Несчастная любовь князя Тавриды

                Одной рукой он в шахматы играет.
                Другой рукою он народы покоряет
                Одной ногой разит он друга и врага,
                Другою топчет он вселенной берега.

                Г.Р.Державин. Хоры.

                Он честный человек, он добрый
                человек, он великий человек: щастье
                мое за него умереть.

                А.В.Суворов.

                Будучи человеком активным и
                предприимчивым, Потемкин разглядел
                высокий талант и способности в Суворове, 
                который под его началом ярко выделился
                среди всего российского генералитета. 
                Проводя в жизнь свой план  войны, Потемкин   
                давал Суворову полную самостоятельность в 
                выборе способов действия. Не забывал 
                главнокомандующий и о поощрении 
                честолюбивого полководца наградами.

                Д.В.Суржиков. Потемкин
                Григорий Александрович.

                Григорий Александрович, прерывая
                свою речь всхлипыванием, откровенно и
                подробно рассказал весь свой роман с 
                княжной Несвицкой, решение приютившего
                его Курганова, Свадьбу княжны и свое
                исключение из гимназии.

                Н.Э.Гейнце. Князь Тавриды.



                Юность

     13 сентября 1739 года крестьяне села Чижово Смоленской губернии, воз-вращающиеся с поля, обратили внимание  на необычную суету  возле барской усадьбы. Между барским домом и топящейся  баней  сновали дворовые девки, на ступенях  широкого  крыльца  сидели  три  молоденькие барышни  Пелагея, Даша и Наденька, а перед ними, заложив руки за спину, нервно расхаживал их отец, подполковник  в отставке,  владелец 430 душ.  Барин  припадал на левую ногу и нередко останавли-вался передохнуть – до сих пор сказывалось тяжелое ранение, которое  он  получил,  служа  в линейных войсках во время Северной войны, которую затеял император Петр I.
     Шедший впереди толпы крестьян с косой на плече Демьян остановился у ближней  к имению  избы  и спросил  старую Домну, сидящую на завалинке и наблюдавшую за суетой в усадьбе:
     - Чего это они там колготятся?
     - Барыне нашей Дарье Васильевне рожать приспело, - ответила старушка.
     - Опять, небойсь, девкой разродится, - усмехнулся Демьян. – Вон уже пятерых произвела…
     - Это уж кого Бог пошлет, - кивнула Домна. - Барин-то вон как нервничает, места себе не находит…
     - Ясное дело, ему наследник нужен, - согласился Демьян. - А то ить имение не на кого оставить. Девки-то выскочат замуж да разбегутся. А имению-то хозяин нужен…
     - Да уж неизвестно, чем все кончится, вступил в разговор стоящий рядом Платон. – Барин сам-то уж больно плох, долго ли протянет…
     - Болесть-то крепко, видно, в него вцепилась, - заметил Демьян. – Вот он оттого вечно раздраженный и всем недовольный.
     - Будешь тут недовольным, - ухмыльнулся Платон, - когда барыня  рожает почти каждый год и все одних девок. Заневестятся они, на них расходов не наберешься. Это ведь не наших замуж выдавать, у них почет нужон.  А где деньги-то взять – оне сами перебиваются. И когда женился на вдове Скуратовой, почти ничего  не получил в приданое.  Только и есть одно звание – баре, а живут… Эх, ма…
     - Ладно, нечего тут грудиться. Дело-то привычное, - заключил Демьян. – Чай, и без нас управятся…
     - Бог даст, все обойдется, - прошамкала Домна и перекрестилась.
     - Это так, - согласился с ней Платон. – Только бы не пошел в батюшку.
     - Так и тот был нормальный, пока его на войне не покалечили, - возразил ему Демьян. – Время покажет, каким он станет.
     - Уж это само собой, - отозвался Платон.
     Мужики ушли, а старушка,  от нечего делать, продолжала  следить за усадь-бой…
     Вскоре из бани вышла целая процессия. Впереди с ребенком, завернутым в белые тряпицы, шествовала  повитуха-приживалка Ефимия, позади которой шла барыня, поддерживаемая домовыми девушками.
     Барышни тут же сорвались с крыльца и кинулись к матери. Следом за ними поковылял и отец.
     Ефимия протянула ребенка к отцу и, поклонившись, проговорила:
     - С сынком Вас, барин. Вон какой красавец уродился!
     Но тот только глянул на розовое сморщенное личико ребенка и, покосившись на жену, проворчал:
     - Можешь, когда захочешь, упрямица!
     Он тут же повернулся и побрел в дом, возглавляя процессию.
     Мальчонку крестили в сельской церквушке. Священник, отец Тимофей Красно-пивцев, в строгом соответствии со Святками, назвал ребенка Григорием – именно на этот день приходились именины святого с таким именем.
     Ребенок  довольно быстро рос и к году уже уверенно встал на ножки и начал понемногу говорить. И когда родные его спрашивали:
     - Как тебя зовут?
неизменно отвечал:
     - Грица.
     Его в семье так и прозвали «Гриц»…
     В няньки ему назначили пятнадцатилетнюю дочку поварихи Варюху, наказав ей беспрестанно находиться рядом с барчуком.
     Отец практически не обращал внимания на малолетнего наследника, и он оказался окружен исключительно женской компанией – матерью, сестрами да и этой няней. А его тянуло к компании мальчишек-сверстников. Поэтому он и сдружился с одногодками  – сыном кучера Артамона Федоткой и управляющего Фелицина Егоркой.  Большую часть времени они и проводили втроем, отогнав в сторонку Варюху,  чтоб она не лезла в  «мужскую»  компанию. Артамон зачастую лепил им из глины свистки,  а еще мальчишки играли в бирюльки или забавлялись с дворовой беспородной собакой Филькой.
     Однажды барин, наблюдая за ними, сердито посетовал жене, что она почти не занимается сыном и тот растет праздным балбесом.
     -  Так он еще совсем ребенок, - оправдывалась та.
     - К делу надо приучать с младенчества, - стоял на своем муж.
     - Так поговори с ним сам, тебя он лучше послушает, - отговаривалась та.
     Отец так и сделал: призвав к себе сына, отругал его за бездарно проводимое время, но ничего существенного не предложил ему.
     Выслушав батюшку, Гриц принял этот разговор за очередное брюзжание старого отца и продолжал жить той же свободной жизнью.
     Видя бессмысленность отеческого наставления, Дарья Васильевна однажды решила посоветоваться со священником церкви в имении отцом Тимофеем. В один из дней,  после того, как семейство отстояло службу, она обратилась к батюшке просветить сына.
     Тот пригласил мальца в исповедальню и о чем-то довольно долго разговаривал  с ним. Видимо, слова священника подействовали на Грица, и он согласился изучать азбуку и священное писание.
     Уже после первых занятий отец Тимофей не переставал нахваливать ученика барыне, его сообразительность и понятливость, умение все схватывать на лету и память. Особо святой отец отметил прекрасный певческий талант мальчика. Но  одновременно заметил, что ребенок обладает трудным характером, весьма своенравен, а порой даже нагл.
     И все-таки  отцу Тимофею удалось привязать к себе Гришу. И благодарный  ученик  впоследствии сохранял привязанность к святому отцу до самой его смерти…
     Узнав о способностях сына, барин в разговоре с женой распорядился:
     - Ничему толковому Тимофей не научит.  А коли сын выказал успехи в обучении, надо отдавать его к другим учителям.
     - Да где их найти-то в наших краях? – возразила Дарья Васильевна.
     - В Москву отправим, - сказал муж.
     - Так он еще маленький, - стояла на своем барыня.
     - Маленький? Этому оболтусу пошел двенадцатый год! А коли обнаружились способности к учению, надо начинать с малолетства. Чему он научится здесь, болтаясь днями на улице с крестьянскими огольцами? Решено: напишу письмо крестному. А если он согласится принять сына, то и отправим немедля. И прекратите  звать его этим дурацким именем. Он - Григорий, Григорий Александрович, барчук, а не сын конюха…

