Окно. Мопассан

Я познакомился с мадам де Жадель в Париже этой зимой. Она сразу же бесконечно понравилась мне. Впрочем, вы знаете её не хуже меня… нет… прошу прощения… почти так же хорошо, как я… Вы знаете, как она фантастична и поэтична одновременно. Она имеет свободные нравы, впечатляющее, открытое, независимое, смелое, предприимчивое сердце, выше всех предрассудков, и вместе с тем, оно чувствительно, деликатно, обидчиво, нежно и целомудренно.
Она была вдовой, а я из лени обожаю вдов. Тогда я подыскивал себе жену, я ухаживал за ней. Чем больше я её узнавал, тем больше она мне нравилась, и вот, наконец, мне показалось, что настал подходящий момент для решительного предложения. Я был влюблён в неё и чувствовал, что влюбляюсь чрезмерно. Когда женишься, не надо слишком любить жену, потому что тогда ты начинаешь делать глупости, смущаться, становишься одновременно глупым и грубым. Нужно быть главой семьи. Если потеряешь голову в первый же вечер, сильно рискуешь, что через год она будет командовать тобой.
И вот однажды я явился к ней в светлых перчатках и сказал:
- Сударыня, я имею счастье любить вас, и я пришёл осведомиться о том, могу ли я иметь надежду нравиться вам, присовокупив к этому всю мою заботу и дав вам свою фамилию.
Она спокойно ответила:
- Как вы быстры, сударь! Я абсолютно не знаю, будете ли вы нравиться мне рано или поздно, но я предлагаю это проверить. Я нахожу вас неплохим человеком. Остаётся узнать, какое у вас сердце, характер и привычки. Большинство браков становятся скандальными или преступными, потому что супруги не знают друг друга в достаточной степени, когда женятся. Достаточно какого-нибудь пустяка, укоренившийся мании, устойчивого мнения по поводу какого-либо нравственного вопроса, религии или ещё чего-нибудь, любого неприятного жеста, гримасы, маленького недостатка или отталкивающего качества, чтобы превратить людей в непримиримых врагов, остервенелых и скованных единой цепью до смерти, которые раньше были самыми нежными и страстными женихом и невестой.
Я не выйду замуж, сударь, если не буду знать до глубины души того человека, с которым соберусь разделить жизнь. Я хочу изучать его на досуге, очень близко, в течение многих месяцев.
Вот что я предлагаю. Вы приедете ко мне в гости на лето, в мой дом в Ловилле, и там мы спокойно посмотрим, годимся ли мы для того, чтобы жить бок о бок…
Я вижу, вы смеётесь! У вас дурные мысли. О, сударь, если бы я ни была уверена в себе, я не сделала бы подобного предложения. Я питаю к любви (в том смысле, в каком её понимают мужчины) такое презрение и такое отвращение, что падение для меня невозможно. Вы согласны?
Я поцеловал её руку.
- Когда отправляемся, мадам?
- 10 мая. Договорились?
- Договорились.
Через месяц я уже был у неё. Это действительно была особенная женщина. С утра до вечера она меня изучала. Так как она обожает лошадей, мы каждый день проводили в прогулках по лесам и говорили обо всём, а она старалась проникнуть в мои самые потаённые мысли и следила за малейшим моим движением.
Что же до меня, я начал безумно влюбляться, и несоответствие характеров ничуть не волновало меня. Я вскоре заметил, что даже за моим сном наблюдали. Кто-то ложился в маленькой комнатке рядом с моей, кто входил туда только после того, как ложился я, и с бесконечными предосторожностями. Наконец, этот шпионаж на каждом шагу стал меня раздражать. Я захотел развязки и однажды вечером осмелел. Она приняла меня таким образом, что у меня отпало всякое желание новых попыток, но меня начало наполнять яростное желание отплатить ей как-нибудь за тот полицейский режим, которому я подвергался, и я придумал способ.
Вы знаете Цезарину, её горничную, красивую девушку из Гранвилля, где все девушки красивы, но с настолько светлыми волосами, насколько у её хозяйки - тёмные волосы.
И вот однажды после обеда я позвал субретку в свою комнату, положил ей 100 франков на ладонь и сказал:
- Милое дитя, я не попрошу у тебя ничего дурного, но я хочу вернуть твоей хозяйке то, что она сделала для меня.
Горничная подозрительно улыбалась. Я продолжил:
- За мной следят днём и ночью, я это знаю. Следят за тем, как я ем, пью, одеваюсь, бреюсь, обуваюсь – я знаю.
Девушка проговорила:
- Моя госпожа, сударь… - и замолчала.
Я продолжал:
-Ты ложишься в комнате рядом, чтобы слушать, храплю ли я или разговариваю во сне, не отрицай!..
Она рассмеялась и сказала:
- Моя госпожа, сударь… - и вновь замолчала.
Я оживлялся:
- Ты понимаешь, дитя, что это несправедливо: на мой счёт знают всё, а я не знаю ничего о женщине, которая станет моей женой. Я люблю её всей душой. У неё есть внешняя красота, сердце, восхитительный ум – я самый счастливый мужчина. Однако есть вещи, которые я хотел бы хорошо знать…
Цезарина решилась засунуть мою банкноту в карман, и я понял, что сделка состоялась.
- Послушай, дитя, мы, мужчины, придаём большое значение определённым… определённым… деталям… физическим деталям, которые не мешают женщине быть очаровательной, но могут изменить её цену в наших глазах. Я не прошу тебя плохо говорить о твоей госпоже или рассказывать мне о её стыдных секретах, если таковые есть. Просто честно ответь на вопросы, которые я задам. Ты знаешь мадам де Жадель как саму себя, потому что ты одеваешь и раздеваешь её каждый день. Скажи-ка мне вот что. Она настолько полная, как кажется?
