М. М. Кириллов Последняя книга очерк

М.М. КИРИЛЛОВ











ПОСЛЕДНЯЯ КНИГА








Саратов – 2016








АФОРИЗМЫ, ВЫСКАЗЫВАНИЯ, ЗАРИСОВКИ

ПОСЛЕДНИЙ СОВЕТСКИЙ АВГУСТ

ГОРОД  БЫХОВ
(ВМЕСТЕ С МАМОЙ)








             




      Эта книга включает три разных произведения автора. Первое содержит его собственные афоризмы, а также различные высказывания и зарисовки из его книг, изданных в последние двадцать лет, второе предлагает читателю воспоминания о последнем месяце советской власти и третье о проблемах еврейства в досоветское время и в годы Великой Отечественной войны 1941 – 1945 годов.

       Афоризмы и высказывания автора взяты из его книг и отражают тот жизненный и профессиональный опыт, который он накопил,   более 60-ти лет работая врачом и полкового медпункта, и  военного госпиталя, и клиник в различных городах Советского Союза и за рубежом.
      В наибольшей степени афоризмы отражают содержание таких книг автора, как «Кабульский дневник военного врача (1996), «Армянская трагедия» (1996) «Врачебные уроки» (2004), «Мои больные» (2010), «Красная площадь и её окрестности» (2015), «Многоликая жизнь» (2015), «Города и веси» (2016) и другие.
      Взятые из текста книг, высказывания автора, становясь афоризмами, что-то теряют, конечно, но и приобретают. Каждое высказывание становится сгустком наблюдения и мысли, приобретающим самостоятельность и дополнительную значимость. 
      Понятные по своему смыслу  и форме изложения, умозаключения автора могут заинтересовать читателя, возможно даже вызвав его критическое восприятие. Короткие зарисовки из книг автора являются примером «живописи в прозе» и усиливают образность его суждений.
       Читателем может быть любой взрослый человек, особенно врач.
        Автор – Кириллов Михаил Михайлович, 84 лет, профессор, член нескольких отечественных и зарубежных академий наук, правлений научных журналов, военно-полевой терапевт, прослуживший в Советской армии 43 года, писатель, интернационалист.
         Художественно-публицистическое издание
Кириллов Михаил Михайлович.
                Саратов, 2016 год.




АФОРИЗМЫ, ВЫСКАЗЫВАНИЯ, ЗАРИСОВКИ



*Для настоящего Учителя интересы
ученика всегда выше его  собственных интересов.


*Настоящее вытесняет прошлое,
освобождая место для будущего.


*Умение жить для другого, забыть себя, если нужно, плюс грамотность – это и есть настоящий доктор.


* Мало помнить Учителя, нужно следовать ему.


 *Не следует забывать постулат, что каждая больная женщина – женщина!


*Книга (да и жизнь) не должна быть слишком продолжительной, иначе читатель (человек) не дочитает её до конца.


*Человек живет, пока его помнят.

*Многие говорят, чтобы говорить, немногие, чтобы о чём-то сказать.




*Врач должен быть очень близок больному человеку, только так он может повлиять на него и помочь.


*Врач начинается с больного.

*Настоящие больные всегда сидят в тени.

*Никогда не жалеть времени при первом осмотре больного, даже если оказывается, что тот здоров. При повторных обращениях всякий раз экономишь во времени и в объеме осмотра.


*Если цоколь здания надежен, этажам ничто не грозит.


*Чем острее начало заболевания и ярче его  клиника, тем лучше прогноз.


*Без памяти о больных врач умирает
или становится ремесленником.


*Большой соблазн лечить больных оптом,
а нужно – в розницу, так как  у каждого из них
с в о й  бронхит и  с в о й  полиартрит.

* Трудно быть профессором, но и палатным врачом – очень не просто.


*Мы думаем, что жизнь кругла и сочна,
 как яблоко, на самом деле она тонка,
 как его кожица.


*Старость - тупик вокзального перрона.
Здесь не спешат.


*Юность беременна жизнью, старость - смертью.


*Страшно не умереть,
а, не утвердив себя в настоящем,
 превратиться в прошлое.


*Очень важно воспитание молодых врачей,
 у которых  р у к и   у ж е  х о р о ш и,
у м  д о г о н я е т,  а  с е р д ц е   о т с т а ё т. 


*У детей долго не бывает собственных потерь, и каждая такая потеря кажется им собственной маленькой смертью.


*Добрая память – это условие любви.

*Память – венец жизни.

*Когда появляется апломб, исчезает  интеллигентность. Всякий искусственный пьедестал отвратителен. В среде врачей не должно быть место кляузникам, пьяницам, развратникам и ворам.


*Коллектив – великая вещь.
 
*Врач, как никто, близок к  народу, обладая  специфическими возможностями влияния на людей и оценки уровня их жизни. Он постоянно сталкивается с проявлениями социальной несправедливости, с  положением  бедноты, с имущественным цензом на лекарства, на диагностические исследования, на условия размещения в стационарах и т.д. Все это проблемы не только медицинские, но и социальные, а значит, политические. Врач обязан  иметь «социальные» глаза, иначе он  слеп.

      
*Важно помнить, что нынешняя армия по своей классовой сущности по-прежнему - рабоче-крестьянская. Парадокс состоит в том, что её основное предназначение теперь - защита награбленного отечественной буржуазией. Если этого не понимать, трудно лечить рабочих и крестьян, одетых в солдатские шинели.

*Полагаю, что заинтересованное внимание к человеку, уважение к наиболее значительному в его жизни, обнажение наиболее полезных сторон в его деятельности, подчас с возрастом забытых, стёртых, примелькавшихся, в состоянии актуализировать не только его социальный статус, его психическую сферу, но и,  пусть хоть временно,    нормализовать даже некоторые его физиологические возможности. Под влиянием этих факторов больной человек как бы возвращается в то время, когда он был на вершине своих возможностей, своей значимости и когда он был молодым и здоровым.