     В Москву Дарья Васильевна приехала, захватив только сына. И уже на следующий день нанесла визит Ивану Дементьевичу Курганову, который был приятелем отца и  соседом по имению в Смоленской  губернии. Он служил главноуправляющим графини  Анны Ивановны Нелидовой, статс-дамы императрицы Елизаветы, богатейшей вдовой не  только Москвы, а, возможно, и всей России.
     Два обширных флигеля просторного дома графини фасадом выходили на  улицу: в правом крыле располагались контора и людская, в левом жил управляющий с дочерью и сыном. Оба флигеля соединялись с главным домом крытыми теплыми переходами.
Лакей, встретивший гостей, провел их в залу, а сам направился докладывать барину  о визитерах. Дарья Васильевна скромно устроилась на диване, а юный Гриша без всякого смущения ходил вдоль стен, с интересом рассматривая лепнину на потолке, картины на стенах, скульптурки на специальных подставках, цветные изразцы круглой печи, уместившейся в углу…
     - Гриша, это не очень хорошо, показывать свои вольность, несдержанное любо-пытство, - упрекнула его мать. – Иди и сядь рядом со мной.
     - Вот еще, - отмахнулся сын. – Я такого еще не видел.
     В это время из боковой двери вышел хозяин, слегка подталкивая впереди себя нарядно одетых детей – дочку Настю и сына Сережу. Гриша остановился, беззастен-чиво рассматривал их.
     Иван Демьянович оказался высоким, несколько худощавым стариком с открытым взглядом голубых глаз. Девочка выглядела довольно мило, особенно выделяясь  приятным чистым лицом и копной золотисто-льняных волос. Взгляд ее был не по возрасту серьезен. Сын же оказался ровесником Гриши.
Увидев гостей, Иван Демьянович широко раскинул руки и подойдя к Да-рье Васильевне, наклонился и поцеловал ей руку.
     - Наконец-то удосужились посетить старого друга, - радушно произнес
он. – Забывать стали старика. Нехорошо это, ой, как нехорошо…  А что Александр? Не приболел ли?
     - Да, занемог немного, - ответила гостья. – Да и хозяйство побоялся оста-вить без присмотра. Времена сами знаете какие… Но ведь и вы к нам не зачастили…
; Так я – человек подневольный. И за делами графини приходится присматривать, и о своем имении не забывать. А это, как я понимаю, мой крестник? - спросил  Иван Демьянович, погладив Гришу по голове. – Вырос, вырос, молодцом смотрится. А впрочем, что мы здесь разговариваем, пошли в столовую, там и поговорим ладком за чайком.
     - Вы все такой же шутник, - улыбнулась гостья. – Вас и время не берет!
     - Так ведь, матушка, года-то следует считать не по святцам, а по тому, ка-ковым себя полагаешь. Скиснуть-то недолго, оттого и стареешь быстро. В жизни следует радость находить, удовольствие. Жизнь-то однажды нам дадена…
     - Да уж, - согласилась с ним Дарья Васильевна. – Это я по Александру вижу.  С каждым годом становится все более раздражительным, желчным. И хворать стал чаще.
     - Ранение его подкосило, - кивнул головой Иван Демьянович.
     В это время гостья обратила внимание на детей, сидящих вместе со взрослыми за одним столом. Гриша рассказывал что-то забавное ребятам, а те заливались смехом.
     - Гриша! – упрекнула его мать.
     - Да полно, - остановил ее хозяин. – Видишь, как им хорошо вместе. Пусть веселятся. А вы, собственно, приехали Москву посмотреть?
     - Да нет, - ответила гостья. – Гриша подрастает, его учить надо, а у нас негде, сами знаете. Отец Тимофей грамоте его начал учить, говорит, что он выка-зывает большие способности. Вот думаю пристроить его здесь и отдать в обучение.
     - Так тут и раздумывать нечего, - решительно проговорил Иван Демьянович. – Пусть остается и живет у нас. А в осень Сергея за малостью лет я определяю в пансион протестанского пастора Литкина…
     - Зачем же к протестантам-то, али православных учителей у нас нет? – изуми-лась гостья.
     - Наслышан я, что пастор – очень способный учитель. Да и заодно он обучит немецкому языку, чтобы говорить чисто, не коверкая чужую речь. Вот вместе с Сергеем и твой Гриша пусть обучается.
     - Неловко как-то, - неуверенно проговорила Дарья Васильевна. – Мы заплатим, что положено…
     - Эк выдумала! - с наигранной обидой возразил Иван Дементьевич. – Чай Гри-горий-то не чужой мне – крестник! Почти как сын. Так что не выдумывай, оставляй  у нас и не беспокойся, не обидим… Да и мы поимеем от этого выгоду: ты вот гово-рила, что Григорий очень способен к обучению. Глядишь, и Сергей потянется за ним.  Всё, вопрос решен. Езжай себе спокойно и не переживай. А может быть, погостишь у нас?
     - Да я переживаю за Александра. Как он там?
     - Ну, да, оно конечно. В таком состоянии оставлять его одного чревато.
     На следующий день Дарья Васильевна уехала к себе в имение, оставив сына в доме крестного отца.

