Захар

  Захар родился в небольшом баварском городке, в семье богатого предпринимателя. Его отец, Юда, занимался бриллиантами: привозил их из Африки, держал несколько ювелирных магазинов и владел маленьким заводом, где из алмазов рождались изысканные украшения.

Семья жила в роскошном поместье. За домом тянулся проточный пруд, заросший лозняком и камышами; утки сновали там с утра до вечера. Дальше начинался сад с липовыми аллеями, переходящий в дикий, густой лес. Заросли земляники путались в высокой траве, а крыжовник, малина и смородина сбивались в густую, почти непроходимую чащу.

Клумбы у дома пестрели маками, пионами и анютиными глазками. Вечерами кусты жасмина и сирени наполняли воздух сладким ароматом, а над серебристой от солнца травой склонялись яблони. Поодаль тянулись ряды вишнёвых деревьев — их ягоды, ещё зелёные и кислые, не успевая поспевать, обрывались местными любителями поживиться чужим.

Дом был обставлен старинной мебелью ручной работы. Дети находили в его просторных залах и длинных коридорах немало места для игр.
 Мать Захара, Ханна, родилась в Лодзи. Ей было непросто привыкнуть к немецкой строгости и маниакальному порядку. И она, и отец были во втором браке. Их история звучала как роман — с оттенком драмы и тайны.

 Ханна выросла в семье еврейских фабрикантов Познаньских, мечтавших выдать дочь за знатного жениха. Но она полюбила простого ремесленника — Кушнира из Брест-Литовска. Родители грозили оставить её без приданого, уговаривали, отговаривали, но всё напрасно. Ханна сбежала с любимым.

Любовь была искренней, но пятеро детей — это не только поэзия, но и тяжёлая проза жизни. Кушнир отправился искать заработок в Америку и не вернулся: говорили, что заболел чахоткой и умер в дороге. Ханна осталась одна. От помощи семьи отказалась — гордость не позволила.

С Юдой, будущим отцом Захара, Ханна познакомилась у входа в брест-литовскую Синагогу. Он приехал в город по делам своей фабрики и, поднимаясь по каменным ступеням, почти столкнулся с ней. Высокая, худощавая блондинка задержала его взгляд: густые чёрные ресницы оттеняли зелень её глаз, и в этой глубине будто промелькнула целая история. Юда на мгновение остановился, будто забыв, куда шёл. С этого взгляда началась их страстная влюблённость — внезапная и сильная, как удар судьбы.

Как именно Юде удалось добиться гет — развода с первой женой, так и осталось тайной. Но вскоре состоялась хупа с Ханной, и в их браке родились трое детей. Средним был Захар.

С юности Захар выделялся среди сверстников: стройная фигура, природная сила, светло-голубые глаза под густыми чёрными бровями. В нём было что-то от юного жеребца — скрытая энергия, уверенность в движениях. Учёба давалась легко, особенно точные науки: всё логичное и стройное словно само укладывалось в его голове.

Но за строгими рядами цифр и задач Захар слишком рано распахнул для себя дверь в другой мир — мир женщин. Мир загадочный и щедрый, как сад, куда ему вдруг позволили войти. В тринадцать лет этот сад открылся в лице двадцатишестилетней соседки, не гнушавшейся мальчишками. Для неё это была игра, для него — откровение. И с того первого шага он уже не мог пройти мимо: в каждом взгляде искал тайное приглашение, в каждом движении женщины видел обещание. Это было лишь начало длинной истории, в которой он чувствовал себя одновременно учеником и завоевателем.

Но пока Захар открывал для себя запретный мир женщин, плечи его отца сгибались под куда более земной ношей. На Юде лежала вся тяжесть семьи: пятеро детей Ханны от первого брака, трое общих и дети от его прежней жены — всех нужно было кормить, учить, устраивать. И хотя Юда был человеком состоятельным, он оставался социалистом по убеждениям: рабочим платил достойно, фабрика и магазины держались в порядке.

Старшие дети с ранних лет знали цену труду. Захар тоже подрабатывал, не считая это чем-то особенным. В поместье всегда хватало забот: конюшня, псарня, коровы, овцы, огород. Мужчины старались быть самостоятельными, женщины — вертелись у плиты. Жизнь семьи текла в постоянной круговерти работы, где каждый должен был держать свою линию.

  К началу 30-х обстановка в Германии изменилась резко. Запахло гнилью — безработица, свастики, погромы — Юда оказался перед выбором. Либо — ехать в Америку, где жили его братья и сестра, которые сулили ему помощь, жильё и работу, либо - Советский Союз...Он выбрал — Союз.   Объяснить этот выбор можно было только одним: его верой в социализм. В справедливость. В страну рабочих и крестьян, где нет места антисемитизму и эксплуатации. В 1933 году он продал всё и вывез семью в СССР. Так семья оказалась в  Смоленске.
   Смоленск в начале тридцатых напоминал провинциальную открытку с облупившимися краями. Узкие улочки с двухэтажными домами, лавки с выцветшими вывесками, старушки в платках, торгующие семечками на углах. По утрам сквозь сырой воздух слышались гудки заводов, а по вечерам — бой курантов на башне старой ратуши.

