Светочи Чехии. Часть 2. Глава 9

Глава 9

Прошло две недели с отъезда Гуса. Прага приняла свой обычный вид: церкви были открыты, и наружно все было спокойно, хотя в этой тиши зрела буря.
Ружена сидела у окна за вышиваньем, поджидая мужа к обеду. Она была поглощена работой и лишь изредка перебрасывалась словами с сидевшей против нее Анной. Вдруг лошадиный топот привлек ее внимание. Заглянув в окно, она увидала, что какой то пан, в богатом польском наряде, в сопровождении конюших, которые вели в поводу двух чудных боевых коней и, кроме того, лошадей с вьюком, остановился у их дома.
– К нам гости, а Вок еще не вернулся, – с неудовольствием заметила Ружена.
Анна равнодушно взглянула тоже на улицу и вздрогнула.
– Это Светомир, – пробормотала она, бледнее, и повернулась, чтобы уйти, но Ружена ее задержала.
– Неужели ты убежишь от Светомира?
– Я увижу его как нибудь потом, а теперь встретиться с ним я не в силах, – прошептала Анна, вырывая свое платье из рук подруги и убегая.
Ружена проводила ее недовольным взглядом и, положив работу, пошла осведомиться, был ли то действительно друг ее детства.
Оказалось, что на самом деле, приехал Светомир, но так сильно изменившийся за время их разлуки, что Ружене пришлось долго в него всматриваться, чтобы узнать. Худенький, бледнолицый юноша возмужал и стал теперь красивым, статным молодцом, со спокойным, уверенным взглядом и воинственной осанкой.
– Твои дары принесли мне счастье, и мое будущее обеспечено, – вполголоса сказал он, здороваясь с Руженой. – Я затем и приехал, чтобы лично тебе это засвидетельствовать.
Скоро явился Вок и встретил бывшего товарища с распростертыми объятиями.
– Да ты просто великолепен, Светомир, – сказал он, целуя его. – Кто узнает в тебе того несчастного мальчугана которого мучил негодяй Иларий? Прежде всего, пойдем ужинать, а потом ты расскажешь все твои приключения. А ты к нам совсем?
– Нет! Теперь мое отечество – Краков, но если вы приютите меня на несколько недель…
– Глупости, глупости! Раньше нескольких месяцев и не думай, чтобы мы тебя выпустили. А в Кракове и без тебя как нибудь проживут, – благодушно прервал его Вок, увлекая в столовую.
За столом Светомир осведомился об Анне, не вышла ли она замуж.
– Нет. Она сегодня не здорова, но ты увидишь ее потом, – вскользь сказала Ружена.
Когда они остались одни, граф и графиня рассказали ему разыгравшуюся у них в доме ужасную трагедию. Рассказ об этом злодеянии глубоко опечалил Светомира.
– Господь да помилует несчастную душу тети Яны! В какой страшный грех вовлекло ее чрезмерное доверие к поганым попам, – сказал он, крестясь. – Я понимаю, что Анна избегает меня со стыда, а между тем моя бедная подруга детства вдвойне дороже мне в своем горе, – закончил он дрогнувшим от волнения голосом.
Обсуждение этого печального событие так затянулось, что Светомиру удалось лишь слегка коснуться своей жизни на чужбине. Заметив, что он устал, Вок заторопил его идти спать.
На следующий день, поутру, Светомир раздавал привезенные им подарки: Ружене, – шелковую материю, затканную серебром, Воку – несколько собольих мехов, а графу Гинеку – великолепный кинжал, с осыпанной аметистами рукоятью.
– Я привез для Анны парчу и еще кое что; но при нынешнем ее настроении эти безделки не доставят ей удовольствие, – со вздохом заметил он, – Я лучше отдам ей ковчец с мощами, который я вез тетке, а парчу прошу принять тебя, Ружена!