     Со временем дети сдружились и заводилой в их маленькой компании был Григорий.
     Учеба у мальчиков шла довольно успешно. Если Сергей иногда ленился, то Гриша  значительную часть времени проводил с книгами, благо у  Ивана Дементьевича ока-залась неплохая библиотека. Мальчишку интересовали старые и новые языки, история, теология, философия.
     Заметив это, крестный отец спросил его однажды:
     - Ты все ли понимаешь в этих науках?
     И тогда Григорий не только подробно пересказал содержание книг, но и выска-зал некоторые свои суждения по тем или иным вопросам.
     Пораженный этим, Иван Дементьевич поинтересовался:
     - Кем же ты планируешь стать в будущем?
     - Или полководцем, или архиреем. Я еще не решил окончательно, - ответил Григорий.
     - Ну, если наметил для себя цель в жизни, не отступай от нее, иначе все твои труды окажутся втуне, - поддержал его крестный отец, пораженный серьёзностью крестника.
     К ребячьей компании время от времени присоединялась племянница графини, дочь ее брата, княжна Зинаида Сергеевна Несвицкая или просто Зиночка, ровесница Насти и ее приятельница. Она жила в семье тетки, дамы весьма своеобразной  и строгой. Как позже рассказали Григорию, графиня была высокомерна, надменна и весьма сурова к окружающим. Слегка подсмеиваясь над ней, Сергей рассказал, что она спит, не используя постельного белья, ее окружают десятки приживалок, а когда она  ложи-лась спать, приживалки должны непременно находиться в ее спальне и обязательно  тихо разговаривать между собой. В тишине графине уснуть не могла.
     Оказалось, что вместе с ней проживает ее дочь – молодая графиня Клавдия Афанасьевна – брюнетка с резкими чертами лица восточного типа, чем-то напоми-навшую мать: те же злые глаза, надменно очерченные губы, прямой нос с горбинкой и низкий лоб. Но, как рассказывал Сергей, фигура, сложение и посадка Клодин, как звала ее мать, были восхитительны.
     Чтобы не раздражать тетку и двоюродную сестру, бывшую ее старше на несколько лет, Зиночка убегала к друзьям тайком и была с ними непродолжительное время.
     Григорий, обратив внимание на то, что княжна Зинаида нередко приходит к  ним  расстроенная и расслабляется только в компании друзей, поинтересовался у крест-ного, чем вызвана такая перемена настроения. Подумав, Иван Дементьевич объяснил подростку:
     - Видишь ли, в чем дело, Гриша. Клавдия Афанасьевна на несколько лет старше княжны и полагает, коли Зинаида Сергеевна живет в их доме, под их опекунством, то должна непременно прислушиваться к старшим, чтобы они не говорили. Поэтому моло-дая графиня и выбрала менторский тон в отношениях с княжной. А та – девочка гор-дая и самолюбивая и не позволяет подобного отношения к себе. Вот на этой почве Клавдия Афанасьевна на дух не переносит двоюродную сестру.
     - Может быть дело еще и в несопоставимости богатства?  –  предположил юноша.
     - Да нет, княжна Зинаида Сергеевна не менее богата,  чем графиня.  Здесь дело не в этом. Я не исключаю, что замешано еще и некое зарождающееся со-перничество между особами женского пола.  И, боюсь, что с возрастом это сопер-ничество станет проявляться все более отчетливо.
     - Я соглашусь с вами касательно молодой графини. Но Зинаида – еще девочка, подросток, - возразил Григорий.
     - Чувство соперничества женщины впитывают с молоком матери, это – существа особые, не то что мы, мужчины, - закончил разговор Иван Дементьевич.
     Настя обратила внимание, что ее подруга и Григорий испытывают явную симпатию друг к другу. И после этого она иногда отвлекать брата с тем, чтобы оставить Гришу и Зину одних…

