2. Сказание о князе Монтвиде

               
                Из романа "ДЕРЖАВА"


«Чтобы еси господине таки пошёл, а поможет ти Бог и святая Богородица»

Сергий Радонежский. Благословление Великому московскому князю
перед битвой на Куликовом поле


                * * *

1374 г. Присоединение к  Москве  части Ростовского княжества. Сергий Радонежский основал Высоцкий монастырь.
1375 г. Поход Великого московского князя Дмитрия Ивановича на Тверь. Отказ Твери от претензий на Великое Владимирское княжение.
1375 г., 1500 новгородских ушкуйников на 70 ладьях-ушкуях, разграбили Кострому, Нижний Новгород, Булгар, Сарай и множество других городов и селений в Золотой Орде.  Дошли по Волге до Хазтаракани (Астрахани), где хитростью были заманены в ловушку и истреблены татарами.
1378 г., 11 августа в Битве на реке Воже русское войско разбивает золотоордынцев.
1379 г., Борьба за Великокняжеский престол в Литве между Ягайло и его сводными братьями, Андреем и Дмитрием Ольгердовичами, их поражение и уход в Великое княжество Московское. 
1380 г., 8 сентября, Куликовская битва, разгром золотоордынского войска беклярбека Мамая войсками Великого московского князя Дмитрия Ивановича, прозванного Донским.
    Из русской истории.


                * * *

Глава 1. Исход литовских князей в Русь Московскую

В этой главе рассказывается о князе Монтвиде, который вместе с двоюродным братом князем  Дмитрием Ольгердовичем, дружиной и большим обозом покидает Русь Литовскую в канун нового 1380 года по христианскому летоисчислению, и переходит на службу к Великому князю Московскому Дмитрию Ивановичу, который готовится к неизбежной войне с Мамаем.
В это же время из Мариенбурга в Рим прибывает рыцарь Тевтонского Ордена барон фон Готфрид с оруженосцами. Магистр Ордена направил барона Готфрида за благословлением Папы римского, с последующим участием в походе золотоордынского бека Мамая на Московию во главе  отряда из лучших рыцарей-крестоносцев.   

 
1.
В сумерках одного из последних декабрьских дней 1379 года крупный конный воинский отряд с многочисленными обозами приближался к засыпанной снегом деревне близ порубежной реки Угры, за которой начинались владения Великого Московского княжества или Московии. Так называли это молодое русское государство иностранцы, в том числе пока ещё хоть и гонимые, но подданные Великого Литовского княжества, а по сути такого же русского государства, как и соседняя Московия.
Деревня встретила отряд остервенелым собачьим лаем. Следом за лохматыми волкодавами, почуявшими чужих и рвавшимися за ограды дворов, на единственной улочке, вдоль которой выстроились десятка два изб, показались тёмные фигурки людей. 
– Тпру! – Остановил коня Дмитрий Ольгердович. – Привал! – Подняв руку, князь отдал своим подчинённым команды:
– Остановиться на ночь в деревне! Выставить караулы! Женщин,  детей, больных и раненых разместить по избам! Остальным ставить шатры и разводить костры, да так чтобы не замёрзнуть и ничего не спалить!
Князь Дмитрий спешился и прошёлся, разминая ноги и утопая в снегу едва ли не по колено. Столько его навалило, что последний дневной переход выдался особенно трудным. От рассвета до сумерек прошли не более двадцати вёрст.
– Жаль, не поспели засветло к переправе. Ну да ничего, заночуем в последний раз на родной земле, – с неизбежной грустинкой в голосе молвил князь Дмитрий, обращаясь к ближайшим спутникам, спешившимся следом за ним. – Погони нет и на том, слава богу!
Воевода в ответ лишь покачал крупной головой, укрытой лохматой шапкой из медвежьего меха, и поспешил исполнять вместе с сотниками княжий приказ, пока окончательно не стемнело.
Другой спутник князя, приходившийся Дмитрию Ольгердовичу двоюродным братом, носил, как и отец-язычник из рода Гедиминовичей, древнее славянское имя Монтвид, несмотря на то, что был крещён при рождении по настоянию русской матушки и получил христианское имя Александр.
Как и Дмитрий Ольгердович, который был вдвое старше брата и годился ему в отцы, Монтвид полагал себя истинно русским и православным человеком.
Хоть и был Монтвид по отцу и по матери княжьего рода, однако родился не в браке уже после гибели отца в одной из бесчисленных войн с крестоносцами, какие не затихали в те смутные времена на северо-западных рубежах Великого княжества Литовского.
Отрок не был признан своим суровым дядей-язычником – Великим князем литовским Ольгердом Гедиминовичем, сидевшим в Вильне, и был лишён прав на свой удел и холопов.
От отца Монтвиду достались лишь доброе имя, молодецкая стать и воинственный нрав. Матушка – Елена Васильевна, вырастившая единственного сына, укрывалась теперь в монастыре возле Полоцка и встречи с ней были нечастыми. В последнее время она сильно хворала, словно чувствовала, что больше его не увидит, просила сына не забывать, навестить её следующей осенью, а если не придётся обнять, то хоть поклониться могилке…
Был Монтвид молодым несемейным мужчиной выше среднего роста, крепким, плечистым ратником с волевым, в отца, и красивым, в мать, славянским лицом, синеглазый, русоволосый, с небольшой, аккуратно подстриженной бородкой и пышными усами. Влюблялись в него девушки, не отказывали ему молодые вдовушки, однако оставался князь свободным, как вольная птица сокол…
Вот подбежали деревенские мужики к князю, признали его, сняли шапки, попадали на колени. Хоть и ходили слухи, что добрый православный Князь Дмитрий собрался уйти в Москву, рассорившись со своим братом ныне Великим князем литовским Ягайло, который ненавидел Московию и тяготел к ляхам и латинянам, слухам тем не хотели верить,  да вот она, та самая беда. Нынче воевал князь Дмитрий Ольгердович вместе с братом своим Андреем Ольгердовичем и воеводами московскими против сводного своего брата Ягайло за отцовское наследство, да потерпели поражение, и уходил теперь в Московию вместе с семьёй, родичами, дружиной и боярами, их семьями под державную руку Великого князя Московского Дмитрия Ивановича .
«Неужели и вправду уходит? На кого же нас оставляет? На Ягайло? На язычника? На католика?» – Думали опечаленные мужики, вставая с колен и приветствуя князя.
– Староста здесь? – Спросил князь.
– Я староста! – Отозвался пожилой мужчина с седой в пояс бородой и клюкой в крупной узловатой руке. Хотелось ему спросить князя, – «неужели оставляет народ, уходит?» Однако же не решился. «Что уж тут спрашивать, и так ясно. Неужели и нам сниматься с родных мест и уходить следом в Московию…»
– Как зовут?
– Тихоном!
– Размещай, Тихон, женщин, ребятишек, больных и раненых на ночь по избам! Моя семья и брат остановимся в твоём доме. Так что готовь лавки для сна. Утром уйдём.
– Слушаюсь князь! Какие ещё будут указания? – Надевая шапку, ответил староста.
– Пока всё. Не знаешь ли где стражники?
– Наших, то бишь литовских, давно не видал, московские стражники на том берегу. Стоят в деревне Дубравке. Верст пять отсюда, за рекой. Вчера приходили, о вас спрашивали, говорят, что ждут князя Дмитрия с обозом.
– Хорошо ли замёрзла река, Выдержит лёд обоз? – Спросил князь.
– Выдержит. И конных и сани выдержит, – ответил староста. – Только я подскажу, где лучше перейти. Если что, там не глубоко…
– Ступай, Тихон, принимай обозы, а я людей своих предупрежу, чтобы не обижали селян, особенно баб. Если что заметишь, скажи. Накажу!
– Понял, князь! – Поклонился в пояс староста. – А ну, ребята, пошли исполнять! – Приказал староста мужикам, и те побежали следом за ним к саням и обозам, в которых, укрытые тулупами сидели жёны и детишки семейных ратных людей, а так же лежали раненые и больные. 

* *
Лёжа на тулупе, постеленном поверх широкой лавки в тёплой избе на границе Литвы и Московии, а по сути посреди разделённых после батыева нашествия  русских земель, Монтвид вспоминал о матери и отце, которого знал лишь из её рассказов. Пытался представить, как поступил бы, будь жив, на его месте отец? Отправился бы на службу  к Великому московскому князю Дмитрию Ивановичу, собиравшему полки для неминуемого сражения с ордынцами?
Отец Монтвида младшего – Монтвид Гедиминович приходился князю брянскому Дмитрию Ольгердовичу дядей и получил от отца в удел Карачёв и Слоним, а это в разных концах Великого княжества.
В Карачёве, который находился неподалёку от Брянска, он изредка бывал, однако, будучи прирождённым воином, Монтвид Гедиминович на месте не сидел, семьи не заводил и провёл всю жизнь в ратных походах, воюя то с немцами-тевтонами то с ордынцами, избегая по возможности междоусобных войн и конфликтов с соседними русскими землями: Московским, Тверским и Рязанским великими княжествами, а так же с Новгородской землёй, откуда пошла Русь, откуда были родом многие его предки со времён пришествия на Русь Светлого князя-Сокола Рюрика с соратниками, среди которых был и прямой предок князя Монтвида – славный воин Монтвил.
В отличие от своего брата Ольгерда, крестившегося по православному обряду перед тем, как вступить в брак с витебской княжной Марией Ярославной, Монтвид Гедиминович до конца своих дней был верен Перуну, или Перкунасу, как величали славянского бога-громовержца и покровителя воинов литвины или же вильцы – те же славяне, предками которых были лютичи. 
Монтвид вспоминал, как ещё в детстве, седой волхв рассказывал своему воспитаннику – внуку Гедимина, о том, как века назад несколько родов из племенного союза лютичей, живших некогда вместе с ободритами и ругами на западных славянских землях между Лабой, Одрой и Вендским морем, ушли на восток. Минуя земли поморян и пруссов, лютичи добрались до берегов Немана, дав его притоку имя Вилия от иного названия своего племени – вильцы.
От них и от малых местных племён пошла коренная Литва, разросшаяся при Гедимине и Ольгерде от Буга до верховьев Оки и низовий Днепра, породнившаяся с ослабленной Русью. А многолюдный Киев – матерь городов русских, восставший из пепла после батыева набега, вновь привольно раскинулся на высоком днепровском берегу в самом центре Великого русско-литовского княжества, в котором христианское православие в течение нескольких веков мирно сосуществовало с древними ведическими верованиями.
Однако слухи о том, что Ягайло  склоняется к принятию христианства по латинскому обряду с последующим сближением с католической Польшей и Римом, вызывали большую тревогу, поскольку подавляющее большинство жителей Великого княжества Литовского были русскими и православными. Если такое случится, то Литва навсегда отдалится от Руси, став придатком набиравшегося сил Польского королевства.
Матушка Монтвида – Елена Васильевна происходила из мелкого княжеского рода, удел которого находился где-то посреди пограничных русских Верховских княжеств , отходивших то к Литве, то к Московии. Где она, её малая родина, Монтвид толком не знал, хотя и неоднократно проходил через земли Верховских княжеств с литовскими или русско-литовскими ратями в сторону Дикого поля , выдвигаясь навстречу ордынцам и охраняя русские земли от опустошительных набегов.
Мать вспоминала, как её, шестнадцатилетнюю девушку, посадил на коня славный витязь и увёз в Брянск, в котором правил его племянник – молодой князь Дмитрий Ольгердович, присматривавший и за Карачёвым. В том же году непоседливый Монтвид Гедиминович сложил в битве с тевтонами свою буйную голову, не увидев сына, родившегося спустя три месяца.
Так и не став законной супругой погибшего брата Великого князя Ольгерда Гедиминовича, Елена Васильевна назвала сына в честь мужа Монтвидом, а при крещении младенца по настоянию Дмитрия Ольгердовича, сыну Монтвида Гедиминовича было дано христианское имя Александр. Да только не приживалось пока оно. Мальчик, затем юноша и доблестный князь-воин полагал себя только Монтвидом.
О многом передумав в ту вьюжную зимнюю ночь, князь, наконец, задремал и окунулся чудесный сон, навеянный рассказами матери.
 
*
На Купало , в жаркий июньский день летнего солнцестояния Монтвид Гедиминович возвращался из Тулы в Брянск. Солнце палило немилосердно и конь, уставший от зноя, так и тянулся к воде.
– Что же ты приуныл, Огнич? Жарко? Вот и я думаю, не пора ли нам искупаться? – Потрепал холку своего боевого коня статный витязь в белой расшитой сорочке. Кафтан и шапку, неуместные в такой жаркий день, Монтвид сложил в дорожный мешок, в котором помимо одежды и иных припасов хранились кольчуга, шлем, и прочие доспехи воина.
Мешок был подвешен по левую сторону от седла, а по правую – щит, меч и лук с колчаном полным калёных тульских стрел. Такова была экипировка знатного воина тех времён, порою любившего странствовать в одиночестве.
Что касалось князя Монтвида, то подобные странствия был для него не впервой. В свои тридцать три года князь побывал в разных землях. Побывал на Днестре и Дунае, по старинному воинскому обычаю испил из шлема сладкой дунайской и горькой черноморской воды.
Страсть к путешествиям заносила его в Константинополь, земли болгар и сербов, на Угорщину , а оттуда через земли словен  и чехов в Краков – стольный город Польского королевства, к которому всё более тяготела коренная языческая Литва. Только русским и православным людям, жившим в Великом Литовском княжестве, это не нравилось.
Побывал Монтвид и в Паланге, где всего на несколько вёрст, разорвав надвое немецкий Тевтонский Орден , выходило к Ведскому морю Великое Литовское княжество – её самая неспокойная часть, называвшаяся Жмудью. Родом из тех мест была будущая жена Кейстута  – брата Монтвида. Звали её Бирута.
Необычайно красивая и удивительная женщина, потомственная жрица, обладавшая даром целительницы, Бирута выходила Монтвида после тяжёлого ранения, нанесённого мечом во время одной из стычек с тяжеловооружёнными конными рыцарями-тевтонами возле Паланги. Тогда же с Бирутой познакомился князь Кейстут, участвовавший в том бою и получивший ранение. Так что Бирута  врачевала и своего будущего супруга и своего будущего родственника. Спасибо ей…   
– Видишь, церковка показалась за лесом? Это Одоев – есть такой малый городок. Да мы его с тобой проезжали по пути в Тулу. Отменным овсом там тебя накормили! Помнишь, верный мой боевой товарищ?
Красавец-конь, огненно-рыжей масти, названный князем Огничем, жадно втянул влажными ноздрями воздух, словно почуял запах отменного овса, которым недели две назад накормил его добрый хозяин, и, обернув красиво посаженную голову, посмотрел на всадника.
– Вспомнил! Хорош был овёс! – Улыбнулся Огничу князь. – А вот и река! – Воскликнул он, приметив за распаханным и засеянным рожью полем, блеснувшую в разрыве пышных ракит светлую нитку тихой равнинной речки, на которой стоял малый русский городок Одоев.
Уловив желание хозяина, конь тронулся с места и пробежал лёгкой рысью по тропинке, проложенной через поле. Вот и Упа – красивая, неширокая, но полноводная речка, впадавшая в уже недалёкую Оку.
Кругом ни души, лужайка, на которой Монтвид остановил коня, полна свежих трав и цветов-медоносов, привлекающих пчёл и шмелей, а вода, над которой мечутся разноцветные стрекозы, так и манит прохладой. Огнич потянулся к воде и жадно пил, в то время как Монтвид, расстегнув ремни и подпругу, снял с коня седло с прочим грузом.
– Ступай, искупайся, – разрешил Монтвид Огничу, я за тобой следом, – и собрался, уж было, раздеться, как вдруг услышал певучий девичий голос. Оглянулся. На тропинке среди высокой цветущей ржи, колыхавшейся на лёгком ветру, словно волны морские, показалась девушка в коротком белом платьице, с венком из полевых васильков на голове, напевавшая старинную купальскую песенку.
 
Ой, на Ивана,
Ой, на Купала
Девушки гадали,
В воду быструю
Венки кидали.
Ой, скажи, водица,
Красной девице
Про жизнь младую,
С кем век вековать?
Кого, реченька,
Любимым называть?
Долго ли жить,
По земле ходить?
Неси, реченька, венок
На другой бережок!
 
Светло-русые распущенные волосы достигали колен стройной синеглазой красавицы. Девушка была одна, и, увидев коня, дотоле прикрытого густой ивой, а затем и мужчину, успевшего снять сапоги и сорочку, растерялась, прервав свою песню.
Собралась, было повернуть обратно, «мало ли кто там, у реки?», однако передумала так же неожиданно, как и появилась, остановилась – видно одолело её любопытство или что-то иное…
Монтвид накинул на плечи сорочку и встал, увидев с высоты своего немалого роста девушку целиком от венка на русой головке, до стройных босых ножек.
– А я вас помню, вы проезжали через Одоев две недели назад. Были одни, под вечер остановились в корчме , отобедали, коня накормили овсом, а утром уехали, – молвила девушка, опередив Монтвида, не знавшего как заговорить с юной и прекрасной незнакомкой, которая только что призналась, что помнит его, несмотря на то, что уже прошли две недели.
– Что же вы молчите, князь? – Спросила девушка, приближаясь к Монтвиду. Вы, наверное, из литвинов?
– Почему же ты так решила, красавица? Откуда тебе известно, что я князь?
– Слышала, что ваше имя Монтвид, значит вы литвин, однако по-русски говорите чисто и правильно. От людей узнала, что вы князь и дядя Дмитрия Ольгердовича, которому служит мой батюшка. Непростое это дело служить то Москве, то Литве. Озаботился, батюшка, что путешествуете вы одни. Вот как много я о вас знаю! – Улыбнулась девушка.
– Надо, же! – Удивился Монтвид. – Верно. Предлагал мне твой батюшка сопровождающих, да я отказался. Места ваши спокойные, разбойники в них не водятся.
– Верно, в наших краях лихие люди не водятся. Однако все говорят, что их много возле Москвы?
– Возле Москвы много богатых людей, вот и разбойники водятся, – пояснил Монтвид. – Как же ты оказалась здесь?
– Думала о вас, вот и сон приснился, позвал к реке, а вы тут! Глазам своим не поверила, – покраснела девушка и опустила глаза невинные. Однако решилась спросить о том, что её волновало.
– Батюшка говорил, что вы не женаты и у вас нет детей. Это правда?
– Правда, красавица. Холост я, видно не гожусь для семейной жизни. Про детей не знаю, может быть, и растут где-то… – пошутив, грустно улыбнулся Монтвид. – А батюшку твоего, Василия Тимофеевича, знаю. Брат князя Одоевского. Так значит и ты княжна?
– Княжна, – вздохнула девушка, – Хоть и от Рюриковичей наш старинный род, да только княжество наше небольшое и бедное, не раз татарами разорённое. Братьев и сестёр у меня много, а матушки нет, умерла по весне. Батюшка посватал меня за Евстигнея – младшего сына Воротынского князя. Они согласны, хоть и приданого за мной нет, а я не хочу за него идти. Противен он мне, дурачок. Улыбается много, а как заговорит, то хоть уши затыкай! И сопливый Евстигей, и слюнявый, и моложе меня, ну дитё! Не пойду за него, хоть режь! Лучше в Упе утоплюсь!
– Зачем же топиться такой красе, да в этакой славной речке? – Возмутился Монтвид и сделал шаг навстречу шедшей к нему девушке.
– За тебя пойду! Возьми меня с собой! – Неожиданно взмолилась девушка и добавила, разрумянившись больше прежнего. –  Люб ты мне, князь! Ох, как люб! С первого взгляда люб! Только и думаю о тебе с тех пор, как увидала! Увези меня сейчас же! День ведь сегодня особенный, прощённый день!
Сказано это было с такой искренностью, что Монтвида охватило волнение, какого ещё не испытывал.
– Да я тебя только увидел! Как же просмотрел в прошлый раз? – Удивился Монтвид. – Заедем сначала к твоему батюшке, скажем ему…
– Нет, сейчас же, вдруг передумаешь! – Притопнула ножками девушка. – А не видел ты меня оттого, что я  схоронилась, за тобой наблюдала. – В глазах девушки заблестели слезинки.
– Скажи, Монтвид, я люба тебе?
– Люба! Люба! – Ничуть в том не сомневаясь, воскликну Монтвид, да так громко, что вздрогнул Огнич, забравшийся по брюхо в прохладную воду. Обернул морду и внимательно посмотрел на незнакомку.
– Сколько же тебе лет, красная девица? Назови же скорее имя своё?
– Алёна я, Алёна Васильевна. Шестнадцать мне лет, а зимой будет семнадцать!
– Да ведь я вдвое старше тебя! – Развёл руками Монтвид, и сорочка слетела с его плеч, обнажив мускулистый торс и шрам от ужасной раны. – Будешь ли любить, когда состарюсь?
– Буду! – Решительно подтвердила юная красавица Алёна Васильевна, сняла с головы веночек и бросила в реку, как обещала ей в песенке.

* *
– Поднимайся князь! Пора собираться в дорогу! – Растормошил Монтвида староста. – Стражники московские уже здесь, посылали за ними. Только приехали, во дворе, ждут!
Монтвид очнулся, сожалея о прерванном сне, который являлся ему не однажды, однако всякий раз по-новому. Протёр глаза, поднялся с лавки, вспомнил, где находится, и подумал.
«Вот же, приснилось неподалёку от тех самых мест, да только сейчас зима, а так хочется побывать в верховьях Оки летом…»
 В хорошо протопленной избе деревенского старосты при тусклом огне двух свечей копошились и капризничали малые княжьи внуки, которым помогали одеваться княгиня с невестками. Сыновья Дмитрия Ольгердовича Михаил и Иван, как и все воины, ночевали в шатрах, которые теперь сворачивали и укладывали в сани.
Князь Дмитрий был уже в шубе и пил из братины квас, поджидая Монтвида.
– Не хочешь испить? – Протянул братину Монтвиду.
– Давай, а то в горле пересохло.
Вот что, Дмитрий, – сделав несколько глотков, с неожиданной просьбой обратился к брату Монтвид. – Пришёлся мне по душе один из твоих людей. Отдай его мне. Пусть будет рядом, оруженосцем.
– Кто таков и чем же он тебе пригляделся? – Удивился просьбе Монтвида Дмитрий Ольгердович.
– Да вроде как ничем особенным, – пожал плечами Монтвид. – Разговаривал с ним, добрый, несемейный парень. Служить мне хочет. Зовут Глебом.
– Румяный здоровяк, волосом светлый, с тебя ростом? – Припомнил Дмитрий Ольгердович.
– Он самый.
– Хорошо, брат, бери его себе в оруженосцы вместе с лошадью, – не раздумывая, решил  князь и тут же пожурил деревенского старосту. 
– Ну и натопил ты Тихон. С такого тепла, да на мороз!
– Виноват, князь, двери откроем – проветрим!
– Смотри мне, детей не застуди! Прикажи жене накормить малых тёплым молоком с хлебом, а мы, не теряя времени, перекусим в пути.
– Каша есть, с вечера наварила! – Откликнулась хозяйка. – Из проса на молоке и с тыквой. И супругу вашу и снох накормлю. Всем хватит!
– Молодец! – Похвалил князь Дмитрий хозяйку. – Ну что, напился?
– Возьми, – протянул Монтвид старосте пустую братину. – Идём, князь!
Они вышли во двор, где топтались возле лошадей трое московских стражников, прибывшие в деревню верхами. Тут же княжий воевода. Уже поднял лагерь и ждал дальнейших указаний. Увидев князей, стражники распрямились и поздоровались.
– Здравия желаем!
– Как прошла ночь? Не спалил ли кто шатёр? – Спросил воеводу князь.
– Слава богу, люди и шатры целы, замёрзших и угоревших нет, только вот один из раненых преставился, Иван Соха… – Доложил воевода князю.
– Помню такого. Передай тело раба божьего Ивана старосте. Пусть похоронят воина, – велел князь, отпуская воеводу к обозу.
– Кто старший? – Обратился Дмитрий Ольгердович к переминавшимся с ноги на ногу стражникам.
– Я старший! Зовусь Михайло Булава! – Подбежал к князю здоровенный мужик в коротком тулупе из овчины и шапке из волчьего меха. Обут Михайло и его подчинённые были в валенные сапоги-пимы, которые стали привозить из Орды. Тёплая и удобная для зимних холодов обувь, на которую обратил внимание Дмитрий Ольгердович, надумав раздобыть таких же сапог и обуть в них для начала детей.
– За что Булавой зовёшься? Спросил князь старшего стражника, присматривавшего за границами Великого Московского княжества.
– Родовое наше прозвище, князь! – Улыбаясь во весь рот, с гордостью ответил Михайло. – За силу! Ордынцев-басурман и нехристь-литву кулаком убивал! Все в нашем роду такие!
– Ну, ты полегче с «литвой»! – Поправил стражника князь, который и сам был наполовину литвином.
– Ой, извиняюсь! – заткнул Булава рот кулаком, однако не напугался и князю понравился.
– Если отпрошу тебя, пойдёшь ко мне в дружину? – Спросил стражника Дмитрий Ольгердович. – Нужны мне такие молодцы!
– Почему бы не пойти? Пойду, если отпросишь. Я человек служивый. Только семья у меня и дети – мал мала меньше…
– Об этом не беспокойся. Жалованием не обижу, – пообещал Булаве Дмитрий Ольгердович.
– Как добирались? – Спросил стражника Монтвид, ничуть не обидевшись за «литву».
– На лошадях вдоль Оки и по льду через Угру.
– Лёд крепкий?
– Выдержит, князь. И конных и обозы должен выдержать. Морозы были крепкие, сейчас чуть отпустило.
– Ступайте в избу, погрейтесь, попейте квасу. – Велел стражникам Дмитрий Ольгердович. – Как накормят детей, так и выходим! День зимний, короткий. Проводишь нас до Калуги. Как там дела?
– Была Калуга ваша, теперь наша! – Ни с того, ни с сего вдруг выдал Михайло Булава, припомнив, таким образом, давнишний спор за город между Литвой и Москвой  – А дела там ныне в полном порядке! Новый кром  поставили за дубовым частоколом! Поди, сунься к нам теперь Литва!
– Да ты охальник! – Возмутился князь, замахиваясь кулаком на стражника. – Так и норовишь задеть!
– Виноват князь! – Гаркнул Булава, а сам едва сдержался, чтобы не рассмеяться, при том, что спутники его похоже напугались, с укором посмотрев на своего старшого.
Дмитрий Ольгердович опустил руку. Всё больше нравился ему Михайло.
«Такой и под топор пойдёт с усмешкой и в бою не оробеет, случись один против десяти!» – Подумал князь.
– Ступайте, погрейтесь! – Повторил Дмитрий Ольгердович. Он уже не сердился на бедового Михайло Булаву, поскольку давно уже жил среди русских людей, всё более ощущая себя русским.
– Слушаюсь, князь! Слышал, что в Калуге сейчас воевода Боброк Дмитрий Михайлович. С вами воевал против Ягайло. Опять же родич ваш. Верно, вас он и дожидается?
– Ждёт нас Дмитрий Михайлович, – Подтвердил Дмитрий Ольгердович. – За день управимся? – Спросив, подумав, – «надо же подобрались все Дмитрии! Хороший знак!».
– До Калуги вёрст двадцать пять. Перейдём через Угру, а там вдоль Оки дорога накатанная. Если где-либо не задержимся, то до ночи должны управиться!
«Эх, жаль, что не досмотрел сна» – Подумалось Монтвиду, которому тоже понравился Михайло Булава. «Что ж, досмотрю в другой раз…»
 
2.
Конец декабря в Крыму выдался ненастным – сырым, холодным и ветреным. Дожди чередовались со снегом, по морю носились огромные иссиня-чёрные волны, время от времени выбрасывая на берег обширного Кафского залива обломки потерпевших крушение галер.
Однако, несмотря на непогоду, жизнь в Кафе не замирала. Галеры отчаянных мореходов, одолевших шторм, по-прежнему приходили в гавань крупнейшего в Крыму торгового города, известного далеко за пределами Чёрного моря как крупнейший невольничий рынок.
Галеры приходили в Кафу, прежде всего, за «живым товаром». Неиссякаемым источником рабов по-прежнему оставались славяне с берегов Дуная и Русь, южные окраины которой от Днестра и до Волги опустошались бесконечными набегами со стороны Золотой Орды, жадным ханам которой не хватало обыденной дани.
Попадали в плен и рабство к ордынцам поляки, угорцы, литвины и даже немцы, но таковых было сравнительно немного, да и генуэзцы, прочно обосновавшиеся в Крыму, отпускали на волю большую часть из латинян, поскольку Папа римский запрещал католикам продавать в рабство католиков.
Помимо славян, ордынцы и их торговые компаньоны – генуэзцы и венецианцы, покрывшие побережье Средиземного и Чёрного морей своими колониями и прозванные на Руси «фрязями», гнали на невольничьи рынки тюрок. Эти в прошлом сильные степные племена половцев, хазар, болгар  и печенегов, ныне кочевали малыми и слабыми родами в отдалённых местах Дикого Поля или на степных равнинах между Кавказом и Каспийским морем, и были лёгкой добычей.
Не брезговали работорговцы черкесами и прочими горцами Кавказа, которых вылавливали в ущельях за Кубанью и Тереком, а так же абхазами, мингрелами, картвелами и иберами , жившими в солнечных долинах за Кавказским хребтом.

* *
Зима застала рискового брянского купца средней руки Тимофея Ивановича по прозвищу Муха в  Крыму, куда он добрался к середине лета, спустившись на ладье с товарами и четырьмя  родичами-помощниками по Десне до Киева, а оттуда вместе со знакомым купцом из крымских армян добирались Днепром и морем до Кафы.
Соблазнил Тимофея Ивановича Акоп – так звали армянина отправиться с ним в Кафу, прикупить товара, который можно продать на Руси с большой выгодой. В это же время в Брянск возвращался из Киева знакомый человек, с которым Тимофей Иванович переслал письмо жене и родным, что собрался он в Крым и вернётся к осени.   
Поскольку на ладье хватало свободного места, телегу с фургоном, в которой Акоп  возил товары через степь и по старому шляху до Киева, разобрали и вместе с закупленным товаром погрузили на ладью Тимофея Ивановича, а лошадей продали
В низовьях Днепра армянин прикупил двух мальчишек-подростков и девочку лет двенадцати у знакомого караима , который возвращался из Валахии , разорённой татарским набегом. В счёт части уплаты за «живой товар», которым бы побрезговал русский купец, Акоп уговорил Тимофея Ивановича взять на ладью и караима, которому тоже до Кафы.
В Кафе Тимофей Иванович остановился в доме у Акопа. Остатки товара распродал, прикупил то, что можно было продать с немалой выгодой на Руси, и собрался возвращаться домой, пока не наступила осень и на море не начались бури, да тяжело заболел, вначале малярией, а потом желудком, прохворав до середины октября. Выходить в море в осеннюю непогоду было опасно. Так и остался купец в Кафе до весны.
Переживал, что не может подать весточку семье и родным, которые, не приведи господь, уже похоронили его, да ничего не поделаешь. Не скакать же под зиму по Дикому Полю на лошади. Эдак, и сам угодишь в плен к ордынцам и, будучи православным, окажешься рабом на турецких или иных галерах. Торговля хоть и прибыльное, но опасное дело.
Как оправился Тимофей Иванович от болезни, так бродил от вынужденного безделья по городу и торговым рядам, высматривая, где есть какие товары и, разглядывая разноликих людей, обучался татарскому языку, который был в Кафе самым распространённым.
Кого только не было в многолюдной и богатой Кафе. И караимы, и греки, и армяне, и татары, и черкесы, и арабы, и итальянцы из разных городов, и иудеи, занимавшиеся ростовщичеством – те всегда возле венецианцев и генуэзцев, и даже китайцы – лекари, акробаты и фокусники, добиравшиеся до Кафы из Улуса Великого Хана, где сто лет назад побывал венецианец Марко Поло .
Об этом чудном итальянце, побывавшем на краю света, Тимофею Ивановичу рассказал Акоп, знавший едва ли не всех коренных жителей Кафы, и имевший выгодные дела с генуэзцами и иудеями. Да разве перечесть все народы, собравшиеся в главном торговом городе на всём Чёрном море.
Пару раз встречал Тимофей Иванович купцов из Руси. Одного из Киева, а стало быть, почти земляка, другого из Рязанского княжества. Но более всего русский купец из старинного города Брянска, который входил в Великое Литовское княжество, удивлялся вездесущим фрязям, так здесь, да и на Руси называли генуэзцев и прочих итальянцев.
Выстроили свои колонии по всему Чёрному морю, а главная из них была здесь, в Кафе, где в крепости, обнесённой высокой стеной с двадцатью шестью сторожевыми башнями сидел владыка-консул от торгового города Генуя, а по сути, хозяин Кафы, которой управлял наравне с ордынским беклярбеком и темником  Мамаем.
Опытный беклярбек, правивший охваченной смутой и междоусобицами Золотой Ордой совместно с беспрестанно менявшимися ханами, чаще находился в своём улусе в Крыму, чем в Сарае. В Крыму у него имелись важные дела с генуэзцами и ростовщиками из иудеев, у которых Мамай брал деньги под большие проценты для ведения многочисленных войн.
Сегодня в последний по латинскому календарю день в целом благополучного для купца года, если не считать того, что застрял он в Кафе до весны и раньше апреля его ладья не сможет выйти в море, Тимофей Иванович бродил по городу с самого рассвета.
Накануне Акоп сообщил ему, что хозяин Крыма – беклярбек Мамай уже с Солхате , и сегодня его ожидают в Кафе, где генуэзцы будут пировать всю ночь по случаю наступления нового года, который должен принести большую удачу. Хотелось купцу хоть издали посмотреть на соправителя Орды, который был близок к фрязям и в городе поговаривали, что после победы над Московией мог перейти в латинскую веру, а там с божьей помощью окрестить и живших в Крыму татар, большая часть которых уже перешла в магометанство.
От таких слухов Тимофею Ивановичу становилось жутковато. Иное дело язычники и даже магометане, те хоть и грабили, если не получали выкупа или должного отпора, но в душу русскому человеку не лезли. Даже рабам позволяли соблюдать православные обряды. А на этих бедолаг он вдоволь насмотрелся и на рынках и на галерах в большой гавани Кафы.
Акоп рассказал ему, что гребцы на галерах, прикованные к своей скамье цепью, живут от силы два – три года. Либо умирают под бичами надсмотрщиков с веслом в мозолистых или стёртых в кровь руках, либо их, вконец обессилевших, сбрасывают заживо в море. Но чего не отнять у владельцев галер – будь то католики генуэзцы, православные греки из Византии, турки или прочие сарацины , исповедовавшие магометанство, носить православные медные крестики, по которым можно было признать рабов из Руси, Болгарии или Сербии, им не запрещали.   
В Кафе имелись православные церкви, построенные греками, которым некогда принадлежал город и вся торговля. Однако при попустительстве Мамая генуэзцы захватили власть и торговлю в городе и на всём побережье, сильно потеснив греков и армян, и построили в Кафе несколько католических храмов, главный из которых находился внутри внушительной крепости. Имелась и небольшая русская церковь размером в часовню, но теперь она пустовала, поскольку русских купцов в городе не стало, не едут. Кругом только и говорят о войне с Русью.
Недалеко от Кафы, в Суроже  генуэзцы строили ещё одну крепость, самую большую на Чёрном море, где теперь собирались рыцари из Италии и иных католических стран, нанятые на деньги, ссуженные Мамаю под большие проценты, которые беклярбек рассчитывал выплатить из военной добычи. В Кафе все знали, что Мамай готовит поход на Москву и уже подсчитывали барыши от награбленного добра и от торговли несметным количеством пленников, их жёнами и детьми.
Дошло до того, что сыновья Акопа, младшему из которых не было и шестнадцати лет, собрались вступить в войско Мамая, привлечённые высокой платой. Вместо того, чтобы отговорить их, Акоп покупал для Давида и Ашота оружие, подбирал им кольчуги,  недорогие латы и прочие доспехи, покупая у генуэзцев то что подешевле, практично полагая, что всё это понадобится лишь на короткое время.
Армянин успокаивал себя тем, что войско Мамая будет столь многочисленным и сильным, что московиты разбегутся при одном лишь виде ордынцев, к которым Акоп причислял и себя, а сыновья окажутся на поле боя не в первых рядах и ничего с ними не случится. Возмужают, получат воинский опыт, вернутся домой победителями, с немалыми деньгами, добычей и пленниками, которых можно будет выгодно продать на невольничьем рынке.
От таких приготовлений Тимофею Ивановичу, пользующемуся гостеприимством армянина, становилось не по себе и хотелось уйти из дома Акопа, жить как младшие родичи и помощники на ладье, стоявшей подальше от больших галер в самом дальнем углу гавани вместе с мелкими рыбацкими и купеческими судами.
«Слава богу, Брянск не в Московии, а в Литве!» – Крестился в мыслях Тимофей Иванович, однако Московскую Русь искренне жалел, да так, что порою, его пронимало до слёз…
В тяжких мыслях добрёл Тимофей Иванович до заметно опустевших в зимнее время торговых рядов, где приметил знакомого грека, торговавшего сухими фруктами, вином и орехами. Подле него, привязанная к столбу за ногу, сидела на деревянном обрубке худенькая, девочка лет десяти – двенадцати светловолосая светлоглазая, заплаканная, в лохмотьях и каких-то грязных тряпках, намотанных на покрытые цыпками босые ноги. Несчастная дрожала от холода, а грек грыз орехи, запивая вином, и не обращал на её муки никакого внимания.
– Здравствуй, Пантелеймон! – Поздоровался с греком Тимофей Иванович. – Почто мучишь ребёнка? Зачем привязал?
– Привёл продать, однако никто не берёт. Мне её удружил знакомый татарин. Пригнал из Дикого Поля пленников. Всех распродал, а девчонку никто не берёт. Мала и больная, боятся, что скоро помрёт. Не хочет кормить, даром отдал мне. Я её покормил и на рынок, а продать не могу. Хочешь – бери. Так и быть, и тебе отдам даром, а то и в самом деле помрёт и мне придётся её хоронить.
– Да как же ты можешь, Пантелеймон! Креста на тебе нет! – Возмутился Тимофей Иванович. – Ты же христианин, а не басурманин! Зачем привязал девочку? Боишься, что убежит?
Грек удивлённо уставился на Тимофея Ивановича.
– Откуда ты взялся такой? Здесь Кафа, здесь торгуют рабами! Это делают все, кто может! Спроси у Акопа, у которого ты живёшь. Он тебе расскажет!
Нечего было ответь на это русскому купцу. Ведь и он помог Акопу доставить «живой товар» в Кафу, а девочка, сидевшая на обрубке бревна и дрожавшая от холода, прислушивалась к их разговору и, кажется, понимала, о чём шла речь.
«Должно быть русская?» – С состраданием подумал Тимофей Иванович.
– Ладно, Пантелеймон, забираю девчонку! – Вот тебе деньга , чтоб не даром! Бери!
– Давай! – грек охотно согласился взять плату, на которую не рассчитывал, хотя малая, недавно отчеканенная блестящая серебряная монетка не такие уж и большие деньги, и принялся отвязывать верёвку от столба. – Забирай!
Рассмотрев монету, грек зацокал языком.
– Московская!
– Московская, – охотно подтвердил Тимофей Иванович, взяв девочку за тонкую ручонку. – В Литве Московские денежки в ходу!
– Скоро и у нас их будет много! Возьмёт Мамай Москву всего будет много, и серебра и мехов и рабов и красивых девок! Заживём тогда! – То ли радовался, то ли злорадствовал противный грек.

*
«Не стану жить у Акопа, вернусь на ладью!» – Подумал Тимофей Иванович, направляясь в гавань с выкупленной за мелкую монетку покорной девочкой.
– Откуда ты? Русская? Как зовут тебя? – Стал купец расспрашивать по пути девочку.
– Русская я, зовусь Настенькой, из деревни Студёнки на реке Воронеж, – тихо заплакала девочка. – Осенью татары напали, батюшку убили, матушку снасильничали, малых детей напугали, а меня, четыре мешка ржи, корову и брата забрали. Братец убежал, а я не смогла. Ножка болела… Ты, дяденька, русский? – С надеждой посмотрела девочка Настенька на Тимофея Ивановича, у которого комок подступил к горлу.
– Почему же ты так решила?
– С хозяином говорил по-татарски, а теперь говоришь по-русски и на батюшку ты похож. Глаза у тебя голубые и волосы светлые. Татары и греки – не такие.
Прохожие не обращали на них внимания. Мало ли в Кафе рабов в лохмотьях. Купил человек ребёнка, ведёт домой. Кому и какое до этого дело? Иностранцев в Кафе, особенно итальянце много, так что Тимофея Ивановича нередко принимали за итальянца, которых местные жители уважали, и только возле дальнего причала, где притулилась ладья русского купца, знали, что он прибыл из Киева, а это Литва, с которой у хозяина Крыма, каковым был Мамай, мир.
По пути Тимофей Иванович купил десяток больших лепёшек и круг овечьего сыра для своих работников, живших на ладье и по уговору с хозяином не покидавших гавани. Оторвал кусок от лепёшки, отщипнул сыру и угостил Настеньку, которая с жадностью набросилась на еду. Ела и с благодарностью посматривала на русского купца, похожего на убитого батюшку.
– Что это у тебя на руке? – Спросил Тимофей Иванович, заметив свежий шрам.
– Жилку хотела перекусить…
– Зачем же? – Не сразу понял купец.
Девочка не ответила и опустила глаза.
– Но ведь грех же! – Погладил её по головке купец.
–Татарка ручку перевязала и молоком напоила, – призналась Настенька и откусила кусочек лепёшки.
– Стой! Кто таков? куда идёшь? – Окликнули Тимофея Ивановича незнакомые стражники, следившие за порядком в Кафе. Один из городских стражей был смуглый, носатый и бородатый, волосом курчавый и чёрный, в барашковой шапке, по виду армянин или грек. Другой – узкоглазый, с плоским лицом и в тюрбане – известное дело, татарин.
– Купец, из Литвы! – Вынув из внутреннего кармана кафтана ярлычок из кожи на право проживания в городе, протянул носатому стражнику Тимофей Иванович.
Тот взглянул на ярлык и на то, что там написано, посмотрел на купца и спросил.
– Где живёшь?
– У Акопа.
– Знаю Акопа. Живёт у него литвин, – припомнил носатый, обращаясь к татарину.
– Что делаешь в гавани?
– Ладья здесь у меня. – Вы новые стражи, а так меня здесь знают все, – ответил Тимофей Иванович.
– Ступай! – Носатый вернул купцу ярлычок и стражники, не удосужившись поинтересоваться, куда литвин ведёт ребенка, побрели дальше.
«Однако порядка в Кафе побольше, чем в Брянске, Чернигове или Киеве», – вынужден был признать русский купец, которого здесь принимали за литвина. И хорошо, меньше цеплялись, поскольку у Орды с Литвой пока мир, а вот с Москвой будет большая война.
– Ох и беда! – Вспомнив о неминуемой войне, простонал Тимофей Иванович, напугав девочку.
– Не пугайся, Настенька, – погладил девочку по головке купец. – Будешь жить на ладье, а весной поплывём на Русь, в Брянск. Не бойся, доченька, в беде не оставлю.   

3.
– Взгляните, сеньор Готфрид, на эти древние стены. Им больше тысячи лет, а всё стоят! – Воскликнул Алонсо, указывая рукой на Колизей. – Умели же строить наши с вами римские предки! Вот и во мне течёт римская кровь! И ваша империя зовётся «священной и римской»!
Это Колизей, названный так от латинского слова «колоссеус», что значит громадный! – Тут же пояснил услужливый генуэзец, сопровождавший знатного немецкого рыцаря капитана Тевтонского Ордена и двух его оруженосцев – рыцарей Ганса и Конрада в Ватикан, где размещалась резиденция Папы римского Урбана VI – духовного пастыря всех «правильных христиан и католиков». В Авиньоне усилиями смутьянов из французских и каталонских епископов при поддержке короля Франции ныне сидел иной, «ложный Папа» Климент VII, власть которого признавали «неправильные католики» .
Север и восток Германии, откуда прибыл в Рим капитан  Ордена барон Адольф фон Готфрид, признавал лишь истинного Папу римского Урбана VI, к которому его направил магистр Тевтонского Ордена герцог Винрих фон Книпроде.
Последний декабрьский день, а с ним и не самый спокойный 1379 год от Рождества Христова, когда сцепились между собой две самые богатые торговые итальянские республики Венеции и Генуя, выясняя, кто из них «главнее»  на Средиземном море,  подходил к концу.
В последние месяцы Генуя потерпела ряд серьёзных поражений от Венеции на море и в своих колониях, разбросанных по всему Средиземному морю и кое-где за его пределами, а оттого чуть приуныл весёлый, говорливый генуэзец. Однако не настолько, чтобы замкнуться в себе и замолчать в присутствии германского рыцаря могучего сложения, который был дивно как хорош в своих парадных доспехах, да и ростом превышал любого итальянца на голову!
– Неплохая крепость! – Окинув взглядом грандиозное сооружение, холодно оценил Колизей гордый рыцарь и немецкий барон, шлем которого украшали красивые и дорогие  павлиньи перья, привозимые купцами из далёкой Византии, где разводили этих царственных птиц, некогда завезённых из Индии.
Барон фон Готфрид впервые прибыл в «Вечный город» из «Священной Римской империи», к названию которой гордые потомки саксов, баваров, тюрингов, свебов, фризов и лангобардов обычно добавляли – «германской нации». Однако на то, что помимо «разномастных немцев» в эту лоскутную империю входили земли чехов, поморов, словенцев и других народов, подмятых под себя германскими рыцарями, последние внимания не обращали.
Помимо завещанных барону воинственными предками старинных поместий под Гамбургом и в Померании, барон Адольф фон Готфрид владел новыми землями в Пруссии, завоёванной германскими рыцарями сто лет назад.
Неподалёку от Кёнигсберга, на берегах полноводной реки Преголь  у барона фон Готфрида имелось новое поместье, где на него работали  больше ста крепостных душ из бывших язычников пруссов, которых крестоносцы крестили по латинскому обряду, предварительно заклеймив, словно скот, раскалённым железом.
Так, после изгнания крестоносцев из Палестины, на восточном берегу в прошлом славянского Вендского моря появился, креп и разрастался Тевтонский Орден, а море, в котором некогда на острове Руяне стояла Аркона  – священный град славян, немцы стали называть по-своему – Остзее  или «внутренним немецким морем». 
Покончив с сопротивлением славян на Руяне и в междуречье Лабы и Одры, сделав их своими крепостными холопами и онемечив, неутомимые тевтоны вместе с рыцарями Ливонского и тоже немецкого Ордена давили на восток и юг, на славян, издревле живших на землях русских, литовских и польских княжеств.
Псов-рыцарей Тевтонского и Ливонского Орденов били русские, литовско-русские и польские рати, заставляя просить мира, однако, проиграв очередную войну, нечестивые крестоносцы, благословляемые Папой римским, получив подкрепление из католических королевств и герцогств Запада, продолжали многовековой натиск на славянские земли.
С независимыми племенами язычников пруссов немцы покончили и теперь онемечивали их, продолжая воевать со жмудью, однако война с упорным и последним в этих краях крупным языческим племенем растянулась на полтора века, а конца и края ей было.
В войне с крестоносцами жмудь поддерживали и Польское королевство, и Великое княжество Литовское и Русь Новгородская. В борьбе с немецким натиском на восток были едины и католики и православные и язычники, к тому же родные народы, поскольку Польша, Русь, Жмудь и Литва – едино славяне.   
Барон фон Готфрид был одним из тех потомственных рыцарей-крестоносцев, которые упорно шли на Восток, распространяя латинскую веру и безжалостно истребляя непокорных. Барон прибыл в Рим посланцем или легатом Великого магистра Тевтонского Ордена, сидевшим в Мариенбурге , в своём неприступном замке.
– Что здесь было? – Заинтересовался барон, рассматривая древние, весьма внушительные стены, которым могли бы позавидовать самые крупные немецкие замки, однако сильно повреждённые дождями, солнцем и землетрясениями.
– Цирк, – ответил Алонсо.
– Что это? – Не понял генуэзца барон.
– За этими стенами сражались гладиаторы – лучшие воины из разных стран, обученные самому совершенному воинскому мастерству.
– Зачем же они сражались? – Удивился Готфрид. – Ради чего?
– За их битвой наблюдали многочисленные зрители, получая от этого удовольствие, как получаете вы, немцы от клоунов и шутов во время пиров в своих замках, или же наблюдая за поединками рыцарей, наконец, наслаждаясь созерцанием изощрённых пыток и казней, – принялся объяснять Готфриду назначение цирка и гладиаторов генуэзец Алонсо. Он уже побывал во Франкфурте, что на Одере, в Кольберге, Данциге, Кёнигсберге и Мариенбурге , где вдоволь насмотрелся на перечисленные выше развлечения.
– Говорят, что внутри Колизея могли разместиться свыше пятидесяти тысяч зрителей! – Добавил словоохотливый генуэзец.
– Ого! – Огромное войско! – Воскликнул Готфрид. – Жаль, что цирк полуразрушен и в нём нет представлений, – задрав голову и осматривая стены, посетовал барон, восседая на своём любимом белом коне, на котором должен был въехать в резиденцию Папы римского.
Рядом с  высоким и тонконогим красавцем Готом, в хвост и гриву которого были вплетены цветные ленты, вороной конь генуэзского рыцаря Алонсо выглядел не столь привлекательно. Да и сам курчавый брюнет был на голову ниже белокурого барона, к поясу которого был подвешен длинный двуручный меч, каких уже не ковали в Италии, где и народ был помельче, и войны не столь тяжёлые и кровопролитные, как на севере.
Что касалось оруженосцев барона, облачённых, как и господин, в блестящие парадные латы, в которых чувствовали себя комфортно, ввиду декабрьской прохлады, то и они были рослыми крепкими и молчаливыми мужчинами. При этом много ели и пили на постоялых дворах, на которых Готфрид и Алонсо останавливались в течение долгого пути от Мариенбурга до Генуи.
Как истые северяне немцы не буянили по пустякам, но если их задевали, давали сокрушительный отпор, убив или искалечив за время пути троих-четверых своих и барона обидчиков. Слава Христу, что путь от Генуи до Рима барон Готфрид с оруженосцами и сеньор Алонсо проделали морем, на генуэзской галере, которая, поднявшись вверх по Тибру, доставила их до Рима, высадив на пристани возле Тибрского острова неподалёку от Колизея, откуда нетрудно было добраться до Ватикана.

*
Барон Готфрид остановился на большом постоялом дворе возле пристани, где оставил лошадей, нагруженных тяжёлым вооружением, взятую в дорогу амуницию и прочие припасы.
По расчётам Алонсо к середине марта здесь соберутся генуэзские рыцари. К этому же времени Готфрид ожидал прибытия из Мариенбурга ещё нескольких немецких рыцарей, которые будут сражаться под штандартом Тевтонского Ордена. В конце марта из Генуи подойдут галеры, и они отправится в Кафу, где к концу мая назначен сбор всего католического воинства, пожелавшего принять участие в войне владыки Крыма бека Мамая с еретиками-московитами.
Заплатив хозяину постоялого двора за проживание и велев подготовить праздничный ужин по случаю наступления нового года, который придётся встречать с Гансом, Конрадом и говорливым генуэзцем, барон и его спутники отобедали в местной харчевне.
Насытившись, фон Готфрид не удержался и сделал первую дорогую покупку в «вечном городе», расставшись с тремя из ста золотых гульденов . Да и как было удержаться, когда предприимчивый хозяин постоялого двора и хлебосольной харчевни предложил знатному гостю купить красивую рабыню, доставленную по его словам из Константинополя всего несколько дней назад.
К сделке склонил немца и сеньор Алонсо, внёсший за рабыню свою часть платы – три золотых флорина, предварительно убедившись, что у женщины нет явных изъянов, и к ней не пристали «дурные болезни». Однако на теле рабыни имелись многочисленные синяки.
– Откуда это? – Потребовал ответа генуэзец.
– Её я купил я для себя, – признался хозяин постоялого двора. – Недавно овдовел, а эта понравилась! Не пожалел шести золотых флоринов, которые теперь беру у вас, сеньоры.
Не девушка, однако, не давалась. Высокая и сильная! Кусалась и царапалась, как кошка, а синяки, сеньоры, моих рук дело…
– Сеньор Готфрид, нам здесь жить до середины марта, так что женщина понадобится. У нас так поступают многие купцы и мореходы, когда надолго отрываются от семей. Не терпеть же телесных мук! Если она нам понравится, то возьмём с собой в Кафу, если нет, то продадим здесь, за ту же цену, – охотно пояснил барону опытный генуэзец.
– Думаю, что понравится! – Любуясь полураздетой, высокой, стройной, черноволосой и черноглазой красавицей с благородными, правильными чертами лица, – ответил фон Готфрид, сравнивая женщину с полнотелой и белокурой Гертрудой – хоть и любимой супругой, но всё же…
– Почему же столь высокая цена? – Поинтересовался барон у хозяина постоялого двора. – Она итальянка?
– Сеньор, побойтесь бога! – Покраснел хозяин постоялого двора. – Католики у нас не могут быть рабами! За это строго наказывают! Если такое и случается, то только у неверных! Взгляните, разве она не красива?
– Красива, но всё же? Сколько ей лет? Откуда она?
– Родина этой женщины Кавказ. Знаете, сеньор, где это?
– Знаю, недалеко от Крыма, – обнаружил свои познания в географии барон фон Готфрид.
– Купец, её продавший, сообщил, что женщина черкешенка, возможно дочь или жена местного князя. На вид ей не больше двадцати пяти лет. Была бы моложе – стоила дороже. Слух у неё хороший, язык на месте. Познакомитесь с ней сеньор, сами расспросите обо всём. Да вот, смотрите, она вам улыбнулась, а это значит, что кусаться не станет.
– Неужели? Я этого не заметил! – Разволновался барон, размечтавшийся о вечере и предстоявшей ночи, подумав, – «жаль, что половину платы внёс Алонсо и придётся делить понравившуюся женщину с плюгавым и губастым генуэзцем. Но сегодня она моя!»
– Как же тебя зовут красавица?
– Сеньор, она почти не понимает по-итальянски, а немецкий язык слышит впервые. Позже познакомитесь. Приласкаете – поймёт, и имя назовёт, – посоветовал хозяин постоялого двора, терпеливо дожидаясь от немца три флорина.
Готфрид запустил руки в свой огромный по здешним меркам кожаный кошель с золотом и серебром, подбирая на ощупь три флорина из золотых монет, ссуженных ему иудеем Иосифом из Гамбурга, да случайно выпали письма, которые барон взялся передать родственникам ростовщика.
Один из его многочисленных родственников держал торговый дом в Константинополе, а другой обосновался в Кафе. Только тесьма, повязанная на одном из свёрнутых в трубочку писем, написанных на листках плотной бумаги, изготовленной в Гамбурге, развязалась, и письмо развернулось.
Услужливый генуэзец нагнулся и поднял письмо, вопросительно посмотрев на барона.
– Письмо от ростовщика из Гамбурга его родственнику в Константинополе, – взглянув на имя родственника, записанное по-немецки,  пояснил генуэзцу Готфрид.
– Что же там написано? – Поинтересовался любопытный генуэзец.
– У иудеев буквы совсем другие, да и разговаривают они между собой на малопонятном языке. В языке иудеев много слов, похожих на немецкие слова, однако понять о чём они говорят, почти невозможно , – пояснил фон Готфрид любопытному генуэзцу.
«Как узнать, что там? Быть может, и поносит нас, немцев, хитрый ростовщик Иосиф всякими грязными словами», –  подумав, ухмыльнулся барон, однако такие домыслы его ничуть не обидели. Он свернул письмо в трубочку, перевязал тесьмой и сунул в кошель, в котором лежало ещё одно письмо от магистра Тевтонского Ордена Винриха фон Книпроде беклярбеку Мамаю. Об этом важном письме Готфрид ничего не сказал любопытному генуэзцу.
– Держи! – убрав письмо, протянул барон блестящие монеты хозяину постоялого двора, который поклонился немцу, зажав в кулаке шесть золотых монет, за половину из которых можно купить другую более послушную сарациночку.
– Хорошо. Стереги её, чтобы не ушла, – приказал Готфрид хозяину постоялого двора.
– Куда же ей идти, сеньор? – Удивился хозяин. – Не беспокойтесь, постерегу!

* *
Переодевшись и надев парадные доспехи, в которых следовало предстать перед Папой, барон фон Готфрид, его оруженосцы, безучастно наблюдавшие за торгом, и генуэзец отправились в Ватикан, где их ожидала встреча с Папой.
Кони у Ганса и Конрада были такими же рослыми и красивыми, как у их господина, но вороными, подчёркивая тем самым, что рядом с господином его слуги. Естественно, что павлиньих перьев на шлемах оруженосцев не было.
На облачённых в рыцарские доспехи конных немцев, продвигавшихся то заросшими кустарником, пустырями и распаханными огородами, то тесными улочками средневекового «вечного города», множество раз разрушенного и лишь частично восстановленного,  обращали внимание любопытные горожане.
Потомки гордых римлян и их рабов, ставшие после гибели Великой империи итальянцами, послушно расступались, пропуская конных рыцарей, один из которых, сеньор Алонсо, был свой, итальянец, а другие – рослые и могучие не в пример худосочным южанам, не иначе как немцы и крестоносцы, поскольку их белые плащи были украшены огромными чёрными крестами.
Великая «Священная Римская империя германской нации», откуда прибыли рыцари. Занимала почти всю Северную Италию и её богатейшую область Ломбардию, нависая над узким Апеннинским полуостровом, граничащая с Генуей и Венецией. Зато Рим – священный город всех католиков и центр хоть и пребывавшей в разрухе Папской области  принадлежал Италии!
– Я представлял себе Рим совсем не таким, – признался Готфрид, обращаясь к Алонсо. – Бедный город, повсюду разруха и запустение. Ни с Миланом, ни с Турином, ни с Генуей не сравнить. А наши, немецкие города – просто загляденье!
– Да, это так, – вздохнув, подтвердил генуэзец. – С тех пор, как началась чехарда с Папами, как французские кардиналы избрали в Авиньоне своего Папу и теперь у католиков два Папы, разрухи, пожалуй, прибавилось и это несмотря на то, что Рим со врёмён императоров так и не восстановлен до своего былого величия. Примером тому Колизей, который некому разобрать хотя бы на камни для строительства новых домов. Вот как всё запущено!
Там, где некогда находились дворцы, устроены огороды или пасутся коровы, – указал Алонсо на вскопанные грядки, на которых кое-где торчали вилки неубранной капусты, и на мелких по немецким меркам коровёнок, забредавших внутрь Колизея и щипавших травку на бывшей арене, где бились и проливали кровь многие поколения гладиаторов.
– Земля в Риме плодородная, унавоженная кровью и телами убитых римлян, их рабов, число которых превосходило количество свободных граждан, и тех, кто многократно завоёвывал этот город, сложив здесь свои головы. Здесь где ни копни – повсюду заброшенные кладбища полные человеческих костей. Взгляните, сеньор Готфрид, на эту горку из человеческих черепов, сложенную огородником. Вон сколько их накопал!
Фон Готфрид взглянул на несколько десятков черепов, выложенных в виде пирамидки не краю убранного огорода его хозяином, выращивавшим овощи на месте бывших захоронений, и по спине барона пробежал холодок.
Он вспомнил поход на жмудь пятилетней давности и своё пленение вместе с отрядом воинов-крестоносцев, заблудившихся в лесу и отчаянно сражавшихся в окружении. Ожесточённые большими потерями, свирепые язычники рубили ужасными топорами прямо на его глазах головы пленным немцам, укладывая их в такую же пирамидку. От страшной смерти барона спас неожиданно появившийся молодой литвин, которого язычники уважались и подчинялись его слову.
Литвин оказался княжеского рода. В его жилах текла кровь Рюрика и Гедимина, а звали молодого странствующего рыцаря Монтвидом – это по отцу, и Александром по христианке-матери. Хоть и крещён был Монтвид по православному обряду и не придерживался христианских традиций, однако носил на груди серебряный крестик и не был закоренелым, как жмудь, язычником.
Уговорил Монтвид жмудского князя не казнить барона, взять за него богатый выкуп. Князь согласился, пожелав взять выкуп серебром и железом, и потянулось время заточения в глубокой «волчьей яме», поскольку тюрем жмудь не строила.
За время заключения, пока родичи собирали выкуп, Готфрид общался лишь с Монтвидом, немного говорившим по-немецки, рассказывал ему о себе, благодарил за милость, клялся детьми, что больше не поднимет меч ни на жмудь, ни на литвинов, ни на Русь…
«Не сдержал таки клятвы…» – Очнулся барон от воспоминаний и ещё раз взглянул на сложенные горкой черепа. – «Воевал все эти годы с поляками, а теперь собрался в поход на Русь вместе с сарацинами…»
По телу барона вновь пробежала дрожь.
– Теперь Рим огромный и бестолковый город, превратившийся во множество деревень, в которых селятся все кому ни лень. Дай бог, когда-нибудь может быть всё и наладится, – не обратив внимания на перемены, случившиеся с немецким бароном, продолжал болтать словоохотливый генуэзец.
– А ведь были благословенные времена, когда Рим процветал, но тогда он был ещё не христианским. В те времена сюда съезжались люди со всех берегов Средиземного моря, которое тогда принадлежало нашей Италии! Говорят, что даже иудеев в те времена здесь было больше чем в нищей Палестине, а этот хитрый народ выбирает для жительства самые богатые страны.
Мне приходилось много странствовать, в основном на галерах. Неоднократно бывал в Константинополе. Богатейший город, равного которому пока нет во всём свете, однако сарацины окружили его едва ли не со всех сторон и долго Константинополь и Византия не протянут.
Сами виновны в том. Рассорились с Папой римским, не признают Вселенской католической церкви. Пошли было на попятную, да поздно. – Рассуждал вслух не в меру разговорчивый сеньор Алонсо, просвещая немецкого барона по дороге в резиденцию Папы римского.
– Так вот, в Константинополе помимо греков, армян и славян полно иудеев, которые, как всегда, первыми чуют беду и заблаговременно покидают город. Галеры, идущие из Константинополя в Италию, порою везут, хорошо на этом зарабатывая, по нескольку иудейских семей. Иудеи селятся у нас в Генуе, Риме, Венеции, Флоренции, Милане и других городах, где занимаются торговлей  и ростовщичеством. В таких делах они большие мастера!
«Да уж, большие мастера суживать деньги под проценты», – подумал барон, вспоминая немецких ростовщиков, большинство из которых были иудеями. Вот и ему, человеку небедному, собираясь в Рим и далее в Кафу, пришлось занять у знакомого ростовщика Захария из Данцига сто золотых немецких гульденов и триста серебряных, а также пятьсот шиллингов , отчеканенных в Любеке. Деньги пришлось занять под десять процентов годовых, рассчитывая расплатиться из военной добычи.
Немецкий барон и воин Адольф фон Готфрид не любил иудеев, прибравших к рукам самую выгодную торговлю, и особенно ростовщиков, однако частенько прибегал к их услугам, готовясь к очередному военному походу. Приходилось платить за вооружение – своё и своего отряда, выплачивать жалование оруженосцам и воинам, а в случае их гибели помогать семьям погибших. Таков удел благородного рыцаря, каким вне всяких сомнений был барон фон Готфрид.
Контора Захария из Данцига принадлежала к разветвлённой сети ростовщических контор, покрывших всю богатую «Священную римскую империю», ядром которой были немецкие земли, а их главным «денежным центром» был Гамбург. В этом богатом городе, входившем в Ганзейский торговый союз , сидел главный ростовщик по имени Иосиф – потомок ставшего легендой Исаака из Исбильи – основателя первого в Гамбурге торгового дома, который его энергичный потомок называл на итальянский манер банкерией .
Старинное предание, которому уже с полтысячи лет гласило, что Исаак давал деньг в долг датским конунгам и саксонским королям для борьбы со славянами, на землях которых между Старгардом  и Любечем  был основан Гамбург. Однако в Перунов день его покарал языческий бог-громовержец, сразив молнией, и в тот же день корабли конунга русов Рёрика вышли с Рюгена и отправились на Русь Словенскую.
Это предание перекликалось с другим преданием, касавшемся старинного рода баронов Готфридов, основателем которого был современник Исаака барон фон Готфрид, бравший у гамбургского ростовщика деньги в долг перед тем, как оправиться по Остзее на Восток, дабы помешать дружине Рёрика достигнуть Руси Словенской. Тогда это не удалось, и вот теперь, спустя пять веков Русь вновь заявила о себе, бросив вызов Орде и Риму…
Так, что Адольф фон Готфрид хоть и не любил иудеев-ростовщиков, однако был вхож в торговый дом богатого ростовщика Иосифа и все его филиалы, о чём говорилось в рекомендательном письме к ростовщику из Кафы по имени Аарон, которое хранилось в вещах барона.
Хоть и накладно брать деньги в долг под десять процентов, а другим клиентам ростовщики давали и под двенадцать, Готфрид был благодарен Иосифу из Гамбурга, поскольку с тех средств, что могли дать поместья  барона за время его отсутствия, которое может продлиться два года, кормилась его большая семья, и покрывались долги.
– Скажи-ка, Алонсо, а под сколько процентов дают в долг флорины здешние ростовщики? – Поинтересовался фон Готфрид.
– По-разному, сеньор. Если дело рискованное, то могут и отказать или потребовать двадцать и больше процентов годовых. Но меньше чем за десятину никто в долг не даст, ни итальянские, ни иудейские банкерии – так у нас теперь называют ростовщиков.
Их можно понять, поскольку на них нередки гонения со стороны церкви, когда на престоле сидит «строгий Папа». Теперь у нас такой Папа и не велит христианам ссужать деньги под проценты, так что итальянские банкерии перебрались из Рима и Папской области в Геную, Милан, Венецию, а то и дальше – в Кастилию, Каталонию, Францию и даже в Англию.
Иудеям с этим делом значительно проще – не христиане, а потому им это можно. Платят налог и их не преследуют, – разъяснял немецкому барону генуэзец Алонсо, который тоже имел должников, а, стало быть, не брезговал ростовщичеством и мог себя полагать «немножко банкерием». Впрочем, когда генуэзца не было дома, всеми делами заведовала его энергичная супруга – образцовая католичка, но не без иудейских корней, которая после рождения второй дочери никак не беременела, и Алонсо уже отчаялся иметь сына и своего наследника. А вот немцу с этим куда как везло.      
Детьми Адольфа, на котором, сложи он голову до женитьбы, мог и пресечься древний род баронов Готфридов, бог не обидел и род его теперь не угаснет. Пышная телом и плодовитая баронесса Гертруда фон Готфрид успела одарить супруга тремя дочерями и пятью сыновьями, старшему из которых – сыну Клаусу исполнилось четырнадцать лет, и снова была беременной.
Готфрид тешил себя надеждами, что в его отсутствие Гертруда родит двойню, как это было в прошлый раз. Очень уж располнела супруга. Родит, и будет нянчиться с малышами, пока не вернётся муж.
«Бог даст, не допустит баронесса до себя дворовых мужиков…» – Надеялся барон. Хотелось ему взять с собой Клауса – пусть привыкает к ратному делу, да мать отстояла, умоляя пожалеть сына. Война с Московией обещала быть жестокой и кровопролитной.
– Сам бы уцелел! – причитала Гертруда, крестя Адольфа на прощание и умоляя бога защитить супруга. Не забыла предупредить, чтобы был осторожней с «грязными девками», не подхватил от них заразу…
«Конечно, татары уже не те, что были при Бату-хане, когда их тумены жгли Русь и громили одно за другим европейские королевства и княжества, но силы Мамай соберёт не малые, угрожая московитам повторить батыев погром. В этом святом деле примерного наказания еретиков, не желавших подчиниться святой Римско-католической церкви, Мамаю помогут христианские королевства…» – так размышлял сидя в седле немецкий барон Адольф фон Готфрид, временами отвлекаясь от нескончаемой болтовни генуэзца. – «Впрочем, опять о чём-то интересном. Вдруг пригодиться при беседе с Папой?»      
– Я   человек образованный, – продолжал о своём сеньор Алонсо, отвлекая барона от  раздумий, – прочитал несколько книг, благо в Генуе есть библиотеки, а книги продаются в лавках. Дорого, однако, могу себе позволить раз в год купить новую книгу, – похвастался генуэзец. – Так вот, в одной книге об императоре Восточного Рима  Юстиниане I и великом полководце Велизарии, который успешно воевал с персами и освобождал римские провинции от варваров, было написано,  как он отвоевал Рим у короля остготов, а этот народ родственный вам, немцам. – Алонсо с почтением посмотрел на барона фон Готфрида, снизу вверх.
– Да, мне известно, кем были готы и их потомки остготы и вестготы, – буркнул барон, однако о том, что остготы владели городом, по которому он проезжал в настоящий момент, Готфрид не знал и потребовал от генуэзца.
– Рассказывай дальше.
– Было это в 534 году, – загибая зачем-то пальцы правой руки, припоминал Алонсо, почерпнув знания из одной книги. – Готы долго не сопротивлялись и покинули Рим, предав огню всё, что могло гореть, оставив войску Велизария руины и множество голодных горожан, разбредавшихся в поисках пропитания по окрестным деревням.
После владычества готов Рим обнищал настолько, что за три дня положенных победителям на сбор добычи, мало что удалось добыть, несмотря на жестокие пытки, которым воины подвергали горожан, требуя отдать припрятанное. Видя такое безобразие, Велизарий велел прекратить грабежи, пересчитать и переписать всех жителей города, которые его не покинули.
Слово полководца – закон! Грабежи прекратились, посыльные пересчитали и переписали вех горожан, попутно выясняя их происхождение. Так вот, сеньор Готфрид, в городе тогда проживали всего шесть потомственных римских семейств!  Представляете?
– С трудом, – вздохнув, ответил барон. Ему стало жаль истинных римлян, которые представлялись фон Готфриду, как и он сам, рослыми голубоглазыми блондинами. Не то, что встречавшиеся на пути мелкие, смуглые и черноглазые итальянцы.
– Теперь римлян нет. От них осталась лишь латынь и мы – их наследники! – С гордостью провозгласил генуэзец. – А вот и резиденция Папы римского! – Указал Алонсо на весьма скромные старинные строения, возведённые за мостом на правом берегу Тибра на месте бывшего древнего капища, где первые римские христиане захоронили святого Петра . – Эта базилика построена над его могилой, – пояснил генуэзец. –  Когда-нибудь здесь выстроят дворец достойный Папы , – уверенно пророчествовал сеньор Алонсо, гордившийся своей древней страной.