– Черт возьми! Да ты богач, чтобы делать такие подарки! Клад ты что ли нашел? – засмеялся Вок.
– Увы, нет! Но Бог не оставил меня и даровал мне почетное, независимое положение. А об этих пустяках не стоит и говорить; это – часть моей добычи в Танненбергском бою и при взятии Гильгенбурга.
– Ты участвовал при Танненберге! – вскричал пораженный Вок. – Счастливец! Как я тебе завидую! Вот где бы я желал побывать, чтобы хорошенько поколотить немцев.
– Да! Ты упустил прекрасный для этого случай! О, они получили такой урок, который не скоро забудут. Как нибудь я подробно все расскажу тебе.
Прибытие графа Гинека, отсутствовавшего по делам, прервало разговор и дало ему другое направление. Он тоже сердечно встретил гостя и взял с него слово погостить у них подольше.
Светомир рассказал, как, по приезде в Краков, счастливый случай свел его с секретарем короля Владислава, паном Згибневом Олесницким, который заинтересовал в его судьбе Яна Тарновскаго, краковского воеводу, а тог взял его к себе на службу и посылал гонцом в Литву, к великому князю Витовту, и позднее к Янушу Мазовецкому. Точность, быстрота и ловкость, с которыми он выполнял возлагаемые на него поручения, доставили ему место при дворе, а после Грюнвальденской (или Танненбергской) битвы король наградил его за службу, возведя в рыцарское достоинство и даровав хорошенькое поместьице, что вместе с доставшейся на его долю добычей, вполне его обеспечивало.
Вечером, в тот же день, Светомир наконец увидал Анну и был поражен происшедшей в ней переменой. Бледная, как смерть, со взглядом, упорно опущенным книзу, пробормотала она приветствие; и только после того, как он горячо поцеловал ей руку и сказал несколько теплых слов, она подняла на него глаза, порывисто ответила на рукопожатие и залилась горькими слезами.
Наступил день рождение Вока, и в доме Вальдштейнов собралось много гостей. Хотя траур не позволял дать пира, но друзья обоих графов пришли поздравить Вока с днем рождение и были оставлены на ужин. Общество было исключительно мужское, и даже Ружена удалилась тотчас же после ужина.
Оставшись за столом, гости попивали вино, толкуя про войну, политику и церковные вопросы. Все собравшиеся были ярыми сторонниками реформы и влиятельными членами народной партии. Тут были: Ченек из Вартенберга, бургграф пражский, Божек из Кунштадта, Ярослав из Штернберга, Милота Кравар, Вацлав из Дуба, Ян из Хлума, Здислав из Звичетича и много других.
Присутствие Светомира навело разговор на польского короля Ягайло (Владислава) и войну с тевтонским орденом, а когда выяснилось, что Крыжанов был участником великой битвы, нанесшей почти смертельный удар могуществу крестоносцев, все, понятно, стали просить его рассказать подробности этого исторического дня.
Светомир сначала отнекивался.
– Как вы хотите, чтобы простой воин, вроде меня, сумел бы ясно изобразить вам такое сложное и грандиозное дело, как этот знаменитый бой, тем более, что главные подробности его вы наверно давно уж знаете.
– Не скромничай, пан Светомир, – смеясь, крикнул ему Ян из Хлума. – Вообще говоря, мы, разумеется, знаем, что рыцарей разгромили, что гроссмейстер и орденские сановники перебиты, что взято было много знамен и т. д. Но ближайшие условие боя, все, что ему предшествовало и за ним следовало, описание местности, словом, то, что может передать только личный участник, вот что мы у тебя просим.
– Постараюсь, в таком случае, исполнить ваше желание, но прошу вас быть снисходительными, – отвечал Светомир, вставая.
Он на минуту задумался и, по мере того, как собирались его воспоминание, ожили и нахлынули вновь пережитые им некогда чувства; лицо его загорелось, глаза засверкали и он начал свой рассказ.