     Шли годы. В апреле 1755 года по указанию императрицы Елизаветы в Москве был  основан  Московский университет,  а при нем  подготовительная ступень – Благородная гимназия.
Григорию  к тому времени  исполнилось 16 лет.  Посовещавшись  с крест-ным отцом, он поступил на первый курс гимназии и с удовольствием предался занятиям, не прекращая встречаться с Зиночкой, превратившейся в стройную красивую девушку. И, судя по ее поведению, его любовь не осталась безответной.
     Учеба в гимназии продвигалась весьма успешной, тем более, что Григорий выказал немалые способности и желание в учебе. Видя это, новые товарищи  способ-ствовали его самообразованию. Его сокурсник Матвей Иванович подарил ему «Нату-ральную историю» Бюффона, другой, Ермил Иванович Костров дал ему прочитать с десяток томов из семейной библиотеки, которые Григорий прочитал за несколько дней.
     - Да ты читал ли их?  – поразился Ермил, когда приятель возвращал ему книги.
     - Проверь, - усмехнулся Григорий.
     И когда тот попросил рассказать отдельные фрагменты из разных томов, прия-тель едва ли не в точности пересказал содержание томов.
     Но особенно близко Григорий сошелся с удивительно способным сокурсником Василием Ивановичем Петровым, в последующем блестящим переводчиком «Энеиды» Вергилия и других античных авторов.
     По окончании первого курса в 1757 году успехи Потемкина в учебе были отме-чены: он был награжден похвальной медалью.
     В этом же году директор Московского университета Мелиссино был вызван в столицу для отчета куратору И.И.Шувалову. Для убедительности он взял с собой  лучших студентов и гимназистов, в числе  которых оказался и Григорий Потемкин.
После собеседования у куратора были отобраны двенадцать лучших гимназистов и студентов, среди которых был и Потемкин.
     Приглашенные в Зимний дворец молодые люди несколько растерялись, и только Григорий с высоко поднятой головой разглядывал плафоны, лепнину, скульптуры, картины и вообще убранство залов, через которые их проводили.
     Ребят ввели в большой зал, в конце которого стоял роскошный царский трон, над которым висел герб России. Директор университета явно нервничал, выстраивая их в ряд перед троном.
     И вот, наконец, боковая дверь распахнулась и в ней появилась императрица  Елизавета в сопровождении свиты царедворцев. Она неспешно прошлась вдоль строя  студентов, внимательно вглядываясь в лицо каждого и милостливо кивнула Мелиссино.    После этого она устроилась на троне и кивнула головой, давая знак начать пред-ставление молодых людей.
     Мелиссино начал знакомить императрицу со своими учениками, давая краткую характеристику каждому из них.
     Когда представляли Потемкина, он низко поклонился и произнес:
     - Позвольте, ваше величество, сказать…
     Елизавета с интересом взглянула на смелого молодого человека и милостливо  кивнула головой. Мелиссино замер в страхе – как посмел этот выскочка нарушить порядок церемонии!
     Григорий, выпрямившись и вскинув голову и прочитал строки Солона по-латыни, а затем по-русски:

               Наша страна не погибнет вовеки по воле Зевеса
               И по решению других присно-блаженных богов.
               Ибо хранитель такой, как благая и вседержавная Елизавета,
               Гордая грозным отцом, длани простерла над ней…

     Мелиссино замер в ужасе: как воспримет императрица эту выходку его воспи-танника?
     В зале повисла тишина. Но вот Елизавета улыбнулась, покачала головой и спросила:
     - Кто выполнил перевод с латыни?
     - Я, ваше величество, - с поклоном ответил Григорий. – Мне помогал мой товарищ Василий Петров.
     - Вы увлекаетесь древними языками? – спросила императрица.
     Мелиссино выступил вперед и поклонился.
     - Ваше величество, это один из наших лучших учеников, но он особенно преус-пел в теологии, - сказал он.
     Кивнув, Елизавета поднялась и жестом пригласила присутствующих в банкетный зал.
     На следующий день после полудня Мелиссино вызвал к себе Григория. В комнате кроме директора находился еще какой-то мужчина, который был явно человеком, приближенным ко двору. В руках у него была какой-то свиток.
     - Ваша светлость, Григорий Александрович Потемкин, - представил Мелиссино своего ученика.
     Гость внимательно оглядел молодого человека и, развернув свиток, важно произнес:
     - Мне поручено огласить и передать Вам Указ ее величества. За большие успехи в обучении Вам присваивается звание капрала лейб-гвардии Конного полка. Продол-жайте и далее верно и преданно служить отчизне и нашей императрице.
     - Благодарствую за великую милость, - пробормотал совершенно растерявшийся от неожиданности Григорий. – Я приложу все силы…
     - Я так и доложу ее величеству, - снисходительно улыбнулся чиновник.
     По возвращению в Москву, Григорий доложил своему крестному отцу об измене-ниях в своей судьбе.
     - Это великая честь и блестящая перспектива для продвижения вверх, - обнимая  крестника, проговорил растроганный Иван Дементьевич. –  Жаль, твой батюшка не дождался этого светлого часа.
     - Что с ним? – спросил Григорий.
     - Упокоился он на третий день после твоего отъезда в Петербург, - поведал крёстный.
     - А маменька? – обеспокоился крестник.
     - Жива, здорова Дарья Васильевна, слава богу, - ответил  Иван Дементьевич. – Вот только не смогла она далее жить в имении, где похоронила мужа, в Москву  переехала вместе с дочерьми. Ты непременно повидайся с ними, им будет приятно узнать о твоих успехах.
     - Конечно, конечно, - согласился Григорий.
     - Как дальше решил построить свою жизнь? Служить или продолжить учебу в университете? Помнится, ты говаривал, что станешь  либо полководцем, либо архи-реем. Дорога в полководцы наметилась…
     - Хочу продолжить учение, рано становится полководцем, - засмеялся Григорий.
     - Ну, тебе уже двадцать первый год пошел. А вон Александр Македонский к этому времени…
     - Я не Македонский, а Потемкин, - крестник обнял крёстного.
     - Как знать, бог даст, и ты прославишься на ратном поприще, - ответил тот.