4.
До Калуги добрались в густых сумерках. Несмотря на уверения старосты и стражников, что лёд крепкий, в реку всё же провалились последние тяжело нагруженные оружием сани вместе с лошадьми и на то, чтобы их вытащить ушло немало времени в этот последний короткий и хмурый декабрьский день, встретивший напоследок растянувшийся  на полверсты обоз сильной метелью.
Дмитрия Ольгердовича встречал князь-воевода Дмитрий Михайлович Боброк, посланный в Калугу Великим московским князем Дмитрием Ивановичем, который находился во Владимире, разбираясь в тамошних делах.
В пути намучились, намерзлись и перво-наперво отправились помыться и попариться в приземистые, ладно срубленные баньки, каких было немало в пограничном русском городе-крепости на Оке-реке.
Женщины с малыми детишками мылись отдельно, обсыхали в хорошо протопленных предбанниках, надевали чистое сухое бельё, ужинали и укладывались спать, поскольку на Руси с глубокой старины ходит мудрая поговорка о том, что «утро вечера мудренее».

*
Дмитрий Ольгердович и Монтвид надолго задержались с Дмитрием Михайловичем в парилке, не раз поддавали пару, яростно хлестали друг друга берёзовыми и дубовыми вениками, не спеша прогревали кости после нескольких дней зимнего перехода из Стародуба до Калуги, а, по сути, в иное государство, величавшееся Великим княжеством Московским.
– Ну что, родичи, простились с Литвой? – Спросил Боброк Дмитрия Ольгердовича и Монтвида. – Что на это скажет Кейстут?
– Дядя благословит! – отхлебнув квасу из братины, – уверенно ответил Дмитрий Ольгердович – старший по возрасту и положению.
– А Ягайло?
– Этот проклянёт после того, что было!
– Да, одолел он нас, –  почесав бороду, посетовал Боброк и заключил, – Ну да ладно! Как говорят у нас – «Бог не выдаст – свинья не съест!» Придёт время, доберёмся и до Ягайло, не дадим Руси Литовской перейти к латинянам ! Кстати, у латинян этим днём год заканчивается, стало быть 1379-й от Рождества Христова, – неожиданно припомнил он, – а нам ещё до березня ждать .
– Когда Орда пойдёт на Русь? – Спросил Монтвид.
– С лета следует ждать, а потому быть готовыми! Князь Дмитрий Иванович ныне объезжает уделы, собирает на войну с бояр серебро и золото, устраивает смотр княжьим дружинам. Да только мало у нас хорошо обученных воинов, и без большого ополчения не обойтись. А чтобы вооружить мужиков хотя бы копьями и боевыми топорами нужно много железа и много хороших кузнецов.
У татар ведь как, каждый пастух – он же воин со своим конём, мечом и луком со стрелами. У нас не так. Трудно оторвать пахаря от сохи и лошадёнка у него для битвы не годится. Да и бояре прячут мужиков, плачутся, что нет у них стольких, да и больных и малосильных много. Дескать, куда им воевать…
Вот и воюет князь пока с боярами, да удельными князьями. Те ропщут, что дешевле откупиться от ордынцев, чем с ними воевать. Хорошо, что хоть вы прибыли нам на подмогу. Дел будет много. Не только собрать войско, но и обучить, хоть чуток воинскому мастерству мужиков из ополчения. Многие и меча-то не держали никогда, так будут биться топорами.
С митрополитами у нас неладно. Жаль, что нет Алексия  митрополита нашего, наставника Дмитрия Ивановича. Не ко времени почил. Вместо него быть бы митрополитом Киприану , да с князем он не в ладах. В Литву подался, люб Ольгерду.
Был бы митрополитом нашим Митяй , поскольку князю люб, в дела его не вмешивался, но духом был слаб, а теперь и нет его, говорят, помер в Константинополе, не будучи признан и утверждён Вселенским патриархом .
Хотел Дмитрий Иванович в патриархи игумена Сергия  – настоятеля Троицкого монастыря, да тот не дал своего согласия. Вот и пришлось князю призвать в митрополиты покорного ему Митяя. А поскольку назначение это незаконное и требуется одобрение Вселенского патриарха, оправил князь Митяя этим летом с большим посольством в Константинополь.
Путь туда лежит через Орду, Крым, Кафу и через море. Мамай посольство пропустил, хоть мы с Ордой готовимся к большой войне.  Фрязи в Кафе посадили Митяя на галеру, а дальше толком ничего нам не известно. Пять уже месяцев прошло, слухи до нас дошли, что помер наш Митяй. То ли от сердечного удара, то ли удавили его злые люди, то ли утопили. Словом, нет Митяя, там, у греков, его и схоронили…
В Константинополе решили, что нельзя Руси без митрополита, и патриарха Константинопольского  уломали утвердить нам в митрополиты архимандрита Пимена , сопровождавшего с посольством покойного Митяя. Говорят, что поначалу Вселенский патриарх и император  были против того. Дескать, уже есть митрополит всей Руси Киприан. Но как-то их уговорили, сделав Киприана митрополитом Литвы, а Пимена митрополитом Киевским и всей Руси.
Вот как напутали! Пимен – грек, а Дмитрий Иванович хотел своего, русского митрополита. Вот и сидит пока новый митрополит в Константинополе, а Киприан, которому я верю, – перешёл Боброк на шёпот, – сидит в Литве и по-прежнему полагает себя митрополитом Киевским и всей Руси.
И вправду, быть бы ему митрополитом всей Руси, и бог даст – будет, да только пока в ссоре он с нашим князем. Опасается Дмитрий Иванович Киприана. Слишком уж независимый митрополит. Зато не грек, хоть и не русский, но славянин! Бог даст – помирятся! – Перекрестился воевода.
– Довольно, Дмитрий Михайлович! Ты уж совсем запутался в делах церковных и нас, грешных, запутал! – Остановил Боброка Дмитрий Ольгердович. – Бог даст, разберутся и с митрополитами. Поддай-ка лучше пару!
– У латинян то же самое, – неожиданно посочувствовал Боброку, а вместе с ним и всей Руси, дотоле молчавший Монтвид. – Побывал я в Кракове. Там тоже опечалены тем, что у них сейчас два Папы.
– Как же так? – Удивился Боброк, ничего о том не знавший. – Неужели два?
– Два, – подтвердил Монтвид.
– И я об этом слышал, – подтвердил Дмитрий Ольгердович, – но Монтвид знает лучше. Он в Кракове бывал.
– Один Папа, как ему и положено, сидит в Риме, а другой Папа, которого в Польше называют «ложным папой» или «антипапой», сидит в Авиньоне. Его поставил король Франции. Попробуй с ним поспорь?
– Надо же, везде творится чёрти что, да и в Орде замятина. Нам-то это на руку, Орда хиреет, да только Крым – улус Мамая крепнет. Однако ничего! Всей Русью поднапрём – так одолеем и Орду и Крым! Нельзя нам их не одолеть! Мамай страшнее иного хана. Намерен привести на Русь не только басурман, но и католиков.
Княжий посланец сообщает из Угорщины, что Папа римский готовит для Руси инквизицию. Это значит, что тот, кто не примет латинской веры, будет убит или отправлен в рабство на галеры.
Потерпим поражение – запылают наши города, а враги, вкусившие крови повернут на Брянск, Чернигов, Смоленск и Киев против русских, против православных! Вот какие ныне дела, родичи! – Закончил свой рассказ Боброк, зачерпнул братиной в бочонке квасу и пустил по кругу.
– Кейстут сдерживает тевтонов и ливонцев, прикрывая тем самым Новгород, а вот Ягайле бы нам помочь, а он, мерзавец, готов вместе с рязанским князем с Мамаем сговориться против Руси!
– Да и батюшка твой, Дмитрий Ольгердович, большой урон нам учинял. Сколько разорил городов и деревень, да под самой Москвой! Кремль осаждал, когда Дмитрию Ивановичу не было и семнадцати лет. Слава богу, не взял! А сколько мужиков угнал в Литву! Алексия, московского митрополита,  удерживал в плену! Ты уж извини, Дмитрий Ольгердович, но нет твоему отцу за то прощения! – Распылялся Боброк. – Ведь и ты с ним под Москву ходил! Бабы и сейчас детей пугают той «литовщиной» !
– Против воли,  – тяжко вздохнул Дмитрий Ольгердович. – Один только раз и ходил. До сих пор не отмолил того греха…
– Довольно, Дмитрий Михайлович! – Пожалев брата, остановил Боброка Монтвид. – Ведь и у нас и у вас говорят – «кто старое помянет, тому глаз вон!» – А сам подумал: «не будь тогда я у Кейстута, вместе со всеми мог бы оказаться под стенами Москвы…»
– Вот и мы теперь здесь, и в Литву уж не вернёмся, – очнувшись от неприятной мысли, продолжил Монтвид. – Как снег сойдёт и чуть подсохнет, так ещё многие брянцы, карачёвцы, трубчевцы и стародубцы подойдут к нам в помощь, и брат Дмитрия Ольгердовича Андрей  выйдет из Пскова вместе с дружиной на помощь Дмитрию Ивановичу. Жаль, что новгородцы остаются в стороне. Вот бы когда понадобились их ушкуйники! А то, подлецы, мастера грабить русские города на Волге!
– Да ведь и татарам от них досталось, – припомнил Монтвид пятилетней давности лихой поход новгородцев на семидесяти ушкуях через Сарай-Берке  до самой Хазтаракани .
– Верно! – Откликнулся Боброк. – Сейчас к нам подойдёт мужичок один из тех самых новгородских ушкуйников, – прищурил воевода хитрый глаз. – Кваску холодного принесёт, расскажет, как там было дело.
Эй, Ерёма! Где ты там? Давай-ка, сукин сын, сюда! Квас неси холодный, и веники не забудь! – Гаркнул Боброк, и скоро дверь в парилку отворилась. Вошёл некрупный, поджарый мужичок с бочонком охлаждённого в снегу кваса в левой руке, прижатой к животу, подмышками со свежими, распаренными в кипятке вениками. Голова его была выбрита, и лишь на макушке оставался светлый чуб-оседелец, какие носили в старину знатные воины-язычники, а ныне кое-кто из казаков, какие стали появляться в Диком поле. Не хватало у Урёмы правой руки, отхваченной едва ли не по локоть, однако он привычно управлялся здоровой левой, энергично помогая ей культей. 
– Здесь, я воевода!
– Вижу, что здесь! Налей-ка холодного кваску и отстегай меня свежим веником! Можжевеловую веточку вложил?
– Две ветки вложил! Колючие, ядрёные! Уж, отхлещу тебя, воевода, на славу! Старую шкуру спущу на смену новой! И на дружков твоих веники заготовлены! – Весело, с озорством, ответил мужичок, налив в братину свежего холодного кваса и замахнувшись веником над распластанным телом Боброка..
– Вот, полюбуйтесь, родичи, на героя того похода! – Ахнув от первого шлепка по распаренным ягодицам, указал Боброк глазами на Ерёму.
– А ну, бесов сын, рассказывай, как было дело!
– Каюсь, ушкуйник я, – начал Ерёма. – Ходил с ватагой по Варяжскому морю, немца и шведа грабил. Бывали на Белом море и на Ледовом океане, на большой реке Обь. Своих, из поморов, не трогали, брали ясак  с остяков, югры, самоедов и лопарей .
Ходили на Каму, Тобол и Иртыш за Уральский камень . Там другая орда, Кок-Орда  называется. Синяя, если по-русски. У тех ордынцев лица совсем плоские, а глаза – узкие щелочки. Остяков и югру притесняют. И тех ордынцев мы бивали, выкуп с них брали!
– Довольно про Иртыш и про Тобол, рассказывай о походах по Волге, – потребовал от Ерёмы Боброк.
 – Про Кострому и Нижний Новгород говорить не стану, сподличали мы тогда. Своих же, русских, грабили… – Тяжко вздохнул Ерёма.
– С Булгара  выкуп взяли, другие города и сёла басурманские чуток пожгли-пограбили, добычу взяли, однако мало нам, дальше пошли. Сарай пожгли, и этого нам было мало. Дошли до Хазтаракани. Дальше море Хвалынское , Дербент, Ширван  и Персия. Может и туда дошли бы, не приключись беда…
Хитрые хазтараканцы встретили нас большой лестью и богатыми дарами. Пир устроили, девок дали в наложницы. А когда все были пьяны и уснули, устроили резню. Вот и меня чуток обкорнали, – повертел культей Ерёма. – Как удалось убежать и добраться до Оки, рассказывать не стану. Спасибо князю-воеводе, дал кров и пищу. Каюсь, грешен я без меры. Не отмолить всех грехов и до доски гробовой, – сник бывший ушкуйник.
– Грешен ты, Ерёма. Русские города грабил, а в Булгаре девками и бабами, пленёнными в Костроме и Нижнем, торговал! – Покряхтев от удовольствия, Боброк строго посмотрел на Ерёму, отстёгавшего его на славу веником с колючими можжевеловыми ветками.
– Каюсь, брали там девок и баб молодых, торговали ими. Такое дело не по мне, да меня не и слушали, – сознался Ерёма, перекрестился и поцеловал свой маленький серебряный крестик на ниточке из воловьей жилки. – Только девкам и бабам нашим у басурман хуже не будет. Любят татары наших баб, в жёны берут, их у каждого по две и больше, работой не мучают. Да и детишки от наших баб на нас похожие. Есть светлые, голубоглазые, – как мог, оправдывался Ерёма за грехи свои и своих подельников.
– Ладно, давай дальше! – Потребовал Боброк.
– Сарай пожгли-пограбили на славу! Ордынцев побили – не перечесть! – Заулыбался Ерёма. Ордынец силён, когда он в поле и на коне, а на реке ордынец слабак! Ну а после Сарая была Хазтаракань, и о том я уже рассказал…  –  Закончил свою повесть Ерёма.
– Жаловался на вас Дмитрию Ивановичу хан ордынский. Какой уж и не припомню, часто меняются, – заметил Боброк. – Только Дмитрий Иванович отвечал хану, что Новгородом он не правит и помочь Орде не в его силах.
– Нынче в Орде большая замятина . Все между собой перегрызлись, ханы меняются один за другим. Сарай слабеет, а Крым богатеет. Мамай хоть и не хан, поскольку не Чингизид , а с каждым днём становится всё сильнее, – подтвердил Ерёма, кое-что понимавший в и таких делах.
– Верно, Ерёма, у нас Рюриковичи и Гедиминовичи, у них – Чингизиды, да только дело нынче иное. Вот бы следующим летом отправить ваши ушкуи да не в Сарай, а в Крым, где полно фрязей, кунов  и прочих латинян, а богатства у них немереные! Вам добыча, а нам помощь в войне с Мамаем.
Что если отпущу тебя Ерёма. Ступай себе в Новгород, соблазняй дружков своих Крымом и богатой добычей. С Волги в Крым пути нет, так вы пойдёте по Ловати и Днепру, как в старину ходили «в греки» новгородские ладьи. Литва не станет вам помехой, да и мы поможем.
– Эх, князь-воевода! – Тяжко вздохнул Ерёма. – Дружков моих после того побоища, почитай, не осталось, а те, что есть и десяти ушкуев не соберут. Да и Крым не Сарай и галеры у фрязей лучше, чем наши ушкуи. Не справиться нам с ними…
– Ну, если не справиться, то ступай, пока не прогнал! – Грозно посмотрел Боброк на безрукого калеку-ушкуйника.
Ерёма низко поклонился князьям и исчез, прихватив с собой истрёпанные веники.   

*
– Довольно, родичи, о делах! – Остывая, улыбнулся князь-воевода Боброк, приходившийся дальним родичем Монтвиду и Дмитрию Ольгердовичу, и, прищурил хитрый глаз. – Гляжу я на тебя, Монтвид, и жалею. Такой видный мужчина, а без семьи. Тридцать лет тебе уже, а всё не женат? Куда ж это годится!
– Тридцать два, – вздохнув, поправил Боброка Монтвид.
– Матушка, Елена Васильевна, дай ей бог здоровья, и Дмитрий Ольгердович тебя окрестили в православную веру, а ты всё Монтвид, а не Александр! Почто скрываешь своё православное имя? Так, братец, не гоже. – Покачал головой Боброк. – Первым, хоть и не просто выговорить отчество твоё,  стану звать тебя Александром Монтвидовичем, а если проще, чтоб не ломать язык, то будешь ты у нас, князь, Александр Мотовило! Идёт?
– Идёт, Дмитрий Михайлович! – Одобрил воеводу Дмитрий Ольгердович. – Вот одолеем Мамаеву Орду вместе с погаными католиками, так женим тебя на русской боярышне. Верно, Дмитрий Михайлович? Посватаешь?
– Посватаю! – Заулыбался Боброк. – Такую девицу посватаю, что не наглядишься на неё и не налюбишься! Есть у меня на примете такая девица из-под Ростова! Не княжна, боярина местного дочка, зато приданое за ней будет не малое. Шутка ли, породниться с князем, потомком Рюрика и Гедимина! Вот побьём Мамая – свидитесь! Хорошая девушка, тебе понравится! Лицом и статью вышла. Зовут Анастасией. Созрела девушка, девятнадцать лет ей уже.
– Что ж не замужем та девица? Пора ведь! – Удивился Дмитрий Ольгердович.
– Была обручена с сыном боярским, да беда случилась. Убили юношу в схватке с разбойниками. Немало лихих людей по Руси бродит, в лесах прячется. Такие людишки из беглых холопов – хуже ордынцев. Ловят их, вешают, головы рубят, а меньше их не становится.
Пережила Анастасия Андреевна утрату. В монастырь просилась, родители удержали. Тебя, Александр Монтвидович, посватаю к ней. Век благодарен будешь!   
Что же ты так покраснел? – Выпив квасу и отдышавшись, заметил воевода. – Чай уже не юноша…
– С жару, да с пару, – ответил Монтвид, в уме примеряя для себя Александра по прозвищу Мотовило. «Ну что ж, звучит неплохо! Пусть так зовут…»
– Вот что, родичи, – Боброк наклонился к Дмитрию Ольгердовичу и «новоиспечённому» Александру Мотовило.
– Тут у меня припасены две девки – бедовые, распаренные, белотелые, ох и умелые!..
Не пожелаете ли с после баньки?
– Нет уж, Дмитрий Михайлович, уволь, – отказался Дмитрий Ольгердович. – Ещё чуток попарюсь и к княгине под бочок. Не молод я для таких утех, да и грешно и совестно перед супругой. Вот братец мой – неженатый, ему такое можно, да и полезно…
– Не откажусь! – Не раздумывая, согласился сходить к «девкам бедовым, умелым» князь Монтвид, приходившийся Дмитрию Ольгердовичу двоюродным братом, однако же, по возрасту годившийся ему в племянники.
– Тогда ступай, брат Мотовило! Ждут – не дождутся девки белотелые такого молодца! Совладаешь?
– Не беспокойся, совладаю! – Пробасил Монтвид, вылил на себя ушат холодной воды и, распрямившись во весь свой немалый рост, уверенно вышел в предбанник.



Глава 2. Поручение Великого князя


В этой главе рассказывается о том, как в конце апреля 1380 года князь Монтвид вместе воеводой Боброком едут в Ростов, где накануне праздника Воскресения Христова воевода посватал за князя  дочь боярина Андрея Ивановича девицу Анастасию. В тот же день за Монтвидом и Боброком прибыли посыльные от Великого князя Московского Дмитрия Ивановича с требованием немедля возвращаться  в Москву, а по пути заехать в Троицкий монастырь игумена Сергия Радонежского, где мог находиться Великий князь Московский. В монастыре Дмитрий Иванович дал Монтвиду важное поручение.
В это же время на генуэзской галере прибывает в Константинополь барон фон Готфрид со своими рыцарями, где готовятся отряды наёмников из арбалетчиков и тяжёловооружённой пехоты. Спустя несколько дней флотилия генуэзских галер с наёмниками отплывает в Кафу – генуэзскую колонию в Крыму, где назначен сбор наёмников из католических стран, пожелавших принять участие в походе на Русь.


1.
– Ну что, брат Мотовило, всё обдумал? Готов ли породниться с боярином Кокориной? – хитро прищурив глаз, спросил Боброк Монтвида, который начинал привыкать к своему новому имени, появившемуся с лёгкой руки Дмитрия Михайловича ещё в Калуге.
– Зачем спрашиваешь? Едем же к боярину. Ты же с ним говорил об этом, пока мы с Дмитрием Ольгердовичем гостили в Москве, меня при этом поминал, а теперь у нас смотрины. Даром ли волосы подстригал, бороду подрезал и подбривал, морщины разглаживал, а то глянет девица на старика, да напугается…
– Какой же ты старик! – Возмутился Боброк. – Божий сын Христос – и тот ровесник твой. Только Христос воскрес, а тебе осенью или зимой – это уж как выйдет, под венец!
К тому времени и девушка будет готова и нашьёт всего такого, что пригодится ей и деткам. Как пойдут один за другим Мотовиловы – не нарадуешься! Худо ли? – Пошутил воевода.
– Если ещё жив останусь, – вздохнув, добавил Монтвид.
Видел Дмитрий Иванович, что переживает князь, волнуется, и понимал его. Летом неминуема война с Ордой. Вместо Арапши  – вполне покладистого хана, сел теперь в Сарае ханом Тохтамыш . Тот ещё волк! Да и Тимур  его поддерживает. Если бы не долгая замятня в Орде, несдобровать Руси и не только Московской, но и Литовской…
– Не горюй заранее, брат Мотовило! Жив останешься, чует моё сердце! А как побьём поганого Мамайку, то на славу погуляем на твоей, брат, свадьбе!
– Будем живы, погуляем, – согласился Монтвид, пытаясь представить себе, как выглядит девица, которую Боброк обещал за него посватать. Имя у девушки славное – Анастасия, по батюшке Андреевна. Девятнадцать ей уже исполнилось. Была посватана Настасья  Андреевна за боярского сына, да был убит и ограблен молодец прошлой осенью лихими людьми. Вот и другое ей теперь предстоит сватовство. Полюбит ли?..
– А не выкручивал ли ты руки боярину Кокорине? Не навязывал ли ты ему меня? Захочет ли породниться со мной, безудельным князем, боярин, у которого полтораста холопов и плодородные земли? – Спросил Монтвид у такого же, как и он сам безудельного князя-воеводы, жившего великокняжеской службой.
– Захочет! Ничуть в том не сомневайся! В тебе, брат Мотовило, как и во мне, течёт кровь Гедиминовичей и Рюриковичей, а земли и холопов имею многие бояре. Князь дал – князь взял, а родство, брат ты мой, не заберёшь! К тому же Кокорина не из местных, и получил боярство от Великого князя Ивана Ивановича  за доблестную службу.
Сыновьями боярина бог обделил. Есть у него три дочки. Ты мог бы выбрать любую. Только средней дочке нет ещё и семнадцати, а младшей нет и пятнадцать годков. Настасья – старшая дочь боярина и, поверь мне, самая у него красивая. Однако настрадалась. Сам знаешь, какая у неё приключилась беда…
– Знаю, – вздохнул Монтвид, подумав: «Такая девица могла и не замужней остаться. Ладно, посмотрим – увидим», – успокоил себя князь Монтвид по отцу литвин из Гедиминовичей, по матери русский из Рюриковичей, наречённый именем Александр – это от священника, и прозвищем Мотовило – это от Боброка, в жилах которого тоже текла кровь Гедиминовичей. Оттого и воевода славный, поскольку с глубокой старины известно, что лучшие воины от вильцев-лютичей  –  предков литвинов.
«И чудно! И грустно…»   
– Хорошо ли ты знаешь её батюшку? – Спросил Монтвид Дмитрия Михайловича, вспоминая отца, который взял в жёны юную Одоевскую княжну, хоть и из Рюриковичей, но без приданого. Посадил на коня и увёз с собой девицу, не сообщив о ней батюшке, посватавшему красавицу-дочь за сопливого недоросля, отец которого согласен был взять девицу без приданого.
Впрочем, князь-батюшка Монтвид Гедиминович имел свой удел, да только не сидел на месте и не присматривал за холопами и землями. За Карачёвым присматривал племянник Дмитрий Ольгердович, а Слоним прибрал к рукам кто-то из окружения Ягайло, который теперь изгонял из Литвы и Руси Литовской всех, кто не желал сближения с ляхами и, прежде всего, своих сводных братьев, принявших православие.
О недавней ожесточённой братоубийственной войне за великокняжеский престол вспоминать не хотелось. Монтвиду повезло. Оказался он тогда во владениях своего дяди Кейстута и в междоусобице той не участвовал.
Монтвид вспомнил мать, с которой попрощался ещё до снега. Хворала матушка, похудела, сильно кашляла, только лицом посветлела.
«Хоть и бледная, а дивно как хороша. Хоть иконы с неё пиши! Сколько ей ещё осталось? Успеет ли увидеть матушку? Уцелеет ли сам в неминуемой войне с Ордой?» – Задумался Монтвид.
«Вот и зима прошла. В Брянске и Карачёве снег верно уже сошёл, земля просыхает, скоро пахать, а возле Ростова и озера с дивным именем – Неро белым-бело хоть и конец апреля. Одно слово – север. На днях выпал снег, говорят, что последний и к маю растает…»
– Я ему об Андрее Ивановиче, о тесте будущем рассказываю, а он не слушает! Зачем тогда спрашивал? – Осерчал Боброк.
– Прости, брат, задумался.
– Хорошо знаю Андрея Ивановича. Хороший у тебя будет тесть, ни в чём упрекать не станет! – Уверенно заявил Боброк. – Во многих сражениях участвовал боярин, раны принял, сильно на ногу хромает и лицо рассечено. Для битвы он не годится, но хозяин справный, справедливый.
Холопов Андрей Иванович держит в кулаке, однако даром никого не обижает и голодом не морит. – А родит тебе Анастасия сына – наследником станет, поскольку боярыня не молода, и ей уж больше не рожать. Обживёшься, пустишь корни в этих медвежьих краях. Станешь настоящим русаком! Так что, брат Мотовило, женись!
– Женюсь, коли понравлюсь я девушке.
– Не сомневайся, и боярину и девушке ты понравишься!
– Далеко ли ещё? – Спросил Монтвид, замечая, что лес по обе стороны дороги, по которой катились сани, запряжённые парой смирных лошадок, стал редеть.
– Да нет, лес кончается. Гляди, вон и озеро! – указал рукой Дмитрий Михайлович.
– Какое же это озеро? – Глянув на белую равнину, удивился Монтвид. – Ровная степь.
– Не степь, подо льдом озеро. Растает лёд недели через две, если придёт тепло. А пока мужички рыбу ловят прямо со льда. Вон они – копошатся тёмные точки. Проделают прорубь и берут сетью и на крючок просыпающуюся рыбу. Надышится рыба от проруби и хватает приманку. Рыбой озеро богато, так что отведаем сегодня ухи из щуки и отварного судака, поскольку великий пост пока, да к тому же страстная неделя, а сегодня ещё и страстная суббота, так что многие православные и вовсе голодают. Да и у нас с тобой животы подвело. Верно?
– Верно, подвело, – согласился Монтвид, впервые соблюдавший пост.
– Зато завтра Пасха! Так что медовухи вволю попьём – она в этих местах знатная, не хуже греческого вина, и поросёнка с хреном отведаем и многое другое! – Размечтался Дмитрий Михайлович, оставивший перед великим праздником семью, чтобы, как и обещал Монтвиду в Калуге, посватать девицу знакомого боярина за родича, а затем назад, в Москву, где после Пасхи станет собираться русское воинство в поход навстречу войску Мамая. Другого времени просто не нашлось, вот как много было у воеводы дел.
Когда же и где доведётся встретиться и сразиться с ордынцами, никто точно не знал. Не знали, сколько будет войска у Мамая, сколько будет в нём татар и сколько наёмников: алан, авар, армян, черкесов, генуэзцев и прочих фрязей, греков и воинов других племён, а то и рыцарей-тевтонов. Не знали, как поведёт себя Ягайло и князь Олег рязанский. Останутся в стороне или пойдут на Русь вместе с Мамаем?..
– Деревень возле озера много, – пояснял Монтвиду Боброк, неоднократно бывавший в этих местах. – Прежде здесь жила меря – добрый, кроткий народ. Вот там, видишь речка – взбухла, сбросила лёд. Сарой зовётся. Стояло тут когда-то Сарское городище, а Ростов – он на том берегу. Приглядись – видны уже церквей главы, кресты блестят на солнце! Нам до Ростова с версту не доехать. Так что скоро прибудем в усадьбу Андрея Ивановича.
– А это что там такое? – указал рукой Монтвид. – Камни какие-то и люди возле них копошатся? – Спросил Монтвид.
– Священные это камни. Их тут немало. Твой будущий тесть, Андрей Иванович, рассказывал, что прежде меряне им поклонялись от самых древнейших времён. Вот и сейчас пришли поклониться в канун Воскресения Христова. Только теперь мерян уже нет и живут тут русские люди, – поведал Монтвиду князь-воевода.
– Откуда же здесь взялись здесь русские люди, если раньше здесь жили люди из племени меря? – Спросил Монтвид Боброка.
– С Рюрикова пришествия, – ничуть в том не сомневаясь, ответил Боброк. – Говорят, что малый отряд пробился из Ладоги  в эти места через леса непроходимые и болота бездонные. Основали здесь рюриковы воины город Ростов в память о граде, захваченном немцами , а следом к Неро-озеру стали переселяться люди из Киева и Новгорода, брали в жёны мерянок, от них и возрос здесь русский народ.
Вот и Переславль-Залесский на Плещеевом озере, переданный в удел Дмитрию Ольгердовичу, от Переславля  пошёл. Ушли люди на север, спасаясь от печенежских набегов, сроднились с мерянами, так и живут там с тех пор. Собирают озёрный ил, удобряя землю-кормилицу, растят хлеб, репу и прочие земные плоды.
Это ляхи с литвинами хлебом сыты, а в этих местах хлеба мало, люди едят мясо с репой, а если пост, то та же репа с капустой и рыбой, – пояснял Монтвиду князь-воевода Боброк, совсем уже обрусевший, поскольку переселился с Руси Литовской в Московию лет двадцать назад.
– Тпру! – Натянув вожжи, остановил лошадей на развилке дорог, дотоле молчавший возница и обернулся, спросив, – барин, куда дальше?
– Вправо бери! – Приказал Боброк, разглядывая воз с выловленной рыбой, который тащила от озера понурая сивая лошадка.
– Кто таков? – Спросил он возницу, поравнявшегося с ним обоза.
– Михайло. Василия Тетёрки сын! – Ответил рослый, крепкий мужик.
– Чей холоп?
– Боярина Кокорины!
– Поезжай-ка Михайло Тетёркин вперёд. Передай боярину Андрею Ивановичу, что гости едут к нему – князь Боброк Дмитрий Михайлович и князь Александр Мотовило. Да поспешай, предупреди, а мы следом поедем, чуток потише.
– Поспешаю, князь! – Сняв шапку, поклонился в пояс холоп, перекрестился на Ростовские церкви и стегнул кнутом лошадку. –  Но, милая! Пошла!
   
* *
Знакомство с дочерью боярина Кокорины Анастасией состоялось за постной трапезой. Андрей Иванович посетовал на страстную постную неделю и великую субботу, а приятная лицом, моложавая и улыбчивая боярыня Прасковья Тимофеевна пообещала назавтра в святое пасхальное воскресение угощение на славу. А пока стряпуха подала к столу жидкую уху, капусту квашенную, пареную репу, ржаной хлеб и отварного судака – словом то, что обещал Боброк.
Боярин обедал вместе с гостями и семьёй. Дочери – Анастасия, Антонина и Надежда гостей стеснялись и почти не отрывали глаз от своих глиняных мисок с отварной репой, отказавшись от рыбы, поскольку матушка соблюдала сегодня строгий пост и пила лишь воду, а батюшка лишь похлебал ухи с хлебом и немного отведал репы.
С Боброком, неоднократно заезжавшим в имение боярина, девушки были знакомы и больше стеснялись Монтвида, которого Дмитрий Михайлович представил семье боярина как жениха для старшей дочери Анастасии, заговорив при этом об обручении.
Боброк и Монтвид сильно проголодались с дороги, а потому похлебав ухи, с аппетитом ели куски отварного судака. Монтвид посматривал на девиц, давившихся пустой репой с ржаным хлебом, перехватывал их осторожные голодные взгляды и жалел дочерей боярина. Однако пост следовало соблюдать и от этого никуда не деться.
– Кабы вы, гости дорогие, приехали завтра, угощение было бы совсем другим. Извиняйте, пост! – Развёл руками боярин.
– С трудом вырвались, Андрей Иванович, – вздохнул Боброк. – Столько дел навалилось! Скоро май, дороги подсохнут, и двинет Мамай на Русь. А нам упредить их надо, стало быть, собираться в большой поход.
– Где биться будете? – Спросил боярин.
– Подальше от Москвы. Думаю, что за Окой, а там, как придётся, – ответил Боброк.
Разговор о войне был не к месту и, незаметно толкнув мужа ногой, дескать, довольно о войне, боярыня дождалась, когда Монтвид прожуёт очередной кусок судака, и спросила, проявив женское любопытство. 
– Сказывают, что вы литвин?
– По батюшке – литвин, а по матушке русский, – ответил ей Монтвид.
– С каким же именем вы крестились?
– Александр.
– Стало быть, Александр Монтвидович, – помог жене боярин. – А дочку нашу, старшую зовут Анастасией Андреевной. Роду мы не княжеского, бояре служивые, да вот Господь не дал нам сына, – Вздохнул Андрей Иванович и виновато посмотрел на супругу. – Эдак боярский род Кокориных может пресечься. Мною начался, мною закончится…
– Да возродится родом Мотовиловых! – Взбодрил Боброк боярина. – Княжеским родом от Рюриковичей и Гедеминовичей возродится твой боярский род! Знаешь ведь, что Александр братом двоюродным приходится князю Дмитрию Ольгердовичу! Князь Александру и отцом крёстным был!
– Дай-то бог! – Истово перекрестился боярин, ласково посмотрев на супругу и дочерей.
– Так что же, сват любезный, – обратился Андрей Иванович к Боброку. – Хороша ли наша девица-боярышня?
– Ой, Хороша! – Воскликнул Боброк и, встав из-за стола, прошёл к Анастасии, нагнулся и поцеловал девушку в щёчку, как в таких случаях подобает отцу жениха. Девушка смутилась и покраснела.
 Сват обернулся и спросил у Монтвида.
– Люба ли тебе, свет-сокол ясный, красная девица-боярышня? Люба ли тебе, Анастасия Андреевна?
– Люба! Люба! – Как полагалось в таких случаях, ответил Монтвид, встал из-за стола, взял за руки и поцеловал в горящие щёчки поднявшуюся ему навстречу девушку. Разжал ладонь и показал всем золотое обручальное колечко, которое надел на пальчик девушке, назвав её невестой.
Преодолев волнение, невеста протянула Монтвиду своё колечко – серебряное, только замешкалась, не зная как его надеть на палец суженого. Боярыня ей помогла, уверенно надев кольцо, куда положено, и с удовольствием расцеловала жениха.
– Вот и славно! – Воскликнул Боброк. – А об остальном договоримся позже.
– Добро! – Подхватил боярин, переживавший и за дочь и за постный обед без мяса и домашней медовухи.
«Вот бы кружку! Да нельзя, пост. Завтра Пасха! Вот тогда и разговеемся…»
Взволнованные сёстры – Антонина и Надежда принялись обнимать, целовать и поздравлять Анастасию, в светлых глазах которой выступили слёзы. Вздрогнула девушка, вспомнила о подарке невесты. Извлекла из карманчика нарядного праздничного платья заморский шёлковый платочек, расшитый цветной шёлковой нитью и со словами «на память», протянула его Монтвиду.
– Ступайте, дети, пройдитесь по солнышку! – Предложила боярыня обручённым Анастасии и Александру, – а мы тут сговоримся о вашей свадьбе.
– Можно и нам пойти погулять? – Дружно запросились младшие сёстры.
– Ступайте к себе! Шитьём займитесь! – Указала им строгая мать.

*
Монтвид взял девушку под руку, и они вышли на двор, щурясь от яркого солнца. Таял выпавший за ночь снежок, обнажая чахлую травку. С кровли просторного бревенчатого боярского дома, изготовленной из плотно уложенной осиновой щепы, капала вода, местами собираясь в тоненькие ручейки. С дерева на дерево, весело щебеча, перелетали бойкие синицы, Над скромной деревянной часовенкой кружились голуби. Где-то галдели грачи, лаяли собаки, кудахтали куры, копавшиеся в оттаявшей земле, и доносились до двора прочие звуки пробуждавшейся природы.
Весна! Рядом с Монтвидом была статная красивая девушка – синеглазая, белолицая, с толстой русой косой до пояса. Глянул на неё князь и глаз оторвать не мог, так была  хороша Анастасия на свету.
– Любишь меня, Настенька? – Задержав дыхание, спросил Монтвид.
– Ещё не привыкла к вам, – опустила глаза девушка и тут же добавила, –  полюблю…
– На людях зови меня, Настенька, Александром, а между нами, как тебе понравится.
– Хорошо, буду звать вас Сашей, – согласилась девушка, – а меня так и зовите – Настей. Знаете, что я уже была обручена?
– Знаю. Дмитрий Михайлович рассказывал. Только, Настя, не называй меня больше «на вы».
– Ладно, Саша, больше не буду.
– Любила наречённого?
– Не знаю, меня о том не спрашивали, – ответила Анастасия. – Стала бы венчанною супругой – полюбила бы, как матушка полюбила батюшку. Он с ордынцами бился, ногу ему посекли, теперь сильно хромает и шрам у него на лице от меча татарского. Такого матушка его ещё больше любит и жалеет.
– Я ведь не хром и шрамом пока не отмечен, только старше тебя на много лет. Не боишься?
– Чего же мне бояться? – Улыбнулась девушка.
Монтвид промолчал, обнял невесту, жадно вдохнув волнующий запах её волос.
– Все говорят о скорой войне. В Ростове ополчение собирается. Скоро пойдут в Москву. Наших холопов уходит до тридцати человек. Уходят после Красной горки , как только просохнет земля. Уходят самые сильные и молодые. Иные бояре стараются отправить в ополчение самых худших, самых малосильных холопов, да что от них толку в сражении?
За такое в Ростове прилюдно был бит кнутами сосед наш боярин Храпуша. Княжий воевода грозил, что другого такого боярина повесит. Вот как!
Наш батюшка не таков, отобрал самых сильных мужиков, телеги, пики, топоры и сапоги для них заказал. Бабы плачут, не надеются больше увидеть мужей и сыновей. Батюшка порывался ехать вместе с ополчением, да не велели ему. Куда с такой ногой.
Вы ведь тоже в поход пойдёте? – Заглянула Настя в глаза суженому, спохватившись, что не выполнила уговора. Опять «на вы»…
 – Пойду, Настя. Завтра же уезжаем, – вздохнул Монтвид.
– Я буду ждать тебя, Саша. Обязательно возвращайся, не то уйду в монастырь…
– А если вернусь, как твой батюшка, а то и хуже – без руки или ноги, мало ли что может быть?
– Приму тебя любого. Только возвращайся! – Взмолилась девушка. – Не сможешь приехать сразу – пошли письмо. Я ведь грамоте обучена, – призналась Анастасия.
– Какая же ты у меня молодец! – Монтвид обнял и поцеловал девушку, коснувшись губами её губ. Анастасия вспыхнула и с такой надеждой посмотрела на суженого, что князь вздрогнул и покраснел, словно юноша.
Нет, он был зрелым мужчиной, успел познать многих женщин, но здесь было совсем другое. Рядом с ним была непорочная дева, которая будет принадлежать только ему. Когда же придёт это время? Когда же состоится битва с Ордой, из которой Русь обязана выйти победительницей!?
– Дмитрий Михайлович рассказывал, что у тебя есть матушка? – Успокоилась девушка.
– Есть, – взял себя в руки Монтвид. – Зовут матушку Елена Васильевна. После смерти отца, убитого в войне с тевтонами, матушка родила и выкормила меня, а после, передав на воспитание семье Дмитрия Ольгердовича, была пострижена в монахини. Монастырь, где нынче матушка, под Полоцком. Ещё до снега я простился с ней и обещал вернуться.
Монтвид расстегнул кафтан и извлёк из-под рубахи бронзовый складень – образок Николы Чудотворца на медной цепочке, уложив его на ладонь Анастасии. Образок, согретый его телом, был тёплый и уместился на ладони Анастасии, оказавшись одного с ней размера.
  – Матушкин подарок, образок Николы Чудотворца. Сказала, матушка, а ей нашептал Господь, что Чудотворец – мой оберег, защитит и сохранит!
– Вот как! – Воскликнула девушка и немедленно вернула образок на место, коснувшись груди суженого.
– Батюшка с матушкой в Ростов собираются на всенощную, меня и сестёр с собой берут. Хочешь увидеть крёстный ход? Хочешь послушать всенощную проповедь, Господу  помолиться?
– Хоть и крещён я с младенчества, однако никогда не видел крёстного хода и не присутствовал на всенощной молитве, да и постов строгих не соблюдал. Богами и поныне полагаю Дыя-Сварога с Перуном. Монтвид пока во мне! – в порыве великого откровения признался девушке князь.
Внезапно они услышали топот копыт и во двор боярской усадьбы сквозь распахнутые по случаю дня ворота въехали три всадника.
– Глеб! – Узнал Монтвид своего слугу и воина-оруженосца. – Как ты здесь оказался? Что случилось?
– Князь! Мы от Дмитрия Ольгердовича! Следом за вами скакали. Вот и догнали! Князь Великий, Дмитрий Иванович, велел вам немедля скакать к Москве! Он сейчас в монастыре у игумена Сергия. Велел заехать в монастырь, а если там его не застанешь, скакать без промедления в Москву!
– Да что же такое случилось? – Недоумевал Монтвид. Тут и Боброк в сопровождении сильно хромавшего боярина вышел на двор.
– Не знаю, князь, но Дмитрию Ивановичу ты нужен! Без тебя, князь, не велено мне возвращаться.
– Что же такое случилось? – Переглянулись Боброк и Кокорина..
– Неужели Мамай вышел в поход? – Предположил боярин, сильно огорчённый тем, что Монтвиду и Боброку приказано немедленно ехать к Великому князю и крёстный ход они не посмотрят, и всенощную в главном храме Ростова не выстоят, и назавтра не отведают праздничной еды.
– Про Мамая, не знаю. Вряд ли, дороги ещё не просохли, – ответил боярину Глеб, посмотрев на своих спешившихся спутников, которым было приказано вместе с ним сопровождать Боброка и Монтвида, и, пытаясь понять, покормят ли их в этом доме.
«Вряд ли» – Вздохнул Глеб. – «Ну да ладно, в дороге чего-нибудь сообразим, дичь какую-нибудь подстрелим, а там и пост закончится…»
– Андрей Иванович, ты уж извини. Слава богу, дело важное завершили. Прибыли мы в санях, да спешим. Вели оседлать для нас добрых коней, – обратился Боброк к боярину. – Ничего не поделаешь, служба.
– Слышал я, что по пути заедете к игумену Сергию в Троицкий монастырь, – Обратился Андрей Иванович к Монтвиду. – Привет ему от нас передай. Сергий – он наш, Ростовский, из боярского рода. Варфоломеем Кирилловичем прежде звался. Отец его, боярин Кирилл, служил Московскому князю Ивану Даниловичу . Потом перебрался с семьёй ближе к Москве, в село Радонеж. Близ того села Варфоломей постригся в монахи  и служит ныне в Троицком монастыре.
– Хорошо, Андрей Иванович, обязательно передам игумену Сергию твой привет, –  пообещал боярину Монтвид.
Скоро тронулись рысью в обратный путь пять всадников, намереваясь до наступления темноты добраться до постоялого двора.
Монтвид замыкал отряд и несколько раз оборачивался, махая рукой своей суженой. Возле груди рядом с матушкиным оберегом лежал подарок Анастасии – шёлковый платочек расшитый цветами, с вышитым именем девушки, которая стала его невестой в этот памятный день.
«Что случилось? Отчего такая спешка?» – Переживал Монтвид поспешный отъезд и расставание с Анастасией, которая ему приглянулась, понравилась. Покачиваясь в седле, он прикрыл глаза и сразу увидел любимую Настеньку. Не было с ним прежде такого, сколько не вспоминал.
«Вот и пришла к тебе, вечный странник, любовь долгожданная!» – Улыбнулся Монтвид и, пришпорив коня, стал нагонять Боброка.

2.
Подземелье, где из железной крицы  ковали заготовки для мечей, ножей, копий и прочего оружия, было сущим пеклом или адом, каким пугали христиан. В этом подземном пекле, устроенном под громадной столицей Золотой Орды, жили, рвали жилы от непосильного труда, заживо гнили, не видя белого света, и умирали в муках несчастные рабы.
Редко кто выдерживал в таких ужасных и нечеловеческих условиях пол года. Рабов, умерших от непосильного труда, искалеченных и добитых свирепыми надсмотрщиками, зарывали здесь же, в дальних углах подземелья. И так изо дня в день, из недели в неделю, из месяца в месяц без христианского воскресения, отводя рабам на отдых, скупую молитву и сон всего лишь несколько часов в сутки.
Рабов, принуждённых к грубому кузнечному делу, кормили затхлым мясом, которое поджаривали в не затухавших горнах, добавляя к мясу проросший лук, высохший чеснок и мутную воду. Хлеб чёрствый или с плесенью давали редко. Однако и здесь жили артелью русские люди, которых случилось в этом аду большинство, не грызлись подобно собакам за кусок обгорелого мяса, делились по-братски.
Надсмотрщики смеялись, наблюдая за трапезой рабов, били кнутами тех, кто не спешил с едой и тех, кто давился, спеша проглотить свой кусок. Словом били всех без разбора для своего удовольствия. Били, покрикивая, что в городе теперь сильный хан Тохтамыш и ему надо много железа воевать с Русью. Рабов в Золотой Орде хватало и жизнь человека, оказавшегося в этом пекле, где ковались заготовки для басурманских мечей, ножей, топоров не стоила ничего.
За пределами подземелья в огромном, грязном и уродливом городе, имя которому Новый Сарай , выстроенном из глины и навоза  на берегу большой реки, которую ордынцы звали Итиль-рекой, а русские люди Волгой-матушкой, кипела обыденная жизнь.
В Новый Сарай спешили торговые караваны с купцами из Хорезма и Бухары, Азова и Багдада, Ирана и Ширвана.
В столицу Золотой Орды шли караваны из далёкого Китая, славившегося тончайшими шелками, и из индийских княжеств, откуда поступали золото, алмазы и прочие драгоценные камни.
В Новый Сарай свозили дань и пригоняли рабов из Руси Московской и Руси Литовской, от прочих малых стран и народов.
Кого только не было в этом огромном городе, основанном монгольскими ханами, на перекрестье торговых путей неподалёку от покрытого илом и песком разрушенного и забытого городища, оставшегося от некогда великой столицы Хазарского каганата .
Из Дикого поля, с окраин Русских земель в Сарай возвращались отряды ордынцев с русскими пленниками, которых, если было их с избытком, продавали на базарах по цене баранов. Здесь же рубили головы или душили петлями-удавками тех, кто ордынцам не нравился, кого не удавалось продать, а то и просто так лишали жизни людей, ради острых развлечений для кровожадных кочевников, стекавшихся в большой торговый город со всех концов великой степи.
Однако, пленникам из тех, кто хорошо владел плотницким, кузнечным, строительным, гончарным или иным нужным городу мастерством и мог показать, на что он способен, отбирали и селили в мастеровых слободках: русских, греческих, армянских, черкесских и иных. Уже не рабы, а подневольные работные люди, жившие по местным меркам сносно, имевшие семьи и детей, однако не обладавшие правом покидать отведённые им места. Постепенно такие люди становились ордынцами, меняли веру, плодили новых ордынцев. И так уже второй век от страшного батыева нашествия...
Быть бы такому новому ордынцу и новгородскому ушкуйнику Ивану по прозвищу Жила. Попал к татарам в плен в Хазтаракани. Был сильно пьян, уснул, проснулся связанным по рукам и ногам. Приглянулся местному баю «урус-батыр». Забрал Жилу к себе, сделал борцом, способным одолеть медведя. На поединок с могучим зверем собирались многочисленные зрители, хозяину ушкуйника перепадали серебряные монеты. Так прошло несколько лет, и бай пообещал, что скоро отпустит Ивана на волю.
Не вышло. Так уж случилось, что вместо обещанной свободы оказался он в глубоком подземелье и молотил двухпудовым молотом крицы из железа, разбивая их на части, из которых ковались железные полосы. Грубые заготовки передавали иным, умелым кузнецам, которые выделывали из них кривые татарские мечи-сабли, ножи и прочее оружие.
Силой Иван Жила обладал недюжинной, однако, после месяца такого каторжного труда стал, как и все в подземелье слабеть и чахнуть, однако духом не сдавался, а после того, как надсмотрщик сорвал с него маленький серебряный крестик, затаил думу убить поганого ордынца и выйти на волю из этого пекла. Вот только как?

*
Под вечер городские стражники пригнали четверых новых пленников взамен умерших. Все русские люди из-под Нижнего Новгорода. Сильно избитые, в лохмотьях, голодные. А у ордынцев какой-то праздник, все пьяные, не твёрдо стоят на ногах. Животы вздулись от бузы  и кумыса, тут же испражнятся, смеются, саблями машут, рабов-христиан оскорбляют и бьют. Ворота за собой затворили, весело ордынцам, праздник у них.
Видно не выдержал побоев и оскорблений один из новых пленников, набросился на своего мучителя, в ярости схватил за горло и у всех на глазах раздавил ордынцу кадык. Рухнул поганый на землю, захлебнулся рвотой и кровью, ногами и руками задёргал,  испустил нечестивый дух.
Ахнули, заорали стражники, изрубить хотели раба, однако старший из стражей велел тащить его к горну.
Заволновались пленники подземелья. Что задумал поганый мурза или как его там?.. Неужели заживо сжечь человека?
Нет. Вытянули надсмотрщики руки пленника на наковальне, ремнём привязали.
– Ты! – Велел ордынец, указав на Жилу. – Бери кувалду! Бей его по рукам!
– Ухватился Жила за двухпудовую кувалду, которой разбивал крицы, замахнулся, да так, что втянули все головы в плечи. Только не обрушил кувалду на руки пленника, а опустил её на голову мурзы, покрытую шлемом поверх меховой шапки. Звякнуло железо, раскололся череп, слетел и упал в горн. Вспыхнул огонь поверх раскалённых древесных углей и обдал смрадом палёного мяса.
Растерялись ордынцы. Кого тошнит, кто обгадился, у кого ноги-руки отнялись, а Жила бьёт и бьёт, одержимый, двухпудовой кувалдой. Опомнились, пришли на помощь Ивану, те из рабов, в ком ещё не угас боевой дух.
– Что же теперь будет! – Заохал, застонал и затрясся от ужаса старожил подземелья Митяй. – На колья посадят нас за такое! – Обхватил голову руками, метнулся прочь от груды раздавленных тел своих мучителей, споткнулся и упал замертво от сердечного приступа.
– Вот что, – опустив на землю кувалду, перевёл дух Иван Жила, вытер пот с лица рукавом изодранной, нестиранной рубахи и подобрал кривой татарский меч, показавшийся ушкуйнику лёгкой пушинкой после двухпудовой кувалды. – Кто со мной – раздевай басурман! Надевай всё на себя! Бери мечи и ножи! Как стемнеет – уходим!

* *
С Жилой ушли двенадцать самых крепких телом и духом мужей – девять русских, два черемиса  и черкес. Остальные остались в подземелье с трупами стражей на милость ордынцев, которые заглянут в это богом забытое место не раньше утра.
Над засыпавшей столицей Золотой Орды, широко раскинулось ночное безоблачное небо, усыпанное яркими южными звездами, среди которых завис тонкий серп молодого месяца. Отряд из отважных людей пробирался тесными, заваленными мусором улочками огромного восточного города, выстроенного из глины и разительно отличавшегося от русских городов, возводимых из дерева. Бесспорным лидером отряда был ушкуйник Иван Жила, проживший в орде пять лет, и хорошо говоривший по-татарски.
По городу бродили ночные стражи, окликали отряд, и Жила отвечал им, что, мол, мурза послал их к пристани, куда пришли ладьи из Булгара. Зачем послал мурза нукеров, стражи не спрашивали. Не всё ли равно, когда по случаю праздника брюхо набито мясом, а от выпитого кумыса разливается тепло по телу, глаза слипаются, а ноги идти не хотят.
– Откуда ты? – Как тебя зовут? – Спросил на ходу Иван черемиса, который старался не отставать от вожака.
– С реки я, праматери нашей Вуд Ава, а зовут меня Роткай,  – ответил ушкуйнику черемис, упомянув Волгу, которую черемисы величали богиней вод. – А это земляк мой, Юваш, – указал черемис на пыхтевшего от напряжения молодого, сильно измождённого парня с большими василькового цвета глазами, в которых отражались звёзды. – Булгары разорили наш край, увели много людей, сюда продали, – кратко поведал Роткай свою и Юваша историю.
– А ну-ка, Роткай, позови ко мне того, чернявого. Слышал я, что черкес он и всё время молчит.  Этот-то как сюда попал?
Черемис отстал, но быстро вернулся уже с черкесом, мрачное лицо которого, увенчанное крупным орлиным носом, не сулило ордынцам пощады.
– Моё имя Асмет! – назвался черкес, умолк и стал отставать, решив, что его место в конце отряда   
Со своими, с русскими пленниками, Иван Жила успел перезнакомиться в подземелье и теперь жалел тех, кто там остаться.
«Если сразу не убьют, то всё равно не жильцы», – тяжко вздохнув, подумал удалой ушкуйник, у которого так и чесались руки поквитаться с ордынцами.
Огромный город ушкуйнику был почти не знаком, его спутники, брошенные в подземное пекло, знали о Сарае и того меньше. Куда идти? Как выбираться из враждебного города? – Этого Жила толком не зал, однако понимал, что к утру надо было уйти как можно дальше в степь, затаится там на несколько дней, пока их будут искать, и, если повезёт, идти вдоль Волги до самой Руси.
«Дойдём ли?»
Плавая на ладьях по озерам и рекам, а так же по Белому морю, куда из Ледового океана заплывала огромная рыба-кит, опытный ушкуйник был знаком с расположением звёзд на небе. Без этого в море нельзя, заблудишься и погибнешь.
Ориентируясь по Полярной звезде, Жила вёл свой отряд на восток и, наконец, после долгих блужданий по городским улочкам, где их облаивали собаки, а кое-где и окрикивали ночные стражи, принимавшие в темноте по одежде за своих, вышли на окраину. 
За кучами мусора, обнажившимися после схода снега, начиналась степь. Неподалёку мерцал огонёк от костра, возле которого расположились на отдых трое ордынцев. Подле них паслись на свежей весенней травке рассёдланные и стреноженные кони, не менее двадцати.
Жила дал знак отряду остановиться, а сам пошёл посмотреть кто там у костра.
Через несколько минут из костра посыпались искры, вскрикнул ордынец, второй промычал, захрапел конь, учуяв запах крови и всё стихло. Вернулся ушкуйник с весёлым блеском в глазах и окровавленной саблей в руках.
– Айда, ребята, за мной, коней выбирать! У костра сёдла лежат, на всех хватит! Уйдём в степь, а там – ищи, поганый ордынец, ветра в поле!   
 
3.
Под вечер третьего дня пути, не доехав до монастыря игумена Сергия, Боброк и Монтвид стали свидетелями учебного боя между двумя воинами, который происходил на обширной поляне, обрамлённой пока ещё голым берёзовым лесом. Оба воина рослые, богатырского телосложения и кони под ними особой, богатырской породы. Однако облачены воины в чёрные монашеские рясы, поверх которых натянуты кольчуги, а на головах вместо обычных клобуков сверкают на солнце железные шлемы. В левой руке у каждого воина круглый щит, в правой руке – деревянная пика с тупым концом.
– Давай-ка посмотрим, как они бьются! – Спешиваясь, предложил Монтвиду Боброк.
– Давай! – Согласился Монтвид. Хоть и далековато, но поединок двух могучих воинов,  был ему интересен.
Вот разъехались воины на добрую сотню сажен, затем, разом пришпорив коней, с боевыми кличами помчались навстречу друг другу, с шумом сшиблись, норовя каждый сбить противника тупым концом пики. Силы воинов были примерно равны, пики, умело отражённые щитами, вылетели из их рук,  и сбить противника не получилось.
Отроки из соседней деревни, наблюдавшие за поединком, подобрали пики и вернули их воинам, которые стали разъезжаться, чтобы повторить схватку.
– Да ведь я знаю их! – присмотревшись к воинам в монашеских рясах, воскликнул Монтвид.
– Да ну? – Удивился Боброк. – Откуда?
– Наши, брянские мужики, Пересвет и Ослябя ! Вот их куда занесло!
– В монахи подались холопы Дмитрия Ольгердовича, – изрёк Боброк. – Жаль, что такие молодцы не помогли князю в борьбе с Ягайло!
– Не холопы, они. Оба из боярских родов! Пересвета знаю по войне с тевтонами. Кейстут ценил его как хорошего поединщика. Видел бы ты, Дмитрий Михайлович, какого немца он завалил возле Преголи !
– Опять сходятся, сейчас сшибутся! – Воскликнул Боброк, наблюдая за поединком.
На этот раз один из воинов вылетел из седла и едва не угодил под копыта коня победителя.
– Ай да молодец! – Не удержался от похвалы Боброк. – Ну, кто кого? – Обратился за помощью к Монтвиду.
– Пересвет сбил Ослябю, – разглядел Монтвид и, вскочив на коня, помчался к ним. Примеру Монтвида последовали  Боброк и конвой. Глеб тоже узнал земляков и вырвался вперёд, стараясь не отстать от своего господина.