*Врач должен быть ёмким человеком, мудрым, умеющим настраиваться на разные человеческие «волны и частоты». Точно так же, как мы ищем наилучшую частоту звучания радиоволн в приемнике. И иное нас не удовлетворяет.  В конечном счете, врач должен уметь бережно и умно принять все интимное, трудное и больное от разных (подчас многих) людей, попытаться изменить эти трудности в их сознании, во внутреннем восприятии болезни к лучшему и сохранить возникшую связь с ними. Врач должен быть очень близок больному, только тогда он может влиять на него и помочь. Не всем можно врачевать, многим нельзя. Умение жить для другого, забыть себя, если нужно, плюс грамотность – это и есть настоящий доктор. Тогда даже невозможное может стать возможным.


*Скольким матерям становилось больно, когда они теряли своих сыновей на войне, но никто не знает, скольким солдатам перед смертью являлся образ матери, скольких охватывало чувство вины за то, что не уберегли своих матерей от боли утраты.


*Уходят люди, казалось бы, столпы постоянства натуры и дела, и от них ничего не остаётся, кроме короткой памяти. Что-то очень важное, вспыхнув, превращается в ничто. Иногда кажется, что можно сгореть для людей, лишь испачкав их своим пеплом. А нужно гореть, продолжая согревать других.


*В трудные минуты нужно держаться,  с тем, чтобы не посрамить своих Учителей и самого себя.


 * Адресная книжка -  как опустевший  вокзал:
 все разъехались…

               
* В жизни часто не все так, как в книге.

* Рассказывать о своих больных следует  не всем.

 * Иногда перед самой смертью у умирающего человека возникает какое-то озарение, его оставляют боли и тоска, и он успокаивается.

* Люди остаются людьми, какой бы черной ни была окружающая их действительность.
 

 * Для врача, близкого к больным людям и к своим  ученикам, его работа и жизнь, даже в нынешнем ущербном мире, кажутся более светлыми, чем для обычных людей.


* Жизнь продолжается, жалко только, что мчится она, как поезд в метро.


  *  Думаю, что нам в этой жизни дано приблизиться к Богу, накапливая его в себе. Бог – это добро как минимум, любовь как максимум. И то и другое имеет определяющее свойство – отдавать. Если, отдавая, одаривая, мы счастливы, то это и есть одобрение Бога. Это не у всех получается. И поэтому по-настоящему счастливых немного.


    * Возненавидеть или  проклясть – это как если бы провести в душе резкую черту, отделяющую тебя от откровенного наступательного зла, это вынесение внутренним нравственным судом приговора, который обжалованию не подлежит.

 * В современной церкви Внешнее вытесняет Внутреннее.


* Главное в жизни – умение «окопаться». Кто этого не делает, - легко живёт, но и легко теряет.


* КПСС  переродилась раньше, чем успела довести своё дело до конца.


* Прошлое, полное жестокой борьбы и крови, сохранило не засохшую кровь, а творения ума и рук зодчих и рабочих, творения интернационального, общечеловеческого значения.


*Просеиваю мысли.  Вроде бы их много, а в решете пусто…


*  Кудрявые короли посреди грязи. Азербайджан.

* Известно, что орлы-стервятники никогда не уничтожают живность в непосредственной близости от их гнезд. Эта живность – их резерв, их НЗ на черный день…


*  У американского писателя Вашингтона Ирвинга есть рассказ о том, как один житель городка как-то поднялся на соседнюю гору и заснул там. Проснулся спустя много лет. Спустился в городок. Видит: дома как стояли, так и стоят.  Аптека, ратуша, церковь стоят, а люди  - другие, и его не узнают. Да и он ни родителей, ни  друзей своих не находит. Страшно ему стало. Так и с нами происходит в постсоветское время. Всего-то несколько лет прошло, а все умерли.


     * Такой добровольной, осознанной, безусловной подчиненности какому-либо человеку я никогда больше не испытывал. Все мы не испытывали. А, может быть,  других таких людей в нашей жизни не было? С точки зрения создания и защиты рабоче-крестьянского государства И.В.Сталин – фигура поистине великая ( 1947г.).
           Как-то после возвращения из Грузии в Москву мы вечером поехали на Красную площадь. На склоне её, как на краю Земли, возвышался Храм Василия Блаженного. Высокие стены Кремля. Брусчатка. За Мавзолеем, несмотря на сумерки, был хорошо заметен светлый бюст Сталина. В памяти всплыли испытанные ещё в детстве трепет, волнение и радость от подчиненности чему-то простому  и ясному, общему для всех. Как далеки мы сейчас от этого времени и чувства.
      Подумалось: к Сталину следует относиться «по заслугам», но к его памяти нельзя относиться несерьёзно.  Ему принадлежат вещие слова: «На мою могилу нанесут много мусора, но ветер истории развеет его».


*  Процесс перерождения бывших якобы коммунистов, позже якобы демократов в палачей исторически неизбежен. Это обычная эволюция представителей мелкобуржуазной среды. Но и протест неизбежен. Глумление над людьми труда восстановит в них память о средствах борьбы пролетариата за свое освобождение.


* Больной человек со свойственной ему индивидуальностью перестает в наше время быть основой клиники. Скоро он должен будет лечить себя сам. Великие учителя – Мудров, Пирогов, Боткин, Захарьин, Бурденко, врачи- фронтовики – превращаются в бессмысленные памятники с острова Пасхи. Случайные люди занимают места главных врачей, ректоров Университетов, министров, депутатов, толпами осаждают злачные места.


*Поганки растут быстрее благородных грибов. Чем примитивнее организация, чем больше она ориентирована на потребление, тем экспансивнее её рост. В этом преимущество паразитов, они освобождены от созидания. Это показал фашизм. Это демонстрирует современный бандеро-фашизм.



*Это только кажется, что ежедневно повторяешься ты и мир вокруг тебя. Нет! Все изменяется: облетает лист, холодеет вода в фонтане, поправился и выписывается больной, врывается порция новой информации. Это как самолет на большой высоте: вроде бы замер, а ведь как летит!



 *  В работе  все крупно: мысли, дело, польза.

      
* Вечер, Солнце садится. Четкий темный профиль афганских гор на бирюзовом, печальном небе. Краски гаснут, зажигаются звезды. Горы постепенно сливаются с небом, и высокие огни заставы, затерявшиеся среди звезд, начинают казаться межпланетным кораблем. Здесь его зовут «тарелкой».