     Высшее общество старой столицы было возбуждено: как же, в Москву в отпуск  приехал князь Андрей Павлович Светозаров, игравший немалую роль при дворе импе-ратрицы Елизаветы Петровны и, по слухам, метивший в сенаторы или даже в министры.  Это был холостой 35-летний мужчина, и многие матроны мечтали о том, чтобы выдать за него своих дочерей.
     На одном из балов и «soir;esdansante» граф увидел Клодин Нелидову и был  поражен ее идеальной фигурой, необычным для российских женщин восточным типом лица и пронзительно-огненным взглядом черных глаз. Весь вечер он ухаживал за ней и напросился на визит к графине.
     Клодин рассказала об этом матери и та высказалась в том смысле, что это была бы неплохая партия для дочери.
     - Это выход в петербургский высший свет, - объявила она. – И в таком случае ты, как и я, станешь статс-дамой и вхожей во дворец императрицы… Я полагаю, что не стоит тянуть с этим.
     - Только бы он не тянул с предложением, - ответила Клодин.
     - Я не думаю, что он будет тянуть время, - ответила мать. – Он здесь в от-пуске и в ближайшее время должен возвращаться в Петербург. Службу его никто не отменял…
     Но визит графа оказался роковым для семейства.
     Увидев княжну Зинаиду Сергеевну, он полностью переключил свое внимание на нее, совершенно игнорируя Клодин.
     Тем временем в семействе Ивана Дементьевича происходили не менее драмати-ческие события.
     Настя и Сергей также обрадовались успехам Григория. Но для него особо приятной была похвала от Зины. Зная о привязанности влюбленных друг к другу, Настя и Сергей, побыв недолгое время вместе с ними, удалялись, чтобы оставить их вдвоем.
     Но в один из дней произошло непоправимое.
     Войдя в комнату, где обычно развлекались молодые, Иван Демьянович увидел  Зинаиду Сергеевну и Григория. Они держались за руки, влюбленно глядя друг на друга, а крестник читал девушке собственный перевод с древнегреческого Поси-диппа:

                Сами эроты в тот миг любовались Иренион нежной,
                Как из палат золотых Пафии вышла она,
                Точно из мрамора вся и с божественным сходная цветом,
                Вся от волос до стопы, полная девичьих чар.
                И, поглядев на нее, с тетивы своих луков блестящих
                Много эроты тогда бросили в юношей стрел.

     Иван Демьянович, глубоко взволнованный увиденным, тихо вышел, не замеченный влюбленными. А когда молодая княжна ушла, он немедленно пригласил Григория к себе в кабинет.
     - Как это прикажешь понимать? – он строго глянул на крестника.
     - Что Вы имеете в виду? – недоуменно произнес Григорий.
     - Я видел, как ты любезничал с Зинаидой Сергеевной и читал ей любовные вирши, - в запале почти кричал Иван Дементьевич.
     - Мы с княжной любим друг друга, - вынужден был признаться крестник.
     - Что? – едва не задохнулся от ярости крестный.
     ; Мы любим друг друга, - упрямо повторил юноша.
     Иван Дементьевич в ужасе схватился за голову и в бессилии буквально упал в кресло.
     - Что ты наделал, Господи, ужас какой! – едва не плакал он.
     - Я не понимаю Вашей раздраженности, - недоуменно проговорил Григорий. – Это же так естественно…
     - Он не понимает! – почти простонал Иван Дементьевич. – Княжна Несвицкая – самая богатая девушка не то  что  в Москве, а, пожалуй, во всем отечестве. А ты кто? Деревенский дворянин с 300 душами. Ни денег, ни положения в обществе. И ты воспользовался тем, что княжна – подруга моей дочери и увлек ее, почти ребенка.  Ты поступил гадко, нечестно к моей семье. Графифиня Анна Ивановна сквозь пальцы смотрела на частые посещения племянницы моей квартиры. Она доверилась мне, по-лагая, что с Зинаидой Сергеевной ничего плохого в моем доме не произойдет. А ты  воспользовался этим, влюбив в себя молодое и неопытное ангельское создание. Вы-ходит, что я стал невольным нарушителем спокойствия графини. И это за то, что я приютил тебя, за мою ласку и любовь к тебе, как к сыну. Понимаешь ли ты, что ты опозорил мои седины?
     Григорий молчал, опустив голову.
     - Позови Настю, а сам иди, мне больно на тебя смотреть, - махнул рукой Иван Дементьевич.
     По приходе дочери, он начал было упрекать ее в пособничестве, как он выра-зился, «этому позорному делу». Но Настя сумела убедить отца, что между Григорием и Зинаидой возникла искреннее и чистое чувство.
     Это несколько успокоило старика и, вновь позвав к себе крестника, и об-ратился к нему:
     - Я понимаю, что между молодыми людьми может возникнуть взаимная симпатия.  Но в твоем случае следует понять, что вы – не пара и ничем хорошим закончиться это не может. Ты нарушил покой молодой княжны, а если об этом узнает графиня Анна Ивановна, пострадают мои честь и репутация, коими я весьма дорожу. Она может обвинить меня в том, что я способствовал ловлей богатой невесты для сына своего друга. Естественно, от меня могут потребовать отчета, а мне и оправдаться нечем… И такой позор за мою  долгую и честную службу у графини…
     Григорий стоял, пораженный, как громом. Только  сейчас он окончательно осознал, что с любимой у него нет ни перспектив, ни будущего…
     - Простите меня, если можете, - с трудом произнес он. – Я не хотел принести Вам неприятностей, я исправлю свою ошибку…
     - Если только это можно исправить, - огорченно произнес Иван Демьянович, махнув рукой и отсылая от себя крестника.
     С этого дня Григорий уходил из дома рано утром и возвращался поздно вечером, когда все уже собирались ложиться спать.
     «Ничего, пусть погуляет, встряхнется, - рассуждал про себя крёстный. – Вот так и забудется. Главное, чтобы графиня ничего не узнала…»