*
Обнялись, по-славянски пожали друг другу руки.
– Уже и не надеялся свидеться с вами! Думал куда-то пропали, а вы оба здесь! – Искренне обрадовался Монтвид неожиданной встрече с земляками.
– Здесь мы, князь! Где же нам теперь быт? – Улыбнулся Монтвиду Пересвет. – Рад, что вижу тебя, князь! Рад, что мы опять вместе! Рад, что служим Великому князю Московскому Дмитрия Ивановичу!
– Ягайло нас к себе звал, обещал княжеские уделы, да мы не согласились ни с какими посулами. Ушли в Москву, в монахи постриглись и теперь в монастыре у игумена Сергия. Он нас окрестил, так что и мы теперь православные христиане!
– Как же нарекли вас при крещении? – Спросил Монтвид.
– Меня Андреем! – Ответил Ослябя.
– А меня Александром! – назвал своё имя Пересвет. – Ты ведь князь тоже крёщёный?
– И моё православное имя Александр, а Дмитрий Михайлович, – Монтвид кивнул на Боброка, – хоть и не священник, а князь, нарёк меня на русский лад Мотовиловым. Рад, что свиделись!
– Да вы добрые воины, а не монахи! – Похлопав по крутым в кольчугах плечам Пересвета и Осляби, – оценил Боброк увиденный поединок. – Воевать с Мамаем собрались?
– А как же, собираемся! – С чувством ответил Пересвет. – До троицы пробудем в монастыре, а там благословит нас отец Сергий, и отправимся в войско Великого князя.
– К тому времени русское войско выйдет навстречу Мамаевой рати, – прикинул Боброк, – так что придётся вам догонять.
– Догоним!
– Глянь, брат Мотовило, солнце склонилось к лесу, и указывает на монастырь, а мы тут заговорились. Едем к игумену Сергию. Поспеем к вечерней трапезе, а то изголодались в великий пост, – посетовал Боброк. – А скажи-ка нам, брат Пересвет, Дмитрий Иванович ещё у Сергия или уже уехал в Москву?
– У Сергия они. Оба князя у него, Дмитрий Иванович и Дмитрий Ольгердович!
– Что ж мы стоим! Едем! – Вскричал Боброк.
Тронув коня, Монтвид залюбовался озарённым вечерним солнцем холмом, на котором встал один из главных духовных оплотов Руси Троицкий монастырь, окружённый бревенчатым частоколом.
Холм просох от вешних вод и покрылся весенней зеленью и первоцветами. В потоках тёплого воздуха над монастырём кружились голуби, поднимаясь всё выше и выше в бездонное синее небо, словно спешили искупаться в последних лучах заходящего солнца.
«Как же красиво!» – Подумалось Монтвиду. Вспомнил Анастасию и загрустил.   

* *
Отужинав в общей трапезной, рядовая монастырская братия разошлись по кельям, уступив место игумену и его гостям, среди которых был сам Великий московский князь, по слухам не раз уговаривавший Сергия занять пустующее место митрополита Московского и всея Руси, поскольку перебравшегося в Литву Киприана  князь не любил, и признавать не желал. Дмитрию Ольгердовичу Великий князь как-то признался, отчего не ладит с Киприаном.
– Любит поучать, вмешивается в дела княжеские…
С Митяем – княжьим духовником, которого князь желал видеть своим митрополитом, вышла совсем уж недобрая история. Помер Митяй, неведомо отчего, по пути в Константинополь за благословлением Вселенского патриарха. Однако Дмитрий Иванович не верил в его случайную смерть, полагая, что Митяй был умерщвлён заговорщиками, желавшими возвести в митрополиты Пимена, и это им удалось.
   Великий князь был взбешён таким поворотом и не принял Пимена, которому запретили въезд на Русь. Так что перед великими и грозными событиями, которые сулил этот год, Дмитрий Иванович обращался за духовной поддержкой к своему новому духовнику – отцу Фёдору Симоновскому, который не ладил с покойным Митяем, но был сторонником игумена  Сергия и уважал Киприана, пребывавшего ныне в Литве.
В последний год Великий князь чаще обычного посещал Троицкий монастырь, а теперь, когда близилось тяжёлое время, и подавно. Вот и сейчас, Дмитрий Иванович гостил у игумена Сергия вместе с Дмитрием Ольгердовичем и представителями богатых московского и сурожского  купечеств, ждал к себе Боброка и Монтвида. Фёдор Симоновский, как это и полагалось духовнику, был при Великом князе.
С Монтвидом Великий князь познакомился ещё зимой. Они были одного возраста, и Монтвид понравился князю Дмитрию.  Князь был рад встрече с Монтвидом, к тому же задумал дать ему важное поручение, которое не сможет исполнить никто иной.
Поскольку пасхальная неделя ещё не закончилась, стол у настоятеля Троицкого монастыря был богат и Боброк с Монтвидом после дня, проведённого в седле, плотно отужинали и выпили по доброй кружке медовухи, от которой по телу разливалось приятное тепло.
– Скажи, Владыка Сергий, как нам быть с Ордой? Как воевать с Мамаем? – Спрашивал Великий князь у игумена.
– Я не Владыка, Великий князь, я монах и игумен, – Скромно ответил Сергий, старший по возрасту среди присутствующих князей и купцов, сухощавый седовласый старец с благородным просвещённым ликом, который почти ничего не ел и не пил.
– Жаль, что это не так, – в который раз посетовал Дмитрий Иванович, – очень жаль. Хотел видеть тебя, отец Сергий митрополитом, да не дал ты мне своего согласия. Жаль…
 Хоть бы ты, отец Фёдор, уговорил Сергия, – обратился Великий князь к своему духовнику.
– Никак не могу, – беспомощно развёл руками Симоновский, – не слушает меня игумен, да и пока Киприан жив и здравствует.
– Не поминайте о нём! – Воскликнул Великий князь. – Не осуждай, отец Сергий!  К тебе обращаюсь за советом и за поддержкой!
– Ну что ж, князь, – посветлел ликом игумен Сергий. – Прошлым летом мне было видение. То было великое чудо! Явилась мне Богородица, освятившая крёстным знамением наш монастырь! Так что дам я тебе свой совет!
Вижу, что Мамая Русь одолеет, не может не одолеть! Но дело это трудное и Русь должна собрать все силы! В том будет и твоя большая заслуга. Но от Орды Руси ещё долго страдать. Выслушай мой совет, подумай и сделай, как велит тебе сердце. Я же буду денно и нощно молиться за Русь и за тебя светлый князь!
– Слушаю, отец Сергий, – покорно склонил голову Дмитрий Иванович.
Игумен поднялся из-за стола и, разминая ноги, сделал несколько шагов, обернулся к Великому князю и молвил:
– Мой тебе совет, князь, откупись, как это делали твои предки, сбереги силы, последуй примеру князя Александра , спасшего Русь от немецкого нашествия. Время  ещё не пришло одержать над Ордой полную победу. Кончается замятня в Орде. В Сарае сел на престол сильный хан Тохтамыш, вот и пусть пока повоюет с Мамаем. А нам бы остаться пока в стороне.
– Нет,  Владыка Сергий, – не согласился со старцем князь, терпеть более Русь не в силах! Что будет после нас, ведомо только богу, а Мамай страшнее иного хана. С ним на Русь идут наши злейшие враги. С ними на Русь придёт инквизитор, назначенный Папой римским для борьбы с православием. Вот когда прольются реки крови!
Да и не примет Мамай от нас выкупа, – чуть поостыл князь. – Мамая толкают к войне латиняне, дают ему на большое войско золото с серебром, и он поверил в свою победу. Склоняет к союзу против Москвы князя Ягайло и князя Олега . Как-то оно выйдет?..
– Великий князь, не называй меня Владыкой. Игумен я, настоятель монастыря, –  напомнил Дмитрию Ивановичу отец Сергий. Владыка – Киприан. Тебе бы с ним помириться…
На этот раз князь промолчал и обратился к купцам: Василию Капице, Дементию Саларьеву и Ивану Шиху, которые прибыли с ним из Москвы.
– Слышали, купцы, что задумал Мамай?
– Слышали, князь, слышали! – Закивали головами купцы, выбранные князем представители от богатого московского купечества.
Иван Капица происходил из старинного русского рода, предком Дементия Саларьева был итальянский купец, осевший в Москве, принявший православие и окончательно обрусевший. Саларьев и языка латинского не знал, полагая себя истинно русским человеком. Что касалось Ивана Шиха, то тот происходил из крымских греков.
– На Руси жилось вам привольно, на торговле разбогатели, налогами вас не мучили. А теперь пришла пора раскошелиться на войско, отдать половину того, что имеете, а если не хватит – половину того, что останется. Многие из купцов будут при мне и при войске, так что готовьтесь к большому походу, а отец Сергий благословит вас и станет за всех нас молиться. Любо вам такое, купцы?
– Любо, князь, любо! – В один голос подхватили купцы. – Любо! Любо! – Разве скажешь иное? 
Иного ответа не ждал от них князь. Хоть и жаль купцам отдавать то, что накоплено, да разве откажешь?..
С другой стороны, если придёт Мамай в Москву со своим басурманским воинством – последнее отберёт и жизни лишит, а если одержит победу князь, то многое прибудет.
– Вот что, брат Монтвид, – терпеливо выслушав вздохи купцов, продолжил Дмитрий Иванович, – хотел бы ты вернуться в Литву?
– Зачем же, Великий князь? – Удивился Монтвид. – Мы с братом Дмитрием пришли на службу к тебе, вместе сразимся с Мамаем!
– Не  горячись, брат Монтвид. Тут дело иное. Хочу дать тебе важное поручение. Дмитрию Ольгердовичу дать его не могу. Ягайло зол на него. Схватит и не отпустит. Ты же почти не участвовал в усобице между ними. Тебя Ягайло выслушает и, быть может, одумается, не станет на сторону Мамая, отсидится в Литве. Ему же лучше, да и на князя Олега может повлиять, они же родичи.
Воевать со всеми сразу будет тяжко, но всё равно выдюжим! Время пришло одолеть Орду иначе всем нам погибель! Знаете, что удумал Мамай вкупе с римским Папой?
– Что же? – Опередил всех Дмитрий Ольгердович, у которого душа болела за свой бывший удел, доставшийся ставленникам Ягайло.
– В случае победы Мамай намерен заселять наши земли ордынцами, латинянами и ещё, бог знает кем! Чего не делали ханы, сделает этот поганец по навету римского Папы. Да и сам Мамай с латинянами заодно. Мне доносят из Кафы, что готов, пёс поганый, принять вместе с Крымом латинскую веру . Вот так! – Ударил кулаком по столу Великий князь, да так, что опрокинулась кружка. – Что ты на это скажешь, отец Сергий?
– Монашеское дело молиться, – тяжко вздохнул игумен.
– А наше дело воевать! – Развеял все сомнения князь.
– Что ж, поступай, Великий князь, как велит тебе сердце. Время придёт – пришлю к тебе в помощь двух иноков. Ты их знаешь, Дмитрий Ольгердович, из твоего они удела пришли ко мне прошлым летом, постриглись в монахи.
– Знаю, отец Сергий, говорил с ними, видел учебный бой. Славные воины, –  подтвердил Дмитрий Ольгердович.
– Пришлю к тебе, Великий князь, иноков, пригодятся, а пока пусть сил набираются. Добрые будут воины. Они хоть и поклоняются Перуну, но люди уже православные и воины добрые, – молвил игумен, осенив крестом Великого князя Московского.
 
4.
Оплатив пошлину, галеры вошли в бухту Золотой рог под вечер последнего апрельского дня, пристав  к берегу возле генуэзских складов, за которыми начинался латинский квартал, где жили преимущественно уроженцы Италии с семьями и прежде всего генуэзские купцы и наёмники – знаменитые генуэзские арбалетчики , служившие Византийскому императору.
Измученные гребцы, которых в течение всего дня подгоняли бичами свирепые надсмотрщики, подняли вёсла и облегчённо вздохнули, дожидаясь вечерней похлёбки из чечевицы с луком и куска чёрствого хлеба, выпеченного ещё в Италии, но за время пути превратившегося в покрытый плесенью сухарь.
Барон фон Готфрид покидал галеру вместе с наложницей, которую, взяв за руку, провёл через ряды гребцов из каюты на корме галеры. Рабыня-черкешенка, купленная Готфридом в складчину с Алонсо ещё в Риме, не покидала их общую каюту во время пути. Готфрид и Алонсо вынуждены были делить между собой молодую красивую женщину, которая хорошо относилась к немцу, но тереть не могла генуэзца, которого исцарапала, словно дикая кошка. В конце концов, и барон возненавидел Алонсо и дело могло дойти кровопролития, но несколько дней назад генуэзец неожиданно чем-то заболел и спустя сутки скончался в страшных мучения.
Тело умершего похоронили в море, однако итальянцы заподозрили, что причиной смертельного недуга Алонсо стал конфликт с немцем из-за женщины, к тому же рабыни. Впрочем, это не их дело и связываться с немецким бароном, его дюжими оруженосцами-телохранителями и девятью подчинёнными – рыцарями Тевтонского Ордена, прибывшими в Рим в начале марта, никто не хотел. Просто итальянцы побаивались немцев, да и как знать, чем заболел и отчего умер бедолага Алонсо?
Узнай они, что барон фон Готфрид и в самом деле не имел никакого отношения к смерти Алонсо, попутчики заподозрили бы в этом тёмном деле женщину, которую по слухам немец и генуэзец купили в складчину и делили между собой. Кого же ещё? Впрочем, всякое в жизни бывает… 
Проходя мимо гребцов, от которых исходил смрад гниющего заживо человеческого тела, барона морщился, а женщина зажимала нос и старалась на них не смотреть.
Гребцы провожали их ненавидящими взглядами и если бы не цепи, которыми они были прикованы до конца своих дней к толстым дубовым скамьям, то рабы, озверевшие от тяжкого труда и нечеловеческого к себе отношения, просто бы разорвали рослого холёного немца и его красивую спутницу.
Последний день пути до Константинополя для гребцов выдался особенно трудным. Надсмотрщики по приказу хозяина галеры выжимал их них все силы, чтобы до наступления темноты успеть войти в безопасную бухту Золотой рог, поскольку оставаться на ночь в сравнительно небольшом Мраморном море, зажатом между Босфором и Дарданеллами и кишевшем разбойниками всех мастей, было рискованно. Помимо разбойников здесь постоянно находились турецкие галеры, блокировавшие, насколько это было возможно, Константинополь с моря. Несмотря на то, что у генуэзцев и венецианцев, все ещё хозяйничавших на Средиземном и Чёрном морях, имелся договор с турками о ненападении на корабли, ночью могло случиться всякое.
В Константинополе галеры пробудут несколько дней, приняв оружие, военные припасы и несколько сот знаменитых генуэзских арбалетчиков, которые расторгают договор с Византией и за обещанную хорошую плату примут участие в походе на Русь вместе с войском владыки Крыма беклярбека Мамая.
От Рима до Константинополя галеры прошли путь в тысячу с лишним миль по неспокойным весенним морям, когда на парус не стоило полагаться и лишь натруженные руки гребцов позволили преодолеть немалое расстояние за полтора месяца каторжного труда.
Прибывших немцев и итальянцев встретил консул Генуэзской Республики в Константинополе сеньор Антонио ди Монти и разместил в латинском квартале. Узнав, что его старый знакомый сеньор Алонсо неожиданно умер от тяжкого недуга, Монти перекрестился, посетовав на «божью волю» и больше о нём не вспоминал, а к женщине барона, тактично не спрашивая, кем она ему приходится – и так ясно, консул приставил служанку – невзрачную маленькую женщину средних лет, молчаливую и услужливую.  Это устраивало фон Готфрида, не ожидавшего такого радушного приёма.
Прежде всего, барон решил исполнить просьбу гамбургского ростовщика Иосифа и передать его письмо владельцу торгового дома по имени Нахум.
Константинополь, в котором, по словам сеньора Монти, проживало не меньше миллиона жителей, а такое количество людей Готфриду было трудно представить, поразил немецкого барона своими размерами. Город поднимался террасами, плотно застроенными дамами горожан, от Босфора к довольно высоким, местами скалистым холмам и был окружён высокими крепостными стенами. Вечернее солнце озаряло купол огромного собора Святой Софии, где размещался патриархат христианской церкви восточного толка, на который засмотрелся фон Готфрид. Собор и его купол имели столь внушительные размеры, что резиденция Папы римского, не шла с ним ни в какое сравнение.
Полюбовавшись на грандиозный православный собор, Готфрид спроси у консула, где находится дворец Императора.
– Вот там! – Указал консул. – Видите на холме большое здание в три этажа. Это и есть императорский дворец, а холм, где он воздвигнут, называется Влахернским холмом. Своим подданным император не доверяет и его покой также охраняют наёмники, в основном мы – генуэзцы.
Вспомнив о письме, барон спросил у консула.
– Сеньор Монти, известен ли вам некий ростовщик по имени Нахум, у которого в Константинополе свой торговый дом?
– Конечно же, сеньор Готфрид! Сеньора Нахума или Наума, как его называют греки, в городе и за его пределами, знают многие. Какое же у вас к нему дело?
– Его родственник ростовщик из Гамбурга иудей по имени Иосиф просил передать Нахуму письмо. Вот оно! – Готфрид заглянул в свой висевший на широком кожаном поясе рядом с мечом огромный кошель, с которым никогда не расставался и достал оба письма. Выбрал то, которое, предназначалось Нахуму, и показал его консулу.
– Как бы мне его передать?
– Это очень просто! – Улыбнулся немцу консул. – Торговый дом сеньора Нахума рядом с латинским кварталом и мы можем, не опасаясь темноты, сегодня же побывать там. Я хорошо знаю Нахума. Это очень уважаемый человек, несмотря на то, что не нашей веры. У него всегда можно занять под не самые высокие проценты нужную сумму, а сейчас как никогда необходимо много денег.
Генуя посылает несколько тысяч своих лучших воинов в войско хозяина Крыма и Кавказа бека Мамая, который на грани разрыва с Золотой Ордой и готов перейти со своими подданными под покровительство святой Римской церкви, стать христианским королём – равным среди других монархов Европы!   
 – Вы думаете это возможно? – Засомневался Готфрид.
– Что вы имеете в виду? – Не понял консул.
– Возможно ли, обратить сарацинов в Христову веру?
– Почему бы и нет. Мамай намерен переселить большую часть так называемых сарацинов или татар, как этих людей называют русские и иные славяне, на завоеванные в Московии, а затем и в Литве земли, куда прибудут латинские священники во главе с главным инквизитором, имя которого Папа ещё не назвал.
Вместе с ними на восточные земли придут переселенцы из Италии, страдающие от нехватки земли, армяне из Киликии , томящиеся под игом мамлюков , которые захватили власть в Египте. И, конечно же, на свободных землях поселятся греки, которые бегут от турок из тех областей Византии, которые неверные подвергают разграблениям. 
Кстати, мамлюки, которые правят Египтом, черкесы и родом с Кавказа , как и ваша, сеньор Готфрид, красивая женщина, - хитро улыбнулся консул, почему-то напомнивший барону усатого кота.
– Откуда вам известно, что она черкешенка? – Удивился Готфрид.
– Мне рассказали, – ответил консул, не сообщив, кто именно это сделал.
«Наверное, кто-то из генуэзцев, плывших вместе с нами на галере», – Подумал барон, однако не стал расспрашивать консула, подивившись известиям о том, что власть в Египте захватили воинственные соплеменники Айшет, которую Готфрид успел полюбить, а она, если и не любила его то и не отвергала, одаривая женской лаской.
Теперь барону было стыдно перед Гертрудой. Однако он надеялся что супруга, сохранит свою и его честь, а, вернувшись домой, он, как-нибудь, да отмолит свои грехи.
По возвращении из похода на Русь, Готфриду предстояло навсегда проститься с Айшет, но как это произойдёт, он не знал, искренне жалея, что потеряет такую красивую рабыню, которую ему не забыть, однако, по-видимому, её всё же придётся продать…
Несмотря на четырёхмесячную близость с бароном, Айшет так и не научилась изъясняться ни по-немецки, ни по-итальянски, хотя Готфрид уже вполне сносно говорил на этом, походившим на латынь, языке. Они по-прежнему общались с помощью двух-трёх десятков простейших, преимущественно итальянских слов и жестов. Впрочем, этого им вполне хватало, да и Айшет не станет расспрашивать о его семье.
«А то ещё, чего доброго, станет ревновать…»
Готфрид по-прежнему знал о черкешенке очень немного. Знал, что она поклоняется своему богу по имени Тха , часто называя родное божество ласково – Тхашхо, а когда Айшет молилась, её красивые тёмные глаза наполнялись слезами. В такие минуты она была особенно красива.
Со слов генуэзцев, продолжавших активно осваивать Чёрное море, барон знал, что небольшая часть приморских черкесов крестилась по латинскому обряду, и у них имелась своя епархия. Черкесы из некоторых аулов, жившие подальше от моря, исповедовали греческое православие, но и таковых было немного, да и Иисус Христос так и не заменил им древнего бога Тха, а потому соплеменников Айшет можно было считать язычниками.   
«А что если склонить Айшет к принятию христианства, дать ей волю и денег? Впрочем, куда она денется? Разве что поселится в этом огромном разноликом и разноголосом городе, где, в конце концов, просто пропадёт. Жаль, очень жаль такую красивую женщину, после которой Гертруда покажется холодной располневшей дурнушкой…»
– Вы о чём-то задумались, сеньор Готфрид? – Прервал мысли барона консул.
– Да так, вспомнил семью, – спохватившись, ответил барон.
– Кстати и черкесы, и ясы, и авары так же могут переселиться на север в так называемое Дикое поле, осесть там и осваивать прекрасные земли, которые, если их распахать и засеять, смогут прокормить хлебом всю Европу! – Продолжал просвещать немца консул, хорошо знавший Восток.
– Мамай собирает огромную армию, нанимая воинов из кавказских племён на деньги, которые ссужаем ему мы, а также такие богатые люди, как сеньор Нахум и его родственник сеньор по имени Аарон, отец которого перебрался с семьёй в Кафу лет пятьдесят назад.
Кафа недалеко от Константинополя, стоит лишь пересечь море. Сеньор Аарон бывает у нас, и я с ним знаком. Очень серьёзный человек и один из крупнейших ростовщиков на всём Чёрном море. Со слов сеньора Нахума, с которым вы скоро познакомитесь, мне известно, что Аарон глава одного из древнейших иудейских родов, вышедших из Хазарии, представители которого расселились многие века назад на землях от Гранады, до Индии. Представляете, сеньор Готфрид, какие богатства сосредоточены в их руках! Вы знаете, что за страна Хазария?
– Нет, не знаю, – признался барон.
– Хазария находилась на том месте, где теперь Золотая Орда и правили ею не монгольские ханы, а цари иудейские. Давно это было, лет четыреста назад, –  прикинул образованный консул.
– Что же стало с этой иудейской страной? – Заинтересовался Монтвид
– Её покорил и разрушил русский князь, потомок которого ныне правит Московским княжеством, а иудеи, которые остались живы, разбрелись кто куда. Давно это было, –  повторил сеньор Монти.
– Представляю, – выдавил из себя барон, познания которого заметно расширились. – Вы назвали имя Аарон? Я правильно расслышал?
– Верно, Аарон. А что?
– У меня и к нему письмо, опять же от его родственника Иосифа из Гамбурга!
– Вот! Что я вам говорил! В этом нет ничего удивительного, – вновь, улыбнулся консул, напомнив немцу круглой усатой физиономией хитрого кота. – Иудеи поддерживают веками родственные связи, о чём, увы, очень скоро забываем мы – христиане. Их не так много, но они всюду и в этом их сила. Но самое главное, они умеют копить деньги и преумножать их, умело пуская в оборот. Мы, генуэзцы, многому научились у них, породнились с ними и сейчас наши ростовщики конкурируют с ними на равных.
Мы щедро раздаём золото и серебро приближённым Мамая для вербовки наёмников, и получим трёхкратную прибыль после завоевания Московии. Ростовщики делают большие деньги на предстоящей войне. Полагаю, что на этот раз Мамай получит большую часть денег от нас, а это значит, что Генуэзская республика станет ещё богаче и могущественнее!
Я внёс личный вклад в дальнейшее процветание Генуи! – С немалой гордостью признался консул немецкому барону. – Вы немцы – больше воюете, чем торгуете. Берите пример с нас, –  хитро прищурив глаза, посоветовал Готфриду консул сеньор ди Монти.
– Но если всё-таки Мамай потерпит поражение. Что тогда? – Задал немецкий барон, беспокоивший и его вопрос.
– Этого не должно случиться! Этого нельзя допустить! Ни в коем случае! – Возмутился консул и истово, как подобает добропорядочному католику, перекрестился. – Мы хорошо готовимся к походу на Русь, и поражения быть не может! Вот увидите, сеньор Готфрид, мы обязательно победим!
– Верю вам, сеньор Монти! После таких слов я и мои воины – рыцари Тевтонского Ордена будем сражаться за нашу победу с удвоенными силами! – Такими словами барон фон Готфрид рассеял собственные сомнения, и на душе у него отлегло.
– Когда мы одержим победу, то убедим и русских и татар и иных переселенцев принять нашу веру, а если убеждений будет недостаточно, то заставим силой! Нечего церемониться с русскими, которые приняв православие, в душах остались язычниками! Ничто не остановит нас! Мы будем столь же настойчивы, как доблестные воины и христиане Тевтонского Ордена, обращающие в Христову веру пруссов, жмудь и прочих язычников! Ваш опыт, сеньор Готфрид, пригодится нам, – сделал комплимент барону сеньор Монти.
– Почему же вы, итальянцы, не обращаете в нашу веру греков сейчас? Ведь были же времена, когда Константинополь был в ваших руках. – Заметил Готфрид.
– И в наших и в ваших, сеньор Готфрид. Константинополь был захвачен воинами Христа, собравшимися в четвёртый крестовый поход , в котором было немало немцев. В тот момент такое было вполне возможно, однако жители города подвергались неоправданно жестокому насилию со стороны  крестоносцев и до сих пор не забыли о тех временах.
Недовольством греков воспользовались хитрые венецианцы, которые не стали их преследовать за веру и помогли вытеснить крестоносцев из города, а затем из пределов империи в обмен на торговые привилегии, а фактически захватили власть в городе. Спустя полвека мы, генуэзцы, помогли грекам изгнать венецианцев и вернуть власть Палеологам .
К сожалению, с тех пор греки лишь укрепились в своей вере, но совершенно разучились воевать. Увы, Византия и Константинополь обречены. Рано или поздно турки захватят этот огромный и богатый город, который и сейчас почти окружён и снабжается по морю. Увы, нам придётся уйти. Греки сами виноваты, сами затеяли раскол в Святой  христианской церкви , и бог их за это покарает руками турок и прочих сарацинов. 
За Константинополем лежат земли славян: болгар, сербов, валахов, исповедующих, как и греки православие. Вне всяких сомнений, все они так же будут покорены турками . Волею бога и молитвами Папы римского устоим лишь мы – латиняне!
За такими непростыми разговорами барон и консул не заметили, как совсем стемнело. Небо затянули тучи, и стал накрапывать холодный дождь. Если бы не масляные фонари, освещавшие тесные улочки латинского квартала, можно было набить себе шишек о стены домов и высоких заборов, за которыми добропорядочные католики гасили свечи и укладывались спать. Вот и торговый дом ростовщика Нахума, возле которого дежурили два наёмных стража-итальянца с алебардами в руках.
Стражники узнали сеньора Антонио ди Монти и принялись стучать в массивную дубовую дверь, которая отворилось не скоро, и слуга со свечой в руке поинтересовался, кто беспокоит хозяина так поздно.
Узнав, что к сеньору Нахуму пришёл сам консул с иноземцем, у которого письмо от Иосифа из Гамбурга, слуга пропустил гостей в дом и стражники затворили дверь. 


* *
В последующие три дня пока шла погрузка на галеры, немцы, разленившиеся и отъевшиеся за время длительного плавания по Средиземному морю, занимались воинскими упражнениями. Своими воинами – рыцарями и младшими рыцарями  командовал барон Готфрид, имевший звание капитана Ордена и рассчитывавший после возвращения из похода на повышение в звании до комтура  Тевтонского Ордена.
Поглядеть, как закованные в броню рослые и могучие, в сравнении с итальянцами, немецкие рыцари бились на мечах, собрались арбалетчики, преимущественно генуэзцы, которые направлялись консулом ди Монти в Кафу, поскольку с ведома дожа  Генуэзской Республики арбалетчики поступали внаём на службу беклярбеку Мамаю. 
Срок найма ограничивался одним годом – сроком, в течение которого Мамай должен покорить Великое Московское княжество, Тверские, Новгородские, Псковские земли, а затем и Литовское и Рязанские княжества.
Но о Литве и Рязани пока умалчивалось, чтобы до времени не напугать такими планами Ягайло и Олега рязанского, которые обещали выступить против Московии в союзе Мамаем.
Насмотревшись на немецких рыцарей, своё воинское мастерство показали арбалетчики, стрелявшие по мишеням короткими железными стрелами, которые называли болтами.
– В умелых руках арбалет грозное оружие, способное пробить с близкого расстояния даже тяжёлый доспех, – любуясь отличной стрельбой своего отряда, пояснил капитану Ордена барону фон Готфриду его коллега капитан генуэзских арбалетчиков сеньор Жакомо Дрего. Оба капитана отправлялись в Кафу одновременно с флотилией галер, а в дальнейшем им предстоял поход на Московию, так что впереди много времени для более тесного знакомства и дружеских отношений. Генуэзец Готфриду понравился и мог самым наилучшим образом заменить недавно умершего Алонсо, тем более что они были в одних чинах.   
– Сколько людей в вашем отряде, сеньор Дрего? – Спросил Готфрид, наблюдая за учебными стрельбами арбалетчиков, взводивших стальные дуги арбалетов ручным воротом, прилагая при этом немалые усилия.
– Здесь только часть моих воинов, всего две группы по двадцать пять стрелков во главе с коннетаблем , а всего в моём отряде десять таких групп, – ответил капитан Дрего.
– Какое же вам положили жалование? – поинтересовался барон.
– Рядовому стрелку – пять, коннетаблю – десять, капитану – двадцать флоринов в месяц. Итого за год у стрелка выходит шестьдесят флоринов. Не плохо! – Заключил Дрего, умолчав, о своих двухсот сорока флоринов, которые ему или его семье выплатят в любом случае, даже если капитан погибнет. У генуэзцев с этим строго, как и у рыцарей Тевтонского Ордена.
– Серебром или золотом? – Уточнил Готфрид.
– Как придётся, – пожал плечами капитан арбалетчиков.
«Шестьдесят флоринов. За эти деньги можно купить десять таких рабынь, как Айшет», – подумалось барону. – «Право, совсем недорого…» 
– У вас, сеньор Готфрид, отряд небольшой, однако воины все как на подбор! Ваши рыцари будут сражаться в пешем или конном строю? 
– В конном, сеньор Дрего. Вот только сможем ли мы получить хороших лошадей? Своих лошадей, к сожалению, пришлось оставить в Риме. Надеюсь, что с ними ничего не случиться до нашего возвращения.
– Да, с лошадьми на галерах тесновато, поэтому мы, генуэзцы – граждане морской республики сражаемся либо на море или же в пешем строю. Но, думаю, что для вас подберут хороших лошадей. Кони у степных народов – первое дело. Вот только татарские лошадки хоть и резвые и выносливые, однако, обычно низкорослые, а ваши великаны, –  капитан арбалетчиков ещё раз окинул взглядом рослых немцев, будут касаться ногами до земли.
– Неужели? – Огорчился барон.
– Не переживайте, сеньор Готфрид. В Кафе найдутся крупные европейские жеребцы, которые придутся впору и вам и вашим доблестным рыцарям! Однако жаль, что ваш отряд невелик. Тысяча рыцарей Тевтонского Ордена могли бы стать немалой силой!
– Доставить такое количество людей в Рим, а затем в Кафу, просто не возможно, –  возразил барон.
– Вы правы, сеньор Готфрид. Действительно, не возможно. Скажите, а не могли бы рыцари Ордена ударить в тыл русским с севера через Литву?
– Вряд ли это возможно. У границ Ордена владения князя Кейстута – заклятого врага Тевтонского Ордена. Князь – язычник и у него очень сильная дружина из жестоких язычников. Мне приходилось сражаться с ними… – Барон с содроганием вспомнил свой поход на Жмудь, когда едва не лишился головы от топора свирепого язычника.
– В грядущей войне Кейстут будет на стороне Московского князя, и будет сдерживать Ягайло, который готов выступить вместе с эмиром Мамаем. Кроме того, Ордену угрожают поляки, которые мечтают отвоевать Померанию .
– Но ведь поляки – католики? Почему же вы с ними враждуете? – Спросил капитан генуэзских арбалетчиков.
– Поляки, прежде всего славяне, а потом католики, – буркнул барон, ненавидевший поляков, литвинов и всех славян.
– Скажите, сеньор Готфрид, почему вы назвали Мамая эмиром? Ведь Мамай имеет титул бека и звание темника? – Удивился капитан арбалетчиков. 
– Так назвал его местный ростовщик по имени Нахум, дом которого мы с сеньором консулом посетили вчера вечером.
– Да, знаю Нахума. Очень богатый иудей! – Подтвердил капитан Дрего. – Вы обращались к ростовщику за ссудой?
– Нет, только передал письмо от его родственника ростовщика Иосифа из Гамбурга.
– Надо же, повсюду у этих ростовщиков родственники! – То ли восхищался, то ли возмущался капитан арбалетчиков. – Скажите, сеньор Готфрид, вашим рыцарям, вероятно, обещано большее жалование, чем нам?
– Не намного больше, чем вашим арбалетчикам. Младший рыцарь получит восемь флоринов за месяц службы в условиях войны, старший – двенадцать. Мне, как капитану, полагается двадцать четыре флорина.
– Очень даже  неплохо! – Одобрил капитан арболетчиков. – На такие деньги можно купить небольшое поместье.
– Можно, – согласился барон. – Допустим, что Мамай соберёт сто – сто пятьдесят тысяч воинов. Татарам, конечно же, столько не платят, их могут погнать силой. Чего награбят, то – их. Наемникам из черкесов, ясов или армян заплатят поменьше, чем нам, но всё равно потребуется очень много золота и серебра. Откуда взять столько?
– Говорят, что до половины золота и серебра дают иудейские ростовщики, – понизив голос, так чтобы не могли слышать его стрелки, сообщил барону по секрету капитан арбалетчиков и добавил. – Остальное дадут итальянские и греческие ростовщики.
– Оправдает ли такие расходы добыча? – Засомневался практичный немец.
– Несомненно! – Воскликнул генуэзец. – Русь сказочно богата! Те, кто побывал в Московии, уверяют, что там много церквей с большими куполами из золота! Мы снимем их и заменим на купола из камня, как это принято в наших храмах. Остальное, доберём в ризницах и богатых домах.
Кроме того, из Московии и иных русских земель можно пригнать сто и больше тысяч рабов, поменять гребцов на галерах, а остальных продать! Русские мужики сильные и выносливые, а русские женщины очень красивы – это ли не товар? – Воодушевлялся подсчётами будущих трофеев генуэзец. – Недаром опытные ростовщики говорят – «война – самое лучшее средство для скорого преумножение богатства»!
«Пожалуй, они правы», – подумал немецкий барон Адольф фон Готфрид.

5.
Монтвид рассчитывал встретиться с Ягайло в Киеве и заодно взглянуть ещё раз на матерь городов русских, каковым со времён князя Владимира-крестителя считался славный город на Днепре. Однако помимо Киева были ещё и Ладога и Великий Новгород – древние северные русские города, откуда правил светлый князь-Сокол Рюрик, была ещё Старая Русса, древнее которой не было града на всей огромной равнине от Вендского моря до Рифейских гор , которую позже географы назовут в честь русского народа Русской равниной.
Надежды Монтвида не сбылись. Ягайло с отборной дружиной, состоявшей исключительно из преданных ему литвинов и нескольких поляков, поступивших на службу к Великому князю литовскому, встретил Монтвида, сопровождаемого охранным конвоем из лучших воинов московской великокняжеской дружины, на старинном шляхе, идущем на Чернигов и Брянск, в сорока верстах от Киева.
Стоял солнечный майский день в пору буйного цветения черёмухи, дурманящий дух от которой проникал повсюду. Литвины восседали на рослых рыже-огненных конях и были в парадном облачении, в начищенных до блеска латах и шлемах, отражавших солнечные лучи. И латы, и шлемы и многое прочее из оружия и снаряжения дружины Великого литовского князя были изготовлены в соседней Польше или же в городах немецкого Тевтонского Ордена, с которым у Ягайло был мир.
Русские воины в потемневших кольчугах выглядели скромнее литвинов, но статью и вооружением им не уступали. Их вороные кони били коваными копытами, взрывая дёрн, косились тёмными глазами на рыже-огненных коней литвинов, словно желая сказать – «ни в чём вам не уступим!»
Князья спешились и обнялись.
– Здорово, брат Монтвид! – Приветствовал Ягайло. – Рад тебя видеть! Предупредили, что князь Московский шлёт тебя! Не удержался, вышел с дружиной из Киева тебе навстречу. Прошу в мой шатёр, выпить по кубку доброго вина за эту встречу!
– Здравствуй, брат, Ягайло! Думал увидеть тебя в Киеве, да не пришлось. Вышел встречать в чистое поле, вижу, что и шатёр уже стоит!   
– Хороши мои рыцари? – Похвастался Ягайло – высокий темноволосый, сероглазый и краснощёкий юноша восемнадцати лет – сын Ольгерда, излучавший энергию и решимость, унаследованную по отцу от Гедиминовичей и от Рюриковичей по матери , приходящийся Монтвиду двоюродным братом.
– Хороши, – согласился Монтвид, – однако воины Дмитрия Ивановича твоих дружинников и лучше и сильнее, хоть и нет на них таких дорогих лат, изготовленных в Кракове.
– Не могу в это поверить! – Вскричал Ягайло. – Готов с тобой, брат Монтвид, поспорить, что мой рыцарь одолеет твоего и в конном и в пешем бою! Только вот что в залог поставишь? Дал ли тебе, какой удел московский князь? – Хитро прищурил жёсткие серые глаза по годам юный и в тоже время Великий литовский князь, едва ли не вдвое моложе безудельного князя Монтвида.
– Не дело выставлять в залог удел, брат Ягайло! Готов поставить новый, отчеканенный в Москве рубль!
– Серебряный? – Спросил Ягайло
– Серебряный! – Подтвердил Монтвид. – Недавно отчеканенный.
– Ставлю против московского серебряного рубля золотой флорин! – Предложил Ягайло. – Идёт!
– Идёт! – Согласился Монтвид.
– Посмотрим – кто кого! Русский серебряный рубль или золотой латинский флорин, который в Кракове зовут злотым! Ты ведь кажется крещёный? – Спросил Ягайло.
– Был крещён при рождении по желанию матушки и по православному обряду.
– И воины московского князя тоже крещёные?
– Тоже крещёные, брат Ягайло, чему же ты удивляешься? Вот и твоя мать православная! Да и тебе пора бы определиться, принять православие как твой тесть и твоя мать.
– Нет, не желаю! – Рассмеялся Ягайло. Мне милее Дый с Перуном! Посмотрим на бой наших воинов и пойдём в мой шатёр. Там ты увидишь известного тебе старца. Он мне тоже советует стать православным, но я не желаю, да и латинская вера мне милее, особенно если с верой достанется королевна Ядвига  с королевством Польским в придачу!
– Отдашь полякам Литву? – Осадил Монтвид юного и не слишком разумного князя, размечтавшегося о польской короне.
– Нет, в Кракове сейчас непорядок, так что приберу Польшу к Литве. Подобно Киеву сделаю Краков уделом! Но это не сейчас, позже, когда подрастёт Ядвига и умрёт её слабый отец! А пока с помощью Мамая приберу к рукам всю Русь и Московскую и Новгородскую, сделаю Москву и Новгород уделами для своих сыновей!
– Смотри, как бы не прогадать! – Жёстко остерёг юного князя многоопытный Монтвид. Да и детей ты ещё не народил. Москва сильна, как никогда! Русские будут стоять насмерть и одолеют Мамая со всеми его наёмниками. Поостерегись, брат Ягайло, от союза с Мамаем, не то и тебя побьёт Великий князь Дмитрий Иванович!
– Довольно пугать, брат Монтвид! У меня своя голова на плечах! Вот и посмотрим сейчас, кто сильнее – Русь православная или Литва Перунова! – Блеснул жёстокий огонёк в холодных серых глазах Ягайло. – Как биться будут наши воины? До первой крови или до смерти?
– Тебе решать, князь! – С достоинством ответил Ягайло Монтвид.
– Тогда до первой крови! – Решил Ягайло, в дружине которого был опытный воин, многократно бравший верх в поединках, и князь им дорожил. – Оружие по выбору: меч, боевой топор, кистень, булава.
– Согласен! – Подтвердил Монтвид.

*
Постоять за честь Московского князя и своего господина вызвался, было, Глеб, повсюду сопровождавший Монтвида, однако задвинул его могучей рукой Михайло Булава – служивший теперь Дмитрию Ольгердовичу, получившему в свой удел земли возле Плещеева озера. Отправил князь Булаву в Литву вместе с Монтвидом, велел беречь брата пуще зеницы ока.
Пришпорил Михайло Булава своего могучего, под стать всаднику, вороного коня и вынес конь русского богатыря на широкую луговину, куда по знаку Ягайло уже мчался от литовской ратной сотни на огненно-рыжем коне доблестный витязь с мечом в руке, в сияющих латах и шлеме. Навстречу ему мчался галопом вороной жеребец с русским воином, в руке которого блеснула на солнце пудовая булава.
Русские и литвины принялись стучать о щиты мечами, подбадривая своих поединщиков. Ожидая скорой развязки, наблюдали за ними князья. Ягайло побрасывал и ловил рукой золотой латинский флорин, заметно нервничал, что-то шептал, верно, просил победы у Дыя и Перуна. Монтвид молчал, стиснув зубы и зажав в ладони московский серебряный рубль.
Вот поединщики с грохотом сшиблись. Меч литвина снёс шлем с головы русского воина, задев лезвием бровь. Однако удар оказался несильным. Пудовая булава русского воина, оправдавшая грозное прозвище своего владельца, опередила меч на долю мгновения и, смяв латы противника, проломила ему грудь.
Литвин выронил меч и рухнул под копыта боевых коней, вцепившихся друг в друга зубами. Русский воин пнул сапогом огненно-рыжего коня поверженного противника, отгоняя его от упавшего, осадил своего боевого коня и спешился.
Со стороны литвинов послышались вопли отчаяния, со стороны русских раздалось дружное – Ура!
– До первой крови! – Воскликнул Монтвид.
– До первой! – Признал своё поражение Ягайло и протянул золотой флорин Монтвиду, перешедшему на службу к своему заклятому врагу Московскому князю, к которому вместе с единокровными по отцу братьями Андреем и Дмитрием ушло немало народу и прежде всего хороших воинов, среди которых немало литвинов. 
Булава утёр ладонью кровь с лица, присел на колено, склонился над поверженным противником и, приподняв его, приложил ухо к груди.
– Жив! – сообщил он набежавшим литвинам. Забирайте. Ничего, дай бог кости срастутся. Выживет!

* *
Монтвид не удивился, застав в княжеском шатре митрополита Киприана, уехавшего ещё зимой из Москвы в Киев после очередного разлада с Великим князем Дмитрием Ивановичем. Поздоровался с ним, однако губами к руке не припал. 
Ягайло был сильно огорчён исходом поединка и со словами «за встречу» залпом выпил вино из немалого кубка. Потребовал наполнить и опять выпил. Отдышался и, словно не замечая митрополита, обратился к Монтвиду, пившему хорошее угорское вино мелкими глотками.
– Знаю, зачем ты приехал, брат Монтвид! Князь московский прислал уговаривать, не вступать в союз с Мамаем. Не выйдет! Не останови московского князя сейчас – всю Литву приберёт к рукам. Не он, так его потомки! – Побагровел от напряжения Ягайло, заметно захмелевший от двух больших кубков вина, в то время как Монтвид не выпил и трети содержимого своего кубка.
Киприан вина не пил, присел на складной стульчик и, молча, наблюдал за князьями, перебирая чётки из тёмного янтаря. Помимо них в шатре не было никого, лишь слуга заглядывал – не нужно подлить вина или ещё что исполнить.
– Сколько литвинов в Великом княжестве? – Задал вопрос Монтвид.
– Чего спрашиваешь? Разве не заешь? – Поднял Ягайло на Монтвида мутные покрасневшие глаза. – Нас всё меньше и меньше. Вот и братья твои увели с собой много людей.
– Большинство из них русские люди, – заметил Монтвид.
– И литвины есть среди них. Вот и ты, брат мой, ушёл в Московию. Кто ты? Литвин или уже русский? Почему не чтишь память отца? Ведь ты Гедиминович!
– И Рюрикович! – Напомнил Ягайло Монтвид.
– Да ещё и крещёный! – Возмутился Ягайло.
– Крещёный! Христианское имя моё Александр! – Подтвердил Монтвид. – Князь Боброк переделал отчее имя на русский лад. Так что на Руси я теперь Александр Мотовило.
– Ох уж этот Боброк! Попади он в мои руки! – Зарычал Ягайло, вспоминая ожесточённые, кровопролитные схватки с дружиной Дмитрия Ольгердовича и московскими ратниками, которых привёл в помощь старшему брату Боброк.
Будь их не несколько сотен, а несколько тысяч, одержали бы верх Дмитрий Ольгердович, изгнав Ягайло в Польшу или же к немцам-тевтонам. Да и Кейстут добавил бы жару юному князю, занявшему вопреки старшинству Великокняжеский престол.
Князья не заметили, как встал со стульчика и распрямился седовласый старец митрополит Киприан, и лишь услышав его, замерли.
– Гляжу я на вас, князья, всё вы грызётесь, словно голодные псы, готовые друг друга убить! –  Тяжко вздохнув, молвил Киприан. – Не видите общей беды…
Митрополит обхватил голову руками и застонал.
– Что с тобой, отец Киприан? – Обеспокоился Монтвид.
– Больно мне, князь, очень больно! Особенно больно за тебя Ягайло. Молод ты ещё, не то слово – мал, словно дитя. Вот и с братьями рассорился, изгнал их из уделов, не тобой даденных. Вижу, проживёшь ты большую и непростую жизнь. Можешь достигнуть многого, только во благо или во вред – рассудит время. Вот и батюшка твой, князь Ольгерд воевал с Москвой, разорял Русь, а чего добился? – Киприан укоризненно посмотрел на Ягайло влажными тёмными глазами.
– Теперь и ты готов воевать с Москвой да ещё вместе с Мамаем. Да знаешь ли ты, какая нам всем грозит беда, если не дай бог, Мамай одолеет московского князя, с которым я хоть и не в ладах, но не желаю ни ему, ни Руси поражения. Если не устоит Москва, тогда всей Руси и Литве, и Польше, и Венгрии и иным христианским странам грозит большая беда.
Знаешь ли ты, Ягайло, что Папа римский издал указ, в котором велит магистру Ордена доминиканцев назначить особую инквизицию для всей православной Руси и Валахии. В том указе объявлены права и обязанности инквизитора, прежде всего,  искоренять «заблуждения православных верующих» и если не будет достаточно убеждений, то безжалостно истреблять непокорных. Такое коснётся не только Руси Московской, но и Литовской, Новгородской, Рязанской и прочих земель, где живут православные люди.
По греческим, болгарским и сербским землям тоже гуляет лихо. Султан турецкий терзает братские православные народы. Царьград , который многие века был светочем православия, ныне окружён неверными и скоро падёт. Что тогда останется от православия? Только Москва, которой суждено стать оплотом святой веры!
Ты, Ягайло не желал меня брать с собой на встречу с князем Александром – Киприан осознанно назвал Монтвида христианским именем. – Я настоял, поскольку встреча эта важна. Князь Александр прибыл по поручению Великого князя Московского предостеречь тебя, Ягайло, от необдуманных действий, предостеречь от союза с Мамаем, который окажется пагубным и для Литовской Руси и для Польши и для греков, валахов, сербов, болгар и иных народов. Вот, что я хотел сказать вам князья.
Думай, Ягайло, как поступить. Помни, я остаюсь с тобой и всегда готов дать совет.

* *
В тот же день Монтвид покинул стан Ягайло. Поначалу был огорчён тем, что не получил от князя ясного ответа – пойдёт он вместе с Мамаем на Русь или же поостережётся? Всякие мысли одолевали князя, однако, вспомнив о Киприане, который оставался в Киеве и мог повлиять на Ягайло, возомнившего себя великим полководцем и мечтавшем о польской короне, пришёл к выводу, что юный князь задумается о последствиях союза с Мамаем, тем более, что в Орде теперь сильный хан Тохтамыш, которого поддерживает могучий эмир и полководец Тимур, покоривший многие страны Востока.
Для Руси выгоднее всего было бы состояние неопределённости в отношениях Ягайло и Мамая. Рассчитывая на помощь литовского войска и не получив её, Мамай будет ослаблен, ну а рязанский князь Олег поступит так, как ему посоветует Ягайло. От таких мыслей отлегло на сердце, и Монтвид залюбовался окружающей природой.
Конный отряд продвигался мелкой рысью вдоль берега полноводной Десны. Земли в этих краях были песчаные и малонаселённые, однако сосновые леса были частично сведены и использованы для строительства, а те, что сохранились, чередовались с обширными травянистыми пустошами, на которых выпасалась скотина. Насыщенный событиями день клонился к концу, однако для начала мая было тепло и даже жарко.
Завидев конный отряд, пастухи и подпаски пугались – мало ли что могли сотворить чужие вооружённые люди, но поскольку ни их, ни скотину не трогали, снимали соломенные шляпы и кланялись конным воинам в пояс.
Следовало подумать о ночлеге, и Монтвид решил остановиться в ближайшей деревне, а потому велел Глебу расспросить пастуха далеко ли до жилья. Вместе с Глебом поскакал к ближайшему стаду овец сегодняшний герой Михайло Булава – победитель в поединке с лучшим воином Ягайло. Монтвид обратил внимание на то, что Глеб и Михайло всегда рядом, сдружились. Вот и сейчас отправились вместе расспросить пастуха.

*
– Покажи-ка золотой, – попросил Глеб Булаву, которому Монтвид вручил как победителю в поединке серебряный рубль и золотой флорин.
– Да ведь показывал, –  удивился Михайло.
– Толком не рассмотрел.
– Ну, держи, только не оброни! – Передал Булава Глебу золотую монету, на которую можно было купить корову, а то и две.
Глеб принял флорин, зажал двумя пальцами и принялся его рассматривать.
– Верно князь какой-то на ней, а что написано – не понять. Буквы не наши, латинские.
– А ты грамотен? – Поинтересовался Михайло.
– А как же! Буквы славянские разбираю, читаю чуток, – признался Глеб.
– Молодец ты, Глеб! Я вот в грамоте не силён. «Аз», «Буки», «Веди», «Добро», «Жито» –  дальше не помню. Подучишь меня грамоте?
– Ну что ж, подучу, – пообещал Глеб и поинтересовался. – Что купишь на рубль и на этот золотой? 
– Рубль жене отдам, пусть купит обновы детям, а на латинский золотой погуляем вместе с тобой, как следует!
– Верно, погуляем! – Обрадовался Глеб, любивший и языком почесать и испить чарку-другую медовухи или иного вина. – Скажи, а если бы литвин не задел бровь, а снёс твою буйную голову с плеч. Чтоб ты тогда делал?
– Типун тебе на язык! – Возмутился Михайло Булава. – У меня же семья, детки малые! Нельзя мне умирать попусту, да и литвин отлежится, выживет. Верно и у него семья.
– А в битве с Мамаем? – Не отставал Глеб от товарища.
– В битве за Русь – дело другое! Тут, братец Глебушка, жизни своей не щади! За Русь-матушку жизнь отдать – дело Святое! Верни золотой и кончай такие разговоры! Вон и пастух, расспроси его, балаболка ты этакий, далеко ли до деревни?

* *
В деревне, вытянувшейся по высокому берегу вдоль реки, Монтвид увидел приставшую к берегу ладью с истрёпанным, многократно залатанным парусом, который убирали четверо мужиков. Пятый, старший из них и верно хозяин ладьи разговаривал  со стариком, вышедшим встречать ладью. Тут же на берегу крутились деревенские ребятишки, набежавшие посмотреть. Увидев конный отряд, который облаяли деревенские собаки, ребятишки было бросились наутёк, но потом, узнав в воинах русских, а не татар, вернулись.
Монтвид подъехал к старику и к хозяину ладьи, которые сняли перед ним шапки и поклонились знатному воину, возможно князю. Мужики, убиравшие парус, тоже поклонились, и тут Монтвид увидел девочку лет десяти – двенадцати – тоненькую словно тростиночка, которая пряталась за хозяином  ладьи.
– Будь здрав, князь! – Приветствовал Монтвида хозяин ладьи и опять поклонился.
– Кто ты таков? Почему решил, что перед тобой князь? – Спросил Монтвид.
– Узнал я тебя, князь! Имя моё Тимофей Иванович, прозвище Муха. Из Брянска я, купец, а это мои родичи убирают парус. Остановились на ночь возле деревни, а тут твой отряд. В пути слышали, что ты ушёл вместе с князем нашим Дмитрием Ольгердовичем в Москву. Смотрю и глазам своим не верю – тут ты и с ратниками!
– И я тебя,  где-то видел, купец, только имени твоего не знал, теперь познакомился. А это кто там прячется за тобой? – Улыбнулся Монтвид, выглянувшей из-за купца девчушке.
– Везу сиротку из самой Кафы. За денежку мелкую выкупил у бессовестного грека. В семью свою определю, пусть живет, страдалица.
– Так ты был в Крыму? – Удивился Монтвид.
– Верно, в Крыму, в вотчине самого Мамая! – Ответил купец. – С осени там задержался. Ох, и насмотрелся всего, век не забыть! С трудом дождались весны,  а как вышли в море в бурю попали, чуть не потопли, да Никола Чудотворец спас-защитил! Образок ношу на груди.
«Надо же, подумал Монтвид, и у меня образок Николы Чудотворца, подарок от матушки. Защитит?»
– Вот что, Михайло, – обратился князь к Булаве. Поезжайте в деревню, разыщите старосту и определитесь на ночь, а мы тут побеседуем с Тимофеем Ивановичем.
– Мне, князь, остаться? – Спросил Глеб.
– Нет, все поезжайте, я буду позже, – Распорядился Монтвид. – А ты, старец, кто будешь?
– Да никто! – Ответил старик, вышедший встретить ладью. – Такие ладьи часто проплывают и вниз и вверх по Десне, так что мы к ним привыкли. Ну, я пошёл, поклонился старик князю и купцу, надел шапку и заковылял в гору. Ребятишки побежали за ним.
– Где будешь ночевать, Тимофей Иванович? – Спросил купца Монтвид.
– На ладье, где же ещё! Ладья – второй дом.
– Сколько же ты прожил в Кафе?
– Почти девять месяцев. Думал, что и не выберемся оттуда, – признался купец. – В Кафе только и говорят о войне с Москвой. В Кафу приходят галеры из Генуи и иных латинских стран, везут серебро и золото для наёмников, везут арбалетчиков и рыцарей, пожелавших принять участие в походе на Русь вместе с татарами. Мамай нанимает воинов из жадных для денег черкесов и ясов, кипчаков и аваров, армян и греков, а так же из караимов. Три на девять языков идут походом на Русь.
Жил я у Акопа – купца-армянина, который уговорил меня плыть из Киева в Крым, посулив большие барыши от товаров, закупленных в Кафе. Как узнал, что и его сыновья собираются в поход с мамаевой Ордой, ушёл от него.
Сыновья Акопа говорили, что после завоевания Руси разрешат всем желающим селиться в русских землях, а латинские священники, которые придут следом за мамаевым воинством, станут крестить всех и, прежде всего русских и православных, в латинскую веру. Говорят, что так велел Папа римский. Вот такие дела, князь, – закончил свой печальный рассказ Тимофей Иванович.
– Да, это нам известно, – тяжко вздохнул Монтвид, – а потому Русь готовится к тяжёлой войне, копит силы. Только и Литве не отсидеться. Не дай бог, победит Мамай, тогда и в Киеве и в Брянске станут селиться неверные. Ордынские ханы брали дань, но хоть ордынцев на Руси не селили.
Видел ли ты Мамая? Каков он? – Спросил князь у купца, которому довелось повидать многое.
– Как же, видел его. Приезжал с конной дружиной из Солхата в Кафу. Это недалеко. Фрязи его принимали в своей крепости. Как видно за серебром и за золотом приезжал Мамай, переговоры вёл с латинянами. А каков он – толком не рассмотрел, обыкновенный, лицо плоское, глаза узкие, ноги кривые, –  признался Тимофей Иванович.
– Вот пленим Мамая, тогда хорошенько рассмотрим это идолище поганое! – Пообещал Монтвид, взбодрив и себя и купца. 
– Жаль, что Дмитрий Ольгердович оставил свой удел. Теперь мы под властью Ягайло, да князь Великий слишком молод, горяч и во многом ещё не разумен, – посетовал купец. – Хоть уходи следом за вами в Московию, да не с чем идти.
В пути от Крыма до Киева был ограблен не раз. Деньги и ценные товары отняли, слава богу, что не отняли ладью и не лишили жизни. Из товаров осталась только бумага, изготовленная в Персии. Слышал я, что в Москве она стоит немалых денег.
– Стоит. На Руси пишут и переписывают множество книг. Для этого требуется много бумаги, которую у тебя охотно купят московские купцы, торгующие с Брянском, Киевом и Верховскими городами, – подтвердил Монтвид.
– Выручу деньги и вместе с родичами, – Тимофей Иванович кивнул на молодых парней, убиравших парус, – подамся в Москву, в войско Дмитрия Ивановича! Вместе с русскими воинами пойдём в поход на Мамая!
– А знаком ли ты, Тимофей Иванович, с ратным делом? Участвовал ли в сражениях? – Спросил Монтвид.
– Нет, князь, не знаком и в сражения не участвовал. Разве что по молодости в кулачных боях…
– Тогда, добрый человек, лучше быть тебе в обозе, кашу варить и прочими заниматься делами.
– Ну что ж, и в обозе сгожусь! – Обрадовался купец.       
 


Глава 3. Ополчение


В этой главе рассказывается о том, как в мае 1380 года после праздника Красная горка, когда подсохли дороги, ростовское ополчение тронулось в путь к Москве, куда прибывали отряды воинов и ополченцев со всей Руси, собираясь в поход против Мамая. Спустя две недели ополченцы прибыли в подмосковном селе Коломенское, где стали готовиться к битве. В Коломенском князь Монтвид получает первое письмо от своей невесты Анастасии. 
В том же мае на галерах вместе с генуэзскими наёмниками прибывает из Константинополя в Кафу отряд рыцарей Тевтонского Ордена во главе капитаном Ордена бароном Адольфом фон Готфридом, который передаёт послание эмиру Мамаю от магистра Тевтонского Ордена Винриха фон Книпроде. В Кафе и других генуэзских колониях Крыма идёт подготовка отрядов наёмников к военному походу на Великое Московское княжество.


1.
И дня не пробыл Александр Монтвидович в доме боярина Андрея Ивановича, а кажется Анастасии, что знакома она с князем всю жизнь. Прикрыла девушка глаза и видит любимого, шепчет – говорит с ним, краснеет от удовольствия, услышав его голос…
– Что с тобой, Настенька? – Озаботилась мать. – Всё что-то шепчешь, заговариваешься. Не заболела ли? Дайка пощупаю твою головушку, – приложила боярыня руку к горевшему лицу дочери.
– Горячая! – напугалась Пелагея Тимофеевна. – Попей-ка липового отвара с мёдом, да ложись-ка спать, – посоветовала Анастасии мать.
– Да нет, матушка, не больна я! Как вспомню Сашу, так в жар бросает!
– Какой же он Саша? Ведь князь, Александр Монтвидович! Род его древний от Гедиминовичей и Рюриковичей. Не чета нам, безродным. Любишь его?
– Ой, мама! Так люблю, что бросает в трепет. Отчего так и сама не знаю.
– Выросла ты доченька, вызрела, – улыбнулась боярыня. – Женщина в тебе пробуждается вот и в трепете вся, как подумаешь о любимом. Наберись, родная моя, терпенья. Дождись осени, явится суженый, свадьбу сыграем. Даст бог, счастлива будешь с князем, мальчиков родишь. Вот обрадуется батюшка твой. Я вот не сподобилась, –   смахнула слезу Пелагея Тимофеевна.
– Что это у тебя? Перья? Неужели письмо собралась написать? – Заметила боярыня заточенные под письмо гусиные перья. – Ведь только уехал?
– Начну писать, матушка. Скотника нашего Емельяна попросила перьев достать. Он и надёргал перьев от наших гусей, заточил и принёс. Вот их сколько! Мне бы листочек – другой хорошей писчей бумаги? – Заглянула Настя в глаза матери.
– Принесу я тебе бумагу, самую лучшую. Возьму у отца. Хватит ли для письма двух листов?
– Хватит, матушка! Сначала напишу буквы на бересте. Выберу самые красивые, из них составлю слова, потом напишу письмо на бумаге. А как отправится в Москву ополчение, попрошу разыскать Александра и передать ему.
– Когда же, доченька, будешь писать?
– Сейчас и начну. Емельян бересты нарезал. Вот сколько! – Показала Анастасия матери стопку.
– Да ведь скоро стемнеет.
– Свечку зажгу, и буду писать. Всё равно мне не спится. Всё время о Саше думаю, так что голова идёт кругом. Колечком обручальным любуюсь…
– Что же ты напишешь ему, доченька?
– Всё, что сердце велит! – Ответила Анастасия и обняла мать.
– Расскажешь?
– Расскажу, мама.
 
