Дважды в одну реку. или возвращение в Братск

                ГАЛИНА  ГНЕЧУТСКАЯ


                ДВАЖДЫ     В    ОДНУ   РЕКУ,

                или

                ВОЗВРАЩЕНИЕ БРАТСК

 



                ЧАСТЬ 1


                Глава 1. ВОЗВРАЩЕНИЕ

Я возвращалась из Риги в Братск. Возвращалась домой, на родину к мамочке. Возвращалась вместе с моим милым суженым –  Васей Черезовым, хотя у меня были планы  учиться, а замужество, казалось, подождёт.
Дорога была дальняя, с пересадкой в Москве, и я запланировала там две экскурсии: к памятнику Маяковскому и в Музей зарубежных искусств имени Пушкина. В музее я мечтала посмотреть импрессионистов. И мечта сбылась, но… Картины были развешены как-то неудачно, в узких проходах: и отсутствие перспективы мешало их разглядеть. Теперь кажется, что  это было  специально, чтобы не очаровывать советского зрителя.
На Красной площади мы подошли к храму Василия Блаженного, он же Покровский  собор. Я родилась 14 октября, в день Покрова Богородицы. Так, сами того не ведая, мы с Васей  встали под покровительство высших божественных сил!
  У памятника Маяковскому я намеревалась читать стихи, думая, что там их читают каждый вечер. Но  никого не было. Мы с Васей закурили. Но тут появился прохожий и накинулся на меня с приказанием бросить сигарету. Я отказалась подчиниться, продолжая курить…. Неприятно вспоминать тот случай,  неловко испытывать настоящую агрессию, но я не хотела сдаваться.  Удивительно, но тот человек смог меня переубедить, и  со временем я  бросила курить.
В поезде я  старательно делала вкусные бутерброды из московской варёной колбасы и зелёного горошка, и двое суток мы не открывали банки с рыбными консервами.
С нами ехало много молодёжи постарше, они с интересом смотрели на нас с Васей и посмеивались над моей наивностью -  я не уставала горячо спорить чуть ли ни  по каждому поводу. Уже тогда я планировала семейную жизнь и твёрдо знала, как  буду жить, а как  не буду.
Затаив дыхание, но и не скрывая радости, я подъезжала к Братску.  Мне казалось, что и Вася  был рад, что мы едем вместе.
Нас никто не встречал - мы не сообщали о возвращении. Расставшись с Васей у моего дома, я ринулась к себе, хотя знала, что мама на работе. Оставив вещи у соседей, полетела к мамочке. Она сидела за столом, и, конечно, удивилась мне, но большой радости не выразила, и, не вставая из-за стола, тут же вручила мне бланк заявления абитуриента в наш институт, и  велела немедленно его заполнить. В том году в Братске  открывалось дневное отделение Иркутского Политехнического института.
После этого мама дала мне  ключ от квартиры, где меня ждал новый халат, случайно  не отправленный в Ригу. Переодевшись в него после ванны,  я помчалась к Людке Артемьевой  прямо   в халате по Падуну, так как у меня не было другой чистой одежды. В те времена я презирала разные условности, чего не могла делать в Риге. А тут – дома – полная свобода! Как это радовало! Я могла выражать свои чувства и эмоции, и не бояться иметь собственное мнение.
   