  Город жил бедно, но не без достоинства. В чайных подавали чёрный, как уголь, чай в гранёных стаканах, а в булочных — ржаной хлеб, который резали, прижав к груди. Дети гоняли консервные банки по мостовой, а молодёжь собиралась у Днепра, играя на гитарах и слушая радио из соседских окон.
  Старшие дети Ханны от первого брака с Кушниром уехали в Белоруссию — осели в Орше Витебской. Захар с младшим братом Зевиком ( Володей) стали сыновьями полка. Больше всех повезло старшей сестре Анне — её увёз за океан в Америку дядя Арон, младший брат Юды.
   Жизнь в Смоленске была суровой. Юда, несмотря на опыт и знания, долго не мог устроиться. Всё, что семья вывезла из Германии — ювелирные изделия, старинные вещи — постепенно исчезало. Ханна обменивала золотые серьги на мешок муки, камею на тёплые валенки. Она не жаловалась. Только подолгу смотрела в окно.

Захар хватался за любую подработку: разгружал уголь, пилил дрова, играл на трубе в местном клубе. Вечерами  собирал самодельную джаз-банду из местных "лобухов". Музыка скрипела, но жила. Молодёжь валила на танцульки в местном парке.

— Захар, ты опять в белом? — смеялся Петька Зельдин, вечно мятый и весёлый.
— Ага. Для контраста, чтоб  видели, кто тут герой, — подмигивал Захар.
  Голубые глаза, смуглая кожа, гибкое тело —было страшным соблазном, женщины млели. А он не прочь был и сам "искать приключения на свою задницу".

 Весной неподалёку от Смоленска разбился  цыганский табор кочующих австрийских цыган. Они прекрасно говорили на  родном языке Захара — немецком.


 16 летняя Зельда появилась, как яркое пятно на выцветшем фоне смоленской весны.  Кожа — как молоко. Глаза — цвета грецкого ореха в солнце. Волосы, сбитые в копну чёрных локонов, пахли костром и лошадьми. Она смеялась звонко, как колокольчик, будто всю жизнь жила без страха.

