Рассказы из женского приюта. 8

Мария

Россия, Подмосковская область, село Маклаково - притрушенная опавшей листвой проселочная дорога, покрытые мхом деревья, прозрачно чистый воздух и река. Эти места еще хранили память о былом величии империи. Здесь жила история, жила своей отдельной жизнью, не зависимой от течения времени и внешних событий. Она трепетно хранила свои тайны, лишь изредка приоткрывая их перед глазами избранных. Разодетая в яркий наряд лжи и выдумки, мифов и легенд, История подобна даме сердца отважных рыцарей раннего Ренессанса. Она любит, чтоб ее завоевывали и щедро вознаграждает за упорство и терпение. И в каждом дереве, в каждом придорожном кусте здесь была история народа, проживающего на этой земле, и самой земли.

 Она быстро шла, плотно укутавшись в куртку, подбитую мехом. Впереди вырисовывались темные купола монастыря. Это была Александро-Невская женская обитель, основанная здесь в 1895-м году калязинским купцом Иваном Бачуриным в память о чудесном спасении императора Александра III и его семьи в железнодорожной катастрофе. И хотя во времена Советской власти монастырь был упразднен, стены его продолжали хранить местные святыни, пока он снова не возродился к жизни.

Непростая судьба была у этого монастыря. После революции семнадцатого года игуменья его была арестована и скончалась в тверской тюрьме. Сами здания стали приходить в упадок, мастерски расписанные стены поблекли, а со временем чудесные росписи и вовсе исчезли. Отдельные постройки монастыря использовались под всевозможные учреждения, такие как больница, школа, почтовое отделение и даже база отдыха. Бывшая обитель словно затаилась в ожидании своего часа, как будто зная, что все вокруг преходяще. И она своего часа дождалась - в начале девяностых прошлого века началось ее медленное восстановление. Восстановлены были храм, сестринский комплекс, хозяйственные постройки, а также домовая церковь. При монастыре находились в том числе и библиотека, иконописная, пошивочная и керамическая мастерские. Все это безвозвратно сгорело в двухтысячном году. И в этом пожарище на грани веков, казалось, было что-то символическое. Однако в том же году здание было восстановлено благодаря многочисленным пожертвованиям мирян, как бессмертный феникс, вновь и вновь восстающий из пепла, как сама вера.

И возвышается своими красно-белыми стенами над поселком здание собора Александра Невского, отражаясь в зеркальных водах пруда и вселяя чувство бесконечности божественного. В этом незатейливом архитектурном образе присутствует что-то нетленное. Смиренная простота изящных линий собора как нельзя лучше сочетается с окружающим пейзажем. Есть в нем и восхитительная притягательность, и монашеская скромность. И, обрамленный синевой небес, в отражении пруда собор как будто принадлежит к иному, почти незримому, миру. И даже сам пруд, храня в своих водах отражение собора, словно обретает неземного величия. Летом этот пруд весь усеян кувшинками, осенью - золотой листвой. Неподалеку протекает река Хотча, извиваясь между берегами и поддразнивая диких уток мелкой рыбешкой. Она как сама жизнь. Потому что в этих реках, стремительно бегущих по необъятным просторам, покрытым густым кустарником, диким папоротником и стройными березами, в этой опавшей листве, подгоняемой ветром и увлекаемой, кружась, холодными водами в неведомые дали, туда, откуда уже не будет возврата, в этих гордых куполах и чистом звоне колоколов - во всем этом душа народа, его прошлое и будущее, его память.

В эти тихие провинциальные края Мария приехала не просто так, не ради чистого воздуха и деревенских пейзажей, не ради красот и святынь монастыря. Она была здесь по срочному делу. Ее тетушка, в свое время отрекшаяся от мирской жизни и поселившаяся в стенах Александро-Невской обители, была нездорова и, если верить сестрам и настоятельнице (а не верить им Мария не могла!), находилась при смерти. Став невестой Христа, она настроила против себя всю семью. Взрощенные на советском атеизме, они не желали ни принять, ни понять ее решения. Между собой родственники называли ее помешавшейся. И только Мария продолжала поддерживать с ней отношения. Практичная и вполне материалистичная натура, Мария так же, как и остальные не могла объяснить себе этого неожиданного решения тети стать инокиней. Жизнь для нее состояла исключительно из того, что можно увидеть, услышать, пощупать. Кроме того, она была убеждена в том, что из жизни нужно выжать все, пока есть силы и возможность. Она выросла в прагматичном мире периода перестройки, когда на порядке дня появились новые ценности, новые цели, новая мораль. И тем не менее, она любила свою тетю и совершенно не могла принять этого отчужденного отношения к ней остальных родственников.

Путь к монастырю, между тем, был неблизкий. Находящаяся в ста километрах от Москвы, где Мария жила с матерью, сия женская обитель была слишком удаленной, и на посещение ее требовалось выделить целый день. Сначала надо было ехать на электричке до станции Талдом, а далее на автобусе. Возможно, поэтому Мария не сразу приехала. Хотя тетушка вряд ли вообще кого-то ожидала. “Если бы мне было не все равно, что обо мне думают, я бы никогда не ушла в монастырь,” - сказала она как-то во время очередного визита Марии. “Значит, ты просто бежала от жизни?” - удивилась племянница. “Что ты, - с улыбкой возразила монахиня, - здесь я ближе к Богу, и мне легче вымолить у Него прощения...”

