Концерт подпольного отчаяния

«Насквозь прогнившая осень влечет меня
вслед за собой по уличным тротуарам.
Мир представляется мне безнадежно старым,
жутко измученным, цепи его гремят».

Раз, два, три… Одна за другой сменяются ступеньки лестницы. Им вторят обшарпанные стены [когда-то нежно-голубого цвета]. Сейчас же они изжили себя: краска облупилась и покрылась тысячами морщин, выгорев до основания. Четыре, пять... Зачем-то мысленно продолжаю отсчитывать ступень за ступенью. Взгляд скользит по очередной уныло-серой бетонной выпуклости. Шесть, семь… Мозг тем временем в который раз подмечает, что на первом этаже на две ступени больше. То ли это гениальная издёвка несостоявшегося архитектора, то ли ошибка рабочих. Впрочем, установить, что именно этим хотел сказать нам окружающий мир, не представлялось возможным. Да и чёрт с ним. Дверь поддаётся с противным скрипом, в конце переходя на явный фальцет, и мир тут же обрушивается какофонией звуков и запахов.
Моросило. Я невольно поёжился и приподнял воротник пальто. Одолевало настроение под цвет пепельного неба над головой. Чирканье спички, первые утренние затяжки. На другом конце города грохотал гром. Серость пропитывала абсолютно всё. Она чувствовалась в каждой мелочи [в угрюмых лицах прохожих, в их безликих одеждах и едва различимых голосах, в проплывающих мимо машинах и невзрачных пейзажах]. Вы когда-нибудь задумывались, какова она на вкус? Какова на вкус всеобщая серость?  Я отвечу. На вкус она как затянувшаяся болезнь. С хрустом пыли на зубах и послевкусием маслянистых пятен на фартуке заводского рабочего.

-х-

К обеду немного прояснилось. Тонкий лучик света падал на скатерть [некогда белую] и причудливым образом делил пятно от горохового супа и соседствующие в непосредственной близости от него хлебные крошки. На прошлый День города начальство пришло к выводу, что денег на покраску стен столовой нет, и в ближайшее время не будет, но освежить обстановку надо. Посему картину был призван разбавлять графин с одним-единственным искусственным цветком пиона, покоящийся под годовым слоем пыли. Со своей задачей он явно не справлялся, лишь привносил в данный натюрморт отдельные нотки безысходности. За спиной низкий голос диктора вещал что-то о всемирном потеплении и призывал граждан быть сознательными, принять участие в запланированной акции. А именно: провести этот вечер без света.
Слушал вполуха, созерцая траекторию падения света. В голове невольно всплыли строчки из книги Пелевина. Речь шла о солнечных лучах, их чувствах и настоящей трагедии. Трагедия заключалась, собственно, в том, что, начав свой долгий путь на поверхности солнца, преодолев бесконечную пустоту космоса, многолетнее Ничего, солнечные лучи угасали на отвратительных останках вчерашнего супа. Думал бы и дальше, мысленно соглашаясь с Андреем, и неизвестно, к чему бы пришёл в своих рассуждениях. Если бы не оказавшаяся на плече тяжелая рука и наигранно-радостное приветствие, так неприятно выдергивающее в реальность:
– Митя, вот ты где! А я тебя обыскался. Слушай, прикрой меня сегодня, по-братски. Жена заболела и попросила ребёнка из садика забрать. Мить, прикроешь? В долгу не останусь, – голос принадлежал сослуживцу. Невысокому мужчине лет так сорока пяти, с уже первыми потугами будущей лысины на затылке. Я молча кивнул, поднимаясь из-за стола. И, получив в ответ вполне искренний радостный шлепок по спине в дополнение к не менее радостным заявлениям насчет любой помощи в его лице, я направился  обратно на рабочее место. Думая уже о том, что его жена, будучи более чем здоровой, пойдёт забирать сегодня ребёнка из садика и на вопрос, а где же отец, ответит что-то из серии: "Дорогая, понимаешь, у них так много работы. Так много работы". Мы все в той или иной степени те самые солнечные лучи. И в этом, пожалуй, заключается наша камерная трагедия.

