греции, да внукам еще рассказывать буду! «Расскажи, да расскажи, деда, нам про Грецию!» – будут теребить они меня за штанину моих белых парусиновых исподников. Вот тут-то (ха-ха!) мне и будет что рассказать! «Ну, слушайте, бесенята!» скажу я. И они рассядутся вокруг меня прямо на полу и замрут, раскрыв ротики.
Мужик привел меня в небольшое кафе. Девочки сразу окружили меня. Маленькие такие, безгрудые, долговолосые гречаночки, худенькие. Ни одной толстухи нет. Правда, не совсем чтобы очень уж юные. Уже спелые, не побоюсь сказать – зрелые. Да и покрасивее этих на улицах Афин встречал.
– Купи мне стаканчик "Оузо"! – говорит одна девица, беря меня ласково под руку. Я купил ей стаканчик. Потом – другой. А прямо в зале стоят такие кабинки фанерные. Типа душевых. Умора! Хоть бы нумера какие-нибудь устроили. А то – кабинки! Выпили мы с ней. Потом она меня за руку берет и в кабинку ведет. Там, внутри – нары! Она, проворно, профессионально так, как врач, штаны мне расстегивает, презерватив достает, и опустившись на колени, начинает ждлхзщш агфывапролд йуцкуекнег ешнщгшз юбьтимсчя! О! вжопуюбюбтждолыврар длоапровш орураолв!!! В общем, пусть каждый думает в меру своей испорченности, дабы пощадить стыдливость наших отцов и дедов. В порыве непростительного сластолюбия я даже не стал миловать и голубить ее, и изошел своей силой в глубинах багряной неги. Что я могу сказать? Никаких особых этнических имманентных изысков мне представлено не было. Хоть бы песню какую по-гречески спела бы или сиртаки сплясала! Вот такие они, озаренные эпическим характером своей душевной и телесной наготы – прекрасные Елены древней Эллады.
Потом я сидел за стойкой бара со стаканчиком Оузо и наблюдал за работой девчат. Поток клиентов был невероятно мощный, как в Мак Дональдс. Fast-fuck! Мужики следуют один за другим. В основном попрать честь ночных вакханок приходили пузатые, пожилые сатиры, которых простые девчата уже бесплатно не любят.
Ко мне через полчаса подошла другая чернявая блудница, срамница, пытавшаяся в уморительной и наивной манере консумировать меня. Настойчивая просьба угостить ее Оузу, произнесенная уже слегка уставшим, заплетающимся языком, в устах была вовсе не оскорбительна, а скорее даже пленительна, но, тем не менее, я тогда возразил:
– Да полно вам, сестра! Вы переоцениваете мои гармональные возможности. Да и вам пора отдохнуть!
Когда я, усталый раб мирских утех, пожилой русский повеса, пошатываясь брел по темным улочкам древних Афин, меня то и дело пытались останавливать разнообразные прелестницы-гречанки судя по наглости – легкого поведения. Были среди них и прехорошенькие. Но деньги у меня уже были не те, что давеча. Да и вообще: Пора и честь знать. Хотя я и так честь знаю и порой бываю самыхъ чяестных правил, но иногда становлюсь одержимым бесовскою силой и неделями плутаю в тенетах низкого порока и греха!
6.
ТАМ ХОРОШО, ГДЕ Я ЕСТЬ
"Критиковать может любой дурак, и многие из них именно этим и занимаются"
Сирел Гарбетт
Хожу я по Греции и всякие недостатки подмечаю. Как "Комсомольский прожектор" Помните, такая была суровая стукаческая организация. Корила всех задолжников, пьяниц, двоечников, дебоширов, проституток, наркоманов, предателей родины. Так и я. Как увижу где я бомжа или пьяницу, так своим фотиком – чик! Все! Недостаток занесен в мою черную книгу. Я понимаю, что и у моей голодной родины тоже недостатки есть, но как журналист, чувствую, что я должен заклеймить позором сытую буржуазию! Захожу я в Афинский университет. Ребята! Какая там грязь! Пластиковые бутылки на полу, окурки, пачки из под чипсов и шоколадок. Словно это не Университет, а приют Порока. Они совершенно не думают о том, что я могу зайти, увидеть грязь и сфоткать все это и написать и заклеймить. Нищета там детская тоже есть. Это я так, если кому-то из моего рассказа показалось, что там все благополучно. Детишки там вроде бы напрямую и не попрошайничают. Но они подходят к вам в кафе или просто на улице и предлагают вам какие-то салфетки "Cigno" называюся. Где они их берут, не знаю. Сколько им дашь, все равно. У этих салфеток нет цены. Они – бесценны.
Мои отношения с полицией, в общем и целом, сложились. Более лояльной и деликатной полиции я еще не встречал. Приятно жить в краях, где такая добрая и нежная полиция. Меня даже ни разу не побили, бабок не взяли, не обшмонали.
Как-то раз я сижу возле ихнего Белого Дома: пою. Там и народу много и подают хорошо. Редкому журналисту не хочется попеть возле Белого дома, особенно в Греции, Франции или в Италии. На площади в это время было людно. И все эти люди стали бросать мне в чехол драхмы. Кто пятьдесят, кто – сто. Монеты более мелкого достоинства вообще редко встречаются. Греки – щедрый народ. За час я заработал, где-то около пяти тысяч драхм. Это, как раз, на одну проститутку хватит. Рядом стоят два полицейских. По мобильному переговариваются. Я знаками их спрашиваю: какие-то проблемы? Может, мне уйти? Они успокоили: дескать – сиди! А через десять минут автобус подъехал. Это такой передвижной пункт правопорядка. Из него выскочили четыре громадных полицейских (они все там, как Титаны здоровенные!) и меня вместе с гитарой в этот автобус и втиснули. Там, в автобусе, висят бронежилеты, автоматы, и каски. Парни, полицейские играют в нарды, пьют "Пепси", жуют "Попкорн". На меня – ноль внимания. Лишь офицер, сидящий за столиком, нехотя протокол на меня стал оформлять. Я говорю ему, а не проще было бы мне просто сказать: что здесь играть нельзя? Я бы, может быть, ушел!
– Заткнись! – Говорит, не отрываясь от записей. Или что-то в этом роде. – Деньги есть?
– Откуда у простого русского бродяги бабки? – отвечаю, чисто по-иудейски, вопросом на вопрос.
Мужик разгорячился, заволновался. Стал что-то кричать своим друзьям. И тут чувствую, что снова начинаю понимать по-гречески.
– Твою мать! Мужики! – говорит он своим друзьям, – Вы что совсем что ли о… Кого вы забрали. У него бабок нет!
– Может просто пятак ему начистить? – спрашивает сержант.
– А толку-то? Он, вишь, какой худой! Помрет еще, не приведи Зевс.
– Ну, ладно, хрен с ним, Пусть идет! Но, пендаль я ему все равно врежу!
Пендаль мне врезали. Ну, такой, вялый, символический, чисто из этикета. И я ушел. А вслед мне крикнули.
– Смори! Приятель! Если еще будешь возле нашего Белого дома играть – конец тебе! Пятак начистим!
О! Полицейские дети Эллады! Как вы наивны! Конец – это моя кличка! Что мне пятак! Мне ведь главное с вами пообщаться!
А потом я с одним полицейским разговорился в кафе. Он мне кое-что рассказал про их полицейскую систему. Она вся на стукачестве построена. Стучат таксисты, хозяева баров, отелей, дворники. Традиция такая есть в Греции. Полиции там легко работать. Всегда найдется куча анонимных свидетелей того или иного преступления. Правительство поощряет всяческие клубы шахматистов, сантехников, каратистов, гомосексуалистов, объединения чистильщиков сапог, медсестер-анастезиологов, анонимных эндокринологов, сутулых негров, общественные организации противников кастрации кошек и любителей лунного затмения. Люди объединены в такие шайки, где их легко контролировать! Это очень выгодно.
7.
А ВЫ, МЕШКОВ, КАК НИ САДИТЕСЬ, ВСЕ В МУЗЫКАНТЫ НЕ ГОДИТЕСЬ!
"Я хочу жить как бедный человек с деньгами"
Пабло Пикассо.
"Говорить о музыке – все равно,
что танцевать об архитектуре"
Стив Мартин
В обычной жизни, в быту, я неприхотлив. Я могу делать все. На Родосе, и в Афинах я время от времени мыл машины в пункте проката, подметал улицы возле кафе. Я не хочу сказать, что мытье машин, самое любимое занятие в моей жизни. Ну, пару машин, я еще могу помыть. Но, не больше. Надоедает быстро. Потом я мог запросто подмести территорию возле какого-нибудь летнего кабачка. А что с меня станется. Зато как-то чище будет в этой или иной стране. Я писать люблю. (Эй! Там! Ударение, на втором слоге! Я вас умоляю!) Еще я люблю песни петь.
Что я пел? Все!
Я пел "Отель Калифорния" много-много раз. Я сейчас думаю: надо ли отстегивать бабки группе "Иглс", я ведь пользовался их репертуаром без разрешения. Да ладо, простят они меня, бедного бродягу. Ну, а, если, не простят, то, вышлю.
Пел я: "Hey Jude", "Solger of fotune", "Hey Joe" "Let it be". В общем классику мирового рока. Прихожу в какой-нибудь кабачок и говорю: Мужики! Можно я здесь мировую классику поиграю?
– Ой! Да за ради Бога! Играй– говорят мужики– сколько срубишь – все твое!
Я начинаю хрипеть, как Луи Амстронг "Let my people go!". Я с этого начинаю свою программу. Народ сбегается посмотреть, кто это там хрипит, да и остается на весь вечер. А что ему еще делать. Правда, всем хотелось услышать греческих песен. Но я не был готов к Греции.
А иногда меня разбирало, и я, пользуясь, что греки не понимают по-русски, пел им собственную сумбурную импровизацию на последние события моей жизни, как народный киргизский комузчи Токтогул Салтыганов.
Там, за бугром, я заметил существенное различие наших и их баров. В Греческих. Итальянских и французских барах очень много старичков и старушек. Придут, сядут в уголке, возьмут винца бокал или пивка и сидят, целый вечер болтают про меж собой, или телек смотрят. Наши-то старички как то не очень часто в бары ходят. Не нравится, стало быть. Дома, видимо бухати – лучше! Плохие у нас бары.
8.
ЧТО ПРОСИТЬ У БОГА
"Никто не лжет, когда молится"
Марк Твен
"Если вы говорите с Богом – это молитва, если Бог говорит с вами – это шизофрения.
Томас Сас
В Греции много старинных православных церквей. Они такие уютные, небольшие, из серого камня. Некоторые еще помнят голоса святых апостолов. Есть в этих маленьких церквушках какой-то особый дух прошлого. Что-то на тебя накатывает, заставляя забыть о времени и месте твоего пребывания. Ты в эти минуты просто пребываешь в этом мире. Зашел я в одну такую каменную церквушку. Таинственный полумрак. Свечи по углам мерцают перед иконами. Иконы там почти как у нас. Богородица. Иисус распятый. Апостолы. Преображение. Вознесение. Успение. И вдруг так мне благостно стало. Вроде бы, я домой, в Россию-матушку, перенесся на минутку. И возблагодарил я Бога и просил у него прощения за словоблудие свое и за грехи свои (пение в Ватикане из которых не самый тяжкий). И расплакался от внезапно охватившего меня чувства настоящего счастья. Сел возле распятия на стульчик (там стульчики есть, чтобы посидеть и подумать), друзей своих, погибших молодыми, вспомнил. За что мне радость такая в этой жизни отпущена, думаю. Затем, наверное, что должен я в этой жизни очень много хорошего сделать. За тех ребят, которые не успели исполнить свое предназначение и покинули этот прекрасный мир в расцвете сил своих.
Я с раннего детства верил в Бога. Хотя рос и мужал в атеистическом обществе, в закрытом учебном заведении, в Интернате, где одно упоминание слова «Бог» могло повлечь наказание шпицрутенами. Я молился по ночам неведомому, безымянному Богу. Я называл его просто – Бог. «Спасибо тебе, Бог, за то, что сегодня на полдник мне досталась сладкая булочка! Дай мне, Бог, завтра шоколадку! Пожалуйста!)» - говорил я Богу. Я не знал ни одной канонической молитвы. Я их придумывал. Но, сегодня я знаю точно, знание текстов канонических молитв вовсе не обязательно. Надо только быть искренним и добрым в своей собственной молитве. Желать только Добра и Благодарить Бога за то главное, что имеешь! За Жизнь, за счастье видеть рассвет и слышать пение птиц! И Бог, Космос, Сила Вселенной со странной, непостижимой, удивительной точностью исполняла мои чаяния и мечты, указанные мною в моих трогательных молитвах.
Явление - Молитвы присуще всем религиям. По своей сути это предельная концентрация внутренних, непознаваемых энергий человека, направляемых им для достижения определенных целей.
Внутренняя энегретика человека и внешние Космические силы, пусть даже они называются Божьей силой, в случае усиленной концентрации мысли, в виде молитвы, объединяются и происходит то, что мы называем чудом.
Чудо хождения по воде, преодоления гравитации, чудо любви, порочного и непорочного зачатия.
Непорочное зачатие? Можно было бы усомниться в возможности этого чуда. Но заметьте, что вокруг нас существуют более чем странные примеры.
Люди могут излечивать и насылать порчу силой мысли, могут преодолевать пространство и Время, предугадывать события. Человек может избавиться от ненависти и вызвать к себе Любовь. Известно, что Александр Солженицын болел раком. Это болезнь практически неизлечима. Многие великие и богатые люди, имеющие возможность лучиться в лучших клиниках мира, так и не смогли победить эту болезнь. Но воля к жизни у Солженицына была сильнее Болезни и она ушла. Каждое утро, просыпаясь, Он обращался с молитвой к неведомым силам. И еще, я вижу тут Великую и непознаваемую Силу Космической целесообразности: Солженицын был нужен Космосу и человечеству, чтобы сказать Правду. Таким же образом, еврейская девушка, мечтающая о Сыне, силой своей мысли заставила свой организм зачать Человека.
Мировые Религии призывают к ежедневной молитве, к обращению к внутренней и внешней Энергии. Но для того, чтобы его желания сбылись, религии требуют исполнения нравственных Законов, единых для всех религий. И Человек становится рабом Божьим, или рабом нравственных Космических Законов. Пророк Заратустра уже 5 тысяч лет назад знал, что все мы - элементы космического порядка. Частица Вселенского сценария. Кажущийся нам хаос, окружающий нас – это всего лишь скрытая от нас Закономерность. Чтобы желание ваше сбылось – надо этого очень хотеть и думать об этом постоянно. Называйте это молитвой.
Вот так размышлял я в этой древней греческой церквушке. Поставил я свечку, помолился еще часок, попросил у Бога немного Любви, и пошел дальше, странствовать, пищу и вино себе добывать.
9.
НЕ МОЙ ДЕНЬ
"Иные бьют тревогу по мордам"
Мариан Карчмарик
"Если тебя ударили по лицу – подставь другое!
Г.Малкин.
Вообще, я к албанскому народу отношусь положительно. Скажу больше: до Греции я не сталкивался с албанским народом. Столкнулся я с албанским народом только в Греции.
– Не сталкивайся с албанским народом! Они могут тебя за мобильник убить, – предупреждали меня греки. Они как-то настороженно относились к албанскому народу.
– Да что вы так их боитесь? – недоумевал я. – Что в них такого, страшного, в албанцах?
Немного позже я понял причину тревоги греков за мою судьбу. Как-то раз, в аккурат на Мукосея-геронтофила, возвращался я поздно вечером, а точнее, в два часа ночи, с работы. День выдался удачный. Да и ночь тоже – ничего. Я заработал где-то, как-то, 15 тысяч драхм. Это очень много. Это 30 баксов. Я только за отель в сутки плачу 6 тысяч драхм.
И вот иду, гляжу – столики стоят освещенные фонарным светом. Кафе – не кафе. Два человека сидят – квасят. Один из них, усатый верзила с синеватой небритостью лица, похожий на янычара из дешевой оперетты. Другой худой, ушастый, чахоточный, напоминающий изнуренного, престарелого тепелузика.
– Эй! Приятель! Сыграй нам что-нибудь! – улыбнулся щербатым ртом телепузик.
Я колебался полминуты. Зачем отказывать себе в удовольствии немного заработать. Сел. Играю. Пою. Про Кирюху, который по тундре бежал, по железной дороге, про догадливого есаула, который сон смог разгадать мой, про Джо, который свою жену застукал с другим мужиком и пристрелил ее за это. Много песен пел я. От усталости, правда, петуха пустил. Потом второго. Третьего. Лючано Паваротти меня сразу убил бы кочергой за такой подход к вокалу. Парни слушают. Терпят. Или же – наоборот – наслаждаются с какими-то серьезными лицами. (Если вообще к моему вокалу можно применить слово "наслаждение").
Синеватые их лица как-то даже посветлели. Разговорились. Оказалось – передо мной – настоящие албанцы! Так вот вы какие! Ага! Ну, думаю, посмотрел, теперь дергай отсюда! Но, почему-то интересно мне стало. Вот сидят перед тобой настоящие албанцы: один из Шкодера, другой из Балши. Ну и что? Нормальные ребята. Ничего плутовского в их облике нет. И даже не думают меня обманывать и в рабство продавать. Хотя, казалось бы – вот сидит перед тобой русский: бери! Продавай его в рабство! Только ленивый не продаст такого худого русского в рабство. Конечно, определенный процент чувства опасности у меня в голове присутствовал. И я несколько раз уже собирался уйти, но какая-то внутренняя сволочь мне говорит: сиди! Что-то должно случиться! А иначе: зачем ты сюда приехал? Просто наслаждаться жизнью? Спрашиваю албанцев:
– Парни! Отчего про вас столько нехорошего говорят!
– Да, ты не слушай никого! Это оттого они так говорят, что мы – пришлые. А коренным грекам, никогда не нравилось, когда на их землю пришлые приходят. А чтобы развеять твои сомнения и укрепить дружбу между нашими народами, позволь тебя угостить хорошим греческим вином!
– Вот это дело! – отвечаю я. – Ничто так не укрепляет дружбу между народами, как стаканчик хорошего греческого вина.
Выпили мы по стаканчику. Беседа вдруг приобрела какой-то всеобщий, трансцендентный характер. Я не придал значения, тому факту, что мой новый друг принес вино в стакане, а не в бутылке. Это уже потом я придал значение этому факту. Через несколько минут чувствую, что в глазах у меня помутилось. Сознание в порядке, а тела нет! И о дружбе между народами я забыл моментально. Мысль только одна: дергать надо отседова быстро! Подхватил я свою испанскую гитару и стал ее в чехол запихивать. А руки уже не слушаются. Эх, думаю, только бы отбежать немного, туда, где светло и люди гуляют. Так с незачехленнной гитарой и побежал. Да только не далеко убежать мне удалось. Сзади обхватил меня рукою мощной один албанец, другой, тот что телепузик, еще недавно говоривший о дружбе между нашими народами, гитару из рук выхватил и в пах ногой саданул мне. Больно! И ударился о земную твердь, и закрыл голову руками, чтобы имидж мне не попортили, басурманы проклятые, да и отрубился. О! Бедный, мой, многострадальный пах! Албанцы! А, может быть я плохо пел? Может, вам не понравились мои безыскуственные напевы пентатонического склада, обильно орнаментированные разнообразными мелизмами с использованием алеаторики с интервалами увеличенной секунды, как у Пьера Булеза – поборника пуантелизма? Тогда я вас понимаю, албанцы! Кому из нас не хотелось хотя бы раз в жизни замочить в пах какого-нибудь горе-певца. Вот ведь как получается: Орфей усмирял своим пением диких зверей, а я своим пением довел албанцев до отчаяния! Велика сила искусства!
– Ну, все! – мелькнула последняя перед закатом сознания шальная мысль. – Точно теперь рабство, в ненавистную мне общественно-экономическую формацию продадут. И понял я, что в этот миг я умудрился оказаться первым в очереди в невидимый нужник Вечности. Не знаю, сколько времени я был в несознанке. Только чую: кто-то меня за плечо трясет. Открываю очи – полицейский. Греческий. В черной беретке. А в голове моей звенят колокола. Но радостная мысль, что летального исхода и на этот раз удалось избежать, помогла мне взбодриться.
– Кто ты? Откуда ты! Чьих ты будешь? – спрашивает меня деликатно полицейский, стараясь не оскорбить своим дерзким от рождения тоном.
Я пытаюсь вспомнить свое имя и вдруг с ужасом осознаю, что я забыл! И не только имя. Но и вообще – кто я есть такой! Я перечислял про себя десятки имен, и так не не нашел там своего! Я сказал ему, первое, что пришло мне на ум:
– Я – Хулио Картасар. Писатель из Аргентины!
Мой ответ полицейского нисколько не потряс, а вполне даже удовлетворил, словно валяющиеся на улице аргентинские писатели у них в Греции явление столь же обычное, сколь и желанное.
– Куда тебя отвезти, Хулио? – спросил он.
– В Буэнос– Айрес, разумеется! – ответил я скромно. Он наконец-то оценил мою шутку, рассмеялся, но отвез меня до Омонии. Я жаловался ему на албанцев, обнаружив, что гитары со мною нет. Не было, так же и заработанных тяжким певческим трудом 15 тысяч драхм.
– Забудь о них! – посоветовал мне полицейский. – И никогда, слышишь, никогда больше не пей с албанцами! Обещаешь?
– Клянусь! – пообещал я как-то не очень твердо. И слово свое держу. Уже два месяца с албанцами: ни-ни! А если увижу где албанца – бегу сразу прочь. А вообще, я думаю, что это частичная расплата за песню, исполненную мною, на площади Святого Петра, в Ватикане, эхом отозвалась в пространстве и времени. Ничто не проходит бесследно. Полицейский возил меня всю ночь по отелям (я даже забыл и то, как называется мой отель. Помнил только, что он в Омонии)
- Ваш? – спрашивал полицейский на рецепшен отеля, предъявляя меня.
- Не наш! – отвечали ему уже в десятом по счету отеле.
Но, наконец, один мужик сжалился и сказал: «Да, это наш!»
Так в одну ночь, я еще раз убедился, что наш мир многообразен, что в нем есть и хорошие люди и мерзкие твари с других планет.
Однажды мой Сын спросил меня:
- Отец! А кого больше на Земле – хороших или плохих людей.
- Сын мой! – ответил Я, - их поровну! Это единственно возможная форма существования человечества и Вселенной в целом. Существует объективный Закон единства и борьбы противоположностей. Он позволяет Вселенной развиваться. Если бы не было Зла – не было бы и Добра. Борьба между Злом и Добром была и будет всегда, это подтверждено всемирным Законом единства и борьбы противоположностей. Вся история человечества – это борьба Добра со Злом. Это подтверждают исторические документы и литературные источники.
