Из бесед с учащимися. Беседа четвёртая Плачущий аг

 Беседа четвёртая
                Плачущий агроном
«Вот,- проворчишь ты, мой юный друг,- опять слёзы». То сердобольный автор сокрушается над судьбой очаровательной несчастной девушки, то  невесть откуда взявшийся агроном,  знаток по выращиванию в полях и огородах продуктов пропитания для человека, обливается слезами среди хлебов и овощей. «Что ж,- отвечу я тебе, - вздохнув, так уж устроен этот мир под этими вечными небесами. То тут, то там проливаются видимые и невидимые миру слёзы его обитателей, малых и взрослых. Как писал когда-то поэт: «Для веселия  планета наша мало оборудована». Причины для слёз жизнь человеку предоставляет самые что ни есть разнообразные.
Но бывают особые слезы, слёзы великой грусти, которые очищают душу, наполняя её некой мудростью и покоем. Тебе, скорее всего, по малости лет ещё неведомы такие слёзы. А поэтому давай познакомимся с очередным отрывком, отрывком из поэмы Михаила Пришвина «Фацелия», написанной в 1940 году, и узнаем, отчего бывают такие слёзы. Эта поэма представляет собой собрание маленьких рассказов, объединённых общей для них темой, темой неразрывной связи повседневной жизни человека с природой.

 Эта связь всегда была ощутима и важна и для самого Пришвина, о чем он  написал в своём дневнике седьмого ноября 1920 года:
 - На водах тихих, на ручьях звонких, на лугах росистых, на снегах пушистых и на лучах светлых солнца дневного и звёзд ночных - везде … я нахожу след души моей.
Автор в этом отрывке переносит нас с тобой, как он сам пишет,  в «далёкое «чеховское» время». То есть  в начало двадцатого века, когда известность Антона Чехова, удивительного русского писателя, была весьма широка в России.
А теперь давай внимательно прочитай этот достаточно большой отрывок и проделай уже знакомую работу: постарайся найти глубинный его смысл, применяя  способ понимающего чтения.

Давным-давно это было, но быльем еще не поросло, и я не дам порастать, пока сам буду жив. В то далекое «чеховское» время мы, два агронома, люди между собой почти незнакомые, ехали в тележке в старый… уезд по делам травосеяния. По пути нам было целое поле цветущей синей медоносной травы фацелии. В солнечный день, среди нашей нежной подмосковной природы это яркое поле цветов казалось чудесным явлением. Синие птицы как будто бы из далекой страны прилетели, ночевали тут и оставили после себя это синее поле. Сколько же там, мне думалось, в этой медоносной синей траве, теперь гудит насекомых. Но ничего не было слышно из-за тарахтенья тележки по сухой дороге. Очарованный этой силой земли, я забыл о делах травосеяния и, только чтоб послушать гул жизни в цветах, попросил товарища остановить лошадь.
Сколько времени мы стояли, сколько я был там с синими птицами, не могу сказать. Полетав душой вместе с пчелами, я обратился к агроному, чтобы он тронул лошадь, и тут только заметил, что этот тучный человек с круглым простонародным заветренным лицом наблюдал меня и разглядывал с удивлением.
 - Зачем мы останавливались?  -  спросил он.
 -  Да вот, - ответил я, -  пчел мне захотелось послушать.
Агроном тронул лошадь. Теперь я в свою очередь вгляделся в него сбоку и что-то заметил. Еще раз глянул на него, еще и понял, что этот до крайности практический человек тоже о чем-то задумался, поняв через посредство, быть может, меня роскошную силу цветов этой фацелии.

Его молчание мне становилось неловким. Я спросил его о чем-то незначительном, лишь бы не молчать, но он на вопрос мой не обратил ни малейшего внимания. Похоже, было, что мое какое-то неделовое отношение к природе, быть может просто даже молодость моя, почти юность, вызвали в нем свое собственное время, когда каждый почти бывает поэтом.
Чтобы окончательно вернуть этого тучного красного человека с широким затылком к действительной жизни, я поставил ему по тому времени очень серьезный практический вопрос.
 - По-моему, - сказал я,  - без поддержки кооперации наша пропаганда травосеяния - пустая болтовня.
- А была ли у вас, - спросил он,  - когда-нибудь своя Фацелия?
- Как так? -  изумился я.
 -  Ну да,  - повторил он,  - была ли она?
Я понял и ответил, как подобает мужчине, что, конечно, была, что как же иначе…
 - И приходила?  - продолжал он свой допрос.
 - Да, приходила…
 - Куда же делась-то?
Мне стало больно. Я ничего не сказал, но только слегка руками развел, в смысле: нет ее, исчезла. Потом, подумав, сказал о фацелии:
 - Как будто ночевали синие птицы и оставили свои синие перья.
Он помолчал, глубоко вгляделся в меня и заключил по-своему:
 - Ну, значит, больше она уже не придет.

