Фортель. Глава 6

     Когда определились с местом для двух автомобилей в небольшом уютном дворике и ступили на веранду, Марина Ивановна, словно ненароком, коснулась руки гостьи.   
     Эльза вздрогнула. Она, и без того шедшая сюда на ватных ногах, ещё сильнее обмякла и, чтобы не упасть, собрала в кулак жалкие остатки душевных и физических сил.
     – Постой-ка… – Вишнякова махнула ладонью в сторону оглянувшихся на них мужчин: – Не стесняйтесь, проходите в комнаты. Мы скоро. – Проследив за тем, как отец и сын скрылись за дверью, хозяйка, глядя в наполненные слезами глаза спутницы, стараясь придать голосу мягкость, произнесла: – Ничего, что я тебя по старой памяти на «ты» называю?
     – Ничего…
     – Слушай меня внимательно, Лиза… Переступишь порог, виду не показывай, что мы знакомы. А супругу скажи, если спросит конечно… устала, мол, с дороги-то, ну и потеряла сознание… А там, дай бог, всё наладится.
     Пытаясь унять волну рыданий, готовую вот-вот выплеснуться наружу, Эльза крепко, до саднящей боли стиснула пальцами виски.
     – И не надо плакать… Прошлое уже не вернуть, а тем более не исправить. Будем думать, как жить дальше. – Голос Марины Ивановны дрогнул. В нём ясно обозначились нотки неподдельного живого участия, пронизанного изрядной долей жалости и сострадания. А ведь они-то, жалость и сострадание, сейчас так рьяно изгоняемые из душевной обители своей, становятся, по глупому неведению многих, лишними и даже пресловутыми. Мало того, люди искренне убеждены, что жалость низводит на нет благородные порывы человека к самоутверждению, губит его, унижает, делает слабым, безвольным, не способным к принятию важных решений и поиску выхода из элементарных проблемных ситуаций. А то, что отсутствие жалости к ближнему порождает и у ближнего душевную чёрствость, глухоту к чужой боли, равнодушие к чужим бедам, эгоизм, – похоже, никого не волнует. Да какое там не волнует, не вызывает даже и малой толики протеста против несвойственного русскому духу, искусственно насаждаемого кем-то нелепого убеждения в якобы пагубности привычки жалеть кого-то. Оттого и крепка фраза «меня не жалели, и я никого не жалею». Ей-то, Марине Ивановне, понятно, откуда ветер дует. Понятно и её подруге из Монастырского, Лидии, с которой Марина Ивановна до сих пор  поддерживает тёплые, чуть ли не сестринские отношения. Так вот, эта подруга гостила у неё недавно здесь, в Светозарном. За чашкой чая незаметно нахлынули воспоминания. И Лидия поведала ей следующее.
      Дело было в середине девяностых на курсах по психологии, которые организовал для педагогов областной институт усовершенствования учителей. Занятия вела молоденькая преподавательница из местного университета. Она только-только прошла стажировку в Америке, и ей предложили поделиться зарубежным опытом с русскими коллегами. В небольшой вступительной лекции Наталья Петровна рассказала, как относятся к чужим проблемам на Западе. По её словам выходит, никак. Вернее, по-хамски. Там якобы не принято помогать друг другу, а тем более кому-то сочувствовать. «На Западе, – торжественно окинула взглядом присутствующих (в основном пожилых людей) юная наставница, – так и говорят: «Это ваши проблемы. Решайте их сами. Не можете? Тогда заранее соизмеряйте свои силы со своими возможностями». – Немного понизив голос, добавила: – «Подобное должно стать нормой и в России. Ведь будущее нашей страны – за смелыми предприимчивыми людьми». «Вот оно что, – подумалось тогда Лидии Кондратьевне, – оказывается, бескорыстное участие в делах человека, от которых порою зависит его дальнейшая судьба, теперь напрочь отвергается и, боже ж ты мой, считается чем-то зазорным». Но вслух ничего не сказала. Промолчали и остальные, а ведь мысли-то у всех – и кто бы в этом сомневался – были примерно одинаковые.
