Арифметика краповых ниток

I.

Напевая под нос мелодию – /ду-да-ду/ –
пароходным гудком на рейде – 
моргнёшь и ляжешь,

накрахмаленной

камбалой под утюжок-блесну. Собирая в
кулак стекляшки на диком пляже –
разноцветных цукатов

покатую, гладкую

рябь: на язык положишь – почти тянучка.
От заката залива густая бордовая
хлябь, как потёкшая,

красной тушью, 

в кармане, ручка – алфавит не напишешь,
но оттиск родимым пятном, будто
бурой шагрени тугая

накипь – прикипит.

Закругляются волны и берег – щербатым
ртом, ловит нехотя пенные брызги
карминных капель.

II.

Чайки, лезвием бритвы – режут внахлест
горизонт: это мне, это мне слышна
ругань их без многоточий,

и саднит на погоду

давнишний порез на щеке. Чаще память,
от воспоминания – кровоточит, чем
задетая косточкой рыбной

зубная десна. Всё,

что снится в четверг, отражается в шахте
колодца – и сухим выходя из воды,
как из вещего сна – ты

идёшь по прямой с

осторожностью канатоходца, натыкаясь
руками на стены – и тут же стена –
ощущает твою кривизну и

клеймит инородцем.

III.

Слышишь цокот в пружинах будильника 
и нафталиновый жар – шаровидное
яблоко из суеверий Ньютона:

угодивший, в

порядковый номер – дамоклов кинжал –
умножает на десять любое число. И
звонок телефона – отделяет

твой собственный

голос – от темноты – так счищает рука, с
апельсина, цветные кожурки, а из
трубки летит рассеченное

сном конфетти,

и – ложится на губы фольгой. Босоногие
жмурки – когда мраморный пол не
вмещает муаровый след –

задыхаясь от

прежних имён перетянутым горлом – он
ловил им вчера кем-то сброшенный
с облака снег, а из окон

кричали ему

многократное /горько/.

IV.

Альбиносые птицы – тень пенки в парном
молоке – растворятся внебрачной
фатой на стеклянном

затылке –

замирает глагольная наледь на языке – от
которой немеют в лакунах сурьмою
прожилки и гирляндами

вязких

жемчужин горят фонари. Говори, говори в
репродуктора сетчатый раструб – на
изнанку любви так похожи

зимой

снегири. В костенелых ветвях застревает –
как в мраморных карстах их упругая,
лавообразная устная речь. Из

расшторенных,

утренних сумерек капает кобальт и отчаля
от взгляда звезда собирается течь
мимо каменных труб,

пустырей и

бетонных коробок.

V.

Давай спрячемся от пустоты в амальгаму
зеркал – будем видеть лишь то, что
петляет в серебряной сетке.

Ежедневная подать

прикормленной рыбы – овал на котором:
ни выемки, ни бугорка, ни фасетки.
Разрисованный под хохлому

бертолетовый шар –

золотое яйцо из-под войлочной курочки
Рябы – горизонт пламенеет как
гривы косматых хазар:

отвернись от стекла, не

смотри в эту сторону дабы – не остаться
засвеченным, на фотокарточке,
белым пятном. Если

хочешь дышать –

сделай вдох сквозь подушечки пальцев,
ну а после мы выйдем и взмоем
фазаньим пером над

осколками склеенных,

в выцветший глобус, скитальцев.

VI.

Там внизу тишина, значит снова кого-то
казнят – оставляя, один на один,
среди выцветших кукол.

Их, пришитые к шапкам,

бубенчики хором звонят, вместо тысячи
ртов. И вороны, взлетая под купол,
замечают на перьях следы

минеральных белил –

кто-то тень отстирал – с перепачканных,
угольных крыльев, и в разжатые
лапы, как в вязкое горло

вложил, вместо вяленой

падали – свеженький выпуск псалтыря.
Осторожно, светает – зрачок так
привык к темноте, что

навряд ли расширится –

брезгая всем, кроме лампы – и зелёные
листья герани в цветочном горшке
растекаются пенициллином

раздавленных ампул.

VII.
 
Так подкожно твоё обоняние, что бередит
лубяных тромбоцитов граненые
зёрна в аорте – заглянув

под вуаль облаков, где

считает Евклид расстояние на пальцах от
взгляда к изогнутой хорде: уголку,
полированных розовым

жемчугом, губ. Ты война,

ты горнило, ты пепла и птиц лепрозорий:
если хочешь возьми мой молочный
оставшийся зуб – чтобы

встать в один ряд среди

мраморных спящих Викторий. Зашумишь,
всколыхнешься и глазом покрестишь
окно, а излучиной рук –

обовьешь в два витка

горловину – и накрутишь меня – красной
ниткой на веретено – оставляя себе,
на запястье, лишь треть

---
от аршина.