День 3Д беседа вторая

Неделя прошла в бесконечных разговорах с новой заказчицей, она оказалась интересной женщиной, а утро субботы сложилось в привычный ожидаемый кошмар. Несмотря на ранний час, который он обычно посвящал закупкам в торговом центре, магазин был уже заполнен народом. Лавировать тележкой было необычайно трудно, поскольку на каждой второй встречной восседало грядущее поколение потребителей, размахивавшее рекламными разноцветными надувными шарами. Вдобавок, на неделе администрация супермаркета поменяла расположение многих товаров. Этот идиотский маркетинговый ход сбил его с привычного маршрута, заставив потратить четверть часа, к ближайшему сотруднику магазина уже выстроилась своя очередь из дотошных бабушек и дедушек, на поиск специй, необходимых для приготовления утки, предусмотрительно затопленной в собственном жиру под сахаром и солью накануне. Администрации досталось и за поток охлажденного воздуха, запущенного вдоль рядов замороженных овощей, покрывшего разгоряченное поисками лицо холодной испариной. Не хватало еще и простудиться, подумал он, безнадежно выбирая кассу. А ведь еще и к башмачнику. Надо было починить кроссовки. Старые, любимые, сносились, но они так хорошо держали ноги под пружинящими шагами во время его прогулок, что он решил пока не покупать новые, а сделать наклейки. Сапожная мастерская находилась в конце галереи, напротив кафе, поэтому, смиренно оглядев маленькую толпу, он решил обозначить тамошней очереди свое присутствие наполненной тележкой, а сам присел за столик и заказал чашечку кофе. Время, отведенное для приготовления утки, тратилось на ерунду.
Домой он вернулся в таком плохом настроении, что решил испортить его себе окончательно и посмотреть, что ему накидали вчера днем и сегодня утром в почтовый ящик. Однако там его ждал приятный сюрприз. Из пачки рекламных объявлений выглядывал маленький безымянный конверт. Счета, уведомления и штрафы решили дождаться следующей недели, подумал он, раскрывая письмо: «Если вы придете завтра на беседу на четверть часа пораньше, я буду вам очень благодарен. Нам есть что обсудить.»
А пастора-то зацепило. Да так, что нашел время заехать на велосипеде. Эта мысль подняла настроение, сценарии предстоящей беседы закрутились в голове, и утка стала готовиться сама собой.
Утром архитектор не стал выходить раньше, просто по ходу он немного срезал маршрут между полями, малопривлекательными в это летнее утро, поскольку те были обвешены задами всех мыслимых размеров, форм и расцветок, за которыми пряталась рассада артишоков. Хорошо, что есть еще люди, которые не могут себе позволить тратить утреннее время на очереди в магазинах.
Он вышел на центральную площадь городка на двадцать минут раньше обычного, но пастор уже сидел за столиком кафе.
- Доброе утро, святой отец.
- Доброе, доброе. Как прогулка?
- Сплошные задницы.
- А, вы про наших тружеников полей? Мои соседи – такие же. У них есть, знаете, маленький трактор, совсем древний и очень шумный. Он-то меня и будит.
- Ну, так что вы там надумали? Как обычно, пожалуйста.
Они подождали, пока официант принесет архитектору кофе, круассан на блюдце и на таком же блюдце пахитоску, и только потом пастор сказал:
- Я всю неделю думал над вашими словами. Вначале мне казалось, что это – искушение. Голос, пробуждающий томление духа. Я вновь вернулся к блаженному Августину, чтобы в который раз задать себе вопрос, есть ли предел человеческой мысли. Доступно ли нам провидение? Неужели ваши уста искушали меня? И я ответил себе – нет, потому что вас можно заподозрить в чем угодно, но никак не в лукавстве. Обретая знание, вы не гордитесь им, а стараетесь поделиться, потому что, вы, как и я, - сомневаетесь.
- Спасибо.
- Я рисовал и рисовал ваши стрелки. Вначале прямые, потом извилистые. Мы же расстались на Исайе, на том, что надо исправлять путь господу. Неправедность извилиста. Но вот тогда меня и... Умысел здесь ни при чем. Почему извилисты стрелки, а не сама отражающая плоскость? Она уже не плоскость. Это – волна?
- Думаю, да.
- Господь накрывает нас волной своего внимания?
- Я предпочел бы говорить о некоторой волновой субстанции, которая получает от нас информацию, обрабатывает ее и возвращает назад.
