Бегущий с изнанки

В жемчужных слезинках трава
Холодно ей  – пришел ноябрь
Так и я листом одиноким замерзну
(Первая в жизни попытка написать хокку ;)

Я с детства любил бегать. Когда бежал, словно отрывался от всего, что ненавидел: своего жилища, школы, скуки и серости, которые давили на меня, как могильная плита.
Я любил бегать, потому что всегда хотел быть первым, а для этого, думал я, надо бежать! Но куда? Я бежал в то, что было – в старые, унылые дворы, где такие же, как я мальчишки, сбивались в волчьи стайки.
В этих стайках мы проверяли друг друга на прочность, выясняя кто же первее.  Обычно через турники и спортзалы, мешки с песком и боксерские груши, но не редко и через выбитые зубы, синяки, травмы.
Иногда я тайком утирал слезы, они у нас презирались!, зализывал раны, думая о мести и о том, что надо бы бегать еще больше. Ведь это то, что я по-настоящему люблю, и только бег поможет мне стать первым.
И я бежал в эти волчьи стайки во дворах. Стайки, со временем, перерастали в стаи, и я учился у старых, матерых волков, как становиться первым. Для этого, советовали они бить надо первым, быстро и безжалостно, прямо в челюсть. Затем, хватать добычу и убегать. У меня получалось, ведь бегать я умел и любил.
Вскоре у меня появилась собственная стайка. Мы учились обходить силки, уходить от погони, от охотников, которые ненавидели нас. Мы платили им той же монетой. Мы были молоды, горячи, сильны и азартны. Мы научились обходить красные флажки облав, чего часто не могли сделать даже куда более опытные волки, чем мы. Теперь мы проверяли на прочность не только себя, но и этот мир. Тогда нам казалось, что мы прочнее и весь этот мир принадлежит нам.
Я продолжал бегать, потому что это помогало оставаться первым и примиряло меня с миром. Это единственное, что я тогда любил.
Но вскоре стал с удивлением замечать, как редеют наши ряды. Тогда Макаревич еще не написал свою песню – «Однажды мир прогнется под нас». Там есть такие строки:
Один мой друг, он стоил двух, он ждать не привык,
Был каждый день последним из дней,
Он пробовал на прочность этот мир каждый миг.
Мир оказался прочней.