     Дальше пошло ещё хлеще. Начался собственно психологический тренинг. Суть его заключалась в следующем: если тебя, пусть и случайно, задели неловким словом, ты можешь в ответ (даже не разобравшись, а что у человека на душе, каковы мотивы его поступка) также выплеснуть негатив. То есть – по сути советским – учителям было предложено уподобиться бескультурным предкам своим, жившим племенами. А ведь именно там, в дикой природе, и находила своё истинное воплощение сохранившаяся до наших дней ветхозаветная пословица «око за око, зуб за зуб».
     Итак, разделившись на пары, великовозрастные ученицы (мужчин на курсах не было) стали практиковаться в духовном членовредительстве.
      Ей, Лидии Кондратьевне, дородной величественной даме, не имеющей надобности лазить за каждым словом в карман, но неимоверно правдивой, а также чуткой к несправедливости, досталась в качестве оппонента щупленькая малоразговорчивая девчушка, в больших наивных глазах которой сиял, словно свечечка в ночи, ангельский огонёк безмерной любви не только к сидящим здесь, но и, казалось, ко всему человечеству. Девчушке предстояло начинать первой. Смутившись, она выдавила следующее: «Извините, у Вас пуговица на блузке расстегнулась». – С пуговицами у Лидии Кондратьевны был полный порядок. Пожурив обучаемую за не очень удачный экспромт, преподаватель попросила старшую по возрасту как можно жёстче отхлестать «обидчицу». И та, глядя на «потенциальную жертву», произнесла: «На голове, ух, стиль, а в голове утиль». Девушка вспыхнула и стала непроизвольно поправлять жиденький пучок волос, стянутой узенькой резинкой. Глаза её подёрнулись слезами, и, стеснительно шмыгнув носом, она пролепетала: «Готовила доклад утром… Не успела …» И тут Лидию Кондратьевну обуяла такая жалость к этой ни в чём не повинной девочке, настиг такой стыд, словно она совершила самый тяжкий грех во всей необъятной Вселенной. Говоря эту идиотскую фразу, она вовсе не имела в виду причёску несчастной. Причёска как причёска. Во все времена женщины носили хвосты и хвостики. Нет, Лидия Кондратьевна просто ляпнула первое, что пришло в голову. Но, к счастью, ни её собственного конфуза, ни стыдливо скрываемых слёз молодого педагога никто не заметил. Все были вовлечены в «суперполезную игру».
      И сколько же подобных «суперполезностей» вбивалось тогда в головы нашим специалистам. Об этом разве что господь бог ведает да те, кому это нужно было. А сочинялось-то всё для нас. Для нас нелюбимых. И сочинялось отнюдь не рядовыми американскими или европейскими гражданами, а теми, кому выгодно было нас духовно растлить. И ведь у сочинителей, кажется, что-то получилось. Ей, Марине Ивановне, на днях по электронной почте прислали занимательный ролик. Материал можно смело отнести к непредвзятому журналистскому расследованию. Расследованию в отношении упадка наших нравов, в отношении нашей нынешней бездеятельности, связанной с моральной опустошённостью. Суть ролика такова. Совсем ещё молоденький паренёк-журналист, прижав ладонь к сердцу и нарисовав на лице гримасу страдания, прислонился к фонарному столбу в самом оживлённом месте одного из крупных российских городов. И что же вы думаете, ведь никто, никто, в течение двух с половиной часов так и не подошёл к нему, не поинтересовался, в чём дело и нужна ли помощь. Люди равнодушно сновали взад и вперёд, были среди них и с детьми; некоторые даже оглядывались из-за любопытства. И только через вышеозначенное время некто сердобольный спросил, что произошло. То же самое наши журналисты проделали на улице американского города. Результат оказался впечатляющим: равнодушных не оказалось. «Больного» то и дело осыпали репликами: «вам плохо?» «проблемы?» «всё в порядке?»
     Вот и напрашивается горький по своей правдивости вопрос: «Как же мы позволили себе стать такими бездушными и чёрствыми?» 