Существует Закон Энтропии. Достижения максимума Энтропии характеризуется наступлением равновесного состояния, при котором невозможны другие энергетические и социальные превращения. Вся энергия превратилась в теплоту, добро, и наступило состояние теплового равновесия. Это означает гипотетичную неизбежность тепловой смерти Вселенной. Но это существует только теоретически.
Согласно теории относительности Эйнштейна, (ну, мы же все знаем эту теорию!) обыкновенный стул в одно прекрасное время может взлететь в пространство, при условии, если все молекулы и атомы из хаотичного движения однажды приобретут одно вертикальное направление. Но это только теоретически. Много ли вы видели летающих стульев? Ну, может, жена пару раз придала им ускорение ненадолго и все! И слава Богу, что стулья не летают высоко и далеко. И хорошо, что не наступит тепловой смерти Вселенной при нашей жизни. Это состояние существует благодаря объективному Закону единства и борьбы противоположностей.
Энтропия выражает только переход от менее вероятных состояний к более вероятным. Энтропия Вселенной возрастает не стремясь ни к какому максимуму. Как и Энтропия нашего Сознания. Это ведь тоже – Вселенная.
В одних точках Земли однажды наступает некое относительное социальное равновесие, как у нас в России сегодня. Но в других точках в это же время ведутся кровопролитные войны. И точки равновесия колеблются. Они не могут быть инертными по отношению к болевым точкам планеты.
Сегодня мы с вами, и все прогрессивное человечество восстало против Зла – мирового Терроризма. Можно жить в спокойной, нейтральной Швейцарии, но гарантии, что Зло не потревожит эту страну нет. Состояние Великого Противостояния Добра и Зла – понятие не географическое, а скорее общечеловеческое и метафизическое.
Вот так, примерно, я ему и сказал!
10.
СВИНЬЯ ГРЯЗЬ НАЙДЕТ, А ТАЛАНТ – ДЕНЬГИ!
"И массы могут чувствовать себя одинокими"
Станислав Ежи Лец
"Наркомания, это многолетнее наслаждение смертью"
Франсуа Мориак
Бреду я на следующий день по улице Вулгари в расстроенных чувствах, досадуя на себя и на плутов-албанцев. Голова раскалывается. Купил себе в палатке дешевого греческого портвешка и на ходу пытаюсь открыть. Навстречу эллин идет – топорщится, такой же, как и я, чувак. Тоже, судя, по роже, не в ладах с душой.
– Что, приятель, никак не откроешь? – говорит он мне. – Давай помогу!
Мне в эти минуты было по фигу, кто передо мной: президент, доктор, или флибустьер. Лишь бы человек хороший. Открыл он мне бутылку одним ловким ударом. Я отпил немного, ему протягиваю.
– Не, – улыбается. – Я вина не пью. Я кокаин нюхаю.
Сели с ним прямо на тротуаре. Закурили мастырку. Попыхтев пару минут, разговорились, как водится. Никасом его звали. Спрашиваю, сколько платит за понюх кокаина?
– 3-5 тысяч. Согласись, это не дорого! (Если учесть, что стакан водки стоит 2 тысячи, а проститутка – пять, то – да!) После полбутылки разговор по международной традиции на женщин перешел органично.
– Вот ты, Никас, молодой мужик. А женщина у тебя есть? – спрашиваю его деловито. – Кочерыжку-то хоть изредка паришь?
– Да нет – отвечает искренне грек, – когда я нюхну, то уже никакая баба не нужна. Нюхать лучше! – заключил он.
Я ему поведал печальную повесть о том, как басурманы меня ограбили, и что жить мне теперь не на что. Он мне и говорит.
– Что ты паришься, Санек! Здесь не пропадешь! Приходи к 6 часам к отелю "Эверест". Я тебя с друганами познакомлю. Там и девчата есть! Мы тебе и кокаином угостим, и ночлег найдем.
– А ты, случаем, не албанец?
– Нет! – смеется, – я чистокровный грек!
Вот такой добрый человек мне попался. Правда, потом его вдруг стало зело кумарить, шугняк у него пошел, отчего он стал путать английские, греческие и немецкие слова. Словом – полный клин!
– У меня что-то проблемы с английским. – признался вдруг он, стуча зубами. – Ты, по-немецки, можешь?
Я сказал "нихт", поняв, что парню пора занюхать дозу "муки". Я его даже немного проводил в сторону Омонии. А когда мы проходили мимо стоянки автомобилей, он вдруг обратился по-гречески к какому-то мужику, стоящему возле своего авто. Хозяин безмолвно пошарил в карманах и высыпал Никасу в ладонь кучу мелочи.
– Ты его знаешь? – спросил я Никаса, когда мы отошли.
– Впервые вижу. Да ты не волнуйся! Здесь все подают! Я за день, бывает, до 30 тысяч набираю!
Вот тебе раз! – подумал с горечью я. Я, понимаете ли, пою, упираюсь, на улице, а у меня от силы 15! Да, ребята! Учите греческий! Это большое дело!
Забили с ним стрелу, и он отвалил. А мне стало немного спокойнее. Боль в висках прошла от простого, человеческого участия и отчасти, от бутылочки красного, греческого вина.. Жизнь вновь приобретала какой-то зримый смысл. Ну, придется снова машины мыть да улицы мести. Ну и что? Пришел в одну кафешку. Сижу, грущу, но уже не сильно. Взял бутылочку греческого пива "Амстел". Тут подходит грек один, Лаброс его зовут.
– Чего ты, приятель, такой грустный?
– Да, понимаешь, брат, у меня албанцы гитару украли. А музыкант без гитары, что собака без крыльев!
– Так ты – точно музыкант?
- Зевсом клянусь, - перекрестился я.
- Не гонишь? А если гитару принесу – споешь?
– Легко!
Он исчез в недрах бара и через минуту появился с гитарой в руках. Я от радости так загорланил, что через полчаса кафе было забито посетителями. Хозяин передо мной угощение выставляет. Популярное греческое блюдо: филе вяленного соловья с шалфеем, и мелко порубленными молодыми побегами маринованного дрока и кочухую из почек жирафа, фаршированного яйцами страуса. Все как положено. Но я по-честному его предупреждаю, что, что сегодня вечером пойду кокаин нюхать.
– А зачем тебе это? – спрашивает хозяин.
– Попробовать все в этой жизни надо! – отвечаю.
– А с 20-го этажа прыгнуть не пробовал?
– Нет. Как-то не довелось.
– А как же так и не попробуешь? Ты лучше у меня играй по вечерам. Это тебе и на отель хватит и на еду. Гитару купишь себе новую. На первое время я могу тебе занять немного. А с наркухами – не связывайся, парень! Они тебя обуют так, что албанцам и не снилось.
И вот, что значит причудливая игра судьбы. Поскольку я пел песни на русском языке, то русские меня сразу по песням вычислили. Заходят два мажористых пакета. Интересно им стало, кто это в Греции русские песни поет.
– Русский? – спрашивают по-русски.
– Угадайте из трех раз!
– Откуда? Кто таков?
Из "Комсомолки" отвечаю гордо. Рассказываю о своей нелегкой судьбе. Не верят, что я из "Комсомолки". Я тогда достаю из рюкзака номер своей газеты с моим материалом и моей фотографией, где я выступаю на верблюжьих бегах верхом на молодой верблюдице. Почему я газету эту взял с собой в Грецию? Потому что на уровне интуиции знал, что мне это пригодится. Один из них Феодорос - совладелец международной туристической компании.
– Говоришь, денег на дорогу нет? А хочешь заработать? – спрашивает.
– Всегда! – отвечаю.
Короче, договорились, что я им текст пишу об Афинах на их сайт в интернете, а они мне билет до Москвы покупают. На том и порешили. Ударили по рукам. Обменялись визитками. Он мне тут же исходные материалы всучил и бабки отстегнул на билет до Москвы и сверху еще 30 баксов. Мой текст до сих пор висит на сайте этой туристической компании.
11.
В МОСКВУ! В МОСКВУ!
"Дым отечества светлее огня на чужбине
Лукиан из Самоаты
"Где лучше – здесь или там, зависит от того, где задан вопрос."
Симон Моисеев
"Где хорошо – там и родина"
Аристофан
Проснулся я утром ранним. Тоска вдруг как навалится на меня! Гитары моей любимой рядом нет. Кушать не подано. А мои, еще пару месяцев назад белоснежные, как снега Килиманджаро, штаны, стали невыразительно бурыми. Да еще в животе моем нежный норд-ост тонкого кишечника переходит в буйный сирокко прямой кишки. Взглянул на себя в засиженное мухами, тусклое зеркало. Будучи обыкновенно, прекрасным, как Парис, сегодня я увидел себя небритым, лохматым, с синеватыми кругами под глазами, похожим на Фавна, измотанного обезумевшими от длительного воздержания Нимфами, туды их в качель. И подумал я: загостился что-то я на этой древней земле. Да и работа меня ждала. Настоящая. Любимая.
Прихожу в ближайшее туристическое агентство. Дайте мне, говорю, билет до Москвы. А девушка мне и отвечает.
– Из Афин в Москву не каждый день самолеты летают. Может вам дать до Будапешта?
– Ну, если вы считаете, что тут нет принципиальной разницы – то давайте. – легко согласился я.
– Да нет, – говорит девушка. – Просто с Будапешта каждый день самолеты в Москву летят.
Мне было все равно. Сел я в метро и пустился в дальний путь в международный Афинский аэропорт. От конечной станции метро надо еще ехать автобусом, а у меня последняя бумажка в тысячу драхм осталась. Даю ее водителю. А бумажка старая, ветхая, как земля Эллады. Этой тысячей, наверное, еще Гомер платил своему офтальмологу. Водитель повертел в руках эту бумажку, потом оглядел меня с ног до головы. Видит: я такой же помятый, как и этот денежный знак, махнул рукой и вернул мне тысячу.
– Билет есть на самолет? Тогда бесплатно! – сказал он с доброй улыбкой на устах. У них с билетом можно доехать до аэропорта бесплатно! О! Как это мудро и человечно!
Но в назначенный час меня не пригласили на посадку. Самолет в Будапешт отменили по техническим причинам. И мне заменили билет, дали-таки на Москву. Только на следующий день. Ночь я провел в аэропорту. Но мне не привыкать!
Утром становлюсь в очередь на регистрацию, а впереди меня, кто бы вы думали? Ну, конечно же, редактор «Вечерней Москвы" Александр Куприянов. Я настолько уже привык, что он везде, что даже не удивился и на этот раз. Мы с ним как-то раз встретились случайно на острове Родос, на даче Муссолини. Поздоровались с ним тепло, как старые знакомые. Он даже меня впереди себя пропустил. Потом греческий пограничник поставил мне печать в паспорт, что, дескать, не возражает, если я уеду из Греции. Еще б он возражал. На фиг я здесь нужен?
Прощай, древня, прекрасная Эллада! Я буду часто возвращаться к тебе в своих беспокойных снах!
Прилетели в Москву, а тут зима уж на дворе. Но и пусть. Все равно, здесь – Отчизна, твой дом родной. Никакое пусть даже самое Греческое солнце, самое прозрачное Эгейское море и экзотика, не заменит мне моей маленькой квартирки, моего отчего дома. Он всегда будет для меня краше любого самого пышного кустика индийского жасмина.
И тогда я вдруг понял: для чего время от времени я устраиваю себе странную жизнь, недоедаю, недосыпаю, недопиваю, недогуливаю, недокуриваю. Когда устав от постоянной скуки и боязни быть обсчитанным бакалейщиком, обруганным контролершей, когда вдруг осознаешь, что тебе некому позвонить в минуты отчаяния и одиночества, когда твоя жизнь начинает тебе казаться обыденнее жизни молочника, ты уходишь на мгновение в чудное сновидение, в какой-то виртуальный, ирриальный мир, полный неизвестности, тревоги и пасности, населенный странными людьми, говорящими на незнакомом языке, поющими неизвестные песни. Ты на время меняешь страну, свой облик, характер, образ жизни и мысли. И там, на чужбине, твое одиночество умножается в два, три, четыре раза. Глядя на себя со стороны, ты думаешь о себе в третьем лице, и узнаешь про себя много нового. И когда ты, усталый бездомок, восстав от своих скорбей, оглядываешься назад, то видишь позади чудесную страну, замечательных людей, и понимаешь, что это твоя Родина, твои друзья и твоя жизнь и начинаешь с новой силой ее любить со всеми ее взгодами и обломами.
P.S. Вчера гуляя по вечерней Москве, вдруг поймал себя на мысли, что я бессознательно оцениваю некоторые места с точки зрения возможности там переночевать!
ОСУЖДАЛИ НАШИ МАМЫ, ПРО ****ЕЙ ФОТОРОРМАНЫ
В тот памятный момент, когда судьба свела меня со Снегирем, я был уже маститый словописец, сочинитель. Меня знали бомжи и проститутки, киоскеры, официанты, продавцы водочных отделов и подавальщицы пива в пивных, у меня был круг читателей, почитателей и поклонников в России, в ближнем и дальнем зарубежье. Мне пожимали руки случайные, пьяные и трезвые прохожие на улице и фотографировали на телефоны в метро. Мне мудровали срамной уд прекрасные москвички и простодушные восторженные гостьи столицы: студентки, санитарки, уборщицы, продавщицы, цветочницы, провизоры, стриптизерши и проститутки. Я уже успешно побомжевал в Лондоне. Я изменил законодательство Великобритании, ужесточил политику въезда мигрантов в эту страну. Я уже бомжевал в Греции, собирал помидоры в Альмерии, и пел «Очи черные» в Ватикане. Я уже взорвал эротическое пространство Европы своими порно-шедеврами, я энергично пытался возродить загнивающий кинематограф Голливуда, и вонзил свой фантастический сценарий в Лос Анжелос, Стивену Сигалу и Квентину Тарантино. Снегирь пришел в «Комсомолку» из увядающей газеты Верховного Совета «Известия», да простят меня великие коллеги за столь вызывающее определение. Он прошел горячие точки, писал о войне, о криминале, был опытным и добросовестным корреспондентом и обозревателем. Но лично мы с ним не пересекались. Хотя кивали друг другу в коридоре шестого этажа. Мы всем кивали. Но однажды он встретил меня в коридоре, сказал:
- Слушай, как тебя… Мешков? У меня сегодня День рождения! Заходи в отдел иллюстраций в пять часов!
На первых порах он создавал великолепное впечатление: был гладко причесан, гладко выбрит, изысканно одет в свитер и джинсы. В этот день Снегирь устроил грандиозное гастрономическое шоу. Столы ломились от яств. Не знаю названий блюд, но было вкусно. Рекой лилось домашнее вино. Жратву приготовила его матушка. Это было национальное абхазское блюдо. Да! Это был Вальтасаров пир. Но, тогда я еще не знал, что мне придется прожить с этим, прекрасным, человеком, долгие, мучительные, пять лет. Что я, буду три раза в неделю остервенело и жестоко в спортзале колотить боксерскую грушу, чтобы унять гнев свой и не ударить ненароком его самого.
Судьба дарила мне не только круизы, благосклонных девчат, вино и омаров, но и тяжкие испытания обязательной Дружбой с заносчивым и гордым напарником. Сначала я не знал, что он заносчив. Начинали мы сотрудничать с ним по доброму, в таком игривом, веселом, экстремальном, и где-то даже безнравственном, с точки зрения коммуниста, ветерана труда, передовика производства и комсомольца, жанре, как фотороманы. Многие газеты в ту пору производили такую продукцию. Это занимало большие газетные и журнальные площади, но пользовались большим успехом у читателей. Это были такие фото-комиксы.
Что там говорить! «Комсомольская правда» образца начала 2000-х была игривой и даже отчасти хулиганской. В то время меня сначала «арендовали» на фотороманы, а потом и вовсе, «передали» из Московского отдела, в отдел спецпроектов. Нас накрыла эпоха фотороманов. Главной чертой наших фотороманов была, конечно, ирония. Некоторые были очень прикольные. Генератором идей и моим шефом в те прекрасные времена был Алексей Ганелин. Оператором был Снегирь, он уже был ветераном отдела спец. проектов.
А поскольку я был единственным неженатым, бессовестным, разнузданным, бесшабашным, безбашенным, и незакомплексованным членом группы, то главные, безнравственные, роли доставались мне. Если бы такая маза свалилась на меня в Голливуде, я бы сейчас бы писал эти строки, сидя у себя в особняке, словно Рокко Сифредди, на Хайленд авеню или на холмах Санта Моники. А вечером, приняв двойную традиционную дозу Chivas Rigal, гуляя по Голливуд бульвару, с замиранием сердца проходил бы мимо своей звезды, выложенной неподалеку от звезды Джона Дрю Берримора, Элтона Джона и Чарльза Чаплина. Но это еще будет впереди. А пока мы, группа, возглавляемая Ганелиным, делали дерзкие фотороманы. Да такие дерзкие, что традиционные читатели «Комсомолки», которые читали нашу газету с самого ее основания, просто были ошеломлены. Такой дерзости они не могли себе представить ни даже в своих самых страшных ночных кошмарах, ни в наркотических глюках, ни в пьяном бреду. Ганелин выдавал тему. Я писал сценарий, по заданной теме, потом мы покупали костюмы, набирали актерскую группу, то есть вызывали проституток и стриптизерш, и выезжали на «натуру» и производили съемки. Мне казалось это каким-то бредом пьяного наркомана, но, как показывал опрос, эти фотороманы пользовались бешеной популярностью у читателей. Как выяснилось, впоследствии: я ничего не смыслю в журналистике и в общественном сознании. Я плохо учился в Университете, был выгоняем, потом вновь принимаем. Мы созидали фотороманы про политиков, олигархов, про выборы, про спекуляцию, девальвацию, коррупцию, проституцию…. Не было в той жизни позорного явления, которое бы мы не не чморили в своем боевом листке. Это был «Комсомольский прожектор»! Это были «Окна РОСТА»!
- Смотрите, Саша, вот вышла книга «Как внести разнообразие в супружескую жизнь», - говорил мне проникновенно «шеф», - А давай-ка постебаемся над этим?
И закипела работа. Собственно, нам нужна была для этого проекта лишь проститутка, готовая на все. В наше время это не представляет особой проблемы. Мы вызвали проститутку и поехали снимать фильму к Юрке Снегиреву домой.
- Слушайте! Жена же будет ругаться, если узнает что мы тут, на нашем семейном одре Мешкова снимали с проституткой….! – переживал Снегирь всю дорогу.
- Не узнает! Мы, по-быстрому, и по-тихому, - успокаивали мы его.
- А ты ей этот номер газеты не показывай!
- А мы скажем, что у Мешкова дома снимали!
- Она знает, что у него нет дома…
Сценарий мой был посконно примитивен, как половой акт большевика-подпольщика. Жена, уставшая от унылого быта, предлагает мужу сделать ординарный, набивший оскомину (ей) унылый, брачный секс, новым, ярким и незабываемым. (Она якобы до этого книжку вот эту прочитала!) И вот я сижу в одних труселях с газетой «Комсомольская правда» на диване. А вызванная на целый день проститутка (в роли жены) гладит уныло белье в эротичных трусиках. А я, якобы, не замечаю эротики: приелось все! Потом мы ложимся в койку, где я, примитивно так, пуритански, как старовер, без выдумки, пылкости, и задора попираю ее. Лицо мое при этом выражает озабоченность состоянием государственного стабилизационного фонда.
Надо сказать, что проститутка, украинская девица, яркая, красивая, с пышными формами, прекрасно и убедительно создала образ жены, уставшей от однообразного идиотизма унылой сексуальной семейной жизни. (Хотя, судя по ее учащенному дыханию, мне привиделось, что она начала заводиться) Но, в ее глазах была написана такая тоска, плакать хотелось. Во время перерыва, когда коллеги сели за стол трапезничать, чем Бог послал, она смущенно, шепотом спросила меня, как человека, который только что понарошку совершал с ней развратные действия:
- Саша! Где тут пописать можно?
Я воспринял эти слова, как боевой конь, сигнал тревоги. Взял за руку и отвел ее в ванну, для придания нашей съемки некоторого драматизма, творческого шарма и разнообразия (мы заплатили ей за весь день, так что же пропадать деньгам? Да и ей, поди, непривычно как-то без основной работы).
- А это тоже входит в сценарий? – вымученно ухмыляясь, спросила она, поворачиваясь ко мне задом, словно избушка Бабы Яги, опираясь на умывальник, когда я бережно сорвал с нее остатки кружевных одежд.
- Да, - ответил я рассеянно, - там так и написано: муж уводит ее в ванну и попирает ее.
- Как это – попирает?
- А вот так вот прямо….
Ей повезло. В отличие от своих коллег, прекрасных блудниц, погрязших в однообразии сексуальных будней, она была сегодня не только объектом грязного, пытливого сексуального исследования и чувственного наслаждения странного журналиста, но и актрисой. Завтра ее увидит вся страна! Она впервые снималась в фоторомане. Впоследствии, кстати, мы ее пригласили потом еще в один фотороман, который снимали в сауне, про депутатов, погрязших в пороке. Там в парилке, (я был уже депутатом, погрязшем в пороке) мы еще раз вступили в сладкую, порочную связь. Можно сказать, что я просто как бы «осваивал» бюджет фоторомана. Иначе – деньги на ветер! Она два раза в своей жизни стала востребованной актрисой. Я очень старался и там в ванной и в парилке. Ведь за мной стояла великая газета! Если некоторые великие журналисты были лицом нашей газеты, то я, в тот момент, был, как бы ее фаллосом, Приапом.
«Фаллос «Комсомольской правды»! Звучит!? «Наш Фаллос», так ласково называли его в родной газете» напишут обо мне в Википедии, с надеждой думал я, попирая, покорную, и пыхтящую, словно стельная корова, порно звезду, божьей милостью. Да, если бы не я – что бы она рассказала подругам, коллегам? Ну, возвращается она в свою общагу блудниц.
- Ну, как там? Рассказывай!!! – насели на нее товарки.
- Девчонки! Вы будете смеяться! Вызвали меня эти писаки, бумагомараки, пофотографировали фотоаппаратом и все!
- И все???? - ахнули бы девчата, - Ах! Ах! Какие Козлы!!!
Вот какое мнение создалось бы о нашей газете в определенных кругах! Я не мог допустить дискредитации своего любимого органа. Я всегда, слышите, всегда, где бы я ни был, болел душой за свой любимый орган!