* *
К середине мая земля, наконец, просохла и покрылась свежей зеленью, к которой тянулась изголодавшаяся за долгую зиму скотина. Вот и лошади теперь проживут на подножном корму и телеги не застрянут в непролазной грязи, которой не миновать в пору весенней распутицы.
Собирались ростовские ополченцы, которых набралось до трёхсот человек, выступить в поход до Москвы сразу же после Красной горки, да задержались на неделю из-за дождей, а потому следовало поторапливаться и проходить за день не менее двадцати вёрст.   
А тут, как на грех, расхворался боярин Андрей Иванович, готовивший своих мужиков в ополчение. Заранее заказал ростовским мастерам шесть телег на колёсах с железными ободами и с упряжью под две лошади, тридцать пик с железными наконечниками, столько же боевых топоров, луков и множество стрел, истратив на всё столько серебряных рублей, что не скопить и за год.
В пешем походе важна добротная обувь, так что боярин не поскупился и заказал ополченцам тридцать пар яловых сапог на подошве из лосиной кожи, чтобы хватило до зимних холодов. Не выступать же в путь в лаптях – засмеют.
Ко дню выступления, отлежался боярин, встал, разогнулся, повязал поясницу тёплым платком жены, прикрыв кафтаном от посторонних глаз, и заковылял, с трудом опираясь на израненную ногу, попрощаться с мужиками, уходившими в поход на Мамая, дать им добрых советов.
Старшим отряда в тридцать ополченцев боярин назначил Егора Кочета – мужика крепкого и рассудительного, справедливого и работящего. Какой же из него выйдет воин – покажет время.
На боярском дворе шумно и тесно. Проститься с ополченцами, собранными из четырёх деревень немалого имения боярина Кокорины, пришли едва ли не все, кто мог стоять на ногах. Бабы с младенцами на руках, ребятишки, старики и старухи, девушки, парни и мужики, которые оставались пахать, сеять и собирать урожай, а потому стыдливо прятали глаза.
– Вот что, Егор, – напутствовал ополченца боярин, – Перво-наперво, сбереги мужиков до сражения. Проследи, чтобы, не дай бог, кто не сбежал по дороге, не опозорил нас, или же не покалечился понапрасну. Вина, браги и медовухи в дороге не пить! С чужими мужиками не задираться! К бабам не приставать! между собою ладить, старших слушаться, а если кто провинится – строго наказывай!
– Ты уж проследи, Егорушка! – Взмолилась боярыня Прасковья Тимофеевна, а у самой в глаза слёзы, словно с сыновьями прощается, которых не дал ей бог.
– Не сомневайтесь, Прасковья Тимофеевна, прослежу, а если что – накажу! – Успокоил боярыню Егор – самый старший среди ополченцев. Двадцать шесть ему лет, остальные ополченцы моложе, однако юношей среди них нет. Мужчины все зрелые, все женатые, у всех дети. Егор восемь лет как семьянин, у него уже пятеро ребятишек. Все выжили, здоровенькие, тут же крутятся у ног отца, а младшего держит на руках заплаканная жена Егора. Опять беременная. Сильно переживает супруга за мужа, страдает бедняжка, вся в горючих слезах.
«Вернётся ли свет-сокол Егоруша? Увидит ли рождённую к липеню  дочку или сыночка? Ну почему же тебя, самого работящего посылает боярин на войну с басурманами? О-о-ох!» – Тихо плачет несчастная женщина, едва сдерживая себя, чтобы не разрыдаться у боярина и боярыни на глазах.
Рядом прощаются с мужьями их жёны. Мужики пытаются улыбаться, да лица хмурые, а женщины все в слезах…
– Не плачь, Дарьюшка! – Обняла боярыня жену Егора. – Поможем вам. Всем поможем, не оставим в беде. Мой, Андрей Иванович, три раза ходил воевать. И ничего – вернулся, хоть и покалеченный, так и хромает. И твой Егор вернётся, обязательно вернётся. Ты только жди и молись за него…
– Путь до Москвы не близкий, – чуть отстранившись от баб, напутствовал боярин Егора. – От ополчения не отставайте, княжьего воеводу слушайтесь. Съестных припасов вам хватит на месяц, а там поставят вас на княжье довольствие. Вот тебе, Егор, пятнадцать рублей. Деньги не малые. Это на всякие случай. Мало ли что может случиться в пути,  – протянул Андрей Иванович Егору кошель с серебряными рублями.
– Благодарствую, низко, в пояс, поклонился Егор боярину и убрал кошель подальше, уложив в глубокий внутренний карман, чтобы не потерять в пути.
– Вот ещё, а ну Емеля, подавай сюда! – Велел боярин слуге и скотнику, державшему за спиной тяжёлый мешок.
– Вот барин! – Скинул мешок с плеча Емельян, ходивший вместе с боярином в ратный поход.
– Бери, Егорка, мою кольчугу и шлем с мечом. Господь не дал мне сынов, не лежать же им здесь! Меч мой поразил немало ордынцев, так пусть послужит ещё! – На глазах боярина навернулись слёзы.
– Спасибо Андрей Иванович, не осрамлю твоего оружия! – С большим чувством ответил Егор-ополченец.
– Как дойдёте до Москвы, обязательно разыщите там князя-воеводу Боброка Дмитрия Ивановича. Он у нас часто бывал, ты его видел, узнаешь. Слышал я, что на постое Боброк возле села Коломенского. Обучает там воинов ратному делу. Вот и вас научит, как правильно воевать. Ратное дело, оно не простое. Это не в лесу махать топором. Так что не ленитесь, учитесь всему что увидите. Обученный воин стоит троих необученных.
Топоры и пики у вас добротные, железо калённое, любой доспех пробьёт. Для пешего ратника пика первое дело против конного воина. Пешим воинам следует встать плотным рядом, упереть пики тупым концом в землю и направить их на врага.
Знаю, сам видел не раз, как пика насквозь пробивала коня, и конник падал на землю, а там не теряйся, руби его топором! Да что я рассказываю, князь-воевода всему вас обучат! Ты только узнай где он и разыщи Боброка Дмитрия Михайловича.
– Узнаю, барин, непременно узнаю и разыщу  воеводу, – подтвердил Егор.
– Куда вас определят, решать не мне и не вам, но держитесь Боброка и наших ростовских князей. Подле Боброка обязательно будет князь Монтвид или как его назвал Дмитрий Михайлович – князь Мотовило. Из литвинов он, но крещёный. Перешёл на русскую службу вместе с князем Дмитрием Ольгердовичем. Слышал о таком?
– Слышал. Обязательно разыщу князя Мотовило, – успокоил Егор боярина, которого уважал за справедливость и за то, что не обижал понапрасну своих холопов. Вот и пики с топорами заказал, и телеги новые справил и лошадей к ним дал из тех, что получше, чтобы в дороге не околели и съестных припасов на месяц хватит и сапоги у всех новые.
«Как отъедем подальше, велю всем снять сапоги, надеть лапти. Сапоги понадобятся в сражении. Сапоги надо беречь», – Подумал Егор. 
– Настенька! – Позвал отец дочь. – Подойди сюда, доченька!
Анастасия стояла на крыльце, зажав в руке свёрнутое трубочкой и перевязанное ленточкой письмо суженому, которое сочиняла и писала со дня расставания. Стояла и терпеливо дожидалась, когда её позовёт отец.
Младшие сёстры тут же, переживают за Анастасию, заглядывают ей в глаза, жалеют, а быть может, завидуют её счастью. Есть у сестры жених. Хоть и не молод, но статен – истинный князь!
Услышали батюшку, разом, словно птички вспорхнули, сбежали с крыльца следом за старшей сестрой.
Поцеловав письмо, Анастасия передала его отцу, а боярин Егору.
– Спрячь письмецо подальше, чтобы, не дай бог, не обронить! Передай письмо князю Мотовилову. Зовут князя Александр, по батюшке Монтвидович. Запомнил?
– Запомнил, барин!
Егор вновь запустил руку с письмом за пазуху и надёжно укрыл его в глубоком кармане, который пришила накануне заботливая жена.
– Едут! Едут! – Закричали мальчишки, завидев вереницу телег и толпу, показавшуюся на дороге, ведущей из Ростова и проходившей мимо усадьбы боярина Андрея Ивановича Кокорины.
– И нам пора! – Вздохнул боярин, велев выбираться со двора на дорогу. Согласно уговору его ополченцы пойдут последними. Так что предстояло пропустить вереницу телег, ополченцев и провожающих из родных.
Впереди шли ростовские священники с хоругвями, образами и молитвами «Во славу русского православного воинства». Следом за ними катили телеги, нагруженные оружием и съестными припасами, за которыми шли ополченцы в окружении провожающих их родных и близких, среди которых было множество сновавших тут и там ребятишек.
«А это кто там? Неужели старый воевода Никифор Лихошерст?» – Удивившись, подумав,  Андрей Иванович. – «Стар и сед, Лихошерст, словно лунь и тот отправился в поход! Стало быть, плохи дела у ростовских князей. Обеднели не в пример иным боярам и холопов своих не имеют». Что же за отроки рядом с Никифором? Совсем ещё юные. Куда таким на войну!»
– Взгляни, матушка, – обратился боярин к супруге. – Что за отроки рядом с Никифором, ты его хорошо знаешь, а то у меня глаза плохо видят.
– Где же он? – завертела головой боярыня, обладавшая острым зрением.
– Да вон, под хоругвью!
– Вижу Никифора!
– А рядом с ним кто? Помнится, нет у Андрея Фёдоровича  сыновей.
– Да это же княжна Дарья ! – Ахнула боярыня. – Куда же она? Девица и в шлеме? Неужели в поход?
– В поход, – тяжко вздохнув, ответил супруге боярин. – Кто же второй отрок?
– Второго не знаю, неужели тоже девица! – Всплеснула руками боярыня.
– О том, что видела – помалкивай! Не наше это дело. – Остерёг супругу боярин, подумав: «ох и молодцы, девицы!»   
Андрей Иванович перекрестил своё малое воинство, помахав уходившим в поход на прощанье рукой и велев становиться в конец, растянувшейся на полверсты вереницы из ополченцев и телег, нагруженных оружием и припасами.
Женщины заголосили с новой силой и побежали за своими мужьями проститься ещё раз, напоследок. Малые ребятишки следом за ним, растирая ручонками заплаканные глазки.         
– С богом! – перекрестила Анастасия ополченцев, и, представив, как суженый получит её письмо, которое она запомнила наизусть, и станет читать, украдкой промокнула слёзы платочком.

2.
– Посмотрите, сеньор Готфрид, вот она наша Кафа! – Генуэзец обвёл рукой красивую панораму Кафского залива, открывшуюся со стороны моря – Видите стены и башни?
– Где? Ни черта не вижу. Только горы!
– Не туда смотрите, сеньор! Левее, возле мыса! Теперь видите?
– Теперь вижу, но очень далеко, – подтвердил барон Адольф фон Готфрид – рыцарь и капитан Тевтонского Ордена, отправившийся вместе с одиннадцатью немецкими рыцарями в Крым, чтобы участвовать в походе войска крымского бека и темника Мамая на Великое Московское княжество.
В генуэзских колониях Крыма: Кафе, Солдайе, Чембало, Боспоро  и Кавказа: Матреге, Копе, Мапе и Мавролако , собирались в основном знаменитые генуэзские арбалетчики и тяжёлая пехота из фрязей – так в те времена на Руси называли итальянцев, многие из которых были потомственными наёмниками, жившими войнами со времён Крестовых походов.
Помимо желания хорошо заработать на очередной войне, любители военных приключений рассчитывали завалить «русского медведя» в его собственной «берлоге», в которой по широко распространившимся слухам было чем поживиться.
Эти профессиональные наёмники прибывали в генуэзские колонии на галерах, привычно рассекавших волны Чёрного моря, со всего Средиземноморья, а так же из недалёкого Константинополя.
– Ветер попутный, гребцы налегают на вёсла, так что через час будем в Кафе! – Пообещал Готфриду капитан отряда арбалетчиков Жакомо Дрего, отправленный распоряжением дожа Генуэзской Республики в поход на далёкую Московию, о которой бравый генуэзец имел весьма смутные представления. Впрочем, и барон Готфрид, которому двумя годами раньше довелось побывать инкогнито вместе с ганзейскими купцами в Новгороде, знал о Московии лишь по рассказам.
Торговый и вольный Новгород, в котором правило боярское собрание, избираемое горожанами, имеющими право голоса, напоминал Готфриду вольный город Гамбург или Генуэзскую Республику, и отличался от прочих русских городов и земель отсутствием жёсткой княжеской власти.
Новгородцы гордились своим самоуправлением и не желали усиления Великого Московского княжества, опасаясь потерять свои вольности, а потому охотно принимали у себя иностранцев, прежде всего немцев, торговые корабли которых бороздили холодное Остзее. Так немцы, захватившие славянские земли южного и восточного побережья, называли прежнее Вендское море, которое теперь полагали своим «внутренним».
Вот и сейчас накануне войны с мамаевой Ордой, богатый Новгород отгородился от Москвы, и отказал московскому князю Дмитрию в военной помощи. Такие  известия не могли не порадовать фон Готфрида, укрепившегося в уверенности победы Мамая и его многочисленных союзников и прежде всего генуэзцев, к которым барон проникся особым уважением.
«Такая маленькая республика, а колонии по всему Средиземному и Чёрному морям! Нам бы, немцам, у них поучиться! » – Подумал капитан Тевтонского Ордена, с трудом рассматривая внушительные стены и башни старейшей в Крыму генуэзской крепости.   
Затем, вдоволь насмотревшись на гористый берег Крыма, Готфрид оставил капитана арбалетчиков любоваться панорамой Кафского залива и вернулся на корму в каюту, часть которой, устроив перегородку из куска паруса, выделил ему и Айшет владелец новой галеры на время плавания из Константинополя в Кафу.
Барон застал Айшет в крайнем возбуждении. Женщина металась по пустой каюте, заламывала руки, молилась своим богам, рыдала и стонала. Такой Готфрид её ещё не видел, хотя сильные перемены в ней он заметил ещё в Константинополе, где женщина, по-видимому, уже бывала и страдала от тяжких воспоминаний.
В этом не было ничего удивительного, поскольку Константинополь являлся одним из главных центров на оживлённом торговом  пути из Чёрного в Средиземное море. Через приморскую латинскую часть города ежедневно проходили сотни рабов, захваченных во время нескончаемых набегов ордынцев на окружающие Золотую Орду земли и перепроданных генуэзцам или венецианцам.
За несколько дней, проведённых в Константинополе, Готфрид не раз наблюдал, как пленников перегоняли, словно скот, с одной галеры на другую, сортировали по возрасту и полу и продавали большими партиями новым хозяевам, которые развозили рабов по разным странам, выгодно перепродавая на невольничьих рынках.
Крепких здоровых мальчиков и юношей охотно покупали в Египте, где из них воспитывали мамлюков. Красивых девочек, девушек и молодых женщин продавали в гаремы богатым магометанам. Остальных рабов ожидал каторжный труд гребцов на многочисленных галерах как христианских, так и мусульманских стран, а рабынь участь бесправной прислуги или наложницы.
Готфрид догадывался, что красавица Айшет провела несколько лет в гареме у какого-нибудь турецкого бея, поскольку слышал от неё узнаваемые на слух отдельные турецкие слова, случайно произнесённые во сне, однако вникнуть в суть этих слов не мог.
Как она оказалась в Риме, Готфрид толком не знал, поскольку хозяин постоялого двора, у которого он в складчину с покойным Алонсо купил красивую рабыню, сам приобрёл, её словно вещь, всего несколько дней назад у какого-то венецианца.
Желая хоть как-то успокоить и порадовать женщину, к которой привязался и, пожалуй, даже полюбил, барон купил ей в Константинополе новые наряды и украшения из серебра и бирюзы, истратив на покупки три золотых флорина, о которых не жалел. И вот опять, страдает и мучается…. 
– Айшет, что с тобой? Что случилось? – Ухватив её за руки, вопрошал Готфрид.
Она молчала, рыдала без слёз, дрожала, шептала неведомые немцу молитвы. Не выдержав, обняла барона, и он крепко прижал к себе любимую женщину, какой стала для него рабыня-наложница, купленная за шесть золотых флоринов в складчину с покойным Алонсо, которого, впрочем, не жаль. Зато Айшет теперь не надо делить с плюгавым итальянцем и красивая женщина принадлежит только ему.
«Да простит меня Гертруда!» – Готфрид мысленно извинился перед супругой и крепко, словно боялся потерять, прижал к себе Айшет.
– Кафа, Кафа… – Простонала Айшет. – Вырвалась из его объятий, подбежала к окну и устремила взор горящих глаз в сторону приближающегося берега.
«И здесь ей довелось побывать!», – Догадался барон. – «Вспоминает, мучается бедняжка…»
– Успокойся, Айшет! – Вновь обнял её Готфрид. – Никому я тебя не отдам. Прими нашу веру и станешь свободной. Дам тебе денег. Скоро их будет много! Хочешь, живи в Константинополе, захочешь – вернёшься в Италию. Бог даст, выйдешь замуж за хорошего человека –  немолодого и состоятельного вдовца. Не захочешь – укроешься в монастыре...
Удивительно, то ли слова Готфрида подействовали, то ли Айшет взяла себя в руки, но как будто успокоилась. Присела и её красивое, бледное лицо приняло отрешённое от всего выражение, какое бывает у выточенных из белого мрамора языческих римских и греческих богинь.
– Вот и хорошо! – Успокоился Готфрид, погладив Айшет по тёмным, словно воронье крыло, волосам. – Посиди, отдохни. Скоро сойдём на берег.

* *
Как и обещал капитан Дрего, бывавший в Кафе, через час галера вошла в обширную удобную гавань и встала у причала. С галер, прибывших немногим раньше, шла выгрузка арбалетчиков и пехотинцев, а так же оружия и военного снаряжения.
Местные возницы, привлечённые заработком, подгоняли на погрузку многочисленные повозки, запряжённые выносливыми мулами, и везли латинское воинство в крепость, где интенданты размещали прибывшее пополнение по казармам, а военное снаряжение складывалось в охраняемые склады, но так чтобы оружие и доспехи были всегда под рукой.
Ожидая консула, который был предупреждён об их прибытии командором почтовой галеры, регулярно ходившей из Константинополя в Кафу и обратно, немцы организованно, без излишней суеты, сошли на берег и выстроились в одну шеренгу, опустив на землю вместительные кожаные заплечные мешки с разобранными доспехами и оружием.
Капитан рыцарей барон фон Готфрид и Айшет едва присели на поданные им скамейки, как показалась запряжённая белой лошадью добротная двуколка, в которой восседали консул колонии и возница.
– Вам, сеньор Готфрид, особый почёт! Сам консул едет встречать вас! – Похлопал барона по плечу капитан Дрего, который успел пересчитать  с помощью сержанта арбалетчиков своего отряда, прибывших в Кафу на шести галерах, и, убедившись, что все в наличии, никто не пропал, руководил погрузкой снаряжения на поданные повозки.
– Я не прощаюсь, сеньор Готфрид, надеюсь, что ещё увидимся! – Генуэзец улыбнулся и помахал рукой Айшет, которая не обратила на него никакого внимания.
– Приветствую вас, барон! – Придерживая огромный берет, украшенный пышными перьями, раскланялся консул перед Готфридом, который поднялся со скамьи, вытянулся во весь свой благородный рост и сделал шаг навстречу.
– Базилио ди Вито, консул Республики Генуя в Кафе! – представился генуэзец капитану Тевтонского Ордена.
– Барон Адольф фон Готфрид, капитан Ордена крестоносцев! – Назвал своё имя и звание барон. – И я рад, сеньор консул! – Кивнул чернявому генуэзцу непокрытой головой рослый светловолосый немец.
– Много наслышан, сеньор Готфрид, о вашем путешествии через всю Европу и об аудиенции у Папы! – Консул окинул взглядом шеренгу немецких рыцарей и поздоровался с ними.
Готфрид поднял руку, дав сигнал, и рыцари дружно прокричали заранее отрепетированное немецкое приветствие:
– Guten Tag, Herr Konsul !
– Молодцы! Прекрасные солдаты! – Не удержался от похвалы консул, назвав немецких рыцарей на итальянский манер .
 – Эта дама с вами, сеньор Готфрид? – спросил консул.
– Да, сеньор Вито, со мной. Я привёз её из Рима.
– Очень хорошо! Прошу даму перейти в мою карроззу. Кучер доставит её в крепость. На то время, что придётся провести в Кафе, я распорядился предоставить вам, сеньор Готфрид, две хорошие комнаты с верандой Вы можете поселиться там со своей дамой. Ваших солдат мы разместим неподалёку и завтра же начнём подыскивать для них лошадей. Ведь вы и ваши воины будут сражаться в конном строю?
– Разумеется, сеньор Вито! Только сможем ли мы подобрать лошадей по росту для моих рыцарей?
– Сможем! Если сами не справимся, обратимся за помощью к эмиру, – пообещал консул.
– К самому Мамаю?
– Да, к нему.
– Второй раз слышу, что его называют эмиром. Это так?
– Не вижу в этом ничего предосудительного, Мамай рвёт с Ордой и ханом Тохтамышем а, владея Крымом, Кавказом и частью Дикого поля он достоин титула короля. Однако пока не принял нашу веру, пусть будет эмиром.
Эмир в переводе с языка арабов – вождь, то же самое, что и бек в переводе с тюркских языков, на которых говорит большая часть Золотой Орды. Состоятельные горожане из караимов называют Мамая эмиром и это ему нравится.  Вы согласны со мной, сеньор Готфрид?
– В ваших делах, сеньор Вито, я новичок, – ответил барон. – Согласен, пусть будет эмир. Мне необходимо встретиться с ним. У меня для эмира Мамая письмо от магистра Тевтонского Ордена.
– Мамай сейчас где-то в Диком поле, собирает войско из верных ему ордынцев, и когда вернётся в Солхат, мы туда обязательно съездим. Это недалеко. Я лично представлю ему вас, сеньор Готфрид. Но об этом после. Вы совсем забыли о вашей даме, которая всё молчит. Она не итальянка?
– Простите, сеньор Вито! – Готфрид не ответил на вопрос консула, взял Айшет за руку и помог ей забраться в высокую двуколку, которую в Италии называют карроззой.
– Поезжай! – Велел консул кучеру. – Солдаты проследуют за карроззой и подождут нас у крепостных ворот, а мы с капитаном пройдёмся пешком. Распорядитесь, сеньор Готфрид!

*
– Сеньор Вито, сказать по правде, я не ожидал такого приёма. Чем же вызван столь повышенный интерес к моей персоне? – Спросил у консула барон Готфрид, когда отряд немецких рыцарей, едва поспевавших за медленно катившейся карроззой с Айшет и возницей, затерялся среди прочих нагруженных повозок, и прибывших из Константинополя отрядов арбалетчиков, продвигавшихся длинной цепочкой из гавани в город.
– Вы недооцениваете себя, сеньор Готфрид! Во-первых, в Риме вас принял сам Папа и благословил в поход против еретиков. Во-вторых,  нам известно, что вы везёте письмо от магистра Тевтонского Ордена эмиру Мамаю. Разве этого недостаточно?
Кроме того, приятно осознавать, что доблестные рыцари могущественного христианского Ордена, известного со славных времён Крестовых походов в Палестину  примут участие в нашем общем походе, который можно назвать новым Крестовым походом!
– Символическое участие, сеньор Вито. Со мной всего лишь одиннадцать рыцарей.
– Тем не менее, это лучшие в Европе немецкие рыцари!
Готфрид, промолчал на похвалу консула. Он как никто другой знал, что немецкие рыцари уступают тяжеловооружённой коннице литвинов, которая имеется у Кейстута – заклятого врага Тевтонского Ордена. Помимо литвинов есть ещё русские княжеские конные дружины ни в чём не уступавшие немецким рыцарям, а так же польские рыцари. Что касается датчан, французов или англичан, то здесь Готфрид был согласен с консулом, который лично встречал немцев в просторной гавани крупнейшей генуэзской колонии на Чёрном море, способной принять и укрыть от непогоды сотни военных и торговых кораблей.
Готфрид с интересом рассматривал крупный торговый город, раскинувшийся на холмах, окружавших гавань. Кафа состояла из двух укреплённых частей, внутренней крепости – генуэзской цитадели, обнесённой массивными стенами, которая разместилась в приморской части города, и внешней крепости, обнесённой не менее внушительными стенами.
Эти стены охватывали старую густонаселённую часть города. За крепостными стенами простирались предместья, поднимавшиеся террасами по склонам холмов, переходивших на севере и на западе в невысокие горы. Восточнее Кафы начиналась равнина, простиравшаяся до другой генуэзской колонии Боспоро, контролировавшей пролив – выход из Сурожского моря в Чёрное море.
– В прежние годы в Кафе бывало немало купцов из Московии. Привозили меха, льняные холсты, воск, мёд, изделия из железа. Обратно везли соль, шелка, бумагу, восточные сладости, вина, пряности, мыло и прочие товары. Русские останавливались на постоялых дворах, торговали на греческих и армянских рынках, но с прошлой осени почти все покинули город.
Обратите внимание, в Кафе и по всему Крыму много католических храмов, мечетей, синагог, греческих и армянских церквей. В Кафе есть и русская церковь, но службы там сейчас не проводятся. Русские разъехались, а у греков и армян свои церкви, –  рассказывал консул немецкому барону о городе, в котором был одним из первых лиц. Тем не менее, они шли по улочкам большого торгового города, в котором причудливо смешалось множество культур, народов и религий, без полагавшейся консулу охраны.
Сеньора Базилио ди Вито узнавали проходившие и проезжавшие мимо горожане, спешившие раскланяться с консулом, который почти не обращал на них внимания, увлечённый разговором с немецким бароном и капитаном Тевтонского Ордена.
– Большинство коренных жителей Кафы – греки, армяне, караимы и мы, итальянцы. Встречаются семьи ясов, валахов, иверов , аваров и черкесов. Татар сравнительно немного и живут они на окраинах за городскими стенами.
В городе всего вдоволь, а цены значительно ниже, чем в Риме или в Константинополе, который снабжается хлебом, выращиваемым в Крыму и на Кавказе. Стража поддерживает в городе порядок. Единственное чего нам не достаёт, так это пресной воды, но во многие дома и в нашу крепость вода подаётся по водопроводу.
«Неплохо устроились генуэзцы в своей колонии», – подумал барон Готфрид, поскольку в немецких городах водопровод был пока редкостью.
– Полагаю, что наше войско выступит из Крыма не раньше июня на соединение с основными силами: татарами, половцами, буртасами и кипчаками, сохранившими верность своему беку Мамаю, а так же с наемниками с Кавказа: ясами, аварами, черкесами и прочими горцами. Затем объединённое войско двинется через Дикое поле к границам Московии. Знаете, сеньор Готфрид, что такое Дикое поле? – Спросил консул.
– Да, мне рассказывали, что там огромные незаселённые и нераспаханные земли, чёрная и очень плодородная почва, – припомнил барон. – Скажите, сеньор Вито, сколько войска может собрать Мамай,  которого вы называете то эмиром, то беком? – Спросил Готфрид.
– Об этом вы можете спросить Мамая при личной встрече. Что касается его титулов, то для ордынцев он по-прежнему беклярбек и темник, но мы, я уже говорил об этом, предпочитаем называть его эмиром. Мамаю, которого в Орде никогда не признают ханом, поскольку он не Чингизид, это нравится.
– С черкесами и прочими наёмниками с Кавказа мы встретимся в Диком поле? – Спросил Готфрид.
– С большинством черкесов не раньше. А почему вы заинтересовались именно черкесами? – Посмотрев в глаза барону, улыбнулся консул. – Не по той ли причине, что ваша дама принадлежит к этому воинственному племени?
– По этой причине, – признался Готфрид. – Как же вы догадались кто она?
– Об этом мне сообщил из Константинополя мой коллега – консул латинского квартала сеньор ди Монти. Вот видите, сеньор Готфрид, мы многое знаем о вас. Это входит в круг наших обязанностей. Смею предположить, что вы обеспокоены возможной встречей вашей дама с соплеменниками?
– Да, мне бы этого не хотелось. Не знаю, как она себя поведёт…
– Сеньор Готфрид, смею вас успокоить. Основная часть конных кавказских воинов, которых будет до нескольких тысяч, двинется в Дикое поле прямиком через реку Тан , но часть черкесов, а их земли самые близкие к Крыму, ожидают в Кафе. Их вожди ещё не закончили переговоры с Мамаем и хотят большего. Я имею в виду большую плату за участие в походе. Это всё что мне об этом известно. А ваша дама и в самом деле очень красивая! Особая, первозданная красота! Мне кажется, что именно такой была библейская Ева! – Подчеркнул консул, полагавший себя знатоком женской красоты.
– Как же конные черкесы попадут в Крым? – Спросил Готфрид.
– Это не сложно. Между нашими колониями Боспоро и Матреге лишь неширокий пролив и галеры с баржами перевозят много грузов в обе стороны, в том числе людей и лошадей.
Сейчас середина мая и до начала похода не менее двух недель, а то и целый месяц, так что вы ещё долго пробудете вместе с вашей дамой, а потом я позабочусь о ней. Вернётесь – сами решите, как вам быть с нею дальше. Уверен, что в Кафе найдутся порядочные люди, которые охотно купят её у вас.
Сказанное консулом, несколько огорчило барона, томимого  неясными и недобрыми предчувствиями, но ненадолго. Впереди ещё две недели, а возможно и месяц…
– Сеньор Вито, по прибытии в Константинополь я первым делом передал письмо хорошо мне известного ростовщика Иосифа из Гамбурга его родственнику Нахуму. Не хочется отступать от такой благородной традиции. У меня хранится письмо и к другому родственнику Иосифа сеньору Аарону. День только начинается и сегодня можно успеть сделать многое.  Сеньор Вито, не подскажите, как отыскать его дом?
– О, это очень уважаемый человек и один из основных кредиторов эмира Мамая. Мы обязательно навестим его, но чуть позже, поскольку сеньор Аарон сейчас в Солхате, куда поступила крупная партия серебра и где чеканят серебряные дирхемы .
Сеньор Аарон вернётся в Кафу через несколько дней. Вы с ним встретитесь и передадите письмо. А пока устраивайте ваших солдат. Вот и они, расположились в тени акаций и отдыхают. Я пришлю вам в помощь слуг. Устраивайтесь сами, и прошу ко мне отобедать. С удовольствием познакомлю вас со своей семьёй. Даму можете взять с собой. Я попрошу супругу ни о чём её не расспрашивать. Такая красивая женщина украсит наше общество.
– Вряд ли ей удастся разговорить мою Айшет. Она не говорит ни по-немецки, ни по-итальянски, но прислушивается к речи и кое-что понимает. Мы вместе четыре месяца, но я почти ничего не знаю о ней.
– Как же вы с ней общаетесь?
– С помощью нескольких слов. Впрочем, я привык к её молчанию. Что же касается всего остального, вы понимаете меня, сеньор?
– Понимаю, барон, – поправив усы, улыбнулся консул.
– С этим у нас всё в порядке, – не удержался Готфрид.
– Знаете, сеньор Готфрид, а вы уже неплохо говорите по-итальянски! – Сделал немцу комплимент консул.
– В этом нет ничего удивительного. Пять месяцев слушаю итальянскую речь, не так уж и мало, –  В ответ консулу улыбнулся барон. 

* *
В ожидании возвращения ростовщика Аарона из Солхата, рыцари фон Готфрида, продолжали оттачивать свое воинское мастерство в учебных боях. Дисциплинированные немцы не покидали крепость и не тратили выданное им серебряными аспрами  месячное жалование, в местных питейных заведениях, где подавали крепкие вина и предлагали недорогих женщин, а потому сохранили хорошую форму.
Вначале, несмотря на жару, трудно переносимую в железных доспехах, немецкие рыцари усердно бились между собой, а затем с генуэзскими пехотинцами, тяжёлые доспехи которых не уступали по качеству немецким, и в них было не легче переносить дневной зной.
Однако, итальянцы были хоть и задиристы, но мелковаты для рослых немцев. К тому же не воздерживались от вина и прочих соблазнов. Поединки, длились недолго, и всегда заканчивался победой тевтонского рыцаря. Даже в бою один против двух, итальянцы брали верх значительно реже и по наблюдениям Готфрида не слишком старались.
Наблюдая за своими солдатами, капитан генуэзских пехотинцев Карло Коста бранил их самыми скверными словами, нередко награждая увесистыми тумаками, и жаловался барону.
– Вынужденное безделье их расслабляет, учебные бои не воспринимаются ими всерьёз, но в сражениях они подобны львам! Вот увидите, сеньор Готфрид, как мои пехотинцы, которые будут в центре сражения, сдержат конницу противника. Для этого у нас имеются длинные пики и высокие щиты. Вместе с арбалетчиками мы сможем опрокинуть любого врага!
– Что ж, сеньор Коста, посмотрим, – не желая вступать в спор, согласился Готфрид, который пока был не высокого мнения о генуэзской пехоте. Иное дело арбалетчики, за стрельбой которых он наблюдал в Константинополе. Готфрид сожалел, что отряд капитана Дрего на другой день перебросили в Солдайю, в новую самую большую и ещё не достроенную генуэзскую крепость в Крыму.   
Посмотреть на учебные бои итальянцев и впервые появившихся в Кафе немецких рыцарей с разрешения коменданта крепости пришли горожане, которые желали участвовать за плату в походе на богатую Московию, и, пройдя не слишком жёсткий отбор, спешно учились владению оружием.
Увидев, на что способны эти никчёмные воины из местных караимов, армян и греков, барон слегка огорчился и поручил своим подчинённым обучить их хотя бы простейшим приёмам владения мечом и щитом.
– Конрад, поиграй с этими новобранцами, – приказал Готфрид одному из своих оруженосцев, указав на двух смуглых, черноглазых и носатых юношей, натянувших на себя недостаточно хорошо подогнанные доспехи, по-видимому, купленные по частям у генуэзцев, и вооружённых кривыми татарскими мечами и круглыми щитами. Такое сочетание доспехов и оружия показалось барону нелепым, и он едва не рассмеялся, окинув опытным взглядом упитанных и потных от жары, в нелепо сидевших на них доспехах юношей,  которые пришли в крепость вместе с отцом.
– Кто вы? Как ваши имена? Сколько вам лет? – Спросил барон у юношей, собравшихся в поход на Московию.
– Мои сыновья: Ашот и Давид, – сделав шаг вперёд, поклонился Готфриду отец юношей – пузатый, носатый и усатый мужчина в барашковой шапке, ужасно коверкавший итальянские слова. – Моё имя Акоп, мы местные армяне, – добавил он и вернулся на прежнее место, став за сыновьями. 
– Я Давид, а он Ашот, –  повторил следом за отцом старший из юношей, указав на младшего брата. –  Мне восемнадцать лет, а Ашоту уже шестнадцать.
– А ну, Давид и Ашот покажите, на что вы способны, нападайте на Конрада! – Приказал Готфрид  братьям.
Давид и Ашот поправили шлемы, из-под которых струился пот, и, размахивая кривыми татарскими мечами, стали энергично наступать на опытного рыцаря, оставившего щит и вооружённого лишь прямым двуручным немецким мечом, длина которого на четверть превышала длину кривого татарского меча.
Дав взмокшим от жары юношам немного помахать мечами, Конрад хорошо отработанным приёмом выбил мечи из рук обоих братьев и, сбив с ног старшего из них мощным ударом двуручного меча о щит, приставил лезвие к горлу поверженного Давида и расхохотался, подмигнув растерянному Ашоту.
«Толку от вас мало. Однако куда вас определят не мне решать. И сильно вам повезёт, если останетесь целыми и невредимыми. Зато когда многочисленная татарская конница опрокинет русских и погонит их до Москвы, вы сможете без особого риска разорять русские города и деревни» – Подумал барон. Брезгливо посмотрел на растерянных юнцов и крикнул капитану генуэзской пехоты.
– Сеньор Коста! Мы уходим! Если желаете, то поучите этих юношей держать в руках оружие. Погоняйте их до седьмого пота. Да не задаром. За науку пусть хорошенько заплатит их усатый отец!
– Дельный совет, сеньор Готфрид! – откликнулся капитан, прикидывая, сколько серебряных аспров можно получить с необученных военному делу горожан, собравшихся в поход на загадочную Московию, которой в тайне побаивался и он сам. 

* *
Готфрид удивился природному сходству Аарона и Нахума. Ну, словно родные братья, хотя оба ростовщика были лишь родственниками и, по словам консула, не самыми близкими.
«Одна порода», – подумал Готфрид, припомнив и Иосифа из Гамбурга, который, как сейчас показалось барону, так же походил ликом на своих родственников из Константинополя и Кафы.
– Как ваше имя? – Внимательно посмотрев на барона, переспросил Аарон, после того, как консул, дороживший хорошими отношениями с богатым ростовщиком, представил ему гостя.
– Адольф фон Готфрид – капитан Тевтонского рыцарского Ордена, – повторил барон своё полное имя и звание.
– Очень интересно? – Вопросительно посмотрев на Готфрида, произнёс ростовщик, владевший итальянским языком не хуже консула. – Готфрид это родовое имя?
– Да, это имя моего предка и основателя рода, который жил во времена основания немецкого, тогда ещё саксонского королевства. Наше родовое поместье, пожалованное королём саксов, неподалёку от Гамбурга, – пояснил ростовщику Готфрид, не понимая, отчего его так заинтересовало имя старинного дворянского рода, которым барон очень гордился.
– Подождите, сеньоры, я ненадолго! – Аарон вышел в другую комнату и Готфрид взглянул на консула, однако сеньор ди Вито лишь пожал плечами и посоветовал подождать, зная, что ростовщик зря ничего не говорит и тем более не делает. Вот и  письмо Иосифа из Гамбурга, которое Готфрид держал в руках, не потребовал сразу, а почему-то заинтересовался именем немецкого барона.
Аарон вернулся с дорогой шкатулкой, изготовленной из красного дерева и инкрустированной золотом, поставил её на низкий восточный столик и уселся на ковёр.
Консул и барон так же разместились на ковре, сложив по-восточному ноги, причём барону пришлось снять сапоги и, будучи босым, он чувствовал себя не слишком уверенно. Впрочем, ничего не поделаешь, таковы здесь обычаи. В домах генуэзцев – Европа, а здесь, в доме ростовщика  – Восток.
Аарон раскрыл шкатулку и извлёк из неё стопку потемневших от времени листов пергамента, исписанных значками, не походившими ни на латинские буквы, ни на греческое или арабское письмо.
За стопкой пергамента лежали листы, вырезанные  из берёзовой коры, которую барон узнал без труда, поскольку берёз в Германии предостаточно. Однако состояние берестяных листов так же оставляло желать лучшего. Береста, на которой так же были сделаны записи, местами едва заметные, высохла и потрескалась по краям.
– Знаете что это, сеньоры? – Спросил Аарон.
– Наверное, записи, но очень старые, – предположил консул.
– Сеньор Аарон, у меня письмо от сеньора Нахума из Константинополя, вашего родственника, – напомнил Готфрид.
– Положите его на столик, прочитаю позже, – ответил ростовщик, которого, прежде всего, интересовало содержимое шкатулки.
Он принялся перебирать листы из бересты, осторожно прикасаясь к ним холёными пальцами, унизанными дорогими перстнями.
– Эти записи сделал благоверный Мордехай – мой далёкий предок, а так же предок известных вам сеньоров Нахума и Иосифа и ещё многих достойных людей, ныне живущих в разных странах. Он жил пять веков назад и занимал важный пост при дворе Великого кагана Хазарии. Я прочитал, все его удивительные записи и продолжаю их перечитывать, всякий раз открывая для себя нечто новое. 
На этих листах, вырезанных из коры дерева, которое росло далеко на севере, описаны впечатления Мордехая от посещения племени словен. Эти люди жили на берегах полноводных рек и озёр в окружении непроходимых лесов и общались между собой с помощью больших и малых лодок. Южнее словен жили родственные им племена полян, дреговичей, радимичей и вятичей, плативших дань кагану Хазарии.
Правил словенами князь по имени Гостомысл и только он не платил дань Великому кагану, а платил её неким варягам, которые приплывали в земли словен из-за моря. Собрав силы, Гостомысл изгнал варягов и перестал платить им дань.
Потом в землях словен и родственных им кривичей, – просматривая листы с записями, продолжил Аарон, – разразилась великая смута. Незадолго до своей смерти, Князь Гостомысл призвал к себе внука – князя по имени Рёрик из страны Ругии и острова Руян, повелев ему прекратить смуту и править словенами, кривичами и прочими племенами. Князь приплыл к границам словенских земель на двенадцати ладьях с сильным войском.
Там его поджидали корабли варягов, которыми, – Аарон, вновь углубился в чтение записей, сделанных Мордехаем пять веков назад, и продолжил, – командовал некий ярл Хогурт. Среди его войска с отрядом воинов-саксов был некий барон Готфрид, владения которого находились близ Хаммабурга. Не этот ли барон ваш предок, сеньор Готфрид? – Внимательно посмотрел на барона ростовщик Аарон.
– Верно, мой! – Пребывая в сильном волнении, – воскликнул барон. – Старинный род наш, то разрастался, то угасал. Так случилось, что я остался единственным наследником поместья близ Гамбурга, который верно и есть, упомянутый вами, сеньор Аарон, Хаммабург!
– Да, это так, подтвердил ростовщик. – Будь эти записи у моего родственника Иосифа из Гамбурга и пожелай он их прочитать, что само по себе не просто, вы могли бы узнать о вашем предке, ещё раньше, – улыбнулся растерянному немцу мудрый Аарон. Он с удовольствием наблюдал за консулом, который мало что понял из его слов, и за немецким бароном, переживавшим неожиданное известие о своём далёком предке, о котором практически ничего не знал.
«А вот я знаю!» – В душе торжествовал ростовщик, аккуратно укладывая старинные записи в шкатулку. – «Вам, сеньоры, ещё далеко до нас! Вы ещё дети, а мы мудрецы с многотысячелетним опытом, избранные и освящённые богом!»
– Я знаю, что это за страна Ругия и что это за остров Руян! – Очнувшись от нахлынувших на него переживаний, заявил барон Готфрид. Ругии, где прежде жили славяне, теперь нет! Теперь это немецкая земля Померания, а остров носит новое имя – Рюген!
Так что же было дальше. Была ли битва между ярлом Хогуртом и князем Рёриком? Принял ли участие в этой битве мой предок? – Потребовал продолжения заинтригованный барон Готфрид.
– Согласно записям, сделанным Мордехаем на ладье некого словенского купца по имени Мешко, битва не состоялась. Князь Рёрик, сохранил свои ладьи и дружину, применив хитрость.
Его отряд пробрался через лес к кораблям ярла Хогурта и поджёг их, забросав горшками с горящим маслом. Пока на кораблях гасили огонь, ладьи князя Рёрика прошли мимо, и нагнать их было уже невозможно.
Князь Рёрик прекратил смуту в землях словен, кривичей и иных племён и стал править землёй, которая зовётся Русью. Русь расширилась и окрепла, приняв в себя многие племена и земли, а внук князя Рёрика, которого на Руси прозвали Рюриком, разгромил Хазарский каганат, рассеяв моё племя по всему свету.
Теперь, там, где когда-то находилась Хазария, раскинулась варварская, объятая смутой Золотая Орда, которой правят монгольские ханы, а Крым один из её улусов. На наше счастье здесь  правит мудрый эмир Мамай. Мы его уважаем и хотим обратить в латинскую веру, чтобы новое королевство, которому нужны новые земли и новые подданные, могло защитить Европу от орд диких кочевников и даже изгнать их обратно в далёкие монгольские степи.
Возможно, что новое обширное королевство с воссозданной столицей, имя которой Итиль, станет новой Хазарией. Ведь Крым и его древние города когда-то были её частью. В Крыму и поныне живут караимы – потомки древних хазар и по-прежнему исповедуют иудаизм.
– Теперь понимаю, – после непродолжительной паузы, произнёс барон Готфрид.
– Что же вы понимаете? – Улыбнулся понятливому немцу мудрый ростовщик.
– Понимаю, какие земли, и какие народы эмир Мамай хочет сделать новой Хазарией!
– Верно, барон, вижу, что вы понимаете цель нашего грандиозного замысла! – Похвалил Готфрида Аарон.
 – Огромные русские территории: Московию, Литву, Новгородские, Рязанские и иные земли с их многочисленным населением, которое мы преумножим и обратим в латинскую веру, станут новой Хазарией, хоть и будет иметь эта страна иное название, которое появится в результате задуманных преобразований!
Поход эмира Мамая на Московию – наш единственный шанс. Другого шанса, возможно, уже не будет или же он появится очень нескоро, поскольку после падения Константинополя, а оно неизбежно и не следует этому мешать, Московия, которой и поныне правят наследники князя Рюрика, станет наследницей Византии и, укрепившись верой и духом, вновь соберёт все утраченные земли. Тогда уже справиться с ней будет очень трудно!
Ваш предок, барон, вместе с ярлом Хогуртом пропустили князя Рюрика на Русь, нам же выпала честь исправить их промах. Вам, барон, тоже! – Жёстко закончил ростовщик. 
Готфрид выдержал тяжёлый взгляд круглых тёмных глаз Аарона и задал вопрос, который вертелся у него на языке.
– Так почему же, сеньор Аарон, вам не обратить население завоеванной Московии, куда переселят татар, греков, армян, итальянцев, караимов и черкесов, не в латинскую, а в вашу веру?
- Это излишне! – Жёстко ответил переменившийся в лице ростовщик, и, сложив свои реликвии в шкатулку, дал понять барону и консулу, что встреча окончена.

3.
На десятый день ростовские ополченцы, обоз которых растянулся на многие вёрсты, добрались до Москвы по изрядно размытой прошедшими дождями дороге, пополнившись в пути несколькими сотнями ополченцев из других уделов Великого Московского княжества.
В Кремль, обнесённый каменными стенами, возведёнными лет пятнадцать назад, ополченцев не впустили, поскольку там пребывал Великий князь Дмитрий Михайлович со своей дружиной, и велели следовать дальше в село Коломенское.
Москва город большой и многолюдный, в котором помимо многочисленных храмов много кварталов, где живут и работают ремесленники, а так же торговых рядов, где от зари до заката идёт бойкая торговля. В Москве, куда съезжаются купцы и прочий люд со всей Руси и иных дальних стран, множество постоялых дворов, а корчма, где подают хлебное вино и медовуху, есть на каждой улице. Однако согласно наказу боярина Егор Кочет держал свой отряд в крепких руках, не допуская никаких вольностей.
– В Коломенское, так в Коломенское. Воеводам московским виднее! – Принялся Егор исполнять приказ, расспросив москвичей, как лучше добраться до указанного села. А когда узнал, что Боброк и Монтвид сейчас находятся в Коломенском, заторопился чтобы их там застать.
Едва ли не весь путь от Ростова до Москвы было холодно и шли дожди, так что намаялись. Одно лишь радовало, в народе бытовала примета, что если месяц травень  холодный, то будет год хлебородным, а значит, семьи не будут зимой голодать.
Телеги с ростовскими ополченцами рассеялись по двухсотвёрстной дороге, но Егор своих не растерял, так и добрались все вместе до Москвы на пяти справных телегах, одолевших путь без поломок, а тут распогодилось и наконец, показалось долгожданное солнце.
– Слава богу, хоть кафтаны просушим! – Обрадовались мужики.   
В дороге на телегу к ростовчанам подсел невзрачный мужичок по имени Никифор из села, куда определили на постой ополченцев, и сообщил, что по приметам дожди отлили, и теперь следует ожидать хорошую сухую и тёплую погоду до конца месяца.
Занимался  Никифор сапожным делом.  Рассказал, что ходил в Москву пешком за дратвой для пошива сапог, да той, что надо так и не смог купить, разобрали.
– Купцы говорят – закончилась, жди. Вот незадача. Придётся делать самим. Сапоги теперь ходовой товар. Шьём всей семьёй от зари до зари, а то и ночью при свечах и лучинах. Ваши-то где шиты? –  Взглянув на ноги ополченцев, поинтересовался сапожник.
– В Ростове. 
 – Хорошая работа, – оценил Никифор, – но мои сапоги лучше! Так значит, на Мамая пойдёте?
– Пойдём!
– Последнего баскака прогнали два года назад и с тех пор здесь ордынцев не видно. Дань Орде князь не платит, и жить стало легче, – сообщил ополченцам сапожник. Придирчиво рассматривая их военное и прочее снаряжение.
– Ну что ж, пики у вас хорошие и топоры славные. И луки со стрелами, хоть и хуже ордынских, но тоже сгодятся. Только нет у вас ни кольчуг, ни шлемов. Нет даже щитов. Как же без них обойтись?
– Кольчуг и шлемов на всех не напасёшься, а щиты изготовим сами из дубовых досок. Найдутся такие в Коломенском?
– Почему же нет, найдутся. Могу помочь в их изготовлении, – предложил сапожник. – За рубль серебром изготовим десять щитов.
– Дорого, сами сделаем, – не согласился Егор.
– Ну как знаете, – не стал уговаривать ополченцев сапожник. – Но доски могу продать. Год сохли. Недорого уступлю, сговоримся, – предложил Никифор.
– Старое село Коломенское или новое? – Поинтересовался Егор у сапожника.
– Лет с полтораста ему. – Старики рассказывали, что наши предки пришли в эти места после разорения Коломны  ханом Батыгой. Ух, и поганый был тот хан. Столько народу извёл. Истинный изверг! Ни старика, ни младенца не пощадил. Всёх в огонь! Лишь малая часть спаслась, укрылась в дремучих лесах, ушла поближе к Москве. Набрели на сухое высокое место, свели лес, отстроились, пашню засеяли, обжились.
 В те времена места эти были глухими, медвежьими. Кругом густые леса – дубовые и еловые. В чащах берлоги, Много лосей, волков, кабанов. Зверя и теперь много, но подальше. На этом холме – Никифор указал рукой в сторону начинавшегося подъёма, поставили первые избы, огородили рвом и частоколом. Внизу река полная всякой рыбы. Тут тебе и стерлядь, и осётр, и щука, и лещ. Если плыть по ней вниз по течению, то попадёшь в Оку, а далее в Волгу.
Место хорошее, переселенцам понравилось, и назвали его Коломенское по имени сожжённого города. С тех пор прошло лет полтораста. Коломенское теперь большое село, вотчина Великого князя, и Москва разрослась, Кремль в камень одели. Там мы укрывались всем миром, когда князь Ольгерд литовский словно с цепи сорвался, разорял окрестные деревни и сёла . Только нет его, помер Ольгерд, а сыновья его Андрей и Дмитрий служат теперь нашему князю Дмитрия Ивановичу. Вместе с нами пойдут бить Мамаеву Орду!
А Москва, она и останется Москвой. Слишком людно стало в ней, шумно и грязно. Голова от всего идёт кругом. То ли дело у нас! – Похвалился Никифор и тут же одёрнул себя. – Но не сейчас. – С весны привалило много народу – ополченцы. Времянок понастроили, в шалашах живут, а больше под телегами спят. Не зима. Летом можно и под телегой прожить.
Мужики обучаются ратному делу. Вот и вас определят куда надо. Сотников и тысяцких над вами поставят. Начнут  воеводы гонять вас до седьмого пота, учить уму-разуму, как завалить ордынца, а самому уцелеть. Не простое это дело…
– Да ты откуда знаешь? Сам что ли в битвах участвовал? – Прервал Егор рассуждения сапожника.
– Нет, не участвовал, – вздохнув, признался Никифор. – Не пришлось, а теперь стар я для таких дел. Сына отдал в ополчение. А сам со стариками и бабами шью сапоги. Хорошая обувь необходима в дальнем походе.  Вот и вы пробудете здесь с месяц, а потом двинетесь в Дикое поле.
Говорят земля там чёрная, плодородная. Жита родится на той земле втрое больше чем у нас. Только житья там нет от поганых. Орда близко, всё разоряют, а людей угоняют. Бог даст, побьём Мамая, побьём Орду, станем жить на тех тучных землях. Как думаешь, Егорка?
– Будем! – Охотно обнадёжил сапожника Егор.
– У Коломны земля тоже получше, чем у нас. Возможно, мимо Коломны пройдёте. Если так, то поклонитесь ей, матушке.
– Далеко ли ещё? – Спросил Егор, разглядывая разбросанные здесь и там избы с огородами, сотни телег, расставленных кучками, пасущихся лошадей, дымки от многочисленных костров и толпы мужиков, копошившихся на просторном лугу.
– Да нет, приехали. Ищите свободное место и ставьте телеги в круг. Рядом с телегами жить будете, под ними укроетесь от дождя, но думаю, что теперь будет сухо. Грозы пройдут, но сильно не замочат.
А вот и воеводы к вам скачут. Ополченцев принимают. Пересчитают и на довольствие поставят. Кашей и хлебом кормят за казённый счёт, а остальное, как сами сумеете. В реке рыба водится, а если подальше отойти, можно дичи настрелять. Уток много. Лоси здесь водятся, кабаны. Были медведи, да убежали подольше от шума. Уйдёте – вернутся. Приходилось ходить на кабана?
– Приходилось, – ответил Егор.
– Сын мой, Прошка, на охоту собрался. Не раз ходил на кабана, знает, где его отыскать и как взять. Пёс у него отменный! С волком помесь. Дикий, но приручили. Не лает – рычит, а больше воет прямо по-волчьи. Так и зовём его Вой. Вепря умело кусает, а сам под клыки его не попадает.
Изба моя вон там, возле ветряка! Милости прошу, заходите. Может быть, сговоритесь об охоте. Кабанье мясо и сало не лишнее. Ну, с богом! – Спрыгнув с телеги, попрощался с ростовскими ополченцами сапожник Никифор.
– Кто такие? Откуда будете? – Осадив коня, спросил ополченцев всадник, которого сапожник назвал воеводой, однако был без оружия, в обычном кафтане и шапке.
– Ростовские мы, ополченцы от боярина Андрея Ивановича Кокорины! – Ответил Егор. – Я здесь за старшего.
– Есть здесь ростовские ополченцы! Человек сто вчера прибыли. Вы последние или ещё будут?
– Да нет. Будут ещё. Отстали по дороге.
– Сколько же вас ещё будет?
– Да человек двести будет ещё, – прикинул Егор.
– Добро! Ставьте телеги вон под тем дубом, а ты, служивый, следуй за мной!
 
* *
Прогуливаясь тёплым вечером по красивым окрестностям большого села, князь опять оказался у Велесова оврага – так называли это место местные жители, находившие на склонах оврага множество человеческих костей из древних захоронений.
Полагая овраг местом недобрым, селяне уверяли, что люди здесь исчезают, а потом появляются вновь через много лет такими, какими помнили их дети и внуки, ставшие к тому времени стариками.
Однако случалось такое не часто, обычно перед сильной грозой. Рассказывая о таких случаях, селяне ничуть в том не сомневались, но человека, который бы исчез и опять появился, между ними так и не нашлось. Поэтому Монтвид, успевший познакомиться с окрестностями села и с Велесовым оврагом, где находились два огромных камня, – «Гусиный» и «Девий» которым приписывали мистическую силу, не очень-то верил таким рассказам.
 «Мало ли что говорят…»
Как бы то ни было, но овраг привлекал князя, а ноги сами вели к «Девьеву» камню. Любил Монтвид посидеть на прогретом за день удивительном камне с необычной пузырчатой поверхностью и вспомнить Анастасию, по которой уже тосковал. Видел девицу всего лишь раз, да глубоко запала в сердце. Вот и голос её певучий никак не забыть…
Здесь, в Велесовом овраге и разыскал Егор князя Монтвида под вечер третьего дня, когда закончились занятия с ополченцами в истоптанном до земли поле, которое так и осталось незасеянным. Князя Боброка в Коломенском не оказалось, говорят, уехал в Калугу. Хорошо, что Монтвид остался, ему и письмо.
– Так значит ты, ополченец и прибыл сюда от боярина Кокорины? – Переспросил Монтвид, после того, как Егор ему представился и присел передохнуть рядом с князем на прогретый за день «Девий» камень.
– Да, князь, от боярина мы. С письмом к вам от старшей боярышни. Передать вам просила Анастасия Андреевна.
– Где же письмо? Давай! – Велел Егору взволнованный князь, живо представив себе любимую Настеньку, с которой не расставался в мыслях и снах. А тут ещё весна, так и бродит, вскипает в нём кровь…
– Егор запустил руку за пазуху в свой глубокий потаённый карман, в котором помимо письма хранились пятнадцать серебряных и пока не потраченных рублей, извлёк аккуратно завёрнутое в кусок холста письмо и передал его князю.
– Вот оно.
– Как устроились? – Спросил Монтвид, зажав в ладони драгоценную весточку от любимой.
– Хорошо. Два раза в день кормят кашей с салом. Хлеб дают, репу варёную, капусту квашенную, огурцы солёные. Ратному делу обучают, прямо таки загоняли! Завтра поутру отпросились. Пойдём на охоту с местным парнем. Хорошо бы кабанчика завалить. Говорят, что верстах в шести  отсюда в дубравах пасутся, прошлогодние жёлуди поедают, – сообщил князю Егор.
– Охотился на кабанов? – Спросил Монтвид Егора.
– Приходилось.
– Для такой охоты нужны хорошие собаки.
– Есть такая, у местного парня. С нами пойдёт.
– Кто обучает ратному делу? – Спросил князь.
– Сотник Семён Алексеевич Муравин.
– Хороший воин, многому вас научит. А теперь ступай! – Велел Монтвид Егору. – Понадобишься – сам разыщу!
С глубоким волнением Монтвид развернул послание от любимой Настеньки и, забыв обо всём, углубился в чтение большого письма, для которого едва хватило двух листов из плотной бумаги, которую привозили купцы от греков и персов.
«Здравствуй, милый Сашенька!» – красивыми крупными буквами вывела первую строчку Анастасия, но потом, как видно спохватилась, что бумаги не хватит, писала буквами поменьше, однако по-прежнему выводила их тщательно, так чтобы буквы были красивыми, а строчки ровными. 
«Как проводила тебя, стала письмо сочинять. У матушки выпросила бумагу, а дед Емельян перья заточил.
Как ты уехал, так небо нахмурилось, и полили дожди. Снег быстро растаял, но по-прежнему холодно. Топим печи, так что дома тепло и сухо. Сижу в своей горенке у окошка. Слова и буквы пишу, а гляну на двор, как стемнеет, тебя вижу в окошке.
Сестрицы спрашивают, о чём пишу, да я не рассказываю. Сестрицы то дуются на меня, то смеются над моими стараниями, а я на них не обижаюсь.
Батюшка с матушкой озабочены нашим венчанием и свадьбой. Я тоже волнуюсь, хотя до осени ещё далеко. Как-то всё будет, милый мой?
Сегодня к вечеру дождь прекратился, и мы все вместе съездили в Ростов, помолиться в церкви. Я свечку поставила за здравие, помолилась за тебя, попросила  у бога сберечь любимого от меча, от стрелы вражеской.
Ночью было ясно. Я любовалась звездами, такие они красивые, загадочные. Искала свою звезду, искала твою. Нашла и уснула рядом с письмом…» – писала Анастасия, рассказывая день за днём о себе и своих мыслях. Кончалось письмо днём, когда отправилось в путь ополчение, кончалось клятвами ждать любимого и мольбами сберечь себя.
«Верно, таким и бывает обычное девичье письмо к любимому», – Подумалось Монтвиду. Только такого ему никто ещё не писал. Князь вспомнил о матери, и ему захотелось поделиться с ней своим счастьем.
«Жив останусь, обязательно её навещу, всё расскажу. Получу благословление, а потом к Настеньке…» – Задумался-размечтался князь, поднял глаза и увидел, что стало быстро темнеть от наползавшей лиловой тучи. Птицы умолкли, по земле протянулись длинные тени от огромных дубов и елей, озаряемых последними лучами солнца, заходившего за кромку леса.
Тихо, тепло. Только почувствовал князь, что кто-то с ним рядом. Резко обернулся. За спиной, прислонившись к камню, стоит высокая сухонькая старушка в платочке, повязанном на седую голову. В руке можжевеловый посох. Лицо в морщинках, однако, на удивление красивое, а глаза глубокие, синие, мудрые и улыбаются.
Говорит ему тихонько красивая старушка, едва ли не шепчет:
– Здравствуй, свет-сокол ясный!
– Здравствуй, матушка! – Удивился появлению старушки князь и привстал с камня.
– Скучаешь по девице?
– Скучаю, – тяжко вздохнув, ответил Монтвид. – Откуда тебе известно о ней?
– Известно, – улыбнулась губами старушка, у которой и морщинки разгладились, и волосы потемнели, и платочка на ней уже нет. Вся она вдруг помолодела и ликом походит на матушку.
– Спустись на дно оврага, там другой камень лежит, «Гусиным» зовётся, – молвила  голосом матушки. – Посидишь на нём – будет тебе удача в ратном деле. Только поспеши, гроза надвигается. – Сказала удивительная старушка, да нет уже и не помолодевшая, походившая ликом на матушку, а девица, лица которой князь так и не успел разглядеть. Неужели Анастасия? Сказала и незаметно исчезла. Как будто и не было никого.
 «Что за наваждение?» – Очнулся Монтвид, протёр глаза и осмотрелся. Нет никого рядом, а ноги сами ведут на дно оврага. Вот и другой камень, о котором говорила старушка-кудесница.
Присел. Камень холодный, не такой как наверху. Рядом журчит ручеёк. Совершенно стемнело. Вдруг вспыхнула ослепительная молния, и грянул весенний гром. Следом за раскатами хлынул дождь, однако скоро утих, не успев промочить князя, укрывшегося под елью.
«И в самом деле, чудеса здесь творятся !» - Подумал Монтвид, поверив старожилам села, и стал выбираться из овеянного легендами оврага.
Письмо, спрятанное на груди возле образка Чудотворца Николы, к счастью не намокло. Монтвид стряхнул дождевые капли с волос, и ему вдруг захотелось отыскать Егора, сходить с ним поутру на охоту.

* *
После вечерней грозы утро выдалось туманным и прохладным, однако солнце быстро согрело воздух и когда охотники добрались до едва одевшейся нежной листвой обширной дубравы с густым подлеском из  можжевельника и орешника, туман окончательно рассеялся, предвещая славный день.
На опушке дубравы, на роскошной лужайке из сочных трав, усыпанной цветами, среди которых выделялись крупные жёлтые головки купальницы, Прошка – сын сапожника Никифора, возглавивший, несмотря на молодость, отряд из пяти охотников, обнаружил кабаньи следы, пояснив, что ночью звери бегали к реке на водопой.
– Пьют они один раз в день, помногу, а потом пожирают всё подряд. Особенно любят вепри жёлуди. Прошлой осенью их уродилось, как никогда! Всю осень отъедались, зимой раскапывали снег, искали жёлуди, а по весне добирают то, что осталось. Теперь наелись, забрались в орешник и отдыхают.
– Вой! – Позвал Прошка пса, походившего на волка, если бы не масть, подпорченная рыжими пятнами – это от матери – дворовой собаки, а всё остальное от свирепого серого бирюка , которому не удалось забраться в овчарню, и верно с такой досады осчастливил серый разбойник вильнувшую ему хвостом рыжую суку потомством в четыре необычных щенка. Вой был самым крепким из них, и сапожных дел мастер оставил его себе и подраставшему сыну.
Прошка сдружился с псом, и Вой готов был вцепиться в горло любому обидчику паренька. Видно поэтому Прошку никто не трогал и был он, по сей день не бит ни родителем, ни соседскими парнями, у которых чесались кулаки по любому поводу, особенно если дело касалось сельских девиц.
Теперь Прохор состоит в ополчении и скоро отправится в поход на Мамая. Воя хочет с собой взять. Сотник не возражает.
– Хороший пёс в охоте на вепря необходим, – нахваливал Прошка Воя.
– Это мы без тебя знаем, – одёрнул его Егор. – Только одной собаки мало. Стадо кабанье подымет, да секач её может порвать своими клыками. Правильно я говорю, Александр Монтвидович? – Обратился Егор за поддержкой к князю, который разыскал ростовских ополченцев ещё вечером после грозы и выразил желание поохотиться.
На охоту вместе с собой Монтвид взял Глеба, скучавшего по Булаве, с которым крепко сдружился. По приказу князя Дмитрия Ольгердовича Михайло Булава отправился вместе с Боброком в Калугу, чему был очень рад, поскольку там находилась его семья. Глебу не приходилось охотиться на кабанов и вот, наконец, представился такой случай. Хотелось ему отличиться, а потому раздобыл такое же копьё, как у Мотвида, прихватил топор и лук со стрелами и прислушивался к каждому слову своего господина.   
– Мне приходилось охотиться на кабанов с копьём и кинжалом, но собак у нас было больше, не менее четырёх, да и тем приходилось туго. Секач мог убить собаку, мог сильно поранить. Разве что Вой особенный пёс, род свой ведёт от волка. Однако волки на кабанов нападают редко. Только если их много или в стаде нет секача. Берут поросят и убегают, – поделился своим опытом Монтвид.
– Наш пёс не совсем волк, умнее любой собаки и служит хозяину не за страх, –  заступился Прошка за Воя, погладив верного друга по холке. – Шрамы от клыков зарастают у Воя быстро, под шерстью их и не видно. А уж как боятся его лошади!
– Как будем брать, вепря? – Остановил его князь. – Рассказывай!
– Пустим Воя вперёд. Кабаны днём отдыхают в кустарнике. Можно мимо пройти и не заметить. Первыми не нападают. Пёс их учует и бросится на стадо, начнёт хватать зубами секача за бока. Кабаны побегу, а тут мы с копьями и ножами, потряс Прошка свои охотничьим копьём. Жаль, что ваши пики слишком длинные, – посетовал он, обращаясь к ростовским ополченцам Глебу и Тихону. – Неудобно ими будет вепря колоть.
– Пики не для вепря. Пики для ордынца припасены! – Ответил Егор. – Правильно я говорю, Александр Монтвидович?
– Правильно, Егор. Пики пригодятся в битве с конными ордынцами, а для охоты на кабана лучше копьё, – поддержал Прошку князь, сжимавший в руке копьё с хорошо заточенным наконечником.   
– Топоры ещё есть, – похлопал Глеб ладонью по заткнутому за кушак топору и, подражая князю,  перехватил копьё в правую руку.
– В крайнем случае, сгодится и топор, – согласился Монтвид и спросил у Прошки, –  далеко ли ещё?
– С полверсты, князь. Днём кабаны забираются в самую чащу, куда и медведь не лезет и сидят там.
– Лёгок на помине! Гляди! – указал рукой Егор. – Медведь!
– Монтвид прикрыл глаза ладонью от солнца и увидел медведя, пасшегося под корнями огромного раскидистого дуба. Рядом с медведем в густой траве мелькнуло ещё что-то бурое, за ним ещё…
– Не медведь, медведица это, – Разглядел Прошка. – С медвежатами. Их у неё два или три. Жёлудями питаются. Много их осталось с прошлого года, всем хватает.
– Не почует она нас, не увидит?
– Нет, зрение у неё слабое, а ветер дует от неё. Вой их почувствовал, насторожился! Пёс умный, команды ждёт.
– Медвежий жир первейшее средство против тяжких ран, – припомнил Глеб. – Давай завалим! Жир пригодится.
– Верно, медвежий жир первейшее средство! – согласился Прошка. – Только это медведица с малыми детьми, да и тощая она после зимы. Что с неё взять? Шкура и та облезлая. Так что давайте обойдём стороной, не станем их тревожить. Вот и Вой понимает, не рычит, не бросается на медведицу. Что касается медвежьего жира, то припас я его с осени, когда завалили мужики наши матёрого, откормленного к зиме зверя. Так что всем нам хватит, не дай бог получить тяжкую рану…
– Да ты молодец, Прошка, запасливый! – Одобрил Монтвид. – Сколько же тебе лет?
– Семнадцать! Осенью восемнадцать исполнится.
– Посватан?
– Нет ещё.
– В ополчение записан?
– К тысяцкому Ерофею Ивановичу определён, только ратному делу пока не обучен, –  признался Прошка.
– Хочешь поучиться вместе с ростовцами у сотника Муравина? Знаю его, опытный воин, требовательный. Гоняет ополченцев, как говорят на Руси «до седьмого пота». Однако для их же пользы.
– Хочу! – Загорелись глаза у Прошки.
– Хорошо, схожу к Ерофею Ивановичу, отпрошу тебя. Вижу, что парень ты, Прохор, бывалый. Обучишься – в битве будешь рядом со мной и с Глебом. Подружись, братец, с ним.
– Подружусь, князь!
– Добро! – Похлопал Глеб Прошку по плечу и шепнул: – с девками познакомишь?
– Они у нас серьёзные, не балуют, – насупился Прошка.
– А с вдовушками? Имеются в вашем селе?
– Как не быть, везде они есть…
– Что-то вы заболтались! – Прикрикнул на них Монтвид. – Давай, Прохор, веди дальше. Показывай, где прячутся кабаны! 