  Захар не смог пройти мимо. Всё в ней было чужим, и оттого — манящим. Он приходил к табору по вечерам, будто случайно. Играл на трубе. Она слушала. Потом — разговоры у огня, шёпот в траве, сладкая усталость на губах.
  Зельда была центром всеобщего мужского внимания. Розовощёкая красавица сводила с ума. Друг Захара  смеялся:
— Да она тебя сожрёт, Захар! Там таких, как ты, по три на вечер!
— Хочешь спор? — Захар щурился. — Неделя — и она моя.
  Он выиграл. Сено, поцелуи, ночи без сна. А потом — был токсикоз и... беременность.
  Женитьбы в жизненном плане Захара не было.  Он успешно  продавал ириски на местном вокзале — "бизнес" шёл, деньги водились.   Полтабора с палками намекнуло, что Захар рискует оказаться не только без ребёнка, но и без головы. Пришлось ретироваться и,  — жениться. Семья не была в курсе любовных похождений неугомонного Захара.  С  Зельдой  они жили в сарае, приспособленным стараниями Зельды под жильё,  у его друга  Сашки Гольца —  вольнодумца, вернее,  похуиста, который смотрел на этот союз с улыбкой и без лишних вопросов. Союз оказался  недолгим. Зельда устав от слухов о бесконечных изменах новоиспеченного мужа однажды ночью   сбежала  прихватив ребёнка, не оставив ни записки, ни прощального взгляда.  Найти Зельду Захар пытался, но не обнаружив табора, понял, что поиски — артель " Напрасный труд". Он остался  — при своей свободе.
  В стране наступали страшные времена. Репрессии, доносы, исчезновения людей. Весной тридцать девятого за Юдой пришли поздно ночью. Арестовали его по 58 как  "немецкого шпиона". Ханна, не дожидаясь утра, сожгла альбомы, письма, всё, что могло напомнить о буржуазном прошлом.
  Захару было двадцать. Зевику — семнадцать. Их тайно переправили в Оршу, к Кушнирам. За Ханной пришли на рассвете. Её выслали в Северный Казахстан. Дом разграбили. Семью — развеяли.
В августе того же года был подписан позорный пакт Молотова — Риббентропа. Англия колебалась, Франция тянула резину, поляки не верили. А Германия не собиралась воевать на два фронта. Прибалтика, Польша, часть Румынии — всё было поделено заранее.
"Зарвавшиеся" финны раздражали усатого убийцу, превратившего страну в концлагерь, где истреблялось огромное количество собственного народа в масштабах, превышающих все войны.
  Напряжение началось и на финской границе. Отпочковавшиеся от Российской империи финны считали своего большого южного соседа отсталым дебилом, которого можно нагибать как угодно и вообще в хер не ставить. До того имела место резня белофиннами «красных» финнов и до кучи некоторых бежавших от революции русских офицеров. Да и «Выборгская резня» 1918 года тоже о чем-то да говорит. И к концу 30-х годов, в знак своего европейского превосходства и гуманизма финны, закончив строительство кучи бетонных дотов с окопами и пулемётиками (общим протяжением более 90 км), стали регулярно практиковать обстрелы советской территории и, даже небольшие быстрые рейды с экстерминатусом застав и больниц, плюс нарушения воздушной и морской границ. Тупые совки те границы соблюдали и только, задерживали финских морячков–браконьеров, среди которых как-то внезапно затесался финский же пограничный катер. На суше совки были не столь безобидны и даже позволяли себе дерзко отстреливаться от финнов. На "письма счастья" советской стороны с требованиями провести расследования инцидентов финны хранили высокомерное молчание. В ноябре,39-го началась Финская война.
   Захар попал на эту войну не случайно. Родственнички постарались. Это была страшная по жестокости война, о которой мало, что написано. Белокожие, блондинистые финки становились приманкой для  изголодавшихся по женской ласке солдат . Сухой закон был полностью на стороне финнов, но помогал нашим солдатам крутиться и выживать. За поллитровку можно было приобрести шикарное кожаное пальто или провести ночь с финкой. Часто водка и усталость делали солдат добычей «любвеобильных» северянок. Самым изощрённым оружием убийства было – горячее растительное масло. С задачей: привлечь, напоить и расправиться, финки успешно справлялись. Они вливали кипящее масло в рот спящим солдатам. Это была страшная, мучительная смерть.
   Захар не испытал этого ужаса, но похоронил двух своих боевых товарищей. Особенно ему было больно за Зяму Фридмана — веселого, добродушного парня, с которым они сдружились с первого дня.
— Захар, если вдруг… — начинал Зяма, но Захар махал рукой:
— Не каркай, дурень. Вернёмся. Будем ириски жевать.
Зяма не вернулся.
В начале 40-го года в бою Захар получил ранение в позвоночник. Спас его армейский друг. Под покровом ночи, на спине он дотащил его до ближайшей медицинской палатки, установленной нашими военными врачами. Очнулся Захар в Ленинградском госпитале. Страшный диагноз – парализация обеих нижних конечностей, проблемы с мочеиспусканием. Катетер не помогал. Не хотелось жить. Началась депрессия.
"Шерше ля фам"... было как нельзя кстати. Из состояния спячки и нежелания бороться его вытащила, в буквальном смысле, медсестра. Её влюблённость в Захара не знала границ. Каждое слово, взгляд прозрачно-голубых глаз, были для неё подарком. Даже в лежачем состоянии, парализованный, он легко влюблял в себя.
Рано утром, открыв глаза, Захар обратился к растерянной Зинаиде с необычной просьбой:
— Принеси водки.
 Несмотря на большой дефицит спиртного к тому времени, не сказав ни слова, она легко справилась с «заданием». Захар поднёс бутылку к губам и залпом выпил половину. Случилось чудо. В этот день ему не понадобился катетер, он самостоятельно помочился.
Появилась надежда, желание жить. Зинаида стала его главным помощником в борьбе за жизнь. Через несколько месяцев он начал чувствовать ноги. Потом — вставать. Потом — ходить. Зинаиду он уважал, ценил, но не любил
Интимная связь продолжалась до одной  злосчастной ночи, когда она не выдержала:
— Захар, я тебя обожаю. Но скажи, ты ведь не еврей?
Он долго смотрел на неё, не ответив. Было два часа ночи. Захар встал и ушёл. Куда глаза глядят.
Рана давала о себе знать. Он хромал. Но учился снова стоять на стойке у края стола — по нескольку минут. Возвращалась форма. Шёл сорок первый.
 Захар решил съездить в Оршу — проведать родню.
Говорили, брат Зевик( Володя) обосновался в Ленинграде, но следы его потерялись — будто растаял.
Орша жила своей привычной, медленной жизнью.
На базаре торговали ягодами и яблоками, в домах пахло вареньем и тушёнкой. Люди наполняли погреба банками — единственными хранилищами надежды. Всё было просто: кто не имел запаса — тот не жил.
   Рана давала о себе знать. По ночам Захара мучили судороги, и пуля, застрявшая возле позвоночника, будто дышала вместе с ним. Хирурги не решались тронуть — говорили, риск огромный. Но он оставался деятельным, даже чересчур — как будто спешил успеть за тех, кто не вернулся.
Он быстро освоился: открыл на рынке магазинчик ликёро-водочных изделий — торговля шла бойко, прибыль — неплохая.
Орша не жаловалась на недостаток женщин, особенно после смены на льнокомбинате: девушки, будто из рекламы, свежие, румяные. Захар не упускал случая — и его имя на местном базаре произносили с уважением и лёгким страхом. Взрывной, непредсказуемый, но щедрый.
По вечерам он играл на трубе и гитаре в парке — там, где танцплощадка, где гремела музыка и летал смех. Это было единственное место, где Орша напоминала город, а не забытый железнодорожный узел, через который мчались поезда на Запад.
В июне никто не ждал беды. Воздух пах сиренью, в садах наливались яблоки — косточки. На берегу Днепра загорали, строили планы, верили, что последняя война осталась в Финляндии.
22-го июня, днём в воздухе появились самолёты. Сначала тонкий гул в небе, похожий на жужжание ос.
Они летели низко, почти касаясь крыш. Это были «Мессеры». Обстреливали весь город. Назавтра в город вошли немцы.
   Захар редко вспоминал тот день.  Слишком много запахов, звуков, лиц — и всё будто в копоти, в гуле самолётов.
  Орша пылала огнём. Сирень ещё стояла в садах, но её запах перебивал дым — густой, сладковатый, как гниющая вишня.
На улицах — крики, чемоданы, плач детей. Люди бежали к вокзалу, не разбирая дороги.
Он помнил, как один мальчишка тащил клетку с попугаем. Птица кричала громче всех.
Захар шёл пешком, потом лесом. Ему нужно было к Поляковым.
Он не знал, зачем — может, просто к знакомому лицу, к дому, где когда-то пахло хлебом и Катей.
У неё были волосы цвета зрелой ржи и маленькая родинка под глазом.
Когда-то она смеялась его грубым шуткам и обещала, что «в другой жизни» всё будет иначе.
Теперь двери открылись — и он увидел женщину с потухшими глазами.