       
*  Мы не инициативны. Нас нужно здорово избить, чтобы возникший все-таки протест породил какую-то инициативу. Сейчас стране нужна реальная демократия, то есть демократия, располагающая властью, а не только гласностью. Нужна энергия высокого интеллекта и справедливости.



*Люди переживают, думают, говорят. И это — печать времени. Важно только, чтобы гласность из средства не стала целью, чтобы море разлившегося дерьма не скрыло фарватер очищения нашей жизни.



     *Архисложная штука — деонтология безысходности. Реанимационное отделение.  Смотрит парень в белый потолок днями, три раза в день глотает с ложечки суп, видит, как мелькают рядом люди-тени в белых халатах, такие же далекие от него, как его бесчувственное тело... Один только и есть спаситель—аппарат, который гонит воздух. Как перешагнуть грань между ним и собой, если ему уже ничего не осталось, а тебе — весь мир. Ты только на «порог», а тебе навстречу полные слез глаза и искривившееся в рыдании лицо. «Живая голова»? Нет! Живая душа!



*Люди раскрываются лучшим, нужно только подождать и верить в это.



*Вы знаете, люди на фронте очень сложные. Посмотришь — плохой человек, мелочен, даже жаден, а трудная минута подошла — такой пользой для людей вдруг повернётся, себя не помнит — весь в деле... И — наоборот. Героев не видел. Трудяги — есть».


*Афганское «молоко» еще не отдало своего «масла». Но предстоящая история неумолима: дважды в одну реку войти нельзя.



*Приснился страшный сон: много змей, больших, но занятых своим делом, быстро ползущих и вроде бы не ядовитых. Одна из них оказывается совсем рядом. Голова — с голову ребенка. Я даже погладил — теплая. И жутко и жалко. А глаза — большие, асимметричные, разные, синие и печальные, такие, как у детей на рисунках, — в пол-лица. Очень беззащитные глаза... Аллегория Афганистана.



         *Зеленые кроны сосен застыли в бирюзе неба. Природа здесь действительно благословенна. Утро — как щека ребенка, день — как горка апельсинов, ночь — как цыганка с серьгой в ухе. А по дорогам, дувалам и пещерам ползёт гадина -  война, сея горе. Раздавить бы ее, да не просто.



       *Люди разные. Слабо подготовленные ещё работают вперемешку с мастерами-практиками. Слабость не порок, если она сменяется силой, и подлесок становится лесом.


        *Ночь. Небо черное с серебром. Краюха луны над головой. С заставы, на которую смотришь, задрав голову, рыщет луч прожектора. Хоженые-перехоженые тёмные аллеи. Кроны высоких сосен украшены звездами. Морозный воздух, парочки в обнимку. Маленькие шалости одиноких взрослых людей.



       *Живу как солдат. Всё — в рамках целесообразности, как будто идёт экзамен или придёт экзамен. И так — всю жизнь, и не у меня одного. Хлестнули война и сиротство, измучил культ руководящей посредственности. Но все это научило терпению. Вот и живешь как в караульной роте перед заступлением на пост государственной важности. Сам себе отец, мать и сонмище учителей.



     * Тот, кого афганская боль не меняет, кого сумасшествие здешнего «пятачка» у ворот госпиталя оставляет спокойным, — кабульский шизофреник. Пусть мой дневник будет свидетелем этого беспокойства души.


       *  Поздний вечер. Звезды так правильно размещены на небе, что невольно эту неожиданную «правильность» воспринимаешь как проявление разума и смысла.



        *Сестры реанимационной — сестры милосердия. Незаметный контроль за пульсом, давлением, капельницей. Записи в листах интенсивного наблюдения. Ласковые руки. Заглянуть в глаза, подбодрить, заставить, а когда внезапно станет плохо, — быстро-быстро включить, принести, подать, достать, спасти. А утром, после смены, прийти к себе  и, еле сняв одежду, рухнуть на постель - без сил.



   *Реаниматоров никто не узнаёт: ни те, кто выживает, ни те, кто помирает...

     *  Гегемон, хозяин,  собственник громадной  страны – её многомиллионный рабочий класс – превращён в чью-то собственность – частную, государственно-частную, не важно, в чью. Его покорность – условие современного мнимого общенационального «единства» России.



      *  По тротуару быстро-быстро идёт мальчик. На голове у него большое блюдо с фруктами. Голова —подставка: глаза смотрят, рот смеётся, а шея работает.



         * Хорошо, когда совсем стемнеет, забраться по лестнице, прислоненной к дому, на его крышу. Вокруг расстилаются огни города, а над головой — море звезд. Так бывает, когда лежишь на копне, а над тобой ночное небо. Тихо, чуть дышит сено, покалывают травинки. Звезды мигают, и от свежего воздуха и простора кружится голова. И на душе легко так, что ни говорить, ни думать не хочется, летишь и летишь себе прямо в звёзды... Слезаю осторожно. Нехорошо, если все начнут лазить по крышам...



     *  Ну, а кто же герои? А они — вокруг. Спокойные и размеренные, надёжные, как волы в упряжке, терпеливые — они и герои. Вот кому ногу оторвало, а он скрипит, но  молчит, не думает даже о том, что инвалид, — ещё не понял, вот это — герой. Это — точно.


      *Есть и «люди-гильзы», выпотрошенные, растерявшие себя. Поза, бравада, должность, демагогия, то есть еще сохранившаяся форма утраченного дела, необязательность, отсутствие инициативы и идеалов, пьянство и успех у женщин, внимание которых завоевывать не нужно. В том-то и дело, что всё в нем было раньше: и здоровье, и молодость, и идеалы, и интеллигентность. Он их растранжирил.


       *Исторический оптимизм состоит в констатации того, что любое поражение содержит в себе зерно будущего прогресса. Афганистан сегодня в крови, но нужно верить, что добрые семена просвещения, народовластия и самостоятельности, которые были посеяны в те недавние годы советскими людьми, сохранившись в памяти народа, дадут всходы в будущем афганском обществе.   Декабрь 1987 г.
       Прошли ещё 30 лет. Современные события на Ближнем Востоке подтверждают значимость ранее сделанных записей. ИГИЛ – это Афганистан в квадрате и угроза существования уже всему миру.    Декабрь 2016 г.