-х-

Из-за тумана и монолитного свинцового купола, что давил на сознание своей мнимой близостью и отдавал неприятной ноющей болью в висках, складывалось впечатление вечного вечера. Или так называемой сумрачной фазы, что не хотела покидать город. К вечеру значительно похолодало, а вот людей на улице поубавилось. Однако я всё равно петлял дворами, пока сознание заглушала музыка. Прикуривая очередную сигарету, отметил [не без доли грусти], что от музыки уже тошнит. Не спасали даже излюбленные мелодии, казавшиеся извечным обезболивающим от мира. А от новых выворачивало ещё больше.
У самого входа в подъезд столкнулся с соседом. Курили молча. Каждый думал о своём, глядя на круживших насекомых вокруг единственного источника света [фонарь на две лампочки].
– Как думаешь, вторую вкрутят? – Проговорил сосед, туша сигарету о перила.
– А смысл? Выкрутят снова ведь.
– И то верно, – и через какое-то время добавил, – Вот так и живём.
На том и разошлись. Он – в первом проёме налево, я же – по лестнице вверх, по привычке считая ступеньки.
Ключ в замочной скважине. Легкий поворот кистью – дверь открыта. Свет погашен. Попытки на ощупь найти выключатель заканчиваются полным крахом. Однако не сдаюсь. В комнате тихо. Раньше в тишине искал спасение, а порой и умиротворение. Сейчас же, кроме новой порции удушающего холода, она ничего не приносит. После нескольких минут мытарств поиски, наконец, оканчиваются успехом. Однако, пару раз щёлкнув выключателем, убеждаюсь в том, что света нет. Вспоминаю слова диктора. И тихо проговариваю в пустоту комнаты: "Вечер без света". Выхожу вон, защёлкивая за собой дверь.

-х-

В каморке у Лёни привычно тепло и пахнет деревом вперемешку с крепким кубинским табаком. Повсюду разбросана стружка, ещё не обработанные бруски и инструменты [не говоря уже об иных вещах, что порой обнаруживаются в самых неподходящих для того местах]. Впрочем, справедливости ради стоит отметить, что хозяин безошибочно всегда определял местоположение любого необходимого ему объекта.
Рваные тени бродили по серым стенам, отбрасывая слабые блики на шахматную доску. На плите грелся чайник. Мой взгляд упал на бежевую пачку "Camel", в ней оставалась ещё пара сигарет. На вечер должно было хватить. Я закурил.
– Сколько ты ещё собираешься курить эту дрянь? – Презрительно поморщившись, вопрошал Лёня,  глядя на то, как я выпускал одно сизое кольцо дыма за другим. Дождавшись от меня лишь уклончивого пожимания плечами, которое можно было трактовать, как угодно, он начал молча расставлять фигуры.
Ферзь атаковал моего коня. Я же поймал себя на мысли о том, что в шахматах всегда занимаю оборонительную позицию. Впрочем, дело не ограничивалось игрой. В жизни я занимал позицию схожую, если не идентичную. Тем временем пепел от сигареты, совершая изломанное "па", приземлился на доску. "Жаль, пешки не могут ходить назад. Это сейчас было бы так кстати", – пронеслось у меня в голове, прежде чем Лёня успел поставить мне шах и мат.

-х-

Открытое окно. Привычная тёмная фигура на подоконнике [твоя собственная]. И хаос мыслей, скрученных в тугую спираль в голове. Расфокусированный усталый взгляд блуждает по окнам соседней пятиэтажки. Кажется, что сам дом живет какой-то непонятной, отдельной жизнью. Зубы сжимают очередной фильтр очередной сигареты. Рядом стоит грязно-жёлтого цвета кружка, с практически стёртой эмблемой «Lipton». Через некоторое время горячая жидкость разливается по телу. Идти обратно в спальню желания нет. Впрочем, как и куда-то идти и что-то делать в принципе.