И, оглядев синее поле фацелии, сказал:
 -  От синей птицы это лежат только синие перышки.
Мне показалось, будто он силился, силился и, наконец, завалил над моей могилой плиту; я еще ждал до сих пор, а тут как будто навсегда кончилось, и она никогда не придет. Сам же он вдруг зарыдал. Тогда для меня его широкий затылок, его плутоватые, залитые жиром глазки, его мясистый подбородок исчезли, и стало жаль человека, всего человека в его вспышках жизненной силы. Я хотел сказать ему что-то хорошее, взял вожжи в свои руки, подъехал к воде, намочил платок, освежил его. Вскоре он оправился, вытер глаза, взял вожжи опять в свои руки, и мы поехали по-прежнему.

Прежде всего я хочу обратить твоё внимание на существенное отличие этого отрывка от тех, с которыми ты уже познакомился. Если в них мы выстраивали диалог с одним диалогом, диалогом персонажа с природой, с которой у него случилось рандеву, то в отрывке из «Фацелии» нам с тобой придётся выстраивать диалог поочередно с тремя диалогами. С какими? Давай разбираться.
  Первое свидание и диалог с «целым полем цветущей синей медоносной травы фацелии» происходит у рассказчика. Вникая в его диалог с этим синим полем, понимаешь его восторг и удивление. И сделать это совсем не трудно. Он потрясён животворящей красотой жизни: волшебным свечением цветочной синевы, буйным ростом травы, неумолчным трудом бесчисленного количества пчёл.  И думается, что во всём этом он слышал величественный гимн   природе. И что он мог вслед за поэтом воскликнуть: «Без конца и без краю мечта! Узнаю тебя, жизнь!  Принимаю!»

   Но был и другой свидетель этого пиршества жизни. Который, казалось бы, ничего из того, чем был потрясён рассказчик, не заметил. Его диалог с этим полем породил совсем иные смыслы. Ошибался рассказчик, полагая, что он своим молчанием – диалогом с полем помог агроному понять“ роскошную силу цветов этой фацелии». Нет. Там, где рассказчик видел  радость жизни, для агронома виделась утрата чего-то очень важного, без чего его судьба стала горькой и одинокой, безрадостной: «от синей птицы это лежат только синие перышки».
  Два жизненных опыта, вступая в диалог с одним и тем же объектом, извлекают из него противоположные смыслы. И не один из них не ошибочен, ибо они соответствуют мироощущению разных людей. Оба достойны уважения и понимания.
  Отчего же остались «только синие перышки»?  И тут мне вспоминается проникновенное стихотворение Ф. Тютчева. Вот оно. Прочти его.

Она сидела на полу
И груду писем разбирала.
И, как остывшую золу,
 Брала их в руки и бросала.

Брала знакомые листы
 И чудно так на них глядела.
Как души смотрят с высоты
На ими брошенное тело...

                О сколько жизни было тут,
                Невозвратимо-пережитой!
                О, сколько горестных минут,
                Любви и радости убитой!

Письма в руках женщины, вернее, то, что в них было написано, напоминают ей о давних временах, о временах, когда была убиты её и любовь, и радость. И по сей день она хранит в себе великую грусть и боль по потерянному когда-то счастью.
    И понимая диалог агронома с  великим множеством пучков синеющих фацелий, этих королев нектарного бала, вдруг проникаешь в его глубинный смысл. Он, как и женщина  с письмами в руке, встретился здесь со своим прошлым. Была в его жизни когда-то пронзительная любовь к той, которую он сейчас называет Фацелией. И было в ней столько красоты и жизненной силы, что только сравнима с жизненным буйством и неотразимостью наблюдаемого им синеющего чуда природы. Опалила его сердце синяя птица любви и оставила, улетев к своим  жизненным далям. Однако всю жизнь хранил агроном в себе надежду, что вернётся к нему его Фацелия… Но здесь, на этом сказочном поле,  ясно вдруг осознал  он простую трагическую мысль:  никогда не вернётся к нему та любовь-Фацелия. «Ну, значит, больше она уже не придет». И взорвали его грудь удерживаемые годами глухие рыдания. Боль вырвалась  наружу  горькими слезами, которые  очистят  его душу и примирять её с  давней роковой утратой.