    *Наша армия в Афганистане — часть населения страны с особенно широко открытыми глазами.


        * Сразу у  въезда в Спитак, раскинувшийся в лощине среди невысоких армянских гор, покрытых глубоким снегом, горы каменного мусора. Целого современного здания — ни одного. Висят обрывки этажей. Дома с «перебитым позвоночником, с выбитыми зубами, оскаленным кровавым ртом». На балконах и лоджиях подвешены связки лука, уже 20 дней висит белье. Обрушилась стена и обнажила анатомию квартир, в которые нельзя подняться. На оставшейся части пола новенький шифоньер, диван с подушками... Раздавленные блоками гаражей легковые машины. Полегли автобусные стоянки.
     Контраст: солнце,  горы, голубой снег, чистый воздух и - гибель, смерть, тряпье, оборванные струны жизни. Покосившиеся фонари, выбитые  стёкла, осыпавшаяся черепица, продырявленные крыши. Холод, холод, обесчеловеченное жилье. Не видно собак.
      Над городом как гимн — каменное величественное кладбище, которое пощадила стихия. У стен его сотни гробов — черных, белых — струганых, красных, детских, взрослых... Гробы лежат, стоят, громоздятся.

     Во мне все время какая-то грустная песня. О чем эта песня? Эта ноша? Эта печаль? О людях. Кому нужны воины-интернационалисты, калеки афганские?! Кого они защитили? Кому нужны будут армянские, спитакские, ленинаканские калеки? Добрых 10000 инвалидов? Разве что матерям, если остались в живых.
     Как нельзя понять бесконечность, Вселенную, так нельзя почувствовать, выразить все горе армян! А ведь я еще не видел раздавленных детей. Для того, чтобы это вобрать в себя и выразить, нужно быть или Шекспиром, Лермонтовым, Достоевским, или сумасшедшим.

  *Гора Арарат на юго-западе от Еревана, километрах в пятнадцати. В хорошую погоду она хорошо видна. Силуэт её то чёткий, как графика, то далёкий и тёмный, то залитый солнцем, белоснежный, с бороздками ущелий, складок и лесов, а то и вовсе как завалившееся животное, покрытое толстым мохнатым одеялом из облаков. Гора Арарат – армянская молитва.

   *Помнят - все, одаривать своею памятью других - способны немногие.


*Псевдокоммунисты, ставшие лавочниками, современная,  руководящая, так называемая креативная, элита российского государства - и есть переродившаяся часть бывшей советской интеллигенции, предавшая советскую власть как высшее достижение рабочего класса. Такова цена её перерождения.