4.
С утра Айшет вновь охватило необъяснимое беспокойство, напомнившее Готфриду то, что с ней творилось на галере в день прибытия в Кафу.
«Что же теперь с ней происходит?» – Недоумевал барон, пытался расспрашивать, но разве она скажет, бессловесная и красивая дикарка. Так и жили они едва ли не в полнм молчании. Временами барону казалось, что Айшет прислушивается к его монологам и всё понимает, однако упорно отказывается отвечать на какие-либо вопросы. Для примитивного общения ей хватало нескольких слов.
Неужели дочери Кавказа, обладают повышенной чувствительностью, утраченной немцами и другими христианскими народами и в то же время дикарки, неспособные к другим языкам? – Задумался Готфрид, говоривший по-итальянски всё лучше и лучше, да и его рыцари не теряли времени даром и уже вполне сносно изъяснялись с генуэзцами.
Сегодня особенно жаркий день, несмотря на то, что лето ещё не наступило. Конец мая на Остзее  благодатная пора. Не жарко и солнечно, пожалуй, лучшее время года, поскольку летом  хоть и тепло, однако много пасмурных дней, и часто льют дожди. Однако Крым – совсем другое дело и жаркое лето ещё впереди.
Сегодня по случаю жары Готфрид отменил все занятия, велев своим рыцарям отдыхать. Чтобы хоть как-то порадовать и успокоить особенно грустную, отказавшуюся от пищи Айшет, а так же развеяться самому, барон решил прогуляться по городу и даже искупаться в море, несмотря на то, что местные жители, да и генуэзцы уверяли, что вода ещё не прогрелась. Но для северянина, каким полагал себя барон, холодная вода не препятствие, поскольку в Остзее она и в разгар лета довольно прохладная.
Сообщив консулу о своих намерениях, барон оделся полегче, взял Айшет за руку и отправился на прогулку, прихватив с собой Конрада, вооружённого двуручным мечом, в качестве телохранителя. Огромный меч, висевший на поясе высокорослого немецкого рыцаря, едва не доставал до земли. Ходить по городу воинам просто так, без оружия было не принято, и Готфрид был вооружён обычным одноручным мечом.
Пожелав барону приятной прогулки, консул сообщил, что возможно уже сегодня, ближе к вечеру, в Кафу нагрянет эмир Мамай, известный своими внезапными появлениями.
По слухам, вчера Мамай был в Карасубазаре , а оттуда, если верхами и на резвых конях, то до Кафы рукой подать, при условии, что важные дела не задержат его в  столице улуса Солхате.
До вечера ещё далеко и Готфрид не пропустит появления в Кафе Мамая, тем более что он должен собственноручно вручить хозяину Крыма, если не считать генуэзских колоний по южному берегу, запечатанное письмо от магистра Тевтонского ордена.
«Интересно, что пишет магистр этому беку и полководцу, изгнанному из Сарая новым и сильным ханом Тохтамышем?» – мельком задумался Готфрид и тут же забыл. Судьба Айшет, к которой барон сильно привязался, почему-то заботила его больше чем встреча с Мамаем.
Очень жаль было расставаться с такой красивой и покорной наложницей, удовлетворявшей все его прихоти. Однако придётся.
«Не везти же её в Дикое поле и тем более на войну? Оставлю в Кафе под присмотром консула, а там видно будет» – В душе успокаивал себя барон, виновато поглядывая на Айшет – «Понимает ли она, что её ждёт?»
От крепости они отошли совсем недалеко, лишь до того места, где дорога сворачивала к морю. Здесь внимание Готфрида привлекли громкие крики, сопровождавшиеся резким свистом и цоканьем конских копыт по вымощенной камнем мостовой.
«Что это?» – Подумал барон, который стал привыкать к жизни города, где причудливо смешались Европа с Азией. В знойные дни горожане предпочитали отдыхать в тени деревьев за высокими каменными стенами своих двориков. Каждый из таких двориков вместе с домом представлял собой маленькую крепость, которую могли оборонять несколько отважных мужчин. И вот этот неожиданный шум в тихий и зной день…
Барон почувствовал, что рядом всадники, которые вот-вот появятся из-за поворота, и, покрепче взяв Айшет за руку, прижался к стене, с которой свешивались виноградные лозы. Конрад последовал их примеру, и в этот момент, предупреждая гиканьем и свистом о своём появлении, показались всадники. 
Их было с дюжину, все на прекрасных тонконогих вороных конях. Впереди всех всадник в белом плаще с открытой грудью и короткими рукавами. На голове его высокая белая барашковая шапка, у пояса неширокий кривой меч и дорогой кинжал в ножнах, отделанных серебром. Следовавшие за ним всадники был в таких же плащах и шапках, но только чёрного цвета, все при оружии.
Айшет вскрикнула, затряслась всем телом и, резко оттолкнув барона, закрыла лицо руками.
«Майн Гот! Вот же они – черкесы!» – Догадался, растерянный барон, впервые увидевший соплеменников Айшет. – «Надо же! Предчувствие её не обмануло! Должно быть, это свойственно лишь некоторым племенам, и вот…»
Впрочем, и Готфрид в последнее время часто вспоминал о черкесах, которые, по словам консула, должны были появиться в Кафе. Что если они узнают его женщину?
«Сам виноват. Вывел её из крепости прогуляться, словно сама судьба позвала. Так и случилось», – сокрушался барон, поймав и удерживая женщину за руку
Увидев Айшет, всадник в белом – это был князь, осадил коня и с лёгкостью опытного всадника соскочи на землю. Был он одного роста с Айшет и верно одного с ней возраста. Красив, строен, словно юноша и резок, как зрелый мужчина. Готфрид не заметил, как выпустил руку женщины.
Словно не замечая стоявшего рядом барона, князь крепко обнял Айшет. Она с силой отпрянула и межу ними вспыхнула словесная перепалка такого накала, что у Готфрида заложило уши. Он даже не мог себе представить, что молчаливая и покорная женщина вдруг вспыхнет, словно порох для пушек, которые недавно появились у тевтонов и принесли им немало хлопот.
Не помня себя, Готфрид вновь ухватил за руку свою собственность, которой всё ещё полагал Айшет, и молча потянул к себе. Черкесский князь разразился в адрес немца яростными проклятиями, каких барон не мог оценить. Взбешённый, он вырвал из ножен кривой узкий меч и замахнулся на противника. Ещё мгновение и Готфрид мог лишиться головы. Его спас Конрад.
Верный барону рыцарь-оруженосец мог раскроить черкеса надвое своим тяжёлым двуручным мечом, однако, проявив немецкую волю и выдержку, лишь выбил меч из рук черкеса, замахнувшегося на благородного капитана Тевтонского Ордена, не успевшего обнажить своё оружие.
Черкесы в чёрном – конные воины обнажили мечи и, пришпорив коней, с дикими криками набросились на Конрада. Завязалась свалка, в которой смешалось кони и всадники...
     К счастью для Готфрида из недалёкой крепости к месту кровопролитной схватки бежали что есть духу стражники с алебардами наперевес. Завидев генуэзцев и резво повернув коней, черкесы отпрянули от умиравшего Конрада, изрубленного кривыми мечами, и трёх соплеменников, убитых рыцарем и придавленных тушей заколотого им коня, издыхавшего в страшных конвульсиях.
Князь поднял с земли меч, злобно взглянул на барона и вскочил на коня, крикнув что-то на резком гортанном языке. К нему подскакали два воина, подхватили отчаянно сопротивлявшуюся Айшет, и, бросив поперёк седла, оставшегося без всадника коня, мгновенно закрепили арканом и умчались, следом за князем, словно их здесь и не было.
Всё это происходило на глазах у остолбеневшего барона Готфрида, так и не обнажившего свой меч.

* *
– Слава Создателю, сеньор Готфрид, что вы остались живы! – Обнимая барона за плечи, облегчённо вздохнул консул. – Я приказал убрать тела убитых вашим рыцарем черкесов и труп лошади, хорошенько отмыть улицу от крови. То, что сегодня случилось, ужасно!
Эти горцы – очень вспыльчивые и по любому поводу хватаются за мечи и кинжалы! На что уж сильны ханы Золотой Орды и то не могут ни покорить, ни истребить эти непокорные племена!
Чуть что, бросают свои аулы и все до единого уходят в горы, где их ордынцам не достать. Если их удаётся окружить, то бьются отчаянно, в плен сдаются редко. Недаром мальчики и юноши черкесские так ценятся султанами Египта. Если их как следует обучить, то из них выходят отличные мамлюки, хорошо владеющие воинским мастерством и преданные своему владыке.
Наши колонии на побережье Кавказа относительно мирно соседствуют с этими племенами. Мы не вмешиваемся в их дела, а они в наши. Ордынцы совершают набеги на все окружающие их страны, собирая дань и рабов. Черкесы и черкешенки ценятся высоко,  и ордынцы берут в плен всех, кто не успел укрыться в горах.
Черкесы ненавидят Орду. Этим воспользовался эмир Мамай, которого Тохтамыш изгнал из Сарая. Мамай набирает из черкесов наёмников. Их аулы бедны, а черкесы хорошие воины и за не слишком высокую плату будут биться с кем угодно. Впрочем, точно такие же ясы, авары и прочие наёмники из горных племён. Среди жителей Кафы есть и черкесы, но здесь они совсем другие, торгуют, чем придётся, выращивают фрукты и виноград, и не столь агрессивны.
– Вы назвали их хорошими воинами! – Возмутился барон Готфрид. – Это не так! Будь мой оруженосец в доспехах, он перебил бы их всех, а не только троих! Налетели, как собаки! Один рыцарь стоит дюжины этих дикарей! Конрад был моим лучшим воином и его следует похоронить с подобающими почестями!
– Да, да! Я уже распорядился! – Поспешил успокоить Готфрида консул. Прощание с Конрадом состоится завтра в главном соборе. Ваш доблестный рыцарь будет захоронен на территории крепости.
– Что ж, это радует, – несколько успокоился Готфрид, которому было очень жаль славного рыцаря Конрада. – Куда же эти горцы увезли Айшет? Вам что-нибудь известно о ней?
– Видите ли, сеньор Готфрид, не знаю с чего и начать, – помрачнел консул.
– Если вам известно, где она, пошлите стражу и пусть её вернут! Или же этим делом займутся мои рыцари!
– Увы, барон, мне придётся вас сильно огорчить. Вашей дамы уже нет.
– Как это нет!? – Вскричал барон.
– Она покончила с собой…
– Убила себя? – У Готфрида перехватило дыхание.
– Да, вонзила в сердце кинжал. Понимаете, барон, оказалось, что тот черкес в белом – князь и её муж. Они не виделись семь лет, с тех пор, как Айшет оказалась в плену у ордынцев и была продана в гарем турецкого бея. По-видимому, пленница не желала рожать от турка или чем-то ему не угодила, и её опять продали. В конце концов, она оказалась у вас, сеньор Готфрид.
Князь со своей свитой ехал в крепость на переговоры с Мамаем, но после того, что сегодня случилось, я приказал их не впускать! Пусть говорят с Мамаем где угодно, только не здесь, а лучше в Солхате, куда эмир отправится уже завтра после встречи с вами. Сюда он завернул исключительно ради вас, сеньор Готфрид. Вот как Мамай ценит добрые отношения с Тевтонским Орденом!
– Боже! Этого не может быть! – Простонал Готфрид, пропустив мимо ушей всё, что не касалось Айшет. – Князь! Муж! В гареме у турецкого бея! Выходит, что Айшет жена князя? Княгиня! Непостижимо!.. – Барон забился нервным смехом.
– Сеньор Вито, откуда вам это известно, что Айшет мертва?
– От одного черкеса, местного жителя, которого позвали приготовить Айшет к проводам в иной мир…
Черкесы остановились на своём подворье, это недалеко от Кафы, и князь, потрясённый встречей, которой не ждал, всё ему рассказал. Говорит, что князь сильно убивался по ней, целовал покойнице руки. Ваша дама, сеньор Готфрид, умерла, не желая, чтобы позор покрыл её мужа. Таковы обычаи этих горцев. Думаю, что нам их не понять, –  вздохнул консул и по-дружески посоветовал барону.
– Сеньор Готфрид, возьмите себя в руки. Её уже не вернуть. Наложница – не жена. Появится желание – возьмёте себе новую. В Московии много красивых девушек, так что выберете любую. И не забывайте, барон, вечером ваша встреча с эмиром Мамаем. Я распорядился, чтобы его не посвящали в произошедшее. Думаю, что и черкесы промолчат. Ссориться с ними Мамай не станет, а несколько тысяч горцев укрепят наше общее войско.
Вам, сеньор Готфрид, добрый совет – старайтесь не попадать им на глаза.
– Пожалуй, согласился Готфрид, для которого Айшет так и осталась женщиной-загадкой. Опечаленному барону никак не хотелось верить в её трагическую смерть…
Вспомнив о черкесах, изрубивших на его глазах беднягу Конрада, Готфрид задумался.
«Что же это за войско будет у Мамая – огромное, разноязыкое, разноплемённое? Сможет ли оно одолеть русское войско, сплочённое единой верой и кровным родством? Не разбегутся ли разноплемённые толпы наёмников при первой же неудачи, от которой никто не застрахован?

5.
Третий день Кейстут ждал своего племянника князя Псковского Андрея Ольгердовича в Россиенах . Здесь в центре Жемайтии, зажатой между Тевтонским Орденом и Ливонией, за глубокими валами и крепостными стенами князь со своей семьёй и дружиной пребывал с зимы, оставив Вильну ненасытному Ягайло, дабы избежать кровопролитной междоусобицы.
После смерти своего родного брата Ольгерда, случившейся три года назад, Кейстут имел все права на великокняжеский престол. Однако перед смертью Ольгерд убедил Кейстута, которому шёл восьмидесятый год, отказаться от своего законного права в пользу Ягайло, несмотря на то, что младшему и любимому сыну Великого князя от второго брака едва исполнилось пятнадцать лет.
Жемайтия и другие пограничные с немцами земли были пожалованы Кейстуту при жизни отца – Великого Литовского князя Гедимина, и здесь Кейстут был у себя дома. В Россиенах он узнал о тайных переговорах Ягайло и его окружения с магистром Тевтонского Ордена и о заключённом с немцами перемирии на лето и осень, когда ожидалось нашествие мамаевой Орды на Московию.
Оставаясь язычником, как и вся Жемайтия, о которую не раз ломали зубы, закованные в броню тевтоны и ливонцы, Кейстут был сторонником союза с Великим Московским князем Дмитрием Ивановичем и готов был направить ему в поддержку часть своей дружины. Однако таким планам противился Ягайло, намеренный вместе с Мамаем идти на Москву.
До Кейстута дошли слухи о тайных планах Ягало и его зятя рязанского князя Олега разделить между собой земли разгромленного мамаевой Ордой Великого Московского княжества. Умудрённый большим жизненным опытом, Кейстут не всегда верил слухам, но если такие планы всё же вынашивались, то не верил в такую возможность. Князь полагал, что в случае победы Мамай не станет считаться ни с Ягайло, ни с Олегом, а приберёт к своим жадным рукам всю Русь, и московскую, и литовскую и рязанскую и тверскую.
На Жемайтию, коренную Литву, Псков и Новгород в случае поражения Великого Московского князя двинутся Тевтонские и Ливонские рыцари, поддержанные рыцарями из других латинских стран.
Об этом Кейстуту стало известно от английского купца, корабль которого оказался  возле Паланги – единственном месте, где Жемайтия, а с нею Литва выходили к морю, однако и здесь пристать к берегу было пока невозможно, поскольку море мелкое и неспокойное. Людей и грузы перевозили на лодках.
В тревожных ожиданиях закончилась затянувшаяся весна, и наступило тяжёлое, судьбоносное лето для русских и литовских земель.
Жемайтия не славилась плодородными землями. В этих сырых краях хлеб родился плохо, и его не хватало. Купцы привозили зерно и муку из Киева, Чернигова и Рязани, однако и в окрестностях Россиены  на отвоёванных у леса полях к исходу весны посеяли рожь, овёс, а там, где посуше – пшеницу. Прислушались пахари к предсказаниям жены Кейстута Бируты – мудрой княгини и потомственной жрицы. Предсказала Бирута жаркое и сухое лето, а значит быть урожаю и на этих скудных землях, населённых язычниками.
Под вечер, когда Кейстут и Бирута вышли из своего замка полюбоваться заходом солнца, прискакал посыльный от долгожданного Андрея Ольгердовича и сообщил, что псковский князь прибудет в Россиены поздно вечером.
– Верстах в двадцати отсюда, заметили в лесу ливонцев! Пока гнались за ними, потеряли полдня, – сообщил запыхавшийся гонец.
– Ливонцы? Так близко! – Переглянулись князь с княгиней.
– Однако далеко их занесло! – Покачал головой Кейстут. – В апреле взяли ливонцев под Шавлями . Сидят в темнице. Придёт пора, обменяем на наших пленников.
– Верно, высматривали, как лучше к нам подобраться! – Решила Бирута. – Всех изловили?
– Было их не менее десяти, – напившись воды, продолжил гонец. – Все конные. Одеты как литвины, без шлемов и кольчуг, однако усы и бороды, а так же мечи и кинжалы при них, немецкие. Нас заметили, коней пришпорили, в лесу хотели укрыться. Да лес там густой, еловый, негде лошади развернуться.
Нагнали мы их, велели сдаться. Ливонцы спешились, изготовились к бою, и сдаться отказались. Бранятся по-своему, мечами машут. Пришлось побить их стрелами. Двух взяли, да видно не всех побили. Пересчитали лошадей. Оказалось на одну больше. Стали искать пропавшего ливонца, да не нашли. Видно укрылся в чаще.
«Второй уже такой случай» – задумался Кейстут и обратился к княгине.
– Лезут ливонцы и тевтоны в Жемайтию. Высматривают. Неужели готовят войну? Что скажешь, Бирута? Ведь у Ягайло с тевтонами мир, а ливонцы не выступят без ведома магистра Тевтонского Ордена.
– У тевтонов мир с Ягайло, а не с нами. На Вильну и дальше немцы не пойдут, а вот Жемайтию с Палангой им подавай! Как кость у них в горле наша Жемайтия!
– Оставайся, Кейстут, жди, когда появится князь Андрей, а я пойду, распоряжусь накрыть стол. Гостей встречают добрым ужином! – Улыбнулась супругу Бирута – немолодая, однако по-прежнему красивая языческая жрица, полюбившая князя, который и в свои восемьдесят лет выглядел не старше крепкого пятидесятилетнего мужчины.

* *
Пир в замке Кейстута в связи с поздним прибытием псковского князя, затянулся до полуночи, однако пока говорили лишь о делах семейных, вспоминая многочисленных предков с их деяниями и не менее многочисленных потомков из рода Гедиминовичей, породнившихся с Рюриковичами.
Стол ломился от всевозможной жареной дичи, которой было вдоволь в окрестных лесах, так что князь Андрей отведал всего понемногу, запивая хмельным медовым вином, но пил немного, не более, чем Кейстут, соблюдавший, несмотря на своё богатырское сложение, умеренность в пище и питье, что было разумным в его возрасте.
Погода в Жемайтии неустойчивая и к ночи нахмурилось. Со стороны Паланги, откуда была родом княгиня, надвинулись тяжёлые тучи, и зарядил нудный холодный дождь.
Бирута велела слугам разжечь огонь в камине и на правах матери отправила детей, невесток и старших внуков спать, решительно воспротивившись желанию Витовта – любимого сына и наследника Кейстута, остаться, заявив, что останутся только старшие. Слово Бируты было законом и Кейстут, который хотел, чтобы Витовт не уходил, не решился ей возразить.
Бирута присела возле огня, и князь Андрей залюбовался красивой, несмотря на немалые годы, супругой дяди. По Кейстуту Бирута, приходилась шестидесятилетнему Андрею Ольгердвичу тёткой, хоть и была моложе его на несколько лет. Он много слышал о даре потомственной ведической жрице, которая могла предсказывать не только людские судьбы, но и события. Как ей это удавалось?
Возможно в общении с древними ведическими богами, которых было так много, что Андрей Ольгердович, будучи сыном язычника и православным христианином в первом поколении, всех не только не помнил, но и не знал. Главными ведическими богами литвинов, как и окружавших их славян, были бог-создатель Дый-Сварог или Диевас у литвинов и бог-громовержец, покровитель воинов Перун или Перкунас у литвинов.
Эти боги, унаследованные от предков – Гедиминовичей и Рюриковичей продолжали занимать ум наполовину литвина наполовину русского, в крещении православного и ныне псковского князя Андрея Ольгердовича, однако делиться своими мыслями князь не решался.
– Как думаешь, Бирута, будет война с тевтонами и ливонцами? – Спросил супругу Кейстут, знавший более чем кто-либо иной, что княгиня дочь жреца и обладает даром прорицательницы. Ещё не став женой Кейстута, Бирута предсказала мужу победу в большом походе в Пруссию после смерти князя Гедимина. Спустя пятнадцать лет предсказала супругу пленение и заточение в Мариенбурге. Так оно и было. Когда же Кейстут оказался пленником, объехала верхом всю Литву, собирая серебро и пленённых немцев для обмена, и вызволила супруга.
– В этом году большой войны с немцами не будет, – глядя на огонь, молвила Бирута. – Допросили ли ливонцев, схваченных князем Андреем?
– Сейчас узнаем! – Громко хлопнув широкими ладонями, позвал слуг Кейстут. Едва те появились, князь велел привести пленных ливонцев.
Скоро вернулся один из дознавателей и склонил голову перед князем.
– Помилуй, князь, на дыбах немцы и бесчувственны! Дознание проводили, прижгли им пятки огнём. Если очухаются, то идти не смогут. Прикажешь принести их?
– Вот, что, довольно калечить немцев! – Рассердился князь на перестаравшихся дознавателей. Для обмена пригодятся немцы! Что говорят?
– Молчали, пока огнём не развязали им языки. Говорят, что послали их в Вильну к Ягайло с письмом от ландмейстера , только письмо находилось у рыцаря Клауса, а тот бросил лошадь, бежал и схоронился в лесу. Что в том письме они не знают. Умоляют их пощадить и не мучить.  Говорят, что сами не немцы, а земгалы  и подневольные, а немцем был только Клаус.
– Снимите их с дыбы, и отнесите в темницу к прочим пленникам, – приказал дознавателям Кейстут и вопросительно посмотрел на Андрея.
– Жаль, упустили этого Клауса! – Вздохнул Андрей Ольгердович. – Где теперь искать его?
– Вряд ли сыщем, – согласился с ним Кейстут. – Раздобыл лошадь и за ночь далеко ускакал. – Что в письме узнаем со временем. Есть у меня свои люди в Вильне, сообщат.
Права Бирута, большой войны с немцами в этом году не будет. А вот два года назад ландмейстер Ливонии Вильгельм Фримерсхайм  с ведома магистра Тевтонского Ордена Винриха Книпроде сильно разорил наши пограничные земли. До сих пор не оправились. Тот ещё жук это Фримерсхайм! Вот и опять затевает что-то, теперь с Ягайло. Боюсь, что обманет коварный ландмейстер юнца неразумного, – вздохнул Кейстут, – а нам от ливонцев достанется.
– Руси не меньше от них достаётся. Не раз подступали немцы к Изборску и Пскову, – посетовал князь Андрей. – Но и мы в долгу не оставались, входили в Ливонию, разрушали немецкие замки, вызволяли пленников. Многие ливы и земгалы уходили с нами, селились возле Пскова.
– Не те нынче времена! – Вздохнул Кейстут, воевавший с немцами более полувека. Помню, как ходили на тевтонов после смерти отца все вместе: Монтвид, Ольгерд и я! Хорошее было время! Гнали рыцарей до самого Мариенбурга. Сам магистр Людольф фон Кёниг просил у нас мира, а потом как будто ума лишился от причинённого Ордену урона.
Множество пруссов тогда мы пригнали в Литву. Расселили, землю дали. Теперь пруссы наши холопы, а сыновья их пополнили наши дружины. Давно это было. Помнишь, Бирута?
– Помню, как тогда тебя и Монтвида выхаживала от ран. Что известно тебе, Андрей, о его сыне? Где он сейчас?
– От брата Дмитрия было письмо. Сейчас он в Москве. Князь московский пожаловал брату в удел Переславль-Залесский, что у Плещеева озера. Брат ополчение собирает, дружину готовит к сражению. Пишет, что сын Монтвида, в крещении Александр, сдружился с князем Боброком, который посватал ему боярскую дочь Анастасию из-под Ростова. На осень намечена их свадьба. Так что род Монтвида не пресечётся. Дай только бог нам победу! – Перекрестился Андрей Ольгердович.
Как-то посетовал псковский князь, что Кейстут так и останется не крещённым. На это дядя ответил, что до конца своих дней останется верным своим древним богам, а Бирута так сверкнула очами, что стало Андрею не по себе. С тех пор он об этом даже не заикался.
– В дружине моей тысяча конных ратников, однако, сотню могу послать в помощь московскому князю. Полагаю, что оставшихся сил хватит для отпора ливонцам. Забирай их с собой,  – предложил Кейстут князю Андрею.
– Нет, князь. Оставь эту сотню себе. Московскому князю помощь в том, что ливонские рыцари не двинутся на Русь. Сейчас у нас с ними мир, но ливонцы коварные и могут его нарушить, пойти на Псков и Изборск. Тогда, Кейстут, ты сможешь этому помешать.   
– Что скажешь, Бирута? – Прижал к себе Кейстут супругу и поцеловал в щёчку, пощекотав кожу женщины густой бородой, в которой хватало седин.
Бирута приняла руку князя с плеча, подсела к камину, обратилась к огню и замерла. Лишь губы её шептали древнюю молитву. Кейстут знал, что в такие минуты потомственная жрица общается с древними ведическими богами, спрашивает их, ждёт ответа.
Жаркое пламя жадно пожирало сухие берёзовые поленья, наполняя сумрачный зал теплом и светом, в то время как за стенами замка моросил холодный дождь, и шумели на ветру кроны деревьев, в которых поселились души далёких предков .   
Губы жрицы шептали древнюю ведическую молитву:

О, Агни ! Священный Огонь!
Огонь первозданный!
Огонь священный!
Огонь, очищающий!
Огонь, спящий в древе,
Огонь, поднимающийся
В блистающем пламени с алтаря,
Ты, сердце жертвоприношения,
Смелое парение священной молитвы,
Божественная искра, скрытая в мироздании,
И ты же –  преславная душа Солнца!
О, Дый – Великий Создатель!
О, Перкунас, в Огне затаившийся!
Примите молитву мою,
Одарите Великой победой, воинов наших!

Окончив сакральную молитву такими словами, произнёсёнными вслух, Бирута прикрыла глаза и долго молчала, а затем обернулась к мужу и князю Андрею с вещими словами, которые вложил в её уста бог-громовержец и покровитель воинов.
– Перкунас поведал мне, что битва ордынцев и русских произойдёт на восьмой день месяца рудсеж  возле реки по имени Дон и в битве этой одержит победу Великий Московский князь.
– Что же ещё поведали тебе Дый и Перкунас? – Пребывая в сильнейшем волнении, решился спросить у Бируты князь Андрей. – Будем ли живы мы: я, брат Дмитрий, брат Александр – сын Монтвида Гедимимовича, которого ты врачевала от ран?
– Будете жить, а Александра ко мне привезёте! – Ответила князю Андрею Бирута и, обратившись к огню, зашептала иную молитву.   

Глава 4. Дикое поле


В этой главе рассказывается о том, как в июне 1380 года конный отряд русских воинов, возглавляемый князем Монтвидом, переправился через Оку на территорию пограничного с Золотой Ордой Рязанского княжества с целью разведать пути продвижения войск эмира Мамая, место сбора которых возле слияния рек Дон и Воронеж. Конечная цель дозорного отряда – северная окраина Дикого поля, откуда начинались набеги Золотой Орды на Русь.
В том же июне из Крыма в Дикое поле вышла часть войска эмира Мамая включавшая генуэзских и крымских наёмников, а так же отряд рыцарей Тевтонского Ордена во главе с капитаном Ордена Адольфом фон Готфридом. Крымские и генуэзские наёмники шли на соединение с основными силами Мамаева войска в район Дикого поля, к устью реки  Воронеж, где проходит ведущий на Русь старинный Муравский шлях.


1.
На ночлег остановились на берегу небольшой речки Непрядвы, в версте от её впадения в Дон. Михайло Булава, которому уже приходилось бывать в этих краях, выбрал удобное место. И вода рядом, и луг с сочной июньской травой для выпаса коней и лес, укрывший от посторонних глаз один из отрядов, направленных Великим Московским князем разведать пути продвижения войск Мамая к русским рубежам.
Отряд из двенадцати человек, получивший задание скрытно пересечь земли Рязанского княжества, выйти в Дикое поле и добраться до устья реки Воронеж, впадающей в Дон, возглавил князь Монтвид.
Князья Дмитрий Ольгердович и Дмитрий Михайлович Боброк отговаривали родича от такого рискованного дела, однако Монтвид настоял на своём, и Великий князь не возражал.
Позади Ока, где заканчивались земли Великого Московского княжества, и сотня вёрст пути по землям Рязанского княжества, по населённой холмистой местности, где неширокие перелески чередовались с безлесными пустошами, покрытыми буйным разнотравьем, и обширными полями возле деревень и сёл, которые обходили стороной, стараясь не попадать на глаза местным жителям.
– Это уже степи, но пока небольшие, а бескрайняя степь ещё впереди! – Указывая на обширные травянистые пространства, пояснял князю Михайло Булава. – Здесь надо соблюдать осторожность. Здесь всадники как на ладони, за добрую версту видно. Князь рязанский с Дмитрием Ивановичем не в ладах. Ходят слухи, да ты, князь, лучше меня знаешь, что Олег Иванович может выступить против нас. К этому его понуждает Ягайло, выдавший за князя сестру. Если так, то могут нас выследить и схватить. Сидеть тогда нам в темнице, а то и в яме. Только прежде вздёрнут на дыбу и допросят, с огнём и железом кто, мол, такие? Зачем здесь и что задумали?
Как стемнело, развели костёр и Глеб, вызвавшийся быть кашеваром, засыпал просо в походный котёл на двенадцать едоков. Лошадей подкормили овсом и, стреножив, отпустили пастись на ближайший лужок, так чтобы на виду были. Присматривать за лошадьми Прошка приставил Воя, которого взял с собой в поход, убедив князя, что пёс ещё как пригодится.
Монтвид охотно зачислил Воя в свой отряд, памятуя, как пёс отличился в охоте на кабанов. Тогда в дубовой роще неподалёку от села Коломенского, удалось завалить секача и трёх свиней, на неделю обеспечив всех ростовских ополченцев мясом и салом.
Помимо Михайло Булавы, которого Боброк отправил в поход вместе с Монтвидом, со строгим наказом оберегать князя, в отряд были зачислены Глеб, Прошка с Воем и семь опытных ратников из дружины Великого князя. Командовал ратниками сотник Никита Еремеевич Туча – сорокалетний неразговорчивый здоровяк, серьёзный и неулыбчивый, вполне оправдавший своё прозвище, которое перешло к нему от отца и деда – служилых людей Великих Московских князей.
Будучи тогда ещё простым ратником, Никита Туча оборонял Кремль во время литовского нашествия, когда Дмитрию Михайловичу было всего семнадцать лет, и в Московском княжестве царил непорядок. Пользуясь представившимся ему случаем, Престарелый Великий Литовский князь Ольгерд Гедиминович попытался прибрать к рукам всю Русь.
– Тяжёлое было время, – неохотно вспоминал Никита Туча, мешая ложкой в миске горячую кашу с салом, которой Глеб не пожалел для сотника, не уступавшего ростом и весом Михайло Булаве.
При первой встрече Михайло и Никита решили померяться силой и затеяли между собой борьбу, однако силы бойцов оказались равными. Ни один из них, как ни тужился, не смог одержать верх. Монтвид развёл уставших борцов и с тех пор Михайло с Никитой крепко сдружились, чему князь и Глеб были рады.
– Тогда молодого князя по-отечески поддержал митрополит Алексий. Беспрестанно молился за нас митрополит, и безбожные литвины отступили от Кремля, ушли из Москвы. Жаль, что нет уже Алексия . Пимена митрополитом Дмитрий Иванович не признаёт, а с митрополитом Киприаном в ссоре. Киприан подался в Литву и не благословит нас на битву, – тяжко вздохнул Никита Еремеевич, и широкое смуглое лицо его стало ещё мрачнее, оправдывая родовое прозвище.
– Мы с батюшкой тогда укрывались в Кремле за каменными стенами вместе с соседями. Все, кто мог, бежали из села. Только я тогда был ещё мал и мало что помню,  –  признался Прошка. Село наше, Коломенское, литвины наполовину сожгли, однако людей с собой не угнали. Спас нас каменный Кремль, укрыл от врагов. Вернулись и вновь отстроились, завели скотину. Только теперь людей много прибыло в Москву, в Кремле все не поместятся, и если, не дай бог, Мамая не одолеем, погонят людей не в Литву, а в Орду.
– Да не в Орду, а в Крым на невольничьи рынки, – поправил Прошку Монтвид. – Весной встретил я одного купца на Десне-реке. Вернулся купец из Кафы, насмотрелся там на рабов. На обратном пути по Днепру через Дикое поле был ограблен теми степняками-разбойниками, что не подчиняются ни Орде, ни Мамаю. Хорошо хоть людей пощадили. Вёз с собой купец девчушку, которую ему почти даром уступил в Кафе один грек. Сказал, что не смог продать несчастную, думал, что умрёт, а ему её хоронить придётся.
– Греки, они же вроде как православные? – Покачал головой Булава.
– Да видно не все, – ответил князь. – Бывал я в Константинополе, теперь там всем заправляют латиняне и иудеи. Многие из греков заодно с ними.  Город столь велик, что равных ему нет, однако со всех сторон обложен турками и снабжается всем по морю. Против прошлых лет в Константинополе во всём большой упадок.
«Эх, жаль Царьград», – Вздохнув, подумал Никита Туча, слышавший от грамотного человека как величали в старину на Руси этот Великий город.
– А кто такие, эти генуэзцы? – Спросил Прошка. – Не фрязи ли?
– Они самые, фрязи. За плату вступают в Мамаево войско, рассчитывают поживиться грабежами в русских городах, сёлах и деревнях. С ними на Русь идут посланцы Римского папы, крестить православных в латинскую веру, а кто воспротивится, тому рабство и смерть!
Внезапно к костру подбежал Вой и зарычал, грозно обнажив клыки.
– Что-то случилось? – Испугался Прошка, хватаясь за топор. – Не волки ли подбираются к лошадям? А ну, идём!
– Следом за Прошкой вскочили и остальные, обнажили мечи, бросились к лошадям.
Однако волков поблизости не оказалось, да и костёр бы их отпугнул. Месяц ещё не взошёл, но ночь была звёздной и открытые пространства хорошо просматривались.
– Эй! Кто вы? – Раздался чей-то голос со стороны леса.
Вой зарычал и посмотрел на хозяина, ожидая команды.
Прошка растерялся, опасаясь рисковать псом, которого неизвестные люди, притаившиеся за кустами, могли убить.
– А ты кто таков? – Опередил его Булава. – А ну выходи!
Кусты зашевелились и показались несколько человек. Все при оружии, но мечи в ножнах.
– Мы стражи Великого князя, – назвался один из них. – А вы  кто?
– И мы от Великого князя! – Схитрил Монтвид, раздумывая как поступить.
– Какого Великого князя? – Спросил стражник.
– А вы, какого Великого князя стражники? – решился потянуть время Михайло Булава.
– Известно какого, рязанского князя, – ответил стражник. – А вы, стало быть, холопы московского князя. Зачем к нам пожаловали и без спроса?
– Вижу, что ты всё знаешь. Тогда ступай к нам, накормим кашей, чуток осталось, –  предложил Монтвид.
– А не тронете?
– Не тронем. Поговорить надо.
– Если поговорить и каши отведать, то идём. Только товарищи наши в лесу побудут. Они сыты и каши не хотят. Ладно?
– Ладно! – Согласился Монтвид. – Не хотят – не надо. – Только скажи своим товарищам, чтобы не убегали, тебя дождались.
– Дождутся. Всё слышат, на одном языке говорим, – ответил стражник, по-видимому, старший, и вместе с тремя товарищами направился к костру.
 
*
– Вижу что ты за старшего. Какого же ты звания милый человек? Как к тебе обращаться? – Прежде всего, спросил старший стражник у Монтвида.
– Зови меня князем, – ответил Монтвид, не желая называть своего имени.
– А я боярин. Зовут меня Василием.
– Однако, высок, ты Василий, званием для простого стражника, – заметил князь.
– Да и ты, князь, не мал чином для таких дел, – усмехнулся хитрый боярин, подумав, – «знаем, зачем вы здесь, разведать пришли, что и как в рязанской земле. Поскачите до Дикого поля посмотреть, где Мамай…»
– Мы весь день наблюдали за вами, не решались беспокоить, поскольку вас много, все верхами и при оружии, – признался Василий. – Где переправлялись через Оку?
– Между Коломной и Серпуховом, – Ответил Монтвид.
– Мест удобных мест там много, – оценил Василий пограничную реку между двумя Великими русскими княжествами, нередко воевавшими друг с другом. – Места там глухие, а к августу, когда река обмелеет, откроются броды. Возле Муравского шляха, которым ордынцы ходят на Москву, есть такой брод, удобный для переправы. Не Мамая ли ждёте в гости?
– Как же, ждём с великим нетерпением! – Уколол Монтвид боярина, посланного рязанским князем. –  Загодя отправились встречать посланцев от Мамая. Не слыхал ли ты, Василий о таких? Не наезжают ли из Дикого поля к вам мамаевы людишки? Не морочат ли чем голову Великому князю Олегу Ивановичу?
– Да ты хитришь, князь! – Облизав ложку, сощурился Василий и подмигнул своим товарищам. – Напрасно. Перед тем, как отправить нас на поиски твоего или иного отряда, Олег Иванович наказал проследить за вами, расспросить, зачем вы здесь, что задумали и если пойдёте дальше, к Дикому полю, то дать вам опытных проводников, а то, не дай бог, заблудитесь, к татарам в руки угодите.
– Откуда же Олег Иванович узнал о нас? – Спросил Монтвид, хоть и нетрудно было догадаться, что рязанский князь имел своих людей в Москве.
– Об этом мне не ведомо, – признался Василий, – однако приказано вам не мешать и по возможности помочь.  Вот такие князь, дела. Мы ближе всех русских людей к Орде и больше всех страдаем от её набегов. Москва и Русь Литовская  перестали выплачивать дань, а мы продолжаем платить, хоть и поменьше, поскольку живём рядом с Диким полем, откуда приходят проклятая Орда и разоряет наши земли.
Трудно нам, зажаты мы между Литвой, Москвой и Ордой. Ягайло гнёт своё. Ему Литвы мало. Уговаривает Олега Ивановича выступить вместе с Мамаем против Москвы, а после опустошения ордынцами Великого Московского княжества поделить его между собой, – разоткровенничался боярин Василий, наболело.
– Ему что. Если Москва победит, то отсидится в Вильне, а Олегу Ивановичу, удельным князьям, нам, боярам, прочему люду куда деваться? В Вильне все не поместимся, да и не нужны мы там. Разве что холопами…
– Так значит, Олег Иванович не пошлёт свою дружину в помощь Мамаю? – Спросил Монтвид у Василия.
– Этого я тебе, князь, не скажу, – хитро сощурился боярин. – Думай сам. А проводников я тебе дам. Доведут до того места, где река Воронеж впадает в Дон. Ведь тебе туда?
«Надо же, и это ему известно!» – Промолчав, подумал Монтвид. Теперь он был почти уверен в том, что Олег Иванович будет до конца водить за нос Мамая, но в день решающего сражения останется в стороне.
«А как поведёт себя Ягайло? И он вряд ли решится на участие в битве на стороне Мамая, если рязанский князь останется в стороне. Зачем ему рисковать? Ведь в случае поражения Мамая воинских дух Московского войска будет столь высок, что пойди Дмитрий Иванович на Вильну, ей не устоять, да и тевтоны с ливонцами подожмут хвосты, а князь Кейстут – сторонник Великого московского князя, вернётся на великокняжеский престол…» – Задумался князь.
– Вижу, что многое для тебя прояснилось, – прервал Василий размышления Монтвида.
– Вот тебе, князь, проводники: Емеля и Иван, – указал боярин на двух стражников, доедавших вкусную и сытную кашу. – Мужики они молчаливые, лишнего не спросят, а что лишнее услышат, то забудут. Не предадут. А когда посчитаешь, что они больше тебе не нужны, то отпусти их. Ну, князь, бывай, а мне пора. Есть неподалёку одна деревенька. Мы туда, не ночевать же под открытым небом. Не поминай, князь, лихом. Да  и  не встречали мы вас!  Прощай!
Боярин поднялся и, не оборачиваясь, зашагал в темноту. Вой напрягся и зарычал ему в след, но Прошка успокоил пса и уставился на молчаливых проводников, которые, словно свои, отошли к ближайшим елям и принялись ломать лапы для ночлега.
Сотник Никита Туча назначил по два сменяемых караульных – одного возле лошадей, другого у прогоравшего костра, велев остальным своим ратникам спать. Князь, Глеб, Михайло Булава и Прошка последовали их примеру. Рядом с хозяином прилёг на лапы Вой и прикрыл глаза, однако уши пса слегка вздрагивали. Вой продолжал прислушиваться к звукам ночи.
Лето, тепло, ясно. Хорошо лежать в такую погожую ночь на воле, на подстилке из пахучих еловых лап и смотреть на звёзды. Вдруг упадёт яркая звёздочка, под которую загадаешь желание?
Монтвид вспомнил Анастасию и письмо, хранящееся возле сердца рядом с  подаренным матушкой образком Николы Чудотворца. Он читал её драгоценное письмо едва ли не каждый день и знал наизусть.
Со дня их единственной встречи прошло почти два месяца, наполненных огромным количеством событий, выпавших на долю князя в судьбоносном для Руси году. За это сравнительно небольшое время Монтвиду довелось побывать в разных концах Руси: близ Киева, и Ростова, в Москве и селе Коломенское. Теперь он лежал под ночным небом на подстилке из еловых лап посреди Великого Рязанского княжества, которое после встречи с боярином Василием, оставившим ему проводников, что было очень кстати, уже не казалось враждебным.
Монтвид  всё более убеждался, что ни Ягайло, ни рязанский князь не выступят вместе с Мамаем, против русского войска. Олег Иванович в силу того, что он русский князь. Ягайло из опасения поражения и неминуемой расплаты.
Что ж, такая неопределённость устраивала Великое Московское княжество. Такая неопределённость оттягивала время решающего сражения на конец лета, а то и на осень, давала время для сбора дополнительных сил, а главное, позволяла перехватить у Мамая инициативу, заставить его нервничать, делать грубые просчёты и встретиться лицом к лицу с войском московского князя на удобных для русских позициях.
Однако где и когда это случится, никто не знал. Разве что псковский князь Андрей Ольгердович, конная дружина которого покинет Псков в самый последний момент, припомнит пророчество Бируты о восьмом дне первого осеннего месяца , который зовётся на Руси по-разному. На севере – это холодный ветреный месяц ревун, на юге – такой же неспокойный месяц вересень.

2.
День за днём конные и пешие отряды объединённого войска эмира Мамая, вышедшие из Крыма, продвигались по однообразной, ровной как стол степи, поросшей обильным июньским разнотравьем. Эту степь, где не было ни дорог, ни городов, ни деревень,  называли Диким полем.
Таких просторов капитану рыцарей Тевтонского ордена барону фон Готфриду и его спутникам видеть не приходилось. В Европе не было ни таких громадных равнин, ни столь обширных пустынных мест. Однообразную картину нарушали лишь редкие овраги или балки, в которых скапливалась влага от зимних снегов, позволявшая произрастать кустарникам и небольшим рощам из дуба и граба с примесью ив, акаций, диких яблонь, груш и иных деревьев.
Десятки тысяч конных и пеших воинов распугали всё живое, что водилось в степи, и лишь величавые орлы, распластав могучие крылья, разглядывали с высот, недоступных для стрел самых мощных луков, доселе невиданное нашествие в свои владения.
Изредка посреди ровной степи встречались высеченные из камня грубые изваяния, которым поклонялись кочевавшие в этих местах племена, а на горизонте возвышались древние могильные курганы.
Наёмники из понтийских греков  обученные грамоте и читавшие тексты, записанные их образованными предками полторы и более тысячи лет назад, припоминали, что когда-то в этих краях, менее пустынных, чем сейчас, жили скифы, хоронившие своих вождей в курганах вместе со слугами, наложницами и боевыми лошадьми, осыпая покойного золотом и серебром. Большинство курганов были разрыты и разграблены ещё в древности, но и сейчас ещё можно кое-что отыскать.
Июньская степь богата на сочные травы и обильна цветами, но к августу степь выгорает, покрываясь серебристыми переливами ковыля. Однако видеть этого барон фон Готфрид не мог, поскольку пока июнь и в степи царствуют другие буйные травы, выросшие на жирных ещё не высохших чернозёмах.
Июньские травы были так высоки, что скрывали целиком человека, а конные отряды из разнородных степняков, которых европейцы называли сарацинами или татарами, восседавшие на невысоких, неподкованных, неприхотливых и выносливых лошадках, казались издали в дрожавшем от зноя воздухе какими-то странными круглыми шариками, бегавшими по зелёному разливу трав, напоминавшему движение морских волн. Особенная, величественная, ни с чем не сравнимая красота Великой степи, простиравшейся на западе от Чёрного моря и до Жёлтого моря на востоке.
Вопреки опасениям, Готфриду удалось выбрать для себя и своих людей неплохих коней – рослых, резвых и выносливых. Однако их следовало обучить поведению в бою и этим рыцари занимались по нескольку часов день, ускакав в степь подальше от медленно продвигавшегося обоза, где, разделившись на две группы, вели между собой учебные бои.
Вороная масть коня, которого Гофрид назвал Одером, в честь одной из главных германских рек, отлично подходила под белый цвет плаща рыцаря Тевтонского Ордена с большим чётным крестом. С каждым днём Одер нравился барону всё больше и больше и он уже размечтался вернуться верхом на своём боевом коне в Мариенбург после победы над русскими, проследовав через земли Великого Литовского княжества, которое так же будет занято Мамаем. Об этом пока умалчивали, но Готфрид знал о далеко идущих планах эмира из первых уст.
Незадолго до сумерек крупный пеший отряд из генуэзской пехоты и арбалетчиков, а так же приставших к ним караимов, греков и армян, сопровождаемый сотнями нагруженных оружием и провиантом подвод, остановился возле глубокой балки, на дне которой ещё недавно протекал тоненький ручеёк.
Готфрид со своими конными рыцарями, а так же два английских и один французский рыцарь, которые пристали к немецкому отряду ещё в Кафе, могли вырваться далеко вперёд. Однако рыцари шли вместе с обозом и пешими генуэзцами – арбалетчиками и пехотинцами, которыми командовали знакомые барона по Константинополю и Кафе капитаны Жакомо Дрего и Карло Коста.
С отрядом капитана Коста рыцари барона Готфрида вышли в поход из Кафы, а отряд арбалетчиков под командой капитана Дрего они нагнали уже в пути. Капитан генуэзской пехоты Карло Коста знал о том, что случилось с дамой Готфрида, и тактично не задавал барону лишних вопросов, а капитан арбалетчиков Жакомо Дрего было спросил о ней, но Готфрид промолчал, а Коста шепнул Дрего о том, что случилось, и тот лишь посочувствовал барону. Да и Готфрид старался не вспоминать об Айшет. Наложница не жена. Была и нет…   
Идти вместе с христианами было и приятнее и безопаснее, тем более что во время похода, несмотря на суровые наказания, случались кровавые стычки между различными племенами, которых ничто не связывало кроме желания получить обещанные Мамаем флорины, аспры, солиды, дирхемы и всё что угодно из серебра или золота.
Кроме того, жадные ордынцы рассчитывали разжиться на грабежах в богатых русских сёлах и городах, где по слухам купола храмом отливали из чистого золота. В это верили пившие кровь вместо воды потомки орд Чингисхана – дикие степняки-кочевники в коротких овчинных тулупах, натянутых мехом внутрь на немытые годами, смазанные жиром тела. От них исходил постоянный смрад, и немцы старались держаться от ордынцев как можно дальше.
«А ведь придётся в одном строю вместе с ними биться с русскими воинами?» – Задумывался барон, уже не столь уверенный в лёгкой победе, но никому своих сомнений не раскрывал, наоборот, как только мог, поддерживал боевой дух у своих подчинённых.
Чистый ручей, к которому устремились тысячи лошадей с всадниками, вскоре превратился в грязную жижу, так и не напоив большую часть мамаева войска, шедшего из Крыма на соединение с главными силами в районе старинного Муравского шляха, который вёл из Дикого поля на Русь.
От смерти в безводной степи спасали изредка пополняемые бурдюки с водой, которую берегли, как зеницу ока до большой реки по имени Дон, где можно было вволю напиться и смыть, наконец, с себя накопленные пот и грязь.
Готфрид читал записи, сделанные немецкими крестоносцами, ходившими два века назад в Палестину освобождать «Гроб Господний» от сарацинов. Там были бесплодные пустыни, и лишь единственная река Иордан, орошавшая маленькую по здешним меркам «Святую землю», поскольку расстояния между основанными крестоносцами королевствами и крепостями были не столь велики, как бесконечные пространства Дикого поля.
– Свежей воды нам опять не досталось, – посетовал капитан генуэзских арбалетчиков Джакомо Дрего. – Конные сарацины как всегда впереди. Их лошади выпили всю воду из ручья и растоптали его, превратив в жидкую грязь.
Генуэзские арбалетчики и пехотинцы, собравшие остатки прошлогодней сухой травы, разжигали костры и кипятили в медных котелках мутную, дурно пахнувшую воду из бурдюков. Другой воды им не досталось, а выцеживать воду по капле из грязи не хотелось. От жажды спасало вино, однако запасы этого благородного напитка были не безграничны.
Рыцари напоили из бурдюков коней и, прокипятив остатки воды, заварили кипятком побеги цветущего зверобоя. Вода заканчивалась, но завтра обещали подвезти свежую воду в обозах, снабжавших войско водой, дровами и прочим провиантом.
Днём произошла кровавая стычка между двумя отрядами конных ордынцев. Трудно было разобрать, из-за чего возникла ссора и кто в ней виноват. Однако на вечернем привале порядок был наведён конными воинами из отборного отряда эмира Мамая.
Двух зачинщиков стычки, во время которой были зарублены насмерть и искалечены два десятка ордынцев, раздели донага, били плетьми, а затем посадили на высокие колья, чтобы все слышали их страшные крики и все видели, как строго наказывает Мамай провинившихся.
– Suum cuique ! – Изрёк на латыни капитан арбалетчиков, взглянув на казнённых ордынцев, которые, наконец, притихли, испустив нечестивый дух после жутких мучений на остро заточенных столбах-кольях.
Солнце зашло и с каждой минутой становилось всё темнее. Вот уже и звёзды высыпали на небосводе. Показалась половинка луны, осветив притихшую степь, а в травах, кое-где заблестели светлячки и затрещали цикады.
Капитаны Дрего и Коста были заняты своими многочисленными подчинёнными, располагавшимися на ночлег. Отряд барона Готфрида был невелик и дисциплинированные немецкие рыцари, уставшие от дневного зноя, уже похрапывали на охапках травы, подложив под голову сёдла. Вместо погибшего Конрада, которому возможно повезло больше других, Готфрид назначил своим заместителем старшего рыцаря Вольфа и был спокоен за своих людей.
Вольф назначит караульных, проследит за их своевременной сменой и позаботится, чтобы не пропало имущество или лошади, поскольку в огромном и разноязыком воинстве эмира Мамая уже были отмечены случаи крупного воровства.
Несмотря на усталость, спать не хотелось, и к Готфриду привязались англичанин с французом. Последнего днём укусил крупный шершень, От грязи и яда огромной жалящей мухи, попавших в ранку, у бедолаги распухла правая щека, поросшая рыжей курчавой бородкой, скрыв воспалившийся глаз и сделав лицо незадачливого рыцаря ужасным и совершенно неузнаваемым.
Помимо прочих напастей, белокожий, усыпанный веснушками, француз родом из Нормандии , сильно обгорел на южном солнце и яростно чертыхался, постоянно протирая щёку платком, смоченным в вине, полагая, что так опухоль спадёт быстрее.
Английский рыцарь, назвавшийся сэром Ричардом Фогом, прибыл в Кафу вместе с оруженосцем по имени Джон – здоровенным, но глуповатым парнем, всецело преданным своему хозяину. Фог отправил его спать и теперь за ночной беседой угощал Готфрида и француза по имени Жак де Круа, прибывшего в Кафу из Марселя, а в Марсель и Руана, крепкой анисовой настойкой, которую научились готовить в Англии, где не вызревал виноград.
От такого пойла Готфрид скоро захмелел и ему стало легче, а жизнь показалась барону уже не такой мрачной. Сэр Фог посоветовал французу протирать щёку не вином, а настойкой, отлив про запас в пузырёк, и эффект от повышенного содержания спирта был налицо. Опухоль как будто стала спадать, Круа повеселел и уже не ругался так часто.
К сожалению, настойка скоро закончилась, и пришлось пить вино. Не такое крепкое, но на вкус приятное. Вином угощал француз, заявив, что оно закуплено им ещё в Марселе, славившемся своими виноградниками. Общались рыцари между собой на итальянском языке, который осваивали в пути. Не без труда, но всё же, понимали друг друга.
– Что же вас привело сюда, Жак, одного, без оруженосца? Неужели обещанная плата? – Поинтересовался Готфрид у французского барона.
– Сам не знаю, – честно ответил француз, – Да и плата для меня не слишком высока. Вероятно, желание увидеть новые страны и драчливый характер. У себя на родине я не пропустил ни одного рыцарского турнира. Был победителем, был побеждённым, но это не то. Битва – вот то, что мне нужно!
– После смерти жены я оставил на хозяйстве брата и оправился в Испанию, где немного повоевал с маврами, укрепившимися в Гранаде . Теперь я здесь, чтобы сразиться с еретиками, и вполне возможно, подобно крестоносцу, сложу голову в этих травянистых пустынях.
Впрочем, я ни о чём не жалею. Что касается оруженосца, то этот паразит, которого я подобрал в Париже и полагал своим верным слугой, бежал от меня в Константинополе, выкрав кошель с тридцатью флоринами.
Увы, Константинополь слишком велик и найти в нём негодяя, которого следует посадить на кол, как этих, француз указал на казнённых ордынцев, – так и не удалось. Увы, сеньоры, я остался без средств к существованию и мне пришлось занять пять флоринов у сэра Фога.
– Сир, я не ростовщик и не возьму с вас проценты, – подтвердил благородный английский рыцарь.  – А насчёт лица, которое испорчено опухолью, не переживайте. Стоит только надеть шлем, опустить забрало и никто этого не заметит, – пошутил англичан, вызвав общую улыбку.
– А вы, сэр Фог? – Что привело вас в войско эмира Мамая? – Спросил Готфрид у остроумного англичанина.
– Право, не знаю, что и сказать, – вздохнул Фог. – Возможно, что сам Господь позвал меня в этот поход на еретиков. Я бывал в Германии и в Ливонии, сражался с русскими под стенами Изборска и Пскова, ходил на жмудь, где живут закоренелые язычники. Вы, барон, лучше меня знаете, что это за дикие племена?
– Да, сэр Фог, мне приходилось ходить на жмудь, – вспомнил Готфрид жуткие казни, которым язычники подвергали пленных крестоносцев, и князя, который спас его, взяв обет никогда не воевать с Литвой и Русью. Имя князя-спасителя – Монтвид. Барон навсегда запомнил его. Тут же промелькнула странная мысль, заставившая барона вздрогнуть.
«Что если князь Монтвид теперь вместе с Русью?»

* *
Рыцари разошлись после того, как допили всё имевшееся у француза вино. Фог и Круа устроились на охапках травы, приготовленных для хозяина и его друга заботливым Джоном, а Готфрид, слегка пошатываясь от выпитых вина и анисовой настойки, обошёл своих подчинённых, убедившись, что все на месте. Затем проверил бдительность недавно заступившего в караул рыцаря Бруно, присматривавшего за лошадями и имуществом отряда.
Бруно вытянулся перед бароном по струнке, доложив, что всё в порядке и его сменит рыцарь Райнер. В таком порядке старший рыцарь Вольф назначил караульных.
Поблагодарив Бруно за службу, Готфрид улёгся на подготовленное для него место, укрывшись белым плащом с большим чёрным крестом. В этом плаще рыцарям Тевтонского Ордена предстояло сражаться лицом к лицу с русскими воинами, видеть которых барону ещё не приходилось. Перед самым сражением, барон велит своим подчинённым, как следует постирать плащи, и для этих целей хранил в обозе несколько кусков дорого мыла.    
Ворочаясь с бока на бок, Готфрид долго не мог уснуть. Вспомнилась двухнедельной давности встреча с эмиром Мамаем, которому барон передал послание от магистра Тевтонского Ордена.
Эмир не произвёл на Готфрида большого впечатления. Невысок, кривоног, поскольку половину жизни провёл в седле, лицо смуглое и широкое, глаза тёмные с косинкой, но, всё же, не такие узкие, как у монголов. Голова выбрита, усы и бородка жидкие. Однако эмир Мамай был широкоплечим и крепко сбитым мужчиной, а в крупных руках владыки Крыма чувствовалась немалая сила.
Мамай развернул письмо и, повертев его, передал консулу.
Взглянув на текст письма, сеньор ди Вито заявил, что письмо написано на латыни, и он владеет языком святой Римско-католической церкви, близким к итальянскому, а потому готов зачитать послание магистра Тевтонского Ордена Винриха фор Книпроде эмиру Мамаю.
Консул читал и излагал содержимое письма на итальянском языке, которым Мамай владел значительно лучше Готфрида, и поэтому не останавливал сеньора ди Вито.
Впрочем, и барон улавливал смысл послания магистра, приветствовавшего поход эмира Мамая на Русь Московскую.
«Надо же!» – Удивился Готфрид крайне жёстким заявления магистра в адрес русских, предлагая эмиру покончить с племенем еретиков, заставить принять латинскую веру или же истребить.
В послании магистр Тевтонского Ордена заявлял, что сразу же после известий о победе войска эмира Мамая над войском князя Дмитрия Московского, рыцари Тевтонского и Ливонского орденов вторгнутся в Литву, псковские и новгородские земли.
В память Готфрида врезались слова магистра:
«Пусть на Востоке не будет ни Московской, ни Литовской, ни Новгородской, ни иной другой Руси. Пусть будут справедливо разделены все завоеванные земли язычников и еретиков. Пусть на Востоке будут только Орден и Орда…»
Барон вздрогнул и открыл глаза, осознав, что дремлет, а потому в голову, замутнённую немалым количеством выпитого вина, лезет чёрт знает что.
«Однако, очень похожи названия двух военных государств – «Орда» и «Орден» и в то же время такие разные эти два государства. Как-то они уживутся, если не станет Руси и Литвы и у них появится общая граница? Где пройдёт эта граница и не станет ли Германия, а с ней и другие страны данниками свирепых кочевников?» – От таких мыслей немецкому барону становилось не по себе. В то, что кочевники примут латинскую веру и станут послушными христианами, Готфрид не верил.
В конце концов, то ли от тяжелых мыслей, то ли от выпитого вина у барона разболелась голова, он, то впадал в дрёму, то просыпался, промучившись до рассвета. Лишь когда заалел восток, Готфрид ненадолго уснул.

 3.
 За заросшей по краям цветущим шиповником, широкой и пологой лощиной, на дне которой рос небольшой лесок из густого ивняка и протекал маленький безымянный ручей, проводники заметили ордынский конный разъезд.
Трое вооружённых луками и мечами всадников в меховых шапках шли на рысях в сторону недалёкой большой реки Воронеж, на правом берегу которой, по словам проводников, находились несколько крайних обезлюдевших пограничных деревень Великого Рязанского княжества.
– Кипчаки, – выглядывая из зарослей шиповника, определил проводник Иван. – Хорошо, что они не заметили нас. Вели, князь, спешиться и укрыться внизу у ручья!
– Выполняй! – Обернувшись, приказал Монтвид сотнику Никите Туче и поинтересовался у проводника.
– Откуда тебе известно, что кипчаки? 
– По шапкам. У буртасов, половцев и татар шапки другие.
– Чем же они ещё отличаются, эти степняки?
– Да особо ничем. Друг друга понимают без толмача, пьют кумыс и едят конину. Одно слово – Орда!
– От Мамая этот разъезд или иной? Что скажешь? – Озаботился Монтвид.
– До мамаева войска ещё далеко. Думаю, что это ордынцы, – опередил Ивана Емеля. – Вроде нашей стражи. За степью присматривают или же беглых ловят. Не следует нам попадаться им на глаза, а потому переждём в овраге до сумерек.
– Сколько ещё пути до устья реки Воронеж? – Спросил у проводников Михайло Булава, который ещё не так давно служил в порубежной страже под Калугой.
– Верст сто будет. Лесов здесь мало, больше степь, так что следует быть начеку. В степи могут быть конные отряды ордынцев.
– Смотри, они возвращаются! – Заметил Емеля. – Скачут галопом!
– Не нас ли заметили? – Озаботился Монтвид.
– Нет. Видишь, князь, их преследуют!
С гиканьем и свистом за ордынцами скакали шестеро всадников.
– Эти не ордынцы! – Заметил Иван.
– Кто же тогда? – Спросил Монтвид, обратив внимание на то, что преследователи были без шапок и шлемов, а волосы у них как будто светлые.
– Эти, похоже, наши! – Рассмотрел Емеля. – Но кто, неведомо. – Только кипчаков им не догнать. У тех кони резвые. Уйдут!
– Да нет, не уйдут! Смотри, князь! – указал рукой правее Иван. – Ещё четверо, скачут  наперерез ордынцам! Откуда же они взялись? Сейчас сшибутся!
Попав в капкан, кипчаки растерялись, заметались, затем развернули коней, и, теряя драгоценное время, поскакали к лощине в сторону затаившегося отряд Монтвида, надеясь укрыться в лесочке, росшем вниз по ручью.
Проводники вопросительно посмотрели на князя.
Монтвид взмахнул рукой, подзывая к себе сотника и его ратных людей, которые уже бежали к князю, вынимая на ходу стрелы из колчанов.
– Бейте по лошадям, этих живьём возьмём! – Приказал князь, продолжая наблюдать за приближавшимися ордынцами и их преследователями, встречи с которыми теперь не избежать.
«Что за люди? Откуда они?» – Озадачился князь. 
Присев на колено, ратники натянули луки и, разобрав цели, ударили по ордынцам с расстояния в два десятка шагов, целясь в шеи и головы лошадей. Промахнуться с такого расстояния было невозможно, и тяжелораненые лошади рухнули одна за другой в кусты шиповника, огласив степь жуткими предсмертными криками. Ордынцы вылетели из сёдел и, раздирая смуглые плоские лица о колючий кустарник, попадали прямо к ногам лучников, которые принялись пинками поднимать их на ноги, срывать с них оружие, выкручивать руки и вязать пеньковыми верёвками.
Потрясённые увиденным и пребывая в полном недоумении, преследователи осадили разгорячённых коней, не зная, что им теперь делать. Развернуться и ускакать в степь или остаться.
– Эй, ребята! А ну-ка слезай с коней и давай сюда! – Крикнул им сотник и добавил, рассеяв сомнения, – Русские мы!