Плотно закутавшись в куртку, Мария быстро шла по широкой дороге, ведущей к монастырю. Она боялась не успеть. Ей всегда казалось, что тетя хочет ей что-то сказать, что-то очень важное, возможно, способное пролить свет на причину сего добровольного заточения в женской обители. Как знать, быть может, сейчас был тот самый подходящий момент. Но больше всего наша героиня боялась, что не успеет попрощаться с тетушкой. Она, ненавидящая всевозможные ритуалы и традиции, живущая в ногу с прогрессом, вдруг почувствовала, что это последнее прощание было очень важным, критически необходимым ей самой.

Погруженная в свои мысли, Мария представляла перед собой лицо тети: туго натянутую кожу, над которой, казалось, не властно было время, прямой нос, плотно сжатые тонкие губы и выцветшие, некогда небесно-синие глаза, в глубине своей хранящие неведомые тайны и мудрость жизни. Мария поежилась и подняла воротник куртки, спасаясь от холодного пронизывающего ветра, когда на дороге перед ней вдруг появился человек. Откуда он взялся? Она была абсолютно уверена, что еще минуту назад там никого не было. Казалось, он просто вырос из земли. В грубых лохмотьях, некогда именовавшихся одеждой, утративших от времени и форму, и цвет, с каким-то странным отрешенным взглядом и беспорядочными движениями, что-то бормоча себе под нос, он стоял прямо на ее пути, так что Марии пришлось остановиться. Вероятно, больше почувствовав, чем заметив ее присутствие, он поднял на нее затуманенный взгляд и, отчаянно замахав руками, как будто от кого-то отбиваясь, вдруг быстро-быстро заговорил, задыхаясь от собственных слов и брызгая вокруг слюной. Вокруг не было ни души, и только юродивый никак не мог успокоиться, все больше возбуждаясь от своего бессвязного лепета. Все, что она смогла разобрать из его спутанной речи было “Птицы, слишком много птиц!”

Она с ужасом смотрела на эту странную личность неизвестного происхождения, без устали повторявшую свои невнятные слова, пока рядом не появилась монахиня и увела юродивого. “Не пужайся, - сказала инокиня, - это наш блаженный”.


Мария еще долго не могла отделаться от неприятного чувства обреченности. И без того расстроенная оттого, что не успела застать тетю в живых, она возвращалась домой в подавленном настроении. Воспоминание же о встрече с юродивым лишь еще больше раздражало ее на фоне разыгравшейся непогоды. Только дома, отогревшись теплым чаем, ей удалось немного успокоиться.


Когда я об этом думаю, мне становится страшно, - сказала Мария, прервав свой рассказ и зачем-то вглядываясь в окно столовой, - откуда он мог знать про птиц? Это какое-то пророчество…
Маша, может быть, это вовсе не относилось к тебе, - постаралась успокоить ее я.
Нет, он так на меня смотрел.., - возразила она и при этом плотно сжала руки на груди.


Итак, Мария. Это была рассудительная женщина, из тех, о которых часто говорят: “она знает, чего хочет от жизни”. Мария могла быть довольно резкой в выражениях, но при этом у нее было обостренное чувство справедливости. Она не умела молчать, когда видела несправедливость, вне зависимости от того, относилось ли это к ней самой или к другим. Она редко доверяла окружающим, и ко всякого рода расспросам личного характера относилась настороженно, можно даже сказать, с опаской. Тем не менее, возможно, в силу своего происхождения, единства языка и культуры, мне сразу удалось найти с ней общий язык. И мы часто сидели вместе в полупустой гостиной приюта, вполголоса обсуждая маленькие и большие, важные и не очень, насущные проблемы. Конечно, это было излишней мерой предосторожности, поскольку никто из остальных постоялиц и работниц шелтера не знал русского, а посему не мог догадаться о содержании наших бесед, и все же в этих сказанных вполголоса словах была своя особенная черта - они как будто сами собой предполагали конфиденциальность сказанного, в то же время создавая тот невидимый барьер пространства, который никто не смел преступить. Так, завидев нас, обсуждающих что-то вполголоса, никому уже не приходило в голову вклиниться, прервать или втянуть нас в новый разговор.

Среднего роста, со светлыми русыми волосами, легкими локонами спадающими на плечи, и бледно-голубыми, почти прозрачными глазами, Мария не обладала той броской красотой, которая заставляет оборачиваться на улицах, приковывая к себе взгляд. Однако стоило ей заговорить, и глаза всех присутствующих непременно были обращены к ней. В ней была уверенность и харизма женщины, хорошо оценивающей свои цели и возможности. У нее было упрямство человека, знающего себе цену. Прежде чем сделать шаг, она непременно просчитывала все “за” и “против”, всегда глядя в перспективу. Она была практичной, пожалуй, даже слишком практичной. И только этот побег в приют никак не вязался с ее практичным, любящим все взвешивать характером. Казалось, это была какая-то глупая ошибка, необдуманная случайность, продиктованная минутными эмоциями и ничем необъяснимым страхом перед “пророчеством” юродивого, повстречавшегося ей несколько лет назад, еще до замужества.