ПОСЛЕДНИЙ  СОВЕТСКИЙ  АВГУСТ

     Конечно, были последними - и июнь, и июль в том году, но на август пришлось само убийство. Теперь уже известна хроника преступления и сами убийцы. Август 1991-го года, Ельцин и – косвенно – его безвольное, давно переродившееся протеже в Москве и в Форосе, именуемое ЦК КПСС.
          В июле 1991-го года мы с женой направлялись в санаторий Марфино – на отдых. Ехали на электричке от Савёловского вокзала до станции Лобня. Настроение было отпускное. Но вдруг что-то пошло не так. В вагоне пассажирам какими-то людьми раздавались листовки, в которых от имени московских железнодорожников говорилось о грядущей контрреволюции в стране. «Отечество в опасности!» предупреждала листовка. Интересно получалось:  ЦК КПСС молчало, а встревоженные рабочие уже обращались к москвичам с призывом о защите советской власти. Атмосфера в стране тогда действительно накалялась: последние полгода Ельцин и Горбачёв всё больше напоминали пауков в банке. Но и инерция благополучия была ещё очень велика. Многие люди тогда жили как во сне.
      Прочитав вручённую мне листовку, я неожиданно подумал и сформулировал для себя: «а ведь Горбачёв – главный предатель СССР, а Ельцин – главный мясник страны (рубщик мяса)». Именно, рубщик мяса в мясной лавке. Поделился этим соображением с женой и  даже,  по приезде в Марфино, сразу записал об этом в своём дневнике. (Это было 20-го июля). Я и не предполагал, что это моё, в сущности запоздалое, предвидение так скоро подтвердится. Листовка рабочих коммунистов в тот момент меня словно разбудила. Во мне всё закипело, но… жизнь вокруг, внешне, по крайней мере,   продолжала оставаться удивительно спокойной. И, наверное, я был не первый и не единственный такой «внезапно прозревший».
     В санатории нас посадили к столику, где уже располагалась пожилая пара. Познакомились. Он – генерал-лейтенант в отставке, она – работница банка на пенсии. Жили они в Москве, где-то в районе Речного вокзала. Он до выхода в отставку был крупным руководителем на Семипалатинском полигоне. После его увольнения они перебрались в Москву, получив там квартиру. Я в свою очередь поделился с ними своими впечатлениями от  недавней работы в Афганистане и в пострадавшей от землетрясения Армении. Рассказал я и о листовке в электричке. Поначалу застольные беседы наши были более или менее спокойными, но вскоре выяснилось  нежелание наших соседей обсуждать надвигающиеся трудности в стране.  Генеральше не хотелось расстраиваться в связи с возможной утратой страной советской власти. Она, к нашему искреннему удивлению, говорила об этом откровенно и даже рассчитывала от этой утраты  что-то выиграть. «Надоело нищенствовать! Пришло время перемен!» говорила она. Опасности для себя и для народа  от этого  она не видела и даже говорить на  эту тему –отказывалась. Она хотела только отдыхать. Генерал пытался как-то сглаживать её высказывания, но делал это только из приличия. Всё это возмущало нас, становилось неприятным, и мы даже стали приходить в столовую чуть позже их, только чтобы не встречаться и не раздражать их своим тревожным настроением. К середине августа время нашего отдыха подошло к концу, и мы, слава Богу, разъехались.
      А потом пришло время ГКЧП, падение уже безвластного Горбачёва и воцарение на государственном троне мясника советской власти Ельцина. Помню, возвратившись домой, в Саратов, и посетив в те дни парикмахерскую, я подумал про себя: «Снявши голову, по волосам не плачут». Жизнь пошла по-другому пути, и политическое зрение моё стало другим, стало зорче, а сердце тревожнее и недоверчивее.      Но  на самом деле признаки перерождения ранее советских людей, в основном интеллигенции, пусть и не в государственном масштабе, я наблюдал и прежде. Просто в своей счастливой занятости я многие годы не придавал им серьёзного значения. А теперь из разрозненных наблюдений, рождавших нарастающую тревогу, в моём сознании складывалась доказательная диагностика перерож¬дения  и злокачественного процесса, поразившего страну. 
Нужно сказать (в эти дни это быстро становилось очевидным), что жиз¬ненные наблюдения  давали пищу для горьких раздумий го¬раздо больше и раньше, чем эти раздумья  наконец появились.
Они обнажали признаки болезни общества уже в те времена, когда, казалось бы, страна действительно строила общество справедливости.
    Тогда, в  60-х—80-х годах, государство наше казалось монолитной машиной, и роль каждого гражданина сводилась к максимальной отдаче своих сил на общее благо. Сомнений в необходимости такой монолитности не было. Это сейчас мы, анатомируя то время, справедливо находим в нем глубокие противоречия, прежде всего между номенклатурной властью и трудящимися, а тогда больших сомнений не было. Сообщения о диссидентах, о разоблачении шпионов, о невозвращенцах, о закрытых заводах и даже городах пробивались на страницы печати, но воспринимались некритично.      Чувствовалось и то, что работа политорганов становилась все более формальной. Партийная номенклатура и народ жили совсем по-разному. В обществе и партии уже заметным становилось ощущение какой-то духоты, словно приостановилось движение. И, тем не менее, несмотря на все эти сомнения, положительные проявления солидарности с политикой партии по существу её планов, провозглашавшихся с трибун съездов и на демонстрациях, доминировали в сознании трудящихся и в их отношении к собственной работе.
         В августе-сентябре 1991–го года пришлось пережить трагедию смерти советского государства и коммунистической партии. К власти пришёл олигархический капитал, возникший и окрепший за счёт грабежа народного добра. Советские люди пережили контрреволюционный шабаш: «защиту» Белого дома, похороны «героев», попавших под танк, аресты членов ГКЧП, позорное возвращение из Фороса Горбачева, запрещение компартии, воцарение на троне «главного мясника России». Жизнь пошатнулась. В начале сентября Москва напоминала встревоженный муравейник. Дорожали продукты, пустели прилавки. Помню, купил пару банок морской  капусты, поскольку ничего другого уже не было. Раньше никогда не ел её, оказалось довольно вкусно. Не стало и молока (это в сентябре-то). Стояли за ним  в длинных очередях с бидонами.   
     Общая тенденция развала государства и его финиш  хорошо про¬сматривались уже через месяц после государственного переворота. Казалось, что происходящее – это замед¬ленная катастрофа на гонках: беспорядочное движение, не¬управляемость, отлетают крылья, колеса, обшивка, вылезают кишки... Зрители есть, но не более.
       Перерождение коснулось не только партийной верхушки и
конкретных людей, а стало системным и повсеместным. На уровне власти оно достигло степени откровенной мерзости.
     Но ещё больше, чем стремительность разрушения советской власти, поражало практически полное отсутствие протеста. Ни армия, ни КГБ, ни законодательные  органы власти, ни первичные партийные организации, ни профсоюзы, ни Университеты не сделали ничего, чтобы положить конец происходящему беззаконию. 
      Отчего так, без боя, отдали тогда всё, что завоевали наши отцы? Половину Европы, освобождённую от фашистов, кровью и трудом завоёванную Советскую власть, власть рабочего класса, общенародную собственность, закреплённую Конституцией – всё отдали! Поражает податливость народа против наступления явного зла. Я думаю, что не все понимали тогда, что гегемон, хозяин громадной страны, многомиллионный рабочий класс и собственник своего государства превращается в чью-то собственность. Цена этому перерождению, предательству и пассивности  оказалась очень велика. Правда, двое из смельчаков в те дни погибли, покончив с собой: министр  Пуго и маршал Ахромеев. От бессилия.