– Прежде, чем описывать вам самую битву, я не могу не сказать несколько слов о плане военных действий, гениально задуманном королем с великим князем Витовтом и выполненном с невиданной доселе точностью. Оба войска, наше и великокняжеское должны были сойтись на нижней Висле и соединенными силами нанести решительный удар врагу. Чтобы не задерживать наступление литовцев разными обходами, князь Януш Мазовецкий повелел прорубить просеки в лесах. Все шло, как по маслу, и мы двигались навстречу друг другу, не как две боевые рати с оружием и обозами, а просто как два путника. Полки пана Тарновскаго, при которых я состоял, и наши главные силы собрались у Вольборжа; 24 июня приехал король, и одновременно с ним прибыло венгерское посольство с Палатином, Николаем из Гары и графом Стибором из Стиборица, которых гроссмейстер ордена прислал для продления перемирия до 8 июля. На следующий день у нас приступили к построению моста на лодках через Вислу и повели дело так успешно, что уже 30 июня переправа войск с тяжелыми мортирами совершилась без помехи, а за нами двинулся и Витовт.
Наш переход через Вислу и соединение с великим князем литовским показались гроссмейстеру совершенно невероятными, и он не хотел даже этому верить. Один из пленников передавал мне, что гроссмейстер допрашивал о том Добеслава Скорачевскаго, который вместе с венгерским посольством был в польском стане и собственными глазами видел мост и переправу литовских войск. Гроссмейстер рассвирепел страшно, а рассказ Скорачевского счел за ложь и глупую выдумку. Он, видите ли, узнал от достоверных людей, что король Владислав пытался, но тщетно, перейти Вислу, причем много поляков потонуло в реке, а что Витовт тоже задержан Наревом.
– Подобная переправа, конечно, неслыханная вещь, но уж немецкое самомнение никак не может допустить, чтобы кто другой придумал что либо новое, остроумное и практичное, – вставил, усмехаясь, Вацлав из Дуба.
– Понятно, они считают себя особым народом, сотворенным Богом исключительно для того, чтобы эксплуатировать, тиранить других и глумиться над ними. Но под Грюнвальдом тевтонская спесь получила суровый урок, – заметил граф Гинек.
– И я надеюсь, что урок этот не последний и что судьба готовит для них в будущем не один еще танненбергский день, – добавил Вок. – Но продолжай, Светомир.
– Итак, 9 июля мы перешли прусскую границу. Минута была торжественная: мы развернули знамена и запели боевую молитву: „Богородица, Дева”.  В тот же день король поручил главное начальствование пану Жындраму из Мышкова, человеку всеми уважаемому, умному, опытному и храброму; это назначение придало еще более уверенности в победе и воодушевило войска. Первый наш роздых на вражеской земле был меж двух озер, неподалеку от Лаутенбурга; город укреплен не был, и взяли мы его без труда. На второй остановке мы разбили свой стан против села Кауерника, расположенного на Древенце; на противоположном берегу сосредоточились уже войска ордена и я получил здесь первую мою добычу, так как не принимал перед тем участие во взятии Лаутенбурга. Я пошел охотником в передовой отряд, высланный для освещения местности вдоль реки. Вдруг натыкаемся мы на орденских солдат, которые купали лошадей. Голов было с 50 и кони все добрые. Мы тотчас же на них напали; солдаты частью были перебиты, частью утонули, а лошади отобраны. На мою долю достался чудный скакун, на котором я и был в бою.
– Предзнаменование славное! Вдобавок, вы еще спешили немцев, – заметил кто то.
– Мы так себе и объяснили нашу удачу, – весело ответил Светомир. – Но дальнейшая разведка была не так успешна. Река оказалась защищенной мортирами и бомбардами, а русло – перегороженным и непроходимым. На королевском совете переправу, должно быть, признали невозможной, потому что мы повернули назад и в один день отступили до Лаутенбурга, а затем отошли до Винока.