Потом мы имитировали разнузданный половой акт в лифте (так рекомендовала нам книга-инструкция по разнообразию семейной сексуальной жизни»)
Потом мы делали это в лесу, в поле. Причем, сам Эдуард, пользуясь служебным положением, вот что себе стяжал (а вот не то, что вы подумали!!!) Он все-таки выбил для себя эпизодическую роль в этом фильме! Он талантливо сыграл роль грибника, спугнувшего мужа и жену, занимающуюся разнообразием сексуальной жизни в лесу. Конечно, до звезды на аллее славы в Голливуде он не дотягивал, но Оскара за лучшую роль второго плана он вполне мог получить.
О! Если бы вы знали, сколько гневных писем от читательниц мы получили после выхода этого номера! Это был ядерный взрыв женского возмущения! А мужики-читатели нисколько не возмущались, потому что исполнительница главной роли была чудо как хороша.
- Не ожидала я от тебя такого! – сказала мне огорченно в коридоре ветеран «Комсомолки» обозреватель Инна Руденко.
- Я этого не хотел! – воскликнул я горячо, - Но ради любимой газеты, я готов на все!
- Иди уж! Альтруист! – добродушно смеялась журналистка-ветеран. И я, как нашаливший пострел, смущенно покраснев от стыда, как (думаете, как рак? А вот и нетушки!) как след от чирья, как использованная прокладка половозрелой девицы, рдея и вея, словно легкий сирокко, уносился вдаль по коридору шестого этажа. В то время стране нужна была развлекательная газета. И мы делали ее. Я выполнял свой гражданский долг! Два раза выполнил я его со своей партнершей по фотороману, по десять минут.
НЕ ПАРА МЫ…
- Все! Вы напарники! – решительно сказал однажды нам с Юркой Шеф Ганелин, - Будете работать теперь в паре! Ты добрый полицейский, - он ткнул пальцем в мою грудь, - ты злой! – безапелляционно указал он на Юрку. Тот обиженно засопел.
Шеф повелел службе ОХО выделить нам отдельный кабинет. Кабинет нам выделили просто замечательный. Я даже не мечтал о таком. С диваном, телевизором и кондишеном. Я в те времена снимал унылую, порушенную квартиру на Домодедовской, и поэтому, кабинет это стал для меня вторым домом. Ехать куда-то на Домодедовскую! Вот еще! Я купил подушку, одеяло, зубную щетку, и стал жить поживать в своем новом домике. Кроме того, через дорогу располагался фитнес клуб, куда я ходил с утра поплавать, попариться и почистить зубы. Половину стоимости абонимента оплачивала «Комсомольская правда». И что интересно: кто чаще посещал фитнес, тому делалась еще большая скидка от «КП». Вот как заботилась «Комсомолка» о моем здоровье. Особенно хорошо было поплавать в бассейне, наутро, после бурной вечеринки. СаунаБ бассейн. Я жил как Абрамович. Все плохое выветривалось через час, и ты шел на работу, как смазанный, отлаженный Терминатор, после профилактического ремонта на МТС.
- Ну, напарники, так напарники, - подумал я, - чокаясь бокалами с Юркой С. Эх! Твою мать! Я тогда еще не знал, на какое мучение обрек меня Ганелин, создав этот тандем!
Мы с Юркой были совершенно разными по своей природе и конституции созданиями. Я был на 15 лет старше, и, к тому времени отмотал небольшой срок по «бакланке», закончил Одесскую мореходку, отслужил в армии, был дважды разведен, и взращивал половозрелого сына. Напарник пока еще не «нары не грыз», обручальных колец не нашивал, и не подтирал обосранную попку собственного дитя. Юрко был заносчив, и груб, как Сталин, я – деликатен и терпим, как Будда. Он родился в Москве, и недолюбливал выскочек из провинции, типа меня. Я родился в провинциальном Таллине, и весьма почитал и уважал выскочек из провинции (особенно, одного «выскочку» из Санкт-Петербурга). Юрко был, мягко скажем, упитан и короток, как Денни де Вито, я был ледащим, как Дон Кихот Ламанческий. Он был жесток и коварен, как Каннибал Лектор, я был добросерд, милосерд и покладист, как князь Мышкин. Да! Чуть не забыл! И еще я был скромен и красив, как Адонис. И вот такой тандем, как в фильме про доброго и злого полицейского был создан шефом Г. в начале нулевых, и ярко, словно факел, просиял аж целых пять лет.
- Бля…! Ну и вонь ты тут развел! Фу-у-у-у-у-у-у-у! – зажав нос руками, сморщив от отвращения свое гладковыбритое лицо, кричал в бешенстве мой напарник, придя ранним утром, аккурат в 11 часов, в наш новый кабинет. На дверцах шкафа висела, слегка зловоня, моя спортивная форма, пропитанная моим спортивным потом после изнурительной тренировки, постиранное полотенце, носки, трусы, под столом стояли мои многотрудные кроссовки, проделавшие со мной сегодня на тренажере дистанцию более 10 километров.
- Это что, так будет всегда такая вонь? – обреченно простонал Снегирь, театрально, словно Чацкий, в минуты отчаяния, хватаясь за виски.
- Думаю, что – да! – ответил мягко я (я же милосердный! Добрый полицейский!), - Ведь я же тренируюсь в фитнес клубе. Я хочу быть здоровым и крепким старичком.
- Это чудовищно! – прохрипел в негодовании Снегирь, и, злобно включив компьютер, уткнулся в Интернет, - Ты веришь в Бога?
- Безусловно.
- Тогда ты должен смириться с телом, которое дал тебе Бог, - в Юрке проснулся несносный проповедник. Очень хитрый и прагматичный, как и все прелаты.
- А мне кажется, Юрий, что тело – это Дом нашей Души и его надо содержать в порядке, тренировать и совершенствовать. Я вот потренировался, а потом попарил тело свое в сауне, искупал в бассейне.
- Ты хоть треники свои в бассейне стирай…. – сказал он без всякой надежды, что я его услышу, - Прямо в трениках и ныряй! И трусы заодно постираешь и носки!
- Что?! Что ты такое ешь? Фу-у-у-у-у-у-у! – вскричал он однажды утром, и подскочил в своем кресле на два дюйма, едва я только, по обыкновению, приступил к завтраку. А ел я всего-навсего Доширак. Дешево, душевно и питательно. (Не подумайте плохого: Доширак мне за рекламу не заплатил!) Согласен: это не есть полезно. Но я, в то время, копил на квартиру, и, экономя на всем: питал свою плоть самой дешевой пищей: чебуреки, беляши, шаурма, растворимоя вермишель, кашка перловая, пшенная, греча, кефир, батон, из овощей и фруктов: репа, хрен, редька, свекла, лук, чеснок.
Конечно, такая пища вызывала непреодолимый метеоризм, но я ведь – деликатный, и оттого, мощный Баргузин чрева своего, уносил я вдаль от людных мест.
- Это что: такой запах я буду всегда нюхать? – не спросил, а констатировал Снегирь.
- Можешь не нюхать. Это не обязательно. Но, похоже, дух этот будет тебя преследовать даже во сне, до тех пор, пока я не куплю квартиру, - улыбаясь кроткой, мягкой улыбкой Джоконды, ответил я ему.
Иногда я просил Юрку погулять полчасика, пока я в нашем кабинете, предамся интимной страсти с очаровательной стажеркой из регональной «Комсомольской правды», прибывшей к нам на стажировку. Я же был бездомен, как Агасфер, и поэтому использовал для сладких утех рабочий кабинет.
- Ты превращаешь наш кабинет в вонючий притон. – возмущался напарник, - Здесь не только запах твоих кроссовок, трусов, вермишели, но и мерзкий дух Порока и женских выделений. Ну, хорошо…. Давай на пиво. Погуляю полчаса. Что ты мне дал???? Этого мало! Еще давай!
О! Как дорого обходилась мне плотская радость на рабочем месте! Зато мне не надо было везти предмет своей страсти во глубину Московских трущеб Домодедова, где я снимал сырую, неухоженную однушку, напоминающую каземат княжны Таракановой, на известной картине Флавицкого.
Лично Я, полжизни проведший в казармах интернатов, морского училища, армии и тюрьмы, в те времена был весьма терпим и привычен, к мощному зловонию носков, немытого девичьего лона, беляша, шаурмы, Ролтона. Но, позже, вкусив карпаччо из мяса молодой косули с шалфеем и трюфелями, лобстеров под соусом «бешамель», жареное филе мореного волка с яблочным террином и малиновым соусом, познав очарование отелей Hilton, Sheraton, утонченную красоту белья дорогих куртизанок и вкус настоящего десятилетнего виски, я разочаровался в своих ранних кулинарных, и моральных пристрастиях.
Кстати, однажды, накануне приезда в редакцию «Комсомольской правды» Президента Владимира Путина, когда весь этаж редакции уже сиял, как боярские хоромы перед свадьбой, а туалеты пахли розами, как опочивальня Мессалины, к нам в комнату заглянул главный редактор Владимир Сунгоркин. Бегло оглядев наш скромный сераль (кабинет напоминал спортивную раздевалку в подвальной «качалке») с висящими повсюду элементами спортивного быта, понюхав кислый, пахнущий потом и Ролтоном воздух, поморщился, и сказал нам с Юркой: «Завтра у вас выходной!» Так что, мое увлечение фитнесом не только портило воздух в кабинете, но еще и помогло нам честно заработать дополнительный выходной.
ДЕТСКИЙ САД, ПРЯМ, КАКОЙ-ТО
1.
- Ступайте, устройтесь в детский садик охранниками, - с едва уловимыми императивными нотками сказал мой строгий шеф Леша Ганелин. – Садик сами выберете.
И мы с Юркой Снегирем отправляемся устраиваться охранниками детского садика. Это было нужно стране, для того, чтобы все узнали: охраны в детских садах, по сути - никакой.Это задание мы получили сразу после страшной трагедии в Беслане.
Головной офис частного охранного предприятия, адрес которого мы со Снегирем выбрали по газете, располагался в подсобке одного из московских универсамов. На заднем дворе, кроме нас, стояли еще три соискателя. Треники «Адидас» с пузырями на коленках и мятые паспорта в руках выдавали в них тружеников недалекой глубинки. Из-за ящиков с апельсинами вышел плотный человек с выправкой полковника ГРУ. Минуя конкурентов, он тут же направился к нам.
- Москвичи? Документы с собой? - деловито осведомился он, выкладывая на подоконник незаполненные трудовые договоры.
- А как же! - И мы протянули ему свои паспорта. - Но, понимаете, трудовые книжки мы потеряли... Оба.
- Это потом! Специально для вас есть два детсада. Чисто, тепло и мухи не кусают!
- Нам бы в школу или лицей, - робко попросили мы нашего благодетеля.
- На кой вам этот бардак! - стал отговаривать нас «полковник». - Шум, гам, да и никакая школа вас не возьмет - слишком молоды.
(Мне, вообще-то – пятьдесят лет минуло. Просто я не пью дешевого антифриза и стеклоочистителей! Оттого выгляжу молодцом!)
- Да, опыта у нас маловато, - закивали мы. - Но мы будем стараться!
- Не в этом дело! Старшеклассниц попортить можете, - и, подмигнув, заключил: - Значит, согласны на детсад. Зарплата - шесть тысяч. Ну а если убирать там будете или по хозяйству, то еще три тысячи набросим!
Не успев моргнуть глазом, мы получили форму, нашивки, бейджики без фотографии, но с печатью охранной фирмы и превратились в настоящих охранников-стажеров. Мы стали частью грозной силы, противостоящей международному терроризму. Это нас призывал Путин на беспощадный бой в своем обращении к российскому народу!
- А дубинку, наручники, помповый Ремингтон и баллончик с газом? - спросили мы начальника.
- Стажерам не положено, - сухо ответил тот.
Мне предстояло заступить на двухнедельную круглосуточную вахту прямо через час после вербовки. Снегиреву достались дневные двенадцатичасовые смены в школе, по соседству. На следующий день он должен был пройти собеседование у директора, женщины строгой и принципиальной.
Больше всего мы переживали, что нас не возьмут в охранники детей без медицинских книжек или хотя бы справок. Но о них речи не было вообще. Такая вот упрощенная схема.
Я, кстати, принес в это охранное агентство фальшивые документы: (недорого купил в метро по объявлению: «Любые документы и справки»). Но их в охранной фирме особо никто и не смотрел. Мне достаточно было не сблевать антифризом им на стол, что бы меня не взяли. По всем другим характеристикам я подходил в охранники детских садов. Не блюет, и ладно.
- Баб на работу не водить! – запоздало предупредил меня вчера начальник охраны Виталий Борисович, заметив в моих глазах неистребимое желание: привести бабу на работу.
- Вы выпиваете? – спросила меня директор детского сада, симпатичная, крепкая, статная, сударушка, оглядывая мой статный скелет с пытливым взором искусствоведа. На экране телевизора, в углу кабинета – митинг скорби. О! Как мы любим демонстрировать свою скорбь!
- А есть? – спрашиваю я осторожно. Смеется директриса с печальным выражением лица. Видимо, достали ее пьяные охранники.
Дашка, моя неугомонная, неуемная, крошка, звонит с упорством партизана.
- Доброе утро, любимый!
- Прошу прощения, - говорю я директрисе, - это мой промоутер.
- Я соскучилась.
- Николай! Я дежурю в детском саду сегодня всю ночь!
- Ура! Во сколько приехать?
- Вы пьющий? – просила директриса.
- Я заступаю в семь. Пока.
- Никогда не есть бухаль! – ответил я, очаровательной директрисе - Но с вами с радостью выпил бы бокал Шабли в честь начала нашего тесного сотрудничества.
- Шутник! – смеется добродушно директриса. Но, надеюсь, что в душе она надеется, что я ее приглашу на безумный пикник наших тел.
После трагедии в Беслане каждая школа, каждый детсад в срочном порядке обзаводятся охранником. Частные охранные фирмы переживают настоящий ренессанс, а бдительный и добросовестный страж перешел в разряд дефицита. Юрка Снегирь закосил, устроился дневным охранником в школу, и поэтому, ночевал у себя дома с молодой женой. Я же был, как всегда честен, и выполнял тайное задание редакции добросовестно. В костюме охранника, я вызвал ночью в детский сад свою неугомонную студентку, юную и, страдающую врожденной аллергией и астмой Дашку. Рано, на рассвете, она ушла, кашляя, кряхтя, как старушка, радостно попранная мною на охранном топчане, хранящем запахи вонючих жоп, мочи и пота, тысяч охранников и их боевых подруг.
2.
Дежурство я принял у Толика, худенького парнишки из Ярославля,
отца двоих детей. Тот сразу посвятил меня в тайны охранной жизни.
- Ночью в песочницах пацаны местные будут водку пить, так ты их не гоняй, а то они окна повыбивают.
- А может, не будут? - с надеждой спросил я.
- Будут! - уверенно сказал Толик. - Погода хорошая.
- А если ворота закрыть?
- С тыла забора нет.
- А если милицию вызвать?
- Ну, прогонит их милиция, а они вернутся и тебе пятак начистят, чтобы не ябедничал.
- В 5 часов наполнишь на пищеблоке котлы водой и включишь электроплиты. Каждый час обход территории по периметру. В 6.00, в 16.00 и 22.00 доклад по телефону оперативному дежурному. Утром подметешь дорожки. Во время прогулок дежуришь у ворот, перекрываешь вход на территорию для посторонних лиц. У всех проверяешь документы и записываешь в журнал. Машина придет - разгрузишь продукты. Внимательно прочитай инструкции. И журналы заполняй вовремя. Остальные указания получишь у заведующей. Двери не забывай закрывать на замки. И главное, не бухать и девок не водить!
- Да понял я ужо, - ответил я тоскливо.
Караульное помещение представляло собой небольшую кладовочку с грязным диванчиком и бурым от времени и портвейна детским одеяльчиком. Здесь мне предстояло провести две недели добровольного заточения. А кто-то ведь так всю жизнь...
Россия занимает первое место в мире по количеству частных охранных фирм. Сегодня их насчитывается более 10 тысяч.
До девяти часов мы сидели с Меланьей в кафе, за углом детского сада, потом вернулись на объект, и я, утомленный вином и беспредметной беседой охранник, завалился на кровать со своей крошкой охранять свой объект. Да не тут-то было! Охрана объекта была бесцеремонно и бестактно прервана. Ровно в полночь раздались страшный рев, женские визги, грохот, стук и разухабистые песни. Накинув для устрашения мундир охранника, я шагнул в ночь.
- А ну-ка все вышли из сумрака и быстро по домам! - грозно, как мне показалось, рявкнул я, пустив при этом от волнения петуха.
- Пошел ты на ***... – нестройным хором ответила молодежь из песочницы, и в меня запустили порожней бутылкой. Бутылка со зловещим звоном разбилась о стену. Мой мундир, по-видимому, не произвел на гуляк впечатления.
- Ну ладно, раз так - легко пришел я к консенсусу, - только не безобразничайте тут...- неизвестно, что имея в виду.
И тут же окрестности огласились нестройным хором хриплых юношеских голосов. Затренькала гитара. Этот шабаш продолжался до рассвета. Я не сомкнул глаз. Да и как сомкнешь: со мной же было моя Меланья! Мне казалось, что пьяные озорники ломятся в двери вверенного мне объекта, и я раз пятнадцать бегал, чтобы встать как один грудью на защиту детского имущества.
...Восстав ото сна, я проводил до ворот, уходящую на лекции в Университет сонную, хмурую, недовольную недосыпом, жестким ложем и обхождением Дашеньку, собирал осколки бутылок с места ночного пира. Отчего люди так любят разбивать посуду? Оказалось, что ночные гости нализались с трех пузырей водяры и дюжины пива.
4.
Мы с ней играем в неведомую Игру. Целуемся. Я грубо щупаю ее маленькие упругие сиськи молодой стельной козочки. Нас снимают с двух ракурсов две камеры. А стонущих от страсти операторов этих камер снимают еще две камеры, про то, как они снимают нас. А этих стонущих операторов, и тех, кто снимает нас, снимают сотни кинокамер со стонущими от страсти операторами. Это Захватывающее Теле-Шоу! Но в какой-то момент я вдруг ощущаю, что я влюбляюсь в нее. И шоу перестает быть ШОУ. Оно становится жизнью. И зритель бежит за нами, а мы убегаем от зрителя. Поезд трогается, набирает скорость. Вот он мчит мимо деревень, аулов, кишлаков. Грязь, разруха, нищета, горящие подворья. В Грозном он не останавливается. В Афинах тоже.
- Он в Афинах слегка притормаживает! До 15 километров. – говорит мне шепотом на ухо Леха Синельников, обдавая меня недельным перегаром и касаясь меня тугими и влажными сиськами третьего размера - Но там ты можешь соскочить!
- Я соскочил с героина, соскочу и с поезда! – отвечаю я, маскируя неуверенность духа, уверенностью интонации.
- Это русский писатель- юморист! – говорит, указывая на меня пальцем, английским пограничникам какой-то доброхот, похожий на писателя-фантаста, доктора медицинских наук Юрку Щербатых.
- Книжку свою подаришь? – смеется греческий пограничник иссиня черными губами.
Во рту было смрадно и сухо. Луч солнца из-за штор робко, словно тать, проникал в мой будуар. За окном играл духовой оркестр. Гремел салют. Каркали вороны. Страна радовалась очередной знаменательной дате. Я в детском саду! Ура!
Я, с трудом разомкнув свои очи, глядел в черные, бездонные глаза очаровательной весталки, разбросавшей черные власа по измятой, бурой подушке. Она, не моргая, глядела в мои, замутненные, опухшие, красные, похмельные очи. Ее, похоже, жутко штырило от моего перегара.
- Странно, - сказала она задумчиво, словно профессор астрономии, мучительно строивший догадку о черной дыре, - Ты вчера выпил всего лишь пару бокалов сухого вина, а пьян был, как киномеханик сельского клуба.
- Бывает, - ответил я неопределенно
- Пил красное сухое вино, а всю ночь испускал перегар дешевого вискаря.
- Откуда испускал? – уточнил я, - Много ты понимаешь, сомелье ты моё, - потрепал я ее преувеличенно ласково по маленькой, тинейджерской груди. Не буду же я ей признаваться, насколько она была близка к прекрасной истине, потому что я, после двух бокалов красного сухого, куртуазно принятого в кафе, догонялся потом незаметно вискарем, рачительно припрятанным у себя в рюкзачке, впотай, в такси, потом уже в детском саду, якобы деловито проверяя электронную почту, пока она совершала вечерний, предсексуальный туалет.
- Первый мужчина у меня был наш физрук в школе… Он вставил мне по полной программе до самой глотки после уроков. В шестом классе….
- Потом расскажешь… - прошептал нежным, хрипловатым, перегарным голосом я, приложив к ее губкам пальчик и входя в нее.
- Потом меня изнасиловала возле школы толпа подонков…
- Прекрати…. – попросил я с нотками императивной интонации.
- Их было десять или пятнадцать. Сколько раз это было, я уже не помню…Они потом еще раз в школе повторили это в туалете. Потом был однокурсник…
- О! Боги! Хватит!
- Потом, уже перед тобой был Сергей Иванович, папин друг и сослуживец. Он каждый день забирал меня на машине после школы…. Хочешь, расскажу, как ты умрешь? – спросила она.
- Не хочу… - тяжело дыша, ответил я честно. Проклятая одышка. Что значит, забросил фитнес и утренние побегушки! Надо снова начинать тренироваться! Вот только кончится запой. Вот-вот…. Он же должен кончиться! Как кончается все в моей жизни.
- Ты умрешь с похмелья, - продолжала Дашка, не переставая гипнотизировать меня взглядом, и мудровать рукой мой встревоженный лингам - С жуткого бодуна. Ранним утром ты проблюешься густой коричневой массой, и покинешь этот мир, перед рассветом…
- Будет тебе… - пытался я осадить ее апокалипсические фантазии.
- ….после очередной недельной пьянки, и тяжелой, непосильной ебли с дешевыми проститутками. Сначала тебя шарахнет инсульт. Причем, прямо во время ебли. Сейчас у тебя на виске…
- Почему с дешевыми-то? – спросил робко я, - почему не с дорогими, элитными.
- У тебя на виске бьется и пульсирует жилка. Кровь переполняет твои вены капилляры. Сердце вырывается из груди…
- О! Заткнись, а?
- И неожиданно в глазах твоих потемнеет, станет черным черно, ночь закроет свет, и жуткая боль сожмет твои виски. Ты схватишься за голову и свалишься с проститутки на пол…
- Ну, полно уже…
Мой напряженный скипетр ярился, метался и вращался во вратах Эрота в предвкушении божественного момента! Мне не хотелось выходить из нее. Но терпенье мое лопнуло быстрее, чем капилляры моего мозга.