      А на улицах городов в те дни, как и раньше, продавались цветы, рынки ломились от помидоров и пляжи на Волге были полны людей. И хотя немногие, встречаясь, спрашивали, где бы достать автомат, «сон большинства в летнюю ночь» продолжался. У некоторых он продолжается и сейчас.
ГКЧП — в тюрьме, а где же в эту августовскую жару остальные члены ЦК, его многочисленные «приводные рем¬ни», Верховный Совет? Такое впечатление, что всего этого просто не было. На душе мерзко. Многое неясно. Кажется даже, что, если бы ГКЧП не было, он должен был бы возникнуть по чьему- то изощренному и подготовленному сценарию. Во всяком случае, и Ельцин был на месте, и броневик... Страшновато. Словно происходит землетрясение, а твой дом еще стоит. Кровь то побежит к сердцу, то остановится. Обидно отсут¬ствие отпора. Отчетлива мерзость нейтралитета, нерешитель¬ности и капитуляции центральных и местных органов Со¬ветской власти, власти партаппарата нерабочей партии. Ста¬ло очевидным, что это была мертвая власть, переродившая¬ся ткань партии, не имевшая никакого отношения к комму¬низму. Убрать ее можно было бы только целиком, всем жирным слоем. Смельчаки попытались, но задача их сред¬ствами не решилась. Пройдет немного времени, и все это дерьмо послужит прекрасным удобрением для власти ры¬ночной мафии.
26 августа. На последнем парткоме стало известно, что кое-кто намерен сдать партбилет. Если сам министр оборо¬ны приостановил свое членство в партии, то и они иначе поступить не имеют права. Вот как!
Из Москвы доносятся новости: деполитизация, департизация, запрещение компартии или приостановка ее деятель¬ности и её изданий. Горбачев пытается сохранить свою зна¬чимость, опираясь на поддержку Запада, не сознавая, что ничего, кроме презрения, он вызвать уже не может; по-ви¬димому, это посмертно.
27 августа... Сильно потрепала окружающая обстановка. Подтвердилась мысль: чистое дело нужно делать чистыми руками. Ложь никогда не дает всходов, даже ложь во спа¬сение (ложь о болезни Горбачева). Верным оказалось и предвидение: без человечности не будет и результатов, при¬чем и у тех, кто был, и у тех, кто пришел. Они во многом одинаковы. Происходящее — поверхностно. Чаша реванша будет выпита, а позже, не испытывая конкуренции и сопро¬тивления, не обладая внутренней культурой и нравственной силой, они быстро станут российскими чиновниками, пойдет гулять коммерция и утробный эгоизм.
Я на свои вопросы «оттуда» ответов не жду, думал я. Мое место с бедными, с обездоленными. Им я нужен и послужу ещё, что и делал всю свою жизнь. 35 лет (к тому времени) я лечу рабочих, солдат и крестьян и уже 25 лет учу их детей. Я ничего другого делать не умею. А богатенькие, они же прежде партийненькие, обой¬дутся без меня. Партия коммунистов — это не где-то, это — я, это — такие, как я. Это не продается, не покупается, это для людей, а не над людьми (как многие пытались) и тем более не против людей. Этого нельзя «приостано¬вить», «запретить», «выбросить» и «уничтожить» демократи¬ческим черносотенцам. Покаяния не будет: не в чем. Я бы повторил свою жизнь, ничего в себе не изменив. Я врач. И сейчас нужно жить и работать спокойно, не творя себе кумиров из похоронной команды.
1 сентября 1991 г. Семестр начался внешне  спокойно.  Концентрирую себя на обычной работе, хотя происходящее, конечно, не может не тревожить. Одно дерьмо сменить другое спешит, дав путчу полчаса. Процесс верхушечный, так как не имеет отношения к основному — огромному — слою людей. Но каковы будут последствия?!
В этот же день в 1 класс пошел внук Димка... Ему уже не придётся знакомиться с дедушкой Лениным — началось массовое снятие его портретов в школьных классах — и ему уже не суждено будет со временем надеть пионерский галстук. Поразительна законопослушность учительства! А помните — еще вчера: «За дело Ленина — будьте готовы!» — «Всегда готовы!»
2 сентября. Прекращает деятельность партийная органи¬зация нашего факультета, как и во всех Вооруженных Си¬лах страны — по распоряжению сверху. Ликвидируется партучет, можно получить партийную карточку. На 4 сентября планируется последнее партийное собрание. Каждый заду¬мывается о предстоящем. Задумываюсь и я. Кто я? Откуда родом? От чего не смогу отказаться? Как дальше жить? На что опереться?
В пионеры вступил в 1944 г., в день смерти Ленина, уже вернувшись из эвакуации. Помню, как, несмотря на мороз, шел через Горбатый мост на шоссе Энтузиастов в Москве, расстегнув пальто, так, чтобы все видели мой красный галстук. В комсомоле — с 1947 г. По¬мню, как в день смерти Сталина (я тогда учился в Военно- медицинской академии им. С. М. Кирова в Ленинграде) пла¬кали преподаватели-фронтовики. В партии с 1958 г. Тогда я был врачом парашютно-десантного полка в Рязани той моей, тог¬да еще славной, дивизии, которая под руководством Ле¬бедя только что отчаянно «защищала» Белый дом.
Многие меня считали демократом в период застоя. Види¬мо, за естественную близость к простым людям. Верно, при коммунистах я был демократом, а уж при «демокрадах» Бог велит оставаться коммунистом.
Некоторым людям кажется, что можно отмолчаться. Но я думаю, что дело гораздо хуже. Им ещё придется убе¬диться в том, что происходящее — контрреволюция.
4 сентября 1991 г. Последнее собрание парторганизации. Зал полон. Сидим тесно. Единственный вопрос: как распо¬рядиться партийной кассой. Решили выплатить освобожден¬ному секретарю денежное содержание за сентябрь (он уволь¬няется из армии), купить телевизор для дежурного по штабу (все равно все, кто дежурит, члены распускаемой организа¬ции), а оставшиеся деньги перевести на счет подшефного детского дома...
Воцарилось молчание. Было как-то странно — не по соб¬ственной воле, без боя, без публичной оценки разойтись. Я попросил слова. Встал и сказал: «Воспринимаю происходя¬щее как произвол. У них ничего не выйдет. Нельзя запре¬тить коммунистические идеалы, они вечны. Нельзя запретить единомыслие, а это значит, неизбежно возникновение новой партии, сольются силы — восстановится коммунистическое движение. Почему кто-то должен руководить мной?! Я сам себе — партия, сам себе ЦК и, даже если останусь один, буду действовать, как меня учил отец-коммунист». Сказав, сел. Зал молчит. В тишине кто-то негромко произнес: «Под¬польщик...». Больше выступлений не было. Организация, со¬стоявшая, как оказалось, из очень разных людей, умерла.
В душе остался осадок огорчения и пришла мысль: вероят¬но, я последние годы был членом государственной, но от¬нюдь не коммунистической партии...
Последний советский август. Настоящие коммунисты менее всего нуж¬ны, когда народ живет хорошо, и они, и только они, нужны народу, когда тому плохо. Чем четче расслоение общества, тем четче задача комму¬нистов: яснее с кем и для кого. Те, кто только что был наверху — работ¬ники партаппарата, — не имеют к этому выбору никакого отношения. Они — в разной степени не коммунисты, если не сказать больше.
Рядовые коммунисты — от людей, от трудностей, от стра¬даний. Так было в прошлом, так сегодня, так будет. Только они — для людей. Ни о каком мирке благополучия в этой жизни думать невозможно, да мы и не умеем.
Вообще-то, у нас — самый демократичный народ (ком¬мунистические идеалы все же сделали свое дело), но у нас и самое недемократичное руководство, особенно сейчас. Парадокс. И потом, что иметь в виду: демократию большинства или демократию обогащения немногих за счёт большинства? Нам еще понадобится чистый воздух нестяжательства. Вскоре он будет так же редок, как совсем недавно был редок воздух бизнеса.
   Прошло всего полмесяца после государственного переворота.      Сентябрь 1991 г.