Как бы там ни было, Мария решилась на побег, и теперь нам вместе предстояло разобраться как в причинах, так и в следствиях этого, скорее необдуманного, шага.

 До переезда в Финляндию Мария жила в Москве. По профессии физиотерапевт, она работала в престижной частной клинике, специализируясь на реабилитации спортсменов после всевозможных физических травм. Работа приносила ей не только хороший заработок, но и немалое удовольствие. А кроме того, обеспечивала довольно широкий круг общения. Именно в этом самом общении Мария видела залог успеха, и к ее профессиональным способностям можно было без труда добавить умение быть в нужное время в нужном месте и сказать нужные слова. Она отлично знала, как с помощью хорошей беседы можно продвинуться по служебной лестнице, получить приглашение на эксклюзивную выставку или показ мод, добиться расположения людей, будь то в работе или в личной жизни. Поэтому, когда на одном из таких шоу она познакомилась со своим будущим мужем Тейо, у него не оставалось никаких шансов.

Высокий блондин, успешный бизнесмен, ценитель искусства, Тейо был без ума от русской живописи и… русских женщин. Во время своих поездок в Россию он посетил не одну художественную выставку, приобрел не один бесценный шедевр искусства. Он мог часами бродить по Эрмитажу или Третьяковке и в то же время не задумываясь купить картину неизвестного художника из парка. Женщины для него тоже были своего рода произведением искусства, которое он мог долго созерцать, как созерцают картины на стенах музеев, изучая каждый изгиб линий, каждый завиток, каждую загогулинку. А, насладившись видом, непременно хочется подойти поближе и провести по облюбованной картине пальцем (ведь ярлыка “do not touch” на ней нет!), совсем легонько, чтобы почувствовать шероховатость красок на туго натянутом полотне, чтобы вдохнуть ее запах и соприкоснуться на мгновение с мыслями и чувствами художника. И, как всякое произведение искусства имеет свою отличительную черту, так и женщины для Тейо были все неповторимы и по-своему прекрасны. Тогда как одна восхищала своими формами, другая могла пленить глазами, движениями, голосом. И у него вовсе не было желания поставить одну из них выше остальных. Так было до знакомства с Марией. И вдруг через месяц после первой встречи, этот любитель женской красоты, заядлый холостяк и ценитель искусства, сделал ей предложение. А еще через два месяца Мария уехала с ним в холодную, прежде незнакомую страну Суоми, где ей предстояло стать верной женой и любящей матерью.

О том, чтобы Тейо не вернулся к своему прежнему хобби коллекционирования женской красоты, Мария позаботилась, сменив его стиль жизни с холостяцкого на семейный. Все это включало в себя поездки по исключительно “семейным” местам, знакомства с исключительно семейными парами, а также рождение тройняшек, которые теперь отнимали не только все свободное время, но и время драгоценного сна.

Однако была у нашего скромного викинга еще одна страсть, пожалуй, посильнее и поярче любви к искусству и beaut; f;minine. Эта страсть родилась у него еще в далеком детстве и росла и крепчала вместе с ним. Тейо любил птиц, в особенности больших попугаев и сов. И так же, как он не в состоянии был выбрать одну среди представительниц прекрасного пола (пока она сама его не выбрала!), так обстояло дело и с птицами. Он никак не мог определиться, какой вид ему нравится больше, и решил эту проблему просто: приобрел и тех, и других. Таким образом, финский бизнесмен стал счастливым обладателем двух огромных попугаев Ара и двух полярных сов.

О любви своего супруга к птицам Мария, конечно, узнала еще до свадьбы, но в то время не придавала этому большого значения. Все изменилось с ее переездом в Финляндию. Как оказалось, птицам были отведены две комнаты его четырехкомнатной квартиры, и в обязанности Марии теперь входила уборка этих самых комнат и кормление пернатых друзей. Первое время она восхищалась красотой и интеллектом птиц, однако вскоре их неизменное шкрябание, щебетание и быстро накапливающийся мусор стали раздражать молодую жену Тейо. С рождением детей обстановка в доме еще больше накалилась.

Здесь важно отметить, что Тейо начал строительство собственного дома, и во время каждого очередного скандала, связанного с птицами, непременно спешил успокоить свою супругу тем фактом, что в новом доме все будет иначе: птицы будут находиться в отдаленных комнатах, а ухаживать за ними будет специально нанятый работник. Однако это лишь на время успокаивало Марию.

Ко всему прочему, один из попугаев неожиданно умер. Оставшись без пары, второй попугай впал в депрессию и стал выдергивать на себе перья. Каждый день она находила на полу горстку яркого красочного оперения, клюв попугая был в крови, но времени на то, чтобы успокаивать птицу, у Марии не было - нужно было ухаживать за собственными детьми. Совсем крошечные, тройняшки требовали к себе постоянного внимания. Тогда Тейо принес своему одинокому питомцу новую пару, в надежде, что это успокоит несчастную птицу. Однако на следующий день они нашли нового партнера своего пернатого жильца заклеванным насмерть. А еще через несколько недель в другой комнате у полярных сов появились на свет птенцы. Поведение птиц стало непредсказуемым, и Мария в ужасе схватилась за голову, неожиданно вспомнив юродивого на дороге у монастыря. “Птицы! Слишком много птиц!” - бормотал он, закрывая голову руками, как будто на него напала стая разъяренных пернатых, и глядя на нее помутненным взглядом.