                Глава 2. НОВОСТИ         

Своё мнение было иметь непросто! И что скрывать, я остерегалась высказывать его своей родной матери. Когда она подала мне бланк для заявления в Политехнический вуз, я пыталась возражать, но, видя, как она разочарована моим приездом, сразу сдалась. И мама была на этот раз удовлетворена: её младшая дочь станет инженером. Да и почему не попробовать, ведь с математикой у меня теперь порядок!
А любимая подруга Людка была в шоке:
 - Как? Ты решила вернуться? И почему? Я, конечно, рада тебе очень, но всё равно неожиданно….
 - Мы приехали с Васькой. Он меня привёз. Я сама так решила. Буду поступать в наш вуз. Давай вместе!
 - Но у меня нет аттестата. Меня не допустили до экзаменов. 
 - Как не допустили? Ты же хорошо училась и по химии, и по математике….
Я уже не помню, в чём состояла причина Людмилиной неудачи. Вроде для допуска ей надо было сдавать зачёты, но хорошего аттестата это не обещало.  Людмила теперь, как и я в прошлом году, собиралась пойти в вечернюю школу и получить хороший аттестат.
Мне не терпелось узнать все новости! Оказывается, не только моя любимая подруга  не была допущена к экзаменам на аттестат, но ещё несколько девочек, и на этот раз по уважительной причине: беременность. Но кое-кого из беременных всё же допустили, а именно, дочь начальника милиции. Да, передержали нас в школе с этим производственным обучением! Рано мы повзрослели, оставаясь детьми…. Сёстры Глотины нашли свою судьбу на производстве – в том самом гараже, откуда сбежала когда-то я.  Но и мне не удастся избежать «производственной» судьбы! И всё бы хорошо, да рано! Ольге Голомидовой тоже не выдали   аттестат, и она  вышла замуж за брата одноклассницы, а её родители не простили родную дочь! Умница и красавица, Ольга рано умрёт, оставив двух сыновей на неладного мужа…
 - Очень хочу к Елене Борисовне. Пошли прямо сейчас, хотя этот халат болтается на мне! Ведь мама шила его без примерки, да и замерила я себя не точно, или похудела, но зато он новый.
 - А Елены Борисовны уже нет в Братске. Она уехала с мужем и дочерью на строительство Зейской ГЭС.
 - Как уехала? Когда?
 - Да чуть ли ни вчера…. Как выпустила класс, как вручили нашим  аттестаты, так и засобиралась в дорогу. У меня есть её письмо в газету «Огни Ангары». Вот возьми почитай, тут и отрывки из сочинений  наших одноклассников.
Сочинения одноклассников меня не очень интересовали, хотя и были хороши.  Я и сама умела неплохо сочинять, а письмо любимой Елены я переписала в альбом, но до сего времени не сохранила.







                Глава  3. ОРЛОВЫ

И закипела моя домашняя размеренная жизнь! Я так наскучалась по дому и матери и  так была счастлива, что вернулась!
Над моей кроватью теперь висел простенький гобеленовый коврик, который  удивил меня, но вскоре я узнала, что в моей комнатке  жил новый мамин друг – начальник цеха завода ЦАРЗ Евгений Дмитриевич Орлов. Я специально называю его имя полностью, потому что он  был   человек хороший. Он полюбил мою маму по-настоящему, а что вскоре ушёл к освободившейся из тюрьмы жене, так Бог ему судья – мало ли как бывает в жизни. Мама тоже его полюбила, и они даже  съездили  вместе в Евпаторию, а возвратясь, опять дружно жили. Но Евгений Дмитриевич возвращался  к дочери часа в два ночи, а потом совсем вернулся к жене.
С его дочерью Ниной мы почти подружились, встречались на автостанции, вместе ездили на учёбу в институт. У нас были одинаковые трикотажные блузки в полоску, которые нам обеим были к лицу. Их купила нам моя мамочка, пока Нинина мать была в заключении за растрату.  Сестра Лера на это сказала:
 - Хорош этот Евгений Дмитрич! Он что, не знал, что жена прихватывает  из магазина? Как он мог не замечать лишние деньги и продукты? Она же его кормила. Если она это делала, он тоже виноват!
Однажды я спросила Нину, какова обстановка в доме, то есть в семье. Она уклончиво заметила, что слово  «обстановка» имеет двоякий смысл, а именно, мебель, а ещё….
 - Так что тебя конкретно интересует? – переспросила она.
А меня уже не интересовало ничего. Я поняла, что Нина не хочет делиться со мною сокровенным, и не стала больше приставать к ней с интимными вопросами. Так мы и раздружились. Тогда уже вернулась её мама, и обстановка в их доме вряд ли кого радовала. Но я навсегда запомнила светловолосую и тёмноглазую Нину Орлову. Жалость и содрогание вызывали её металлические зубы. Глядя на них, я сознавала, что и меня  это ждёт, и уже не за горами….
Остаток июля, да и август, я не столько готовилась к приёмным экзаменам, как готовила рижское блюдо: борщ на курином бульоне.  Сейчас задумалась, а была ли тогда в Братске в  свободной продаже  курица? Вряд ли, но рыба была! Однажды в холодильнике я обнаружила сига, и постаралась его не испортить, приготовив «по-гречески» - с морковью. Это гораздо вкуснее, чем так называемая, «рыба под маринадом». Евгений Дмитриевич спросил, кто готовил, и очень удивился, что я. К тому же был красиво сервирован стол на белой скатерти, с мельхиоровыми приборами,  со стеклянным синеватого  тона кувшинчиком вина. Его, кувшинчик, мама с Евгением привезли из Евпатории, и я много лет, любуясь на него, воображала, что это венецианское стекло, не зная, как оно  выглядит на самом деле.