- Жопа ты, - сказал я беззлобно, недовольно поднимаясь с Дашки, - даже кончить не дала... Оракулиха! В рот тебе куклу Вуду, в жопу скипетр Папы! Что ж ты такая злобная? А? Маланья? За что ты так ненавидишь человечество?
Она лежала уроненной куклой на моем рабочем диване охранника, разбросав свои бледные ляжки. Ляжки беспорядочно валялись на диване, попранном ранее жопами других дев, едва заметно подрагивая, как живые, как будто, еще две пьяных Дашки.
- Я не человечество, я тебя, конкретно, ненавижу, Санек. А человечество твое мне до ****ы.
- За что же ты, интересно, меня ненавидишь?
- За то, что ты относишься ко мне, как к рабыне, как к смерду…
- Смерд – это мужик. Баба – это смердиха, - уточнил я, будучи весьма строг к слову.
- … как к дереву, как к резиновой кукле. Я же для тебя только «дырочка», как ты сам изволил заметить! Ты же со мной не разговариваешь, тебе противно и не интересно! Ты же, с понтом, умный! А я – дура! Так?
Это ее единственная, старая, надоевшая мне песня, из старого репертуара угасшей звезды. Это как «Маленький плот», соткан из песен и слов. Она ее поет на каждой нашей встрече. И не хочет сочинять новую песню.
- Так, согласно твоей логике: если ты относишься ко мне, как к господину, Я должен тебя возлюбить, как рабыню. Или возлюбить, как раб, весь мир? Как Бог и Творец возлюбить Вселенную и врагов своих ибо не страдания приносят они, а новизну, – беспечно ответил я, не заботясь о логике своих рассуждений.
- Да! Возлюбить! Иначе я тебя убью. Ночью. Во сне. Ты умрешь, и не узнаешь – отчего. Следователь скажет – аффексия.
- Не так. И почему сразу – ты дура? Наоборот: ты не дурра, и поэтому, мне нечего тебе сказать и не о чем спорить. Да и не люблю я спорить. А тебе-то, зачем со мной разговаривать, если есть язык наших тел!
- Язык *** и ****ы, - не по-женски, брутально, уточнила Дашка.
- Не надо так о моем Приапе! Не слушай ее, дуру, черную дырочку, мой хороший…., - погладил я свой оскорбленный, увядший и униженный Уд, - Я тебе говорил, если тебе не нравится – не приезжай! Я же тебя не зову к себе, в преисподнюю, не насилую.
- Ненавижу, гад! Мудак! – Маланья резко приподнялась и отвесила мне звонкую затрещину. Я хотел было ответить ей увесистой оплеухой в ответ, но передумал и, не надев трусов своих, утраченных в ночи, в постели рьяной, в пылу чреды соитий жарких, отправился босой и нагий, в трапезную, где с вечера оставалось питие, дабы накатить с горя и отчаяния стакан крепкого сикера.
5.
Эта крошка Дашка, непредсказуемая колдунья, нынче в ночь пришла ко мне, по приглашенью моему в детский садик, после легкого, совместного ужина, а точнее после бутылки сухого красного вина. Мы с ней, словно дети малые, ночуем теперь в детском садике. До этого ночевали в пропахшей известкой, квартире, ключи от которой давал нам мой друг, земляк, Андрюшка Аверьянов, актер, певец, поэт. Это сейчас он ведущий актер театра «Современник», играет роли хороших полицейских в сериалах. А тогда просто, Андрюшка Аверьянов, безработный актер, который занимался ремонтом и отделкой квартир зажиточных москвичей. Днем он ремонтирует квартиру, а вечером дает мне ключи от нее, чтобы я, похотливый, бездомный старец, провел бурную ночь со своей наложницей. Но сейчас я исполняю роль охранника детского сада и у меня появилось койкоместо в детском саду. Вот я и вызвал к себе даму на ночь, чтобы не страшно было дежурить. Но не только похоти для! А токмо по причине моего профессионального любопытства. Смысл в чем: я проверяю надежность охранной системы российских садиков. Как и кто контролирует работу охранников детских садов? А вдруг я привел террористку? Или подсыпет детям в чан отравы? Дашка провела со мной не одну чудную ночь, на протухшем, вонючем, пропахшем потными, похмельными телами охранников, диване. Она, как жена декабриста, перлась в ночь сюда, в Коньково.
Только что случились ужасные события в Бесланской школе. Весь мир содрогнулся. Эти чудовища издевались над детьми. Ну, кто, какой режим, какая религия, их может оправдать? Дети умирали на их глазах. Как после этого можно служить такой религии? Можно сказать: Ирод тоже убивал детей. Но мы его осудили. Ни одна мать не даст ребенку своему имя Ирод или Иуда. Зато Иисусов я встречал в Мексике целые деревни.
6.
Потом, чтобы, не скучать, и придать драматизм своему дежурству, и героизм себе, и заодно, проверить четкость работы милиции, я набил сумку, найденную на помойке, шлангами и мусором, спрятал ее в песочнице. Согласно инструкции оградил трухлявыми досками подозрительную сумку и, звенящим от волнения и бодуна голосом, доложил по телефону о происшествии оперативному дежурному охранной фирмы. Дежурный спокойно посоветовал (при этом зевнул):
- Вызывай милицию.
В милиции тоже обошлось без паники. Записали адрес и сказали обыденным голосом: «Ждите». Такое ощущение, что сумки с бомбами им уже изрядно поднадоели. Прошел час. Уж стали подходить воспитательницы и повара. Я, не зная мощности созданного мною взрывного устройства, предложил им на всякий случай подождать за забором. Еще раз позвонил в отделение. Дежурный сообщил мне, что я неправильно назвал адрес и поэтому наряд так долго меня ищет (как будто, весь микрорайон состоит из одних детских садов). Тем не менее, через полчаса приехали два отважных милиционера на «Жигулях». Они гордо подошли ко мне, трусливому охраннику:
- Ну, показывай свою бомбу!
Подойдя к песочнице, один из них с ходу стал развязывать веревочку на сумке. А второй вдруг как рявкнет «Пу-у-ух!» и тыкнул в меня пальчиком. Я вздрогнул и чуть не обделался. Менты гулко расхохотались. Потом первый достал из сумки металлический шланг от душа и две пары штиблет с дырявыми подошвами. Создавалось впечатление, что вчера в песочнице соединились в экстазе сапожник с сантехником.
...К восьми повалили детишки с предками. Мне было велено стоять у входа и всем своим видом демонстрировать надежность нашего заведения. Родители улыбались и как бы невзначай роняли:
- Наконец-то мужчина появился. Теперь мы спокойны.
О! Вы еще не знаете, на что способен этот невзрачный на вид охранник!
Ведь утром добрый дядя Саша воды нальет для манной каши. С утра он накурился травки. И все без медицинской справки.
...К своему ужасу, я попал в хозяйственную кабалу. Оказывается: охранять детский садик, это не только даму на одре вонючем попирать до изнеможения всю ночь, но и работать крепостным грузчиком «Сашкой» весь день. Мной командовали все: от уборщицы до заведующей. Коллектив был на 100 процентов женский и, похоже, чем-то на мужчин обиженный.
- Сашка! Открой задние двери и закрой передние! Вынеси мусор! Разгрузи картошку! Руки из карманов вынь! Фуражку сыми! Подмети здесь! Железяку оттащи на помойку! Листья убери! - раздавались со всех сторон нежные команды. И я, стремясь угодить, резво шуршал по хозяйству, во всю мочь, своей худосочной конституции. Мое непроворство досадовало сотрудниц. Я чувствовал, что образованные воспитательницы считают неграмотного охранника в моем лице воплощением лени, халявы и крайней неудачливости. Лишь только поварихи относились ко мне лояльно, изрядно потчевали меня пищей, телом и даже оставляли на ночь остатки запеканки с детского полдника. (Остатки обеда они уносили домой.) Я чувствовал себя жалким холопом, Ванькой Жуковым, Герасимом и Му-му одновременно.
- Кушевать будете? – сверкнув черными очами, спросила повариха, азиатская толстушка, продукт халявного, съэкономленного, ненормированного детского питания.
- А поцелуешь? – я легонько и деликатно погладил ее упругий, содрогнувшийся от нечаянной ласки русича, азиатский зад.
- С ума сошела, шайтан тебя! Пусти сичас… Я буду кричат…
И, тем не менее, я нежно, без усилий, увлек ее, в свой сераль, обреченную и покорную, словно упирающуюся от заклания овцу. Пусть коллектив знает: что в нем завелся ебарь. Слух о ебарях в таких коллективах быстро разлетается.
- Можите дыве котлеты фзять, - сказала она, натягивая трусы и поправляя прическу.
- Спасибо, мэм!
- Мэм! – рассмеялась она. – Сам ти - Мэм! Я сегодня до семи работаю. А потоми савободная.
Потом, после обеда она уже сама принесла в мою камеру тарелку котлет, оставшихся от сытых детей. После котлет было феллацио.
Дети же относились ко мне благосклонно. Называли почему-то «дядя Володя» (в честь Путина, наверное), играли со мной в футбол и пели мне песню «Нас не догонишь!». К концу дня, после хозяйственных работ и азиатских игр, я был, как выжатая маракуйя. Время для меня остановилось. Я, истомленный суетливым, беспорядочным трудом, случайный каторжник, считал каждую минуту, оставшуюся до «дембеля». Какая тут охрана! Заходи, террорист, будь как дома!
Мы никого не хотели обидеть нашим перевоплощением. Мы даже не называли в своей статье номера детсадов и название охранной фирмы, в которой мы трудились. Да это и неважно. Ситуация с охраной детских учреждений одинакова по всей стране!
Зарплата российского охранника 5 - 6 тысяч рублей, а в регионах раза в два меньше. Кто же идет в охранники школ и детских садов в той же Москве? Приезжий без прописки, старичок-пенсионер, мучимый нуждой, энурезом и подагрой, неквалифицированный и не склонный к физическому труду безработный. Охранник стоит на посту без оружия, без дубинки и электрошокера. Как правило, он не проходит специальной боевой подготовки, не сможет обезвредить преступника или оказать первую медицинскую помощь пострадавшим детям. Не надо быть Федором Емельяненко или Валуевым, чтобы вырубить одним ударом такого охранника. Так для чего тогда стоят смешные маленькие фигурки в униформе возле школьных ворот и детских песочниц? Для чего родители платят деньги на охрану? А чтобы было видно, что меры приняты! Ведь мы же сказали на митингах, наше твердое «Нет!» терроризму и решили консолидироваться в борьбе за это!
КАК МЫ, С ЮРКОЙ, С ВЫТРЕЗВИТЕЛЯМИ В СТРАНЕ ПОКОНЧИЛИ
1.
Сегодняшние алкаши, о вытрезвителях знают только по рассказам нас, ветеранов советского, развитого алкоголизма. Я за свою насыщенную жизнь не раз и не два попадал в советские вытрезвители. Я был привлекательным клиентом для милиции: маленький, хрупкий, не буйный, прилично одетый, тихий, спокойный, покорный и смиренный, как первый христианин. Да что – я! В вытрезвителе всякий уважающий себя пьющий россиянин хоть раз, да побывал. Хотя не все любят об этом вспоминать... В советское время невинная ночь в вытрезвителе обходилась штрафом в 12 рублей, лишением 13-й зарплаты, премии, отпуска в летнее время и многочисленными проработками на собраниях родного коллектива. А, поскольку я, долгое время, работая в многотиражной газете «За качество», Воронежского завода горно-обогатительного оборудования, исполнял еще и обязанности председателя комиссии по борьбе с пьянством, то сам лично строго наказывал, прорабатывал и корил себя, и отвечал на письма-запросы работников вытрезвителя, с требованием наказать пьяницу Мешкова.
Как то раз, в юности…. Впрочем, для начала открою секрет: в студенческой молодости мы изрядно бухали. Основу нашей винной карты составлял Портвейн 777. (Я не делаю случайно сейчас рекламы?) Португальцы, создатели этого бренда, нас бы, в лучшем случае, просто убили бы за профанацию этого напитка. Гадость была удивительная. Юные морды наши краснели, мы морщились, корячились, пыхтели, крякали, но мужественно пили. Нас перло и таращило с портвейна, похлеще, чем с кокаина. У нас, в СССР, не было выбора. И вот как-то, мы с моим другом Александром Саубановым, ныне заместителем главного редактора газеты «Молодой Коммунар», после студенческой удалой вечеринки в общаге, два изрядно поддатых студента, бодро направляемся почивать в дом его подруги, поэтессы Лили Гущиной на улице 9 Января, громко напевая что-то из репертуара почитаемого нами латиноса Карлоса Сантаны.
У нас была одна сигарета на двоих, и мы разумно решили ее покурить на улице, чтобы не досталась врагу. Он оставил мне бычок, а сам вошел в подъезд. Я остался докуривать. Вы ведь знаете, как бывает желанна и приятна последняя сигарета?! Это, как продажная женщина перед казнью. И вдруг из подъезда вываливается такой клубок из двух тел. Раньше по телеку показывали борьбу нанайских мальчиков, а на самом деле это был один артист. Так вот такая картина и явилась мне. Но в данном случае один из борющихся был в милицейской форме, что меня насторожило. Второй – упомянутый мною выше, мой друг Александр Саубанов, что меня насторожило еще больше. Я не знал: что делать? По идее, я должен был помочь милиционеру задержать преступника, а с другой – помочь своему другу оделеть милицейского оборотня. Я стоял на двумя кряхтящими телами в растерянности. К тому же у меня был в руках бычок. Я докурил и спросил: А в чем собственно дело? И в ту же минуту сильные руки сзади в мгновение ока скрутили и меня. Это была засада.
Оказывается в доме это была драка между соседями и одна из них вызвала наряд. А тут мы, как раз образовались. Глупее ситуации трудно себе представить. Нас, в буквальном смысле, бросили, как мешки с картошкой, в темный милицейский «бобик». Машина дернулась, и рванула в неизвестность. Я уже к этому времени имел большой опыт общения с милицией, неоднократно ночевал в вытрезвителях, и даже в тюрьме сиживал немножко. А вот другу моему было не по себе.
- Мужики! - раздался хриплый голос из темноты "бобика", - Слышь, мужики! Выручайте! У меня бутылка водки. Надо выпить, чтоб ментам не досталась!
В «бобике» оказался еще и «третий». Впервые я пил водку не для того, чтобы получить кайф, а чтобы врагу не досталась. Для пущего успеха, я представил себе директором водочного завода, который захватили фашисты. И с отвращением и с отвагой пил из горла нашу русскую водку. Короче, приехали мы в таком отважном состоянии, что «захватчики» очень удивились. Они же помнили, что Брали они нас более свежими. Нас поместили в камеру, где мы неожиданно устроили грязную драку с ее обитателями. Для спокойствия, нас расселили по другим камерам. Едва я только сомкнул очи свои, как дверь открылась и милиционер грубо рявкнул:
- Мешков! На выход!
Неужели - расстрел? А так хотелось закончить факультет журналистики, родить сына, написать книгу....Ну, что ж, значит такова судьба.... Я вышел. Меня отвели в кабинет. Там сидел начальник «трезвяка», усталый седой мужик в капитанских погонах. На столе перед ним лежал мой студенческий билет и билет в Никитинскую библиотеку. Эти документы внушали уважение. Я был прилежным студентом.
- Ну что ж ты так, Мешков? А? – пожурил он меня по отечески, - Ведь выгонят же из Университета!
- Выгонят! - уныло согласился я.
- Выгонят. А ты веди себя хорошо. В общем, давай это... Давай, забирай все это и беги домой! И больше не пей… Беги, сынок….
Более доброго милиционера я больше в жизни не встречал. Вру! В Афинах, в 2002 году один полицейский всю ночь возил меня пьяного на своей тачке по афинским отелям, потому что я забыл, как называется мой отель и где он расположен. «Это ваш?» предъявлял он меня на рецепшене. И, получив отрицательный ответ, вез дальше. К утру нашли. Денег он не взял. А этот вдруг тоже взял и отпустил.
- Со мной еще друг был, Саубанов, он тоже студент. Отпустите и его.- слегка обнаглел я.
- Хорошо! - легко согласился капитан, - Приведите Саубанова.
Через три минуты в кабинет ввели Саубанова. Он мутным взглядом оглядел собравшихся, остановил свой взгляд на капитане и грозно взревел:
- Кто? Ты кто? А? Кто здесь начальник? Ты? – ткнул он перстом в сторону доброго капитана, - Ты уволен! Понял? С завтрашнего дня ты уволен из органов! Кондуктором будешь!
Санек, обладая даром предвидения, видимо, в то время уже видел себя заместителем главного редактора молодежной газеты, и в силу своих полномочий уже мог позволить себе делать какие-то незначительные кадровые перестановки в рамках одного вытрезвителя.
Добрый капитан буквально охуел от такой перспективы. Естестенно, он отправил будущего заместителя главного редактора обратно в камеру. А мне он остановил поливочную машину, и водитель ее отвез меня домой, на Машмет.
Из Университета меня все-таки, как ни странно, выгнали. Потом я восстановился и закончил таки его и стал журналистом. Написал несколько книг и вырастил сына. Спасибо, добрый седой капитан! А Санек после этого родил аж трех сыновей! Спасибо, Капитан!
А как сегодня расправляются с алкашами? Так же стыдят на собраниях трудового коллектива? Представляю собрание акционеров банка, на котором обсуждают проступок акционера Сиськина, наржавшегося вискаря с шампусиком в ночном клубе и угодившего сначала в лужу, а потом в трезвяк. А он дает слово банкира, что такого больше не повторится.
А тут, как столетие первого Тульского вытрезвителя. Мы с Юркой решили увязать эти два события: отметить юбилей и после этого сразу угодить в трезвяк-юбиляр. Впервые в истории пьянства и алкоголизма мы сами должны были сами сдаться в «трезвяк». Бывало, завидишь мента за сто метров, дыхание затаишь, шаг зачеканишь, а на лицо напустишь глобальную мысль - глядишь, пронесет. Сложность задания заключалось в том, что пить надо было так, чтобы четко ориентироваться в действительности и в то же время не вызвать у ментов сомнения в нашем пьяном состоянии. Мы пригласили курских коллег-журналисток в кабачок, заказали крепкой огненной воды. Сами пили, почти не закусывая. Но не пьянели, наверное, потому что было реально страшно. Не так давно в этом же вытрезвителе произошла темная история. Погиб от побоев молодой туляк, тренер по теннису. Следствие выясняет: избили ли его в этом спецмедучреждении или, по версии милиционеров, его уже привезли с проломленной головой.
Детали нашей операции были продуманы до мелочей. Мы якобы приехали из Москвы к нашей тульской знакомой, но она отказала от дома. Тогда мы, мол, будто в отчаянии, напились, и тульский таксист (а на самом деле наш знакомый) сдает нас в вытрезвитель. Через некоторое время наша подсадная девушка «опомнилась» и бросилась вызволять два безжизненных тела из кутузки. На всякий случай мы отсчитали ровно по 900 рублей и рассовали их по карманам. Наконец, в голове приятно забухтело, заиграла красивая музыка, захотелось обладать всеми девочками-коллегами сразу, тут же, и мы поняли, что пора идти сдаваться! А то будет поздно...
К вытрезвителю мы подкатили торжественно, с помпой, как депутаты какие, на машине тульской «Комсомолки» (по легенде постороннего тульского бомбилы) с песней на слюнявых устах: «Распрягайте, хлопцы, коней!».
Мы были не настолько пьяны, как хотелось, но артистическое начало взяло верх. Снегирев черезчур драматично, неумело, выпал из машины на снег перед желанным крыльцом вытрезвителя. Станиславский непременно бы крикнул: «Не верю! Повторить!». Я на не твердых ногах пытался взвалить тело друга, но тут же заваливался в сугроб. Тем временем «таксист» побежал в дежурку и наябедничал на пассажиров: дескать, платить не хотят и слабо ходют. Но служители трезвости, постояв на пороге, понаблюдав за нашими акробатическими трюками, не захотели оприходовать два полутрупа.
- Везите их в райотдел, - приказал «таксисту» дежурный.
Но наш знакомый сел в машину и скрылся в снежной мгле, оставив стражей порядка перед пьяным фактом. И менты, посовещавшись, взвесив все «за» и «против», кряхтя, начали такелажные работы.
Как мы и договорились: именно в это время, «совершенно случайно», как пианино в кустах, в дежурке вытрезвителя находилась корреспондентка «Комсомолки» с фотоаппаратом: якобы готовила праздничный репортаж о суровых буднях работников спецмедучреждений. Нас, поэтому, не стали бить резиновыми дубинками и оскорбительно при нас ругаться матом, а, наоборот, бережно внесли к месту досмотра. Тут Снегирев собрал в кулак все свое актерское мастерство и, взбрыкнув ногами словно бешеный пони, плюхнулся пузом на потертый линолеум. Я же пытался изобразить позывы рвоты: талантливо икал и рыгал. Моей игре, в тот момент, позавидовали бы даже Сара Бернар и Книппер-Чехова.
- Готов мальчик, - констатировала строгая фельдшерица, любуясь гипер-стройным телом Снегирева. - Пишем: опьянение тяжелое. Посмотрим, нет ли у него вшей?
Снегирева долго и бережно раздевали под щелчки фотокамеры. Он сквозь сон тревожно мычал:
- Таня! Я обоссусь! Тпру-у-у-у! Стоять! Еще водки! Гады! Уберите прессу!
Но его никто не слушал.
Меня заставили делать приседания и доставать кончиком пальца нос. С приседаниями кое-как получилось, с носом - не очень...
- Крест снимай! - приказал милицейский прапорщик, когда я в одних сатиновых трусах (я всегда в вытрезвитель хожу в одних трусах! В двух – это перебор!) сидел в ожидании этапирования до камеры.
- Ни за что! - решительно восстал я, словно святой Себастьян, готовый пострадать за Веру, и закрыл крест дланями от мытаря и фарисея в погонах. Прапорщик, потрясенный, отступил от изнуренного водкой и воздержанием мученика...
В эту ночь все номера в вытрезвителе были постыдно пусты, словно туляки вдруг, в честь столетнего юбилея вытрезвителя, все, как один, завязали пить и ушли в общество анонимных алкашей. Поэтому нас посадили в разные свежепокрашенные апартаменты на десяток персон каждая. У меня в «палате», кроме низких топчанов, было одно одеяло с дыркой посредине. Я надел его через голову, словно чилийское пончо, и принялся буянить, как должен был бы буянить тульский оружейник, мастеровой, попавший в первый в Российский вытрезвитель. Это была своеобразная реконструкция.
- Я требую воссоединения! - орал я через решетку, изнывая в смертельной тоске от отсутствия собеседника.
- Я вскрою себе вены! - вопил Снегирев из своего отсека. - Требую прокурора!