Тейо очень переживал из-за своих питомцев и обратился за помощью к специалистам. Тем временем, Мария начала страдать от ночных кошмаров. Один и тот же сон неотступно преследовал ее: перед ней стоял все тот же юродивый, повторявший свои ставшие пророческими слова, глаза его были затянуты белесой пеленой, отчего лицо его утратило человеческие черты, а вокруг летали птицы, множество птиц. Они били его крыльями, клевали и царапали когтями, а он в ответ хохотал демоническим смехом.

А между тем, больного попугая увезли на лечение. Исчезли и птенцы из комнаты сов.  Однако подобное затишье было лишь временной передышкой, и Мария это хорошо понимала, поэтому она поставила мужа перед ультиматумом. “Или я, или птицы!” - сказала она ему. Тейо был в растерянности. Жена и дети были ему безмерно дороги, но не менее дороги были и птицы, о которых он мечтал всю свою сознательную жизнь, подписываясь на всевозможные издания, изучая их повадки и, наконец, самолично выбирая своих любимцев. Расставание с любимыми питомцами, к которым Тейо успел привязаться, было для него немыслимым, и Мария со своей врожденной чувствительностью хорошо понимала чувства мужа, однако отказываться от поставленного ультиматума уже было поздно.

Оказавшись перед дилеммой, какое-то время Тейо пытался найти компромисс. Одним из таких компромиссов была домработница, которую он нанял специально для ухода за пернатыми. Таким образом, Мария полностью освобождалась от всяких забот, связанных с красочными питомцами. Но птицы все так же находились в доме, она их слышала, она их чувствовала, и это сводило ее с ума. Кроме того, навязчивые ночные кошмары, похоже, не намерены были отступать, только еще больше усиливая свое влияние на и без того разгоряченный мозг женщины. И Мария продолжала настаивать на полном удалении птиц из дома, чем повергла супруга в состояние крайнего нервного возбуждения. В какой-то момент она поняла, что они оба утратили всякую способность к взаимному вменяемому общению, однако рассказать ему о случае с юродивым, а тем более о своих ночных кошмарах, она не решалась из страха показаться суеверной. Ведь именно трезвый и прагматичный ум она всегда считала своим главным достоинством, и вдруг это неожиданное наваждение. Все это, конечно, была ерунда - в пророчества и всякого рода ясновидящих Мария не верила, и все же было во всем этом что-то необычное, непременно содержащее некий скрытый смысл, который ей, Марие, пока еще не удалось вычислить. Поэтому самое лучшее, что можно было сделать в данной ситуации, - это избавиться от источника проблемы, которым в ее понимании, конечно же, являлись птицы. Не то, чтобы она не допускала хотя бы теоретической вероятности игры воображения, но логика ее была проста: нет птиц - нет проблемы. И реалистичность “предсказания” юродивого здесь уже не играла большого значения. Не будет птиц - пройдут и ночные кошмары. Так рассудила себе Мария, собрав воедино остатки здравого смысла, и продолжала настаивать на своем ультиматуме. В глубине души она понимала, что супруг ее к подобному выбору не готов, и сей факт, казалось, еще больше раздражал ее уязвленное самолюбие, подталкивая к необдуманным действиям. “Как мог он поставить птиц на один уровень со мной и детьми!” - возмущалась она во время наших разговоров, как будто бессознательно взывая к общечеловеческим логике и пониманию.

Нет, конечно, дело здесь было не в уровне, не в измеряемых флюидах любви, источаемой к себе подобным, а также иным представителям земной фауны. И даже не в отсутствии решительности у сего нордического любителя пернатых. Тейо намеренно пытался оттянуть принятие решения в этом вопросе, набирающем весьма угрожающего настроения (или оперения?). Он еще надеялся (и, возможно, небезосновательно), что они смогут прийти к общему консенсусу. Однако терпеливый финн переоценил запасы этого самого терпения у своей славянской супруги, и таким образом сия странная история от оперения постепенно стала переходить к отчуждению. После очередного безрезультатного разговора случилось то, чего никто из них не ожидал. Раздраженная и доведенная до предела своими ночными кошмарами и бесконечными попытками объяснить себе туманное “пророчество” прошлого, Мария пошла на отчаянный шаг. Она не знала, что ждет ее впереди, и чем закончится вся эта история. Возвращаться ей было некуда - свою квартиру в Москве она продала, чтобы вложить в строительство дома, который они спроектировали вместе с Тейо. Это было так свойственно ее практичной натуре, желавшей обеспечить себе равные права на общую собственность. И вот, после шумной свадьбы, медового месяца и двух лет жизни, которую все друзья и знакомые считали счастливой и беззаботной, дети были единственным, что у нее теперь осталось - три светлые кудрявые головки, отобравшие у нее прежние увлечения, но подарившие то счастье, о существовании которого она прежде знала лишь понаслышке.