— Захар… — сказала она глухо. — Господи… ты живой.

Она впустила его в дом. Он стоял у окна, глядя, как горит соседняя улица. Катя  дрожала.

— Уходи, — прошептала. — Сегодня же.
— Почему? — он не поверил.
— Потому что братья сдали уже двоих. Всех евреев переписали. Кто остался — не доживёт до утра.

Он хотел обнять её, но она отступила.

— Не трогай. Я не смогу потом жить, если тебя уведут отсюда.

Он кивнул. Снаружи гул становился громче — над крышей пролетел самолёт. В стекле дрогнуло отражение её лица — бледное, будто из другого мира.
Ночью, когда луна встала над лесом, она сама вывела его к тропинке.
Там стояла телега с парой лошадей. Возница молча кивнул.
Катерина держала его за руку — крепко, будто пыталась запомнить тепло.
— Если выживешь, — сказала она, — не возвращайся сюда. Здесь ничего больше нет. Ни людей, ни Бога.

Он хотел ответить, но слова не шли. Только наклонился и поцеловал её в волосы. Запах дыма смешался с запахом её кожи.
А потом — темнота, крики за спиной и шум реки, которая казалась живой, единственной.
Он не оглянулся. Боялся увидеть её — стоящую одна, в ночной сорочке, под заревом неба.
Позже он не раз пытался рассказать об этом. Но всякий раз застревал на середине. Не мог подобрать слов. Он только говорил:

— Там, в Орше, всё закончилось. Люди, жизнь, музыка.
А потом, через паузу:
— А Катя… она просто исчезла. Как свет, когда лампа гаснет.

О том, что было дальше, он рассказывал редко. Только ночью, когда дом засыпал. Голосом глухим, будто откуда-то из-под земли.

— В лесу нашёл таких же, — говорил он. — Восемь человек. Все евреи.  Мы держались вместе. Как звери. Партизаны нас не брали. Убивали за хлеб, за ботинки, за то, что евреи. И среди них было немало стукачей...
Он замолкал. Как будто слова прожигали ему горло.

Иногда к разговору подключалась Фрида.
Она сидела, не поднимая глаз, и казалось, что говорит не с ним, а с теми, кто уже ушёл.

— Отца моего… Лизу… с Петенькой… сожгли.

Захар поднял голову. Она говорила тихо, но каждое слово резало воздух.

— Это было в Орше, — сказала она. — Не немцы.  Белорусы. Соседи. Те, что здоровались, брали в долг, просили соли.
Фрида замолчала на мгновение, будто собиралась силами.