     Хочется верить, что в людях ещё остались те нравственные качества, которые являются непосредственной основой генетически заложенной в нас добродетели. Остались… конечно, остались, и она, Марина Ивановна, не раз убеждалась в человеческой добропорядочности, когда абсолютно чужие люди своевременно приходили на помощь, ничего не требуя взамен. И таких случаев, если поискать, должно быть много на Руси. Особенно в глубинке, где в благодатной, отзывчивой на добрые дела почве и набирали некогда силу наши генетические корни. Ну а ролик?.. Что ж ролик… Может, монтаж. Может, что-то другое… А может… просто у нашего народа нежданно-негаданно появилась какая-то ложная стеснительность выставлять напоказ свою добродетель, особенно в людном месте…      
     Всё это промелькнуло в голове Марины Ивановны очень быстро. Настолько быстро, что она даже не успела как следует погрузиться в глубокую задумчивость. Не достигшие нужного разбега в вышеозначенном направлении, мысли её вновь обратились к собеседнице. Та же стояла, как и ранее, подавленная, не знавшая, куда деть себя, куда спрятать мятущуюся душу от нестерпимых уколов так неожиданно вернувшегося к ней далёкого прошлого.
     – А волосы-то у тебя прежние – такие же густые… – Вишнякова, прикрыв ладонью глаза, отошла в сторону. Затем она снова приблизилась к Эльзе и ненавязчиво положила ей руку на плечо: – Не плачь… – хотя по щекам самой хозяйки текли слёзы. Она, как и в прошлый раз, пожалела эту женщину, глубоко сочувствуя ей и наполняясь её болью, её непомерными страданиями, которые читались у последней во взгляде и во всей её понурой обмякшей фигуре. 
     – Конечно, конечно… зачем плакать… – засуетилась Эльза, кусая губы, – извините…
   – Зачем плакать... – после неуютной для обеих паузы неубедительно произнесла Вишнякова. – Зачем плакать… – повторила она уже более уверенно и, подойдя к длинному во всю веранду окну, взялась за край занавески. С ажурной поверхности её вяло вспорхнула крапивница. Покружив около женщин, бабочка так же неторопливо устремилась к распахнутой двери.
     – У нас на Дону их тоже полно, – провела пухлой ладошкой по волосам Эльза.
     – Их всюду сейчас полно, к зиме готовятся, – Марина Ивановна отпустила занавеску. Заметив, что Эльза отвернулась к окошку, она усилием воли придала голосу хозяйскую заботливость:
    –  Идём-ка, Лиза, накрывать на стол, мужчины заждались нас. Да и неудобно как-то хозяйке надолго оставлять гостей в полном одиночестве.
    – А где Юлечка? – спохватилась Эльза, вытирая кружевным платочком жаркие упругие щеки.
    – У дома, наверное? – не на шутку обеспокоилась и Марина Ивановна.
     Женщины спустились с крылечка и, к своему удивлению, стали свидетелями такой сцены. Подставив к низенькой рябинке лесенку, девчушка ловко обрывала налитые ядрёным соком аппетитные гроздья. Откусывая по ягодке с каждой веточки, остальное тут же отправляла в стоявшую внизу корзинку. Несколько красно-оранжевых кистей, очевидно, брошенных мимо, лежали рядом, на клумбе. На той самой клумбе, где у Марины Ивановны благоухали необыкновенно пышные георгины. Вернее, рябиновые дары лежали не на самой клумбе, а на нескольких шапках белых георгинов, которые вместе со стеблями были прижаты к земле соседским щенком. Животина вчера случайно забежала во двор и блаженно улёглась в тени ажурно-духмяного полога, но Марина Ивановна прогонять пса не стала, как не стала и поднимать растения, чтобы привязать их к опоре. И вовсе не потому, что боялась поломать стебли – просто георгины недельки через две-три нужно будет выкапывать да укладывать на хранение в подвал. Нынче обещают ранние заморозки.
     – И зачем ты забралась на такую верхотуру? – строгим голосом спросила бабушка.
     – А затем… – плутовато глянула на обеих женщин девчушка. – Вот соберу ягодки, развешу на чердаке, придёт зима – будем дроздов кормить.
     – И в кого ты такая хозяйственная уродилась? – сменила гнев на милость Марина Ивановна.
     – В тебя, бабуль, в кого ж ещё, – невозмутимо ответили с лестницы.
     Торовато улыбнувшись прищуром зеленовато-карих глаз, под которыми тут же выпрыснули мелкие сеточки морщин, бабушка смилостивилась:
     – Ладно, рви, только не оступись.