Про шелтер для женщин Мария узнала случайно во время одного из плановых визитов к детскому врачу. Тройняшки весело резвились в детском уголке, и, позволив себе немного расслабиться в ожидании своей очереди, Мария от скуки разглядывала брошюры, разложенные на столе в комнате ожидания. Небольшой флаер женского приюта привлек ее внимание яркой желтой окраской и громкой надписью “Если Вы в беде...”. Спрятав в карман глянцевый листок, она неожиданно почувствовала прилив новой уверенности, как будто почва, на какое-то время ускользнувшая из-под ее ног, вдруг возвратилась из далеких странствий. С того дня она стала более настойчивой и непримиримой, и никакие компромиссы больше не входили в ее планы. Присутствие птиц все больше сводило ее с ума, и разговоры о них стали единственной общей темой для супругов. Даже строительство дома, казалось, больше не интересовало нашу героиню и отошло на второй, если не на последний план. За завтраком они говорили о птицах, за ужином они говорили о птицах, дома ли, на улице они говорили только о птицах.

- Я подыщу для них другое место, - предложил Тейо, отчаянно пытаясь сохранить в их совместной жизни хотя бы маленький уголок для своей мечты.
- Арендовать квартиру для птиц?!! - Мария возмущенно вскинула брови, всем своим видом давая понять, что такое решение проблемы недопустимо.

Тейо нахмурился и весь сразу как-то сник. Реакция жены недвусмысленно давала ему понять, что выбор, который она ему дала, по сути не оставлял ему никакого выбора. Это было скорее условие, которое он обязан, но пока еще не готов был принять. Сожалел ли он тогда, что покончил со своей беззаботной холостой жизнью? Возможно. Однако, усадив на колени тройняшек, Тейо принялся по очереди щекотать их, не обращая внимания на раздражение жены. Веселый детский смех прокатился по комнате, разряжая накаленную обстановку, разбавляя воздух молекулами счастья и гармонии. Только на этот раз Мария не намерена была сдаваться. Она уже хорошо знала этот прием мужа, которым он неизменно пользовался, чтобы попросту уйти от неприятного разговора. Собравшись с мужеством, она достала из кладовки чемодан и, ничего не объясняя, быстро сложила туда все необходимое.

- Если ты не можешь принять решения, тогда его приму я, - сказала Мария, собрала детей и ушла… в приют.

С небольшим дорожным чемоданом, куда поместилось лишь две смены одежды и вещи детей, Мария шла по обледенелым дорогам, толкая впереди себя коляску и волоча за собой чемодан. Она хорошо знала адрес приюта. Она повторяла этот адрес, как заклинание, вот уже несколько недель. Она знала, что скажет, когда постучит в дверь приюта. Она знала, что скажет Тейо, когда он приедет за ними (а он непременно приедет, в этом она не сомневалась!). Он будет уговаривать ее вернуться, но на этот раз все будет иначе, потому что она, Мария, теперь не зависит от него. Потому что она дала ему возможность почувствовать последствия вероятности неправильного выбора.

В первые дни своего пребывания в приюте Мария была настроена очень положительно и воодушевленно, пребывая в полной уверенности того, что вряд ли пробудет здесь дольше недели. Ее решительность, однако, начала угасать, когда по окончании двух недель Тейо у приюта так и не появился. Она уже не скрывала, что ждет его, и время от времени ее можно было заметить у окна столовой. Она сидела, подперев голову руками и пристально вглядывалась в покрытую снегом дорогу, убегающую сквозь сосновую рощу к трассе. Эта уверенная и практичная женщина выглядела растерянной и подавленной, то и дело выливая свою раздражительность на детей. Она как будто боялась признать, что ее побег был необдуманным шагом, глупой ошибкой, последствия которой она как следует не просчитала. В речах ее все больше проскальзывало сожаление о содеянном, сочувствие по отношению к детям, которые никак не могли взять в толк, почему им нельзя видеть отца, и неожиданная необъяснимая жалость к себе. Она не выпускала из рук телефона в ожидании его звонка, однако Тейо как будто, приняв вызов, желал показать ей, что у него есть и гордость, и твердость духа, и просто так от своей мечты он не откажется. Эти двое были очень похожи на враждующие армии, расположившиеся друг напротив друга на бранном поле, то и дело угрожая противнику стрелами из своего лагеря, но при этом не вступая в открытые столкновения, пытаясь взять друг друга измором.

“Ты должна рассказать ему о случае с юродивым, - говорила я ей во время наших откровенных бесед, - иначе ему никогда не понять твоего отношения к его любимым питомцам”. Мария кивала в ответ, с надеждой поглядывая на телефон, и заметно было, что она готова раскрыть свою тайну этому скандинавскому мечтателю, своему супругу, больше не опасаясь показаться суеверной. “Если он только позвонит, - вздыхала она при этом, - сама звонить я никогда не стану!”

И все же стоит отметить одно любопытно-положительное явление, которое произошло с тех пор, как Мария поселилась в приюте, - она перестала страдать от ночных кошмаров. Как будто бесталанные пернатые представители земной фауны, проживающие в доме ее мужа, и правда имели на нее некое мистическое влияние. Или просто ее взбудораженный бесконечными мыслями и разговорами о птицах мозг, наконец-то, смог отключиться и перезагрузиться, как перезагружается перегревшийся компьютер, и это тягостное наваждение в виде ночных кошмаров оставило ее. Однако, как знать, не повторится ли все сызнова с ее возвращением к мужу - этого она не могла утверждать наверняка. Хотя и само возвращение пока что представлялось крайне маловероятным. И Мария по-прежнему ходила с зажатым в руке телефоном, то и дело поглядывая в окно столовой на заледенелую парковку.