— Я представляла, как Петенька держится за подол моей сестры. Ему было четыре. Всего четыре годика...
И глаза отца… эти глаза… Я долго не могла спать. Всё время вижу огонь. И пепел.
Она отвернулась, будто стыдилась слёз, которых не было.
— Это не страна, Захар. Это был скотный двор. Страна полицаев.
Он не ответил. Только тихо выдохнул — так, будто согласился.
В комнате повисла тишина. Тяжёлая, вязкая, как дым после пожара.
В этой истории не было спасённых. Были только те, кто остался помнить.
А память — не награда. Это тяжёлый крест, который несут те, кого не сожгли. В 1941 году в БССР проживало более 500 тысяч евреев. После войны осталось осталось около 50 тысяч чудом выживших.
  В 43-м году  Захар получил сквозное ранение в живот, и его комиссовали из армии. Войну закончил в госпитале инвалидом ВОВ первой группы.
   Война закончилась. Остались: боль, одиночество, больные ноги и отсутствие жилья. Нужно было начинать жизнь сначала.
  Послевоенная жизнь в Орше быстро восстанавливалась. Возвращались эвакуированные. Многие были убиты, заживо сожжены и похоронены впоследствии в братской могиле на еврейском кладбище. Недосчитались многих. И в семье сводных братьев и сестёр Захара – Кушниров. Две сестры погибли. Эвакуированные, уехавшие в Казахстан, Ривка, Соня и Лазарь вернулись.
Захар некоторое время жил у сводной сестры Сони. Здоровье постепенно поправлялось. Начались семейные проблемы и разборки...
У погибшей в войну сестры Иды остался огромный двухэтажный дом. Решили, что стоимость дома нужно разделить на всех детей, а жить там будет средняя Кушнириха – Соня. Захар отказался от своей «доли» сразу в пользу остальных. После войны нашёлся родной брат – Володя (Зевик).
Володя женился до войны на католичке – польке, в пятом поколении петербуржке. Жена его, Ирина, пережила блокаду и в блокадном 43-м родила сына Юрку. Володя, как и Захар, отказался от своей доли. Старший Кушнир – Лазарь, оказался самым скупым и расчётливым. Он потребовал денег за дом, в котором должны были жить оставшиеся после войны вдовы – Соня с двумя детьми и несчастная Рива – с тремя. Захар не мог пережить такой наглости и жадности сводного брата. Узнав о его давлении на несчастных Соню и Ривку, он решил выплатить своими деньгами их долю. Счастливые Ривка с Соней, решив отблагодарить, принесли ему какие-то вещи взамен. Захар долго их материл и отправил обратно.
Его карьерный послевоенный рост шёл по возрастающей. Очень скоро он стал начальником спиртово–водочной базы. Должность нешуточная для того времени. Его уважали, с ним считались.
Захар прославился щедростью, силой и, конечно, любвеобильностью. К этому времени он ещё раз успел "жениться". В этот раз его избранницей была крымская татарка Наргиз – красавица с яркими серо-зелёными глазами. Вспоминать о ней ему было всегда тяжело. По-видимому, поступил он с ней не совсем честно. Это его тяготило. Были ли там дети – неизвестно по сей день. «Не сыпь мне соль на рану»…
Женитьба на Наргиз оказалась короткой. В Орше появилась настоящая еврейская Суламифь – литовская еврейка Фрида. Пройдя всю войну и потеряв мужа и трёхлетнюю дочь, Фрида продолжала удивлять всех своей грациозностью, поволокой жёлто-зелёных глаз, роскошными, шёлковыми, вьющимися локонами, волосами, заплетёнными в косу, завёрнутую валиком за тонкой, гладкой шеей. Фрида была сложена, как богиня. Чуть выше среднего роста, с красивыми, стройными ногами, тонюсенькой талией, она очаровывала мужчин. Захар её впервые увидел на рынке, в магазине одежды у Кушниров. Частота пульса мгновенно увеличилась, коленки задрожали. Выстрел стрелы Амура попал прямо в сердце.
Это была любовь с первого взгляда. В тот же день Захар пригласил Фриду в парк на танцы. Она даже подумать не могла, что этого синеокого красавца – ловеласа ждёт дома жена. Вечером, во время страстного танго, он предложил ей руку и сердце. Фрида сдалась сразу и согласилась. Захар привёл её в дом к ошарашенной несколько, сводной сестре Соне. Не к себе же вести... Как ему удалось спровадить Наргиз в Киев — непонятно. Он уходил от этой болезненной темы всегда.
Захар построил дом и перевёз туда, к тому времени, уже беременную Фриду. Шли годы. Послевоенная жизнь налаживалась. Нашлись родные Фриды. Младший брат Илья погиб на войне. Два других брата работали и жили в столице Грузии – Тбилиси.
Фрида сразу стала настаивать на смене места жительства. Ей хотелось жить рядом с братьями. Захар сопротивлялся, но, когда понял, что угрозы уехать и забрать сына — реальны, решился на переезд. К тому времени семья жила в большом двухэтажном доме. Захар прекрасно зарабатывал, скупал на чёрном рынке «десятки» золотых монет. Хранилось всё это богатство в жестяных банках из-под американских мясных консервов (наследие войны).