     – Это глупые малыши могут упасть, а я у тебя вон какая большая, – подняла вверх одну руку Юлечка. И без того румяные щёчки девочки от весёлого азарта стали ещё румянее, а глаза засияли таким счастливым блеском, что Марина Ивановна невольно залюбовалась внучкой.
     – Ой, посмотрите, кто к нам прилетел, – на предплечье у маленькой Вишняковой сидела крапивница.
     – Бабочка, ну и что, – улыбнулась Марина Ивановна.
     – Ну ничегошеньки вы не понимаете, а вот дядя Коля сказал, что бабочек нужно беречь.
     – Да?! И почему же?
     – А потому, что они приносят счастье в дом. А кому не хочется быть счастливым.
     – А ты разве не счастлива? – изумлению бабушки не было предела.
     – Счастлива, счастлива, ты не сомневайся, но дядя Коля сказал, что счастья много не бывает.
     Теперь пришла очередь улыбнуться и Эльзе.
     – Когда закончишь, не забудь прийти пообедать, – напомнила егозе Марина Ивановна.
     – Хорошо, – не стала прекословить Юлечка, – только ты сначала дяденек и тётеньку накорми. Знаешь, как они устали с дороги.
     Ступая на крылечко, ведущее на веранду, Марина Ивановна ещё раз бросила взгляд на клумбу. В этот раз пунцово-алые гроздья рябины на свадебно-белых лепестках георгинов заставили её вздрогнуть. И тут же легкокрылая стая услужливых мыслей подхватила её чересчур обострённое воображение и унесла туда, где напротив друг друга, осенённые ещё не увядшей листвой старого тополя, ютились дорогие её сердцу могилки. На той и другой она сейчас ясно увидела два букета ярко-красных георгинов, лепестки которых так нежно, так заботливо касались холодных мраморных ликов дорогих её сердцу людей.
    
     Гости приехали не с пустыми руками. Когда Эльза сообразила, что нужно мчаться вслед за взбудораженным сыном, она сбегала на кухню и попросила работниц побыстрее уложить в дорожный холодильник всякой снеди, начиная от домашней колбасы и кончая таким же, доморощенным, сыром.
Но есть своё приезжие не стали, а пообедали наваристыми щами из крошева, сготовленными в русской печке, и пирогами с грибной начинкой. Что такое крошево, ни Петер, ни даже Георг, который прожил в этом селе три осенних месяца, не знали, и Марине Ивановне пришлось подробно объяснять, как рубятся в мелкую крошку зелёные листья капусты, как всё это засаливается либо заквашивается. То, что еда из этой крошки получается отменная, отец оценил по достоинству. Он даже попросил добавки. У Георга и Эльзы аппетита почти не было, но они ради приличия тоже съели по тарелочке. К чаю Марина Ивановна подала ароматные творожные ватрушки. Кстати, заварку Вишнякова готовила сама из смеси разных трав. Покупной не признавала, утверждая, что в ней, заварке-то теперешней, собрана одна грязь. Это не то, что в советские времена, когда не отпиться было чайком со слоником.
     Уставший от длительной дороги и глубоких эмоциональных потрясений, младший из Тельманов стал задрёмывать прямо на диване.
     – Э… да вы совсем квёлые у меня… – Марина Ивановна бережно тронула молодого человека за плечо: – Иди-ка, миленький, на чердак, там, в комнатушке, кровать свежим бельём застелена. Поспи чуток. 
     Когда Георг вышел в коридор, зазевал и Петер. К слову сказать, сей верный и обходительный муж предельно искренне поверил в миф о том, что его (вообще-то крепкая здоровьем) Эльзочка притомилась в дороге, поэтому с ней и произошли столь непредвиденные метаморфозы.
     Уважаемому фермеру радушная хозяйка постелила в саду, в летнем домике. Тот, едва коснувшись подушки, моментально забылся могучим сном.
     Уложила бабушка и Юлечку. Впрочем, и укладывать-то её не нужно было. Девочка ещё не рассталась с детсадовской привычкой после обеда безропотно нырять в свою кроватку.
     На кухне остались только Эльза и Марина Ивановна.