*
– Два месяца добирались до этих мест. Думали, что в Диком поле уже на воле, да едва не угодили в плен на подходе к Дону. Второй день петляем по степи, пытаемся оторваться от ордынцев. Крадутся по пятам, словно волки. Их около тридцати, вдвое больше чем нас. У Алёшки нашего конь захромал, отстал бедолага, схватили его и замучили, на кол посадили, – рассказывал Монтвиду Иван Жила.
– Эти поганцы из того же ордынского отряда, – с ненавистью взглянул  на пленных ордынцев, продолжил Жила. – Рыщут по степи, нас ищут. Устали мы от них бегать, разгадали их волчьи повадки, задумали взять хотя бы разъезд, напав с двух сторон, а тут вы оказались! Наконец-то увидели русских ратных людей. Так что командуй теперь нами князь-воевода!
– Где же сейчас ордынцы? – Спросил Монтвид.
– Верстах в пяти отсюда, не дальше, так что надо скорей уходить, хотя? – Жила окинул взглядом людей князя. – Силы у нас теперь равные. Нас десять и вас вон сколько! Ордынцы скоро будут здесь, нюх у них собачий. Хватятся своего разъезда, по примятой траве след найдут.
Вот что князь, есть у меня задумка.
– Какая же? – Заинтересовался Монтвид, понимавший, что столкновения с ордынцами не избежать, и позвал Никиту Тучу и Михайло Булаву. Пусть слушают. Времени для раздумий в обрез. Следует вместе решать, как теперь быть.
– Засаду устроить, – высказал своё предложение Иван Жила. – Про вас они не знают. Выберем удобное место в этой лощине. Мы здесь останемся с пленными, а вы притаитесь в засаде. Как на нас нападут, ударите им в спину. Такого ордынцы не ожидают, а потому растеряются. Тут мы их и побьём! Решай князь, иначе худо нам будет.
– Некстати нам биться с ордынцами, иное у нас дело, – Засомневался Монтвид. – Что скажешь, Никита Еремеевич? На твоих ратных людей надежда.
– Восемь против тридцати? – Задумался сотник и почесал бороду.
– На троих меньше! – Указал на пленных Никита Туча.
– А мы на что! – Возмутился Михайло Булава. – Я, Глеб, Прошка! Вой – он доброго воина стоит! Ещё проводники наши Иван и Ерёма!    
Если разойдёмся с Жилой и его людьми, то после них нападут и на нас.
– С нами ещё шесть человек. Больные и безлошадные, остались в деревне, – признался Иван Жила. – Из них четыре татарина, говорят, что из Булгара. Мы их пожалели, вызволили из рабства. Теперь с нами идут, не желают оставаться в Орде.
– В какой деревне? – Спросил Монтвид.
– Есть здесь одна деревенька, зовётся Студёнки. Вконец разорена деревня ордынцами. Остались в Студёнках несколько баб с малыми ребятишками, да старик ими командует. Взять с них уже нечего, а уходить подальше от Дикого поля никак не хотят, говорят, что здесь родились – здесь и умрём, не бросим родительские могилы!
– От твоих больных и безлошадных толку мало. Давай-ка искать подходящее для засады место! – Решил Монтвид.
– Давай, князь! – Обрадовался Жила. – Вместе мы их одолеем!
– Что с этими делать? – Кивнул Монтвид на пленников, возле которых ходил кругами Вой и грозно рычал, обнажая страшные клыки.
– Эх! Жаль, что вы лошадей побили, а этих даже допросить не успеем! Головы им долой! – Побагровел Жила и выхватил меч…
«Повезло, вам, ордынцы с лёгкой смертью», – отвернувшись от казни, подумал князь, выбирая место для засады. Монтвид не услышал ни мольбы о пощаде, ни криков отчаяния. Ордынцы умерли молча, как подобало воинам.
– Я закончил! – Вытирая меч пучком сорванной травы, подошёл к Монтвиду Иван Жила. – Давай, князь, выбирать место для засады. Времени у нас  мало.
– Эй, Степан! Не видно ордынцев? – Крикнул он своему товарищу, наблюдавшему за степью.
– Пыль вижу! Скачут! – Ответил Степан, обернувшись к Жиле. – Что делать будем?
– Вот, что, Иван, укрывайся со своими людьми в ивовых кустах, – распорядился Монтвид. – Лошадей уберите подальше, да привяжите, чтобы не разбежались. – Глеб и Прохор!
– Здесь мы! – Подбежали к князю Глеб, Прошка и Вой
– Берите лошадей и укрывайтесь в ивняке. Проводники вам помогут. Когда ордынцы спустятся в лощину, вместе со всеми бейте их стрелами! Тесно здесь, кругом камни. Верхами на вас не пойдут, спешатся. Вот тогда мы вместе с Булавой, сотником и его ратниками ударим им в спины стрелами! Всё ясно? Всем ясно?
– Откуда же вы ударите? Где укроетесь? – Спросил Жила, которому не всё было ясно.
– Ляжем за теми камнями. Там нас не заметят.
– Князь! А Вой? Куда его? – Растерялся Прошка, ухватив пса за гриву.
– Бери с собой!
Не поднимая головы, Степан скатился в лощину и, пригнувшись, побежал к князю.
– Сюда скачут! Близко уже!
– Выполняйте! – Крикнул Монтвид, сжимая в руках лук.

* *
Мощный клееный лук из старого высушенного вяза, березы и можжевельника с тетивой, свитой из заморского шёлка и сухожилий, да с длинными стрелами со стальными наконечниками – мощное оружие в сильных и умелых руках.
Едва Монтвид и ратники залегли за огромными валунами, неведомо, как оказавшимися на дне лощины, как в неё ворвались ордынцы. Князь пересчитал их, оказалось до двадцати конных воинов, вооружённых мечами и луками, и перевел дух, поскольку полагал, что их больше.
– Справимся!
Увидев мёртвых лошадей и обезглавленные тела, ордынцы завыли, словно дикие звери, и помчались за русскими, спешно отходившими к ивовым зарослям. Однако дно лощины, усыпанное валунами, оказалось серьёзным препятствием. Конь под одним из ордынцев сгоряча налетел на камень и, сломав ногу, рухнул, придавив седока.
Раздались проклятия, непонятные русскому человеку, и ордынцы спешились. Тут же в них полетели стрелы из зарослей ивняка. Один из ордынцев, раненый в грудь, ухватился за стрелу и осел.
Другие сорвали с плеч короткие монгольские луки, изготовленные из рогов буйвола, и ответили залпом коротких стрел, исчезнувших в ивняке. Били не по цели, а потому промахнулись. Следующий залп русских стрел поразил ордынских коней и Монтвид одобрил действия Ивана Жилы, в котором чувствовался опытный воин.
Раненые лошади метались среди камней, падая и ломая ноги, растерянные ордынцы, не ожидавшие такого яростного отпора, метались между ними, отчаянно ругались и начали отходить.
– Пора! – Скомандовал Монтвид. Сотник Никита Туча и ратники дружно поднялись с земли, и беспрестанно, как их обучали стрельбе из лука, принялись осыпать ордынцев стрелами, выпуская каждую следующую стрелу на счёт три и быстро опустошая колчаны.
Монтвид и Булава не отставали от них.
Не понимая, что происходит, откуда летят разящие стрелы, ордынцы падали один за другим, устилая своими телами лощину, по которой к близкой реке Воронеж протекал окрасившийся кровью безымянный ручей.
Короткое и малое сражение закончилось полным истреблением ордынцев.
Из зарослей ивняка показался Иван Жила, следом его люди. К князю бежали Глеб с Прошкой и Воем. Пёс, в которого вселился боевой дух, добивал клыками раненых ордынцев и когда убедился, что живых больше нет, подбежал к князю, преданно заглянув ему в глаза.
– Молодец! – погладил Монтвид Воя по гриве. – А теперь почисти морду! Вся в крови.
– Убитых нет, один раненый случайной стрелой, проводник ваш, Емеля. Лошади целы! – Доложил Монтвиду Иван Жила. – Вот уж не думал, что одержим такую победу! Славная вышла засада!
– Собирай, Иван, лошадей и ордынских с собой прихвати! Веди нас в деревню. На сегодня крови хватит! – Велел Монтвид Туче.

* *
Месяц червень , хоть и богат на цветы и травы, но неустойчив, и зной нередко сменяется грозами, а то и затяжными дождями. Едва закончилось малое сражение у безымянного ручья, как Перун-громовержец, вонзил в землю свой огненный меч-молнию и разразилась налетевшая с запада гроза.
Ливневые потоки хлынули с небес на землю, омыв поле малой битвы, усеянное телами ордынцев, которые так и останутся не погребёнными, на радость волкам и хищным птицам.   
Русские воины выбрались из лощины, взнуздали коней и помчались по заросшей травами степи вслед за Иваном Жилой и его товарищами, подставив спины небесным потокам. Вымокли до последней нитки, прежде чем добрались до маленькой, разорённой ордынцами деревеньки Студёнки, о которой рассказал князю Иван Жила.
Спешившись и, оставив лошадей коноводам, князь с частью воинов из отряда вошли в покосившуюся избу вдовы Дарьи, которая затопила печь и поставила на стол самодельные, плохо обожжённые глиняные горшки с распаренной прошлогодней репой и мелкой отварной рыбой. Вот и вся вдовья еда. Репа с огорода, рыба с реки. Много её в реке, бери, сколько надо. Только без хорошей снасти крупной не взять.
Тем и жили немногие оставшиеся в живых жители маленькой деревушки близ границы русских земель и Дикого поля, за которым там, где когда-то была ненасытная Хазария, ныне лежала свирепая и дикая Золотая Орда.
– Не обессудьте, гости дорогие, больше нечем вас угощать, – пряча глаза, извинилась Дарья.
Хорошая женщина, ещё не старая, встретила с двумя младшими детишками – девочкой лет шести и двухлетним мальчиком. Сама беременная и ей скоро родить. Сказала, что от покойного мужа, которого зарубили ордынцы.
Подсела к столу, приставила к подбородку натруженную руку и смотрела, как русские воины, присланные самим Великим московским князем, ели сало с сухарями и луком, запивая заваренной в кипятке душистой земляникой, которой столько уродилось, что лесные поляны вокруг деревни красные, словно от крови. И рыбы с репой отведали, чтобы не обижать хозяйку.
Разволновалась Дарья, стала рассказывать князю о своей тяжкой жизни, так ей хотелось хоть чуточку сдвинуть с души неподъёмный камень.
– Третий год совсем нет житья от поганых! Налетают, словно коршуны, грабят, мужиков убивают, над бабами насильничают. Смеются. Дескать, князья русские дань не платят, и в Орде от этого стало скудно. Нет злата и серебра на безбедную жизнь.
Осенью урожай весь выгребли до единого зёрнышка! Нечего было посеять. Скот увели. Мужа убили за то, что ударил ордынца косой, ногу ему отрубил. Даже холсты и верёвки забрали, больше у нас нечего взять. Детей старших, Ванечку и Настеньку, погнали с собой. Рыдала, в ноги им падала, умоляла оставить детей, били кнутами, только что не забили насмерть.
Ванечка скоро вернулся, сумел убежать. Ему уже пятнадцать лет. Осенью в Переславль собрался искать службу у князя, а Настенька так и пропала, не смогла убежать, ножка у неё болела.
Замучают её изверги, бросят в степи на растерзание хищным зверям. Скоро рожу, дитятко последнее, мужнино, а тогда и сама подамся,  куда глаза глядят, лишь бы подальше от этих мест…
Слушал Монтвид стенания женщины, и яростью наливалось сердце. Так и чесались руки, рубить ордынцам головы.
– Послушай, Дарьюшка, был я этой весной на Десне-реке возле города Брянска. Встретился мне там купец на ладье. Плавал он в Крым, в город Кафу. Выкупил там русскую девочку  лет двенадцати. Как зовут её, не спросил. Может быть, это твоя дочка Настенька.
– Всё может быть, добрый человек, – тяжко вздохнул Дарья, однако чуть посветлела лицом, возможно, подумала мать, что видел князь её Настеньку. И вновь нахмурилась. – Скажи, за что нам такие муки?
Монтвид промолчал, что мог он ответить несчастной женщине?
Дверь в избу отворилась, и вошёл босой паренёк с нанизанными на гибкий прутик лещами и щучками. Низко поклонился князю и осторожно присёл на краешек лавки.
– Иванушка мой! – Назвала сына мать. – На реку ходил, за рыбой. Крупная! Сейчас отварю, накормлю гостьей дорогих! – пообещала хозяйка. – Поешь пока, сынок, репы.
Юноша взял свою ложку и, не торопясь, принялся ужинать.
– Вот, что, гости дорогие, возьмите-ка Ванечку с собой, – неожиданно предложила мать. – До Осени далеко, Переславль не близок, да и как его там примут? Он у нас грамотный, сказочник! На гуслях играет, песни поёт, пробует сам песни слагать!
От деда Романа набрался мудрости, а тот от своего деда. Да вы его скоро увидите. Дед Роман обязательно к нам придёт! Возьмите Ванечку, а то неровен час, опять придут поганые и угонят сына в неволю. Возьмите…

* *
– Как ушли мы из Сарая, скрывались сначала в степи, а потом в зарослях возле Волги. Когда перестали нас разыскивать, переправились ночью вплавь с лошадьми на правый берег. Широка Волга-матушка, едва осилили. Для Волги хорош ушкуй, а не конь. Плыви на ушкуе куда захочешь, хоть в Булгар, хоть в Сарай, хоть в Дербент, хоть в саму Персию! – Рассказывал Монтвиду Иван Жила.
– Да ты и в Персии побывал? – Удивился князь.
– Не пришлось, не дошли мы до Хвалынского моря. Сарай малость пожгли, взяли добычу, поплыли дальше. С ходу взяли Хазтаракань. Ордынцы – они сильны в конном бою, а на суше короткие и кривые ноги делают их слабыми. Ты это, князь, видел сегодня. Как спешились, так  никудышные из них ратники.
Вот и хазтараканцы нам сдались, стали одаривать нас серебром, золотом, шелками, коврами и бабами, да только хитрые оказались, опоили вином греческим, так что ноги уже не держали, а потом кого порубили, кого повязали…
Побывал я в рабах. С медведем боролся на людях, дирхемы хозяину зарабатывал.  Потом убил ордынца кулаком за то, что измывался над русской женщиной, и отправил меня хозяин в самое пекло, криницы разбивать, ковать железные полосы для мечей и ножей. Долго там не жили…
Бежали мы оттуда – семеро русских, два черемиса и черкес. Ты их видел, князь, добрые мужики. В пути пристали к нам четыре татарина, говорят, что из Булгара. В Орде были пленниками. Так и шли все вместе на Русь, а за нами ордынцы гнались. За ночь от них отрывались, днём опять нагоняли. Да видно услышал Господь наши молитвы, вас прислал в помощь! – Размашисто перекрестился Иван Жила. – Теперь мы с вами, князь, не сердись, если что не так…
– Так ты, Иван, из ушкуйников?
– Из них, князь. Из новгородских ушкуйников. Сами не лучше поганых были. Разбоем жили, мужиков грабили, баб и девок бесчестили. Вот и вышло нам за это наказание божье, –  опустил голову Жила.
– Знавал я одного ушкуйника по имени Ерёма. Тоже новгородский, ходил в Хазтаракань. Руки у него нет. Рассказывал, что отрубили в Хазтаракани. Сейчас в Калуге. Не твой ли это товарищ? – Спросил Монтвид
– Может быть и мой. Всех не упомнишь, – тяжко вздохнул ушкуйник и виновато посмотрел на князя.

*
В избу заглянул седой сгорбленный старик, снял шапку и, низко поклонившись князю, назвался, прошамкав беззубым ртом.
– Роман сын Елизаров. Разреши, князь, присесть, а то ноги не держат.
– Садись, отец. С чем пришёл?
– Почтение засвидетельствовать, попросить.
– И моё к тебе, Роман сын Елизаров, почтение. Что ещё?
– Скажи, князь, своим людям, чтобы заночевали у наших баб. Их всего девять осталось в деревне, не считая старух.
– В чём же такая надобность? – Удивился Монтвид.
– Пусть понесут бабы от русских воинов, а то явятся к нам ордынцы и опять станут насильничать. Родят тогда бабы, от чёртова семени. Что тогда с этим делать? Топить, как щенков или котят?..
– Да… – Вслух задумался Монтвид. – Что же вы не уходите из этих мест?
– Как же уйти? – Возмутился старик. – Как же бросить могилы родителей? Нет, мы останемся на своей земле! Ляжем в неё, а не уйдём!
Ты сам-то, откуда будешь, князь?
– Считай, что из Ростова.
– Слышал о Ростове, а скажи, какая там земля?
– Обыкновенная, – не понял Монтвид.
– Чёрная, жирная, такая как у нас?
– Нет, не такая. Больше глина да песок.
– А у нас здесь чернозём! – С гордостью прошамкал старик. – Да огради наш край от Орды княжьей дружиной, взрастут тут многие деревни, сёла и города. Такая, князь, земля прокормит множество народу, а это значит, что Русь станет многолюдной, богатой и сильной! Ты бы рассказал об этом Великому князю. Даже не знаю какому, рязанскому или московскому, – с надеждой посмотрел в глаза Монтвиду старичок и, тяжело вздохнув, продолжил.
– Как же мы уйдём отсюда? Уж лучше вы к нам идите из Москвы и иных городов русских, где уже тесно стало. Селитесь, подымайте чернозёмы. Ставьте у Дикого поля заставы, оберегайте рубежи русские!

4.
Княжий посланец вернулся к ночи. Олег Иванович прилёг возле супруги, однако не засыпал, ждал Епифана, а потому быстро поднялся, поцеловал жену и стал одеваться.
– Куда ты? – Спросила проснувшаяся Ефросинья.
– Боярин Епифан вернулся, ждёт.
– От Ягайло?
– От него.
– Я с тобой!
– Спи, нечего тебе там делать, – погладил князь жену по волосам, – завтра расскажу.
– Нет уж, сама послушаю, что Епифан скажет о братце. Чего ещё удумал Ягайло! – Настояла на своём Ефросинья, поднялась и стала заплетать в косу длинные густые волосы, которые так нравились супругу. Протёрла лицо смоченным в душистой воде платочком и принялась поспешно одеваться.
Князь знал, что Ефросинья не любила младшего брата, порой его ненавидела, называя «злым», «безбожником» и «язычником». При этом хорошо относилась к другим своим многочисленным родным и сводным братьям и сёстрам. Уважала дядю Кейстута, хоть он и не был крещён, и любила тётку Бируту, несмотря на то, что дядина жена простолюдинка и не только не крещёная, но и волховица.
«Поди же, разбери, что у женщины в голове», – порою задумывался князь, крепко любивший Епифанию, которая была и лицом красива, и телом статна, и ростом бог не обидел княгиню – вровень с князем.
– Иди, я подойду, – молвила княгиня, укладывая косу в узел.

*
– Что так поздно? – Спросил князь посланца.
– В грозу попали. Ливень переждали, а дорогие скользкие. Лошади падают, быстро не добраться, – поклонившись князю, – ответил Епифан.
– С чем вернулся?
– Вот, протянул посланец князю письмо от Ягайло.
– Темно, почитаю завтра. Что князь велел передать на словах?
– Что же он велел нам передать? – Повторила вопрос подошедшая Ефросинья.
– Прежде всего, доброго здравия! – Поклонился посланец князю и княгине.
– Ты по делу говори? – Поправил Епифана князь.
– Дело вот, какое, – задумался Епифан, решая с чего начать.
– С месяц назад побывал у Великого князя Ягайло Ольгердовича князь Монтвид. Прибыл с посланием от Великого московского князя Дмитрия Ивановича, на службу к которому перешёл вместе с князьями Дмитрием и Андреем Ольгердовичами.
– Про Дмитрия и Андрея нам известно. Сильно рассорились с несносным Ягайло. Одолеть его не смогли, ушли из Литвы вместе с семьями, боярами и дружинами, –  молвила Ефросинья, – а вот о Монтвиде нам не известно. – С чем же он пожаловал к Ягайло? Неужели приехал с братьями мирить?
– Нет, не с этим. Приехал уговаривать от имени Дмитрия Ивановича не содействовать войску Мамая. Долго разговаривали, вино греческое пили. Был при этом Киприан. Митрополит тоже встал на сторону Московского князя, хоть и в большой с ним ссоре.
– И что же ответил Ягайло Монтвиду? – Спросил князь Олег, который много слышал о безудельном князе, рождённом от князя Монтвида – сына Великого князя Гедимина и одоевской княжны Елены, ушедшей в монастырь после гибели мужа и рождения сына, но никогда его не видел.
– Толком ему Ягайло ничего не сказал. Мне сообщил, что, дескать, уехал Монтвид от него в полном неведении, однако Киприан шепнул мне, что Ягайло, скорее всего, воздержится от совместного похода с Мамаем на Москву. Поостережётся.
– Ты и с ним говорил? – Удивился Олег.
– Говорил. Киприан часто бывает при князе. Всё склоняет Ягайло принять православную веру, даже имя ему достойное подобрал, да тот выжидает.
Ходят слухи, что приглянулась Ягайло польская королевна Ядвига. Да мала ещё, нет ей и семи лет. Ждёт Ягайло, когда Ядвига подрастёт. Хочет жениться на ней и принять вместе с польской короной латинскую веру. Иных наследников у польского короля нет, да и корни у него запутанные, так что и не разобраться.
– Тебе, Епифан, в этом и не нужно разбираться! – Строго указал боярину его место князь Олег и пояснил супруге. – Множество кровей намешано в польских королях, вот и вырождаются их дети.
Родители Ядвиги – король Людовик Анжу-Сицилийский из Угорщины,  а королева – та из Боснии. Это ведь чёрти где такие страны! Да что за люди там живут? – Возмущался перед супругой рязанский князь из рода Рюриковичей и чистокровный славянин.
Ефросинья гордилась мужем, поскольку князь Олег был человеком образованным, знал родословные не только русских и литовских князей, но и многих ханов, королей и эмиров. 
– Я всегда говорила, что братец Ягайло себе на уме! – Следом за супругом возмутилась Ефросинья. – Ему ни в чём нельзя доверять!
– Что ты имеешь в виду? – Спросил Олег у жены, которая нередко давала ему добрые советы.
– Обманет нас Ягайло. Сам останется в стороне, а нас подставит. Подумай, Олег, хорошенько. Станешь ты с дружиной на поле брани рядом с Мамаевым войском, а Московский князь его одолеет. Что тогда?
Князь Олег потёр лоб, не зная, что и ответить супруге.
– Я скажу! – Продолжила Ефросинья. – Вспомни, как три года назад Арапша  разорил Переславль . Мы тогда чуть не попали в плен. Сидели бы сейчас в Орде. Тебя бы на цепи держали и по Сараю водили, надсмехались, а меня бы к ханшам определили, ноги им мыть, а то и с ханом спать! А в прошлом году уже сам Мамай спалил полгорода. Ещё хочешь? – Гневно посмотрела Ефросинья на мужа. – Да нам бы хоть пять лет передышки! Хоть бы три года! – Простонала княгиня.
«Арапши уж нет. Теперь в Орде иной и сильный хан Тохтамыш. Как-то уживётся с ним Мамай?», – Подумал князь Олег.
– Ягайло что. Укроется в Вильне, где его не достать, а мы с проклятущей Ордой рядом, –  продолжила княгиня, у которой  наболело. –  Думаешь, оставит нас Мамай в покое, если не дай бог одолеет князя Дмитрия? Нет, не оставит! Такую дань запросит, что не собрать!
Взглянув на разволновавшуюся супругу, князь понял, что начинаются дела семейные и жену не остановить. Всё выскажет, всё что наболело. Такой ему она нравилась ещё больше. Красивая и умная.
– Епифан! Ступай, ты больше мне не нужен! – Распорядился князь. – О том, что слышал молчок. Понял!
– Да как же не понять! Буду нем как рыба! – Поклонился Епифан князю и княгине и вышел из горницы.
– Ты права, Ефросинья. Я и сам думал об этом. От Ягайло и от Мамая следует держаться подальше. Подскажи, как быть?
  – Перво-наперво, следует послать гонца к Дмитрию Ивановичу, предупредить о том, что затевает Ягайло, к чему склоняет тебя.
– Да ведь князь Дмитрий сам посылал к Ягайло брата твоего князя Монтвида. Он лучше знает, как ему быть с Литвой. Ко мне Дмитрий Иванович никого не шлёт.
– Стало быть, это ему не надо, пошли сам к нему человека. Пусть расскажет всё, как есть.
– И в самом деле, пошлю, – согласился князь Олег. – Дмитрий Иванович направил в Дикое поле свои отряды разведать, где Мамай. Я велел их пропустить. Сейчас в Переславле боярин Василий Пантелеев. Он встретил и проводил один такой отряд во главе с князем. Проводников ему дал. Его и пошлю в Москву. Завтра же! – Решил Князь Олег.
– С каким же князем был тот отряд? – Спросила Ефросинья.
– В Московском княжестве столько князей, что всех и не упомнишь, – развёл руками Олег Иванович. – Василий сказывал, что князь имени своего не назвал, но показалось ему, что князь не местный, не московский. Говорит по-русски хорошо, но всё же не так, как природный русак. Вроде как из литвинов тот князь.
– Жаль, что я его не видела, я бы распознала литвин он или нет, – улыбнулась Ефросинья Ольгердовна и обняла Олега Ивановича. – Я ведь по отцу природная литвинка из рода Гедиминовичей!
– А я, свет ты мой Гедиминишна, от Рюриковичей! – Поцеловал жену Олег, и, взявшись за руки, любящие супруги вернулись в опочивальню. 

5.
К середине июля, в самую знойную пору, крымское воинство, наконец, добралось до назначенного места сбора, куда прибывали другие отряды, собранные эмиром Мамаем для похода на Русь.
Здешние места были не столь однообразны как южные степи. Появились берёзовые перелески, дубовые рощи и сосновые боры, радовавшие свежей зеленью и напоминавшие Готфриду север Германии. Здесь было не так сухо, как в южных степях, но и не так  дождливо, как  в Пруссии, где у барона от сырости временами поламывало в костях.
Здесь нередко гремели летние грозы и проливались благодатные дожди, пополняя большую и многоводную реку Дон, не уступавшую по ширину Эльбе в среднем течении. С востока в Дон впадал большая и девственно чистая река Воронеж, за которой начиналась территория самого южного русского Рязанского княжества.
Поражали земли Дикого поля, которое своим северным краем упиралось в русские княжества. Таких жирных чернозёмов, простиравшихся от предгорий Крыма и Кавказа, а далее неведомо куда, Готфриду видеть не приходилось.
Барон прикидывал в уме пройденное расстояние, пытаясь себе представить, сколько здесь можно расселить народа, который сможет прокормиться земледелием, и пришёл к выводу, что населения всей Германии в придачу с соседними королевствами будет для этого мало.
Степью, следом за прибывавшими отрядами, гнали пастухи-кочевники стада овец и табуны лошадей на прокорм громадного войска. Вверх по реке Дон поднимались от Сурожского моря малые купеческие парусно-вёсельные суда, которые эмир Мамай нанял для перевозки продовольствия, оружия и прочих грузов.
Сопровождали выгодные грузы купцы из итальянцев, греков, караимов и армян. Многие из них торговали с Русью, и теперь старались не упустить своей выгоды, которую сулила большая война.
– Летом в этих краях благодать! – Делился с Готфридом своими впечатлениями генуэзский купец из Тана . –  Однако зимой здесь очень холодно и река надолго покрывается льдом, – вспомнив о холоде, поёжился сеньор Сильвано, доставивший к месту сбора войск эмира Мамая муку для выпечки лепёшек, соль, сухие фрукты, сыр, лук и чеснок.  Помимо продуктов, купец доставил несколько бочек вина – это для генуэзцев и прочих христиан, принявших участив в походе на Русь.
В походе, растянувшемся на добрый месяц, наёмники не голодали, однако скудность в питании не замедлила сказаться на настроениях. Многие болели желудками, страдали от плохой воды, грязи и насекомых, так что вино пришлось кстати.
Капитан генуэзских арбалетчиков Жакомо Дрего половину из своих сорока лет провёл на Востоке, участвуя в качестве наёмника в многочисленных военных кампаниях, а потому слыл человеком бывалым. Даже другой профессиональный вояка и хороший знакомый барона Готфрида капитан отряда генуэзской пехоты сеньор Карло Коста –  этакий тридцатипятилетний здоровяк, заметно похудевший в течение последнего месяца, полагал капитана Дрего большим авторитетом и охотно пользовался его советами.
– Вино, сеньоры, первое дело в таких дальних походах, где нет хорошей еды, скверная вода, зной и мухи, повсюду  грязь и донимает гнус. От всех этих напастей тело нередко покрывается сыпью, донимает зуд, а желудок пребывает в расстройстве. От всех этих бед в дальнем походе есть единственное верное средство – вино!
Благородный напиток не только веселит, но и лечит желудок, а если вином протереть тело, то исчезают сыпь и зуд. Вино, сеньоры, конечно же, должно быть хорошим. В Италии вина отменные, но и крымские неплохие, особенно от тех лоз, которые мы завезли из Лигурии .
– От сыпи и зуда защищает бараний жир, которым с ног до головы мажутся сарацины, – заметил капитан Коста. – Годами сарацины не моют тело и не страдают. Кроме того сарацины, я имею в виду всех ордынцев, живущих  в степи, не страдают желудками.
– Привыкли. Едят баранину и конину, пьют бузу и кумыс, а когда донимает жажда, то и кровь.
– Неужели и человеческую? – Поежился французский рыцарь и бедолага барон Жак де Круа, который более других страда зудом и желудком, очевидно по причине того, что уже три недели не пил вина.
Слава Всевышнему, наконец-то прислал несколько бочек с сеньором Сильвано. Однако желающих напиться благородного напитка так много, что надолго не хватит, а потому барон де Круа и его друг сэр Ричард  Фог, предложили купцу двойную плату и купили бочку на двоих, рассчитывая покрыть убытки из военной добычи.
– И человеческую кровь, когда нет иной! – Пошутил капитан Дрего, которому был не по нраву француз. – «И чего этот неженка, возомнивший себя рыцарем, делает здесь? Сидел бы у себя дома, бился бы на турнирах тупым оружием на глазах у дам, которых здесь нет!» – думал многое повидавший на своём веку капитан, виски которого покрылись благородной сединой. 
В войнах на территории Европейских королевств, где пришлось участвовать барону Круа, соблюдался строгий порядок при разделе военной добычи, однако посматривая на толпы конных сарацинов, составлявших большинство громадного войска эмира Мамая, французский рыцарь-идеалист начинал сомневаться в справедливом разделе добычи.
«Эти дикари растащат всё, что попадёт им в руки, а тех, кто попытается навести порядок, безжалостно изрубят кривыми мечами», – с содроганием думал барон де Круа, которому ночами снились кошмары. – «Чёрт возьми! Куда же меня занесло? И зачем?» –  Мучился Круа, завидуя барону фон Готфриду и сэру Ричарду Фогу, рыцарский дух которых, был по-прежнему непоколебим.
«Верно это оттого, что немец и англичанин не страдают желудками и не покрылись сыпью», – решил де Круа, выпивший в качестве лекарства три большие кружки вина, удивив тем самым сэра Фога, который ограничился одной кружкой и с удовольствием поедал хорошо прожаренную на жарких углях молодую баранину.
– Надоели дымные костры из травы, даже мясо толком не прожаришь. Наконец-то кончилась эта степь, появились леса и роскошные дубравы, не хуже тех, что растут вокруг Йорка. Угли из сухих дубовых сучьев лучше всего годятся для того, чтобы как следует прожарить мясо.
Вижу, что вы только пьёте и ничего не ешьте. Отведайте баранины, друг Круа, иначе выпитое вино свалит вас с ног, – посоветовал сэр Фог французу.
– Право не знаю, пойдёт ли баранина на пользу моему желудку. Лучше уж я пожую лепёшку, – отказался Круа.
– А вы, сэр Готфрид. Много пьёте и много едите. У вас всё в порядке с желудком?
– В порядке, сэр Фог! – Ответил Готфрид, отвлекаясь от беседы с генуэзскими капитанами.
– Послушайте, Фог, о чём говорят наши итальянские друзья и союзники.
– Прежде всего, генуэзские друзья, а потом уже итальянские, – поправил немецкого барона капитан Дрего. – Нашему командору сеньору Стефано ди Орсини удалось отстоять право христиан на свой легион. Так в память о наших великих предках римлянах, сеньор Орсини предложил назвать наше формирование, куда войдём мы, генуэзцы – арбалетчики и пехота, а так же греки, армяне и караимы.
Ваш отряд, сеньор Готфрид, а так же сеньоры Фог и Круа войдут в наш легион. Помимо конвоя командора ди Орсини вы будете единственным конным отрядом в нашем легионе и будете подчиняться непосредственно командору. Думаю, сеньоры, что этот вариант самый лучший для нас.
– Пожалуй, – согласился Готфрид.
– Из конных ордынцев и наёмных черкесов, ясов, аваров и иных племён будут сформированы десятитысячные тумены по старому монгольскому образцу, – продолжил Дрего. – Первоначально эмир Мамай и нас хотел включить в один из туменов, но командор настоял на своём.
Все тумены – конные и это главная ударная сила Мамая. Мы – пешие и эмир намерен разместить нас в центре сражения, которое намерен дать московскому князю в середине августа, а это значит, что через месяц.
Оставшиеся до наступления холодов два месяца уйдут на то чтобы занять Москву и другие русские города, собрать добычу, которая будет распределена между воинами, а так же дань, не выплаченную за три года, которая пойдёт в казну эмира. Затем нам предстоит разделить захваченные русские земли между беками, которые поддерживают эмира Мамая и оправились с ним в поход, и собрать рабов, которых следует до сильных морозов пригнать в Крым, куда к тому времени соберутся торговцы «живым товаром». Из вырученных денег будет выплачено жалование наёмниками или их семьям в случае гибели воина.
Таковы планы, озвученные эмиром Мамаем, и переданные мне и капитану Коста командором нашего легиона, – закончил капитан Дрего, которого хорошо знал и ценил командор.
– Что же будет с теми русскими, которые останутся? – Задал неожиданный вопрос обычно молчаливый сэр Фог.
– Остальные – это, прежде всего женщины, дети и старики, а так же ордынцы и мы, итальянцы, которые пожелают остаться на новых землях, должны будут принять латинскую веру и стать подданными эмира Мамая.
Слышал, что следом за нами на Русь прибудут во главе с Главным инквизитором, имя которого пока не разглашается, множество священников из Италии, которые займутся этим благим делом.
– Сеньор Дрего, неужели и ваших соплеменников, станут крестить повторно? – Ухмыльнулся перепивший вина Жак де Круа.
– Конечно же, не! – Поправил  француза капитан Коста, который подумывал над тем, чтобы оставить службу, поселиться в Москве, жениться, наконец, на светловолосой и синеглазой москвитянке, и заняться торговлей. 
«Вот так планы!» – подумал Готфрид и, стараясь не выказывать своего огорчения, спросил у Дрего, – Почему же сеньор командор не пригласил меня, а так же рыцарей Фога и Круа на совещание?
– Думаю, что у командора слишком много дел, и он просто забыл о вас, сеньоры. Это его ошибка. Думаю, что в следующий раз он обязательно вас пригласит.
«Забыл», – с горечью подумал Готфрид. – «Что же тогда говорить об эмире Мамае, который так достойно встретил меня в Кафе, а теперь даже не вспоминает. Видно и в самом деле эмир слишком занят. Попробуй, подними, организуй, вооружи и прокорми такую разноплемённую ораву, да ещё добейся с ней победы!»
– Утром ко мне обратились наёмники из Кафы. Вы их, наверное, помните, сеньор Готфрид, дети армянского купца Давид и Ашот, – напомнил капитану Тевтонского Ордена капитан генуэзской пехоты Карло Коста. – Ещё ваш рыцарь Конрад, который погиб, упаси господи его душу, от черкесских мечей, поучил этих юношей держать в руках оружие, а потом вы передали их мне. Вспомнили? 
– Вспомнил, что же дальше? Что натворили эти юноши? – Удивился Готфрид.
– Пока ничего, но могут натворить. Пожаловались, что недоедают, что старшие их обижают и даже потешаются над ними, а конные ордынцы так и рыскают рядом с ними, ругаются и бьют кнутами. Младший брат расплакался, пришлось его утешить.
Братья спрашивали, что будет, если они откажутся от денег и вернутся в Кафу вместе с купцами? Странные люди, неужели не понимают, что уйти из войска, значит дезертировать, а за такое свирепые ордынцы в лучшем случае отрубят голову.
– Форменное безобразие! – Возмутился капитан арбалетчиков Джакомо Дрего, поддержавший капитана генуэзской пехоты, которому командор переподчинил большую часть крымских наёмников.
– Мы сформировали из них боеспособные отряды, обучили основам ведения пешего боя, оснастили на средства, выделенные эмиром Мамаем оружием, которое не хуже нашего.
Павезы  во весь рост, отличные пики, способные остановить тяжёлую конницу, добротные итальянские доспехи, защищающие всё тело. Наконец их вооружили прямыми длинными мечами вместо кривых сарацинских!
– И что же вы сказали этим братьям, собравшимся дезертировать? – Спросил перепивший вина и заметно покачивавшийся  рыцарь де Круа, прислушивавшийся  словам генуэзских капитанов Дрего и Коста.
– Сказал, сеньор Круа, – укоризненно посмотрев на пьяного француза, покачал головой капитан арбалетчиков, – сказал братьям Давиду и Ашоту, чтобы выбросили эту дурь из головы иначе будет худо, и готовились к битве!
«И вы, барон де Круа, выбросьте это из головы», – подумал капитан Дрего, прикидывая, сколько шансов у него и его людей остаться в живых после сражения, которое будет нелёгким и кровопролитным. Пока выходило, что поровну. – «Ну что ж, бывало и похуже. Время покажет, подрастут ли шансы или же наоборот…»      
      
5.
– Смотри, князь, вот он Дон, а вот и Воронеж! – Указал проводник Иван, первым поднявшийся на вершину холма, поросшего сосновым лесом.
Монтвид осмотрелся. Внизу, в двух – трёх верстах, отражаясь в синем вечернем небе, на котором высыпали первые самые крупные звёзды, блестели русла двух сливающихся рек, а отражение молодого месяца разместилось на гладкой поверхности тихого Дона.
Здесь на этом холме, увенчанном древним идолом, вытесанном из камня неведомым племенем, кончались земли Великого Рязанского княжества, заканчивалась Русь. За слиянием двух полноводных рек начиналось Дикое поле, а, по сути, территория Золотой Орды.
– Монтвид залюбовался открывшейся ему величественной Вселенной – мириадами звёзд в ночном небе и тысячами далёких костров, мерцавших в ночной степи. Очнулся от созерцания и попросил Ивана, Дарьина сына, которого взял с собой, сыграть на гуслях и спеть, что сам захочет.
Юноша поклонился князю, присел на большой камень, прогретый за день, уложил на колени самодельные гусли, и, обернувшись в сторону дикого поля, запел негромким чистым юношеским голосом старинную песнь о Казарине . 

Во городе, да во Чернигове
     У того купца Петра богатого
            Уродилось чадышко малёшенько,
     Малёшенько чадо, глупёшенько.
Именем нарекли его Казарином,
По отечеству Петровичем.
На роду Казарина испортили,
На роду Петровича попортили.
 Его род-племя да не в любви держат,
Отец-матушка, да возненавидели.
Они спущали его да во чисто поле,
Во то раздольице да широкое.
Не видал Казарин он ни старого,
Он ни старого, да всё ни малого.
Увидал Казарин чёрна ворона,
Чёрна ворона, да вороновича.
Хочет ворона да конём стоптать,
Конём стоптать да копьём сколоть
Как спровешился чёрный ворон тот,
Говорит Казарину русским голосом:
«Уж ты, гой еси, Казарин, да не коли меня!
Я скажу тебе да такую весточку:
Поезжай, Казарин, по чисту полю,
По тому раздолью широкому.
Там стоят три шатра белополотняных,
Там живут да три татарина,
Три татарина, да три прокляты,
Они мучают девицу, да душу красную».
Да тому Казарин не послушен был,
Поезжал Казарин по чисту полю,
Доезжал Казарин до шатров белополотняных.
Встал, Казарин, стал выслушивать,
Он стал выслушивать да выведывать,
Чешет гребнем девица  буйну головушку,
Да уплетает девица косу трубчатую,
Она сама косы да приговаривает:
«Ты природная моя коса трубчата!
Да ты досталася, моя косонька,
Ты не за князя, не за боярина,
Ты не за купца – гостя торгового,
Да ты досталася, да моя косонька,
Трём татаринам, да трём проклятым».
Как первой татарин утешал девицу:
«Ты не плачь, девица – душа красная,
Не рыдай, моя да полонённая:
Я возьму тебя за сына большего,
Уж ты будешь у меня невестушка старшая.
Да я насыплю тебе кучу чиста золота,
Да другую кучу – чиста серебра».
    Как другой татарин утешал девицу:
    «Ты не плач, девица – душа красная,
    Да  не рыдай, моя полонённая:
    Я возьму тебя да за сына младшего,
    Я насыплю тебе две кучи золота,
    Да другие две кучи – чиста серебра,
    Да ещё две кучи скатного жемчуга».
    Да только плачет девица пуще старого,
           И рыдает девица пуще прежнего.
      Да как третий татарин утешал девицу:
«Ты не плачь, девица – душа красная, 
Да  не рыдай, моя полонённая:
Я возьму тебя да за себя замуж,
Я по плечи отсеку да буйну голову,
Разметаю кости да по полю чистому».
Да только плачет девица пуще старого,
     И рыдает девица пуще прежнего.
     И тому Казарин не ослушен был,
     Разодрал шатры белополотняные,
     Заходил Казарин в тот белый шатёр
Он первого татарина конём стоптал,
Он другого татарина копьём сколол,
Он третьего татарина под меч склонил.
«Ты садись, девица, на добра коня!»
И садилась девица на добра коня.
Поехал Казарин по чисту полю,
Он стал у девицы всё выспрашивать,
Стал выспрашивать, да выведывать:
Ты какой земли, какой отчины?
Какого града, отца-матери?»  –
«Я из града, да из Чернигова:
От того купца Петра богатого.
Уродилось чадышко малёшенько,
Да малёшенько, да глупёшенко.
Именем нарекли его Казарином,
По отечеству да Петровичем.
Его род-племя да не в любви держат,
Отец-матушка да возненавидели,
 Они спущали его да во чисто поле,
Во то раздольице да широкое.
Ещё о нём я да стасковалася,
Да искать пошла, да заблудилася»  –
«Слезай, сестрица, с коня доброго!»
Они кланялись в ноги резвые,
Целовались в уста сахарные.
Называл он её родной сестрой:
«Ты садись, сестрица, на добра коня,
Я свезу тебя да к отцу, к матери!»

Старинная песня тронула сердца русских людей. Присели рядом с юным гусляром, всматривались в далёкие костры.
– Вот они, татары! – Молвил сотник Никита Туча, – указав рукой в сторону Дикого поля.
– Если бы одни татары, – вздохну Монтвид, – мы бы с ними могли поладить. Внизу Орда, а с ней враги похуже – те же крестоносцы, которых благословил в поход на Русь Римский папа…
– Сколько огней! – Покачал головой Глеб. – Тысяча! Десять тысяч! Не сосчитать сколько, словно звёзды на небе!
– Вот оно, разноплемённое Мамаево войско! – Помахал топором Орде Михайло Булава. – И кого там только нет!
– Здесь у них место сбора. Как соберутся, двинутся на Русь по Муравскому шляху. Вот там он за Доном! – Указал проводник Иван.
– Как думаешь, когда они двинутся? – Спросил Монтвид.
– Об этом знает только Мамай! – Серьёзно ответил проводник.
– Как бы у него спросить, – ухмыльнулся Глеб, за что получил подзатыльник от Булавы.
– Князь, здесь нам следует быть осторожнее, – предупредил сотник Никита Туча. – Ордынцы могут переправиться на этот берег. Да вот и они! – Указал сотник на дымок под холмом. – Перебрались на наш берег, возможно, охотятся. Чего доброго удумают наблюдать с холма. Место удобное, видно далеко.
– Пора бы уходить, – поддержал князя проводник.
– Нет, не пора. Здесь или где-нибудь поблизости в более укромном месте следует оставить наблюдателей и ждать, когда мамаево воинство двинется на Русь по Муравскому шляху.
– Ты, Иван, останешься, – приказал князь проводнику. – С тобой останутся, –  Монтвид задумался.
– Князь, разреши мне остаться, – попросил Монтвида Булава. – Вдвоём нам будет веселее.
– И мне, князь, вели остаться! – Напросился Глеб.
– А кто же будет мыть моего коня, чистить оружие и доспехи? – Напомнил Глебу Монтвид. – Вот если Прохора оставить третьим. Как думаешь, парень?
– Останусь и Вой вместе со мной! – Заулыбался Прошка.
– Вот и ладно. Троих наблюдателей хватит! – Решил Монтвид. – Тебя, Михайло, назначаю старшим. Ордынцам на глаза не попадаться. Как только мамаево войско двинется по Муравскому шляху, возвращайтесь назад к Оке возле Коломны, где будет сбор русского войска. Верхами отсюда до Оки дней пять ходу. Там и встретимся.      


Глава 5. Битва


В этой главе рассказывается о том, как в сентябре 1380 года возле слияния рек Непрядва и Дон на Куликовом поле произошло сражение объединённых сил русских княжеств под предводительством Великого московского князя Дмитрия Ивановича с разноплемённым войском золотоордынского бека Мамая, поход которого «против еретиков», одобренный Папой римским, финансировали европейские ростовщики.
8 (21 сентября) русские полки наголову разбили превосходящее по численности войско Мамая. Во время исторического сражения был ранен Великий московский князь, сражавшийся как простой ратник и от смертельного удара его прикрыл грудью князь Монтвид, который остался жив благодаря  бронзовому  нательному образку Николы Чудотворца, защитившему сердце воина от вражеского меча.
В этот памятный день Русская Православная церковь празднует годовщину Куликовской битвы.

1.
Под вечер накануне дня сражения накрапывал слабый осенний дождь. С наступлением ранних осенних сумерек, когда русские полки стали переходить по наведённым накануне мостам на правый берег Дона, ветер сменился с западного на северный и похолодало.
К полуночи, когда все полки вышли на намеченные рубежи, ветер затих, рассеяв слабую облачность и обнажив над русским воинством сияющий звёздный мир. Осенняя ночь выдалась ясной и холодной, предвещая согласно народным приметам туманное утро и погожий день.
С вечера Великий московский князь с многочисленной свитой из князей, воевод и приближённых бояр, среди которых был князь Монтвид, объезжал полки, сформированные в августе под Коломной из княжьих дружин, прибывших из большинства русских земель, и многочисленных ополченцев.
  Объехав место предстоящего сражения, Великий князь Дмитрий Иванович убедился в том, что разделение войска на шесть полков верное и теперь следовало правильно их расставить. Ордынцы по обыкновению выстраивались единой стеной, а между русскими полками оставалось свободное для манёвра пространство, когда отряды одного или нескольких полков могли придти на выручку полка, оказавшегося в тяжёлом положении.
Русской войско сильно укрепилось конными дружинами перешедших на службу к Великому московскому князю литовских князей Дмитрия и Андрея Ольгердовичей. Что же казалось ополчения, то на битву с мамаевой Ордой, невзирая на запреты Ягайло, пришли ополченцы из Брянска, Смоленска, Чернигова и других русских городов, входивших в состав Великого Литовского княжества.
Во главе своих бояр под русское знамя собрались ополченцы из многих уделов Великого Рязанского княжества и Олег Иванович как будто тому не препятствовал, укрывшись со своей дружиной в Переславле-Рязанском.
Ещё в Коломне Монтвид встретился с рязанским стражником Василием, который дал ему двух проводников для дозора в Диком поле. Поздоровались, обнялись по-братски, назвали друг друга по именам.
– Я много о тебе слышал, князь! – Сообщил ему боярин Василий Пантелеев, выпуская Монтвида из крепких объятий.
– Откуда же? – Удивился князь, не назвавший при первой встрече своего имени.
– И от Боброка Дмитрия Михайловича и от Великого московского князя, к которому после нашей с тобой встречи возле Непрядвы был послан Олегом Ивановичем.
Княгиня наша, Ефросинья Ольгердовна, вроде как узнала тебя по моему описанию. Сообщила, что братом ты ей двоюродным приходишься по батюшке. Не ошиблась, привет тебе передавала. Сказала, что помолится за тебя, князь.
«Вот же как!» – Вспомнил Монтвид Ефросинью, которую видел всего-то один раз, да и то лет десять назад.
– Так значит с нами, рязанский князь? – Обрадовался Монтвид.
– Сам догадайся, – улыбнулся Пантелеев. – Видишь – я здесь и со мной сто ополченцев! Что касается Олега Ивановича, то князь сам решит, как ему быть, – уклонился от прямого ответа боярин, и, чуток помолчав, добавил, – не станет князь препятствовать Дмитрию Ивановичу.
«Стало быть, отсидится в Переславле со своей дружиной», –  Подумал Монтвид. – «Что ж, и в этом нам немалая помощь. По-видимому, так же поступит и Ягайло. Не решится выступить против нас без Олега Ивановича».
– Проводники наши, Иван и Ерёма с тобой?
– Со мной, князь!  Ерёма поправился от ранения, так что все будем биться вместе с вами. Много нас здесь, рязанских. За Окой ещё подойдут!
Ну, бывай, князь!» – Простился с Монтвидом боярин Василий Пантелеев, и поспешил к своим людям.
Последними, их уже и не ждали, подошли новгородские ополченцы, подтвердив тем  самым, что, как и во времена князей Святослава Храброго, Владимира Крестителя и Ярослава Мудрого Русь собралась воедино.
На военном совете было решено разделить войско на шесть полков: Передовой полк, Большой полк, полк Левой руки, полк Правой руки, Сторожевой полк и Засадный полк. Командовать каждым полком были назначены в порядке старшинства от трёх до пяти командиров, они же командовали стягами , на которые делился каждый полк. В полках Правой и Левой руки было по три стяга, в Большом, Передовом и Сторожевом полках по четыре, в Засадном полку пять стягов.
Тяжёлая «кованая» конная дружина Андрея Ольгердовича была определена первым стягом в полк Правой руки, «кованая» конная дружина Дмитрия Ольгердовича стягом в резерв Большого полка и была под рукой Великого московского князя. Полк Левой руки возглавили князья Василий Ярославский и Фёдор Моложский.
Князь-воевода Боброк и князь серпуховской Владимир Андреевич были назначены командовать Засадным полком, который был укрыт в дубраве, росшей по правому берегу Дона сразу же за наведёнными накануне мостами.
Мосты Великий князь Дмитрий Иванович велел убрать, чтобы отрезать русским пути для отступления, которое он приравнивал к бегству с поля боя. Для разрушения мостов был и другой резон. Ягайло со своёй сильной конной дружиной находился где-то рядом и мог в любой момент ударить русским в тыл, воспользовавшись мостами.
Что на уме у молодого и непредсказуемого Ягайло, сильное войско которого находилось между Одоевым и Богородицком, а это в одном – двух переходах, никто не знал. Поэтому Дмитрию Ивановичу нужна была битва с войском Мамая как можно раньше, до возможного к нему подхода тяжёлой литовской конницы, а то, что эмир медлил, внушало дополнительные опасения. То ли Мамай проявляет нерешительность и неуверенность в своих силах, то ли поджидает союзников, прежде всего Ягайло, и в то же время не уверен, что они подойдут. Такая неопределённость выматывала больше чем неминуемое сражение.
Князья Андрей и Дмитрий Ольгердовичи подсказали Великому князю Дмитрию Ивановичу поставить Сторожевой полк поближе к Дону и Непрядве на тот случай, если в разгар сражения Ягайло ударит с тыла, преодолев неширокие реки вброд. Отбить натиск сильной конницы Ягайло помогут водные преграды и лучники. Понеся немалые потери, ратники Ягайло либо повернут обратно, либо будут ослаблен и добиты конницей Засадного полка.
Если же Ягайло не решится вступить в сражение, то стяги Сторожевого полка будут в резерве у Большого полка и полков Правой и Левой руки.   
Что казалось рязанского князя, то Дмитрий Иванович был уверен, что Олег Иванович воздержится от союза с Мамаем. Вот и ополчение рязанское возглавленное боярами не задержал князь Олег и обоз с продовольствием прислал. В свою очередь московский князь под страхом смерти запретил своим воинам разорять рязанские деревни и сёла, а если что брать в них, то платить сполна.
Монтвид просил Дмитрия Ивановича дать ему хотя бы сотню конных ратников и определить в Передовой полк, где оказались его старые знакомые Никита Туча, Иван Жила и даже Прошка со своим верным псом, но получил отказ. Великий князь велел быть Монтвиду возле себя. Вот и коня подобрал князю мощного, статного и резвого, рыжей масти, словно огонь. Так и назвал его Монтвид Огнём.
«На такой масти и кровь не будет видна», – подумал князь, направив коня рысью в сторону Передового полка. Глеб, как и полагалось слуге и оруженосцу, следовал за своим господином верхом на буланом коне.
Не слишком длинный путь от места сбора близ устья реки Воронеж, где князь побывал в начале месяца липня , Мамаево войско проделало за полтора месяца, надолго останавливаясь в нескольких местах на пути к месту сражении и теряя по много времени. Да и русские рати тронулись от Коломны навстречу ордынцам лишь в конце месяца зарева , сделав в пути большой крюк, и перешли через Оку неподалёку от речки Лопасня, где соединились с конными дружинами Андрея и Дмитрия Ольгердовичей. Что же касалось пешей рати из ополченцев и обозов, то они нагнали Конное войско лишь два дня назад, едва успели.
Если бы войско Мамая продвигалось быстрее или хотя бы не простаивало по нескольку дней, то ордынцы могли перебраться через Оку раньше войска Великого московского князя и вплотную подойти к Москве. К счастью этого не случилось, и поле предстоящего сражения было выбрано московским князем и его воеводами.
Мамай мог отступить и обойти русское войско, но тогда ему пришлось бы переправляться через Дон, а это было бы крайне рискованно. Самое удивительное, что именно в этих местах Монтвид побывал ещё в начале лета, когда во главе небольшого сторожевого отряда останавливался на ночлег возле Непрядвы. Если поискать, то найдётся место от костра, возле которого князь беседовал с рязанским боярином Василием и получил от него в помощь проводников.
«Вот же совпадение!» –  Невольно подумал князь. – «Знак добрый!»
Миновав порядки Большого полка и многократно окликнутые дозорными, конные Монтвид и Глеб проследовали в расположение Передового полка. Однако разыскать старых знакомых среди нескольких тысяч воинов, да ещё в тумане было не просто.
Ночью Монтвид почти не спал, однако был свеж и не раз одёргивал зевавшего Глеба.
Неожиданно их окликнул знакомый голос.
Так и есть! В Передовой полк попали ростовские ополченцы, а вот и Егор, с которым ходили весной на кабанов в окрестностях подмосковного села Коломенское, где находился овеянный легендами Велесов овраг с удивительными камнями «Девьим» и «Гусиным».
Теперь осень и славное подмосковное село Коломенское кажется далёким и недостижимым
– Здравствуй князь! Здравствуй Глеб! – Улыбался Егор. – Видели вас вчера издали. Что так рано и к нам?
– Здравствуй Егор!  И тебе не спится, – нагнувшись, Монтвид похлопал по плечу ростовского ополченца, доставившего ему первое письмо от Анастасии. – Не тревожили ночью ордынцы?
– Нет, пока тихо. Вечером виднелось зарево, жгли ордынцы деревню Даниловку, да мелькали вдали отдельные всадники то ли из татар, то ли из кипчаков, потом показались пешие воины с разрисованными всяким зверьём и крестами железными щитами в рост человека. На нас посмотрели, выставили караулы и отступили, укрылись в овраге. Вчера днём, пока их не было, мы всё там облазили. Овраг неглубокий, но длинный. Верно, они и сейчас там,  ждут команды.
Воевода сказал, что это пехота из фрязей и прочих рыцарей и встанет она в центре сражения. Издали видно, что все укрыты с ног до головы в железные доспехи. Вооружены длинными пиками и мечами. У нас пики и топоры не хуже, только шиты короче и не у всех из железа.
– Вижу, Егор, на тебе добрая байдана  c грудной пластиной и шлем с бармицей , да и у людей твоих появились кольчуги шлемы и мечи. Прежде таких не было, – заметил Монтвид. – Сами пластины ставили?
– Сами, – с гордостью ответил Егор. – Железо покупали на рубли, которые дал в дорогу боярин. На всех истратили четыре рубля, да рубль ушёл на харчи. Так что десять рублей ещё остались. Вернёмся – отдам Андрею Ивановичу.
– На мне кольчуга и шлем от боярина. Передал, мол, носи, поскольку сам в поход не иду. Меч от Великого князя. Остальным ополченцам мечи и кольчуги выданы тоже от Дмитрия Ивановича.
В Передовом мы полку. Без шлемов, кольчуг и мечей не обойтись, – с гордость добавил Егор, блеснув сталью своего меча, который вынул наполовину из ножен, и посетовал, – нам бы ещё  грудь получше прикрыть, да на всех не хватило железа.
Вот у тебя, князь полное снаряжение, настоящий юшман ! И шлем не только с бармицей, но и с яловцем, наносником и очёвником  – пол лица прикрывает, сразу и не узнать, – одобрил Егор доспехи Монтвида. – Опять же наплечники, наручи и поножи и  всё из железа. Верно тяжелые?
– Тяжелые, Егор, доспехи, а ему тяжко вдвойне, – погладил Мотвид по холке коня, лоб и грудь которого защищали железные пластины на ремешках.
– У немецких рыцарей, ты их не видел, доспехи сплошь из железа. Если сшибут такого рыцаря с коня, то сам без посторонней помощи подняться не может. Наши доспехи намного легче. В таких доспехах можно сражаться и в пешем строю.
Помни, Егор, кольчуга защитит от меча, но не от копья и стрел, так что прикрывайтесь щитами, когда ордынцы начнут вас забрасывать стрелами. В мамаевом войске есть арбалетчики из генуэзцев – это такие фрязи. Татары, кипчаки и иные степняки мастера стрелять из лука, однако арбалетчики сильнее их. Стрелы у них короче, но целиком из железа. С близкого расстояния могут не только кольчугу, но щит пробить. В стрельбе из арбалета они большие мастера.
– Ничего, и мы им ответим стрелами! – Дружно пообещали ополченцы, окружившие Монтвида и Глеба. 
– Ночью ещё до тумана в нашем полку побывал Великий князь с воеводой Боброком и свитой из князей и бояр, но вас с ними не было, – вспомнил Егор. – Ночь была светлая, и Дмитрий Иванович осмотрел Мамаевы и наши позиции, с Боброком советовался, нас подбадривал, обещал поддержать конницей.
Тут под грозные очи Великого князя приволокли пленного ордынца. Схватили его люди Игната Креня, ходившие на сторожку. Отошёл ордынец от костра по нужде, они его и скрутили. Теперь допросят и повесят.
То ли узнали ордынцы о Великом князе, то ли почуяли что он у нас, но полезли поганые к нам в темноте, вступили в схватку с нашими дозорными под командой воеводы Семёна Малика. Однако мы им всыпали! – Похвастался Егор.
– Всыпали! – Подтвердили настроенные по-боевому ополченцы.
– Жаль, что нас с вами не было, – пожалел Монтвид. – Ночью мы с Глебом были в Полку Правой руки у князя Андрея Ольгердовича, потом побывали в дружине Дмитрия Ольгердовича.
– Слышали, что литвины пришли к нам на помощь с сильной конницей. Так ли это? – Поинтересовался  Егор
– С сильной! – Подтвердил князь, – Только Дмитрий с Андреем, да и я, пожалуй, уже не литвины, а русские люди. Андрей Ольгердович – князь Псковский, а Дмитрий Ольгердович привёл свою дружину из Переславля-Залесского. В княжьих конных дружинах литвинов осталось немного, в основном наши русские воины. В дружине князя Андрея – псковичи, в дружине князя Дмитрия – брянцы.
– Извиняй, князь, если спросил что не так. Будет ли сегодня сражение? Не передумают ли ордынцы? Не начнут ли тянуть время? – Спросил Егор о том, что более всего беспокоило ополченцев. Всем хотелось услышать, что скажет князь, за которого посватали старшую дочь боярина Андрея Ивановича Кокорины.
– Будет! – Ответил Монтвид. – Как только туман рассеется, так и начнётся. Вам, Передовому полку, зачинать битву. Тяжело вам придётся…
– Знаем, князь, что тяжело, да видно судьба у нас такая, – вздохнул Егор. – Просьба помочь нашим семьям, если сложим здесь головы.
– Поможем, Егор. Не оставит в беде жён и детей ваших боярин Андрей Иванович. – Сам был ратником, понимает…
А вот и  Никита Ереемеевич! – Узнал Монтвид подходившего сотника.
– Здравствуй! – Обнял сотник князя и похлопал его по плечам, укрытым доспехом. Сотник был в полном воинском облачении и в добром расположении духа.
– Что слышно. Нам зачинать сражение или же им? – Спросил он у князя.
– Туман рассеется – посмотрим. Тянуть мы не станем, да и Мамай готов к сражению. Место выбрали мы, а потому у нас немалое преимущество и победа будет наша!
– В каком вы полку? – Спросил сотник.
– В Большом полку при Великом князе. Просился в Передовой полк. Князь-воевода Боброк хотел назначить в свой полк тысяцким, но Дмитрий Иванович ему отказал. Велел нам с Глебом при нём быть.
– Великому князю виде, – согласился сотник, – а нам выпала честь первыми сразиться с погаными. Помимо Орды против нас встали фрязи. Вчера их видели. Показались, а затем отошли, укрылись в овраге. Видели с дюжину конных фрязей в белых плащах с чёрными крестами. Не немцы ли?
– Они самые, тевтоны. Прибыли поддержать Мамая. Их хорошо рассмотрели Михайло Булава и Прошка ещё в Диком поле. Три недели наблюдали за Мамаевым войском. Немцы держатся вместе с фрязями, а это значит, что будут в центре с арбалетчиками и пешими воинами. У тех доспехи как у рыцарей и высокие щиты. Если встанут плотными рядами, сомкнут щиты и выставят пики, то и конной рати трудно пробить их строй.
В таком случае конные рыцари отойдут и могут примкнуть к конным ордынцам. Немцев немного и они нам не опасны.
– Будут ли поединщики? – Поинтересовался сотник. – Известно кто от нас?
– Будет поединок или нет, зависит не только от нас. Если Мамай решится выставить поединщика, то от нас будет инок Пересвет. Так решил Великий князь.
– Монах что ли будет биться с ордынцем? – не понял Егор.
– Не простой монах, а инок и воин Пересвет! – Встрял Глеб. – Видел я, как бился Пересвет с другим иноком по имени Ослябя! Бились тупыми копьями, а было это возле монастыря игумена Сергия.
– Что же у них такие имена? – Удивился сотник Никита Туча. – Крещёные?
– Конечно же, крещёные. У Пересвета имя Александр, как и у князя моего, – Глеб с гордость посмотрел на Монтвида.
– Пересвет и Ослябя пришли к старцу Сергию из Брянска. Оба из бояр, оба воины. Пересвета знаю по войне с тевтонами. Вместе с князем Кейстутом отражали набег немецких рыцарей на Жемайтию. Видел бы ты, Никита, какого рыцаря завалил в поединке Пересвет! – Припомнил Монтвид.
– Вот оно что? – Подивился Никита. – Если будет поединок, мы его увидим. Наш полк Передовой!
– Скажи, Никита Ереемевич, где Иван Жила, где Прошка с Воем? Должны быть здесь, в Передовом полку? – Спросил Монтвид.
– Ушли поближе к Орде, разведать, что там делается. Вой с ними. Добрый пёс. Ночью учуял и загрыз ордынца. Близко подобрался поганый! 
– Жаль, не увидел их? – Огорчился Монтвид. – Так передавай им от нас привет!
 – Как вернутся, передам! А где Михайло Булава, в какой зачислен полк? – Спросил Никита Еремеевич.
– При князе Боброке. Зачислен сотником в Засадный полк, – ответил Монтвид.
– Слышали мы, что Дмитрия Ивановича нагнал посланец от отца Сергия и передал Великому князю и всему русскому воинству своё благословление, – поинтересовались ростовские ополченцы. – Так ли это?
– Было от старца Сергия благословение. Дословно не скажу, но были в нём такие слова:
«Да поможет тебе Бог и святая Богородица!»
– Да поможет! – Послышались голоса ростовских ополченцев.