Был конец февраля, когда мы с Марией вместе отправились в Успенский собор в Хельсинки, то самое архитектурное чудо, балансирующее на вершине скалы и утопающее куполами в облаках, о котором уже упоминалось выше. В то время в церковном хоре собора пела моя подруга, а классические произведения, написанные известными композиторами для церкви, всегда носили для меня некий вдохновляющий характер. Именно за этим самым вдохновением отправилась я в собор в тот холодный мрачный день. У Марии же были свои причины для посещения храма Божьего. Дело в том, что, то ли под воздействием церковных пасторов, то ли по собственной доброте, уже знакомая нам набожная нигерийка Дорис, почувствовав в себе задатки духовной наставницы, настоятельно увещевала Марию сходить в церковь. По ее твердому убеждению, это должно было облегчить душевные страдания нашей русской постоялицы, помочь ей вернуть силу духа и милосердие, которые обычно даруют лишь родная земля и вера. И вот Мария, убежденная атеистка, взялась составить мне компанию в моем внеплановом посещении Успенского собора. Надо заметить, что в основе атеизма Марии лежало скорее эмоциональное неприятие высшего контроля и предопределенности наряду с воспоминаниями о покойной тетке, нежели какое бы то ни было фундаментальное и конструктивное объяснение своей позиции. Таким образом, весь рационализм ее веры в отсутствие Создателя мира сего легко распадался, крошился и превращался в пыль, как необожженный глиняный горшок под действием внешних стихий, оставляя ее растерянной, как ребенка, который не получил ответы на свои вопросы. Впрочем, как вопросы, так и ответы не сильно заботили нашу героиню. Все, что ей на тот момент было нужно, это душевное спокойствие. И, поддавшись увещеваниям заботливой Дорис, она решилась на поход в священные цеха по производству “опиума для народа”. Все, конечно, было понятно и вполне объяснимо. Прежде чем сдаться, ее растерянному мозгу нужно было испробовать все известные в народе стабилизаторы, включая столь ненавистную ей религию, - а чем, в конце-концов, не вариант? Положительных отзывов о сей целительной микстуре предостаточно, а значит, лекарство в какой-то мере действенное и стоящее.

Итак, мы с Марией отправились в собор. Погода была, мало сказать, неприятная, неприветливая, какая-то даже враждебная и угрюмая. Мрачные серые тучи медленно ползли по такому же серому небу, не оставляя ни малейшего шанса увидеть хотя бы проблеск солнечных лучей. То ли дождь, то ли мокрый снег мелкой серой рябью висел в воздухе, влажным налетом оседая на лице, плечах, волосах. Очертания домов стали призрачными и зыбкими в этой всеобъемлющей серости. Встречные прохожие, как темные бесцветные тени, мелькали перед глазами. Город как будто полностью утратил краски. Под ногами была противная мокрая кашица из талого снега и грязи, и при каждом шаге казалось, что вот-вот провалишься в какую-нибудь скрытую от взгляда яму…, а может, даже не яму, а целую пропасть - мокрую и холодную, цепкими пальцами хватающую и затягивающую в свои глубины новую жертву. Море было темным и спокойным - именно такое спокойствие обычно бывает перед штормом. Мелкая пена кружилась на бурой поверхности канала, отделяющего остров с собором от основного города. Ловко избегая островки подтаявшего снега, эта пена стремительно неслась за течением канала вперед, в открытое море, в мир простора и странствий.

Осторожно поднявшись по скользким каменным ступенькам, проделанным в скале, мы остановились перед зданием собора. Красные кирпичи потемнели и утратили свою насыщенность, поддавшись ощущению всеобщей серости. И только золотые купола все так же блестели, притягивая к себе взгляд и создавая удивительный, почти сверхъестественный в этой зябкой мороси контраст с темными облаками.

Отдышавшись после крутого подъема, мы направились, было, к распахнутым настежь дверям собора, когда до нашего слуха донесся чей-то голос и Есенинские строки:


Клен ты мой опавший, клен заледенелый,
Что стоишь, нагнувшись, под метелью белой?
Или что увидел? Или что услышал?
Словно за деревню погулять ты вышел…