Переход был крайне тяжелый, но приказано было не останавливаться ни под каким предлогом, и нам пришлось бросить по дороге слабых лошадей, часть обоза и т. п. У немцев пронесся слух, что мы бежим…
Раздался взрыв гомерического смеха.
– Бежите вы, славяне? Ха, ха, ха! И они этому поверили?
– А черт их знает!
– А все таки, почему вы отступили так поспешно? – спросил Ян из Хлума.
– Необходимо было как можно скорее пройти пересеченную местность, где мы всегда могли наткнуться на засаду. Наконец, 13 июля мы разбили наш стан в получасе ходьбы от Гильгенбурга, – маленького, но хорошо укрепленного тыном, валами и рвами города. Никто и не думал брать или осаждать его, в виду возможно близкого столкновение с неприятелем, но, сами же собаки немцы вызвали нас на это. Наши ратники полюбопытствовали взглянуть на укрепление и кучками вышли из стана, а тут гарнизон сделал вылазку и напал на них; но кое кто из них все таки уцелел. Когда весть о том дошла до нас, все наше воинство поднялось и бросилось на приступ. На этот раз и я принял участие. Стремительность натиска была такова, что мы одним ударом взяли городишко и разгромили. Получка оказалась славная, так как все окрестное население спасалось там со всеми своими пожитками, да и съестных припасов собрано было громадное количество; весь следующий день король был занят разделом добычи и пленных. А ночью разразился такой ураган, какого я и не запомню. Никто из нас не мог глаз сомкнуть: буря опрокидывала палатки, с корнем вырывала деревья и сметала все на своем пути. Ветер ревел, выл и свистел, словно тысячи голосов плакали и стонали, вперемежку с раскатами дикого хохота…
– Может быть, то были вопли убитых и крики дьяволов, тащивших в ад или чистилище немцев, – заметил кто то.
– Как знать? – серьезно ответил Светомир, – но только ночь была ужасна и многие старые, бывалые воины говорили тогда, что это – погибшие гильгенбуржцы кричат с того света, и что им не раз уже доводилось слышать такие же вопли после разгрома какого нибудь города. На заре стало спокойнее, но ветер продолжал еще дуть с такой силой, что во все стороны качал походную часовню короля.
Уступая настояниям великого князя Витовта, король согласился отложить обедню, которую привык слушать обыкновенно перед выступлением в поход. Нас двинули вперед: но не прошли мы и двух верст, как Владислав остановил войско, и, покуда разбивали стан, велел поставить на холме часовню и начать богослужение. Не знали мы тогда, что находимся уже на самом поле, избранным Богом для жесточайшей битвы, какую когда либо видел мир! Постойте, – добавил он. – Я начерчу вам план местности, и вам будет легче уяснить себе ход боя. Вок, прикажи подать мне кусок мела!
Паж тотчас же бросился исполнять приказание. Светомир нагнулся над большим дубовым столом и стал крупными чертами рисовать план, крайне несовершенный, разумеется, с точки зрение современного офицера генерального штаба, но который заслужил, однако, полное одобрение слушателей рассказчика, пояснявшего то, что чертил.
– Смотрите, вот кружок; это холм, – место стоянки часовни; я беру его за исходную точку, и тогда вы видите перед собой литовцев, которые шли в голове, а дальше на запад – были поляки. На близком расстоянии от литовского стана, впереди, находится, как видите, Лудвигсдорф и от него к селению Грюнфельду, прямо поднимается дорога, по левой стороне которой лежит лес; далее вправо будет Танненберг.
В обоих станах царил еще беспорядок, а король слушал обедню; как вдруг из сторожевого полка донесли, что неприятель выходит из Грюнфельда.
Светомир на минуту остановился.
