2

      Весной мы читали. Собирались в подвале на Моховой и читали друг другу стихи. Кто-то свои, а кто-то чужие. День Маяков! Подходишь к дверям и говоришь «Маячим!». Человек, который курил свой неизменный синий Winston кивает головой и пропускает. Он никогда не говорит, никогда не делает замечаний. Все думают, что у него какое-то невыносимое горе.

       Заходишь. Сбрасываешь ботинки, пальто и тихо, очень тихо, проходишь к маленькому залу. На пороге останавливаешься — прислушиваешься и тихий голос знакомых людей. Не читают громко. Никто и никогда не читает громко, иначе вы повредите всю атмосферу. А на сцене человек. В белой рубашке, в зеленых шортах, смотрит в лист бумаги и щурится, потому что без очков ничего не видит.
      А ты стоишь и когда он не может разобрать собственного почерка — подсказываешь. Ты выучил эти стихи наизусть. Выучил интонации, выучил все тембры и эти необыкновенные строки, выучил все, что смог выучить.

       Человек уходит со сцены. Без аплодисментов, без всего, чуть не падает с лестницы, но все же удержится, пойдет, сядет на свое место. И тогда на сцену выходит другой человек — Катенька. Мечтательная из мечтательных.

       Поднимается на сцену. Все ждут пока она начнет читать стихи, но она не начинает читать. Она рассказывает.
— Я сегодня, — начинает она и молчит, обводит глазами зал, указывает пальцем на кого-то из зала, поднимает палец вверх, переводит на другого, на третьего, — видела! — кричит она со сцены вверх, говоря всем и всему, что она, видела. Она достигла, доиграла, сделала действие ничего не означающее, но бесконечно важное — Птиц! — заканчивает она.

       Все ждут. Люди умеют ждать. Все умеют и все ждут. Она шагает по сцене вправо, проводит пальцем по стене, очерчивая одной ей понятный узор, оборачивается, доходит до середины, снова осматривает зал пристальным взглядом, выискивая, высчитывая, выбирая людей, читая их и понимая с одного секундного взгляда.

— Чайки! — она медленно поднимает вверх руку, голову, широко распахивает глаз глядя в потолок туда, куда сама же и указывает рукой, она как будто видит сквозь этот серый заплесневелый потолок птиц. Она каким-то образом заставляет и нас увидеть их. Театр. — Вы видели как они летят? — спрашивает она не зал, не меня. Пустоту. Она гений монолога с мимикой, жестами, словами, — Это свобода! Это действие! Это… — она все так же медленно опускает руку, — Это жизнь.