Обернувшись на голос, на широкой террасе, с которой открывался удивительный вид на город и пристань, мы заметили пожилого мужчину в толстом пуховике. Обычно эта терраса была переполнена туристами и прихожанами церкви, но в тот день, возможно, из-за скользких ступенек, или же просто по причине всеобщей серой мокрости терраса была пуста. За исключением вышеупомянутого мужчины. Редкая бородка его совсем промокла, тень от кепки падала ему на лицо, и от этого трудно было разглядеть выражение его глаз. Театрально воздев руку, он читал своим невидимым слушателям Есенина, не обращая внимания на морось и холодный ветер, и, кажется, был очень воодушевлен.
- Только этого не хватало, - недовольно бросила Мария, искоса поглядывая на сей воображаемый театр одного актера, - и здесь сумасшедшие!
Свои последние слова она произнесла нарочито громко, с нотками язвительности, смешанной с жалостью (возможно, к самой себе), и тут же отвернулась от чтеца. Однако, услышав ее, мужчина опустил руку и весь как-то сразу подтянулся. Окинув нас оценивающим взглядом, он приветливо улыбнулся, и слегка наклонил голову.
- Прошу прощения, - заговорил он, подойдя поближе, - я не сумасшедший, я актер… в прошлом…
Мария подняла на него глаза и пожала плечами, как бы давая понять, что ей, в сущности, все равно, кто он. Однако на лице ее появилось едва заметное выражение облегчения, и, возможно, чтобы не показаться грубой, она улыбнулась одними губами и ответила:
- Я рада, что Вы не сумасшедший…
- В этом месте есть что-то особенное, - продолжал мужчина, по всей видимости, давно не встречавший благодарных слушателей, - я люблю приходить сюда в любую погоду, здесь можно отдохнуть от суеты…
- И почерпнуть вдохновение, - продолжила за него я, поддавшись настроению этого странного незнакомца.
Мария бросила на меня удивленный взгляд и, схватив под руку, толкнула локтем в бок. Конечно же, все эти телодвижения не ускользнули от нашего собеседника, и, виновато улыбнувшись, он вежливо откланялся, а мы снова повернули ко входу в собор. Остановившись на мгновение у порога, я бросила беглый взгляд в сторону террасы: как оказался здесь этот человек, вдали от родины? Где его семья? Почему он приходит сюда? Облокотившись на каменную балюстраду, он снова начал что-то декламировать, и ветер подхватывал обрывки его слов, кружил, подталкивал, разбрасывал по городу вместе с каплями дождя. Как знать, может, кто-то найдет, подберет, услышит их на шумных улицах.
В соборе нас обдало теплом и запахом свечей. Золотые образа приятно мерцали в полумраке, тяжелые канделябры освещали высокие своды, искусно отделанные фресками. Справа от иконостаса расположился хор, участники которого находились в полной, так сказать, боевой готовности. Вокруг собралось немало прихожан: кто-то ставил свечи, кто-то нашептывал молитвы, а кто просто разглядывал образа в ожидании церковного пения. Большинство присутствующих были выходцами из бывшей страны советов, что в некоторой степени придавало нам чувство дома. Пробравшись сквозь толпу, мы пристроились в самом конце и погрузились в собственные мысли. Чистые голоса хора заполнили своды собора. И если божественного просветления в душе моей подруги вряд ли можно было ожидать, то во всяком случае, пение ей понравилось.
Вскоре после этого нас пригласили на ужин в нижних помещениях церкви, а Мария тем временем удалилась на личную беседу со священнослужителем. О чем они говорили в священных стенах, рассказала ли она ему о юродивом, и какие изменения произошли (если произошли) в душе моей подруги, трудно сказать, однако теперь при очередных попытках Дорис заманить ее в церковь, у Марии был заготовлен штампованный ответ, сразу обрывающий все дальнейшие дискуссии. “Уже была”, - отвечала она, вежливо улыбаясь, и старалась поскорее ускользнуть по каким-нибудь делам, пока обрадованная Дорис не принялась обсуждать с ней свои церковные новости.


Мария прожила в приюте месяц, пока не получила на свое имя счет, при виде которого ей сразу сделалось дурно. Это был счет за проживание в приюте, и сумма его повергла мою подругу в ужас. Кроме того, документ сей печатный гласил, что деньги с ее банковского счета будут сняты автоматически, и ей, дескать, беспокоиться не о чем. Такого поворота дел она не ожидала, ведь никто из постоялиц нашей женской обители никогда не упоминал о какой бы то ни было плате за проживание, не говорили об этом и работницы, по всей видимости, не обладающие достаточной информацией. Словно фурия, ворвалась она к заведующей, требуя объяснений этой жестокой несправедливости. “За такие деньги я могла бы остановиться в приличном отеле!” - гневно заявила она. Однако чего Мария не знала, возможно, невнимательно читая договор, и о чем по странной забывчивости не упомянула заведующая в день прибытия моей русской подруги в приют, было то, что каждая женщина, имеющая сбережения, обязана была оплачивать свое пребывание в сей целомудренной обители. Сюда входило предоставление крова, питание и отдельный пункт под названием “психологическая помощь”. К большой неудаче Марии, эти самые сбережения на момент ее прихода в приют у нее имелись. Кроме того, она имела неосторожность упомянуть о них при подписании договора. И вот, эта уверенная в себе женщина вдруг поняла, что переоценила свои силы. Почувствовав себя загнанной в угол, она пребывала в глубокой растерянности, совершенно сбитая с толку, и не знала, что предпринять.  Единственным выходом представлялось возвращение к мужу, однако для этого ему нужно было сделать первый шаг.
Поддавшись депрессии, Мария часто сидела в гостиной, оставив детей на попечение других постоялиц или же предоставив им полную свободу действий, и невидящим взглядом смотрела перед собой. В такие минуты она как будто пребывала в другом, невидимом глазу измерении, оставив в этом бренном мире лишь хрупкую оболочку своего существования. Проходя мимо, остальные женщины только сокрушенно качали головой, работницы приюта пытались вывести Марию на разговор, но в те дни все разговоры с ней были безрезультатны. Порой даже казалось, что уйдя в невидимые миры своих мыслей, сожалений, раскаяния и разочарования, она уже не вернется в поблекшую оболочку своего тела. Мне было жаль ее. А иногда становилось страшно, что, поддавшись новому необдуманному порыву, она совершит очередную глупость.
Именно тогда, как спасительный якорь в этих мутных водах, за окном приюта вдруг появился Тейо. Я сидела у окна столовой, заполняя свои бесконечные отчеты, на которые, как всегда, катастрофически не хватало времени, напряженно вглядываясь в мелкие буквы от недостаточного освещения, когда к парковке подъехал блестящий черный мерседес. Оторвавшись от работы, я с интересом наблюдала за новым гостем. Никогда прежде эта машина не была замечена у здания приюта. Распахнув дверцу автомобиля, неожиданный визитер медленно вышел и, внимательно осмотрев здание приюта, так же медленно застегнул дорогое пальто. Это был высокий мужчина с тонкими светлыми волосами и совершенно непроницаемым лицом. В каждом его движении чувствовалась уверенность человека, знающего свое место в обществе. Поправив на шее шарф, он неспеша направился к невысокой ограде у детской площадки. Он был финн, и к установленным правилам относился с соответствующим уважением, не имя ни малейшего намерения нарушать их. Поэтому, прочитав предупреждение о неприближении на углу парковки, он остановился у низкой ограды и выжидательно повернул голову к окнам приюта. В этот момент в столовую в столовую вбежала… нет, я бы сказала, влетела Мария. Она бросилась к окну и на мгновение остановилась, прижав ладони к холодному стеклу. “Приехал...” - с этими словами она повернулась ко мне и улыбнулась, и в глазах ее заиграл неизвестный доселе огонек. Она была счастлива, и, вопреки всей своей прагматичности и кажущейся холодности, не могла скрыть своих чувств. Поддавшись этому неожиданному возбуждению, я отложила в сторону бумаги и подперла голову рукой, наблюдая за своей подругой. Какое-то время она молча стояла, не отрывая взгляда от парковки, а по ту сторону окна так же неподвижно стоял он. Он ждал ее. И, наконец,  отделавшись от первоначального оцепенения, она попросила меня присмотреть за детьми и бросилась к выходу. Я едва успела кивнуть головой, как она исчезла в широком коридоре приюта.