– Многое из того, что я теперь буду вам рассказывать, я лично не видал, так как вы сами понимаете, что не мог же я быть повсюду; но, тем не менее, я знаю это от очевидцев, заслуживающих полного доверие, как паны Жындрам, Згибнев Олесницкий и др. Кроме того, имея под собой доброго коня, я часто развозил приказание от начальников, до и во время битвы. Но возвращаюсь к моему рассказу. Так как никто из нас не предвидел столь быстрого наступление врага, то я отлучился в литовский стан, по делам, к одному из дружинников Витовта, и видел неприятеля лично. Не мешкая ни минуты, я вскочил на лошадь и помчался предупредить короля. Шла обедня; Владислав стоял на коленях и ничего не ответил на мое донесение. Но все войско было уже в движении. От великого князя к королю, то и дело, прибывали гонец за гонцом с просьбой дать приказ о наступлении; наконец, Витовт прискакал сам. Но не тут то было: в своей набожности, Владислав ни за что не хотел прерывать богослужение и, только прослушав две обедни, отдал повеление идти в бой. Каждый воин, в виде условного знака, прикрепил к головному убору пучок соломы: отзывом для поляков было слово „Краков”, для литовцев – „Вильно”. Пан Жындрам не упустил времени и построил войско в боевой порядок. В это время около короля собралось значительное число благородных панов, жаждавших посвящения в рыцари, и король не счел возможным отказать в столь законном желании и сошел с коня. Он начал уже церемонию, как вдруг был прерван: прибыли два герольда от великого маршала ордена, Фридриха фон Валленрода, чтобы вручить королю и Витовту два обнаженных меча, в знак вызова.
– Если бы немцы были дальновидны и могли предположить, что готовил им этот день, они не были бы так дерзки, – заметил Ян из Хлума.
– Может быть, но, в то время, они просто задыхались от чванства и в высокопарных выражениях объявили, что гроссмейстер посылает мечи, „чтобы они послужили нам в бою”, предоставляя выбрать время и место.
Король спокойно выслушал дерзкую речь и ответил: „Мечей у меня хватит, но и эти пригодятся, чтобы посбить чересчур спесивые головы, выбор же места и времени я поручаю Господу”. Засим он и Витовт приняли мечи.
Как только уехали герольды, король обратился к присутствующим с речью, в которой перечислил все козни ордена и выразил уверенность, что Бог, в правосудии своем, дарует нам победу над нашим жестоким, вероломным врагом.
– Здесь я покинул Владислава и присоединился к своим, на правом крыле войска. Там стояли королевские полки, предводительствуемые Андреем Чиолеком из Желехова и Яном из Спрова, рода Одровача. Картина была торжественная: моросивший перед тем дождик перестал, выглянувшее из за туч солнце играло на блестящих доспехах, кони ржали, знамена тихо колыхались от легкого ветра, и все войско запело „Богородицу”.
Когда мы продвинулись вперед, немцы уже стояли в боевом строю, но занимали гораздо лучшее положение, чем мы, так как местность понижалась в нашу сторону, Кроме того, их правое крыло было выгодно прикрыто лесом. Обе рати стояли друг против друга, на расстоянии арбалетного выстрела, и разделяла нас узкая, ровная лощина.
Я пропускаю завязку боя: действие застрельщиков и одиночные стычки между рыцарями; настоящий бой начался, когда оба войска, с оглушительными криками, ринулись одно на другое, и закипела сеча, – страшная, кровавая сеча. Земля дрожала, окрестные холмы гудели от лошадиного топота, боевого клика, лязга оружие и стонов раненых. Копья сломались скоро, бились не только оружием, но и ручной схваткой, задыхались от тесноты, умирали под конскими копытами. Немцы стали одолевать литовцев, дравшихся с нашей правой стороны, первые ряды опрокинулись на следующие, производя сумятицу в тылу. Наконец, они дрогнули и побежали, увлекая за собой соприкасавшиеся с ними отряды поляков. Минута была страшная: наше правое крыло осталось открытым, и напади немцы на нас с этой стороны, успех дня принадлежал бы им. Но храбрые русские полки спасли все дело.