- Санек, - по-дружески, ласково увещевал, уговаривал и угрожал мне прапор, - успокойся, а то ведь свяжем. И ты, Юрок, остынь. У вас есть знакомые в городе? Дадим вам один звонок.
Мы набрали номер наших девочек «комсомолок».
- Маша! Забери нас отсюда! - взмолились мы хором, без всякой игры. Трехчасовое сидение в «холодной» нам вконец отбило охоту продолжать спектакль.
Маша ехала два часа. Холодные топчаны, вонючие одеяла и отсутствие ласки привело нас в отчаяние. Нам казалось, что про нас забыли и никогда не заберут отсюда. Минуты казались вечностью. Голый Снегирев метался по камере, как тигр в клетке, а я попытался поспать, свернулся калачиком, но холод и сырость, крики Снегирова за стеной, не давали мне достаточной безмятежности для крепкого. Не! Вытрезвитель этот непременно надо закрыть! Это унизительный вытрезвитель!
Приход журналистки Маши был подобен чуду. Так ждут запаздывающую маму детишки в детском саду. Так ждет похмельной чарки, умирающий от тяжелого алкогольного отравления трезвенник. Так ждет подкрепления попавший в засаду солдат. Так ждет своего загулявшего на три дня хозяина верный пес. Мы разве что не плакали и не виляли хвостами.
Девушку Машу зачем-то отвели в отдельный кабинет и долго беседовали с ней. Потом прапорщик выпустил нас и вернул одежку.
- Распишитесь, - протянул нам протоколы дежурный. По ним выходило, что в карманах у нас при поступлении было по 200 рублей! Но и их нам не выдали - все ушло на штрафы. Среди своих вещей я не обнаружил так же старого телефона «Сименс» прошлого века, благоразумно взятого мной в ОХО, редакции. Я знал, что его все равно «отожмут».
- Это вас таксист обобрал, - по отечески сокрушался один из сотрудников. – Никогда, слышите, никогда не садитесь пьяными в такси!
Спорить с властью на пороге свободы нам не хотелось. Мы хотели написать праздничный репортаж к столетию российских вытрезвителей. Но праздника не получилось. Хотя, может быть, работники вытрезвителя, выпроводив шумных клиентов, купят на наши, редакционные денежки нормальной водки и выпьют за славное столетие вытрезвительного дела в России!
На память об этой знаменательной дате у нас осталась только квитанция об оказании услуг на 66 рублей.
После выхода этого материала служба собственной безопасности начала проверку тульского вытрезвителя. Всех наших девочек таскали на допросы, как свидетелей. Несколько раз звонили и нам с Юркой, приглашали на допрос. Но кто же, вот так, просто, бросит все, и поедет на допрос в Тулу? Я ответил следователям:
- Ребята! А вы сами бы давно оделись в самые лучшие одежды, напиться попьянее и попадите, ради интереса, с полными карманами меченых денег в любой вытрезвитель. Если вы не знаете, как это сделать, мы вас проконсультируем.
После этого звонки прекратились. А вскоре мы узнали, что все вытрезвители в Туле был закрыты. Сотрудники были уволены. А вскоре и все оставшиеся вытрезвители в стране закрылись. Мы ходили с Юркой гордые и пьяные, нисколько не боясь попасть в вытрезвитель.
НА ВОЙНЕ, КАК НА ВОЙНЕ
Для того, чтобы по-настоящему возненавидеть войну, и тех, кто ее развязывает и навязывает, надо там побывать.
8-19 августа 2004 года в Южную Осетию пришла вторая война. В этом военном противоборстве использовалось не только стрелковое оружие, но и артиллерия. И хотя к концу месяца стороны удалось на несколько дней разъединить, август (роковое время в конфликте) 2004 года стал началом новой волны обстрелов, нападений, провокаций и перекрытий жизненно важных коммуникаций.
Август 2004 года. Москва.
- А поезжайте-ка, вы на войну! – сказал нам Ганелин, - хватит ерундой заниматься.
В самом деле, фотороманы с проститутками, нам и самим казались какими-то легкомысленными, что ли….
На войну, так на войну. Полетели во Владикавказ. Переночевали в гостинице. Утром договорились с частником, чтобы отвез нас в Цхинвал. Едем из Владикавказа на старенькой «копейке, на частнике, через густой лес, в направлении Цхинвала. Время от времени встречаем по дороге деловито шагающих по обочине, мужчин, в гражданской одежде, с автоматами через плечо. Тогда еще было нам как-то странно встречать мужиков в лесу с автоматами через плечо. Чем ближе подъезжаем к Цхинвалу, тем отчетливее слышны взрывы и автоматные очереди. Приезжаем в Цхинвал. Пустынные улицы. Разбитые стекла в домах. Идем в штаб, прояснить обстановку. Обстановка хреновая. Со стороны грузинского села Тамарашени с утра идет массированный минометный и автоматный обстрел. Уже есть погибшие и раненные. Среди мирных жителей и воинов. Звенят стекла. Мелкие осколки с противным звуком врезаются в деревья. Садимся на такси. (Таксистам обстрел не страшен. Работа у них такая: под обстрелом таксовать)
По улице Сталина выезжаем на границу Цхинвали с грузинским селом Тамарашени. Это оттуда раздаются автоматные и пулеметные очереди и противные разрывы мин. Седой таксист задумчиво морщится:
- Не надо ездить туда. Там убьют.
- А здесь что, безопаснее? - спрашиваем мы.
- Здесь нормально. Я вас за углом высажу. Там метров двести сами пройдете. А лучше – бегом.
Над головами противный свист. Минометы. В ста метрах от нас с промежутком в две минуты раздаются два мощных взрыва. Позже мы узнаем, что мины накрыли дом на улице Лермонтова. Погибли 14-летний мальчик Ацамаз Кабулов, его дедушка и дядя.
Забегаем в каменный дом, откуда слышны автоматные очереди. Стены дома изрешечены пулями. На втором этаже в пустой комнате – сиротливо стоит детская коляска. На балконе здоровый боец, в комуфляжной форме, не обращая на нас внимания, ведет прицельный огонь короткими очередями. Снегирь в азарте стрекочет затвором фотоаппарата. С балкона нам видно, как по улице села Тамарашени, в такой же комуфляжной форме, перебежками перемещаются фигурки грузинских военных. Несколько пуль ударяются с стену, чуть повыше моей головы. Штукатурка сыпется мне на буйную головушку.
- Вот так, погибну здесь, и не успею расплатиться за свою новую квартиру, – печально подумалось мне, Никогда не увижу свою мать, не обниму больше своих любимых девочек, никогда более не коснусь женской груди и лона….
В двух метрах от меня крепкий, высокий ополченец, косая сажень в плечах, с колена короткими очередями ведет огонь в сторону противника. А я вдруг подумал: какое уродство – Война. Вот этот крепкий парень, должен создавать детей, строить дома, сажать сады. Я – должен создавать семью. Или хотя бы дарить радость людям. А мы вместо этого сидим под минометным обстрелом, под пулями и никто из нас не знает, что, возможно, следующий снаряд разорвется рядом с нами и грохот взрыва станет для нас, здоровых мужиков, землян, последним звуком в этой жизни.
- Надо уходить с этого простреливаемого места! На другой стороне дороги тоже стоят наше подразделение (я как-то, за эти часы, сроднился с этими воинами, поэтому они и стали для меня «наши»
- Можно на ту сторону перебежать? - спрашиваем мы осетинского командира в комуфляжной форме.
- Можно, - отвечает он, сделав предварительно пару одиночных выстрелов в грузинскую сторону. - Только по одному и перебежками.
Бежим, как договорились, перебежками. Сначала Снегирь. Автоматные очереди с грузинской стороны становятся интенсивнее. Вдруг бегущий впереди Эдик, корреспондент «Ставропольской правды», нелепо взмахнув руками, падает. Фотокамера летит впереди него и разбивается вдребезги. Ему на помощь спешит Дима из ИТАР - ТАСС. Слава Богу, Эдик жив. Дима подхватывает его и вдвоем они бегут в укрытие: бетонный гараж с железными дверями. Их окружают осетинские бойцы. Умело накладывают повязку. У Эдика хлещет кровь из ноги. Грузинская автоматная очередь не задела Эда. Кровавая рана только от падения.
Постепенно автоматные очереди переходят в одиночные выстрелы, а потом и вовсе замолкают. Нагрянула тишина. Неведомая пичужка где-то рядом пропела что-то тревожное
- Эй! - машет нам рукой командир Гена. - Идите сюда!
В углу гаража накрыт колченогий стол полон яств: консервы, лаваш, сыр. Винная карта: бутылка чачи, домашнее вино. Автоматы стоят в углу. За столом небритые мужчины. Нам подставляют ящики типа стула. Штык-ножом открываются консервы. Первый тост за мир. Второй за погибших. Не чокаясь.
- Скажи! Почему миротворцы сегодня нас не поддержали? - спрашивает нас Алан со слипшимися от пота волосами. - Почему не стали занимать высоты, откуда грузины били по Цхинвали?
Мы не нашлись, что ответить. Снегирь убегает в госпиталь – фотографировать жертв: раненных убитых.
- Пошли со мной! – приглашает он меня уже издалека. Нет. Я не хочу смотреть трупы. Я боюсь трупов. Я плохой журналист. Не военный.
А вечером во дворе Дома правительства встретил президента Южной Осетии Эдуарда Кокойты Он тоже только что приехал с передовой. Я задал ему этот же вопрос о миротворцах.
- Я тоже не понимаю Набздорова. И лично спрашивал его о причинах нерешительности миротворцев. Определенного ответа нам не дали.
Зато командующий миротворческими силами дал однозначный ответ на наш вопрос о казаках в Южной Осетии. Все разговоры об их присутствии в регионе он назвал не соответствующими действительности.
На следующий день думаем с Юркой, как вернуться во Владикавказ. Спрашиваем таксистов: кто сможет нас довезти. Никто не хочет. На той стороне еще не успокоились. Время от времени слышатся одиночные выстрелы. Один таксист предлагает:
- Давайте я вас через Тамарашени переброшу?
- Но там же грузинские военные!
- А вы в багажник полезайте! – легко нашелся осетинский шофер.
- А если проверят? – задумались мы.
- Да меня все там знают. Я уже сто лет через Тамарашени езжу. У меня там родственники. И не всегда проверяют…. Может, и на этот раз повезет.
В багажник копейки вдвоем не поместились. Багажник копейки совершенно не приспособлен для перевозки двух жерналистов. Думаю, что работникам и конструкторам ВАЗа следует учитывать замечания. Снегирь втискивается в кабине на пол, за передними сидениями. Наш сталкер накрывают его какими-то внючими тряпками. Я лезу в грязный багажник. Кажется, что до меня, в нем ехал цемент. Едем, в неизвестность, кажется, бесконечно. Наконец наше транспортное средство со скрипом останавливается. Слышим незнакомую, иноземную речь.
- Ну, вот сейчас точно, расстреляют, - думаю я с печалью, - теперь, наверняка, не рассчитаюсь за квартиру свою новую.
Но машина наша, к счастью, весело чихает, пукает, дергается, трогается резко с места, и мы мчимся, трясясь, по деревенским, грузинским ухабам и рытвинам. Пыль в багажнике такая, что я отчаянно чихаю. Не люблю я с тех пор в багажниках ездить: хоть ты убей. Наконец наш спаситель останавливается и открывает багажник.
- Все! Дальше проверок не будет! - весело говорит он, - Садись в кабину.
Уф! Ах! Ой! Уй! Значит, все-таки, расплачусь за квартиру!!!
КАК МЫ С ЮРКОЙ НАИВНО С МАТЕРШИНОЙ НА РУСИ ХОТЕЛИ ПОКОНЧИТЬ
Как-то раз в русском городе Белгороде приняли закон, о материальной ответственности за употребление ненормированной лексики на улицах, в парках и площадях. Дома можно тихонько, чтобы никто не слышал. И про себя тоже можно. А за громкие матерные слова – штраф!
Запретить русскому человеку ругаться матом - все равно, что отнять у певца голос, а у прыгуна толчковую ногу. При царях Михаиле Федоровиче и Алексее Михайловиче Романовых матерщинников наказывали розгами, но попытки искоренить мат на Руси закончились неудачей. Обозленный народ ругался пуще прежнего. В нашем Административном кодексе есть статья «мелкое хулиганство», включающая в себя ответственность за матерщину, но никто ею толком не пользовался. Если и штрафовали, то за нетрезвое состояние, сопровождаемое матерными комментариями.
И вот - свершилось! Белгородское руководство решило сделать невозможное: ликвидировать сквернословие как явление жизни в отдельно взятой области.
- Поезжайте в Белгород, поматеритесь немного. Вы сможете! Я верю в вас! – сказал нам с Юркой наш шеф Ганелин.
И мы сели в поезд и поехали. В пути за бутылкой водки придумали хитроумный сценарий нашей миссии.
Белгород встретил наш настороженной тишиной. Хмурые горожане, озираясь, шли по чистым улицам, не произнося ни единого матерного слова. Один из идеологов антиматерной акции - начальник Управления по делам молодежи администрации Белгородской области Павел Беспаленко. Его кабинет увешан устрашающими плакатами, прочитав которые, мы невольно содрогнулись от грядущей неотвратимой кары за вольное обращение с родной речью. «Если мальчик на заборе пишет слово на три буквы, знайте, взрослые и дети, скоро он умрет от клюквы!» Страшная судьба юного живописца навевала тревогу и тоску. Во рту ощущался вкус отравленной клюквы. Но дальше было еще страшнее: «Сегодня ты, матом ругаясь, идешь, а завтра от СПИДа и свинки умрешь!» А следующий лозунг был, очевидно, адресован Киркорову и группе «Ленинград» в полном составе: «Если ты стоишь на сцене, в микрофон ругаясь матом, вряд ли станешь ты артистом - будешь ты дегенератом!» Другой плакат рисовал зловещие перспективы начинающего матерщинника: «Сегодня - мат, а завтра - шприц, а послезавтра - террорист!» А от этого супруги Жолио-Кюри наверняка перевернулись бы в своих светящихся гробах: «Не ругайтесь, дети, матом! Нам нужен только мирный атом!» Эти слоганы прислали участники конкурса антиматного плаката. Скоро эти пророчества украсят улицы города.
Под конец нас добила мрачная фискальная перспектива: «Ну-ка, друг, за матерщину заплати-ка штраф с аршину!»
В шкафу у Беспаленко еще хранятся стопки антиматерных стикеров для распространения в общественном транспорте, магазинах и даже в местах общего пользования. Специальные наклейки-напоминания украсят меню ресторанов и кафе: «В нашем заведении матом не ругаются!» Тут подумал я: А если я нашел в супе кусок какашки? То как мне выразиться в этом случае?
Удрученные утопической картиной безматерного будущего России, мы вышли в народ.
МАТ ЖИЛ, ЖИВ И БУДЕТ ЖИТЬ
Со стороны вокзала во двор дома номер 27 по улице Кирова зашли два гражданина с жуликоватыми выражениями лиц. Толстый и тонкий. Они расположились на детской площадке, достали огромную кружку. Забулькала прозрачная жидкость. Махнув жидкости из кружки, эти граждане вдруг стали махать руками и кричать. Обстановка накалялась с каждой минутой. Мат висел густым, черным, стилистическим облаком над детской площадкой. Хлопали форточки, шевелились занавески, мелькали испуганные старческие лица. Но милиция все не появлялась на месте преступления. Уровень Преступления уже зашкаливал.
Наконец во двор въехал милицейский «воронок». Из него не спеша вышли два милиционера. Один небольшой, а второй и вовсе маленький. Они окружили спорящих и некоторое время молча слушали бранившихся. А те даже в присутствии милиции не могли сдержать нецензурный поток.
- Я блятьтебе говорил фыварлдждл нахждлвждлэжждэжы!!!!!
- Самтыебаный ждлждлждл фварофжвожд!!!!
- Дапошел тынахуй эждэждвэфыфэжэ эдвлволыдэж!!!!
- Чего ругаетесь-то? - миролюбиво спросил небольшой милиционер.
- Да он, блятьпорлждыэжэждэынахуй... сорвал меня, с... из дома, на х... Поехали, б... на х... к бабе в этот е... Белгород. А сам, с... адрес потерял. П...! - пояснил толстый.
- Да я, б... тебе его отдал! - оправдывался тонкий. - Сам прое... его где-то. М... е...учий!
- Хватит вам ругаться-то, - мягко укорил маленький милиционер. - Предъявите-ка лучше документы.
В руки стражей порядка перекочевали паспорта.
- О! Москвичи! - радостно воскликнул сержант, словно встретил земляков. - Придется проехать в отделение. На вас поступил сигнал. (Это наш агент, девушка, Лена Мачина, фотокор Белгородской газеты «КП» позвонила в милицию по нашей просьбе!)
- Да ладно, командир, на месте разберемся, - сбавил обороты тонкий и полез в карман за мелочью.
- Да видал я на х... такие поездочки! - продолжал кипятиться толстый. - Хули мы такого сделали?
- Да вы матом ругаетесь, - смущенно напомнил сержант.
- Да мы ж мужики! А вы что, никогда не ругаетесь? - продолжал наседать тонкий.
- В форме - никогда! - поклялся сержант. - Так что пройдемте в машину, съездим в отделение. Там вас проверят. А может, и вашу девушку по базе данных найдем. И тут же вас отпустим, - продолжал уговаривать милиционер.
В конце концов москвичи согласились на безобидную и увлекательную поездку в «бобике» вместе с очаровательными милиционерами. Они с трудом протиснулись в узкое пространство шириной сантиметров в тридцать.
- Осторожно, тут ступенька! - легонько подсаживали их милиционеры.
- Стой! Кто-то нас фотографирует из окна, - изменившимся голосом прорычал сержант и кинулся к подъезду. (Это наша девушка-фотокор работала, словно разведчица Кэт)!)
Когда задняя дверь с лязгом захлопнулась и стало темно, тонкий тревожно зашептал толстому:
- Слышь, Юр, похоже, мы провалились...
Мы тщательно готовили эту операцию. Преодолевая отвращение, репетировали диалоги, украшая их последними достижениями матерной мысли. «Сцену» специально выбрали напротив окон наших знакомых, журналисток «КП». На кухне замаскировали под домохозяйку корреспондента «КП» в Белгороде Елену Мачину с цифровым фотоаппаратом. Она и должна была заснять операцию по захвату распоясавшихся матерщинников. На случай если жители дома решат линчевать нарушителей словесной экологии, неподалеку прогуливался хозяин квартиры со свирепым американским старффордширским терьером на поводке. Первый прокол случился на двадцатой минуте мата. Местные старушки никак не хотели звонить по «02». И тогда наша корреспондент сама из засады сделала это. Когда фотосессия была почти закончена, в творческом пылу Лена высунула в форточку объектив...
Тут ее и «срисовал» ушлый мент. Ровно через пять секунд он уже тарабанил в конспиративную квартиру. Лена проворно, как радистка Кэт, спрятала аппаратуру под собачий коврик - самое надежное место в квартире.
- Вы почему нас фотографируете?!! - сквозь цепочку спросил суровый страж.
- А мне родители фотоаппарат купили - вот и тренируюсь. А что, нельзя? - нашлась отважная корреспондент.
- Нет, можно, - согласился озадаченный сержант. - А где мама работает?
- А зачем вам?
- А просто так.
- А не скажу!
На этой невнятной ноте завершились опасные переговоры. Мы были спасены!
Если бы милицейский наряд узнал, кого они задержали, наверняка бы нас отпустили на все четыре стороны, легонько пожурив и даже не выписав штрафа. Так часто бывает с журналистами центральных газет. Опыт есть. Милиция редко допускает щелкоперов в недра своей творческой кухни. К тому же мы были до неприличия трезвы. В кружке и бутылке плескалась обыкновенная минералка! Мы остались бы на свободе, но не узнали бы самого главного...
Нас привели в участок. Там стояла огромная очередь, в основном из зарубежных, смуглых, разноязыких, гастербайтеров, нарушивших паспортно-визовый режим. Мы, матершинники были там единственными и неповторимыми. Стали оформлять наше преступление, составлять протокол. В это времяв помещение вошел встревоженный старичок. Он был взволнован, бледен лицом и тяжело дышал. Видимо долго бежал:
- Там…. Там… Там мертвый младенец в мусорном контейнере.
- Хорошо, - сказал дежурный, неизвестно, что имея в виду, - Посидите на лавочке. Мы сейчас оформим протокол, а потом с вами разберемся. Оформляли нас долго и мучительно. Мы продиктовали целую эпическую повесть, о том, как долго мы ехали из Москвы к подруге, и почему выражались нецензурной бранью, используя инвективные вокативы, от отчаяния и душевной боли. Мы заплатили за Слова огромный штраф – 500 рублей, пополнив казну Белгорода и список раскрытых преступлений белгородской милициии. А потом бдительные милиционеры приступили к допросу старичка. А в это время мусорная машина уже увезла контейнер с мертвым младенцем на мусорный полигон. Его так и не нашли….
ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ
1965 год
В США запатентованы подгузники «Памперс»
В Южном Вьетнаме высаживаются первые наземные войска США
Советский космонавт, 30-летний майор ВВС Алексей Архипович Леонов совершил первый в истории человечества выход в открытый космос.
«Rolling Stones» выпускают синглом песню «Satisfaction»
В СССР, ученик третьего класса, Александр Мешков совершает дерзкий побег из воронежской школы-интерната в сторону Турции. В стране объявлен план-перехват. Перехватывают беглеца на станции Лихая.
Писателю Михаилу Шолохову присуждена Нобелевская премия по литературе
Корпорация «Sony» представила первый домашний видеомагнитофон по цене $995 — CV-2000.
Пол Маккартни создал бессмертную песню «Yesterday».
В Букингемском дворце участникам группы «The Beatles» вручаются ордена Британской империи «за выдающийся вклад в дело процветания Великобритании».
ВОРОНЕЖ. Ленинский проспект. Школа-интернат №4.
Страсть моя к путешествиям зародилась и стала потихоньку зреть в глубоком, вольном детстве, поскольку я с младых когтей был предоставлен себе в полной мере. В далеком сибирском поселке с говорящим названием Дальний, моя матушка не особо тяготилась присутствием меня в ее жизни. Она практически не имела времени заниматься мной. Она училась на заочном отделении Томского кульпросвет-училища, и много работала на благо общества, а я вынужден был познавать мир самостоятельно, за что я особо благодарен Богу. На меня никто не влиял. В деревне нашей не было ни яслей, ни детских садов и мы, юные жители Сибирской глубинки организовывали свой досуг самостоятельно. Мы не водили хороводы, не играли в ролевые игры. Никто не кричал нам: Море волнуется – Раз! Море волнуется – Два!» Что за хрень! Я, например, мужик возраста двух лет, был предоставлен себе и бродил по деревне, открывая для себя взрослый мир. Я забредал, например, в гараж, или на МТС, где мужики угощали меня кусочком сахара. Ходил по дворам, где люди кормили меня и говорили «Уси-пусеньки!» Матушка, вернувшись с работы, не обнаружив меня в доме, шла искать меня по деревне. Без всякой паники. И ей говорили: «Да, он только что приходил. Ушел в сторону магазина!» Особо беспокоиться было не о чем. Ну, гуляет по деревне двухлетний парень, ну и ничего страшного.