Вот уже и двадцать пять лет позади.  А что впереди?
Саратов, октябрь 2016 ггода.








ГОРОД БЫХОВ    (ВМЕСТЕ С МАМОЙ)

        Полвека тому назад я проезжал этот город по дороге из Киева в Ленинград. Но знал о нём и раньше, ещё с детства, из рассказов мамы.
    Стоял тогда на станции поезд недолго, и многого увидеть я не мог. Город, по-видимому,  был небольшой, в основном деревянный, весь в зелени. Из окон вагона с высокого берега просматривался неширокий Днепр.
          Мама  моя (Кириллова Мария Аркадьевна), во время войны, как-то  делилась со мной воспоминаниями о своём раннем быховском детстве. Её мама (моя бабушка) в 1907 году умерла в родах, оставив девочку отцу. Поэтому новорожденной, кроме имени Мария, дали и имя матери – Фанечка. Я тогда впервые узнал, что мамы могут умереть уже в родах.
       Жили они  в городе Быхове (Могилёвская губерния), в еврейском гетто. Отец её был фельдшер, единственный на всю округу. Остались тогда сиротами и её  четыре старшие брата.
      Она рассказывала мне, тогда я был в третьем классе, как местная белорусская беднота устраивала у них в посёлке погромы. Обычно вечером собирались мужики, напивались и начинали бить стёкла, врываться в дома и даже поджигать их. Керосиновые лампы в домах люди тушили, закрывали ставни в окнах, на посёлок надвигался страх. Мамочке было тогда лет пять. О более ранних событиях она не помнила. От страха она забиралась к своему отцу под рубашку, и там пряталась. Погром продолжался часа два. Полиция никого не защищала. Но их дом толпа не трогала, это же был дом фельдшера, который оказывал помощь всей бедноте, то есть и русским, и белорусам тоже. И часто бесплатно. Люди это помнили.  Фельдшера уважали, и дом его толпа обходила стороной. А на следующий день те же мужики, протрезвев, возвращались в их посёлок и, замаливая свою вину, чинили и латали порушенное ими добро. Протест погромщиков, объясняла мама,  возникал от собственной нищеты и бесправия. Это  и толкало их на произвол. Громили они ещё более беззащитных людей, жителей гетто. Потом, на пару месяцев, всё затихало. А позже всё это продолжалось. Помню, маме, даже уже взрослой, было страшно об этом вспоминать.
    Началась Великая Отечественная война. Наша семья была в эвакуации, в Казахстане. А отец оставался в Москве, на военном заводе. Стало известно о зверствах фашистов в Белоруссии, и мама, зная об особенно высокой концентрации евреев в тех местах, предвидела быховскую трагедию. Позже мы действительно узнали, что осенью 1941-го года почти всё еврейское население города Быхова было уничтожено фашистами. Десятки тысяч людей полегли во рвах за городом. Мама об этом  узнавала из газет. Всего она, конечно, не успела узнать, так как сразу после окончания войны, в 1946 году,  умерла от туберкулёза.
     Страшна трагедия евреев города Быхова в годы Великой Отечественной войны! Тысячами, безропотно, без борьбы, шли они на смерть. Подлинно еврейская, бессловесная, смерть. Исход. Быховский вариант холокоста. Быхов был только одним из таких городов. Горе не оставляет и сейчас потомков тех немногих, кто случайно выжил тогда. Но сколько русских солдат погибло в 1944-ом году при освобождении этого города от немецких фашистов! Известно, что их было более 12000 человек! О смерти погибших евреев помнят все, а о смерти тысяч бойцов, освобождавших город?!
      Отец моей мамы, мой дедушка, Аркадий Александрович Ратнер, в первое десятилетие 20-го века был здесь, в посёлке, уважаемым человеком – фельдшером и казначеем всей городской еврейской общины. Простой, безотказный и честный,  он был из плеяды чеховских врачей того времени. И умер  в 1914-ом году от случайного заражения крови после сделанной им операции. Оставшиеся сиротами его дети, в том числе, моя мама, жили там же у родственников – Бруксонов и Фарберовых, выросли, а после Революции 17-го года все получили высшее образование и в Быхов уже не вернулись.
        При Советской власти мама окончила дошкольное отделение Герценовского педагогического института в Ленинграде. 25-ти лет вышла замуж за нашего отца, военного инженера, русского, ленинградца, в прошлом рабочего, рабфаковца, коммуниста и родила ему трёх сыновей. Она была, наверное, первой женщиной из этих мест, вышедшей замуж за русского человека. Позже, умирающая от чахотки, она передала нас, троих своих сыновей, русской женщине, Наталии Васильевне, которая вскоре тоже стала Кирилловой и нашей второй матерью и которая вырастила нас. Она прожила 80 лет (1909 – 1989).
       Проходя мимо безымянного кладбища в Петропавловске, где мы в 1942 году были в эвакуации, наша мама поведала мне, что у могилы её мамы в Быхове растёт ольха, а у могилы отца – клён. Она говорила, что нужно знать и помнить свое прошлое, тогда и твоя собственная жизнь станет более долгой и содержательной.
      Как-то мы вместе с ней несли канистру с керосином. Это было там же, в Петропавловске.  Рядом с нашим домом в траве у дороги сидели местные пацаны и, явно пытаясь оскорбить нас, прокричали нам вслед: «Вот идут жидовка с жидёночком!»
      Маму как - будто кнутом ударили.  Мы отнесли керосин в дом и вернулись. Мама, росточком маленькая как девочка, бесстрашно приблизившись к обидчикам, громко сказала им в лицо: «В то время, как наш отец, командир Красной Армии, в Москве выпускает на заводе противотанковые снаряды и бьёт фашистов, вы травите здесь его семью, то есть делаете то же, что и фашисты?! По Советской Конституции, люди всех национальностей равны!» Мама же была учителем и говорила как учитель. Пацаны, получив настоящий отпор, разбежались.
        Мама безропотной не была! И испугалась она не из-за себя. В партии она, конечно, не состояла, но, безусловно, была советским человеком, способным защищать советскую власть. И защитила! А я тогда впервые узнал, что у людей есть национальность и что есть понятие об их равенстве. В классе-то у нас были разные ребятишки: и русские, и татары, и украинцы, и евреи, и казахи, но все были равны. И местные, и эвакуированные. Никто ни кого не обижал. Все они как-то, внешне, выделялись, конечно, но никто не выделял себя сам среди других. Сейчас бы я сказал: это был настоящий детский интернационал. Октябрята. Посоветовавшись с мамой, я написал возмущённое письмо тогдашнему первому секретарю Компартии Казахстана об этом случае антисемитизма. Отослал. Ответа, конечно, не получил: до этого ли было первому секретарю Николаеву в сентябре 1942 –го года.
       Там же, где-то в августе 1942-го года, помню, к нам домой пришел эвакуированный из блокадного Ленинграда родственник. Это был истощённый мужчина маленького роста  и хлипкого телосложения. Он был один из Бруксонов, семьи, приютившей маму-сироту после смерти её отца. Я помню, как радовалась мама: на чужбине встречи родных желанны. Они посидели за чаем, поговорили, и он ушёл.
      Его семья – жена и дочь - жила где-то в городе. А вечером мама рассказала мне по секрету, что этого дядю, знавшего несколько иностранных языков и занимавшегося эсперанто, незадолго до войны увезли в НКВД, долго держали в камере и на допросах били по голове металлическими шариками на шнурках, доводя до беспамятства и сумасшествия. Потом, видимо, убедившись в бесполезности и безвредности этого человека, его отпустили.
      Вскоре  там же, в Петропавловске, он и умер от алиментарной дистрофии. Ленинградская голодная блокада догнала его. Мама и я посетили их семью. Дочка его, девочка лет десяти, страдала врожденным пороком сердца и сердечной недостаточностью, губки у нее были почти черные. Вскоре эта девочка умерла. Потом мы узнали, что мама этой девочки, тетя Вера Гордон, после окончания войны вернулась в Ленинград и уже там, из-за  одиночества, покончила с собой. Тогда же мы узнали, что и мои дедушка и бабушка по отцовской линии умерли в Ленинграде, на Ржевке, от голода ещё раньше, в 1941 и 1942 годах.
     Нашей мамы, нашей второй мамы и нашего отца давно уже нет в живых, но мы - их русские дети – живы и помним всё, чему они нас учили.
       Какое значение могут иметь эти мои разрозненные и во многом неточные воспоминания?  Просто дополняют картину, известную всем. А может быть, вообще не имеют большого значения.
       А сам белорусский город Быхов живёт и сейчас. Гетто в городе, как и везде тогда, было ликвидировано советской властью уже в первые  годы после Революции. Говорят, от него с того времени остались лишь каменная синагога да еврейское кладбище.
       Город этот древний. Мало, кто знает, что его история  начинается где-то в 15-м веке. Менялись польские гетманства, и лишь в 17 веке городок этот стал уездным центром Российской империи. С советского времени город Быхов -  районный центр. В такую войну выжил!  Жить ему и жить.
      Г. Саратов, ноябрь 2016-го года.