С войском князя литовского, кроме татарской орды, было несколько полков из Полоцка, Смоленска, Витебска, Киева, Менска и др. городов;  шли они все под стягом смоленским. Я видел их на походе, с той поры, как соединились оба войска; народ на вид суровый, но смышленый и способный к воинскому делу. Нельзя было на них налюбоваться, когда великий князь обучал свои войска и производил ратные передвижения. Они то и спасли положение. Пока все кругом бежало, они отлично дрались и упорно стояли стеной, о которую разбивались все попытки немцев; этой своею стойкостью они дали возможность другим оправиться. Наконец, Витовту, который все видел и всюду поспевал, удалось собрать часть своей рати. Увлеченные преследованием, немцы пронеслись мимо нас, как ураган, но на возвратном пути наши встретили их с тыла и частью перебили, частью забрали в плен.
Одержанный в начале успех разжег неприятеля, который, пользуясь, кроме того, выгодным положением, как лавина, обрушился на польские полки и опрокинул чехов и мораван, дравшихся в первых рядах наших войск, под стягом св. Георгия. Считая, что мы бежим, или, по крайней мере, окончательно разбиты, гроссмейстер решил, что настала минута пустить в действие 16 еще не тронутых до сей поры, запасных знамён, которых и повел лично. С высот, где доселе стоял, он неожиданно появился с нашей правой стороны. Главные силы, дравшиеся далеко впереди, не приметили его из за пыли, а мы, королевские полки, которые были ближе к немцам, приняли их за литовцев, по сходству копий.
Движение гроссмейстера угрожало страшной опасностью королю, который, под охраною лишь 60 копий (около 120 человек), стоял в небольшом леску настолько открыто, что один рыцарь крестоносец, заметив это, бросился на него с поднятым мечем, но был предупрежден Згибневом Олесницким и выбит из седла ударом копья; затем король с рыцарями свиты его добили. Говорили тогда, что рыцарь этот звался Дипиольдом фон Кекритцом.
Последовавшие за сим три момента довершили нашу победу. Те, которые бежали к стану, снова перешли в наступление и ударили с такой стремительностью на врага, что немцы были смяты, подались назад и в беспорядке пустились на утек; видя это, несколько отрядов из полков фон Юнгингена, наемники из холмской (кульмской) земли, охваченные паникой, тоже бежали.
Бог был с нами в этот день и вдохновил Добеслава Олесницкого произвести разведку местности на нашем правом крыле, что и дало ему возможность открыть присутствие гроссмейстера и грозившую королю опасность. Весть эта, как молния, пронеслась по рядам. Преследование немцев, бросившихся по направлению к лесу, оставили, а чехи и мораване ударили справа в расстроенные уже ряды войск гроссмейстера, мы же и остальные польские полки били их в лоб. Это уж был конец. Теснимые со всех сторон, раздавленные нашим превосходством в силах, остатки немецкой рати бежали к укрепленному стану; гроссмейстер и главные военачальники были убиты, после отчаянной защиты.
Ничто уже не могло нас остановить. Как бурный поток, нахлынули мы на последнее убежище неприятеля и весь его стан, с повозками, припасами и разным добром, достался нам; все, что оставалось еще в живых, было перебито. Заходившее солнце озарило поле побоища, заваленное 40 тысячами убитых. Громадная добыча, – 51 знамя и 15 тысяч пленных, – увенчала нашу победу… Теперь, если орден и оправится когда нибудь, то не так то скоро!
Некоторое время в комнате царило молчание. Рассказ произвел глубокое впечатление на слушателей и каждый раздумывал о важности представших перед ним событий.