Когда мы переехали из сибирской глуши в цивилизованный мир Черноземья, в город Воронеж, я был отдан в учение в школу-интернат. И вот почему. У меня росли года. Я заканчивал детский сад. Он был такой, знаете, круглосуточный. Детей забирали только на выходной. Тогда выходной в стране победившего социализма был один-единственный, в воскресенье. И вот однажды наступил торжественный день 1 сентября. А моя матушка, работавшая тогда во Дворце Культуры, и пела в хоре оперного театра, забыла, что я достиг уже школьного возраста, и что пора меня забрать из садика и отдать на учение в школу. В детском саду прошел пафосный выпускной бал, где гордые выпускники, с портфелями и в новенькой школьной форме, прошли торжественным парадом по плацу.
В школу я пришел только через неделю после начала занятий, в коротких штанишках и в позорных чулках на подтяжках. Такая одежда была у малоимущих мальчиков в те времена. Чулки на подтяжках. Ужас! Какой-то Тоталитарный Социалистический Трансвестизм! Мама забыла купить мне форму. Или денег не было. Надо мной смеялись все мои одноклассники. Кто-то, дерзкий, даже дал мне обидного пендаля, щелбана и фофана. Я обиделся и на следующий день в школу не пошел. Я на следующий день не пошел. И вообще – забил! Вечерами, мама спрашивала меня:
- Ну, сынок, как там в школе?
- Очень хорошо, - говорил я, - Сегодня букву «Х», проходили… «Хомяк», «хорошо», ха-ха-ха», «хохол», «хлеб», «хухарик»….
Утром я собирался в школу, закидывал букварь в тряпичную сумку, старательно сшитую мамой из наволочки, а сам шел за сараи, где мы с другими беспризорными пацанами курили папиросы и сибаритствовали. Так, во лжи и неге, пролетели два месяца. И еще пролетели бы пять, если бы из школы не пришла училка, классная руководительница, и не сказала маме, что я учился всего лишь один день. Не самый лучший день в моей жизни. Вечером я по обыкновению стал повествовать с жаром маме о том, как славно я провел время в школе (я уже тогда был немного сочинителем, беллетристом) и схлопотал по губам. И отдала она меня в школу-интернат. Шли годы, я матерел. И однажды, в третьем классе, я влюбился, страстно, безумно, безнадежно, безответно. Да ладно бы в ровесницу, так ведь нет: судьба злодейка подсунула мне для первой любви девочку на два класса старше меня, на две головы выше меня. Звали ее Люба. Фамилия у нее была индустриальная - Кранова. Я надеялся, что фамилия «Мешкова» ей больше подойдет, и стал оказывать ей всяческие знаки внимания. Записки писал ей с непристойными предложениями - дружить. В то время я так видел наше семейное счастье: мы садимся с ней за стол и едим вместе. Дело в том, что в нашей семье никогда никто вместе не садился кушать. Все ели, когда заблагорассудится. У нас и стола общего не было. Люба Кранова в мягкой форме отказалась менять фамилию, обосновав это тем, что я еще молод (хотя это не порок!) и ниже ее на голову! Как-то раз я передал для своей Принцессы через своего друга Леню Каменского презент – Новогодний подарок, пакет с конфетами и мандаринами, который раздавали нам воспитатели перед Новым годом. Мне редко доводилось в детстве пить ситро, есть конфеты, а тем более – мандарины. Но любовь для меня уже в те времена была выше жратвы и бухла.
- Она есть твои конфеты с Исраэлем Шварценбергером! – доложил мне мрачно, с некоторой завистью, Ленька, возвратясь с «задания». Я был взбешен! Кончать ее надо за предательство и передачу фуража врагу! – была первая мысль. Но я ее с негодованием отбросил. «Кончать себя надо!» - была вторая мысль. Я ее тоже отбросил еще быстрее, чем первую мысль. «Всех кончать!» была третья мысль. «Просто – надо кончать и все!» все мысль я отбросил, кроме одной: В отчаянии, мы с преданным другом Ленькой, решили покинуть эту чудовищную, непостижимую страну, где бабы-изменщицы коварные, меня не любят, а лишь подло пожирают мои конфеты и мандарины с коварным соперником Исраэлем Шварценбергером (вполне возможно, что у этого парня было другое имя и другая фамилия, мне сейчас почему-то это имя более нравится, и более подходит к ситуации).
Ничего меня не держало в этой стране. Семьи у меня, по большому счету, не было. Любви к своим близким я не испытывал. У Леньки была та же самая ***ня. Поэтому сборы наши были недолги. Я вырвал карту обеих полушарий из учебника географии для 4 класса, чтобы лучше ориентироваться, надел пальто, шарф, шапку ушанку, чтобы не сдохнуть от мороза по дороге, и мы рванули в Турцию. Почему в Турцию? Я прочитал в учебнике географии, что это где-то недалеко, прямиком через Черное море, и что там тепло и есть пальмы. Мы сели в электричку и поехали к Черному морю. Для конспирации мы пересаживались из одной электрички в другую. Нас поймали на станции Лихая. Кто-то из подлых пассажиров, прямой потомок Иуды, донес на нас. Кроме этого, уже по стране ввели план-перехват, нас объявили в розыск. Проводница передала нас милиционеру.
- Ну, путешественники, пошли за мной! – сказал весело милиционер. И пошел впереди. Мы с Ленькой шли за ним по скрипящему снегу.
- Делаем так, - сказал я негромко Леньке, - Ты падаешь ему под ноги, а я бью ножом. (У меня была пилка для ногтей, в виде ножа, чуть больше пальца взрослого человека. Я ее заблаговременно спер из маникюрного набора своей матушки) Представляете удивление милционера, когда, обогнав его, перед ним растянулся маленький мальчик. А второй, сзади стукнул его в шинель. Мой нож не пробил шинель и выпал из рук. Найти его в снегу я не успел.
- Вы чего, мальцы? – не понял нашего маневра милиционер, поднимая из сугроба лежащего Леньку, - Не ушибся, сынок?
Он так и не понял, что это было нападение на служителя закона при исполнении. В Турцию в этот раз я не попал. Зато потом, насладился этой страной в полной мере. Я пять лет подряд летом ездил играть музыкантом в рестораны и ночные клубы Антальи и Кемера, Анкары и Стамбула, о чем впоследствии написал повесть «Турецкий марш» опубликованную в московском журнале «Вокруг смеха», редактором который был художник-карикатурист Саша Казачков.
КАК МЫ ПРЕДАЛИ РОДИНУ-МАТЬ
1.
Друзья! Вы когда-нибудь предавали Родину? А я – предавал. Один раз. Не сильно так, слегка. По заданию редакции я примерил на себе ризы и трусы Иуды.
- Александр! Зайдите ко мне с вашим любимым другом и коллегой Юрием, - позвонил с императивными нотками однажды Леша Ганелин. Я так подумал, что это – конец. Где-то опять косяк у нас образовался? О. Боги! Ну, почему мы так позорно бздим всякий раз, когда нас вызывет начальство? Этот страх живет в нас постоянно: страх перед ****юлями, страх перед отчислением, увольнением, сокращением, выговором, лишением премии, лакомого куска от пирожка, ломтя семги. Разве можно вот так жить в постоянном страхе? Ну, выгонят тебя, будет еще один поворот в твоей судьбе. Ты же здоровый мужик, не обделенный словесным даром. Все это я понимаю, но побороть этот страх не могу. Так и живу в страхе.
- Пойдем, ****юлей получать, - сказал я, едва только Юрка вошел в кабинет. Мы взяли метафизическое мыло и вазелин и пошли к Ганелину.
- За что? – обреченно спросил по дороге Юрка.
- Было бы за что, давно бы получили…
- Ну, прямо, как два брата! – с традиционным восторгом подколола нас в коридоре главный корректор Полина Варывдина. На наших лицах была написана покорность жертвенных телков уходящих в Вечность на бойню для шашлыка царственных особ и вельмож.
- Друзья! – слишком торжественно и драматично провозгласил Шеф, едва мы только переступили порог. Он был похож в эти минуты на Берию, посылавшего на расстрел врагов народа. Никогда еще «****юли» не начинались такими высокими словами. Гранитный камушек упал с наших плеч.
- Вам предстоит дальняя дорога и казенный дом. Суть вот в чем. В странах Европы давно существуют лагеря для политических беженцев. Там они живут до тех пор, пока не получат гражданства. Они получают пособия, кров и медицинскую помощь. Выберите какую-нибудь страну, Венгрию, Данию, Швецию и поезжайте в лагерь для предателей, террористов, и других перемещенных лиц.
- На совсем? – спросил я, на всякий случай.
- Тебе можно на совсем, - кивнул по-доброму Шеф.
2.
Существует тысячи и один способ покинуть Родину на совсем. Через Берингов пролив на собачьих упряжках, на дельтаплане с пика Коммунизма до самого Тегерана, в багажнике старенького «Фольксвагена» прямиком в Европу или в трюме сухогруза с пересадками в Лондоне и Бомбее. Но мы с Юркой не хотели эмигрировать навсегда. У него была жена, а я только что купил квартиру и еще не расплатился за нее. Поэтому ничего не оставалось, как пойти в обычное турагентство и купить путевку в Польшу. Почему в Польшу? Знающие люди подсказали, что со времен вступления Польши в Евросоюз самый большой поток эмигрантов с Востока хлещет именно через эту маленькую славянскую страну. Там тусуется пол-Чечни, треть Ингушетии, четверть Дагестана и почти вся Экваториальная Африка.
- Давайте паспорта и заполняйте анкеты. Послезавтра выезд, - проворковала обольстительный менеджер Лена из одного московского туристического агентства.
- Мы это… предприниматели, - сказал я неуверенно, когда мы принялись заполнять анкету, - но не совсем как бы это сказать, легальные… Как правильно – «предпрЕниматели или предпрИниматели? (это уже к Юрке)
- Бизнесмены мы! - выправил положение Снегирев. - Занимаемся половыми покрытиями! Но об этом заявлять не хотелось бы!
- Пишите в анкете, что хотите, - успокоила Лена. - Все равно никто в посольстве проверять не будет. Деньги-то у вас настоящие?
Мы заплатили Лене по 25 евро за польские визы, по 210 долларов за билеты до Варшавы и отдали 380 евро за гостиницу и какую-то мелочь за страховку. И ровно через день в наших новеньких паспортах засияла шестидневная польская виза. Европа распахнула перед двумя баронами напольных покрытий свой парадный вход.
После мучительных творческих споров с оскорблениями и легкими тумаками, словно Паниковский и Балганов, мы сочинили трогательный сценарий нашего невозвращения на Родину, от которого утнули бы в собственных слезах русские домохозяйки. Вот эта драматическая история, которую мы должны двигать для получения гражданства, или хотя бы места в лагере.
Жили были в России два добрых свояка, я и Юрий. Однажды, мифическую сестру Снегирева (она же «моя жена») взялись подвезти до города на «уазике» с мигалкой два милиционера. Когда машина свернула на пустырь, стало ясно, что это никакие не менты, а самые настоящие «оборотни» в погонах. Они изнасиловали беззащитную малютку и выбросили в грязь. Но районная прокуратура даже не стала возбуждать уголовное дело. Видимо, там тоже засели «оборотни». Со справками на руках мы якобы стали добиваться правды и жестоко поплатились за это. На имущество нашей придуманной фирмы был наложен арест. Неизвестные подкараулили Мешкова в подъезде и жестоко избили ногами. Снегиреву ежедневно стали поступать анонимные телефонные звонки с угрозами. Жену-сестру мы спрятали во Владимирской области, опасаясь страшной мести. Ситуация накалялась с каждым днем, и мы просто были вынуждены покинуть Родину и просить политического убежища, а в перспективе подать на «оборотней» в Страсбургский суд.
Такой тщательно разработанной легенде поверил бы даже шеф гестапо Мюллер. Мы придумали и заучили фамилии «оборотней», рост несуществующей жены-сестры и размер сапог, которыми били Мешкова.
Мамы учили нас с детства, что врать нехорошо. Но наше задание требовало полного самоотречения и нарушения нравственных принципов. Поверьте! Мы страшно переживали, сочиняя эту легенду. Но еще больше мы беспокоились, что нас не возьмут в эмигранты. Суровая правда о том, что в России низкие зарплаты, что нам надо заработать вожделенные евро, вряд ли бы устроила бездушного польского чиновника. Да простят нас все, кому нам пришлось лгать для того, чтобы узнать настоящую правду!
3.
Перед тем, как предать Родину, я наконец-то купил себе квартиру. И тут такая удача: предательство совпало с новосельем. Я закатил в своем новом доме такую громкую, ночную, прощальную вечеринку с песнями и плясками, что несколько раз соседи приходили посмотреть на нового, веселого ми музыкального жильца. Я для такого торжества вызвонил приятеля, актера музыкального театра, с его коллегами актрисами. Соседям казалось, что снова грянул День Работника Музыкальных Театров. Утром я, слегка одутловатый и благоухающий баром, прибыл на вокзал со светлого, праздничного бодуна, но зато вовремя. Юрка, будучи трезв, что позволяло ему, как судье, с радостью оглашения смертного приговора, отчитать меня. Пришлось налить ему коньяка из фляги, припасенной для вагонного пользования.
- Ну, за Родину! - звякнули мы пластмассовой тарой.
Настроение было праздничным. Рядом стоял под парами скорый поезд Москва - Варшава «Полонез», который через десять минут увезет нас навстречу новым приключениям. Но приключения начались значительно раньше. В лице двух стражей порядка, которые маялись на перроне в поисках дармового заработка. И надо же – такая удача в лице двух очаровательных, поддатых и, видимо, богатых персон с рюкзаками.
- Ваши документики!
Обнаружив польские визы, они заметно повеселели.
- Ну что, в отделение и на освидетельствование? – то ли по-отечески, то ли по братски, то ли по любовному, приобняли, то ли схватили нас менты.
- Какое отделение, брат! Да вот же поезд, вот билеты! - возроптал жалостно я, словно пойманный за кражей портсигара беспризорник.
- Не брат я тебе, а страж порядка. Почему нарушаете?
- В чем наша вина?
- В вине, епть! Вы же пьяны!
- Так я же не за рулем, - резонно возразил я.
- Буянить начнете в поезде. Пройдемте… Завтра поедете.
- Может, штраф на месте? - робко предложил Снегирев.
- Ну что ж, плати, - легко согласился «добрый» сержант. - С вас по двести!
Мы обрадованно зашуршали рублями.
- Евро! Евро, а не рублей! По двести евро с вас, граждане нарушители, или в кутузку до выяснения личности!
Мы почувствовали, как железная рука Родного Российского Правосудия сжимает наши глотки! От такого псевдоюридического беспредела нам захотелось тут же раскрыться. Но наши журналистские удостоверения, а также медали и ордена остались в редакционном сейфе. Так делают разведчики, когда уходят в тыл врага. Посмотрели бы мы на этих вымогателей, если бы они узнали, на кого наехали. Но ментовской расчет был до гениальности прост. Вот поезд, вот часы, а вот отделение. Мы приняли условия игры и со скупыми слезами расстались с салатовыми купюрами.
купюры мгновенно исчезли в недрах ментовских одежд, словно на шоу Коперфильда.
4.
Спальный вагон был подозрительно пуст. Похоже, в Польшу мы ехали одни, не считая польской проводницы, которая упорно отказывалась понимать нас по-русски. К вечеру по старой русской традиции нам захотелось есть. И мы отправились в вагон-ресторан. К нашей радости, ресторан оказался наш, белорусский. Он ехал до Бреста. И в нем охотно принимали рубли. Разоткровенничались с официантом. Он сделал большие глаза:
- Да на хрена же вы визу покупали и билет до Варшавы?! Взяли бы билет в наши вагоны до Бреста. В два раза дешевле! Вылезли бы и прямиком в польское консульство, которое находится там. Так все чеченцы делают. Летом и по двести человек за раз вожу. А обратно никого!
Век живи, век учись! Но оказалось, что не всех чеченцев поляки пускают к себе. Идут долгие проверки. Все это время нам пришлось бы тусоваться на вокзале. А так - сразу в Варшаву просить политического убежища.
- Какого черта мы все рассказали официанту! - набросился на меня Снегирь, как только они оказались в купе. - Может, он работает на Дефензиву (польская контрразведка. - Авт.)!
- А может, на Сигуранцу (румынская контрразведка). Больно он на румына похож…
В пять утра поезд дернулся и замер. В пустом коридоре раздалась тяжелая поступь.
- Это за нами! Официант сдал! - запаниковал Снегирев.
Дверь открылась, и на пороге появился человек в незнакомой серой форме и сказал на чистом польском языке:
- Прошу, панове, паспорта!
Офицер долго сличал фотографии с нашими одутловатыми от дорожных передряг лицами.
- Чеченцы? - с подозрением всматривался он в специально выращенную бороду Снегирева. - Докуда едете?
- Нихт! Не чеченцы. Туристы! До Варшавы!
Затем он долго искал наркотики и оружие. Приподнял нижнюю полку, надеясь там обнаружить третьего беженца. С удивлением пересчитывал редакционную валюту. Только потом улыбнулся:
- Добже! Не чеченцы! Можете следовать! - И закрыл дверь.
Чеченские беженцы постоянно приезжают в Брест небольшими группами и пытаются выехать в Польшу. Как правило, с четвертой - шестой попытки им это удается. Так как все они заявляют, что едут в Польшу просить политического убежища, белорусские пограничники проверяют только их российские общегражданские паспорта и, если документ в порядке, пропускают через границу. В свою очередь, Польша обязана их впускать, так как есть соглашение с Евросоюзом, которое разрешает принимать в страну беженцев. То есть для въезда в Польшу этой категории граждан визы не нужны.
5.
Каждого, кто прибывает в Варшаву на поезде, встречает классическая сталинская высотка. Щедрый подарок послевоенной Варшаве от отца народов. Мы с удивлением потирали глаза. Над нами возвышались то ли Московский университет, то ли МИД, то ли гостиница «Украина». Ехали-ехали в свободную страну, а тут привет от товарища Сталина. Центр Варшавы напоминает смесь Нового Арбата с Покровским бульваром. И здесь, так же, как на Арбате, бренчат уличные музыканты.
- Откуда, земеля? - спросил я размалеванного индейца с маракасами.
- Перуанские мы, - на ломаном русском ответил Гомес, бывший студент-двоечник из Российского университета дружбы народов. Когда его турнули со второго курса за чрезмерную любовь к текиле, он передумал возвращаться на Анды и осел в Варшаве. Добрый Гомес тут же направил нас на улицу Кошекова, 16. В офис по делам репатриации и иностранцев.
- Там вас собеседуют и дадут путевку в лагерь. Только говорите им, что денег нет. Тогда дадут одежда и кушать.
Было воскресенье, и офис не работал. Поехали на такси в нашу гостиницу. (Гулять так гулять! К тому же мы пока еще туристы.) Бросили вещички и пошли инспектировать польские пивные.Мы выбрали одну из них, самую лучшую (хотя бы потому что, она первая нам попалась на пути) и сели гулять, так гулять. Но неожиданно Юрке шлея (часть сбруи) попала под под жопу. Он сказал мрачно:
- Бейсболку сними!
Я оглянулся. В прокуренной пивной, где тут и там в воздухе висели топоры, сидели поляки в бейсболках и спокойно пили пиво.
- А на ***? – поинтересовался я.
- Пора бы знать, что культурные люди в помещении снимают головной убор. Тебя этому не учили?
- Да, но здесь все сидят в бейсболках. Кроме тебя.
- Я воспитан своими родителями, считаться с необходимостью снимать в помещении головной убор и уступать дамам место.
Я оглянулся. Поблизости не стояло ни одной пани. Видимо, виной была мой ****ая бейсболка. Польские Пани словно жопой чуяли, что, если я даже бейсболки в пивной не снимаю, то места моего им точно не увидать, как и моих трусов. Совершенно бесперспективная ситуация их ожидала: простоять возле меня, в ожидании места.
- Думаю, что не стоит в такой день портить отношения из-за бойсболки, - заметил я, как бы, между прочим.
- Это не из-за бейсболки. А из-за твоего жлобства и невоспитанности. Если ты не снимешь бейсболку, я, встану, и уйду.
Я растерялся. Вообще-то мы и не выпили еще ни грамма, а тут уже такое. Вообще-то мы в другой стране и на задании, которое требует некоторой сплоченности.
- Пошел ты на *** со своей воспитанностью, - сказал я примиряющее.
Юрка резко встал, и гордо, словно крейсер «Куртуазный», вышел вон, прочь от беспринципного, пролетарского бескультурья и обывательщины, в эстетическое пространство польской столицы, и пошел куда-нибудь, поближе к культурным людям. Я охуел. Завтра нам работать, идти сдаваться властям, а я остался один, в пивной, без дома, без семьи, без фотосъемки. Я догнал его и снял бейсболку с грязной головы, перед этим, святым, по сути, человеком, желавшим от всей души, избавить меня от уличных привычек, привить мне навыки общения с культурными людьми. Юрка с облегчением вздохнул. Его взяла! В пивной он сидел с видом Александра Македонского, покорившего Эверест и поправшего в жопу маркизу де Помпадур, Клеопатру, и Мессалину и Юлия Цезаря, Элтона Джона, Марка Антония, и Октавиана Августа (А на *** Македонскому Эверест?)
Инспекция пивных завершилась далеко за полночь. В шесть утра. В офис приемного пункта политических беженцев мы ввалились в восемь. И тут с нас моментально слетел хмель. Мы увидели огромную очередь из угрюмых бородатых мужиков. Точно такую картину мы видели в центре Грозного в пункте получения компенсаций за разрушенное жилье. Мы притихли и заняли очередь.
6.
В приемной - два окошка для сдачи документов, как в сберкассе. Ленивые польские клерки не очень-то торопились дать нам статус беженца. На скамейках маялись чеченцы, ингуши и иранцы. К обеду подтянулись белозубые беженцы из солнечного Кот-д’Ивуара. Последними в очереди стояли два уроженца загадочного Непала. Похоже, плохо идут дела в Непале. И всем одинаково хотелось получить заветную зеленую женевскую паспортину беженца. По ней можно свободно перемещаться по Шенгену, найти работу и жилье в сытом и благополучном Евросоюзе.