     В это время  в семействе  графини  происходили  не менее  драматические события. Обнаружив, что князь Андрей Павлович отдает предпочтение двоюродной сестре, Клавдия Афанасьевна люто возненавидела соперницу. Изменение в характере  Клодин не прошло мимо матери, равно, как и увлеченность графа воспитанницей. И она решила переговорить с дочерью.
     - Объясни мне, что происходит? – спросила Анна Ивановна.
     - Все очень просто, - подернула та плечиком. – Этот граф оказался весьма ветреным человеком, легко меняющим свои предпочтения.
     - Что ты имеешь в виду, - уточнила мать.
     - Разве ты не заметила, что он постоянно увивается вокруг Зинаиды и со-вершенно не замечает меня, - пояснила дочь. - А та прикинулась такой белой овечкой и изображает из себя гётевскую Гретхен. Я не могу любить такого повесу и посему никогда не стану его женой.
     - Да, но…, - начала было Анна Ивановна, но Клодин не дала ей договорить.
     - Я еще далеко не старая дева, найду себе более самостоятельного мужа. А Зинаида пусть выходит замуж за Светозарова. Она еще наплачется с ним. Да и Вам, maman, пора сбыть ее с рук и чем раньше, тем лучше. Она только нарушает покой в нашей семье.
     Графиня удивилась такой решимости дочери, но, зная ее характер, только и произнесла:
     - Решай сама, ma shere, неволить тебя не стану…
     А через несколько  ней князь Андрей Павлович сделал предложение старой графине относительно ее племянницы, на что та ответила:
     - Я непременно переговорю с ней и не вижу препятствий…
     Тем временем, заходя к Кургановым, Зинаида каждый раз не обнаруживала лю-бимого. Наконец, она не выдержала и поинтересовалась у подруги:
     - А что, Григорий Александрович уехал куда-то?
     Решив, что ложь во благо, Настя возможно мягче сказала подруге:
     - Грише объяснили, что у него необычайные способности к образованию. Недаром он уже на первом курсе гимназии получил похвальную медаль, да и сама императрица была поражена его способностями и отметила его капралом в элитный гвардейский Конный полк. Поэтому он и решил посвятить себя науке и все время пропадает в университете и университетской библиотеке…
    - А как же я? – невольно вырвалось у Зины.
     Когда княжна ушла, Настя пересказала свой разговор с ней отцу.
     - Ты правильно сделала, - похвалил ее Иван Дементьевич. – Надеюсь, ты не сказала ей, что они не пара: она – богачка, а он…
     - Нет, конечно, - вздохнула Настя. - Мне жалко ее, она так любит Гришу.
     - Ничего, не она первая, не она последняя в подобной ситуации. Переживет, - попытался успокоить он дочь. – Да ты сама, как я погляжу, расстроилась
     - Конечно, она же моя единственная и давняя подруга.
     - Ничего, все обойдется, дай бог. Время лечит такие раны…
     Расстроенная княжна Зинаида была обижена и глубоко оскорблена предательст-вом любимого. И когда тетушка Анна Ивановна завела с ней разговор по поводу  возможного сватовства графа Святозарова, она дала свое согласие на брак, решив для себя, что со временем сможет его полюбить.
     Со свадьбой не стали медлить. Сделав после торжеств несколько обязательных визитов, молодая семья отбыла в Петербург.
     Григорий же все это время пропадал  в монастырских церквах, ведя душе-спасительные и богословские беседы с монахами, рассуждая о суете-сует мирской жизни. Из-за долгого непосещения его исключили из университета.
     Узнав, что его любимая Зиночка вышла замуж и уехала из Москвы, Григорий окончательно решил уйти в монашество. С просьбой об этом он добился аудиенции у архирея Амвросия Зертис-Каменского.
     Архирей внимательно посмотрел на понурого Григория и сказал:
     - Вижу, тебя  гнетет какое-то горе. Из-за этого ты и решил уйти от мира? Сказывай, как на духу.
     Юноша вынужден был рассказать пастырю о своей несчастной любви и о причине, по которой он вынужден отказаться от нее.
     - Ты еще слишком молод и жизни не повидал. А уйти в монахи и замаливать свое несчастье – грех большой. Хочешь бога обмануть? Подумай-ка. Ты, я наслышан, самой императрицей отмечен?
     - Она определила меня капралом к Конный полк.
     - Вот видишь, мальцом определила в военную службу, значит, разглядела в тебе твое призвание. Не будет тебе моего благословения. Ступай и верой и правдой по-служи отечеству и матушке-императрице. А лет через десяток, если надумаешь, при-ходи, тогда и поговорим о монашестве твоем.
     Амвроий подошел к шкафчику и, вынув из него деньги, протянул их Григорию.
     - Здесь пять сотен тебе на дорогу и на обустройство в столице. Поезжай и служи верно.
     Григорий начал было благодарить архирея, но тот подтолкнул его двери:
     - Ступай, ступай да помни: жить надо не для себя, а для страны. Все личное отодвинь на задний план. Благослови тебя бог!
     На следующий день, тепло простившись с Кургановыми и матушкой с сестрами, Потемкин отбыл в Петербург…