– Ты думаешь, Светомир, что немцы не скоро оправятся от нанесенного им удара; а я так опасаюсь, наоборот, что оправятся очень скоро! Немцы, видишь ли, упорны и их, как сорную траву, трудно выводить, – заметил, качая головой, Ченек из Вартенберга.
– Во всяком случае, пока они свое получили, а будущее ведомо одному Богу! Если они и вперед будут так же задорны и назойливы, Господь уготовит им новый Танненберг! По мнению всех воевод, следовало продолжать преследование и захватить Мальборг (Мариенбург), где в ту пору не было ни одного солдата; тогда немцы были бы уничтожены в корне. Но король потратил несколько дней на празднование победы, – меня при этом случае посвятили в рыцари, – а когда мы подступили к городу, он был уже приведен в оборонительное положение, и взять его мы не могли.
– А каковы были эти руссы, которые так доблестно сражались? Такие же язычники, как и литовцы? – спросил кто то.
– Вот еще! Христиане, как и мы, хотя и схизматики! А князь их, Юрий Лугвеньевич, – истинный герой; он со своими полками и решил победу . Чтобы убедиться в этом, взгляните еще раз на мой план: видите – воинство литовское и польское образуют как бы одну линию, с чуть выдавшейся серединой; позади польского строя стояли татары. Немцам необходимо было сломать эту линию, так как обойти, в виду ее длины, было затруднительно. Руссы занимали важное положение посредине войска; на них то и был направлен сильнейший удар врага и, когда бежали литовцы, увлекая частью и наших, воины ордена были так уверены в победе, что запели: „Христос Воскресе”. Но, как я уже сказал, храбрые полки князя Юрия стояли твердо, как скала, и Витовт, понимавший всю важность минуты, послал им подкрепление. Вообще великий князь выказал в этот день великое ратное дарование и отменное мужество!
– Да о нем только и речь, как в начале, так и в конце боя. А что же делал король? Он, словно, не принимал никакого участия в деле? – спросил Звиретич.
Светомир лукаво усмехнулся и почесал за ухом.
– Ну, не скрытничай! Мы здесь все друзья и честные люди, – нетерпеливо вскричал Вок. – Ведь ты же не виноват, если Владислав не герой.
– Нет, король бравый молодец, но его набожностью злоупотребляют окружающие его попы; если он и делает какие промахи, то в этом опять таки виноваты стриженые, которые жужжат ему в уши всякий вздор. К ним то и относится моя улыбка; тебе, Вок, хорошо должно быть известно, как я их ненавижу. Кстати скажу, что о схизматиках – руссах я узнал за это время много интересного. Отец Иларий говорил о них с пеной у рта и считал их хуже язычников, а по моему, они гораздо ближе к истине евангельской, чем мы, католики. Все это я понял из речей князя Юрия Лугвеньевича, который дарил меня своей благосклонностью; с одним из его воевод я крепко сдружился и даже обещал съездить к нему погостить, что непременно исполню, как только вернусь в Польшу.
– А все таки, – задумчиво вставил Вок, – вспоминая снова великую битву, где легло костьми столько наших братьев и пролилось много славянской крови, невольно скажешь, что неразумно поступил князь Конрад Мазовецкий, призвав немцев оборонять свою землю: они сперва съели бессильных пруссов, а теперь принялись за поляков и литовцев. Конраду, правда, отбиваться от пруссов было тяжело, зато от немцев полякам теперь и вовсе не отбиться!..
– Да, – перебил граф Гинек. – Уж подлинно, что волков пустили стеречь овечье стадо. Никогда эти заигрыванья с немцами до добра не доводят! Прусс – дикарь, так ведь и немец – варвар; это мы, чехи, знаем лучше других! Как в железной перчатке держат они подвластные области и пожирают одно племя за другим. Поляки еще не раз поплатятся за ошибку князя Мазовецкого!
Мало помалу разговор перешел на вопросы религиозные и вызвал новый взрыв негодования по поводу индульгенций, интердикта и изгнания Гуса.