- Откуда вы, ребята? - спросил чеченец Абдул.
- Из Москвы!
- Ха-ха-ха-ха! - раздался гомерический хохот со всех сторон. В камеди-батл такого смеха не слыхивали. Смеялись даже непальцы, хотя и не понимали, в чем дело. Веселье продолжалось минут пять. Из-за конторки стали высовываться удивленные польские клерки.
- Спасибо, ребята, повеселили! Давно так не смеялся, - смахивая слезы, проговорил Абдулла. - Что, теперь и из Москвы бегут?
Нам стало обидно за родную Москву. Что, раз столица, то и убежать оттуда нельзя? И мы попытались пересказать нашу душещипательную историю.
- Не надо! - прервал нас Абдулла. - Если каждый начнет рассказывать свою историю, то эти стены почернеют от горя. Побереги слова для поляков.
К обеду мы пробились к окошку. Там у нас забрали паспорта и приказали ждать сотрудника для первичного собеседования.
Стены приемной были испещрены посланиями на русском языке.
«Аслан из Чири-Юрта, отзовись. Мы в Дембаки. Гуля», «Здесь настоящий рай! Хочу в Бельгию!», «Кто из Алхан-Юрта звоните 625 39 40. Поможем с выездом в Австрию. Есть канал».
Из пятидесяти человек, томящихся в очереди, мы обнаружили только одного бледнолицего. Вышли с ним покурить. Дима из Белоруссии, живет здесь уже десятый месяц.
- Сына вот пришел регистрировать! - счастливо улыбался Дима. - Сын у меня три дня назад родился! Три девятьсот! Игорьком назвали! Хоть и малютка, но и ему паспорт беженца положен. Отвезли жену в польский роддом. Ни гроша не взяли!
- Как тут с работой и вообще?
- Тут три миллиона безработных. А если узнают, что работу ищете, то лишат пособия.
- Так что, тут еще и деньги платят?
- Да какие деньги! 70 злотых в месяц. Это 20 долларов. На сигареты не хватает. Кстати, дайте закурить.
То-то мы смотрим, что все кругом у нас активно стреляют «Мальборо». По две сигареты зараз!
- А вообще проситесь к нам в лагерь под Познань, - затянулся Дима. - Там чистенько, кормят хорошо и живут по двое. Польский язык учат. Да еще медкабинет хороший. Хотя Дембаки вам не избежать. Это местная пересылка. Так что держитесь!
Тут Диме принесли зеленую тоненькую книжечку с фотографией спящего младенца. Мы так и не успели узнать всей правды про Дембаки.
- Мешков, Эстония, Снегирев, Росья, - пробормотал репродуктор. Это нас вызывали на собеседование.
- Так что, уже и из Эстонии бегут?! - с удивлением воскликнул бородач в кожанке.
- Бегут, бегут, - не стали мы разочаровывать его.
Дело в том, что меня поляки записали эстонцем по месту рождения. То, что Эстония уже Евросоюз, чеченцы в очереди не знали.
7.
В специальной звуконепроницаемой комнате, убогостью обстановки напоминавшей кабинет НКВД, нас ждала представительница польских миграционных служб, похожая на завуча из школы. Она супила брови, стараясь показаться строже, чем есть. У нее это получилось. Я содрогнулся. Ее русский язык был безупречен, но теплоты и нежности мы не почувствовали. Она задавала короткие вопросы, словно робот и тут же вписывала в папочку наши показания на польском языке. Мы наперебой стали рассказывать о наших выдуманных злоключениях на российской земле.
- Какими средствами располагаете?
- Да вот, осталось по сто злотых.
- В декларации у вас указана сумма по 800 евро на каждого.
- Ну-у-у, вчера погуляли, - смущенно соврали мы, памятуя совет перуанца Гомеса.
Тут кустистые брови «завуча» взметнулись вверх. Она крякнула, мотнула головой и пробормотала: «Матка бозка!»
- Когда была изнасилована ваша жена? - продолжила допрос сотрудница.
- 28 мая 2004 года.
- Кто был насильник?
- Милиционеры: сержант Кривошеев и сержант Панасюченко! - я назвал фамилии своих армейских командиров, которые бесчеловечно заставляли меня чистить сортиры. Такие, кого хочешь, могли изнасиловать.
- Как долго тянулось следствие?
- Следствие даже не проводилось! «Оборотни» в погонах! Знаете?
- Когда вас избили?
- 1 января этого года, - отчеканил Я. И попытался для убедительности с радостью начинающего стриптизера, продемонстрировать синяк на правой ягодице, очень кстати оставшийся у меня после неудачного приземления с вагонной полки.
- Не надо! Я вам верю! - поспешно прервала мои жалкие эксгибиционистские попытки сотрудница офиса. - Поставьте свои подписи на заявлении о просьбе начать делопроизводство по предоставлению статуса беженца. Сейчас у вас снимут отпечатки пальцев и сфотографируют. Эти данные будут храниться 10 лет в нашем компьютере. Если вы попытаетесь бежать, то мы вас идентифицируем, ограничим свободу и депортируем. Паспорта остаются у нас на депозитном хранении. Виза аннулируется. После обеда вы получите документ, по которому можете передвигаться по Польше в течение месяца. Это такая временная виза. В конце месяца вы получите другой документ на полгода. И так, пока мы окончательно не решим вашу судьбу. Ночевать будете в пересыльном лагере в Дембаки. Вот вам направление туда, - заученно проговорила типовой текст «завуч».
Мы вышли из переговорной слегка удрученные. История с мифической женой ничуть не подействовала на «завуча». Таких историй она в день выслушивает по десятку. Зато у нас предательски дрожали губы и наворачивались слезы. Мы вошли в образ и не могли уже выйти. Как там наша жена и сестра, павшая жертвой низменных желаний похотливых сержантов Васильева и Панасюченко? Необходимо было срочно «накатить» по сто пятьдесят, иначе – истерика!
Пока нас допрашивали, в зале для ожидания начался обед. Забившись в самый угол, молодая чеченка кормила грудью своего младенца. Абдулла похлопал нас по плечу и протянул баночку колы с печеньем:
- Перекусите, ребята!
Мы стали своими. Нас уже объединяли общая боль и общая цель. Встретишь такого Абдуллу в темном гудермесском переулке и одним испугом не отделаешься. А здесь мы стали с ним одной крови - беженской.
Через час, другой, вежливый, словно врач-психиатор буйного отделения, поляк пригласил нас в маленькую комнату с компьютером. На столе стоял сканер. Побрызгал на ладошки Снегирева из пульверизатора чем-то синим и вонючим, надел на себя резиновые перчатки и прижал его руки к стеклу. Что-то зажужжало, и на экране появились готовые «пальчики».
Потом за три минуты поляк сфотографировал нас на цифровую камеру, да так, что на фото мы получились даже лучше, чем в жизни. Измерил наш рост, занес в компьютер цвет наших глаз и волос, содержание и местоположение и краткое содержание моих татуировок и шрам от аппендицита Снегирева. Все! Теперь мы вошли на долгих 10 лет в архив Евросоюза.
А еще через час нам вынесли два зеленых мандата с печатями, голограммой и польским гербом на обложке. Орел почти такой же, как наш, только голов у него на одну меньше.
Абдулла нас тепло поздравил:
- Настоящие джигиты! Первый раз вижу, что так быстро новый паспорт получили! Многие неделями стоят. Видно, ваша история и впрямь серьезная.
- А по такой бумажке можно ездить на трамвае бесплатно?
- Нельзя, но мы все ездим! Мы их приучили, что у нас никогда нет денег.
- А полиция?
- Да она нас в упор не видит!
В зал ожидания ввалились новые беженцы. Это была семья из Украины. Папа, мама и... семеро детей! Мал мала меньше. Абдулла переключился на них. Оказалось, это западные украинцы с Волыни бегут от Януковича. Да вот немного припозднились. Не уезжать же обратно!
Мы выскочили на варшавские улицы, мы радовались жизни, словно неразумные козлята, выпущенные на зеленый луг посреди зимы. Но вдруг страшная мысль ударила током промеж рогов. Черт побери! Ведь мы только что отказались от Родины! За каких-то шесть часов мы превратились из туристов в беженцев, из славных сынов России - в гнусных предателей и отщепенцев. Нас словно ошпарило. Стало стыдно до боли. Только одно крепило наш дух. Мы выполняем задание редакции. Мы пожертвовали своим патриотизмом ради наших читателей. Штирлицы, блин...
8.
В Варшаве у нас был единственный друг и союзник - польский журналист, имя которого мы не раскроем даже на Страшном Страсбургском суде. Ему-то мы и отдали на хранение все наши евро, оставив себе только 300 злотых. Он знал, на какое опасное дело мы идем, и отважно обещал сообщить в «Комсомольскую правду», если узнает из криминальных новостей о гибели двух русских беженцев.
- Только меня никуда не вмешивайте! И имя мое не называйте! - строго-настрого наказал нам наш друг и опора. И мы поклялись!
Но на всякий случай у нас еще был сотовый телефон - единственная ниточка, связывающая нас с редакцией. Надо ли говорить, что мы берегли его, как берег космонавт Селимжан Шарипов последний тюбик космического борща?
А наличные злотые мы решили заныкать. По меркам беженцев, мы были весьма состоятельными людьми. Нам таковыми хотелось и остаться. Но при поступлении в лагерь обычно обыскивают, а мы уже задекларировали отсутствие денег и смутно надеялись получить вспомоществование от Речи Посполитой. Опыта заныкания у нас еще не было. И всю дорогу на электричке до лагеря Дембаки мы перепрятывали несчастные 300 злотых (100 долларов. - Авт.). Сначала Мешков незаметным, но ловким движением засунул три зеленые бумажки в трусы. Прошелся по вагону и ощутил некий дискомфорт. Новенькие купюры кололись и предательски шуршали. Затем Мешков поместил наличность в бейсболку, но тут же передумал. Спать в головном уборе в приличном обществе не принято. Можно было свернуть купюры трубочкой и спрятать в самом самом укромном, но зловонном месте, но реализация валюты после этого будет несколько затруднено. И тогда Снегирев решительно снял ботинок, безжалостно отодрал войлочную стельку и поместил наше состояние в подпяточный депозит.
Мы сошли на станции Отребыши и тут же увидели огромный указатель на русском языке: «Центр для беженцев. 2 км». Идти надо было через лес. Тропинки то сходились, то расходились. Но мы держали путь по пивным бутылкам, мятым сигаретным пачкам и грязным целлофановым пакетам. Сразу видно: здесь проходили наши.
Лагерь Дембаки располагался в заброшенной советской ракетной части. Огромная чадящая труба посреди бывших казарм навевала мысли о бренности бытия и настроения не поднимала. На проходной мы отдали в окошко все свои документы, и нам приказали ждать в крохотном холле, где уже расположились на брезентовых матах несколько чеченских семей с очень крикливыми детишками. Дети играли в «Басаева» и чуть не взяли нас в «заложники». В холле стоял кофейный автомат: по два злотых за крохотный стаканчик кофе. Но беженцы взяли напрокат электрочайник у польских охранников и чаевничали прямо на полу.
Стенная роспись была еще более экспрессивной и политизированной, чем в офисе по делам беженцев. Самыми невинными из надписей были: «Свобода или смерть! Так сказал Аллах!», «Русские - вон из Чечни!». А украшением стены было несколько откровенно грязных стансов в адрес Кадырова и восторженных дифирамбов в адрес Масхадова. Не секрет, что в лагере полно бывших боевиков. Правда, об этом они предпочитают не рассказывать полякам. Зато здесь хвастаются своими победами над российским оружием направо и налево. Мы сами слышали, как худенький одноногий паренек по имени Рамзан рассказывал сотруднице иммиграционной службы, что он, честный земледелец, потерял ногу, наступив на российскую противопехотную мину на своем огороде. В лагере история приобрела более героический оттенок. В бою под Шалажами в него угодил осколок. Братья по оружию унесли его в горы, но ногу спасти не удалось. Отвоевался. Тогда ему дали выходное пособие и отправили в Бельгию транзитом через Польшу.
За увлекательным чтивом настенных росписей нас застал Ахмет, здоровенный чеченец из местных. Он пришел познакомиться с молодым пополнением.
Снимать в лагере Дембаки строго запрещено. Но мы умудрились щелкнуться «на память».
- Из Москвы? Русские? - покачал он с сожалением головой. - Проблемы у вас тут будут!
- Какие проблемы? - наивно спросили мы.
- Самая маленькая - это вещи могут пропасть.
Про самую большую спрашивать было бессмысленно.
- Но я могу избавить вас от проблем, - успокоил он нас. - Это будет стоить... - Он оценивающе посмотрел на рваные джинсы Мешкова и демисезонный зипун Снегирева (мы еще в Москве нарядились беженцами. - Авт.): - По 50 долларов с брата!
У Снегирева зачесалось в ботинке.
- А у нас нет денег! - воскликнули мы одновременно.
- Ничего, потом отработаете, - хныкнул Ахмет.
Каким образом будем отрабатывать сто баксов, мы так и не узнали. Со стороны проходной раздались истошные вопли на польском языке. Чаще всего повторялись слова: «курва» и «чайник». Выяснилось, что охранники захотели побаловаться чайком, но не обнаружили своего чайника. Тотальный обыск чеченских баулов был неутешителен. Нашли бутылку водки, охотничий нож и больше ничего. Эту ночь охранники провели без чая.
Правила проживания в лагере
1. Иностранец должен предъявить сотруднику пункта временное удостоверение тождества иностранца и свидетельство о проведении медицинских обследований и необходимых санитарных процедур тела и одежды и представить личные данные.
2. Иностранец не имеет права самовольно менять ни жилого помещения в пункте, ни назначенного ему спального места.
3. В жилом помещении пункта с 22.00 до 6.00 могут находиться только лица, проживающие в этом помещении.
4. Иностранец может принимать посещения в пункте с 10.00 до 16.00 в месте, указанном сотрудником.
5. Иностранец получает полное дневное пропитание в столовой пункта. Еда в столовой выдается три раза в день.
6. Иностранец, пребывающий в пункте, должен подвергнуться медицинским обследованиям и санитарным процедурам, рекомендованным врачом, осуществляющим медицинский уход в пункте.
9.
Койко-место в бывшей казарме нам в эту ночь так и не выделили. Лагерь Дембаки, рассчитанный на 150 человек, был перенаселен. Но зато выдали один тоненький матрасик на двоих и пару пакетов с сухим пайком. Паек состоял из пакетика сока, пятидесятиграммовых баночек гусиного паштета и джема, баночки килек в томатном соусе, пачки галет, йогурта, яблока и батона белого хлеба. К ужину из города в нашу крохотную обитель подтянулась знакомая многодетная орава с Волыни. Им вынесли огромный лоток с провиантом. Мы, словно одна семья, расположились в холле и стали вечерять. А потом у нас кончились сигареты. Ближайший киоск на станции, но в вечернее время выход за высокий проволочный забор воспрещен.
- Иди в пятый барак! В 133-й камере Адам сигаретами торгует. По пять злотых, - посоветовал Алан из Махачкалы. - За совет с тебя сигаретка.
И действительно, на верхнем ярусе солдатской кровати в 133-й камере пятого барака лежал Адам и поплевывал от безделья в потолок со следами плесени. Внизу шел карточный турнир. Резались в сику на те же сигареты. Адам джейраном спрыгнул с кровати, выхватил из рук монетку и сунул пачку контрабандного украинского «ЛМ». Какое счастье, что нас поселили на полу в холле КПП! В камерах Дембаки стояла такая сырость, пахло плесенью, несвежими носками, гнилой тряпкой, потом и трехдневной пепельницей! А у нас на КПП - всего лишь только мочой из сортира!
Среди ночи наш тревожный сон был нарушен испуганным женским визгом со стороны третьей казармы. К нему примешивались топот, глухие звуки ударов и мужские боевые кличи. Мы выскочили в ночь. Возле освещенного входа была куча мала. Дрались чеченцы и ингуши против пакистанцев. Всего около сорока человек. Кавказцы одержали верх. Метелились не по-детски. Кто-то уже валялся в грязи и был добиваем ногами, кто-то еще прыгал, словно Джеки Чан, пытаясь достать противника ногой. Несколько человек, спасаясь от увечий, бросились к нашему убежищу, на КПП. Один охранник что-то неприлично орал на чистом польском языке, и грозил дерущимся с безопасного крыльца дубинкой, но близко не подходил. Другой названивал по телефону. Обстановка накалялась. Матери в нашем таборе закрыли своими телами разбуженных детей. И кричали что есть мочи от страха. Но драка кончилась так же неожиданно, как и началась.
Окровавленный ингуш смывал кровь в умывальнике.
- Что случилось-то? - спросили мы его.
- Это ничего, - ответил тот, сплевывая на пол сгустки крови, - тут это обычное дело.
Полиция приехала только через час, но зато на шести патрульных машинах с включенными мигалками. Лагерь к этому времени уже мирно спал. Забирать никого не стали.
10.
В восемь утра приехал начальник лагеря на своем новеньком «Опеле», и начались разборы полетов. Наголову разбитое пакистанское войско оставили в покое. Зато к нам, в предбанник, вывели четверых ингушей с вещами. Среди них мы узнали и нашего вчерашнего победителя. Ингуши размахивали руками, доказывая лысоватому начальнику, что они не зачинщики, а жертвы пакистанского погрома. Но им почему-то не верили.
- Перевести в другой лагерь, - приказал начальник.
Ингуши сели на маты и принялись ждать оформления документов. Нас тоже стали оформлять. Для начала мы прошли медосмотр. Веселая старушка в белом халате пригласила нас в крохотный медкабинет, напоминающий кладовку. Села на вертящийся стул и открыла наши дела.
- Ты инвалид? - спросила она Мешкова.
- Пока нет.
- А ты? - стала она приглядываться к Снегиреву.
- Упаси Бог!
- Це добже! - Старушка еще больше повеселела. И на этом медосмотр закончился.
Потом социальный работник оглядел нас критическим взглядом и спросил:
- А что, зимних вещей у вас нет?
- Нет! Нет! - закивали мы. - А что здесь дают?
Зимних вещей нам так и не дали. Приказали ждать у проходной. Нас вместе с ингушами отправляли в лагерь на Августовке. Это на самой дальней окраине Варшавы.
В наш новый лагерь мы не особо торопились. Прошлись по центру Варшавы уже в новом качестве. Сначала мы сели в автобус. Вместо билетов мы предъявили контролеру заветные паспорта беженцев. Он только брезгливо ухмыльнулся. На пути нам попадались нарядные девушки, рекламирующие кофе. Когда мы еще были туристами, то презрительно кривились от бесплатных образцов их продукции. Сейчас мы сами тянули руки к пакетикам и делали по нескольку заходов. Кофе мы не пьем, а в лагере пригодится. Заскочили в пивную. Заказали по кружке. Прямо за столиком Снегирев расшнуровал ботинок, чтобы снять деньги с подпяточного депозита, отчего две девицы за соседним столиком стремительно пересели, зажав носы. Денег под стелькой не было!
11.
Только к вечеру мы добрались на дальнюю окраину Варшавы - Августовку, в наш новый притон. Он представлял собой модернизированные перегородками цеха какого-то заброшенного польского предприятия. Рядом с корпусом - такая же коптящая труба, как в Дембаки, признак тепла и благополучия. Вокруг тишина, и только в нашем беженском раю бурлила жизнь. Комендант выдавал новым жильцам постельное белье, ложки, вилки, керамические кружки (посуду с этой поры нам придется мыть самим. - Авт.). В мужском туалете шла массовая стирка носков и мойка ног прямо под краном. Шло оживленное общение. В женском - не знаем, что было.
Нас поселили в отдельную комнату с деревянной двухъярусной кроватью. Это была неслыханная роскошь для простого русского беженца. Мы не успели распаковать свои рюкзаки, как в комнату вошли представители ингушского народа, наши старые знакомые. Критически осмотрев мебель, они нашли ее весьма удобной и тоном, не предполагавшим возражений, сказали, что экспроприируют наши кроватки, а нам принесут матрасы. Ингуши были массивны, мы видели их в деле, и спорить с ними не хотелось. Но в эту ночь нам все-таки удалось поспать на мягоньком. Наше королевское ложе никак не пролезало в дверь. Его надо было разбирать, а инструмента не было.
Лагерь на Августовке открылся неделю назад. В коридорах еще идет ремонт. В Польше 13 таких лагерей. И каждый год открывается по два. Но это вовсе не признак сострадания поляков к выходцам из стран СНГ, Азии и Африки. Просто Евросоюз назначил Польшу своеобразным фильтром для беженцев. Каждый беженец знает, что из Брюсселя на его содержание поступает в среднем 1,5 тысячи евро в месяц. На ребенка - две тысячи. В случае, если беженца депортируют на родину, ему должен покупаться билет и выдаваться на руки дорожные - 250 евро. Ничего этого не происходит. Мы встретили одного украинца, который девятый месяц не может вернуться, потому что ему не покупают билет. Даже на беглый взгляд брюссельских денег должно было хватить на скромный номер в «Шератоне» и питание в ресторане там же. Но за полторы тысячи спать на полу - это уж извините!
12.
Кое-как обустроившись, Снегирев отправился в бар напротив лагеря, с понтом, на разведку. Я остался сторожить нехитрое имущество. В баре к Снегиреву подсел давешний ингуш.
- Муса, - коротко представился он. - Что, совсем жизнь в Москве запаршивела?
Муса оказался профессиональным проводником через германскую, бельгийскую и австрийскую границы.
- Ты не смотри на меня, что я здесь живу. У нас в центре Варшавы квартира, машина. Мне здесь находиться надо. Держись меня, и у вас с Сашей все будет пучком. Квартира в Москве есть? Надо вернуться. Продашь. Деньги положишь на карточку. Приедешь опять сюда. Меня найдешь. Я тебя в Германию переправлю. Английский знаешь? Хорошо! Тогда будем действовать по первому варианту. Ты мне свою фотографию вышлешь по Интернету за две недели до приезда. За это время я найду настоящего немца, похожего на тебя. Выкуплю за 200 евро у него паспорт. А он заявит, что потерял. Только не сразу. У нас там целая картотека. Ты выучишь свое немецкое имя. Оденешься попроще. Лучше в спортивный костюм и бейсболку. Бороду сбрей. Сядешь в дорогой «Мерседес» на этой стороне. Польский пограничник в салон даже не смотрит. А немецкому покажешь паспорт и улыбнешься. Если спросит чего - отвечай не задумываясь!
- Так я же английский знаю, а не немецкий!