ЛИТЕРАТУРНЫЕ ТРУДЫ М.М.КИРИЛЛОВА
(1996 – 2016 годы)
        Кабульский дневник военного врача. Саратов. 1996. 67 с.
        Армянская трагедия. Дневник врача. Саратов. 1996. 60 с.
        Мои учителя. Саратов. 1997. 40 с.
        Незабываемое. Рассказы. Саратов. 1997, 113 с.
        Незабываемое. Рассказы Саратов, 2014, 114 с.  ( 2-ое  изд).
        Перерождение (история болезни). Выпуски
                1,2,3,4,5. Первое издание 1999 – 2006 гг. 
                Второе издание 2015 г. Саратов.
        Учитель и его время. Саратов. 2000, 2005. 150
        Спутница. Журнал «Приокские зори».   Тула.№2. 2008.
        Мальчики войны. Саратов. 2009.  2-е, дополненное,
              издание.   Саратов, 2010,  163 с.
        Врачебные уроки. Саратов. 2009. 52 с.
        После войны (школа). Саратов. 2010, 48 с.
        Моя академия. Саратов. 2011, 84 с.
        Статьи о Н.И.Пирогове и С.П.Боткине, о моих учителях
              (М.С.Вовси, Н.С.Молчанове, Е.В.Гембицком, С.Б. Гейро, В.В.Бутурлине,  М.Я Ратнер), о моих учениках и больных – на страницах журнала «Новые Санкт –                Петербургские врачебные ведомости» за 2000 – 2015 годы. 
        Врач парашютно-десантного полка. Повесть. Саратов. 2012.
        Мои больные. Сборник рассказов. Саратов.   2013г.
        Многоликая жизнь. Саратов. 2014, 150 с.
        Красная площадь и её окрестности. Саратов,
               2015, 117 с.
        Детки   и  матери. Саратов. 2015, 107 с.
        Цена перерождения. Саратов, 2016. 43 с.
        Города и веси. 1,2 и 3-й  Сборники очерков, рассказов и
               путевых заметок. Саратов, 2016 год, 320 с.

                Основные работы помещены на сайте «Михаил
                Кириллов Проза Ру».

Кириллов Михаил Михайлович
Редактор Кириллова Л.С.
Дизайн – В.А.Ткаченко


АФОРИЗМЫ, ВЫСКАЗЫВАНИЯ, ЗАРИСОВКИ

ПОСЛЕДНИЙ СОВЕТСКИЙ АВГУСТ

ГОРОД БЫХОВ  (ВМЕСТЕ С МАМОЙ)


Художественно-публицистическое издание

Подписано к печати           2016 г.
Формат 60х84  1/16  Гарнитура Times New Roman.
Бумага офсетная. Печать офсетная. Усл. печ. л.
Тираж 100 экз. Заказ  №
Отпечатано в ООО «Фиеста – 2000»
410033, Саратов, ул. Панфилова, корп. 3 А.
Тел. 48-44-39