                Глава 4. ВЗАИМОПОМОЩЬ

Я вспомнила, что Вася как-то дарил мне керамические бусы, поискала – нигде! Спросила маму, а она запричитала, что пришлось их выкинуть: в них завелись черви. Но как могли завестись черви в керамике?
Мама хотела выкинуть, но случайно забыла, а я всё-таки нашла остатки бус! Когда раскрыла пакетик, то обнаружила в нём не осколки бус, а кусочки раскрашенного сухого хлебного мякиша. Вот как в те времена изготовляли модную керамику  предприимчивые люди!
Васина мама была в отъезде у родственников.  Отпускные деньги  у Васи   закончились, поэтому я взяла на себя заботу о пропитании моего друга.  Незаметно отделяла небольшие порции еды от нашего стола, складывала их в сумку и несла голодавшему Васе. Тогда я уже приходила к нему домой, где нам никто не мешал.
Я внимательно изучила их жилище, найдя многое устаревшим – немодным. Вася дал мне ключ от квартиры, и придя как-то без него, я от скуки похулиганила. Взяв пилу-ножовку, отпилила ножку стола и, накрыв его скатертью, ушла. В их квартире было два больших стола, что показалось мне лишним и громоздким для небольшой комнаты. Придя домой, Вася очень озадачился. Увидев скособоченный стол, он тоже взял пилу и укоротил у стола остальные три ноги. Потом убавил столешницу и обстрогал ножки. Затем нашёл краску двух цветов и окрасил ножки в чёрный цвет, а столешницу в ярко-жёлтый. Получился чудный журнальный столик!
          Однажды я принесла Васе обед из многих блюд - всего понемногу. Он быстро всё съел и сказал, что не наелся. Я так расстроилась! Заметив это, он очень беспечно ответил:
 - А завтра схожу на рыбалку, да и поем!
 - А ты разве умеешь ловить рыбу? Это же надо уметь, это не просто!
 - А! – махнул он рукой, - наловлю!
 - А у тебя есть, чем ловить?
 - Да найду!
Я не поверила ему, но Вася, как ни странно, встретил меня с ухой! Он даже небольшую щучку поймал на удочку. Оказалось, мой Вася был прирождённый рыбак, к тому же, голодавший в войну, он рано  приспособился к добыче пропитания. Отменной двойной и четвертной ухой он будет потчевать нашу семью долгие годы, никому не доверяя «портить» добытую им рыбу. Сам, наслаждаясь своим трудом, уплетая рыбку, он приговаривал мне:
 - Нет, ты рыбу не любишь!
И было бесполезно спорить, что очень люблю, Но не так, как мой Кот Вася: люблю не любую рыбу, а хорошую!
Тогда  разными способами я старалась украсить моего Васю и его жизнь. Как-то он показал мне фотографии, где, стесняясь длинного плаща, он смешно  приподнимал его полы, собирая в горсть лишнюю длину. Узнав причину этого странного действия, я забрала плащ домой, и потихоньку, чтобы не видела мамочка, укоротила и подшила Васин плащ. Но не рассчитала подгиба, и плащ оказался коротковат, но Васе всё равно понравилась моя работа, и он долго бегал в том светлом коротком плащике.

