Диагноз Карениной

Насколько довольна ваша жена? и все ли у вас с ней в порядке? вы отвечаете, что вполне, надеясь не выносить сора из избы.
Дома ребенок спит крепким сном, не замечая того, что творится вокруг на самом деле, а его мама оказывается в ночном клубе, где попивает крепкие напитки.
Там оказываюсь и я. Только мне приходится зарабатывать деньги тем, что я развлекаю людей. Однако это не значит, что я не могу сказать правду.
Ей я должен был сказать сразу, что этот ее выход окажется таковым, каким она хотела его видеть, но на следующий день она поймет, что дала лиху. Переборщила.
Это началось еще тогда, как только она стала рассказывать самые скучные в мире истории, так что любой другой человек с улицы, которому пришлось бы работать в сфере обслуживания, уснул бы на ее впалой груди.
О простенькое черное платье на ее смугловатом теле подчеркивало все то, что должно быть подчеркнуто при такой фигуре. Волосы у нее коротко стрижены, они почти породнились с широким моими зрачками, сливаясь в одной гамме. Кто-то из посетителей заметил, что у нее "слишком длинный клюв", но что он мог ожидать от такой галки, как эта пташка? Этот клюв не превышал недопустимой длинны, отчего мне и делалось так легко, когда я наблюдал этот образ прилетевшей за чем-то блестящим вороны, которую я не решался поймать, поскольку боялся спугнуть.
"Мы там то, мы там это..." - бла-бла-бла. А я: "Ну! и что же было дальше?" – я задаю этот вопрос так, как будто дочитываю свой любимый роман «Элементарные частицы».  Держу в руках Оскар, хотя ей этого не видно, что вполне не удивительно! не удивительно.
Перед ней человек, которому не привыкать перемерять за одну ночь самые разнообразные маски, перевоплощаться в самые обыденные образы, чего так требуют законы успешной коммуникации...
Ведь, когда она говорит самые нелепые истории о своем величии, она ждет, что это произведет на меня неизгладимое впечатление. Когда она становится беллетристом-фантастом, то ничего не остается, кроме как расцеловать ее в губы за богатую фантазию.
Целовать она начинает первой – меня, после ликера а ля брудершафт, когда я стоял к ней вплотную, хоть и не настаивал на такой близости. Она страстно укусила мою губу, как будто она стала снова ребенком, у которого все детство было без сладкого, и наконец-то ей дали самый обыкновенный леденец. Все произошло так быстро, что моя совесть и не успела этого заметить. Да и вообще, где она все время шляется? Наверное, как и эта дама, заплутала, обглоталась самбуки, крови оленей и прочих сладостей.
Вернется она лишь во сне – в облике бородатого графа с носом картошкой, одетого в рубаху и брюки по типу шаровар. Шедевр! Идет этот пожилой мужчина по какой-то платформе, с помутненным взглядом, словно он какой хомяк в пятилитровой банке, заходит линию, отмеренную для безопасности пассажиров, но я успеваю вступить с ним в диалог.
- Стойте! Что же вы делаете?
- Ступай своей дорогой… Глядишь, она не будет такой же, как у меня…
- А чем плоха ваша?
- А тем, что всегда одно и то же, ничего не меняется! Написал я роман, а что толку? Лучше бы не мучился, да сам бы прыгнул.
Больше он от меня ничего не услышал, поскольку от головы его осталась одна борода да челюсти.
Ну, царствие вам небесное!
- Ты понимаешь? Ну… Я… Всегда адекватный человек! В любом состоянии!
Все понимаю, но жду, прикрывая зевоту, продолжения.
- И… Я… Могу себе позволить… Все, что мне…
Удав спокоен, если его не станут беспокоить по ерунде, как если бы кто предложил ему полакомиться слоном. И мои архангелы появились в лице людей, готовых принять грех на себя, - забрать проголодавшуюся особу куда подальше от таких медлительных людей, как я.
Как следствие на их поведение ее действия инфернальны до такой степени, что черти начинают звонить и вызывать пожарную службу. И тут мой выход. Я пьяный Отелло, но мое место за кулисами, ведь я не имею на нее никаких прав. От осознания собственной ревности хочется разреветься и тут же расхохотаться: ревную к шлюхам. Поддаю.
Она возвращается ко мне после того, как ее уже напоили до такой степени, что она успела повисеть на здоровом мужике, чего я не оставил без внимания. Она начинает кусать меня за шею и повторять все те же слова, а я ограничиваю себя в дионисийском начале, хоть и приближаюсь к безумному состоянию.
Настает очередь охоты на третью жертву, и эта молоденькая пантера непристойно танцует с коммерсантом, известным в том месте бабником. Она обратилась по адресу, что он и успел доказать, продемонстрировав ей коронный французский поцелуй.
За десять минут до этого, когда я успокоил свою нерву, я стал ее уговаривать встретиться в другом состоянии, напомнив ей ее же слова, поскольку это был отличный ход конем, чтобы забрать одну из самых слабых ее фигур – безумие. Это было сделано для того, чтобы она отвязалась от меня, - я играл в поддавки и показывал ей, насколько серьезны мои намерения по отношению к ней, что послужило предлогом для встречи в другом месте и в другое время. Что-то в ней проснулось, и она перестала краситься каждые пять минут, смотреться при мне в зеркало, при этом она не обращала  никакого внимания на то, что все ее приготовления настолько наиграны, что я вот-вот спрыгну с бельэтажа и сделаю себя навеки калекой, не находя подходящего яруса для того, чтобы впредь не видеть подобной пьяной прямолинейности после удачного прыжка. Ее блондинистая подруга, которая гораздо удачнее справлялась с алкоголем, записала мой контактный номер, мадам в черном платье записала его на клочке бумаги трижды, после чего они стали выбирать такой день, когда с их ребенком кто-то сможет поняньчиться, пока ее мама будет наслаждаться тем же, чем и папа, но по разным углам: она будет сюсюкаться со мной, а где будет ее муж - неизвестно. А как они обсуждали это, те две подруги!? Как будто они собирались идти за хлебом.
А за прилавком стоял бы я, обнаженный  и сожалеющий, что все происходит вот так, как будто на этом и строится весь мир: ложь, прикрывающая собственные прихоти от, казалось бы, близких людей, желание получить каждый кусочек из того выбора, который не всегда по карману нашей карме, и, конечно же, брюзжащая святость этого рассказа. Те три кита, которые плавали по волнам всех этих жидкостей, находящихся в стеклянной посуде и волнующихся от непрерывных прикосновений губ людских к их все время опустошаемым берегам, возглавляли тот бал, непрерывно сталкивались лбами друг с другом, пока наконец один из них не победил тем, что под ним оказалось не так много опьяняющих вод, отчего и сохранились те капли благоразумия, которые подпитывали то желание не делать никому больно и спастись хотя бы самому.