Просьба присмотреть за детьми, конечно, была довольно условной, поскольку малыши увлеченно играли в детском уголке с детьми других постоялиц и в своей занятости даже не заметили отсутствия матери. Я попыталась, было, вернуться к своим отчетам, однако ни логика, ни цифры никак не хотели умещаться в моей голове в эти минуты. Наконец, сложив все бумаги обратно в папку, я решила отложить работу до вечера и непроизвольно повернулась к окну. Набросив на плечи шаль, в легких весених туфлях, не обращая внимания на грязь, Мария быстро шла навстречу своему супругу. Холодный ветер то и дело задувал на лицо ее светлые волосы, трепал тонкую шаль и разносил вокруг запах весны. Тейо сделал несколько шагов вдоль ограды. Детские качели, запутавшись цепями, беспомощно свисали с металлической трубы, маленькая рукавица, вся промокшая от снега и дождя, лежала, всеми позабытая, на окрашенных в красный ступеньках горки. Пройдя мимо качелей, Мария остановилась совсем близко по другую сторону низкой ограды, и какое-то время оба неподвижно стояли друг напротив друга. Хрупкая деревянная ограда, которую запросто можно было переступить, по-прежнему разделяла их, но, вероятно, все это уже не имело для них значения. Протянув руки, Тейо крепко обнял жену, и в этой немой сцене было что-то символическое, доказывающее всю бесполезность и несущественность преград, как будто эти двое своим примером показывали нам всем универсальное решение имеющихся социальных проблем. Положив голову на руки, я смотрела в окно и улыбалась. И, конечно же, так же неотрывно наблюдала за ними в свои экраны, а параллельно и в окно работница с “наблюдательного пункта”, готовая в любую минуту поспешить на помощь. Однако помощи не понадобилось. Через несколько минут Мария вернулась в столовую и взяла детей с собой.

- Кончай этот детский сад и возвращайся домой, - сказал ей Тейо, подхватив на руки тройняшек, которые успели по нему здорово соскучиться.
- А как же.., - Мария хотела, было, спросить о птицах, но запнулась, почувствовав, что в данной ситуации это прозвучало бы глупо.
- Нет, - ответил он, угадав ее вопрос, - их больше нет.
- А где же? - удивилась Мария.
- В своем новом доме, - туманно объяснил он, - собирайся, поехали домой.

В тот же день Мария покинула шелтер. Она рассказала мне о своем диалоге с мужем, в надежде, что я поделюсь с ней своими мыслями на тему местоположения птиц, однако любые предположения в этом вопросе оставались лишь предположениями, и, записав себе мой номер телефона, Мария поспешила собрать свой чемодан. Она с радостью сообщила заведующей приюта о своем уходе,  добавив при этом в свойственной ей грубоватой манере, что она непременно найдет, куда пожаловаться на произвол и “обдираловку” сей добродетельной организации, на что заведующая только пожала плечами.
Проводив Марию до порога, я вернулась к своим отчетам. За окном медленно темнело, и, время от времени, отвлекаясь от работы, я поглядывала на теряющиеся в первых сумерках, отдающие синевой очертания детской площадки и невольно задавалась вопросом: “Почему она не переступила через эту низкую деревянную ограду?” А между тем, приближалось время ужина.