Переезд в Грузию был мучительным и трагичным для семьи. В Тбилиси их никто не ждал с распростёртыми руками. Всем было нелегко. Старший брат Гриша, который вместе со своей супругой выкинул в армию Фриду — молодую вдову, потерявшую к тому же трёхлетнюю дочь, физически не выносил Захара. Это была взаимная ненависть. Заносчивость, высокомерие, жестокость Гриши не могла кому-то нравиться. Огромную отрицательную роль во всей истории взаимоотношений Захара и старшего брата Фриды — Гриши, сыграла Тодриниха — его жена.
Находчивый и успешный Захар, впервые, растерялся. Совершенно другая страна. Как бы страна в стране. Чужой язык, другая ментальность. Адаптация была тяжёлой и затяжной. Заговорили старые раны. Первое время они жили у Романа — младшего брата Фриды. Роман предложил купить небольшой дом и начать самостоятельно обустраиваться. Так, семья поселилась на улице Советской, в районе Нахаловка. Был куплен дом, предназначенный под снос, который простоял до настоящего времени.
Захар «взял себя в руки», депрессия не одолела его. Он начал осваиваться на новом месте, устроился на приличную работу.
Шли 50-е годы... И снова пошла страшная, чёрная полоса. Вернувшись под вечер, Захару пришлось пережить то, что ему так запомнилось при аресте отца Юды. Его забрали и посадили, как сына врага народа. Стукачество не прекращалось в стране "победившего социализма". Под несколько рюмок домашней грузинской чачи он рассказал соседу о своей непростой жизни. Не знал, что сосед был КГБ-шником.
Тюремная жизнь была несладкой. К военным ранам добавилась — душевная. Неизвестность мучила. По ночам он думал о семье, Фриде. Это давало ему силы выжить в аду сталинских лагерей. Фрида всё это время работала на трикотажной фабрике буфетчицей. Её, с высшим образованием, по протекции устроил брат Роман, у которого в Грузии были большие связи.
В 1953 году сдох Сталинюга и появился свет в конце тоннеля. Фрида жила верой и надеждой. Она знала, что Захар вынесет все трудности, имея железную волю и характер, и вернётся домой.
Началась, так называемая, «хрущёвская оттепель». Начальной точкой её послужила смерть Сталина. К «оттепели» относят также недолгий период, когда у руководства страны находился Георгий Маленков, и были закрыты крупные уголовные дела ("Ленинградское дело", "Дело врачей"), прошла амнистия осуждённых за незначительные преступления. В эти годы в системе ГУЛАГа вспыхивают восстания заключённых под антисталинскими лозунгами: Норильское восстание, Воркутинское восстание, Кенгирское восстание и др. С укреплением у власти Хрущёва "оттепель" стала ассоциироваться с осуждением культа личности Сталина. На XX съезде КПСС в 1956 году Н. С. Хрущёв произнёс речь, в которой были подвергнуты критике культ личности Сталина и сталинские репрессии, а во внешней политике СССР был провозглашён курс на «мирное сосуществование» с капиталистическим миром.
В августе 56-го года Захара освободили. Узнать его было невозможно. Это был высохший, облысевший, пожилой человек. Печать тюрьмы осталась до конца его жизни. Пережитое трудно было описать. Он особенно не любил вдаваться в подробности, был немногословен и только после нескольких рюмок мог кое-что рассказать о страшной тюремной действительности сталинских лагерей. Людей не просто морили голодом, их унижали, издевались, били.
Несмотря ни на что, надо было вновь строить жизнь… сначала.
Захар сам удивлялся, откуда у него находились силы поднимать всё заново. Занятия спортом, плавание, штанга сделали своё благородное дело. Красивое тело было восстановлено, заблестели синие глаза. Утро начиналось с обязательной зарядки, обливания холодной водой и лёгкого завтрака.
Фриде приходилось много работать и, практически, тянуть всю семью. К этому времени, старший брат пристроил её бухгалтером на кондитерскую фабрику "Мзиури".
Из-за экономических трудностей и частых нервных срывов в семье начался разлад. Однажды, вернувшись с работы, Захар оказался в пустой квартире. Фрида забрала вещи и ушла к брату.
Это был, пожалуй, самый тяжёлый период в жизни Захара. Любовь к Фриде у него была смыслом жизни. Рядом с ней он становился ребёнком, таял, называл её – моя Буба. С Фридой всё казалось воздушным, искрились глаза, нежным, заботливым становился взгляд.
Захар частенько стал прикладываться к рюмке, появились женщины «на стороне».
Фрида была прекрасно осведомлена о его похождениях. Её любовь была чистой, хотя ухажеров всегда было не счесть. Она всячески оберегала семью. Захар же оставался "верным себе" и "страсть на стороне" не давала ему покоя... Любому терпению может прийти конец. Каплей дёгтя и причиной их разлада стала молодая соседка Татьяна. Захар не был в неё влюблён, но весёлость, молодость, страсть притягивали. Погружённая в заботы о семье, Фрида не могла дать столько ласки. Это был кратковременный роман, он быстро надоел начитанному и умному Захару.
Дорого ему обошлась эта мимолётная страсть. Поначалу он думал, что вернуть Фриду будет невозможно. Жизнь без Фриды превратилась в ад. У него даже появилось желание всё бросить и уехать в Белоруссию. Но любовь, семья были для него дороже всего. Ради этого он унижался, стоял под окнами квартиры Гриши, искал каждое мгновенье встречи и разговора с Фридой. Фрида сдалась и вернулась.