Горничная не ответила.
Я продолжил:
- Послушай, дитя моё, ты прекрасно знаешь, что некоторые женщины подкладывают вату под платье туда… туда… в то место, которым кормят маленьких детей, и в то место, на котором сидят. Скажи мне, она подкладывает вату?
Цезарина опустила глаза. Она робко произнесла:
- Спрашивайте, сударь, я отвечу на все вопросы сразу.
- Хорошо, дитя моё. Есть женщины с кривыми ногами, их колени трутся друг о друга при ходьбе. Есть женщины, у которых ноги выгнуты в обратную сторону, наружу, как арки моста. Сквозь эту дыру виден пейзаж. Оба варианта хороши. Скажи мне, какие ноги у твоей госпожи?
Горничная не ответила. Я продолжал:
- Есть женщины, у которых такая большая грудь, что под ней образуется большая складка. Есть женщины с большими руками и тонкой талией. Есть те, которые мощно сложены спереди, и очень субтильно – сзади, и есть женщины, которые сложены с точностью до наоборот. Всё это очень мило, очень, но я хотел бы знать, как сложена твоя хозяйка. Ответь мне честно, и я дам тебе ещё много денег…
Цезарина посмотрела мне прямо в глаза и ответила, смеясь от всего сердца:
- Сударь, не считая того, что у неё тёмные волосы, моя госпожа сложена так же, как я.
Затем она убежала.
Надо мной подшутили.
На этот раз я оказался в глупом положении и решил отомстить хотя бы этой маленькой нахалке.
Через час я вошёл в маленькую комнатку, из которой она слушала, как я сплю, и отвинтил задвижки.
Она пришла ближе к полуночи. Я немедленно вошёл к ней. Увидев меня, она хотела закричать, но я закрыл ей рот рукой и обнаружил без особого труда, что она не солгала: мадам де Жадель, должно быть, была действительно очень хорошо сложена.
Я испытал большое наслаждение от этой констатации, которая немного позже, кажется, понравилась и Цезарине.
Клянусь, это был прекрасный образчик Нижней Нормандии: сильная и нежная одновременно. Возможно, ей не хватало некоторой деликатности ухода, но на это не обратил бы внимания Генри Четвёртый. Я быстро понял это и, так как я обожаю духи, в ту же ночь я сделал ей подарок: флакон лавандовой воды с амброй.
Мы скоро стали очень близки, почти подружились. Она стала восхитительной любовницей, с естественной чувственностью и с желанием нравиться. В Париже она могла бы быть дорогой куртизанкой.
Нежность, которую она мне дарила, позволила мне терпеливо ждать конца испытания мадам де Жадель. Я стал мужчиной несравненного характера: уступчивым, покорным, любезным.
Что касается моей невесты, она, без сомнения, находила меня великолепным, и по некоторым признакам я понял, что скоро она примет моё предложение. Определённо, я был самым счастливым мужчиной на свете, спокойно ожидая законного поцелуя от женщины, которую я любил в объятиях юной прекрасной девушки, к которой испытывал нежность.
Здесь, сударыня, я должен вас предупредить: мы переходим к щекотливому моменту.
Однажды вечером, когда мы вернулись с прогулки на лошадях, мадам де Жадель пожаловалась на то, что конюхи плохо ухаживают за лошадьми, и она должна принять меры. Она повторила несколько раз: «Пусть поберегутся, пусть поберегутся, у меня есть средство, как их приструнить».
Я провёл спокойную ночь в своей кровати. Я рано проснулся, полный пыла и задора. Я оделся.
У меня была привычка каждое утро выкуривать сигару в башенке замка, куда вела винтовая лестница, освещённая из большого окна на высоте второго этажа.
Я прошёл бесшумно, обутый в сафьяновые тапочки с ватными стельками, и поднялся на первые ступени, когда увидел Цезарину, высунувшуюся из окна и глядящую наружу.
Я увидел не всю Цезарину, только её нижнюю половину - я так люблю эту половину! У мадам де Жадель я предпочитал верхнюю. Но эта половина тоже была очаровательна: такая кругленькая, едва прикрытая белой юбочкой.
Я подошёл так тихо, что девушка не услышала меня. Я встал на колени и с тысячей предосторожностей взялся за края юбки. Я резко поднял их и немедленно обнаружил тайное место своей любовницы: полное, свежее, жирное и нежное, и я, мадам, нежно поцеловал его, как любовник, который может позволить себе всё.
Я был удивлён. От тела пахло вербеной! Но у меня не было времени на размышления. Я получил сильный толчок или, скорее, удар в лицо, который чуть не разбил мне нос. Я услышал крик, от которого волосы встали у меня дыбом. Фигура обернулась – это была мадам де Жадель!
Она махала руками по воздуху, как женщина, которая теряет сознание, тяжело дышала несколько минут, сделала прогоняющий жест, затем ушла.
Через 10 минут изумлённая Цезарина принесла мне письмо: «Мадам де Жадель надеется, что г-н де Брив немедленно избавит её от своего присутствия».
Я уехал.
Я до сих пор не утешился. Я испробовал все средства и все объяснения, чтобы извиниться за ту дерзость. Все мои демарши провалились.
С того момента я чувствую в сердце… запах вербены, который внушает мне неуёмное желание вновь почувствовать этот букет.

10 июля 1883
(Переведено 4 ноября 2016)