- Пусть так. Каждый может остаться при своем мнении относительно природы этой волны, но это действительно волна. Я кое-что читал о современных теориях волн, священник должен быть в курсе мирских изысканий. Но и это сейчас не так важно. Принципиальным является форма волны, так?
- Так.
- Значит, если все сигналы, от праведных и неправедных людей, направляются в определенный момент времени, то есть строго вверх, по вертикали, то направление обратного движения будет зависеть от той точки, в  которой волна приняла сигнал. И, поскольку угол падения всегда равен углу отражения, то траектория ответа будет зависеть, оказались ли мы под гребнем волны или под ее долиной, ее восходящим или нисходящим потоком.
- Совершенно верно.
- Дальше – вы. Мне немного страшно произносить это.
- Бросьте, пастор. Все элементарно просто. – Архитектор взял салфетку, достал карандаш, внизу салфетки нарисовал горизонтальную линию, а вверху – волну. – Только давайте оставим в покое гребень волны, поскольку попадание в него создает целый поток отражений, может даже, дисперсию, которая внешне будет выглядеть как хаос. Зато мы с уверенностью можем сказать, что немедленное или почти немедленное наказание настигает тех, кто находится под долиной волны, - на рисунке появилась первая пара стрелок, - ее самой низкой части. Те же, кто оказался под восходящим потоком, - архитектор нарисовал еще одну пару стрелок, - будут наказаны гораздо позже. В будущем. При жизни или после смерти, но – в будущем.
- Да-да.
- А те, кто, скажем, в момент преступления, находился под нисходящим потоком…
- Будут наказаны в прошлом.
Нахальные воробьи в ожидании крошек рассаживались на спинках соседних стульев, а собеседники молча глядели на третью пару стрелок.
- Теперь вы понимаете, - глядя на воробьев, архитектор стал разламывать круассан, - что детство всех маньяков и серийных убийц…
- Пожалуйста, не надо. Есть гораздо более весомый пример. Иуда Искариот.
- Ба, сейчас священник начнет цитировать апокрифы?
- Конечно, вы знаете. Но, даже если бы я не был знаком с текстом евангелия детства, я все равно, после этих мыслей, пришел бы к выводу, что у Иуды был дурной характер с самого рождения.
- Да, его предательство пришлось как раз на нисходящий, как вы говорите, поток волны. И он был наказан тяжелым детством. Но священник, цитирующий апокриф…
- Перестаньте. Здесь я чист. Вы слышали о Якове Ворагинском и его «Золотой легенде»?
- Конечно слышал. Но, признаюсь, не читал. Блудница Магдалина – это же оттуда?
- Да. Яков Ворагинский – монах-доминиканец. Жил в тринадцатом века, а в  девятнадцатом был канонизирован. Так вот, его Иуда – это братоубийца, отцеубийца и муж своей матери. Немалое наказание за будущее предательство, а?
- Надо почитать.
- Почитайте. Но сначала ответьте мне - вас не смущает, что вы переворачиваете логику? Ту, где тяжелое детство формирует характер будущего преступника?
- Это должно смущать вас, а не меня.
- Почему?
- Потому, что это логика - житейская. Она очень прочная, поскольку основана на тысячелетиях повседневного опыта, но именно поэтому она – человеческая. Причина – тяжелое детство, оборачивается следствием – преступлением. Но диалектика шире человеческого опыта.
- Да-да. Абсолютный дух Гегеля. Я – знаю.
- А раз вы это знаете, то знаете и то, что причина может оборачиваться следствием, а следствие становится причиной.
- И что же, время, как переменный ток, меняет направление?
- Возможно.
- Чепуха какая-то. Так мы с вам договоримся до машины времени.
- Почему чепуха? Пастор, в какие одежды мы бы не рядились, в глубине души мы все остаемся язычниками. И наши сегодняшние представления о машине времени ничем не отличаются от представлений древних греков о колеснице Зевса-громовержца. Повозка, мифически объясняющая пока непонятное нам явление природы. Природа же такова, что обратное движение времени не противоречит даже законам механики. А тут у нас с вами, - архитектор жестом руки окинул салфетку, - сплошная механика.
- Хорошо. Оставим время в покое. Мы действительно его пока не знаем.  Я хочу вернуться к самой логике. Ваша гипотеза означает, что мы имеем дело с фатальной предопределенностью преступления. Наказание в детстве – это наказание за проступок в будущем, значит, такое будущее – неотвратимо?