Часто он говорил, что, если бы не ревнивая и злая Полетт Годдар – жена Ремарка, которая сожгла все письма Марлен Дитрих к нему, сколько бы мы ещё узнали о нём. Ведь именно в своих письмах к ней он раскрылся, как гениальный писатель.
О любви Захара к чтению и Э.М. Ремарку нельзя не сказать отдельно. Роман "Время жить и время умирать" была его настольной книгой. Любовь к этому автору он привил и детям. Читал в самиздате Набокова, Булгакова, Солженицына. Наизусть мог цитировать раннего Бродского, Пастернака, Блока. Любил и знал Мандельштама, Есенина. А как он рассказывал "Мальчик Мотл" Шолом Алейхема! У Захара не было высшего образования, но он разбирался в строительных чертежах не хуже любого инженера. К нему частенько за советом обращались дипломированные специалисты по строительству. Впоследствии он руководил строительством мостов в Грузии. Один такой мост в Хевсуретии до сих пор напоминает о нём.
Легко разрушить семью, но склеить «разбитое» – всегда трудно. Чаще всего остаются трещины. Душевная рана – самая сильная и полной её ремиссии не наступает. Напряжённость в семье была, и Захар решил хотя бы на время уехать в Оршу к родным, разрядить обстановку. Фрида согласилась. Необходимо было радикально что-то менять, иначе семьи бы не было.
Орша их встретила совсем другой. Это был обустроенный городок, поменялось население. В городе стало много военных и приехавших из соседних деревень белорусов. Некогда еврейский городок полностью изменился, поменялся его облик. Появление воинской части решило и демографический фактор. В Орше из-за знаменитого Льнокомбината всегда доминировало женское население. В войне погибло много мужчин. Наличие военных решало многое.
Самой большой неожиданностью и стрессом для Захара была встреча с матерью – Ханой. После реабилитации, ей позволили вернуться, и она стала жить с Соней. Хана всё ещё оставалась красивой, нежной пожилой женщиной. Назвать её старушкой было невозможно. Держалась она прямо, моложавое лицо её было гладким и только глаза выдавали все тяготы и лишения, которые ей пришлось пережить в ссылке. С её лица навсегда исчезла улыбка. Улыбающейся Захар её больше не помнил. Хана прожила долгую, здоровую жизнь и умерла в возрасте 98 лет. Пошла зимой в гололёд за хлебом. Какой-то пьяница, в очереди, толкнул её, она упала, и кровоизлияние в мозг не дало ей почувствовать муки смерти. Она умерла мгновенно, как святая.
Оставаться в Орше длительное время было нельзя. В Тбилиси были: работа, дом. Обстоятельства все же заставили немного задержаться.
Конец 60-х был, пожалуй, самым успешным для семьи Захара. Жизнь, которая так его потрепала, давала ему шанс радоваться и иметь от неё удовольствие. И в домашнем хозяйстве было большое облегчение. Из Орши привезли двух сирот, которые остались без родных и родственников – Клаву и Любу. Горбатая Клава присматривала за хозяйством, а Любтя (Муля) занималась детьми. Они стали частью семьи. Захар никогда не садился за стол без них. В воскресенье Клава отправлялась в церковь, она была очень набожной и щедрой. Иногда она брала с собой младшенькую – Нельку. Не без помощи Захара, Клава и Люба устроили свою жизнь, создали свои семьи в Грузии.
Настоящим событием в семье, было появление старшей сестры Захара – Анны. Она через Красный крест разыскала родных и родственников. В Мюнхене, где жила её семья, Анна занимала должность президента женской еврейской организации Германии – ВИЦО. Её семье принадлежало несколько ресторанов, гостиниц, компания по недвижимости и некоторая долю в банке Западной Германии, к тому времени ещё отделённой от Восточной части. Первый её приезд в Союз был в начале 70-х. Она прилетела в Ленинград. Вся семья двинулась в Питер. Приехали почти все Кушниры из Орши, питерские родственники брата Володи. Это была очень трогательная встреча. Столько было всеми пережито, столько потерь, крови, слёз... Захар плакал, как ребёнок.
Будучи Президентом ВИЦО Германии, Анна рассказывала о своей помощи Израилю – молодому еврейскому государству. В Союзе после Шестидневной войны, боялись даже произносить слово Израиль. Много говорила о дружбе с Ариелем Шароном и его семьёй.
Тюрьма не сломала духа Захара, она не привила ему чувство страха. Он оставался всегда свободолюбивым, ненавидящим советскую власть и коммунистов. Друзья его обожали, их было огромное множество. Особенной была его дружба с фронтовым товарищем Ваней Перегудовым. Это было нечто гораздо больше обычных дружеских отношений. Фронтовые друзья – это братья. Именно Ване удалось вытянуть Захара в Ленинград на должность директора ликёро – водочной базы. В Ленинграде ему выделили шикарную квартиру на ул. Комсомола, недалеко от Финляндки. Огромные комнаты с высокими потолками и залой, по которой можно было ездить на трёхколёсном велосипеде. Фрида с детьми были рады такой перемене жительства.