                Вот и все

     Годы, годы, годы… Бегут, как горная река, не успеть за ними, не вернуть назад. И чем  старше становится человек, тем быстрее они мелькают, не сдержать их, не остановить…
     Григорий Александрович Потемкин достиг в жизни, кажется, всего, чего только  можно было достичь талантливому и решительному человеку. Он и фельдмаршал, и князь Тавриды, и богатейший человек России, и любовник самой матушки-императрицы Екатерины II.
     Вот только  с последним случилась неувязка. Неуёмной в плотских наслажде-ниях императрице стало недостаточно слабеющего любовника, и она, 60-летняя, не задумываясь, отстранила его от ложа и завела себе молодого, самонадеянного и честолюбивого Платона Зубова, годящегося ей во внуки. Впрочем добрые отношения с Потемкиным она сохранила – умные советники нужны были для управления государст-вом.
     Возраст, усталость от проделанной работы, охлаждение от близости с им-ператрицей начинали сказываться на здоровье. Иногда он еще завязывал мимолетные  любовные интрижки с придворными дамами, а порой начинал хандрить. И в такие припадки хандры он уединялся в своем кабинете в подаренном ему императрицей Таврическом дворце, ложился на диван, иногда грыз ногти и лежал, практически не шевелясь, часами, а то и днями. Во дворце наступала тишина – все боялись  побеспокоить барина, чтобы не вызвать его гнев. Случайному посетителю в таком случае отвечали: «Барин думает!» Даже близкий ему человек, которому Потемкин  полностью доверял, влиятельный советник императрицы Александр Безбородко, не решался беспокоить хозяина.
     После длительных размышлений, в апреле 1791 года, Григорий Александрович решил поправить пошатнувшееся положение при дворе, дав грандиозный бал в своем  Таврическом дворце, куда, безусловно, была приглашена и императрица. Расходов на организацию праздника он не пожалел. Число приглашенных превысило три тысячи человек – практически весь бомонд  Петербурга.
     В залах были расставлены диковинные цветущие деревья, излучающие непривычный  для севера аромат, между деревьями в больших клетках важно расхаживали павлины и фазаны. В каждой зале расставлены столы с экзотическими фруктами и напитками.  Здесь же поочередно разыгрывались спектакли, концерты, пантомимы, негромко звучал оркестр, специально выписанный из Италии. Тысячи свечей создавали яркую иллюми-нацию. За окнами почти беспрерывно запускались фейерверки…
     В разгар праздника Потемкину объявили, что прибыл граф Святозаров с супру-гой.
     Выйдя им навстречу и увидев свою давнюю любовь, Григорий Александдрович  едва смог удержать себя в руках. А Зиночка, его Зиночка, встретившись взглядом с Потемкиным, побелела, опустила голову и более не поднимала ее. Видя ее предоб-морочное состояние, хозяин отошел, чтобы далее не смущать ее и только частенько посматривал в тот угол, где она в одиночестве сидела в кресле. Мужа рядом с ней не было.
     Ближе к ночи приехала императрица. После долгой церемонии приветствия и дежурных комплиментов в адрес бывшего любовника, Екатерина II отозвала его в соседнюю комнату.
     После непременных любезностей, императрица перешла непосредственно к делу, которое касалось Григория Александровича.
     - Я не узнаю тебя, Григорий, - начала разговор Екатерина. – Что с тобой происходит? Я наслышана, что ты порой впадаешь в разгульную жизнь, порой – в апатию и хандру.
     - Да как же мне не расстраиваться, матушка? – начал оправдываться Потемкин.
– Ты же удалила меня от себя…
     - Ты это оставь. Как я поступаю – это мое дело. А ты находишься на го-сударственной службе. Ай забыл об этом? Города, что твоим тщением построены на юге, остались без твоего присмотра, тебя давно ждут на переговорах с турками. А ты здесь своевольничаешь да киснешь. Так что, не теряя времени, отправляйся и улаживай там все дела.
     - Слушаюсь, матушка. Вот только немного здоровье подправлю, так и двинусь в путь…
     - Что, все малярия мучает?
     - Ну, лечись, да только с отъездом не затягивай. А за прекрасный бал особая тебе моя благодарность, - сказала, приподнимаясь, Екатерина.
     Она поцеловала бывшего любовника в лоб и отправилась во дворец. А Григорий уединился в своих покоях и более не выходил к гостям.
     24 июля 1791 года, так до конца и не излечившись от малярии, Потемкин по-кинул столицу, направляясь на юг.
     Больному Григорию Александровичу долгая дорога давалась тяжело. Нередко у него поднималась температура, он впадал в забытьё. И тогда караван останавливался  в ближнем селении, больного укладывали в постель и, чтобы снять жар, ему обматы-вали голову  и тело влажными тряпками, которые довольно быстро высыхали и их приходилось заново смачивать в колодезной воде. Принимать лекарства и соблюдать диету, рекомендованные лекарями, он категорически отказывался.
     Когда же сопровождавшая его племянница Александра сетовала ему на то, что  он совершенно не бережет себя, Григорий Александрович обычно отвечал:
     - Я и сам чувствую, как слабеют мои силы, но не берегусь. Устал, как со-бака…
     Когда же караван снова отправлялся в путь, Григорий Александрович молча  сидел в карете, порой вспоминая события последнего времени. Чаще всего перед ним  вставал образ его Зиночки, княгини Зинаиды Сергеевны Светозаровой. Он не мог забыть последнюю встречу с ней. Как она побледнела и задрожала при встрече с ним.  Значит, и она его любит также сильно, как и он ее. Перед глазами представлялось видение, как она во время бала в Таврическом дворце, среди всеобщего веселья, сидела в кресле, безвольно опустив руки на подлокотники и низко опустив голову.
До него доходили слухи о том, что брак  их  был крайне неудачен. Любезный и приветливый на людях князь Андрей Павлович оказался истинным тираном в семье.  Когда жена родила ему сына Василия, он не только не позволил ей кормить сынишку,  наняв для этого кормилицу, но даже не позволял брать ребенка на руки, говоря, что она может сделать ему больно.
     «Господи, до чего же она несчастна. Как же князь осмелился обижать это хрупкое и нежное создание?» - постоянно вертелось у него в голове.