- Как священник, вы уверены в неотвратимости наказания. Так почему же вас пугает, - архитектор закурил пахитоску, надул щеки и вдруг выпустил аккуратное кольцо дыма, -  дьявольская шутка, не так ли? – да, неотвратимость самого преступления?
- Ну что вы ерничаете? Давайте серьезно.
- Вы – читали Борхеса?
- Самоубийство бога?
- Не бойтесь, это всего лишь иллюстрация. Но иллюстрация - житейской логики. Я тоже много думал о предательстве Иуды…
- Меня иногда пугает, как одинаково мы мыслим, вы и я.
- Святой отец, если мы самостоятельно, независимо друг от друга, открываем правило сокращения дробей, то это всего лишь означает, что мы оба – здравомыслящие люди. Но в средние века…
- Да-да, я знаю, нас бы сожгли на костре.
 - Нет, пастор, на костре сожгли бы меня. А вас бы сослали в горную обитель заниматься астрологией.
- Почему астрологией?
- Церковь никогда не бросалась знаниями. Вы же понимаете, что если гипотеза волны имеет место быть, то тогда ключевым вопросом становится, когда, под какой фазой волны, совершается тот или иной поступок. И, если волна, так сказать, промысел, невиден, но воздействует на все окружающие его предметы, то он должен влиять и на расположение звезд.  Значит, по расположению звезд мы можем судить о форме волны. В конце концов, кто-то или что-то зажгло Вифлеемскую звезду?
- Как с вами сложно. Никогда не знаешь, шутите ли вы или говорите серьезно.
- А, если серьезно, то я пришел к выводу, что то предательство было неизбежным. Не Иуда, так кто-нибудь другой. Ведь даже Петр, камень, дал трещину, и не одну, а целых три.
- Почему вы так подумали?
- Да потому, что, хотя мы мало знаем о прошлом апостолов, но думаю, что спаситель выбирал их далеко не из моральных столпов общества. И обращение Павла это лишний раз доказывает. Андрей? Мы же точно не знаем, что его привело к Крестителю. К апостолам мог бы примкнуть тот же Варавва. Если бы не сидел в тюрьме.
- Мытарь Матфей…
- Да, и мытарь Матфей. А все потому, что уже было предначертано – и последние станут первыми. Выбирая учеников, их учитель уже знал о предательстве. В чем в конце концов и признался.
Архитектор потушил пахитоску и допил кофе. Чашка пастора оставалась нетронутой:
- Мне уже скоро надо идти. Скажите напоследок, что или кто навел вас на эти мысли.
- Шекспир.
- Как – Шекспир?
- Дорогой пастор, Шекспир – это светский катехизис вашего промысла, свод разнообразных причинно-следственных связей преступлений и проступков. Кроме фантомов типа Гамлета и короля Лира, у него много подлинных исторических персонажей.  Но, если взять его пьесы, посвященные предыстории войны Роз, то там вы найдете массу исторических несуразиц, ошибок и оплошностей.
Архитектор приподнялся, словно попытался встать, но тут же, как бы устыдившись своего порыва, вернулся к расслабленной позе на стуле, и только нервное движение руки к уже потушенной сигарилье выдало его волнение:
- Он с легкостью соединяет в одну сцену события, разделенные годами, нарушает их последовательность, порядок. Глупо было упрекать Шекспира в незнании истории, к тому времени вся эта история была уже написана и переписана. Поэтому его адепты сошлись во мнении, что историческую вольность он позволял себе ради динамики сценического действия.
- Простите, но это тоже – глупо.
- Святой отец, спасибо вам за Шекспира. Конечно, глупо. Я думаю, он просто физически ощущал сдвиги во времени, само его движение.
- И вы думаете, что Шекспир рисовал такие же стрелки?
- Пастор, после него человечеству еще потребовалось сто лет, чтобы титаническими усилиями сбросить Ньютону на голову яблоко. Но закон отражения, он был сформулирован Евклидом за триста лет до предательства Иуды. Так что мы с вами…
- Открываем правило сокращения дробей?
- Именно так.
- А вы знаете, это здорово. Знать, что раньше был кто-то умнее тебя.
Пастор поднялся и сделал было шаг в направлении к церкви, но что-то его остановило:
- Скажите, а Шекспир, он – не боялся?
- А для чего он придумал Фальстафа?
И собеседники дружно рассмеялись.