* *
Пожелав ополченцам и Никите Туче в бою удачи и не прощаясь, Монтвид с Глебом объехали позиции Передового полка, вглядываясь в густой туман, скрывший расположение Мамаева войска, и повернули в расположение Большого полка, откуда доносились звуки рожков и труб. Воины заканчивали полное облачение в доспехи, отнимавшее немало времени и выстаивались в оборонительные линии, которые указывали воеводы, тысяцкие и сотники.
Монтвид понимал, что первый и самый сильный удар примет на себя Передовой полк и потери в нём будут огромные. Переживал за своих добрых друзей Никиту Тучу, Ивана Жилу, их людей, Егора и ростовских ополченцев и вездесущего Прошку, с его верным псом. Мысленно молился за их спасение…
Укачиваемый ровным шагом своего боевого коня, с которым успел сдружиться, словно с близким человеком, князь вспомнил о втором письме Анастасии. Ему его вручил два дня назад князь Дмитрий Ольгердович возле речки Березуй, где русские войска, ведомые навстречу Мамаю Великим князем Дмитрием Ивановичем, простояли три дня.
Ждали подхода князей Андрея и Дмитрия Ольгердовичей с конными дружинами, а так же пеших воинов с обозом под командой тысяцкого Тимофея Вельяминова. С их приходом русское войско значительно окрепло и двинулось к Дону, куда по сообщениям вернувшихся дозорных приближалась мамаева Орда.
С братом Дмитрием, который привёл свою дружину из Переславля-Залесского, Монтвид не виделся больше трёх месяцев, а с братом Андреем, прибывшим из неблизкого Пскова, и того больше. Едва братья пожали друг другу руки и обнялись, как Дмитрий протянул Монтвиду письмо.
– От Анастасии? – Вспыхнул Монтвид.
– От неё, голубушки! Помнит, любит, ждёт тебя! От Переславля до Ростова недалеко, вот и упросила отца послать ко мне человека с письмом. Теперь тебе передаю, брат Александр Мотовило, как называют будущего зятя в боярском доме, передаю с приветом от будущего тестя.
– Тебе привет от дяди Кейстута и тёти Бируты! – Похлопал Монтвида по плечу князь Андрей Ольгердович. – Поговорим в пути!
Трубач сыграл всеобщий сбор, и объединённое войско тронулось в последний тридцативёрстный переход к верховьям Дона. Монтвид убрал письмо, решив прочитать, что пишет Настенька не на ходу, на следующем привале и вскочил на коня.
– Ну, брат, рассказывай, где сейчас Кейстут с Бирутой?
– В верной Кейстуту Жемайтии, в Россиенах. Сидит с дружиной в замке. С трёх сторон враги: тевтоны, ливонцы и Ягайло в Вильне. Лишь Псковская земля открыта князю. Но ничего, дружина у Кейстута сильная, выстоит! А как побьём Мамая, так прогоним Ягайло из Вильны и вернём Кейстуту Великое княжение!
Этот поганец Ягайло, бродит где-то рядом, со своей дружиной, ну словно зверь! За нами крался по пятам, думали, что нападёт, однако не решился, чего-то выжидает, –  Добавил Дмитрий Ольгердович. Что скажешь, брат Александр? Ты с ним встречался.
– Думаю, что всё же не решится, а вот после битвы, может напасть, урвать своё, как подлый зверь! – Ответил Монтвид. – Чёрт с ним, с Ягайло! – Как тётя Бирута? Здорова?
– Здорова, полна сил, по-прежнему красива и любит дядю Кейстута! – Улыбнулся князь Андрей.
– Рад услышать, что они в добром здравии.
– Тебя вспоминали и батюшку твоего. Вспомнила Бирута, как лечила его от тяжкой раны, полученной в бою с тевтонами. Я возьми и спроси ведунью нашу, что с нами будет, будем ли мы живы? – Признался Андрей Ольгердович.
– И что же? – Затаив дыхание, спросил Монтвид.
– Долго Бирута смотрела на огонь, шептала древние молитвы, с богами говорила, и молвила:      
«Перкунас мне поведал, что битва ордынцев с русскими произойдёт на восьмой день месяца рудсеж  возле реки по имени Дон и в битве этой одержит победу Великий князь московский…»
– Так и сказала?! – Изумился Монтвид, с недоверием посмотрев на князя Андрея.
– Так и сказала! Вот же и день битвы предсказала! Сейчас шестой день, Дон и Мамай рядом, так что битва будет на восьмой день! – Подтвердил Андрей Ольгердович.
– Верно, так и будет! Андрей мне рассказал о предсказании Бируты, – вспомнил Дмитрий Ольгердович. – Мудрая женщина, истинная волховица! Я уже и Дмитрию Ивановичу об этом рассказал. Великий князь поверил мне, а предсказание победы его прямо таки окрылило! Так и рвётся в бой Великий князь и уповает на предсказанный Бирутой день!
– Что же ещё поведала тебе Бирута? – Пребывая в сильнейшем волнении, спросил у брата Монтвид. – Будем ли мы живы: я, ты, брат Дмитрий?
– Долго смотрела Бирута на огонь, с Дыем и Перуном говорила, обернулась, вся в лице изменилась и молвила.
«Будете жить, а Александра ко мне привезёте…»
– Александра, это меня? – Спросил Монтвид.
– Тебя, – подтвердил князь Андрей.
– Почему же привезёте?
– Об этом Бирута не сказала, – пожал плечами Андрей Ольгердович.
– Однако главное кудесница наша сказала. Будем живы, братья! – Вскричал Дмитрий Ольгердович, да так громко, что вздрогнули кони, а Огонь обернул морду и посмотрел на Монтвида, да так, словно всё понимал.
«Жаль, что о тебе, мой верный конь-Огонь, тётушка Бирута не знала и ничего не рассказала», – подумал Монтвид, потрепав коня по холке.
«Александра ко мне привезёте. Что же хотела сказать этим тётя Бирута?» – Мучился Монтвид. – «Неужели буду тяжко ранен, как отец?»   

2.
 Менее чем в полуверсте от русского Передового полка одной громадной, тумен к тумену многорядной стеной выстраивались ордынцы, выставив в центре генуэзскую и крымскую пехоту с арбалетчиками, а на флангах многочисленную конницу, перемешав ордынцев, большинство из которых составляли татары и кипчаки с черкесами, ясами, буртасами и половцами. 
Вчера дозорные видели передовые отряды русского войска, подходившие к просторному травянистому полю, которое захваченные в плен жители сожжённой деревни Даниловки, прозвали Куликовым.
Так это поле, на котором выпасался скот, звалось от другой недалёкой деревеньки Куликово. Деревенька эта разместилась за лесом на правом берегу Дона, и в ней расположились русские.
С севера поле ограничивалось реками Дон и Непрядва с их малыми притоками речками Смолка и Нижний Дубяк, а также густыми дубравами. К югу – уже не поле, а привычная для ордынцев степь тянулась на десятки вёрст до реки под названием Красивая Меча.
Однако сражение между двумя крупными конными армиями должно было состояться там, где выстроились русские полки, там, где было тесно ордынской коннице. Русские вынуждали ордынцев дать сражение на неудобных им позициях, лишив преимущества в превосходящей коннице.
После вечернего осмотра поля, на котором предстояло сразиться с русским войском, капитан Тевтонского Ордена барон фон Готфрид не сомкнул глаз в течение всей ночи. Выбор Мамаем, в силу неведомых барону причин, такого неудобного для сражения места был немецкому барону непонятен. Немного прояснил ситуацию командор ди Орсини, вернувшийся с совещания, устроенного эмиром Мамаем на Красном холме , где был установлен его шатёр.
Вечером в расположение войск Мамая проник некий человек, назвавшийся литвином, и сообщил, что князь Ягайло «неожиданно изменил своё решение выступить вместе с эмиром и сговорился с московским князем ударить ордынцам в тыл. За это московский князь якобы  обещал ему часть своих земель и вечный мир».
То, что сообщил перебежчик, походило на правду, поскольку Ягайло был и в самом деле непредсказуем. Несмотря на это литвина подвергли пыткам, чтобы убедиться, что он не лжёт. Едва не замучили насмерть, но перебежчик настоял на своём, и эмир ему проверил.
«Да и нет Ягайло! Вышли все сроки, когда должна была подойти его дружина», –  злился Мамай. – «И князя Олега нет. Видно сговорился с Московским князем! Ну, погодите же, изменники! Завтра уничтожу войско Московского князя, а потом сожгу и Рязанское княжество, и всю Литву!»

*
Задолго до рассвета, облачившись с помощью Ганса в тяжёлые рыцарские доспехи и накинув поверх чистый, заблаговременно выстиранный белый плащ с чёрным тевтонским крестом, Готфрид поднялся с помощью оруженосца на прикрытого доспехами боевого коня и уселся в седло. Ощутив тяжесть закованного в броню седока, Одер обернул морду и тоскливо посмотрел на барона.
 – Что не весел? Чего тебе? – Спросил Готфрид, похлопав коня по гриве. – Впереди трудный день. Не только от меня, но и от тебя зависит, доживём ли мы до следующего вечера.
Одер словно понял барона, и дрожь пробежала по его огромному тёплому телу.
– Долой страх, мой верный друг! Будь смелее, Одер, я с тобой! – Ободрил коня Готфрид, наблюдая за своими не выспавшимися рыцарями, которые торопливо облачались в доспехи, но лица их были серыми, помятыми и хмурыми.
– Веселее, рыцари! – Крикнул им Готфрид. – Сегодня наш день!
К Готфриду подъехали английские рыцари – сэр Фог с оруженосцем Джоном и француз де Круа, все в тяжёлых доспехах, под которыми прогибались спины рослых коней, отобранных из бесчисленных табунов, выпасавшихся в степях Крыма.
– Вот и солнце взошло, указал Фог на красный диск, поднимавшийся на востоке. – Ну и туман, прямо как у нас в Йоркшире ! Предлагаю проехать вдоль фронта и осмотреть русские порядки пока тихо и не взялись за луки застрельщики . Я слышал, что сарацины отличные лучники, метко бьют с коней на полном скаку и от этого стрелы летят значительно дальше. Вот и посмотрим, чем на это ответят русские.
– Не лучше ли поручить обстрел русских позиций арбалетчикам сеньора Дрего? – Заметил рыцарь Жак де Круа, у которого давно спала опухоль, а подрумянившееся на солнце лицо выглядело вполне благопристойно, да и с желудком наладилось. Очевидно, помогло вино, которое, к сожалению, закончилось и бочку пришлось бросить на обочине растоптанной десятками тысяч копыт и изрытой колёсами тысяч телег широкой полосы, протянувшейся по степи на сотни вёрст, которую ордынцы называли Муравским шляхом.
От устья реки Воронеж, где простояли более трёх недель, поджидая отставшие отряды и обозы, добирались до этих мест ещё две недели, потом опять стояли, дожидаясь по слухам союзников: литовского князя Ягайло и рязанского князя Олега. Ни того, ни другого так и не дождались, потеряв много времени. Наступила осень, и заметно похолодало.
Опытные военачальники из ордынцев предлагали эмиру Мамаю испытанную тактику ведения боевых действий, нападать на русских крупными конными отрядами и засыпать стрелами, нанося каждодневный урон.
Однако Мамай отказался от такой тактики, поскольку его подталкивали к решительным действиям советники кредиторов, отправившиеся в поход, чтобы наблюдать за результатами венных действий. В поход были вложены огромные средства, и кредиторы через своих представителей давили на эмира, требуя скорой безоговорочной победы.
Кредиты, полученные от итальянских, греческих и иудейских кредиторов следовало возвращать и с немалыми процентами, а для этого нужно было изъять все ценности в захваченных русских городах, сёлах и деревнях, включая пленников, которых следовало продать до наступления зимы.
Ровной цепочкой, строго соблюдая положенные интервалы, конные рыцари проскакали под своим высоко поднятым штандартом, вдоль фронта выстраивавшейся в боевые порядки пехоты и арбалетчиков, где наводили порядок капитаны Дрего и Коста. Генуэзцы горячо приветствовали немецких рыцарей и их капитана барона фон Готфрида. Крымская пехота, состоявшая из армян, караимов и греков, приветствовала рыцарей сдержаннее.
– Нам бы тысячу таких воинов! – Воскликнул Дрего, любуясь рыцарями Тевтонского Ордена, их отличными доспехами, белоснежными плащами с чёрными крестами, а так же рослыми лошадьми с аккуратно подрезанными и расчёсанными гривами и хвостами.
Хорошо обработанные конские копыта были подкованы опытными кузнецами, причём каждое копыто имело свой знак и по отпечаткам, оставленным на влажной земле, можно было узнать имя рыцаря. Такие подковы рыцари Тевтонского Ордена привезли с собой вместе с доспехами и оружием.      
По краям выстроившегося мамаева войска сгруппировались конные ордынские тумены, в которые были включены и столь ненавистные барону Готфриду черкесы. Вот и сейчас они встретили рыцарей яростным свистом и проклятиями, которых, к счастью, немцы не могли оценить.
Готфрид посмотрел налево, и ему показалось, что на него смотрит ненавидящими глазами черкесский князь и муж пронзившей себя кинжалом Айшет…
Барон часто вспоминал свою наложницу, которой ему так не хватало. Увы, вспоминал чаще, чем плодовитую супругу, которая вероятно уже разродилась ещё одним, а то и двумя детьми, пополнив род Готфридов, и теперь, страдая от отсутствия мужа, вполне возможно передавалась тяжким грехам с холопами, не способными отказать баронессе в её прихотях.
Барон Фог догнал Готфрида и поравнялся с ним.
– Сэр Готфрид, как вы думаете, кто первым начнёт сражение?
– Думаю, что мы, вернее эмир Мамай, – ответил барон.
– Резонно, – согласился англичанин. – Туман рассеется часа через два – три и мы увидим русских. – Не убедить ли вашего друга капитана Дрего пощекотать им нервы стрелами из арбалетов? Думаю, что русские ближе полёта стрелы.
– Сэр Фог! – Не скрывая раздражения, остановил англичанина Готфрид. – Капитан Дрего опытный командир и он сам решит, когда ему действовать, если, конечно, раньше не последует приказ от командора.
– Сир Готфрид! – Нагнал их Жак де Круа, облачённый в шёлковый голубой плащ и с роскошным щитом, расписанным яркими цветами. Тут и чёрный единорог, и ярко-красный крест, и синие с белыми лилии. На шлеме французского барона красовались пышные белые перья неведомых Готфриду экзотических птиц, очевидно более редких, чем павлины. Хотелось спросить, откуда они, но Готфрид сдержал себя. Словом француз был красивым рыцарем, способным вызвать восторженные возгласы дам на пышных рыцарских турнирах. – Как вы думаете, в каких рядах мы будем сражаться? Неужели рядом с сарацинами, от которых разит чёрт знает чем. Я прямо-таки задыхаюсь от вони!
– Терпение, мой друг! Проявите терпение! – Нас здесь вместе с моими рыцарями и оруженосцем сэра Фога всего пятнадцать человек. Отряд слишком мал, чтобы действовать самостоятельно. Так что пойдём в атаку вместе с ордынцами. Лучше с татарами или половцами и упаси бог от черкесов!
– Понимаю, сир, почему вы недолюбливаете черкесов, – пробурчал барон Круа, слышавший историю о черкешенке, которая был наложницей немецкого барона. Черкесы и ясы французу нравились больше чем другие сарацины. Их мужественные лица, напоминали Круа французов из южных провинций, к тому же кавказцы мылись чаще, чем степняки, и от них дурно не пахло.
– Сэр, Готфрид, как вы оцениваете ситуацию, в которой мы оказались. Мне кажется, что эмир Мамай выбрал для сражения не лучшие позиции, – поинтересовался мнением немецкого рыцаря англичанин. – Здесь тесно, негде развернуться коннице, которой у Мамая абсолютное большинство. И хоть ордынская конница во многом уступает европейской коннице, но их очень много.
– Я довольно негативно оцениваю и ситуацию, в которой мы оказались, и место предстоящего сражения, – признался Готфрид. Остаётся лишь уповать на господа бога, который должен даровать нам победу над вероотступниками и еретиками!
– Неожиданно над ними послышался свист, напоминавший звук стаи пролетавших стрижей, и рыцари задрали головы вверх. В сторону русских летели сотни стрел.
«Кажется, началось!» – Подумал барон, однако ошибся, стрелы быстро иссякли и русские, у которых имелись мощные луки, не ответили. Очевидно, расстояние до их рядов всё-таки было велико, а терять стрелы на ответный залп русские не хотели.
Туман, по-прежнему ничего не видно в сотне шагов.

3.
К одиннадцати часам утра туман, наконец, рассеялся и в свете великолепного солнечного дня, противники, наконец, увидели друг друга.
В первом конно-пешем ряду длиной фаланги, растянувшейся на две версты, выстроились лучшие воины из всех туменов, в дорогих доспехах с поднятыми кверху пиками с флажками и бунчуками .
В центре, словно желая показать, что не только ордынцы, но и христианские рыцари пришли в русские земли сражаться с еретиками, которыми истые католики полагали православных христиан, выстроилась прикрытая высокими щитами, разрисованными  эмблемами и гербами, прославленная генуэзская пехота с яркими флажками на пиках и знамёнами с латинскими крестами.
Среди них дюжина конных рыцарей в белых плащах с чёрными немецкими крестами, с флажками и штандартами Тевтонского Ордена на длинных пиках, далее ряды из разнородной крымской пехоты.
Сидя верхом на своём крупном боевом коне, капитан Тевтонского Ордена рыцарь барон Адольф фон Готфрид придирчиво свысока рассматривал первую шеренгу разноплемённого и красочного мамаева войска.
В одном строю с генуэзской пехотой и арбалетчиками грозные чёрно-белые немецкие рыцари, а так же английский рыцарь сэр Фог и француз Жак де Круа выглядели великолепно, и сердце барона фон Готфрида наполнялось гордостью.
Куда-то, хоть и на время, исчезла обычная перед сражением нервозность. Рассеялись, хотя и ненадолго, извечные опасения, что противник вдруг окажется сильнее, и этот день, не дай бог, может стать для капитана Ордена последним…
Взгляд Готфрида скользил по шеренгам крымских наёмников. Напрягая зрение, он узнавал знакомые лица. Вот едва не дезертировавшие в пути сыновья купца их Кафы Давид и Ашот, жалкий вид которых вызывали у барона брезгливость и раздражение.
«Зачем же их поставили в первую шеренгу?» – Подумал он. – «Неужели поблизости не нашлось других достойных воинов?»
Черкесы, которых Готфрид не только ненавидел, но в тайне опасался их мести, находились далеко на правом фланге, и черкесского князя он не разглядел, как ни вертел головой, укрытой тяжёлым шлемом с поднятым забралом. Вернув голову в исходное положение, барон вновь окинул взглядом расставленные строгими прямоугольниками русские полки, между которыми было довольно много свободного пространства.
«Это для нашей конницы. Неужели русские не понимают, что встань они как ордынцы одной стеной или фалангой, как такое построение называли во времена Александра Македонского, конница не смогла бы обойти их с тыла и ударить по наименее защищённым местам?» – Подумал Готфрид.
– «Нет, здесь что-то не то», – тут же спохватился он. – «Московский князь что-то задумал. Неужели он оставил проходы между полков для своей конницы, будучи уверенным, что русская конница сильнее ордынской?»
Лазутчики донесли, что два дня назад к войску Московского князя подошли отряды тяжёлой конницы родных по отцу братьев Великого литовского князя Ягайло, князей Андрея и Дмитрия Ольгердовичей. Не для их ли конных отрядов оставлены проходы между русскими полками?
Готфрид знал силу тяжёлой литовской или русской конницы, ни в чём не уступавшей тевтонской и превосходившей ордынскую.
«Вот же, как у них всё там запутано у этих Гедиминовичей!» – Мысленно возмутился Готфрид. – «Ягайло обещал выступить на стороне Мамая, однако затаился где-то рядом и выжидает, в то время как его кровные братья будут сражаться на стороне Московского князя! Чего выжидает коварный Ягайло? Неужели прав перебежчик, который, несмотря на пытки, подтвердил возможность удара Ягайло по Мамаю в случае его поражения и победы русских?» – От таких перспектив становилось не по себе…
Немалое расстояние не позволяло, как следует рассмотреть передовые линии ближайшего русского полка. Бросалось в глаза, что среди русских не было такого    многоцветья и разнобоя. И флажков у русских меньше, и щиты не так разрисованы. Больше серого цвета железа и стали. Лишь вдали, за Передовым полком, где русские сосредоточили основные силы, пламенело огромное красное знамя с ликом Христа , осенявшее Великого московского князя, золочёные доспехи которого сияли в лучах разорвавшего туман солнца.

* *
Внезапно от ордынцев отделился конный отряд в полсотни легковооружённых всадников и промчался на расстоянии в сотню шагов от Передового полка. Быстро выхватив из-за спины луки и стрелы, всадники в бараньих малахаях и тегиляях , по виду кипчаки, не целясь, обстреляли русских воинов и помчались к своим туменам, уклоняясь от ответных стрел.
Стрелы попадали на Передовой полк.  Вскрикнул от боли раненый воин, рядом с Прошкой упал замертво юноша, поражённый в шею. Остальные стрелы не причинила русским вреда, а ответные не догнали ускакавших ордынцев.
По рядам Передового полка прокатилось волнение. Несколько нетерпеливых ратников вырвались из строя, размахивая мечами и боевыми топорами.
– Пора поганой Орде кровь пустить! – Размахивая огромным топором, ревел здоровенный рыжий мужик, которому не удалось подобрать ни по росту, ни по ширине груди кольчугу и латы. Не было на нём и шлема.
Сотники попытались вернуть их в строй, но те не подчинились. С дикими криками навстречу им уже бежала дюжина ордынцев, размахивая кривыми мечами. Русские и ордынцы налетели друг на друга, смешались с яростными криками и воплями, засверкали мечи и топоры…
– Бей гадов! – Воскликну Прошка, и было рванулся своим на помощь, да только удержал его Никита Туча и пнул в бок оскалившегося Воя.
– Куда лезешь, парень! Остынь! – Вернул сотник Прошку в строй, за ним вернулся Вой и зарычал, обратив морду в сторону малой сечи, за которой внимательно наблюдали с двух сторон, подбадривая своих бойцов свистом и криками.
Недолго длилась яростный бой, и вот среди тел, устлавших землю, остался лишь один могучий боец с огромным окровавленным топором. Помахал им, пригрозив ордынцами, и, не спеша, с достоинством вернулся  в строй.
Дошёл, покачиваясь, обронил топор и осел весь израненный на остатки вытоптанной травы. Земляки его подхватили под руки и поволокли в тыл.
– Кто он? Откуда? – Спросил у сотника Прошка.
– Из ополченцев. Вроде как с Белого озера. Много здесь собралось всякого люда, –  ответил Никита Туча.
– Ура! Ура! – Прокатилось по рядам.
– Смотри, Прошка, князь Великий пожаловал к нам! – Воскликнул сотник. – С ним князья и бояре, а вот и князь Монтвид с Глебом возле Великого князя!
– Ура! Ура! – Закричал Прошка вместе со всеми и, глянув в сторону ордынцев, толкнул сотника. – Гляди!
На поле, разделявшем ордынцев и русских, появился верхом на вороном коне могучий ордынец в малахае вместо шлема и в чёрных доспехах из кожи буйвола, с крупными бляхами на груди и спине. В левой руке щит, в правой руке длинная пика с толстым древком и тяжёлым наконечником.
– Никак поединщик! – Ахнул сотник.
Ордынец приблизился к русским рядам и стал грязно ругаться, размахивая громадной пикой.
– Ругается, сволочь, грязными словами! Матерей и отцов наших позорит! – Разобрал кое-что Никита Туча. – Вызывает на бой русского ратника. Грозит, что сбросит любого на землю, растопчет могучим конём!
– Кого же он вызывает? – Спросил Прошка.
– Не тебя, парень! Сейчас увидим!
Шеренги расступились и, миновав первую линию Передового полка, на поле выехали несколько конных ратников из тех, что прибыли вместе с Великим князем. Среди них был князь Монтвид.
– Пересвет! – пронеслось по шеренгам. В одном из всадников брянские ополченцы узнали своего земляка, по слухам ушедшего в Москву, а далее в монастырь. И вот он сам уже не инок, а воин в шлеме и добротных доспехах, на мощном боевом коне! В руках щит и пика, только тоньше и много короче, чем у ордынца.
– Посмотри, брат Андрей, на этого «петуха». Ишь, как раскудахтался! – Обратился Пересвет к Ослябе. – Придётся его ощипать!
Монтвид, сопровождавший на бранное поле поединщика от русского войска, взглянул на суровое лицо Александра Пересвета, пожелавшего сразиться с могучим ордынцем. Внешне ничто не выдавало в иноке волнения – красивое, благородное полное достоинства русское лицо с густой окладистой бородой.
Благословлённый отцом Сергием, монах и воин добровольно шёл на смертный бой с одним из лучших воинов эмира Мамая. Потрясая огромной пикой, поединщик в малахае продолжал хулить русских и извергать на них проклятья.
Князь вспомнил поход против Тевтонского Ордена, где в поединке с рыцарем отличился ратник Пересвет. Молчаливый немец, назначенный в поединщики своим командором, хоть и был закован в броню, но не столь велик и самоуверен, как громадный и наглый ордынец, продолжавший глумиться над русским воинством, понося его самыми грязными словами.
Монтвид перехватил тревожный взгляд Пересвета.
– Вот что, князь, – тихо молвил он, снимая шлем. – Помоги снять юшман.
– Снять доспехи? Зачем? – Удивились Монтвид и окружавшие их бояре, все в пластинчатой или чешуйчатой броне.
Не дожидаясь помощи, Пересвет принялся стягивать с себя доспех, и Монтвид поспешил ему на помощь, спросив глазами:
– Зачем?
– Видишь, князь, какая у него пика?
– Вижу, очень длинная пика, – не понял вопроса Монтвид.
– Своей пикой я его не достану, поскольку моя коротка, а иной рядом нет. Собьёт он меня с коня своей длинной пикой и растопчет. Помогай, князь, живее! Время не ждёт! – Попытался улыбнуться Пересвет. – Так легче будет и мне и моему коню! – Уже иным, бодрым голосом воскликнул он, сбрасывая с себя железо, под которым осталась лишь чёрная монашеская ряса, подпоясанная ремешком. Однако шлем на голову Пересвет вернул, коня пришпорил и рванул навстречу поединщику, выбранному Ордой.
– Эй, чёртов сын, немытый!
Жиром намазанный, солью посыпанный!
Довольно бахвалиться и браниться!
Пришпорь поскорей коня и скачи навстречу своей смерти!
Зачнём сражение-поединок! – Прокричал противнику Пересвет.
– Ха-ха, урус! – Зарычал в ответ ордынец, уродуя до неузнаваемости русские слова и расправляя свои длинные усы. – Зачем снял свой юшман? Сейчас проткну тебя насквозь, насажу на пику, как на иглу муху!
Готовься к смерти, урус! Я иду!
Ордынец сдвинул подальше на затылок свой малахай из дорогого меха, обнажив бритую голову с чупруном, опустил пику на уровень груди, пришпорил коня и поскакал навстречу мчавшемуся на него Пересвету.
«Сейчас сшибутся!» – Затаив дыхание, смотрели на поединщиков русские и ордынцы, не понимая, зачем русский воин вдруг скинул с себя доспехи.
Великий князь с конвоем пробивался сквозь плотные ряды ратников Передового полка, желая получше рассмотреть, как это случится. Не успел. Ордынец и Пересвет налетели друг на друга и, ломая пики, оба вылетели из сёдел. Боевые кони ударились грудь о грудь, поднялись на дыбы, пытаясь друг друга сбить и укусить, заржали и разбежались…
Все, кто увидел, как это случилось, ахнули, а Монтвид наконец-то понял, зачем Пересвет снял доспехи. Длинная пика ордынского поединщика насквозь пронзила тело инока, и пика умирающего Пересвета, удержавшегося несколько драгоценных мгновений  в седле, достала до противника, поразив его в сердце.
«Боже! Как же я об этом догадался!» – Потряс князя бессмертный подвиг Пересвета.
Строй сломался, и с десяток русских ратников побежали к павшему Пересвету, насквозь проткнутому обломком пики, спеша вынести тело героя с поля брани. Туда же устремились ордынцы за телом своего батыра Челубея. 

*.
Монтвид склонился над телом русского героя. Пересвёт был мёртв и Ослябя закрыл ему глаза. Воины обнажили головы, кто-то шептал молитву. Вдруг послышались волшебные звуки гуслей и знакомый юный голос. Монтвид узнал его. Пел Иван, Дарьин сын.

О светло светлая,
И украсно украшена
Земля Русская!
И многими красотами
Удивлена еси:
Озёры многими
Удивлена еси,
Реками и кладязьми
Месточестными,
Горами крутыми,
Холмы высокими,
Дубравами частыми,
Полями дивными,
Зверьми различными,
Птицами бесчисленными,
Городами великими,
Сёлами дивными,
Домами церковными,
И князьями грозными,
Боярами честными,
Вельможами многими!
Всего еси исполнена
Земля Русская,
О, православная
Вера христианская,
Правь!

Монтвид взглянул на Ивана Жилу. Суровый ушкуйник смахнул набежавшую слезу – так растрогала его песня рязанского юноши из дальней деревеньки, которой, быть может, уже и нет – сожжена, уничтожена проходившей мимо ордой...
– Как же он оказался здесь? – Удивился князь. – Ведь я услал его в Сторожевой полк?
– Сам прибежал ночью с гуслями, хочет быть рядом с нами. С Прошкой сдружился, хочет с ним воевать, – с виною в голосе ответил Жила и откашлялся в бороду.
– Знаешь ведь, что здесь будет? – Напомнил ушкуйнику Монтвид.
– Знаю, князь, – ответил Иван Жила. – Как не знать. Пришло время грехи искупать. Ляжем мы здесь…
– Все твои люди с тобой?
– Все, князь, все с кем ушли из Сарая. Не только русские люди, но и черемисы – Роткай и Юваш, и черкес Асмет, зовём его по-русски Митяем.
– А нас по-русски зовут Иван и Родион! – Представились князю знакомые по походу в Дикое поле Юваш и Роткай.
– Мы теперь не черемисы, мы теперь русские! – с гордостью добавил Юваш и помахал топором. – Будем сегодня рубить и резать Орду!   
– Князь, забери гусляра с собой. Жаль, пропадёт парнишка. Голос-то у него, какой! – Попросил Монтвида Иван Жила.
– Нет, я останусь! – Запротестовал Иван, Дарьин сын. – Буду биться с Ордой вместе с Прошкой и Воем, вместе со всеми!
– Княжеские приказы не обсуждают, их исполняют! – Возмутился Жила, схватил в охапку гусляра, на котором из доспехов был лишь старый шлем, и передал сидевшему в седле Глебу. – Держи его крепче, и поспешайте за Великим князем. Время быть ему возле знамени, да отдавать команды полкам! Пора и нам браться за ратное дело!
Тут же появился молодой боярин в богатых доспехах и передал Монтвиду приказ Великого князя  – «Не отставать! Быть рядом!»
Монтвид взглянул на червлёное русское знамя с вышитым золотой нитью Спасом Нерукотворным, затем перевёл взгляд на далёкий Красный холм, где виднелся шатёр Мамая, и все трое поскакали вдоль фронта Передового полка. Всадники рассчитывали свернуть вправо и нагнать Великого князя  с его конной свитой.
Глеб посадил Ивана-гусляра впереди седла и крепко прижимал к себе, чтобы юноша не сорвался когда лошади пошли галопом.
– Прошка! Куда же ты запропастился, чертёнок этакий! – Спохватился Иван Жила, который и Прошку хотел отправить подальше от Передового полка, да было уже поздно. От Орды отделился конный тумен и устремился на ощетинившийся пиками Передовой полк. Тут уж не до князя, и ни до юного гусляра, ни до вездесущего Прошки, который оказался вместе с верным Воем возле сотника Никиты Еремеевича и ростовских ополченцев. Слышал крик ушкуйника, было, заметался, однако уже не пробиться.
Ратники сомкнулись, выставили пики, ожидая удара ордынской конницы.
– Не робей, ребята! – Поучал сотник ополченцев. – Уприте пики в землю и правьте в грудь лошади. Пикам против конницы – оружие грозное! Видели, как Пересвет завалил пикой этакого быка! Налетит конь на пику, проткнёт она его, а ордынец вывалится из седла прямо на вас. Тут и бейте его топором или мечом, не давайте очухаться! Не робейте, ребята, наша возьмёт!
Сверху посыпались стрелы, от которых русские воины прикрылись щитами. Начиналась великая битва разноплемённого воинства Востока и Запада с ратниками объединившейся Святой Руси.

4.
Заволновался строй генуэзской и крымской пехоты. Воины в тяжёлых доспехах неохотно расступались, поднимая пики, сдвигая щиты и пропуская группу всадников, среди которых барон Готфрид узнал по флажку-штандарту закованного в броню командора ди Орсини, пробиравшегося в сопровождении двух адъютантов в первую шеренгу, где выстроились конные рыцари Тевтонского Ордена.
– Ожидается ли атака русской конницы? Двинемся мы вперёд или русские отойдут, не приняв боя? – Посыпались вопросы со стороны пехотинцев в адрес командора.
Командор молчал, закрыв лиц забралом, однако один из сопровождавших его адъютантов, державший штандарт в левой руке ответил:
– Ожидается атака нашей конницы, а вы двинетесь следом за ней!
– Как скоро начнётся атака конницы?
– Уже начинается!
И в самом деле, послышались звуки сигнальных труб и грохот барабанов. Пехоту заставили расступиться, пропуская вперёд конницу, которая быстро накапливалась перед фронтом для атаки на ближайший русский полк.
– Сеньор Готфрид! Капитан! – Подняв забрало, обратился к Готфриду командор. – Не желаете присоединиться к атаке конницы эмира Мамая?
– Охотно, сеньор Орсини! – Согласился Готфрид, поскольку оставаться в стороне для рыцаря было унизительным. Мы будем сражаться в первых рядах!
– В первых рядах уже не получится. Вас опередили. В атаке примут участие татары, буртасы и черкесы.
С богом, капитан Готфрид! Надеюсь, что русские не выдержат нашего удара и побегут. Действуйте решительно! Будьте безжалостны! Помните, сеньор Готфрид, сам Папа благословил нас в поход против еретиков! И ещё, капитан, не могли бы вы откомандировать в моё распоряжение одного из ваших рыцарей?
– Сеньор Орсини, у меня их не так уж и много, но я готов пойти вам навстречу!
– Сир! – Опередил Готфрида барон де Круа. Я готов поступить в ваше распоряжение! Мой конь, кажется, захромал, и не сможет поспевать за остальными.
– Сеньор Круа, вы подчиняетесь лично мне, и я не возражаю, хотя вы лишаете себя возможности принять участие в сокрушительной атаке одного из лучших туменов, который сформировал сам эмир Мамай! Он будет наблюдать за ходом сражения с высоты холма, который досыпали за прошедшую ночь.  Бог даст – смените коня и наверстаете упущенное в преследовании русских!
– Конь у него захромал, – буркнул в пышные усы Ричард Фог, осуждая уловку струсившего француза. – Видно у него опять расстроился желудок…
Однако его высказываний никто не услышал, а Круа тут же покинул строй и присоединился к свите командора.
«Струсил», – Подумал Готфрид о французе. Впрочем, и сам капитан Тевтонского Ордена испытывал подобное чувство, боясь себе в том признаться – не дай бог догадаются подчинённые, скрывшие лица под опущенными забралами.
Этот поход и эта война не походила на те войны, в которых прежде участвовал барон фон Готфрид. Во-первых, поражали громадные равнины, немыслимы в Европе. Во-вторых, пустынность этих плодородных территорий, практически лишённых населения.
Здесь не было городов, а редкие деревеньки, сжигаемые во времена ордынских набегов на Русь, были настолько малы и бедны, что практически не меняли картины этой населённой зверьём и птицей степной пустыни, которую прорезали многоводные полные рыбы реки, текущие с севера на юг.
Просто не верилось, что рядом с этим полем, на котором разворачивается грандиозное сражение, протекает та же река, впадающая через тысячу миль в Сурожское море, а оттуда уже рукой  подать до гостеприимных генуэзских городов-колоний.
В последние дни войско эмира Мамая продвигалось по территории Рязанского княжества, которое являлось частью Руси и деревни стали встречаться чаще, однако при приближении Орды их жители разбегались, укрываясь в лесистых балках, угоняя с собой скот.
В деревеньках оставались лишь старики и старухи, на которых ордынцы срывали злобу: жгли бедные избы, отбирали спрятанное зерно, подвергая стариков изощрённым пыткам. Многие предпочитали смерть, отказываясь указать место, где укрыто зерно нового урожая. То же зерно, которое удалось отыскать, скармливали лошадям, начинавшим жиреть от такого обильного корма.
Взять кроме зерна, репы и сена в убогих, многократно разоряемых деревеньках, было нечего. Не было и молодых женщин, с которыми могли натешиться изголодавшиеся за время похода ордынцы и их союзники, а тех, кого удалось отловить при прочёсывании местности, не хватало. Свирепые степняки жестоко терзали несчастных, и редкие женщины выживали или не сходили с ума после их «свирепых ласк».
Немцы в таких оргиях не участвовали, а Готфрид наливался яростью при виде того, что вытворяют узкоглазые, плосколицые и немытые степняки со светловолосыми и светлоглазыми женщинами, ничем не отличавшимися от немок. Однако, что он мог поделать…
Но вот поход подходит к концу. Впереди многочисленное и хорошо вооружённое русское войско, которое не намерено отступать. Поединок, только что разыгравшийся на глазах барона, произвёл на него огромное впечатление. Он видел тело русского воина, насквозь пронзённое длинной ордынской пикой, который, умирая от чудовищной раны, нашёл в себе силы одолеть противника, поразив его в сердце.
«Что, если и остальные русские воины будут сражаться с таким же мужеством и, умирая, забирать вместе с собой противника?» – От таких мыслей барону становилось не по себе.         

5.
– А ну, Михайло, живо снимай доспехи, мои наденешь! – Приказал князь, едва конные тумены помчались с гиканьем и свистом на Передовой полк под вой ордынских труб и грохот барабанов. Издали передовые всадники на вороных конях и в доспехах из кожи буйвола с железными бляхами казались чёрной тучей, способной смести всё на своём пути. 
– Как можно, Дмитрий Иванович? – Растерялся боярин Михайло Бренок, состоявший в свите Великого князя.
– Снимай! – Повторил князь и стал стягивать с себя великокняжеские золочёные доспехи. Не понимая, что происходит, крепкие молодые бояре-телохранители из княжьего конвоя принялись помогать Дмитрию Ивановичу и Бренку, переодевать доспехи.
«Что же он, неужели как Пересвет?» – Подумал Монтвид, принимая от князя щит и меч.
– Ты, брат Александр,  будь со мной! – Велел он Монтвиду. – Так наказал мне игумен Сергий! Видно понравился ты ему! 
– Великий князь, не гоже тебе сражаться простым воином! Место твоё здесь, под знаменем! – Пытался образумить двоюродного брата прискакавший князь серпуховской Владимир Андреевич.
– А ты как здесь оказался? – Возмутился Дмитрий Иванович. – Твоё, брат, место в Засадном полку рядом с Боброком! Немедленно вернись! Если погибну, станешь вместе с Вельяминовым командовать вместо меня! – Велел Великий князь князю серпуховскому.
– Жаль, что не поспел ты, брат, не видел как геройски погиб Пересвет! Если все будем так биться, то победа будет за нами! – Сверкал глазами Великий князь, которого до глубины души потряс подвиг инока Пересвета.
– Да как же я скажу русским воинам: братья, встанем крепко на врага, а сам останусь сзади, скроюсь за их спинами? Не могу я сделать так, не могу таиться и скрывать себя! Хочу как словом и призывов, так и ратным делом показать себя! – С такими пламенными, идущими от сердца словами, рвался в бой Великий князь.
– За мной! Ур-ра! – Воскликнул он, и следом за Дмитрием Ивановичем поскакали к Передовому полку Монтвид с Глебом и великокняжеский конвой из двенадцати отобранных им бояр – все в крепких пластинчатых доспехах и шлемах со стальными личинами .

* *
Егор и четверо ростовских ополченцев, выживших вместе с ним после яростной конной атаки, держались вместе, добивая топорами, сбитых с лошадей ордынцев.  По земле, давя своих и чужих, катались тяжело раненые пиками лошади, добивали и их, жалея – вот бы таких славных коней на пахоту или в сани, в телеги!
От пик остались лишь обломки, зато стальные топоры разрубали ордынские доспехи из уложенной слоями кожи буйвола, вышибая искры из железных блях. Рубили врагов русские мужики, словно лес валили или разделывали бычьи туши. Тяжёлый топор, да под русское – «Эх!» – грозен и беспощаден в натруженных мужицких руках.
Ордынцы, лишившиеся сознания при падении на землю, умирали без звука, те же, кто был ранен или не смог подняться, визжали, словно забиваемые свиньи, а беспощадные топоры разрубали с жутким хрустом вражеские доспехи и кости…. 
И всё-таки основная масса конных ордынцев прорвалась в тылы Передового полка, рассекла его на части и уничтожала, разворачиваясь в лавину, готовую наброситься на Большой полк, где возле знамени в окружении воевод восседал на крупном боевом коне боярин Михайло Бренок в золочёных  доспехах Великого московского князя.
Егор утёр пот и огляделся. Едва ли не всё пространство, которое недавно занимал Передовой полк, было усеяно телами погибших и тяжело раненых ордынцев и русских. Левее, шагах в пятидесяти, где стояла сотня Никиты Тучи, не был заметен ни единый, воин, который мог подняться на ноги. Лишь кое-где шевелись раненые, и доносились стоны. Правее, где сражался ушкуйник Жила со своими товарищами, продолжалась схватка с генуэзской пехотой, которая сменила конницу. Там же оказались и Прошка с Воем.
Вой отличился при атаке ордынской конницы тем, что крутился между лошадиных ног, вгрызаясь в животы коней, которые ревели от нестерпимой боли и опрокидывались, норовя сбить или раздавить свирепого пса. Прошка же не терялся и бил топором по ордынским головам. Каким бы крепким не был шлем, но от двуручного удара тяжёлым топором раскалывалась вместе с ним и вражеская голова.
Убедившись, что Прошка жив, Егор утёр рукавицей пот и поднял топор, чтобы обрушить его на поднимавшегося с земли ордынца. Вдруг он почувствовал острую боль в груди, закачался и рухнул замертво пробитый стальной стрелой, выпущенной из генуэзского арбалета.
Град стрел обрушился на остатки Передового полка, добивая русских воинов. Прикрывшись от стрел большим трофейным щитом, ушкуйник Иван Жила был одним из последних ратников Передового полка. Вот уже и Воя пробила стальная стрела, и пёс затих, уткнувшись мордой в брюхо павшего коня.
«А где же Прошка?» – Выглядывая из-за щита, крутил головой ушкуйник. Не успел разглядеть бедового парня, вскочившего на потерявшего седока вороного ордынского коня.  Не увидел Иван Жила Прошку, поскакавшего следом за остатками потрёпанного тумена, смешавшегося со свежей конницей из резерва эмира Мамая, наблюдавшего за ходом сражения с вершины досыпанного за ночь и обложенного дёрном Красного холма. Стальная стрела, выпущенная из арбалета, поразила Ивана Жилу в голову и, выронив топор, ушкуйник осел на землю…
Прошка, выл от отчаяния. Пали все его боевые друзья-товарищи: Глеб с ростовскими ополченцами, ушкуйник Жила со своими людьми, сотник Никита Туча и его ратники, Вой…
На смену отчаянию пришла ярость. В правой руке меч, доставшийся от павшего сотника Никиты, левая рука правит трофейным ордынским конём. Впереди русский конный отряд, отделившийся от Большого полка. Ратники в добротных доспехах и шлемах с личинами мчатся навстречу ордынцами. Мечи наголо, слышно раскатистое русское «Ур-ра!».
Среди русских всадник на ярко-рыжем коне, лица не видно, но конь похож на Огнича. Рядом с ним на буланом коне другой ратник.
«Неужели Монтвид с Глебом?» – пронеслось в сознании Прошки. Догнал ордынца и полосонул мечом поперёк спины. Слетел ордынец коню под ноги, за ним слетел другой. Прошка возликовал и погнался за всадником в белом плаще с чёрным крестом, признав в нём тевтонского рыцаря из тех, которых видел на Муравском шляхе. А вот ещё тевтоны, смешавшиеся с ордынцами. Их было с десяток. Скакали навстречу русскому конному отряду.
Вот русские и ордынцы сбились и перемешались. Замелькали прямые русские и кривые ордынские мечи. На помощь русским от Большого полка мчался ещё один конный отряд, в то время как правый фланг ордынской конницы уже врезался в боевые порядки Большого полка на левом фланге, и закипела яростная схватка русской пехоты и ордынской конницы.
Сдюжила пехота, отскочили, отступили от неё ордынцы и помчались вдоль фронта, неся большие потери от русских стрел. Обошли Большой полк с левого фланга и с ходу вступили в бой с полком Левой руки, угрожая опрокинуть его и истребить, как Передовой полк.
В это же время на правый фланг русского войска, на полк Правой руки, словно чёрная туча надвинулся ещё один конный тумен, навстречу которому мчалась тяжёлая конница Андрея Ольгердовича.
Две конные лавины схлестнулись и, не выдержав лобовой атаки тяжёлой русской конницы, ордынцы свернули вправо, смешавшись с туменом, понёсшим большие потери, однако продолжавшим атаковать Большой полк. Для крупного конного сражения не хватало места на Куликовом поле. Началась давка, от которой ордынцы страдали больше русских.
Прошка потерял из виду тевтонских рыцарей. Резвый вороной конь, прежде носивший ордынца, вынес его к своим, на левый фланг Большого полка, который, с помощью резерва,  выдержал удар ордынской конницы и готовился к контратаке.

* *
Капитан Тевтонского Ордена барон фон Готфрид на резвом Одере вырвался далеко вперёд и оказался среди смешавшихся татар и кипчаков, мчавшихся галопом навстречу русским.
Приложив усилие, барон развернул голову вместе с сочленёнными шейными доспехами и оглянулся, пытаясь разглядеть в конной лаве своих отставших рыцарей, однако те перемешались с ордынцами, и чего более всего опасался Готфрид, с черкесами, которых было не менее тысячи.
– Майн Гот! – Простонал барон, увидев, как, оказавшись в кольце окружения, в течение нескольких мгновений пали все его рыцари в белых плащах с чёрными крестами. На них, словно лютые звери, накинулись черкесы в чёрных бурках, накинутых поверх кольчуг. Они не забыли позора, павшего на голову их князя из-за пленённой Айшет, ставшей наложницей вырвавшегося вперёд капитана Тевтонского Ордена, которому помахал мечом всадник в белой бурке.
Это был черкесский князь, пытавшийся пробиться к своему кровному врагу. В этот миг ему не было дела ни до эмира Мамая, ни до сражения с русскими, за которое было обещано богатое вознаграждение, и беспошлинная торговля в течение трёх лет в генуэзских городах-колониях, разбросанных по всему Чёрному морю.
Из кольца черкесов, учинивших по приказу своего князя кровавое побоище, удалось выскользнуть лишь английскому рыцарю Ричарду Фогу, потерявшему своего оруженосца Джона, принятого за немца, и Гансу – верному оруженосцу барона Готфрида.  Ганс попытался догнать своего господина, но нарвался на пику русского всадника и вылетел из седла под копыта затоптавших его лошадей.
Расстояние между черкесским князем в лёгких доспехах и тяжеловооружённым капитаном Тевтонского Ордена неумолимо сокращалось. Преимущество было на стороне черкеса и его воинов. Для того чтобы дать бой черкесу или хотя бы защищаться, Готфриду было необходимо развернуться, но как это сделать если рядом скачут ордынцы, воющие, словно дикие звери, задевая, то и дело, Одера ногами или боками своих лошадей?
Вот-вот черкес достанет его мечом, ударит по незащищённому крупу Одера и раненый конь опрокинется, придавив своим телом всадника в тяжёлых доспехах, которому не подняться без посторонней помощи в этакой тесноте, да ещё когда над ним разгорится жестокая схватка.
«Неужели конец?..» – Пронеслось в сознании барона. – «Неужели такая ужасная кара за несчастную Айшет, которую я ничем не обидел…»
Повинуясь инстинкту самосохранения, барон резко натянул повод, раздирая рот Одеру. Конь заржал от боли  и  поднялся на задние ноги, угрожая опрокинуться на спину. Готфрид резко рванул поводья влево, и Одер развернулся, обрушив передние кованые копыта на низкорослую лошадь ордынца, которая вместе с всадником повалилась набок, уступая место высокорослому коню барона.
О чудо! Готфрид развернулся за мгновение до столкновения с черкесским князем и инстинктивно направил на противника прямой немецкий меч, острие которого угодило в шею черкеса…
Как удалось Одеру развернуться ещё раз, Готфрид не понял, оказавшись среди тяжеловооружённых русских всадников, которые без устали молотили мечами и булавами черкесов и прочих ордынцев, сопровождая разящие удары яростной бранью.   
– Вперёд! – Проорал за спиной барона обезумевший рыцарь Фог, вырвался вперёд Готфрида на полкорпуса своего коня и с ходу налетел на пику всадника из «кованой» псковской дружины Андрея Ольгердовича.
Скорее повинуясь инстинкту воина, чем, что-либо, соображая, Готфрид атаковал русского дружинника, воспользовавшись тем, что тот лишился пики и не успел обнажить меча. Отработанным ударом, вложив в него все силы, барон свалил русского воина на землю.
Орудуя мечом, нанося случайные удары и получая их в ответ, барон пытался вырваться из окружения, но силы оставляли капитана Тевтонского Ордена. Каждый новый удар по доспехам не убивал, однако приносил страшную боль и грозил свалить всадника с многократно раненого Одера.
Русский всадник со скрытым доспехом лицом выбил щит из рук барона и нанёс ему несколько сильнейших ударов мечом. Рыцарские доспехи выдержали, однако от жестоких ударов Готфриду казалось, что хрустят его кости и рвутся сухожилия. Голова гудела, словно котёл и раскалывалась от нестерпимой боли. Из носа, раздавленного смятым забралом, хлынула  кровь, заливая глаза. Барон уже ничего не видел и из последних сил пытался удержаться в седле. 
– Конец… – Простонал барон. Правая сломанная рука, повисла, словно плеть и выронила меч. Теряя сознание, закованный в измятую броню капитан Тевтонского Ордена рухнул на землю вместе со смертельно раненым Одером.
«Завалил таки князь тевтона!» – Порадовался за Монтвида Глеб, сразивший ордынца и теперь отбивавшийся от натиска другого. На помощь ему пришёл Монтвид. Вдвоём они одолели двух ордынцев и теперь отбивались от четверых.
Подлый ордынец нанёс смертельный удар коню. Огонь упал на колени, и князь удачно соскочил с седла, став на ноги,  поскольку упасть в таком бою равносильно смерти.
«А где же Дмитрий Иванович?» – Кое-как огляделся князь, поблагодарив в душе Глеба, прикрывшего его от удара ордынского меча.
«А вот и он!» – Узнал Монтвид Великого князя по доспехам, снятым с Бренка. Дмитрий Иванович потерял второго коня и бился пеший с лишившимися коней ордынцами. Бояр из великокняжеского конвоя не видно, по-видимому, все погибли, да и ордынцев полегло – не счесть, так что негде ступить на землю. Повсюду тела убитых и тяжелораненых воинов и боевых коней. Вот и под Глебом пал конь и придавил всадника. Однако Глебу удалось освободиться и подняться на ноги.
Встав спина к спине Глеб и Монтвид отбивались от нескольких ордынцев, пробираясь к Великому князю, который сражался в одиночестве и если бы не боевое мастерство, то всё могло бы закончиться трагически.
К Дмитрию Ивановичу пробились два псковских ратника из дружины Андрея Ольгердовича, но тут же пали. До Великого князя оставалось всего несколько шагов. Монтвид видел, как Дмитрий Иванович отражает сильнейшие удары, пропускает ответные, шатается, к счастью не падает. Слава богу, на князе крепкая броня.
К Великому князю рвётся здоровенный ордынец в дорогих доспехах, возможно темник, потерявший коня. В его руках тяжёлый кривой меч. Замахнулся, вот-вот ударит и рассечёт доспех.
Собрав последние силы, Монтвид вырвался вперёд и оказался между ними, не заметив, как слетел с головы шлем. Ордынец обрушил на него удар чудовищной силы, пришедшийся на грудь. Лопнули стальные пластины юшмана, рассыпалась кольчуга, и, разодрав кафтан, вонзилось лезвие меча в подаренный матушкой бронзовый складень Николы Чудотворца.
Хрустнули рёбра и грудные кости.  Монтвид рухнул на землю и, теряя сознание, услышал могучее русское «Ура!». На помощь псковичам Андрея Ольгердовича рвалась, сметая на своём пути уставших ордынцев свежая «кованая» брянская рать князя Дмитрия Ольгердовича.

                * *
В сражение вступил ещё один свежий конный ордынский тумен, набросившийся на Большой полке и ослабленный полк Левой руки, угрожая уничтожить его, как и Передовой полк, и зайти в тыл Большого полка.
В пылу сражения был потерян Великий князь и, не видя его, русские воеводы нервничали, совершая ошибки. Наблюдая из дубравы за временным замешательством в рядах русских воинов, серпуховской князь Владимир Андреевич требовал от Боброка немедля ударить конницей Засадного полка по ордынцам, рвавшимся к великокняжескому знамени и Бренку в золочёных Великокняжеских доспехах. Однако опытный воевода, обеспокоенный не менее других отсутствием вестей о Дмитрии Ивановиче, удерживал серпуховского князя.
– Не пришло ещё время для нашего удара! Большой полк выстоит и обескровит ордынцев. Вижу, что и у Мамая нет больше свежих резервов!
– Так ведь пропал где-то там Великий князь, – указал Владимир Андреевич в гущу сражения, приподняв низко опустившуюся ветку дуба. – И князь Монтвид, друг твой, был рядом с ним. И его не видно…
– Верю, что и сейчас князь Александр Мотовило рядом с Великим князем! Верю, что оба живы! Так сообщила Андрею Ольгердовичу Бирута – жена князя Кейстута. Будет жив Монтвид, будет жить и Дмитрий Иванович! – Не сдавался Боброк.
Вот накренилось и пало на землю красное русское знамя с золотым образом Спаса Нерукотворного. Видно перерубил древко ордынский меч. Князь серпуховской рванул, было, и дубравы, где скрылся Засадный полк, приказав конвою скакать за собой, да удержал его воевода Боброк.
– Не горячись, князь! Остынь! Гляди, вот и знамя подняли и ордынцев от него отогнали. Бьются наши ратники на равных с ордынцами. Только Бренка что-то не видно, не видать золочёных великокняжеских  доспехов!
– Не удерживай! – Вскричал князь серпуховской. – Дмитрий Иванович велел мне командовать Большим полком вместе с Вельяминовым!
– Вельяминов опытный воевода. Без нас справится! – Возразил князю Боброк. – Потерпи чуток, близок и наш час!
Не сумев одержать верх в центре, где вновь, на новом древке из пики, гордо реяло багрово-красное русское знамя с ликом Спаса Нерукотворного, ордынцы перенесли главный удар на правый фланг русского войска, но и там не удалось сломить русских воинов. Владимирские и суздальские дружины под командой опытного воеводы Тимофея Вельяминова восстановили порядок и потеснили ордынцев, нанеся им большой урон.
Военачальники Мамая замешкались, попытались перестроиться, а затем отчаянная и яростная атака обрушилась на полк Левой руки. Наступили самые драматические моменты побоища. Неся большие потери, левый фланг русского войска медленно отходил к Непрядве. Ордынская конница устремилась вперёд, разорвав на части резервы Большого полка.
 Мамай и его окружение, наблюдавшее за битвой с вершины Красного холма, уже торжествовали победу.
– Взгляните, сеньор Круа, как великолепная конница эмира расправилась с левым флангом русского войска. Сейчас они обойдут с тыла главные силы русских и возьмут их в кольцо! – Торжествовал командор ди Орсини, сняв шлем, мешавший рассматривать величественную панораму грандиозного сражения, равного которому ему ещё не приходилось видеть.
– Русские вновь подняли своё знамя, однако я не вижу их Великого князя в золочёных доспехах, – заметил Жак де Круа. – Неужели убит?
– Вполне возможно, сеньор Круа. К сожалению, я не вижу белых плащей вашего друга барона Готфрида и его рыцарей. Неужели они все погибли? – Вздохнул командор и, посмотрев на француза, добавил, – жаль, истинные герои!
– Жаль, – согласился с командором Круа.
– Вам, сеньор Круа, повезло, – улыбнулся французу Орсини, – однако, скоро и нам придётся вступить в сражение. Ещё немного и русские обратятся в повальное бегство. Тогда и мы двинемся вперёд добивать войско еретиков! Взгляните на шеренги доблестной генуэзской пехоты капитана Карло Коста и арбалетчиков капитана Джакомо Дрего, они уже двинулись следом за конницей и добивают немногих выживших воинов Передового русского полка.
– Похоже, что они добивают раненых, но и те оказывают сопротивление, – заметил помрачневший Круа, – а прочие крымские наёмники к тому же шарят по кошелям и карманам убитых русских в поисках меди и серебра. Какие ещё могут быть монеты у пеших воинов?
– Что же вы от них хотите, сеньор Круа. Кафские караимы и армяне – никчёмные воины и большие мародёры! – осудил крымских наёмников командор. – Смотрите, сеньор, наши доблестные генуэзцы наводят среди них порядок! – Расцвело улыбкой узкое лицо командора с орлиным профилем, который гордился доблестными сынами Генуэзской республики.

*
– В строй, собака! – ударив Давида плашмя мечом по спине, заорал генуэзец на крымского наёмника, шарившего по телам убитых русских ополченцев в поисках монет, и нанёс ещё более сильный удар по шлему его младшего брата, рука которого застряла под кафтаном убитого, где юноша нащупал крупные монеты.   
Шлем слетел головы Ашота, и на затылке юноши показалась кровь, закапала с чёрных волос. Давид, отделавшийся синяками, растерянно смотрел на рану младшего брата и испуганно на генуэзца, который вновь замахнулся на него мечом.
– Что я сказал? А ну в строй! – Крикнул капитан Коста, узнав в мародёрах своих учеников, которых обучал в течение трёх дней основам ратного дела ещё в Кафе. Воинами эти юнцы так и не стали, зато мародёрству обучились самостоятельно.
Несмотря на ранение головы, нанесённое генуэзцем, Ашот вынул руку из-под кафтана убитого русского воина, зажав в ней холщёвый мешочек, в котором что-то позвякивало.
Капитан брезгливо пнул нечестивого юнца ногой и отнял добычу. Потянув тесьму, развязал мешочек, служивший убитому кошелём, и извлёк десяток крупных серебряных монет.
– Ого! – Воскликнул он, оценив на вес стоимость серебряных русских монет, которые назывались рублями.
Капитан Коста ссыпал монеты в просторную кожаную перчатку, с нашитыми металлическими пластинами, защищавшими кисть и локоть руки и, ощутив приятную тяжесть серебра, двинул кулаком Давида, пытавшегося унять кровь, капавшую с затылка младшего брата.
Затем капитан указал своим солдатам на мародёров, которые занимались недостойным воина делом, в то время когда сражение ещё не закончилось, и генуэзские пехотинцы охотно добавили братьям увесистых тумаков, погнав избитых юношей впереди себя, уверенно перешагивая через тела павших русских и ордынских воинов.
До устоявших рядов русской пехоты Большого полка оставалось не более двух сотен шагов. Впереди жестокая схватка с русскими воинами, которым удалось отразить атаку ордынской конницы. Русские были измотаны, понесли большие потери и генуэзцы рассчитывали на победу. Не одной лишь ордынской коннице должна была принадлежать эта общая и великая победа!      
 
                6.
Михайло Булава едва сдерживал себя от желания пришпорить коня, и на полном скаку ворваться в самую гущу битвы.
Из густой дубравы, в которой укрылся Засадный полк, он не видел того, что происходило в Передовом полку, где находились его друзья: Никита Туча со своими ратниками, Егор с ростовскими ополченцами, Иван Жила с товарищами и Прошка с Воем.
«Что с ними? Живы ли?» – Переживал Михайло. Монтвид с Глебом должны были быть возле Великого князя, – «да где же он сам, Дмитрий Иванович?» – С надеждой смотрел Булава на Боброка. – «Может быть, воеводе что-то о них известно? Вряд ли. Вот и князь серпуховской сам не свой. Лицо в тревоге, бледное. Так и рвётся в бой. С трудом удерживает его опытный князь-воевода Боброк. Оно и понятно. Выжидает, когда следует ударить всей мощью Засадного полка на выдыхающихся ордынцев. Нет у Мамая резервов. Последний тумен бросил в бой и, видно, не знает о нас…»
– Час пришёл! – Вздрогнул Булава, услышав обращённые к воинам полка слова князя-воеводы Боброка. – Вперёд на врага, братья и боевые товарищи! Вперёд!
Заколыхались ветви деревьев, и русская конница вырвалась из дубравы. Вихрем, словно «ясные соколы на стада гусиные» налетели конные русские воины на ордынцев, рвавшихся в тылы Большого полка.
Неожиданный и стремительный удар во фланг и тыл обескровленного тумена был столь яростен и ужасен, что враг был смят и разгромлен, будучи зажат между взбодрившимися пешими воинами Большого полка и свежей русской конницей Засадного полка.
Часть осыпаемой стрелами ордынской конницы бросилась к Непрядве, надеясь выбраться на другой берег и укрыться в лесу. Да не тут-то было. Неширокая речка оказалась глубокой, и лошади были вынуждены плыть, попав под стрелы лучников Сторожевого полка и обоза. Под тяжеловооружёнными ордынцами лошади тонули, сбрасывая всадников, шедших ко дну. Тех же, кому посчастливилось выбраться на левый берег, русские, не желая брать в плен, добивали копьями и мечами.
Воодушевлённые стремительным натиском Засадного полка и полным разгромом ордынской конницы на левом фланге русского войска, ратники Большого полка и полков Правой и Левой руки перешли в наступление.
Остатки ордынской конницы повернули и обратились в стремительное бегство, загоняя до смерти обезумевших окровавленных лошадей, топтавших крымскую и генуэзскую пехоту, знаменитых, однако теперь беспомощных арбалетчиков, которые не могли стрелять по своим.  Когда же ордынцев стала нагонять русская конница, было уже поздно.
Тысячи пеших воинов эмира Мамая, собранные из генуэзцев, караимов, армян и греков были или растоптаны или рассеяны. Уцелевших или обратившихся в бегство наёмников, бросавших щиты, пики, мечи, срывавших на ходу тяжёлые доспехи, добивали неутомимые русские конные ратники.
«Чем больше побьём поганых, те меньше придёт их к нам в другой раз!» – Полагал Михайло Булава. Знал, что этот набег не последний, однако после такой славной победы Орда уже не та,  будет бита и окончательно уничтожена не им так его детьми или внуками.
Михайло  был впереди преследующих и бил бежавших конных и пеших ордынцев своим любимым оружием – пудовой булавой. Помогая всаднику, могучий боевой конь опытного русского ратника сбивал с ног пеших ордынцев и яростно их топтал.
Раздавил коваными копытами двух едва стоявших на ногах истерзанных черноволосых юношей без шлемов, которых неразумный и жадный отец отправил в войско Мамая добывать золото, серебро и рабов, сбил грудью капитана генуэзской пехоты, на голову которого, укрытую стальным шлемом, русский воин опустил пудовую булаву.
Шлем раскололся, словно яичная скорлупа, и от головы капитана Карло Коста осталось лишь кровавое месиво. Был и нет уже капитана генуэзской пехоты и его воинов, которые не получат обещанных им флоринов и вряд ли они достанутся их жёнам, детям или родителям, поскольку не будет обещанной эмиром Мамаем добычи, поскольку разбита мамаева Орда и обращена в бегство. 