     Как бы не длинна была дорога, конец пришел и ей.На восьмой день пути путе-шественники прибыли в Яссы, где Потемкин немедленно принялся за работу. Мало того, вспомнив свое увлечение теологией, он начал писать десять «Канонов о Спа-сителе»
     Но болезнь упрямо брала свое. Писем к императрице самостоятельно он писать не мог. Даже диктовка их и подпись под сообщением давались ему с превеликим трудом.
     После недолгих размышлений о состоянии собственного здоровья, Григорий Александрович решил перебраться из Ясс в Николаев, где, по его мнению, более свежий воздух. Доктора и племянница его отговаривали, что эта поездка может  сильно повредить его здоровью, на что он возразил окружившим его лекарям и близким людям:
     - Я знаю, что не выздоровею. Если останусь здесь, Яссы станут моей могилой. На все воля Божья. Считайте, что я исповедуюсь перед вами. Молитесь за меня и не забывайте, когда меня не станет с вами. Вы все – мои исповедники и можете свиде-тельствовать, что я никогда и никому не делал зла. Наоборот, я старался делать  людей счастливыми. И пусть идут наговоры, что я являлся злым духом нашей матушки-императрицы, не верьте злопыхателям. Это неправда…
     Речь больного прервалась, с ним случился очередной обморок.
     В момент слабого бодрствования он с трудом продиктовал  последнее послание к императрице: «Матушка Всемилостливейшая Государыня! Нет сил больше переносить мои мучения. Одно спасение остается оставить сей град, и я велю везти себя в Никола-ев. Не знаю, что станет со мной».
     Ценой огромного напряжения он сумел поставить свою подпись.
     В тот же самый день он повелел увезти его из Ясс.
     В карете вместе с князем находились один из лекарей, племянница Александра и Василий Степанович Попов, адъютант.
     Возле небольшого местечка Пуншеста с Потемкиным стало совсем плохо. Его пе-ренесли в дом и уложили отдохнуть от тряски. Здесь он проспал более трех часов и, проснувшись, казался отдохнувшим и даже беседовал со своими провожатыми. А утром следующего дня повелел везти его дальше.
     Но, проехав около 30 вёрст, он приказал остановиться, с большим трудом вы-говорив своим спутникам:
     - Достаточно! Дальше ехать бессмысленно. Вынесете меня из кареты и положите на траву. Я хочу умереть в чистом поле…
     - Дядюшка, что вы говорите? - испуганно воскликнула Александра.
     - Я чувствую, что жизнь уходит из меня, - слабеющим голосом он проговорил племяннице. - Прошу тебя, сообщите о моей кончине матушке-императрице и… княжне Зинаиде Сергеевне Светозаровой.
     - Обещаю, - поклялась Александра. – Мы все сделаем…
     - Вот и ладно, вот и хорошо, едва слышно, пробормотал умирающий.
     Через  пару часов, в воскресенье 5 октября 1791 года, около пополудня, Гри-гория Александровича Потемкина не стало.
     На следующий день Попов направил курьера в Петербург со скорбным донесением.
     Говорят, узнав о кончине своего старинного друга и помощника, императрица Екатерина II лишилась чувств. А позже она призналась личному секретарю Храповиц-кому:
     - Кем мне можно заменить Потемкина?.. Не вижу никого, равного ему. Он был настоящий дворянин, умнейший человек, никогда меня не продавал и не оговаривал; его нельзя было купить…
     Что касается Зинаиды Сергеевны Светозаровой, сообщение до нее не было до-ставлено – она умерла через несколько дней после бала в Таврическом дворце. Со-общение о ее смерти Григорию Александровичу отправила Клодин, но это послание не успело дойти до смерти адресата. Хочется надеяться, что влюбленные наконец-то  соединились в обители Бога… Упокой их души, Господи!