 И другой образ, уже  лермонтовский, вспоминается тут в этом плане.
Ночевала тучка золотая
На груди утеса-великана;
Утром в путь она умчалась рано,
По лазури весело играя;
Но остался влажный след в морщине
Старого утеса. Одиноко
Он стоит, задумался глубоко
И тихонько плачет он в пустыне.
Таким образом, мы с тобой рассмотрели два диалога с природой из данного отрывка. И при этом понятно, что пейзаж здесь  способствует пониманию внутреннего мира персонажей поэмы.  Но есть этой зарисовки природы ещё одно значение. Она выполняет символическую функцию. Символами чего выступает поле, заросшее  очаровательными фацелиями? Для рассказчика, думается, оно является символом матери-природы, щедрой, плодовитой и красивой в своём разнообразии. А для агронома – символом утраченной любви и крушения иллюзий  насчёт возможности нового личного счастья.

Надеюсь, ты не забыл, что есть ещё и третий диалог, с которым  нам также надо  вступить в наш диалог. Это диалог рассказчика с диалогом агронома с природой. И тут открывается ещё один важный глубинный  смысл. Для его выяснения важно вспомнить, а каким виделся агроном рассказчику. С его слов,  совсем  не привлекательным человеком: «залитые жиром плутоватые глазки», тучность, мясистый подбородок, широкий затылок и   красноватое лицо. В нём ему видится только физиология, без всяких признаков душевной деятельности. Так трудно наделить кусок чернозёма, полезного в своей практической сути, но лишённого какими-либо высокими смыслами. И  вдруг такие переживания, такие чувства, такая напряжённая внутренняя душевная жизнь.

    И тут этот смысл проявляется для нас с полной очевидностью. Он состоит в том, что не стоит судить о человеке по некоторым его внешним данным. Под всей этой непривлекательностью и неказистостью может скрываться удивительная душа и проникновенный ум.
И в продолжение этой мысли прочти предложенный ниже новый отрывок и постарайся найти скрытые глубинные смыслы.  А мой вариант анализа этого отрывка  для сравнения ты найдёшь как всегда в конце первой части.
И. Шмелёв.

Неупиваемая чаша.

На  ранней  заре поднялся  Илья и  пошел в церковь.  Белый  туман  курился в низинах, по Проточку. Сел Илья на старый могильный камень, положил голову  в руки и стал думать:  ну,  теперь кончена положенная  от  барина  работа... для  барина и работал...
     И вот, как давно, в яблочном монастырском саду, в охватившей его тяжкой
дремоте,  сверкнуло  перед  ним яркой  до  боли  пеной или кипящей водой  на
мельнице. Миг один вскинул Илья глазами  - и в страхе и радости несказанной
узнал глянувшие в него глаза. Были они в полнеба,  светлые,  как лучи  зари,
радостно  опаляющие душу. Таких  ни у  кого  не  бывает. На миг блеснули они
тихой зарницей и погасли.

     В трепете поднялся Илья, смотрел сквозь слёзы в  розовеющее над туманом небо - в потерянную радость:
     -- Господи... Твою красоту видел...
     Понял тогда Илья: всё, что вливалось в его глаза и душу, что обрадовало
его  во дни жизни,- вот красота господня.  Чуял Илья: все, чего и не видали
глаза его, но что есть  и вовеки будет,- вот красота господня. В прозрачном
и  чутком сне,-  видел он,- перекинулась радуга во всё небо.  Плыли в эти
небесные ворота корабли под красными парусами,  шумели морские бури; мерцали негасимые  лампады-звёзды;  сверкали  снега на  неприступных горах;  золотые кресты  светились  над  лесными  вершинами;  грозы  гремели,  и наплывали из ушедших далей звуки величественного хорала; и белые лилии в далеких садах, и тихие яблочные сады, облитые солнцем, и радость святой Цецилии, покинутой за морями...
     В этот  блеснувший миг понял Илья  трепетным  сердцем,  как  неистощимо богат он и  какую имеет силу. Почуял сердцем, что  придёт, должно прийти то, что радостно опаляет душу.