Однако, Ленинградское "счастье" продлилось недолго. Захар заметил, что на базе идёт страшное воровство. Ещё раз пережить тюрьму, он вряд ли смог бы. Всё шло именно к этому. Однажды, он заметил, как один из работников вкладывает пробирку со спиртом в бочку. Это было перед ревизией на базе. Захар решил проверить содержимое бочки, и анализ показал наличие там водки 40%, вместо 96% спирта. В пробирке же был чистый спирт. Обнаружив такую аферу, он тут же написал заявление и уволился. Это его спасло от тюрьмы.
Впоследствии был снят с должности Романов – первый секретарь ленинградского обкома партии, который говорил о Захаре: – «Этот цыганский еврей может накормить весь Союз». Почему цыганский? Бабушка Захара – мать Юды – Голицына-Коган Софья Григорьевна, рождённая в Вене, имела цыганские корни. Захар рассказывал, что известная цыганская певица Ляля Чёрная была его родственницей по Голицынской линии. Прадед по отцу был Григорий Голицын. По женской линии все были еврейками. Но душа была по-настоящему цыганской – свободной, чистой, любвеобильной. Ах, как он пел цыганские романсы, играл на трубе, гитаре, аккордеоне! Это был праздник жизни в семье. Маленькая Нелька – любимая дочь, набрасывала на себя кусок прозрачной ткани для занавесей и выделывала плечами такое, что Захар от умиления плакал и смеялся.
Нужно было возвращаться в Тбилиси и начинать снова и снова жизнь сначала.
В Тбилиси семья вернулась, для того времени, достаточно обеспеченной. От Ани из Мюнхена постоянно шли богатые посылки, она присылала сертификаты. Свою первую "Волгу", а затем и "Жигули" Захар купил благодаря сестре. В гараже стоял "Запорожец", выданный местным военкоматом. Жизнь налаживалась и постепенно стала спокойной, рутинной.Происходили изменения и в политической жизни Союза.Железная занавесь понемногу стала приоткрываться. Вместе с  женой ,Фридой, Захару разрешили поехать в Мюнхен к сестре. Впечатления были неизгладимыми.Захар начал агитировать детей за отъезд из Союза.
– Нужно увозить детей, нельзя им оставаться здесь, – постоянно повторял он.
Конец 80-х ознаменовался, как период нестабильной экономики и политических потрясений. Магазины были пустыми. Семья спасалась продуктами, которые Захар получал по талонам в спец – магазинах для инвалидов войны. Он умудрялся из запасов семьи помогать соседям. Самым популярным стал анекдот:
– Скажите, у вас мясо есть?
–Мяса нет, но память у вас хорошая...
Начались народные волнения. В воздухе витал революционный дух. Появилась оппозиция к коммунистической власти. Акции протеста оппозиции были подавлены в ночь на 9 апреля 1989 года, и под натиском танков и дубинок, под воздействием слезоточивого газа погибли люди, в том числе несовершеннолетние.
Независимость Грузия обрела спустя два года. Ее первым президентом стал Звиад Гамсахурдиа, который продержался на своем посту менее года. Период правления Гамсахурдиа и его сторонников был и периодом особого расцвета национализма, который проявился в неприятии всего не грузинского, в том числе русского. В тот период остерегались говорить на русском языке даже в транспорте, на улице и в магазине. "Это Грузия, здесь государственный язык грузинский, и вы обязаны знать его", - заявляли тем, кто не мог сформулировать свою фразу по-грузински, так как русский был его родным языком. В тот период русский был родным не только для русских, но и для многих проживающих в Грузии армян, азербайджанцев, самих грузин. Они говорили по-русски в семьях, они учились в русских школах, они мыслили по-русски. И перестроиться сразу им было трудно.
  При Гамсахурдия был проведен референдум о восстановлении государственной независимости Грузии, а 9 апреля 1991 года тогдашний Верховный Совет Грузии принял Акт о восстановлении государственной независимости.
Особенно усложнилось положение населения Грузии после кровопролитной гражданской войны конца 1991 - начала 1992 года: войска оппозиции разбомбили и разрушили центр Тбилиси, пострадали как государственные учреждения, гостиницы, школы, кинотеатры, театры, так и жилые дома, погибли люди. Но оппозиция достигла поставленной цели - изгнала президента Гамсахурдиа и его сторонников из столицы, из страны.
Захар не был готов к тому времени бросить две дачи, дом, квартиры, машины, гаражи. Отъезд дочери, экономическая и политическая ситуация в Грузии сказались на его здоровье. Поднялся сахар, стали болеть ноги, руки. За короткий период выживания в условиях постоянного стресса он терял зрение. Попал в больницу, где не было препаратов, не было инсулина. Из больницы... он уже живым не вышел.
В самый голодный и холодный период, когда люди отапливали помещения мебелью, его хоронило огромное количество людей. Гроб несли на руках почти до самого кладбища. Открыли восемь поминальных палаток. Люди шли и шли. Несли продукты, вино бочками, чачу. Перед смертью Захар попросил Фриду: «Сделай поминки и дай поесть и выпить всем прохожим». Так и сделали. Только Фриде не нужно было ничего покупать и готовить. Столы накрывали благодарные люди и знакомые, которые любили его и отдавали ему свои последние почести.