- Ай! Какая разница, скажешь, что ты австралийский немец. Такие тоже есть. Слушай дальше! На той стороне к тебе подойдет наш человек. Посредник. Ты ему деньги отдашь. 700 евро. И сядешь в автобус. На поезд не садись. Поймают. Паспорт незаметно выкинешь. Ехать надо в Гамбург. Там тебя встретят. Ты позвонишь мне и скажешь, что все в порядке. Тогда посредник отдаст мне мой процент. Я не скрываю, что работаю из процента. Зато у меня все надежно. Только вчера отправили группу в Австрию. Сегодня звонили. Процент я получу завтра. А сейчас купи мне пива по-братски в долг.
- А вот Саша не знает языка, как быть?
- Это тогда другой вариант. Тогда на лодке через Одер ночью. Опасно, но тоже ничего. В Гамбурге увидитесь. А что, у Саши тоже квартира есть?
13.
На территории Российской Федерации находится более 500 тысяч иностранных граждан и лиц без гражданства, которые продолжают прибывать на нашу территорию с нарушениями паспортно-визового режима и фактически бесконтрольно. По тем же данным, в Москве и Московской области осело более 180 тысяч человек. Часть из них претендует на получение статуса беженца, однако, по всей видимости, только 2% из них получат такой статус.
Приблизительность данных по мигрантам объясняется тем, что правоохранительные органы в лице МВД Российской Федерации и ее служб на местах практически не в состоянии вести учет находящихся на территории Российской Федерации иностранных граждан и лиц без гражданства из дальнего зарубежья в первую очередь из-за «прозрачности» южных границ Российской Федерации.
Если о беженцах и вынужденных переселенцах из стран ближнего зарубежья имеются достаточно точные данные, то иное положение с данными о беженцах из дальнего зарубежья.
Многие лица иностранного происхождения, проживающие на территории Российской Федерации, достаточно хорошо здесь адаптировались и освоили русский язык. Они, как правило, не собираются регистрироваться в качестве беженцев, да и не являются таковыми. Тем не менее их необоснованно причисляют к беженцам, что усугубляет и без того не всегда доброжелательное отношение к последним.
А в это время в комнате два других ингуша разводили на деньги Мешкова. Зашли якобы мыла взять кусочек в долг, до завтра, по-соседски, да как-то засиделись, заболтались.
- Ты должен ехать в Бельгию! - пели они сладкими голосами. - Всего за 850 евро! Там рай! Мы всех отправляем. А здесь, в Польше, ты можешь сидеть и два года, и пять. Каждые полгода тебе будут отказывать в статусе беженца. Из 100 человек статус получают только 2. Кого хочешь спроси. Вряд ли ты будешь в их числе. А там, в Бельгии, тебе сразу сделают за деньги наши люди бельгийский паспорт. Квартиру найдут. Работать устроят. 20 евро в час. Ты все траты за полгода отобьешь.
- Так что же мне сейчас делать? - изобразил Мешков страшное отчаяние на и без того страшном лице.
- Есть еще вариант. Занимай деньги у знакомых и делай, как мы тебе говорим. За 2000 евро мы тебе хоть завтра уже сделаем женевский паспорт беженца. Будешь по Европе мотаться свободно и работу искать.
- Хорошо! - сказал растроганный неожиданной заботой о своей судьбе Мешков. - Завтра я буду звонить в Москву. Спасибо вам, ребята!
А в баре Снегирев тоже ударил по рукам с Мусой. Так мы, не успев как следует обжиться на Августовке, стали объектами контрабанды.
14.
Проснулись мы под визг циркулярки. Модернизация лагеря продолжалась. В туалете отключили воду, и зубы чистили минералкой. С немытыми тарелками встали в очередь за гуманитарной пищей. Пища была той же, что и в Дембаке. Только вместо целого яблока каждому беженцу выдавали половинку. Перед нами стояло многодетное семейство с Волыни. Позади нас - шумная группа сенегальцев в пляжных трусах. На них морщились наши ингуши. На Кавказе кушать в трусах не принято. Сенегальцы расселись и стали делить паштет. Это напоминало праздник удачной охоты в джунглях. Столовая наполнилась невообразимым гвалтом.
- Вотс зе проблем? А? - закричал на них Муса. - Вотс зе проблем, я сказал!
Негры разом притихли и молча склонились над тарелками. Они с испугом поглядывали на щупленького Мусу. Сразу стало ясно, кто вожак в этой стае. Муса, чтобы закрепить успех по методу дедушки Дурова, молча передал четыре свиных паштета на африканский столик. Мусульмане все равно не едят свинину.
В столовую зашла бодрая белокурая старушка. Шарахнулась от африканцев, метнулась от ингушей и приземлилась за наш столик.
- А вы вчера приехали? Где-то я вас видела. - Она подозрительно щурилась на нас. - Откуда вы?
- Из Москвы.
Вопросы сыпались из нее, как из худого мешка. Мы же только узнали, что старушку зовут Эльза. Что она казахская немка из Санкт-Петербурга. Что здесь она месяц. Что вчера ей предъявили негатив (отказ в предоставлении статуса беженца. - Авт.). И что сегодня она подаст апелляцию и будет здесь жить до победного конца. То есть до самой смерти.
- Где-то я вас видела. Причем вдвоем! - продолжала гнуть свое Эльза. - А вы не журналисты?
От такого гнусного предположения волосы на нашей голове зашевелились.
Ха-ха-ха! - засмеялись мы оба неестественным смешком. - Мы артисты. Он Кобзон, а я Лещенко. - Мы стали заметать следы. Какое счастье, что ингуши покинули столовую, а сенегальцы не учили русский в школе.
- Да нет! Я ваши рожи в газете видела, двадцать лет «Комсомолку» выписываю! Что, про лагерь писать будете? - упиваясь своей проницательностью, выпалила она.
Это был первый наш читатель, которого нам хотелось прибить. Причем немедленно! Наша операция была на грани провала. С таким трудом добытая репутация беженца рушилась на глазах. Да и ингуши неправильно поймут. Открыли нам страшную тайну своего криминального бизнеса, а мы? Прирежут! К тому же если иммиграционные власти узнают, что мы сообщили о себе заведомо неправильные сведения, то не миновать нам тюрьмы и депортации. Надо было рвать когти!
Мы стремглав бросились к себе в комнату. Побросали в рюкзаки еще мокрые носки. И стали эвакуироваться.
- Давай напоследок сфотографируемся с неграми в столовой. - Снегирев даже в этой критической обстановке думал, как бы получше оформить наш материал, и достал «дешевенькую» мыльницу. Сенегальцы еще делили паштет. Только сверкнула вспышка, в обеденный зал влетела Эльза.
- Ага! - торжествующе закричала она. - Я же говорила, что это журналисты! Товарищи, прячьте лица! Они в газету снимки пошлют! А вы же политические, - обращалась она к неграм. Негры, ничего не понимая, смотрели на разбушевавшуюся старушенцию, забыв на миг о паштете. Мы воспользовались мгновением и улизнули за дверь. На проходной нас ждал Муса:
- Куда это вы с рюкзаками?
- Да гулять. Продуктов купим. Водки.
- Водки - это хорошо. Идите!
Он еще не был в курсе о скандале в столовой.
Мы неслись по улице, словно за нами гналась стая бродячих, голодных, бешеных ротвейлеров. Только вскочив в первый попавшийся автобус, мы отдышались. Нам было все равно, куда ехать, лишь бы подальше от этого беженского рая.
15.
Мы уныло брели по варшавским улицам. Нас уже не радовали чистота и порядок вокруг: никто не пил на улицах пива из горла, никто не бросал окурки и не переходил улицу на красный свет. Хотелось плюнуть на вылизанный тротуар и громко заругаться могучим русским матом.
Куда нам теперь? В лагерь возвращаться нельзя - зарежут ингуши. В гостиницу без паспортов не пустят. В гости нас никто не приглашает.
- Айда в офис по беженцам! Заберем наши паспорта к чертовой матери и поедем домой. Мы еще успеем на поезд, - предложил я.
- Ну эту свободу на фиг! - согласился Снегирев.
И два беженца, весело мурлыкая под нос «Калинку-малинку», пошли возвращаться на Родину.
За три дня в наше отсутствие в приемной ничего не изменилось. Такие же бородатые лица, чеченки с грудными детьми, робкая кучка парней из Буркина-Фасо. Только теперь нам с ними было не по пути. Пробившись к окошку, мы втиснули свои документы и разом закричали:
- Хотим сделать «стоп» за свой счет!
На местном жаргоне это обозначает приостановку процедуры признания тебя беженцем. Как нам рассказывали в лагере, после такого заявления власти с радостью избавляются от лишнего рта, отдают паспорт и легким дружеским пинком направляют тебя на вокзал. Правда, обратный билет надо покупать за свой счет. Но мы готовы были пойти и на это.
Польский чиновник внимательно полистал наши паспорта беженцев и с удивлением сказал:
- Так вы же их только получили!
- Обстоятельства изменились. Сестра помирает! Лекарств просит!
- Добре! Пишите заявления. Через два месяца получите ответ.
От такой перспективы у нас отвисли челюсти. За два месяца мы здесь окончательно озвереем. Да и из газеты нас попрут за элементарные прогулы.
- Да она же умрет! - в отчаянии воскликнули мы. На глазах у нас выступили настоящие слезы. Во-первых, нас неудержимо рвало на Родину, во-вторых, нас тошнило от лагерной жизни и еще до боли было жалко мифическую сестру, которая могла скончаться без нашего участия.
- Эй, ты! Бездушная твоя голова! А ну вертай паспорта назад! - сорвался Снегирев.
На что поляк, порывшись в компьютере, безучастно ответил:
- Ваши документы на оформлении в министерстве. В любом случае надо ждать.
- Я пойду к Квасьневскому! Я устрою демонстрацию возле вашего рейхстага, - в волнении пообещал Мешков.
Толпа вокруг зашумела. Нас стали жалеть и подбадривать. Чеченцы даже стали стучать в окошко и заступаться за нас. То ли возможные беспорядки, то ли правильно названная фамилия президента Польши смягчили чиновника.
- Приходите завтра! - И захлопнул окошко перед нашим носом.
Сзади нас раздался заговорщицкий шепот:
- Я могу вам помочь...
16.
Невысокий чеченец в норковой шапке и с багровым шрамом через всю щеку отозвал нас в сторонку.
- Они так просто не отдадут вам паспорта. Они сначала устроят проверку. А потом на границе с Россией вас встретит ФСБ. Допросы, то да се. Так просто не отделаетесь. Ведь вы теперь предатели Родины. Мой вам совет. Оставьте паспорта им на память, а я переведу вас через границу в Белоруссию. Есть окно. На электричках доберетесь домой. Там, в Москве, скажете, что паспорта потеряли. Я беру недорого - 100 евро с человека. Меня зовут Мурза. Можете спросить кого угодно - я не кидаю.
- Нам надо посоветоваться с родными. - Мы постарались оттянуть время, выскочили за угол и лихорадочно стали набирать по сотовому номер редакции.
В Москве срочно собрался консилиум из бывалых корреспондентов. На нас посыпались варианты отступления. Предлагали: уехать в маленький польский городок и написать заявление об утере паспорта. Они там выдадут справку, и с ней через российское консульство нас отправят домой. Вариант не канал. Наши отпечатки пальцев и фото теперь можно вытащить в любом уголке Европы. Финал - польская тюрьма и депортация. Можно еще просто прийти в наше консульство и рассказать все по-честному. Там должны что-то придумать. Но и здесь нас подстерегала засада. Во-первых, у нас не было журналистских удостоверений, а во-вторых, мы не имели права заниматься профессиональной деятельностью без аккредитации. Опять тюрьма, опять позор. Только в одном редакционный консилиум сходился: никаких нелегальных переходов! Белорусские пограничники стреляют не хуже российских.
17.
Это только кажется, что в Евросоюзе нет границ. Есть, да еще какие! Граница между Польшей и Германией очень напоминает неприступные рубежи СССР. Сразу после объединения двух Германий немецкие пограничники окопались на Одере. Польша и другие бывшие соцстраны превратились в настоящую санитарную зону Евросоюза. Беженцев сюда пускают, а дальше - ни шагу без женевского паспорта.
Охранная зона тянется аж на сто километров от немецкой границы. Здесь полиция и пограничники особенно внимательны и подозрительны. Сама линия границы с немецкой стороны оборудована тревожной сигнализацией, секретами и контрольно-следовой полосой. Шансов перейти ее незаметно практически нет.
- Не слушайте Мурзу! - подошел к нам молодой парень в ветхой ветровочке и в кедах. Он озирался по сторонам и тоже говорил тихим голосом. - Никуда не переходите! Сто процентов - вас арестуют. Я три года назад уже таких послушал. Да! Меня перевезли в Германию, и только тогда я заплатил. И уже на следующий день оказался в немецкой тюрьме.
Наш новый советчик Артур из Молдавии только что вернулся из немецкой тюрьмы. Он нелегально переходил границу три раза. В первый раз Артур после удачного перехода шел по германскому автобану. Парнишка не знал, что автобаны только для машин. Его тут же задержали и дали два месяца немецкой тюрьмы, а потом снова вернули в Польшу. Во второй раз Артур был хитрее. Он целые сутки пробирался по лесам подальше от границы. Через 30 километров вышел к автобусной остановке. Сел на лавочку. 15 минут спустя возле него остановилась патрульная машина. Немецкие полицейские, ни слова не говоря, схватили его за ногу, посмотрели на подошву ботинка и тут же засунули в машину. Оказалось, Артур наследил на контрольно-следовой полосе. Дали семь месяцев тюрьмы - и снова в Польшу. Третий раз его вытащили из багажника немецкой легковушки и дали два года.
- В немецкой тюрьме очень даже неплохо. Там и камеры на двоих, и мясо дают, и телевизор, и спортзал, - рассказывал Артур. - Но вас-то, если поймают, вернут в Польшу. А местные тюрьмы такие же, как в России.
...Варшавский вокзал не лучшее место для ночевки. Лавочек там нет. Да и зала ожидания тоже - ведь поезда приходят и уходят точно по расписанию. И мы всю ночь согревались в вокзальных забегаловках и в подземных переходах. К нам подходили нищие за милостыней. Но, увидев наши паспорта беженца, сочувственно качали головой. За эту ночь нам открылась необыкновенно простая истина. Быть беженцем - это трагедия. Мы даже не представляли, во что вляпались. Мы здесь не нужны ни-ко-му! Хотелось броситься под поезд, но поезда в Польше по ночам не ходят.
На следующее утро, подавленные, мы приплелись в офис. Безучастно сунули наши беженские документы в окошко, не надеясь на избавление от этого кошмара.
К вечеру репродуктор неожиданно рявкнул:
- Снегирев, Росья!
И какая-то женщина вынесла Юре его паспорт. Он бережно взял документ, как драгоценность, как новорожденного. А Снегирев и был новорожденный! Новорожденный гражданин России. Он где-то расписался, а где, не видел сквозь наступившие слезы, отвечал на какие-то вопросы, которые теперь уже не имели никакого значения.
- А как же я? Мы ведь вместе! - жалобно взмолился Мешков.
- А ваших документов нет! - отчеканила женщина.
И Мешков медленно сполз по стенке.
18.
Паспорт мне, спустя час, все же выдали. Но за этот час я еще больше поседел и похудел. Словно беглые пленники, мы помчались на вокзал. Мы боялись, что власти передумают, что обман вскроется, мы еще очень долго не увидим Россию. За это недолгое время, пока мы были беженцами, с нами произошли некоторые изменения. Мы готовы были дать любому в морду, кто хоть на секунду засомневается, что Россия - великая держава. Мы сполна искупили свое невольное предательство. Нас можно было выпускать на футбольное поле. Мы вдвоем разделали бы португальцев под орех, не говоря уж об итальянцах! Словом, мы обрели что-то новое, что было скрыто от нас в повседневности.
Билеты мы купили у польского проводника. Заперлись в тесном купе и не выходили из него до самой границы. Сердца бешено стучали, когда наши паспорта проверял польский пограничник. На наших визах стоял штамп «Аннулировано». Этот штамп всегда вызывает вопросы. Не избежали их и мы. Пограничник повертел в руках справки, где говорилось, что мы безуспешно пытались остаться на Западе.
- Все верно! Но эти справки русским не показывайте. А то будут проблемы. Скажете, что напились в баре, вас забрали в полицию и там поставили штамп. А больше ничего не помните.
Мы так и поступили. Засунули справки в помойное ведро, а когда в купе протиснулся огромный белорусский пограничник, виновато улыбнулись и пробормотали что-то про проклятую «Зубровку». Пограничник понимающе улыбнулся, поставил свой штамп и пожалел нас:
- Не видать вам теперь, ребята, Польши целых три месяца!
Наивный! И слава Богу!
...На перроне Белорусского вокзала мы почувствовали такое счастье, что готовы были расцеловать первого же носильщика. Но на площади нас поджидали два стража порядка.
- Уважаемый! Позвольте ваши документики! Э-э-э... да вы пьяны! Пройдемте!
Родина встречала своих героев...
19.
Ура! Мы живы! Мы вновь дома! Родина! Редакция. Родные лица. Охранник. Валя Львова. Милкус. Баранец. Вадик Прокопенко. Таджичка моет туалет, кивает мне приветливо, как старому другу. Я когда-то, будучи в изрядно приподнятом настроении, успешно к ней приставал пару раз. Приемная вождей.
- Шеф у себя? – спросил я Анечку решительно.
- Да.
- Один?
- Один.
Я смело вхожу в кабинет. Ганелин оторвался от компьютера, и, кажется, обрадовался.
- О! Вернулся, предатель! Живой? Странно…
- Да вот… У меня к тебе дело.
- На, держи, магарыч вам с Юркой, - он достал из ящика стола бутылку виски. Никогда еще я не получал магарыч за командировку. Такое бывает раз в 100 лет.
- Я, как раз по этому поводу.
- По поводу виски? - на всякий случай спрашивает он.
- По поводу Юрки. Разлучи нас навек! Избавь меня от него.
- А что случилось? Он к тебе приставал?
- Если бы!
- Ты к нему приставал?
- Да нет. Просто у нас с ним постоянные разборки. Он кричит, обзывается, учит меня жить. Я никогда еще не жил в состоянии постоянного стресса…
- Но, ты же старый и мудрый конь. Не можешь разрулить?
- Сил моих больше нет.
- Позвольте, Саша, мне самому решать: кто, с кем будет работать?
- Можно случай расскажу?
- Давай!
- Зашли в пивную в Варшаве.
- Не сомневаюсь.
- Он говорит: сними бейсболку.
- Правильно говорит.
- Я говорю: почему?
- Неправильно спрашиваешь.
- Прокуренная пивная. Оплеванный пол. Все вокруг сидят в бейсболках, шляпах, касках, кипах, малахаях. Он говорит, если не снимешь бейсболку, я уйду!
- Ну, а что, ты не снял?
- Да все в пивной сидят в бейсболке.
- А он что?
- Мы, русские должны быть выше.
- Правильно, говорит.
- Ты это серьезно? Представь себя на моем месте! Мы – в Варшаве. Он встает и уходит! Но мы, на задании! Куда я должен идти? У него фотоаппарат. А я без всего. Мы что, по отдельности должны работать? Мои действия? Вот он ушел. А я? Я что должен делать? Вернуться в Москву?
- И что ты сделал?
- Я побежал, и догнал его.
- ****ы не дал?
- Нет.
- Вы, кстати, обещали мне польскую водку привезти.
- Мы ее купили. Но от отчаяния и радости выпили в поезде.
- Глупо. Возможно, она бы сейчас была бы главным аргументом…
- Я сказал: давай доделаем задание. Вернемся, я скажу Шефу, что бы я с тобой больше не работал.
- Бейсболку снял?
- Снял. Так до конца и не надевал.
- Молодец. Вот так, Саша. Работа наша - это еще и компромиссы. Надо иногда и уступать. Тем более – бейсболка! Снял бы и сказал: О! Юрка! Как ты прав! Ну, это смешно. Ты же взрослый мужик. Чувствуешь, бык прет на тебя, отойди, сделай шаг в сторону. Что? Не так? Где-то надо мудро уступать. Ты же старше его на 15 лет. А теперь слушай меня. Ты – не журналист! Ты - писатель. У тебя есть слово. Иногда даже смешное. У Юрки – факты. Юрка журналист. У него мышление стратегическое, строгое, журналистское. В результате, в вашем миксе, получается хороший продукт. Я так решил. Иди и работай. И не беспокой меня.
- Но, я когда-нибудь, убью, его.
- Буду крайне огорчен. Мы его с почестями похороним. А тебя с почестями в тюрьму отправим. Давай, Саша, вперед.
- А с Варсеговым нельзя меня отправлять? С ним у меня гармония.
- Сопьетесь!
- А с Яськой? Или с Анечкой, секретаршей?
- Все! Иди, работай!
- А ишшо там, в московском отделе, одна такая есть....
- Иди, я сказал…
Неделю мы с Юркой писали материал. Писать вдвоем с Юркой – это мука, похлеще Дантова Ада. Гете не писал вдвоем с Юркой и не знает, что такое Ад. Не знаю, как писали Ильф и Петров, но мне такой тандем был не по вкусу. Мы сидим каждый за своим столом и вслух рассказываем о своих похождениях, по нескольку раз переделывая каждое предложение. Я бы написал роман о наших похождениях за пару дней с десятью перерывами на пиво.
- Когда я тебя писать научу! – восклицал Юрка с досадой, как будто я был недобросовестный ученик, а он мудрый наставник. А, между тем, мои рассказы были опубликованы во всех юмористических изданиях России, Израиля, Канады. У меня к тому времени вышли три книжки рассказов, роман и повесть.…. Обидно, быть учеником у этого заносчивого задаваки и выбражули.
Но напарника, как и Родину - не выбирают! А назначают! После выхода материала на нас с Юркой свалилась Слава и почет. Мы ходили на разные ток-шоу, к Кире Прошутинской, к Лолите Милявской и еще к кому-то. А как-то раз позвонил начальник отдела милиции Белорусского вокзала.
- Вы сможете опознать тех милиционеров, которые вымогали у вас деньги? Я их построю на разводе, а вы придите и укажите! Мы их накажем по всей строгости закона. И скорее всего – уволим!
- Ага! Сейчас! Чтобы потом, моя квартира запылала неукротимым огнем? Они же – отомстят! Это же – оборотни… А вы просто посмотрите, кто дежурил 16 сентября!
- Ну, ладно…. Возможно, вы правы, – помолчав, произнес начальник отделения, пригревшего оборотня, - Кажется, я сам догадываюсь, кто это….
(Продолжение следует).
Роман с Комсомолкой Часть 2
© Copyright: Александер Мешков, 2016
Свидетельство о публикации №216110401327
Свидетельство о публикации №216110401327
Рецензии