Все песня пророческая, но последняя строка – особенно!
Я видел, как те, кто бежали со мной, попадались в силки. Одних сажали в клетки, других убивали охотники или загрызали другие волки. Но было оружие и посильнее – Огненная вода! Специально для неугодных туземцев. Ее силков никому из нас не удалось избежать. Мы все пили ее. Просто для того, чтобы заглушить страх. Это он, этот призираемый страх, больше всего мешал мне бежать и быть первым.
От Огненной воды погибло больше душ, чем за всю историю войн. Идеальное оружие. Но даже смерть для волка была лучшей участью, чем превращение в дворовую шавку, которая клянчит кусок у прохожих. А именно это делала с волками Огненная вода! На это страшно было смотреть. Больше всего на свете я хотел убежать от такой участи.
Я все еще любил бегать, но бежал уже тяжелее. Я стал куда более разочарованным, чем тогда, когда начинал. Я стал ощущать, как мир становится более враждебным и чужим, он совсем не хотел больше принадлежать мне. Он давил на плечи непомерной тяжестью.
Зато мне полностью принадлежала Огненная вода, которая теперь бежала по венам, бежала вместо меня.
Я слышал, как она шепчет мне: «Ты устал, тебе все безразлично, зачем тебе это все? Зачем бежать? Ведь от этого ничего не меняется».
И вот настал день, я очень хорошо его помню, когда я перестал бегать. Огненная вода сказала мне, что у меня больше нет сил. Я поверил.
Но ведь волк, который перестал бежать – это мертвый волк! Впереди я отчетливо увидел финиш – его венчала ленточка из красного атласа, а на ней надпись «Смерть». И во сне я бегу к ней, разрываю своим телом и надпись прилипает к груди.
И тут я впервые осознал насколько устал на самом деле - даже Огненная вода не лезла в горло, а я думал, что уже не могу без нее.
Я был совершенно одинок, матерый, хоть и молодой – какой в этом прок? Я чувствовал себя бесконечно старым и ненавидел в себе все – эту волчью, всю в шрамах и без зубов, морду, свое тощее тело, свою парализованную от ненависти душу.
И я стал ждать бабу с косой. (Совсем не Юлю Тимошенко, нет. Другую!) И не понимал, почему она не приходит? Ведь я, формально, уже мертв, я перестал бежать! Я был готов встретиться с ней в последний раз и взгляда бы не отвел. Уверен, в этом.
В один прекрасный день. Хотя, возможно это был вечер или ночь, впрочем, какая разница?, я понял, что за мной пришли. Почти нежно похлопали по плечу и силой заставили заглянуть в очи. Я знал взгляд смерти. Не раз вблизи изучал причудливую радужку ее зрачков. Это была не она!
Меня осенило - ко мне заглянул сам Первый. Я никогда раньше не видел его, но сразу узнал. Он был тем, кому не надо было бежать, чтобы быть первым. Его взгляд прожог меня до нутра, до самого каменного и почти омертвелого сердца. Когда на сердце разглаживались рубцы и затягивались старые гноящиеся раны, я думал, умру от боли.
На мгновение я подумал, что так Он принес мне милостивую смерть и выдержать эту боль нельзя! Но я выжил. Ком стоял в горле. Сердце полыхало огнем, от боли я больше не понимал кто я – маленький мальчик, который любил бегать или старый измученный волк. Но я хорошо понимал, что когда-то нас двоих обманули старые, тоскливые дворы.
Из глаз хлынули слезы, и конца не было этой реке в половодье. А с ними, как лед по весне, таяли боль, обиды, утраты, горечи, разочарования... Мне до сих пор стыдно плакать. Ведь волки не плачут. Но Первому было плевать на мой ложный стыд. Он плавил меня своим взглядом, как воск и во мне в этот день и час, в этих слезах, рождалось новое сердце, выходила из комы душа.
Теперь сердце видело свет и новую вечность. Уже не холодную и пустую, как разверстая могила под снегом, а теплую и живую. Его вечность.
Я больше не был зверем.
И я снова полюбил бегать. Уже не потому, что хотел быть первым, а потому, что когда бежал, словно погружался в Него или видел его бегущим навстречу, сливался с ним в лабиринтах кругов стадиона. Во время бега у нас с Ним бывали такие беседы, что, думаю, Платон с Аристотелем не побрезговали бы приобщиться.
Когда первый восторг от встречи немного утих, я оглянулся вовне и с удивлением обнаружил, что я бегу не один. Нас много на стадионе, но мне не хотелось никого обгонять. Мне больше не нужно быть первым, чтобы понять, кто я, чего хочу и куда бегу.
Вскоре, ко мне присоединись другие, поверившие раньше, что серые, пропахшие безысходностью дворы, это все, чего они достойны.
Кто-то падал, отставал или останавливался запыхавшись. Но я был за них спокоен – отдышаться и побегут дальше, просветленные, с горящими глазами. Если первый сумел вернуть с изнанки Меня, то с ними у него точно получится.
Если я видел, что кто-то из новичков хочет быть первым, я с радостью уступал ему место, пропускал вперед и искренне улыбался. Я знал встреча с кем, ожидает его в конце дистанции.
Как же я люблю бегать…
Теперь мне иногда говорят, что я делаю все не так. С Ним нужно разговаривать тихо, со страхом, а лучше с благоговейным ужасом и обязательно на коленях, просить мало и уходить быстро. Обращаться к нему можно только словами, которые он, якобы, любит. Да так, что только их и слышит, а к остальным, мол, глух.
Я улыбаюсь, слушая это все. Уж я-то знаю, на каком языке общаемся мы. Быть может я не прав, но думаю, Ему вообще не нужны слова, колени, поклоны, а уж тем более наши страхи. Он ведь разговаривает с душой. Вы видели хоть раз у души колено?
Конечно, не все идеально. Но это, видимо, главное правило этой модели мироздания. И я никогда не постигну, зачем все это несовершенство, грубость, глупость, невежество… Наверное, и не надо.
Я вижу, что многие кто бегут со мной к Нему, устали. Скажу вам правду. Я тоже устал. А еще меня остро преследует мысль, что я что-то не понял, не доделал, не до конца осознал и, что времени осталось мало, а я так и не понял самого главного.
И бегу чуть быстрее, чтобы понять, вспомнить, догадаться, выполнить! А что если я просто придумал все это? Но я гоню эту навязчивую мысль. Нет-нет. Я вспомню. Я докопаюсь. Увижу, пойму и исправлю… Обязательно! Вот только бы хватило времени…
«Время?» - Улыбаясь, говорит мне Он во время бега. – «Что это? Я не знаю. Я Вечность. Как мне понять, что есть кусочек от вечности?» - Я осрамлен – время? Получается, его нет? И я опять глупый, наивный мальчишка.
Поэтому я бегу, чтобы однажды закончить свой марафон и попасть к Нему туда, где царит безвременье, всегда и все можно исправить. Не то, что здесь.
Там, в Его чертогах пируют умершие мудрецы и павшие в битвах великие воины. Там собрались лучшие из лучших и можно целую вечность приходить в восторг от их бесед. Какая-то часть моей души уже там. Надеюсь, что когда-то я попаду туда весь… Чистый и просветленный. А изнанка останется здесь.
Кстати, вы заметили, что слова «бег» и «бог» - почти одинаковые? Я это понял.
Как же я люблю бегать…

(Записки вернувшегося с той стороны)