-х-

Шесть тридцать. Открывая глаза, ищу смысл. Взгляд падает на полинявшие обои, окно, пыльные занавески, слабое мерцание монитора в предрассветной темноте и пачку сигарет на тумбочке. Нужно встать. Иначе вновь опоздание. Выговор. Недопонимание. Тело слушается с трудом. Выручает лишь автопилот. Иду на кухню и ставлю чайник, да только чая совсем не хочется.  Об этом думает Митя. Автопилот же выполняет стандартный набор функций. Главное его преимущество – он не думает. Пока чайник закипает, автопилот отправляется в ванную.
С потолка на тонком черном кабеле [местами перемотанном синей изолентой] свисает лампочка. Свет какими-то болезненно-желтыми волнами расходится по стенам, утопая в серости бетона и заполняя пространство небольшой комнатки. От воды, что тонкой струйкой стекает по рукам, несет ржавчиной. Кажется, всеобщая серость струится даже через кран. Тем временем на кухне закипает чайник. И автопилот отправляется завтракать. Завтрак состоит из черной жидкости в небезызвестной нам кружке с потертой надписью «Lipton» [некоторые по ошибке именуют эту самую жидкость чаем] и быстро состряпанного бутерброда из докторской колбасы и ломтика ржаного хлеба. Есть совершенно не хочется. И тут вспоминается еще один плюс автопилота – он не настаивает. Посему завтрак на радость местным муравьям остается мирно покоиться на столе.
Семь утра. Ключ в замочной скважине. Автопилот покидает квартиру. Далее предстоит путь через сеть темных коридоров, сплошь заставленных разным «нужным» хламом [привычная практика для коммуналок].
В пыльных разводах некогда пышно убранного позолотой зеркала промелькнула черная тень. И было понеслась уже дальше, как вдруг затормозила и, сделав пару шагов в обратном направлении, вернулась назад. Из зеркала на автопилота смотрел высокой юноша с черной копной лохматых волос и неестественной белизной кожи. Смотрел взглядом темно-изумрудных глаз. Взглядом уставшей от жизни собаки. То, что это я сам, до сознания доходило с трудом. Тем временем взгляд скользил далее, рассматривая отражение. Потертые чёрные джинсы, старое драповое пальто [тут и там торчали нитки] и тёмный вязаный шарф под цвет глаз. На последнем взгляд задержался, а в груди что-то неприятно защемило. Предсмертное тепло, покоившееся меж множества вязаных петлей. Подарок матери. От автопилота ни осталось и следа. И мысли терпкой лавиной накрыли сознание. Вспомнилось сегодняшнее утро. И немой вопрос, которой отразился в тщетной попытке найти смысл.
"Действительно. Зачем? Зачем просыпаться каждое утро. Какой в этом смысл?" – Вопрошало сознание человека по ту сторону зеркала.
Затем, в ходе небольшой ассоциативной цепочки, я почувствовал себя такой же забытой вещью, как и это зеркало. Как и множество вещей, меня окружавших. Их снесли сюда то ли в надежде, что они еще кода-то кому-то пригодятся, то ли потому, что было жалко выкидывать. Так и или иначе, покоились здесь они до сих пор под тоннами пыли, забытые и никому не нужные, в узком, едва освященном проеме коридора. "Действительно, чем я лучше их. То-то и оно, что ничем" – сорвался с места. – "Воздух, нужен воздух. Или я сойду с ума. Или уже сошел..." На этот раз ступеньки не считал.
На улице немного полегчало. И после пары глубоких вдохов и выдохов более не тошнило, а окружающий мир не плыл перед глазами. Еще через парочку спасительных глотков обнаружил себя сидящим на скамейке возле подъезда и лежащую рядом книгу. Книга была изрядно потрёпана и явно старого издания. Скорее всего, забытая каким-то нерадивым школьником. Извилистые буквы коричневой вязью  по серости обложки гласили: "Максим Горький. На дне". Тут же вспомнил вчерашнюю партию в шахматы. "Если всегда обороняться, никогда не выиграешь. Попробовал бы хоть раз сменить тактику", – однажды сказал мне Леня, в очередной раз наблюдая ничью на доске.
- На дне, – я вслух повторил название и встал с лавки. На работе в этот день я так и не появился.

-х-

Очнулся, обнаружив себя облокотившимся спиной о теплую кирпичную гладь дома.
– Это не на дне. Это уже какой-то концерт подпольного отчаяния получается. – Подвел вслух черту после многочасового душевного разбора полетов. Где главным подсудимым, обвиняемым и судьей был я сам. Рука потянулась за смятой пачкой сигарет и коробком спичек. Последняя сигарета. Порыв ветра задувает пламя, прежде чем я успеваю подкурить. Прячу сигарету обратно в пачку. Кровавый в своей резьбе кленовый лист пикирует к моим ногам. Где-то над головой из открытого окна доносится гитарный риф и отрывки текста [Мне не надо ни стен, ни гвоздей, ни холстов. Слышишь – дай мне канал связи].
– Прикурить не найдется? – не глядя на просящего, кладу в протянутую ладонь и изрядно смятую пачку "Camel" и спичечный коробок. А далее, не замечая озадаченного взгляда, покидаю неизвестный мне двор. Вдыхая воздух полной грудью, я думал о том, что уже наступила осень, а я этого и не заметил. Думал о том, что дома закончился чай и это давно пора исправить. Уголки губ тронула легкая улыбка.
Город начинал менять свой цвет.