*
– Вот что, Владимир Андреевич! Займись-ка поисками Великого князя! Здесь где-то он должен быть! А я с Андреем и Дмитрием Ольгердовичами стану гнать поганых, пока не порубим их всех! – Велел Боброк князю серпуховскому.
Большая часть Засадного полка и дружины псковского и переславль-залесского князей устремилась за остатками бежавших туменов. Мамай попытался остановить русских возле Красного холма, но остатки разгромленных туменов ему не подчинялись. Русские, лошади которых были свежее, нагоняли ордынцев и истребляли их на глазах Мамая и его окружения.
– Всё пропало! – Не выдержав, воскликнул командор ди Орсини и, не дожидаясь приказа эмира об отступлении, погнал вскачь своего свежего коня, рассчитывая что, русские, лошади которые подустали, его не настигнут. Конный конвой и французский рыцарь барон де Круа последовали за своим командором, и ни Мамай, ни его окружение тому не препятствовали.
После яростных перебранок с эмиром, потерпевшим сокрушительное поражение, его советники и полководцы последовали за свитой генуэзского командора. Мощный конь Мамая вырвался вперёд, нагоняя ди Орсини, а следом за своими проигравшими битву полководцами, бросив пехоту, арбалетчиков и тех, под кем пали лошади, на расправу победителям, бежали тысячи конных ордынцев, теряя оружие и доспехи.
Не повезло французскому рыцарю барону де Круа. Сам накаркал, слукавив перед сражением, что конь его захромал. Вышло хуже того. Угодил конь барона на полном скаку в глубокую то ли рытвину, то ли лисью нору, и сломал ногу. Де Круа, облачённый в тяжёлые доспехи вылетел из седла и, ударившись головой о камень-валун, оказавшийся на его последнем пути, испустил нечестивый дух.
Русские преследовали остатки мамаева войска десятки вёрст, истребив едва ли не всех разноплемённых ордынцев, усеявшее своими телами ровное безлесное пространство до степной речки Красивая Меча, на правый берег которой удалось перебраться лишь Мамаю, его ближайшему окружению и нескольким сотням воинов из его конвоя. Эти ордынцы в битве не участвовали и скакали следом за своим эмиром и битым полководцем на свежих конях.
Смеркалось, когда Михайло Булава остановил падавшего от усталости коня возле Красивой Мечи и спешился, пригрозив своим разящим оружием малой толике мамаева войска, которой удалось уцелеть, перебравшись на правый берег.
– Били вас, поганые, и будем бить, пока не изведём всех до единого, а там, где сейчас Орда, будет русская земля! – Молвил усталый русский воин, спустившись к реке и напившись из шлема. Рядом, зайдя в воду и опустив голову, жадно пил холодную воду его верный товарищ боевой конь.   
Михайло огляделся. Вправо и влево от него останавливались сотни конных русских воинов, спешивались и как в древние времена пили воду из шлемов, поили усталых коней, смывали кровь и пот с утомлённых лиц.
У самой воды пламенел гроздьями алых ягод раскидистый калиновый куст, удивительным образом не растоптанный лошадьми бежавших ордынцев. Год выдался урожайным на ягоды, а стало быть, впереди холодная зима. Есть на Руси такая примета.
Вот огромное кроваво-красное солнце, многого насмотревшееся за долгий день, озарив напоследок багрянцем речную гладь, коснулось степной кромки и скоро опустилось за горизонт. Задул свежий ветерок и на быстро темневшем небосводе стали загораться первые самые крупные звёзды.
Булава поёжился, ощутив холодок от вечерней росы и, улыбнулся, вспомнил жену и детишек, которым повезло, не лишились мужа и отца, не лишились кормильца.
«Сколько же нынче погибших? Сколько слёз прольют вдовы и сироты?» – Тяжко вздохнув, подумал он.
– Эй, Михайло! – Окликнул его знакомый голос.
Булава обернулся. Возле него спешился Прошка и, сняв шлем, зачерпнул им речной воды.    
– Вкусна ли водица? – Спросил бедовый парень Прошка, так словно не бился весь день с ордынцами, а выехал на коне прогуляться вдоль речки.
– Вкусна! Ох, как вкусна водица! – Ответил ему Михайло и бросился обнимать Прошку.
– Жив, чертёнок!
– Жив, – опустив голову, ответил Прошка.
– А Туча, Жила, Егор?
– Пали все, сам видел. От Передового полка мало кто остался в живых. Сейчас мужики из обоза разыскивают раненых. Да мало их, такая лютая была сеча. И Воя убили поганые. Конь меня спас. Хоть и ордынский, но славный коняга. Слушался, как хозяина. Многих ордынцев мы с ним порубали, когда началось преследование.
– Эх! – Протёр ладонью лицо и перекрестился Михайло Булава и прошептал молитву, помянув павших товарищей. – А Монтвид с Глебом, видел ли ты их?
– Нет, не видел, – признался Прошка. – Возле Великого князя были они. Где сейчас, не знаю, – и, обернувшись в сторону далёкой Непрядвы, добавил, – давай-ка, Михайло, назад, вместе искать будем…   




Глава 6. После битвы


В этой главе рассказывается о том, как, одержав сокрушительную победу, русские воины оставались ещё несколько дней на Куликовом поле, хороня павших товарищей и собирая многочисленные трофеи.
Великий московский князь, получивший во время битвы множество ушибов и мелких ранений, отбыл в Коломну, а затем в Москву, а тяжелораненый князь Монтвид с братьями Андреем и Дмитрием Ольгердовичами возвратились в Литву.
Привезти к ней Монтвида наказала Бирута, а князья Андрей и Дмитрий поклялись помочь Кейстуту изгнать из Вильны Ягайло и добыть дяде великокняжеский престол.

1.
Конные русские воины ещё продолжали преследовать и уничтожать остатки разноплемённого мамаева воинства, а на всём пространстве Куликова поля уже копошились, разбирая при свете факелов завалы из тел в поисках раненых пожилые, не участвовавшие в битве, мужики из обоза и усталые пешие ратники из тех, кому посчастливилось выжить.
Кто-то из них с ожесточением, кто-то из жалости, чтобы не мучились, добивали ордынцев, подававших признаки жизни, сносили и складывали их в отдельные кучи вместе с убитыми, предварительно сняв с трупов оружие и доспехи. Что-то пойдёт на перековку, что-то сгодится для новых битв.
В ночь после сражения и в последующие дни с окрестных рязанских деревень, не разорённых ордынцами, сгоняли всех трудоспособных жителей рыть большие могилы для захоронения павших русских воинов, которых отпевали многочисленные священники, прибывшие вместе с войском Великого московского князя из многих русских уделов.
На местах братских захоронений устанавливали высокие дубовые кресты, которые без устали ладили плотники, прежде возводившие мосты на переправах через Дон. Трупы ордынцев сваливали в овраги и ямы, и присыпали землёй, ничем не помечая таких мест.
Глеб едва стоял на ногах, придерживая сломанную руку. Голова гудела и кружилась от многочисленных ударов, которые выдержал добротный шлем, однако и он, в конце концов, слетел и закатился под чьи-то тела. В ушах звон, тяжкие мысли одолевают побитую головушку:
«Да и цела ли она? Рана глубокая или же ссадина, только кровь застилает глаза. Левый глаз заплыл и почти не видит».
Отпустил сломанную руку, обнаружил, что перчатка утеряна, утёр кровь и пот с лица ладонью здоровой руки. Мысли путанные: – «Поди, найди теперь шлем. Слава богу, остался жив. Пить хочется, так, что хоть ложись и помирай от жажды. А где же князь?..»
– Эй, служивый! Давай-ка я тебя напою и перевяжу!
– Кто ты? – Раскрыв шире правый глаз, – спросил Глеб.
– Тимофей Иванович я, брянский купец, из обоза, – ответил невысокий мужичок с окладистой бородой, годившийся Глебу в отцы.
Глеб жадно припал к жбану и пил пока не захлебнулся, не пролилась вода, а мужичок из обоза тем временем замотал ему голову лоскутом от холстины.
– Порез у тебя на затылке, глубокий, но кость цела! – Успокоил Глеба Тимофей Иванович, и сообщил – Я тебя парень помню. Весной видел тебя на Десне. Был ты при князе Монтвиде. К ладье моей подходили. Купец я из Брянска, возвращался из Кафы.
– Да, были мы там, – припомнил Глеб. – И лицо твоё мне знакомо. 
– А князь твой где? – Встревожился купец, прибывший в помощь русскому войску с обозом съестных припасов.
– Здесь он где-то. Был возле Великого князя. Давай искать, – спохватился Глеб. – Привяжи-ка чем-нибудь руку. Видишь, висит как плеть, только мешает!
Тимофей Иванович снял с себя кушак и притянул сломанную руку к поясу Глеба.
Возле них появились ещё два обозника, и все вместе стали разбирать завалы из тел русских воинов и ордынцев, сцепившихся в жестокой битве.
– Немец, тевтон! – Указал Глеб на рыцаря в тяжёлых доспехах и залитом кровью белом плаще с большим чёрным крестом. – Живой, только побитый! Доспехи тяжёлые, сам не встанет. Видел я таких рыцарей издали в Диком поле.
– Добить? – поднимая с земли чей-то топор, – спросил Тимофей Иванович.
– Прочих бей, если шевелятся, а этого оставь! – Велел Глеб. – Этого немца обменяем у тевтонов на наших пленников или на серебро. – Оттащи-ка его пока в сторонку, доспехи снимем потом. Князя надо искать. Да вот и он! – Глеб опустился на колени возле Монтвида, на голове которого не было шлема, но, слава богу, была она цела. Доспехи разрублены, грудь кровью залита. Припал к ней Глеб ухом, услышал через железо тихое биение сердца. Чуть отлегло.
«Жив, да видно рана тяжелая…»
– Он, князь Монтвид! – Узнал тяжелораненого князя брянский купец Тимофей Иванович. – Куда же его?
– Дмитрий Иванович был где-то рядом, да не видно его. Сам ушёл или унесли? – Не услышал купца Глеб.
– Твоего князя куда? – повторил купец.
– Несите к телегам, и я с вами! – Ответил Глеб. Попытался встать, да зашатался и упал без памяти.

*
Очнулся Глеб в телеге, прикрытый овчиной, без доспехов в одной рубахе, голова перевязана чистой тряпицей, сломанная рука уложена в лубок. Здоровой рукой ощупал голову, убедившись, что цела, приподнялся и увидел брянского купца Тимофея Ивановича.
– Где князь?
– Да вот он в другой телеге лежит. Лекарь его осматривает! – Ответил купец. – Доспех сняли, вот что нашли возле раны. – Тимофей Иванович протянул Глебу бронзовый складень с образком Николы Чудотворца, надрубленный мечом, и два изодранных, залитых ссохшейся кровью свернутых бумажных листа.
– Складень я отмыл, а что с этим делать, не знаю. Должно быть письма, а что в них, теперь не прочитаешь…
– А Дмитрий Иванович? Великий князь наш где? Нашли? – Принимая от купца складень и то, что осталось от писем князю от девицы Анастасии, спросил Глеб.
– Слава богу! Нашёлся Великий князь! – Просиял Тимофей Иванович. Жив! – Сам выбрался из сечи. В беспамятстве дошёл вон до того, срубленного дуба, – указал купец куда-то в темноту, – упал возле дуба и отлежался.
Сильно побит и помят Дмитрий Иванович, однако опасных ран на нём нет. Хороши оказались доспехи Бренка. Свои-то Дмитрий Иванович ему отдал, да ордынцы Бренка зарубили, приняв за Великого князя. Их обоих уже увезли в Коломну. Бренка похоронят, а Дмитрий Михайлович вернётся в Москву принимать поздравления от иноземных посланцев.
– А немец? Куда определили тевтона? – Вспомнил Глеб.
– Вот же он, тевтон поганый. Жив и здоров! Только ушибы и синяки на нём, рука сломана, как и у тебя, да нос разбит. Руку в лубок сложили, хрящи срастутся – будет нос набекрень. И не мудрено, что только нос пострадал, а голова уцелела. Железа с него сняли пуда на три и то всё помято, а ему хоть бы что. Кашей с салом его накормили и привязали к телеге, чтоб не сбежал.
Смотрит немец на нас, словно сыч! Руки так и тянутся к топору, укоротить его на голову! – Пожаловался Тимофей Иванович. – А как князя нашего, Монтвида, увидел, так весь затрясся и побледнел. Отчего бы? – Припомнил брянский купец.
– А ты бы у него спросил.
– Так ведь не понимает немец по-нашему.
– Монтвид поправится и у него спросит. Много воевал князь наш с тевтонами и научился говорить по-немецки. Что слышно от лекаря? – Спохватился Глеб, сбросил с себя овчину, присел, опираясь на здоровую руку, спустился с телеги и увидел подходивших к ним Михайло Булаву и Прошку.
Обнялись, словно родные. Живы!
«А Егор с ростовскими ополченцами? Никита Туча с ратниками? Иван Жила с товарищами? Иван-гусляр Дарьин сын?» – Застыли немые вопросы в глазах Глеба.
– Иван-гусляр жив, ты же его сам забрал из Передового полка, в котором мало кто уцелел. Если не уехал гусляр с обозом в Коломну, то повидаетесь. Остальные погибли… –  Нахмурив белесые брови, ответил Прошка, в глазах которого блеснула слеза. – И Вой – бедняга, тоже убит, а коней столько пало, что и не счесть...
– Война, она никого не щадит! – С грустью добавил Михайло Булава. – Мир их праху, рай их душам…
– Идём, глянем на князя. Вот и лекарь закончил ему кости вправлять. Что-то скажет? – Позвал товарищей Глеб.

* *
– Слава богу, очнулся! – Обрадовался Боброк, протирая мягкой тряпицей, смоченной холодной водой, горячее лицо князя.
Монтвид открыл глаза и сквозь пелену увидел возле себя верного Глеба, а так же князя-воеводу Боброка, Михайло Булаву и Прошку, которые пришли проведать тяжело раненого товарища.
«А вот и братья Андрей и Дмитрий Ольгердовичи. Вроде как улыбаются, радуются», – глянув на лица спешившихся родичей, подумал Монтвид. Хотел их окликнуть, да не услышал своего голоса, так ослаб. Прикрыл глаза, слушал.
Помимо окруживших Монтвида родичей и боевых товарищей, возле раненого князя хлопотал седовласый старец, известный как костоправ и опытный лекарь. Он охотно принял от Прошки горшочек с медвежьим жиром, который нередко помогал залечивать глубокие раны.
Самому Дмитрию Ивановичу вправлял лекарь вывихнутые кости, вот и привёл его Боброк к израненному князю, наказав лечить и непременно поставить героя на ноги.
Рассказал Глеб Боброку и князьям Андрею и Дмитрию Ольгердовичам, как принял на себя Монтвид удар тяжёлого ордынского меча, прикрыв грудью Великого князя. Удар был так силён, что меч разрубил доспехи и оставил глубокую отметину на бронзовом складне с ликом Николы Чудотворца, прикрывшем сердце Монтвида.
– Разбитые кости я вправил, срастутся. Рану смазал медвежьим жиром, – сообщил лекарь, – вот только рана воспалилась, от этого у него жар. Унять жар я не в силах. Вы уж извиняйте, – развёл руки он. – Тут, как бог рассудит. Однако и заговор может помочь, да я не волхв, – тяжко вздохнув, признался старичок-лекарь Боброку и Андрею и Дмитрию Ольгердовичам, когда они отошли в сторону, чтобы Монтвид, Глеб, Михайло Туча и Прошка не могли слышать их разговора.
– К Бируте следует его везти и немедля! – Решил Андрей Ольгердович, – Знала ведь  наперёд, ведунья и природная волховица, что с нами будет. День битвы назвала, предсказала, что князь Московский одержит в ней победу, сказала что будем живы, только велела привезти к ней Монтвида.
Словно чувствовала, что случится с ним. Оставила Кейстута в Россиенах, а сама примчалась верхом в седле с малым конвоем в Воротынск , а Ягайло не посмел её остановить, не пропустить.
С час как прибыл гонец от Бируты. Знает она, что Монтвид между жизнью и смертью, требует немедля везти его к ней. Если идти напрямик, то до Воротынска сто вёрст. Сегодня же без промедления тронемся в путь!
Князья вернулись к задремавшему Монтвиду, которого уложили в телегу, накрыв овчинным тулупом, чтобы не простыл, поскольку ночью похолодало.
– Как же мы его повезём? – Задумался Дмитрий Ольгердович. – В телеге и по бездорожью – долго, да и растрясём, а у него кости разбиты. Слава богу, лекарь сумел сложить. Не выдержать Монтвиду тряски. Погубим его в дороге.
– Соорудим конные носилки, а сами с дружинами верхами пойдём, без обоза. Сто вёрст на лошадях можно пройти за ночь, – Предложил Андрей Ольгердович.
– Не выдержит он в конных носилках. Растрясёт не меньше, чем в телеге, – засомневался Дмитрий Ольгердович. – Что же делать?
– На руках, следует нести князя. – Сделать хорошие носилки, подобрать мужиков покрепче и нести беспрерывно, чаще меняя носильщиков. Остальным отдыхать можно в седле, – предложил Глеб, сильно переживавший за князя. – Те, кто утомился, могут и подремать. Сто вёрст можно одолеть за ночь и за следующий день. Если выйти сейчас, то завтра к вечеру придём в Воротынск.
– Верно, Глеб, так и поступим! – Одобрил дельное предложение Андрей Ольгердович. – Общий сбор через полчаса. Пойдём налегке напрямик, минуя дороги, которые могут охраняться конными разъездами Ягайло. Встреча с ним нам ни к чему. 
– После вестей о полном разгроме мамаева войска Ягайло «поджал хвост» и согласно сообщениям дозорных вернул свою дружину в Одоев. Однако это неподалёку от Воротынска. Только всю ли увёл он с собой дружину? Не устроит ли на пути засаду? – Озаботился Дмитрий Ольгердович. – Ночью конные разбойники, напали на обоз с ранеными и трофеями, отправившийся в Коломну. Немало побили изверги раненых русских воинов, пока не отогнали их ратники князя серпуховского Владимира Андреевича.
Одного разбойника удалось схватить во время погони, убив под ним лошадь. Подняли его на дыбу, прижгли бока калёным железом. Признался, что холоп князя Ягайло и испустил нечестивый дух. Зарыли его как собаку в яме вместе с ордынцами.
– Вот же подлец, братец Ягайло! – Возмутился Андрей Ольгердович. – В битве участвовать не решился, так норовит ужалить, словно змея, напав на обоз с ранеными. – Вернёмся в Литву – прогоним Ягайло из Вильны, поможем Кейстуту утвердиться на великокняжеском престоле!
Отдав команду на сбор, князья в сопровождении конвоя выехали проститься с павшими воинами на северную окраину поля, в котором мерцали тысячи огней. Множество людей с факелами продолжали поиск раненых русских ратников.   
– Похороны погибших растянутся на несколько дней, – вслух задумался Дмитрий Ольгердович, наблюдая то за звёздным небом, то за бессчётными точками-факелами, перемещавшимися по ночному полю.
К ним подъехал князь-воевода Боброк.
– Ну что, родичи, надумали возвращаться в Литву?
– Сейчас же выходим, чтобы завтра быть в Воротынске. Бирута уже там. Гонца прислала, ждёт нас вместе с Монтвидом, – ответил Андрей Ольгердович.
– В Вотротынске? – Удивился Боброк. – Помнится, ты рассказывал, что она в Россиненах вместе с Кейстутом, а это далеко отсюда.
– Думал, что так, только час назад прискакал от неё гонец, сообщил, что княгиня в Воротынске. Удивительная женщина, словно знала, что Монтвид тяжело ранен, и доставить его живым в Россиены мы никак не успеем.
– Не подвох ли это со стороны Ягойло. Ведь он затаился неподалёку отсюда? – Засомневался Боброк. – Не попадёте ли вы в засаду? Что если как следует допросить гонца. Вдруг он подослан Ягайло?
– Нет, от Бируты прибыл гонец и передал мне от неё письмо. Её рукой написано, – ответил Андрей Ольгердович. – Ягайло пропустил Бируту в Воротынск. Он боится её больше чем дядю Кейстута и нас с тобой. Боится её колдовства и заговоров. 
– Дать вам в помощь три сотни всадников? – Предложил Боброк.
– Нет, обойдёмся собственными силами, – отказался Дмитрий Ольгердович. – После сражения у нас с Андреем осталось в строю около тысячи конных ратников-победителей. В честном бою они разобьют трусливого Ягайло. А ты, брат Дмитрий, позаботься, чтобы с почётом похоронили наших воинов, а раненых выходили и вернули в строй.
– Раненых доставят в Серпухов, Коломну и Москву. Там опытные лекари и добросовестные монахи, которые ухаживают за ранеными, молятся денно и нощно за их выздоровление. Остальное, как говорится, от бога. Кому суждено – выживут и поправятся.
Вы же поспешайте в Воротынск. Возле Ростова ждёт князя Александра Мотовило суженная его, девица Анастасия. Лечите князя. Гоните, взашей, Ягайло из Вильны хоть к ляхам, хоть к уграм, хоть к немцам, хоть к самому чёрту, и возвращайтесь в свои уделы!
Ты, Андрей Ольгердович, возвращайся в Псков, а ты, Дмитрий Ольгердович, в Переславль-Залесский. Будем вместе крепить нашу общую державу – Великое Московское княжество!
– Сильно сказано, Дмитрий Михайлович! – Обнял Боброка Дмитрий Ольгердович и его уступил брату.
– Бывайте! – Похлопал Боброк родичей по плечам и спохватился, вспомнив о пленном немце. – Возле Монтвида пленили по виду рыцаря Тевтонского Ордена и не простого звания.
Захватите его с собой. Слышал, что Монтвид говорит по-немецки. Поправится – расспросит, кто таков «этот гусь»? Как оказался у Мамая? А там решайте, что с ним делать – повесить, обменять или взять за него выкуп.
Велико бранное поле, усеяно телами погибших русских воинов и ордынцев. В первый день собрали лишь малую толику павших. Ордынцев закапывали, словно издохших чумных собак, русских воинов хоронили в братских могилах, соблюдая православный обряд, устанавливали на могилах высокие дубовые кресты.
Князь серпуховской сообщил волю Великого московского князя, которого в знак славной победы уже прозвали Донским, оставаться на поле недавней брани столько дней, сколько потребуется , дабы собрать и похоронить всех павших, собрать всё железо – своё и трофейное, и после этого возвращаться в Москву.
Мне оставаться, а вам в путь! Бог даст, Бирута вылечит Монтвида, а с Ягайло управитесь до зимы, и к Рождеству все встретимся! Бог даст, погуляем на свадьбе у Монтвида!   
 
2.
Джакомо Дрего – капитан растоптанного обратившейся в бегство ордынской конницей отряда генуэзских арбалетчиков, уцелел в адской мясорубке, каковой стало роковое сражение, не иначе как божьему умыслу. Ничем иным своё удивительное спасение он не мог объяснить.
Дрего и малая часть арбалетчиков уцелели от лошадей обезумевших ордынцев, которых преследовала и истребляла русская конница. Однако его придавил своим телом и доспехами рослый коннетабль Марко Конти, которому снёс голову русский всадник могучего сложения, вооружённый ужасной железной дубиной, которая у русских называется палицей.
От этого оружия не было спасения. От удара тяжёлой булавы не защищал ни один доспех, но владеть таким оружием мог только очень сильный ратник, который сразил бы и Дрего, если бы мог вернуться. Да разве остановишь и развернёшь коня, когда ведётся преследование и истребление противника.
До глубоких сумерек, не подавая признаков жизни, Дрего пролежал под телом обезглавленного коннетабля, которого ценил за высокие командные качества и на время своего отсутствия, назначал заместителем.
Русские, начавшие в сумерках поиски своих раненых воинов, обходили стороной трупы врагов, часто не добивая раненых, которые и так не доживут до утра, а потому не смогли обнаружить затаившегося капитана генуэзских арбалетчиков, пленить его или убить.
Лишь когда окончательно стемнело, Джакомо Дрего выбрался из-под трупа своего коннетабля и, убедившись, что рядом никого нет, а ближайшие факелы мерцают в сотне шагов, принялся снимать с себя доспехи, которые спасли его от конских копыт, но теперь мешали как можно скорее убраться подальше от этих мест.
Избавившись от тяжёлых доспехов, Дрего поднялся на четвереньках, осмотрелся и, низко пригибаясь, направился в сторону оврага, достигнув которого распрямился во весь рост и побежал в сторону темневшей дубравы, через которую протекала маленькая речушка. 
Припав к земле, он с жадностью пил студёную родниковую воду, а когда утолил жажду, лёг на спину и сквозь кроны деревьев смотрел немигающими глазами на сияющий звёздный мир.
«Выжил!» – Ликовало сердце немолодого генуэзца, которого занесла судьба в такие дебри, из которых не выбраться.
Инстинктивно он проследовал в ту сторону, куда закатилось солнце, однако, что делать дальше не знал. Выбраться из такой глуши в одиночку было просто невозможно. До Крыма и генуэзских городов едва ли не тысяча миль.
«Попробуй, доберись туда пешком и в одиночку. Даже если удастся раздобыть коня, шансы не велики. Схватят по дороге либо русские, либо ордынцы, Попробуй, объясни им, кто ты таков и как здесь оказался?»
Русские повесят либо бросят в глубокую яму. Как поступят ордынцы, не хотелось и думать. На их зверства он насмотрелся вдоволь. Дикие кочевники, которых покровители потерпевшего поражение эмира Мамая рассчитывали привести в лоно святой римско-католической церкви.
«Напрасно, вряд ли бы из этого что-то вышло», – мысленно рассуждал Дрего, ощутивший после утоления жажды холод и голод. Встал, принялся разминать ноги и руки, пытаясь согреться.
Поймал лягушку, но съесть так и не смог. Противная, холодная, скользкая, хотя Дрего слышал, что французы ими не брезгают.
«Сюда бы Жака Круа», – усмехнулся он и бросил лягушку в воду. – «Трус, этот Круа, хоть и потомок норманнов. Удрал вместе с Мамаем и командором Орсини. Вернётся в Нормандию, и будет рассказывать небылицы о своём походе, выставляя себя эдаким героем».
Не знал, Дрего, что и француза настигла кара в виде рытвины, о которую споткнулся конь и камня-валуна, на который налетела голова  незадачливого искателя приключений и рыцаря-неудачника из Нормандии.
Немецких рыцарей капитану Дрего было искренне жаль. Он видел как немцы пали от мечей черкесов, и лишь барон Готфрид уцелел от их мести, вырвавшись далеко вперёд и оказавшись среди русских. Издали Дрего видел его белый плащ с большим чёрным крестом, потом он пропал. Очевидно, Готфрид был сбит с коня. Убит немецкий барон, а быть может, выжил, попав в плен.
Сентябрьские ночи холодные и, страдая от холода, теплолюбивый генуэзец подумывал вернуться на поле битвы и поискать тёплую одежду, которую придётся снимать с трупов. Стал вспоминать, как добрался до речки, чтобы не заблудиться, выбраться из ночного леса. Однако Дрего не заметил, как под покровом ночи подкрались к нему двое дюжих молодцов, разом набросились и, скрутив руки, уволокли в другую сторону, замочив по колено ноги при переходе через мелкую речку.
Дрего не сопротивлялся, послушно следуя за похитителями, которые были в шлемах, кольчугах и при оружии. Мельком рассмотрел их лица. Это были не татары, а значит, его схватили русские, и он оказался в плену. Пока не били, не мучили, и то хорошо. О том, что его ждёт, не хотелось думать.

*
Капитан уничтоженного отряда генуэзских арбалетчиков Джакомо Дрего не сразу поверил своим ушам, когда узнал, что конная полусотня, укрывшаяся под кронами вековых дубов, куда его доставили похитители, оказалась одним из сторожевых отрядов литовского князя Ягайло, внимательно следившего за сражением.
«Вот же как!» – Возмущался в душе Дрего. – «несколько тысяч свежих конных воинов затаились в лесу неподалёку от места сражения, так и не приняв в нём участия, хотя эмир Мамай очень рассчитывал на помощь Ягайло.
Выходило, что попал капитан генуэзских арбалетчиков вроде как к союзникам, однако и к предателям, неожиданный удар которых мог решить исход сражения. Увы, такого не случилось, но и то уже хорошо, что он оказался не в плену у русских.
Из Литвы можно было добраться до Королевства Польского или Тевтонского Ордена, а оттуда вернуться в Италию. Хоть и без обещанных флоринов, которые вряд ли удастся получить, поскольку война с Московией проиграна, но хоть с головой на плечах. Добраться до родного города и, завершив военную карьеру, хоть как-то устроится в мирной жизни с помощью родственников…
– Эй, латинянин! – Что задумался? – Поди голодный? Погрызи пока сухарь с куском копчёного сала, – окликнул Дрего один из его похитителей и протянул генуэзцу нехитрую походную еду. – Вернёмся в лагерь, там и расскажешь нашему князю, кто ты таков. Управишься с лошадью?
Сказанных слов Дрего не понял, но еду принял, благодарно закивав в ответ головой, и с жадностью вонзил зубы в кусок просоленного копчёного сала.   

3.
Оставив обоз на берегу Дона, наполовину поредевшие дружины Андрея и Дмитрия Ольгердовичей шли конно-пешим ночным маршем к Воротынску вдоль Непрядвы и Упы по полям, лугам и заброшенным, заросшим разнотравьем просёлочным дорогам, прикрывая движение основных сил высланными вперёд конными дозорами.
От истоков Упы начинались земли Верховских княжеств, входивших в Великое Литовское княжество, и здесь следовало соблюдать особую осторожность. Кто знает, что на уме у молодого и непредсказуемого Ягайло?
Особую опасность таил брод через Упу между Тулой и Одоевым, дойти до которого рассчитывали к полудню. А за Упой до Воротыска уже недалеко.
Ночная прохлада благотворно повлияла на Монтвида, к которому под утро вернулось сознание. Слабая тряска, неизбежная в любых носилках, которые, попеременно меняясь, несли в руках четверо дюжих молодцов, и на их шаг равнялись боевые кони княжьих дружин, растянувшихся едва ли не на версту, не доставляла больших мучений в сравнении с тупой, изматывающей, не проходящей  болью в груди. Голова прояснилась, несмотря на трудности с дыханием. Вернулись зрение и слух, однако говорить он почти не мог.
Гасли звёзды на посветлевшем небосводе и первым, кого увидел и узнал Монтвид, был Глеб, ехавший верхом следом за ним. Ввиду подъёма, носильщики, а за ними и лошади умерили шаг и Глеб, похоже, дремал, сидя в седле, причём его правая рука была уложена в лубок и притянута к телу.
Несколько минут Монтвид наблюдал за своим верным оруженосцем, не имея возможности его окликнуть. Не было сил произнести хотя бы слово.
«Пусть отдохнёт», – подумал Монтвид, полагая, что находится в обозе вместе с прочими ранеными воинами, которых везут в Серпухов или Коломну. –  «Но почему ночью? Почему несут на руках? Впрочем, не всё ли равно, если не ведаешь – доживёшь ли до восхода солнца. 
Хочется думать и вспоминать о хорошем. Много ли было хорошего в жизни? Отца не знал. Мать большую часть жизни провела в монастыре, теперь часто хворает. Когда прощался с ней, не плакала, подарила бронзовый складень с образом Николы Чудотворца, словно знала, что станет образок оберегом для сына. Не будь его на груди, пришёлся бы удар ордынского меча прямо в сердце.
«Только где он теперь, складень? У Глеба? Если у него, то отмыл от крови и припрятал. Вернёт, если поправлюсь. А вот письма от Анастасии, наверное, пропали. Ордынским мечом разодраны письма, набухли от крови. Разве теперь прочтёшь волшебные слова, собранные из красивых, аккуратно выписанных ею букв…
Анастасия… Неужели не суждено славной девушке, которую и видел-то один раз, а полюбил на всю жизнь, да сколько её осталось, жизни моей? стать женой, родить детишек, таких же славных, как и сама? Неужели и ей уготована участь горше, чем материнская? Неужели и ей идти в монастырь?
Жаль, письма ей ответного не успел написать…»
Монтвид вздрогнул, очнулся от воспоминаний и открыл глаза.
С лошадью Глеба поравнялся всадник на статном коне, в котором князь узнал Дмитрия Ольгердовича.
– Да ты спишь! – Подтолкнул Дмитрий Ольгердович в бок своего бывшего холопа, который теперь служил Монтвиду.
– Никак нет! – Очнулся Глеб. – Чуток укачало.
– Подъём заканчивается. Впереди ровное поле, так что и носильщики и лошади пойдут шибче. Как Монтвид?
– Спит, – ответил Глеб.
– Да нет, как будто очнулся! – Опередив Глеба, взглянул Дмитрий Ольгердович на Монтвида, лежавшего с раскрытыми глазами. – Ты меня слышишь, брат!
В ответ Монтвид прикрыл глаза.
– Слышит! – Обрадовался Дмитрий Ольгердович. – Не можешь говорить?
Монтвид повторно прикрыл глаза.
– Ну вот, всё слышит и понимает! – Обрадовался Дмитрий Ольгердович. – А ну-ка, Глеб, разыщи и позови сюда князя Андрея!
– Слушаюсь! – Ответил Глеб и, ухватив покрепче вожжи здоровой рукой, поскакал вдоль колонны  выполнять приказ князя.
Андрей Ольгердович оказался едва ли не в конце конной колонны, продвигавшейся всю ночь по пустынной местности, где открытые пространства, поросшие травами и мелким кустарником, чередовались с дубравами и берёзовыми рощами, которые приходилось обходить, теряя драгоценное время. К счастью, пустоши на месте лесов, сведённых под ныне заброшенные пашни, преобладали. Местное население, страдавшее от участившихся в последние годы ордынских набегов и княжеских междоусобиц, бросало деревни и освоенные поля, уходило на другие, менее плодородные, но более спокойные земли.
Наконец появились Андрей Ольгердович с Глебом.
– Очнулся? – Спросил князь Андрей у брата.
– Очнулся! Мы уже с ним разговариваем. Я говорю, а он мне отвечает, прикрывая глаза. Я ему рассказываю, как закончилось сражение. Войско Мамая разгромлено наголову и почти всё истреблено! Даже казна Мамая, из которой он платил своим наёмникам, нам досталась! На двадцати возах едва увезли!
Сам Мамай, ушёл с малым отрядом и теперь без оглядки скачет в Крым. Но и там ему теперь не рады. Оторвут ростовщики Мамаю голову ! Столько ссудили ему золота и серебра, а теперь всё пропало! Ни добычи не будет им, ни рабов с Руси!
– Да ты его замучил своими рассказами! – Возмутился Андрей Ольгердович. – Наша победа и довольно об этом! Знает он, куда мы идём? Знает, почему идём ночью? Знает, почему спешим? – Андрей Ольгердович с состраданием посмотрел на тяжелораненого двоюродного брата.
Монтвид не прикрыл глаз. Ждал, что скажет князь Андрей.
– В Воротынск спешим, брат Монтвид. Бирута наказала привезти тебя к ней. Спросишь, как она оказалась в Воротынске?
Монтвид прикрыл глаза, хотел что-то сказать, но лишь слабый стон слетел с его воспалённых губ. По лицу видно – сильно взволнован.
– Кейстут остался в Россиенах, а Бирута с малой охраной и в седле примчалась в Воротынск. Тут же отправила посыльного с письмом в наш лагерь на Куликовом поле. Прискакал гонец, когда добивали мамаево войско. Пишет тётя Бирута, что ждёт тебя, лечить будет. Отца твоего поставила на ноги, теперь твой черёд. Видно, такая у вас, Монтвидов, судьба. Потерпи, брат. Бог даст, к вечеру будем в Воротынске. Да только утро ещё не наступило. Ты уж потерпи.
«Потерплю», – прикрыл глаза Монтвид.
«Если не встанет на пути Ягайло», – Подумал Дмитрий Ольгердович. Понимал князь, что надо быть ко всему готовым. Не может такой крупный конный отряд пройти скрытно сто вёрст. Знает о нас Ягайло. Посмеет напасть, или не посмеет? Будет ли днём засада у брода?»
– День покажет, – словно угадав мысли брата, – обмолвился князь Андрей.
– Что покажет? – Не понял Дмитрий Ольгердович.
– Сам заешь, что, – ответил князь Андрей, – Тут вот какое дело. Велел я провести перекличку в своей дружине, и обнаружилось, что пропал один мой ратник. Сотник говорит, что тот здоров, не ранен и к нему не обращался. Куда подевался – не ведает. Вдруг отстал или его похитили? Послал ратников проверить, не отстал ли. Вернулись, проскакав туда и обратно несколько вёрст. Ночь, ничего не видно. Кричали, звали. Как в воду канул.
– Кто таков? – Встревожился Дмитрий Ольгердович. – Я его знаю?
– Вряд ли. Зовут его Бронис, родом из Полоцка.
– Литвин?
– По отцу. Мать русская, православная. Сам знаешь, много у нас таких. Да и мы с тобой тоже. Сотник сказал, что Бронис опытный воин, но в битве себя не проявил, вперёд не рвался. По слова сотника «был всё время какой-то мрачный». Опасаюсь, не сбежал ли к Ягайло? – Озаботился Андрей Ольгердович. – Если так, то Ягайло всё знает про нас.
– Да… – Задумался Дмитрий Ольгердович и велел сотникам провести перекличку в своей дружине, на что по ходу многочисленного отряда ушло с полчаса.
– Слава богу, мои все в строю! – Облегчённо вздохнул князь, выслушав доклады подъезжавших к нему сотников. – Успокойся, Андрей, что случилось, то случилось. Если найдётся твой беглец, допросим по всей строгости, а не найдётся, что ж… – И обратился к Глебу.
– Расскажи-ка, Глеб, князю, что за немца ты взял в плен? Почему так напугался немец, увидев Монтвида, хоть и был князь в беспамятстве? Может быть, меч этого немца нанёс раны Монтвиду?
– Нет, не его меч! – Покачал головой Глеб. – Я был рядом и видел здоровенного ордынца, по виду кипчака или татарина. Он рвался к Великому князю, да на пути оказался Монтвид, прикрыл Дмитрия Ивановича грудью. А немца сшибли с коня чуть раньше.
Сам видел, как немец чудом развернул коня в той давке и поразил мечом в горло ордынца, но не из татар и не из иных степняков. Таких ратников я прежде не видел. Прошка сказал, что Мамай нанял черкесов и ясов. Мы потом их преследовали до Красивой Мечи и почти всех побили. Особенно расстарался Михайло Булава. Стольких сшиб своей пудовой булавой, тех черкесов и прочих ордынцев, что и не счесть. От его удара никто не выжил.
– Михайло Булаву я награжу за верную службу, повелю ему и его детям зваться отныне Булавиными, – остановил Глеба Дмитрий Ольгердович. – Не о черкесах речь. Ты по делу говори.
– Я и говорю, князь, – продолжил Глеб. – Есть у меня подозрение, что немец узнал Монтвида. Ведь воевал князь с тевтонами в Жемайтии вместе с Кейстутом. Могли и свидеться на той войне…
– Возможно, что Глеб прав, – заметил Андрей Ольгердович, и окликнул своих дружинников. – А ну-ка, давайте сюда этого немца. Посмотрим, что это за «гусь».
Между тем взошло солнце и окончательно рассвело. Князья осмотрели колонну из своих дружин, растянувшуюся почти на версту, после прохождения которой по травянистой пустоши, где некогда расстилались поля, колосившиеся рожью и ячменём, оставалась широкая черная полоса, вытоптанная тысячами конских копыт.
Ночь прошла спокойно и без задержек, так что прошли не менее сорока вёрст. До Воротынска было ещё не менее шестидесяти, и если проходить по пять вёрст в час, регулярно меняя носильщиков, несших тяжелораненого Монтвида, можно было поспеть к Бируте до наступления темноты. Только бы выдержал князь двенадцать часов пути.    
 
4.
Барон фон Готфрид был не рад тому, что остался жив. Так и не вступив в сражение с русскими, погибли все его рыцари от мечей черкесов, мстивших немцам за позор своего князя, похищенная жена которого стала наложницей. Глупо, бесславно погибли…
От подобной смерти, а по сути расправы, спас его резвый Одер. Вынес навстречу русским, от которых он мог принять достойную рыцаря смерть. Уцелел, упав со смертельно раненого Одера под копыта коней русских воинов. Не затоптали, спас стальной панцирь. Ушибы – пустяк. Сломанная рука срастётся. Жал нос разбит и теперь, если не вправить раздавленные хрящи, то нос его не будет образцово прямым, достойным рыцаря и капитана могущественного Тевтонского Ордена. Впрочем, стоит ли сокрушаться о носе, когда в любой момент можно лишиться головы или того хуже, принять самую лютую смерть…
«И всё-таки я сразил черкесского князя, и несчастная Айшет отмщена!» – Ликовал в душе Готфрид, отвлекаясь на мгновение от мрачных реалий, при возвращении к которым его одолевали ужас и стыд.
В тяжело раненом воине, сражавшемся на стороне русских, он узнал литовского князя, который несколько лет назад спас его от смерти во время войны со жмудью. Свирепых язычников, земли которых рассекали надвое Тевтонский Орден и ставшую его частью Ливонию, поддерживали литвины, часть которых под влиянием русских приняла православие. Но Великий князь Ольгерд, его братья и, прежде всего грозный и беспощадный князь Кейстут, удел которого граничил с землями Ордена, оставались язычниками, отвергая предложения креститься по латинскому обряду от наезжавших из соседней Польши миссионеров.
Вот и князь Монтвид, имя его Готфрид запомнил на всю жизнь, был в младенчестве крещён по православному обряду, однако, по сути, оставался язычником, поминая не Иисуса Христа, а бога-громовержца Перуна. Верно, был подобный бог и у немцев, да давно это было, так давно, что Готфрид даже не знал его имени .
 Появление князя-литвина в войске Московского князя не удивило Готфрида, испугало. Барон с ужасом вспоминал войну со жмудью пятилетней давности и свое пленение, вспомнил, как язычники рубили головы пленным немцам, укладывая их в пирамиду. От таких жутких воспоминаний ему становилось не по себе. Князь Монтвид спас Готфрида от смерти, взяв клятву, что немецкий рыцарь никогда не станет воевать ни с Литвой, ни с Русью. И вот, данная клятва нарушена…
Монтвид был тяжело ранен и Готфрид надеялся, что князь не выживет, а о позоре давшего клятву рыцаря и капитана Тевтонского Ордена никто не узнает. В противном случае русские станут его презирать, и если не казнят, то превратят в раба или холопа, а он этого не перенесёт. Лучше уж удавиться…   
Готфрид слышал о борьбе за власть в Великом Литовском княжестве после смерти князя Ольгерда. Согласно старшинству Великим князем должен был стать Кейстут, однако он был стар, несмотря на отменное здоровье, и перед смертью Ольгерд упросил брата уступить великокняжеский престол своему любимцу Ягайло – сыну от второго брака, несмотря на его юный возраст..
Однако, в силу своей молодости и недостаточного опыта, Ягайло принялся разрушать равновесие, сложившееся среди Гедиминовичей, правивших огромным княжеством, состоявшим на девять десятых из русских земель с их многочисленным населением.
Основным языком в этом государстве, которое по территории превышало Германию с её продолжением на востоке – Тевтонским и Ливонским орденами, был русский язык, а вера – православие, которое русские приняли несколько веков назад. Да и Гедиминовичи давно породнились с Рюриковичами, а некоторые из них крестились по православному обряду. Так что княжество лишь по названию было литовским, являясь, по сути, вторым крупным русским княжеством после Великого Московского княжества, сумевшего сплотить всех русских людей и одержать сокрушительную победу над объединённым войском эмира Мамая и его католических союзников и покровителей, среди которых был сам Папа римский.
Готфрид убедился воочию в многочисленности и мощи мамаева войска, против которого вряд ли бы устоял Тевтонский Орден, да и, пожалуй, воинство всей Священной Римской империи германской нации .
Несмотря на то, что между русскими княжествами и Великим Новгородом нередко велись войны, русским удалось объединиться и одолеть разноязыкое мамаево войско, оплаченное за счёт огромных займов, полученных от итальянских, иудейских, греческих и иных ростовщиков, уже деливших русские земли и русских рабов.
Готфрид не завидовал Мамаю, которому вряд ли простят поражение и, по-видимому, убьют те, кто его финансировал. Такое никому не прощается. Да и в Сарае ему не укрыться. Новый хан Тохтамыш немедля его повесит или лишит головы.
«И поделом!» – Злился Готфрид, которому с самого начала не нравилось, как был организован поход, а затягивание со сроками сражения, стало грубейшим просчётом, дав русским собрать дополнительные силы.
Что касалось навязанного русскими места сражения – сравнительно небольшого, тесного поля, на котором ордынской коннице не удалось развернуться во всю свою мощь, то Готфрид был просто взбешён военной некомпетентностью Мамая и его военачальников. В результате – сокрушительное поражение.
Тело ныло от многочисленных ушибов, побаливала рука, которую русский лекарь уложил в лубок, саднил нос или то, что от него осталось, поскольку ни взглянуть на себя в зеркале, ни ощупать руками лицо он не мог. Обе руки – здоровая и больная, были связаны пеньковой верёвкой и затекли, так что он их не чувствовал.
Жаль было себя, пленного, побитого и униженного. Жаль было своих бесславно погибших рыцарей и павшего на его глазах благородного английского рыцаря Ричарда Фога. О французе Жаке Круа Готфриду не хотелось и вспоминать.
«Струсил и бежал с поля боя под крыло командора Орсини. Возможно, выжил и доберётся вместе с ним до Кафы. Однако нет ему оправдания», – размышлял Готфрид, так и не сомкнувший глаз в течение всей долгой сентябрьской ночи, хотя и сидел в седле под присмотром двух следовавших за ним суровых всадников. Куда и зачем его везут, Готфриду было уже всё равно, а поскольку ночь выдалась бессонной, под утро и его разобрало, и барон задремал. Очнулся он от крика. 
– Эй, служивые! Здесь что ли пленный немец?
– Здесь! – Ответил один из конвоиров Готфрида. – Чего надо?
– Князь Андрей Ольгердович требует немца к себе. Вроде как допросить хочет!

* *
Их глаза встретились. Несмотря на разбитый нос пленника, Монтвид без труда узнал в нём рыцаря Тевтонского Ордена, с которого несколько лет назад в глухих лесах Жемайтии взял клятву никогда не воевать против Литвы и Руси. Вспомнил его имя и то, что происходит рыцарь из немецких бояр . Вспомнил, как сбил его с лошади во вчерашнем сражении.
– Вижу, знаешь ты его, брат Монтвид! – Удивился Андрей Ольгердович.
– Знает! – Подтвердил Глеб. – Как увидел немец князя, хоть и был тот в беспамятстве, так весь задёргался и побледнел. Знает немец князя и боится его!
– Вот и Монтвид прикрыл глаза. Подтверждает! – Обрадовался Дмитрий Ольгердович. – Где же он его видел? Почему немец его боится. Не в Диком ли поле повстречались?
– Нет! – Замотал головой Глеб. – Видели мы нескольких крестоносцев в мамаевом войске, но издали. Не мог князь узнать его тогда. Вот и глаза прикрыл. Жаль, что говорить ему трудно.
– Жаль, – согласился Дмитрий Ольгердович и обратился к брату, – Андрей, неужели в твоей дружине нет человека, понимающего по-немецки? Ливонцы – те же немцы. Их владения рядом с твоим княжеством, да и ты не раз ходил воевать в Ливонию. Не поверю, что не тискал грудастых немок, не говорил им разных слов, и они тебе не отвечали.
– Знаю, десятка два – три немецких слов, – умолчав о «грудастых немках», ответил Андрей Ольгердович, – но этого мало. Есть у меня такой человек. Вместе допрашивали пленных немцев.
– Откуда же он знает язык? – Поинтересовался Дмитрий Ольгердович.
– Привёз из Ливонии ладную юную немочку, упросил священника крестить её по православному обряду и обвенчать их. Это было ещё до меня. Вот она и научила его говорить по-немецки. Детишек ему нарожала. То ли шесть, то ли восемь. Все сыновья. И в самом деле, оказалась ладной бабёнкой,  – сообщил брату, что знал, Андрей Ольгердович.
– Эй, Савелий! – Обернулся и громко позвал князь. – Давай-ка сюда. Будем говорить с немцем!
Савелий – немолодой уже ратник, неоднократно ходивший в Ливонию, «громить немецкие бурги » после того как немцев в очередной раз отгоняли от Пскова или Изборска, не заставил себя долго ждать, представ перед князем, которого псковичи не просто уважали – любили, хоть и был он из литвинов.
– Чего прикажете, Андрей Ольгердович?
– А поговори-ка, братец Савелий, с этим немцем. Взяли его в плен. Он князя Монтвида узнал. Только князь слаб, и говорить с ним не способен. Ты поговори, а мы послушаем. Спроси, кто он и откуда? Где встречался с князем Монтвидом? Как оказался в войске Мамая? Спроси, а потом мы придумаем другие вопросы.
Конь Савелия поравнялся с конём, на котором восседал связанный по рукам Готфрид.
Заметив, это, Андрей Ольгердович велел развязать руки немцу, поскольку бежать ему некуда. Схватят.
Готфрид принялся растирать здоровой рукой затёкшую сломанную руку. Убедился, что пальцы шевелятся, а затем потрогал свой разбитый нос и скривился от боли.
Он догадался, что позвали русского ратника, знавшего немецкий язык, и сейчас ему учинят допрос.
– Как твоё имя? Откуда ты? К какому принадлежишь сословию? – Тщательно подбирая слова, задал вопрос немцу Савелий.
Готфриду нечего было скрывать, поскольку его ответы слышал тяжелораненый князь Монтвид, носилки которого покоились на плечах недавно сменившихся дюжих молодых мужчин, снявших с себя доспехи и шедших в ногу скорым походным шагом.
– Мое имя Адольф фон Готфрид. Капитан рыцарей Тевтонского Ордена. Барон. Родовое поместье под Гамбургом, – ответил немец, и Савелий перевёл его слова на русский язык.
– Значит барон, капитан Тевтонского Ордена. А мы то думали… – Переглянувшись с братом, молвил Дмитрий Ольгердович.
– Где и когда, встречался ты, пёс поганый, с князем Монтвидом? – Добавив кое-что от себя, задал Савелий другой вопрос.
– В Жемайтии, пять лет назад, – ответил Готфрид, не обращая внимания на «поганого пса». Не до обид, когда ты не властен над собой.
Савелий перевёл ответ немца князьям и посмотрел на Монтвида, которому удалось приподнять голову, и Глеб подложил под неё шапку.
– Спроси, что он там делал? – Потребовал Андрей Ольгердович.
Савелий перевёл вопрос, однако немец молчал.
– И так ясно, что он там делал. Воевал с князем Кейстутом и союзной нам жмудью. И ты там был, брат Монтвид, видел там этого немца.
Монтвид прикрыл глаза.
– Рассказывал брат, что был там, в плену, один рыцарь тевтонский, – припомнил Дмитрий Ольгердович. – В яме сидел, пока не собрали за него выкуп. Отпустили, и вот где он оказался, у Мамая! Повесить за такое, поганого пса!   
Монтвид попытался что-то сказать, однако не смог, ощутив в груди острую боль. Страдания отразились на его бледном лице,  и князь прикрыл глаза.
«Вот же, поганец, этот Готфрид. Поклялся, что никогда больше не станет воевать против Литвы и Руси, а оказался в войске Мамая! Спас, я тогда тебя, уговорил не казнить. Видно зря», – подумал он,  теряя сознания. 
– Довольно! – Воскликнул Андрей Ольгердович, видя, что Монтвиду плохо. Приложил руку к голове брата.
– Горячая!
– Убрать, немца! – Распорядился Дмитрий Ольгердович.
– Его бы повесить? – Предложил Глеб, у которого защемило сердце, так был привязан к князю. Жизнь был готов за него отдать.
– Обождём! Повесить всегда успеем! – Одёрнул Глеба Андрей Ольгердович. – В Воротынск нам надо, к Бируте, да поскорее!

* *
Ускорив шаг, к полудню прошли ещё верст двадцать пять и вот она, красавица Упа, заблестела с косогора в окружении всё ещё пышных, несмотря на осень, ракит.
Внизу возле маленькой безлюдной деревеньки брод. За Упой ещё верст тридцать до Воротынска. К вечеру можно успеть. Только на правом берегу выстроилась конная дружина Ягайло, напугавшая жителей деревни, которые бежали от греха подальше в лес. Неровен час, случится битва. А, как известно исстари – «паны дерутся, а у холопов чубы трещат».
Стоят литвины, их в дружине Ягайло большинство, не таясь, в полном вооружении, к бою готовые. Завидев русских, свистят, грязно ругаются, размахивают мечами. Русские остановились, не отвечают.
Показались князья Андрей и Дмитрий. Оба конные, стали приближаться к реке.
– Эй, брат Ягайло! Нечего прятаться за спины своих холопов! Выходи! Поговорить надо! – Сложив руки рупором, прокричал Андрей Ольгердович.
Ягайло не заставил себя ждать. Воины развели коней, освобождая проход, и молодой, статный Великий литовский князь появился перед своим войском на боевом белом коне, блестя на солнце дорогими, изготовленными в Кракове доспехами. При князе литвины притихли, наблюдая за тем, что же будет дальше. Поладят князья или же придётся биться?
– Чего ты хочешь, брат Андрей? – Спросил Ягайло, великолепный конь которого так и ходил под всадником, красиво переступая точёными ногами.
– Со мной князь Монтвид. Он тяжело ранен и без сознания. Нам необходимо как можно скорее доставить его к Бируте. Она ждёт нас в Воротынске.
– Что же вы не уберегли брата Монтвида, – покачал головой Ягайло. – Я уважаю его и готов пропустить вместе с теми, кто его понесёт.
– Мы пройдём все! – Потребовал Дмитрий Ольгердович.
– Вы теперь служите московскому князю. Он победил Мамая и достоин уважения, но вас, братья, в Литве не ждут. Возвращайтесь в свои уделы, а Монтвида я пропускаю. Знаю, Бирута ждёт его. Готов послать к ней гонца с вестью!
– Нет, до Воротынска мы пойдём вместе! – Поддержал брата Андрей Ольгердович.
– Зачем? Чтобы продолжить войну? – Усмехнулся Ягайло. – Зимой, брат Дмитрий, ты потерпел поражение и ушёл в Москву. Я этому не препятствовал. Я не хочу твоей крови. Все мы братья, все Ольгердовичи и Гедиминовичи!
– Жизнь Монтвида дороже наших разногласий! Дорог каждый час! – Напомнил Ягайло Дмитрий Ольгердович. – Если будешь препятствовать нам, то будешь бит! Наши воины били ордынцев, побьют и твою дружину!
Выбирай. Либо битва, либо ты пропускаешь нас в Воротынск! Решай, времени для раздумий нет! – Решительно потребовал князь Андрей Ольгердович, окинув взглядом своих воинов, выстроившихся на левом берегу Упы.
– Ладно! – Сдался Ягайло. Я не хочу крови и не хочу смерти брата Монтвида. Идите в Воротынск, но дальше я вас не пущу! И ещё одно условие.
– Какое? – Спросил Андрей Ольгердович.
– Отдайте мне немца!
– Какого немца? – Удивился Дмитрий Ольгердович.
– Готфрида!
– Откуда тебе известно, что он у нас? – Спросил Андрей Ольгердович.
– От Брониса. Не хочет больше тебе служить. Ко мне ушёл!
– Не жалею, что от него избавился, однако придёт время, он и тебя предаст, –  Напомнил Ягайло Андрей Ольгердович. – Откуда же ты узнал имя немца? Бронис сбежал до того, как мы допросили пленного.
– Вот от него! – Указал Ягайло на генуэзца Джаком Дрего, которого конные литвины вытолкнули на всеобщее обозрение.
– Кто это? – Спросил Андрей Ольгердович.
– Назвался генуэзцем. Из войска Мамая. Капитан арбалетчиков. Уцелел и сам к нам пришёл. Услышал о немце, назвал его имя. Сказал, что знает рыцаря Готфрида. Думал, что тот погиб, а он у вас. Отдайте его мне и идите в Воротынск, лечите Монтвида. Дый с Перуном помогут тётке Бируте спасти брата Монтвида.
– Ладно, отдам тебе немца, которого следовало бы повесить. Однако зачем он тебе?
– Отправлю в Мариенбург, верну его магистру Тевтонского Ордена. Магистру это понравится! – Ухмыльнулся самодовольный Ягайло, не решившийся на битву со старшими братьями, на помощь которым могли подойти конные полки московского князя.
«Настроены по-боевому. Побили Мамая, сегодня могут побить и меня», – разумно полагал Ягайло. А потому следовало держаться поближе к Вильне и собирать сильное войско из коренных литвинов. Предстояла упорная борьба за великокняжеский престол .   
 
5.
Католическое Рождество командор Стефано ди Орсини встретил в Риме, куда добрался по зимнему морю лишь  к середине декабря.
После разгрома войска злосчастного эмира Мамая, который был убит в Кафе с ведома генуэзского консула и по приговору ростовщиков, понёсших огромные убытки, командор оказался в Константинополе, где, наконец, пришёл в себя и вместе с консулом латинского квартала помолился в католическом храме за упокой душ всех погибших в бите христиан.
Не забыл ди Орсини помянуть немецкого рыцаря барона Готфрида и капитана генуэзских арбалетчиков Джакомо Дрего, которых хорошо знал консул Генуи в Константинополе сеньор Антонио ди Монти и которых командор так же полагал погибшими.
В Риме, через знакомого кардинала, командор ди Орсини получил приглашение на приём к Папе римскому Урбану VI, который после Рождественских празднеств пребывал в благостном настроении и принял участника неудачной войны с Московией, рассчитывая узнать от него о некоторых подробностях поигранного сражения и сделать выводы, поскольку борьба с еретиками будет продолжена.
Рослый для итальянца и упитанный сеньор Орсини был не из робкого десятка, однако, под пристальным суровым взглядом Папы заметно растерялся, и продолжал раскланиваться, пока Урбан VI не остановил его, предложив присесть на массивный стул с резными ножками, покрытый мягкой плюшевой подушечкой.
– Наслышан о вас, сеньор Орсини. Сочувствую тому, что вам пришлось испытать и пережить, – молвил Папа, осеняя командора святым распятием и пробурчав при этом короткую молитву на латыни, сути которой Орсини не понял, хоть и родной итальянский язык возник из языка канувшей в лету Римской империи.
Империи давно уже нет, а вечный город Рим незыблем и в нём сидит на троне Владыка всех праведных католиков, намеренный выслушать командора, потерявшего в войне с еретиками своих лучших христианских воинов, достойных быть причисленными к святым великомученикам.
– Велики ли наши потери? Кто сможет возглавить следующий поход на русских еретиков? Как скоро может состояться такой поход? – Внезапно озадачил Папа командора вопросами, на два из которых ди Орсини вряд ли мог ответить.
Командор покраснел от напряжения, не зная  с чего начать. Папа его не торопил, перебирая чётки и любуясь блеском дорогих камней.
«Начну с потерь», – подумав, решил командор, –  «Об этом мне известно».
– Ваше Преосвященство, перед вами один из самых несчастнейших рабов божьих, потерявший в ужасной битве с наиопаснейшими еретиками, почти всё своё воинство, в том числе несколько сотен итальянских арбалетчиков и пехотинцев, а так двенадцать рыцарей Тевтонского Ордена во главе с бароном фон Готфридом.
Наши доблестные христианские воины погибли все до единого. Большую часть итальянцев растоптала ордынская конница, позорно бежавшая с поля боя, несмотря на численное превосходство. Русские преследовали их десятки миль, истребив почти всю конницу Мамая. Мне и моему конвою, чудом удалось оторваться от преследователей и скрыться под покровом ночи. Из моего конвоя отстал и погиб лишь французский рыцарь Жак де Круа.
Войско Мамая оказалось неподготовленным к походу и плохо управляемым. Боюсь, что повторить такой поход и одержать решительную победу, татарам уже не под силу. Мамай убит в Кафе по приговору ростовщиков, понёсших невосполнимые убытки, а в Орде правит хан Тохтамыш, враждебно настроенный ко всем христианам. Он уже изгнал из Сарая наших священников. Уверен, что Тохтамых продолжит грабить русские земли и взимать с  русских дань, однако бороться с ересью он не станет. Для него все христиане неверные.
– Да, это мне известно, – посетовал Папа, – Магометанам не до споров между христианами Запада и Востока, у них свои интересы. Вы упомянули барона Готфрида. Я помню его. Он был у меня год назад, передал послание от магистра Тевтонского Ордена герцога Винриха фон Книпроде. При случае я передам магистру своё соболезнование. Жаль столь преданного нашей церкви христианина. Жаль… –  Вздохнул Урбан VI, у которого после всего услышанного испортилось настроение, и стала донимать послеобеденная изжога.
– Что же нам делать, сеньор Орсини? Как дальше бороться с еретиками? Какими силами? – После продолжительной паузы озадачил командора Урбан VI, огорчённый изжогой и победой еретиков. – Что вы можете предложить?
– Право, не знаю, что и сказать, – растерялся командор.
– Так скажите! – Потребовал Папа. – Если не вы, то кто же тогда?
– Разве только немцы поляки и шведы способны покарать русских еретиков, однако между ними постоянные раздоры и частые войны, в которых польского короля поддерживают язычники-литвины, а нередко и русские.
– Да, это так, – согласился папа, изжога у которого стала затихать. – Раздоры между «детьми» святой римско-католической церкви удручают меня, поскольку они на руку еретикам.
Есть у меня один божий человечек, он здесь рядом. Очень прилежный и начитанный монах-францисканец , всё время корпит над книгами. Занимается астрологией, алхимией, но самое интересное, делает предсказания, которые сбываются самым удивительным образом!
Предсказал, что кардинал Бертолли умрёт в этом году, так и случилось! Предсказал, что в Риме будет ранняя и холодная зима, вот и снег выпал! Да многое что ещё предсказал этот Мортелли, взявший в монашестве имя Раньо Неро. Вот и разгром войска Мамая предсказал наш оракул, который не помнит, сколько ему лет и утверждает, что проживёт не менее ста, поскольку ведёт праведный образ жизни и воздерживается от многих соблазнов.
– Неужели? – Удивился всему сказанному Папой командор Орсини.
– Да вои и он! – Взглянув на отворившуюся дверь, молвил Папа. – Как всегда угадал, что я хочу его видеть, и сам пришёл, хоть и слаб. До Рождества иссушал себя постом, да и сейчас не слишком часто балует свой желудок.
Орсини взглянул на предсказателя, монашеское имя которого означало «Чёрный Паук». Хлипкий, неопределённого возраста человечек в длинной чёрной рясе с маленькой, безволосой головой, полускрытой капюшоном. Низко поклонился Папе и, в ожидании указаний, присел на низкую скамеечку, склонив голову, так что командор не смог разглядеть его лица.
– Скажи нам, Раньо, когда воинство святой римско-католической церкви одержит  верх над еретиками Московии  и прочих русских земель? Как долго нам этого ждать?
В ожидании ответа командор затаил дыхание, однако не дождался скорого ответа.
Монах о чём-то невнятно бормотал, что-то подсчитывал на пальцах и в уме. Наконец и не без труда заговорил.
– Через два века, когда в Московии сменятся шесть королей и пресечётся древний род правителей, придёт в её земли великая смута. Вместе со смутой войдёт в Московию большое католическое войско и останется в ней на много лет, – ответил францисканец и поклонился Папе.
– Ты сказал на много лет. Почему же не навсегда? – Спросил Папа.
Францисканец вновь ушёл в себя и принялся что-то подсчитывать. Наконец, словно не слышал Папу, слабым голосом огласил новее предсказание.
– Ещё через два века другое великое католическое войско войдёт в объятую огнём Москву, однако скоро уйдёт и покроется белым саваном.
– Почему же опять уйдёт! – Привстал и топнул ногой недовольный Папа. – Что это за саван, которым покроется католическое войско?
Монах согнулся в три погибели и вновь ушёл в себя, пытаясь разглядеть в неведомом, что же будет дальше. Долго мучился и, наконец, закатив глаза, прошептал в мучительных судорогах.
– Ещё через два века в Московии…
Что будет там ещё через два века, монах не смог произнести, упал пол, лишившись чувств.
Командор испуганно посмотрел на Папу.
– Преставился?
– Сознания лишился, божий человечек! – Всплеснул руками Папа. – Вот так всегда. Очнётся и ничего уже не помнит. Однако видел он, что сбудется в Московии через шесть веков! Навсегда ли?   



Эпилог

На Крещение князь Александр, проследовав вместе с Глебом по заснеженным зимним  дорогам через Троицко-Сергиев монастырь и получив благословление от игумена Сергия, благополучно добрался до имения боярина Андрея Ивановича, где девица Анастасия терпеливо ожидала своего суженого.
Вскоре сыграли свадьбу Александра и Анастасии, и появился на Руси новый род Монтвидов-Мотовиловых, давший державе нашей многих достойных граждан, о жизни и судьбах которых будет поведано в следующих книгах.