                Глава 5.  ВСТУПИТЕЛЬНЫЕ

Первого августа 1964-го года я пришла на первый экзамен в Иркутский политехнический институт, а точнее в его очный филиал в городе Братске.
В те времена вся страна, то есть все её абитуриенты начинали вступительные экзамены на дневное отделение в один день, и все писали сочинение по литературе и по русскому языку, а вернее, на русском языке (кроме поступающих на творческие специальности – у них были другие сроки экзаменов).
Не помню, как называлась выбранная тема сочинения, но она относилась к «свободным». Я была очень взволнована, вдохновение просто накрыло меня!
Через день результатов ещё не было, но когда я приехала в гости к Нонне Александровне в военный городок, та, оказалось, лучше меня знала о моих успехах:
 - Ты написала отличное сочинение! Лучше всех!
 - Так откуда же Вы знаете???
 - Мне сказала об этом моя приятельница-учительница, которая работает в приёмной комиссии.
 - Так она же не знает моей фамилии!
 - Она сказала, что среди всех сочинений два лучших. Одно написал мальчик из школы №20, а другое – девочка из Риги.
 - Но это не значит, что я….
 -  А ты думаешь, что много девочек из Риги поступает в наш институт?
И в самом деле! Через день я увидела результат: «пять» за содержание и «четыре» за грамотность. Я была счастлива! Хороший разбег для абитуриента! Но этот результат говорил о другом: что я поступаю не туда, не по своему призванию! Но азарт экзаменов уже захватил меня.
Помню, что письменную математику я сдала на «четыре», а вот с устной возникли проблемы. Экзамен принимали две женщины. Я присмотрелась к ним:  мне понравилась Журавлёва – мягче, добрее. Когда же другая – Голубцова -  пригласила идти отвечать, я сказала, что ещё не готова. Как только  Журавлёва оказалась свободна, я сразу рванула к ней! И этот экзамен мне удалось сдать.
Физику сдала хорошо, даже помогла пареньку в военной форме нарисовать схему электрического звонка! А вот на химии Тамара Криворотенко выручила меня и подкинула «шпору».
Числа двадцатого было зачисление, и по конкурсу я прошла не на строительный  факультет, который выбрала первоначально, а на СДМ – строительные и дорожные машины, от них я  была страшно далека. Строительный факультет меня как-то примирял с архитектурой, которую я полюбила в Риге. Тогда я не знала, что советских архитекторов, по сути, готовили, чтобы строить типовые панельные дома, или такие дворцы, как  недавно открытый «Энергетик», где по центру здания были две большие белые буквы П.
  Стояло тёплое лето, я скучала по купанию, и вот однажды мы пошли на наше Братское море. Я выбрала безлюдное  место с ровным берегом, покрытым  травкой, а дно, как на Рижском взморье - песчаное. Разделись, погрелись на солнышке и ринулись в воду!  Она была сравнительно тёплой.  Я немного проплыла и, по привычке, стала нащупывать ногами  дно, но его не было. У меня началась паника, и я стала тонуть. Захлёбываясь, я призывала Васю, но он не сумел мне помочь, так как сам боялся глубины. С детства у него был дефект барабанной перепонки, и врачи не рекомендовали мочить ухо – вот почему он тоже не умел плавать. Но я выплыла! А опорой мне послужили  испуганные  Васины глаза.   





                Глава 6. ТУРСЛЁТ

В середине сентября был объявлен городской турслёт. Мы, студенты, тоже приглашались  участвовать. Не помню, чтобы нас кто-то сильно организовывал или готовил. Просто объявили, что с ночёвкой на воскресенье все идут на речку Вихоревку с едой и  тёплой одеждой. Была ли у нас своя палатка или нам её установили?  В нашей группе собралось несколько девочек и мой Вася, конечно.
Мы шли с походным снаряжением  пешком до Вихоревки, поэтому утомились, а после краткого отдыха принялись обустраиваться. Приготовили ужин на костре, оделись потеплее, и кто во что горазд! Пели, плясали, бродили и, как заворожённые, смотрели на огонь большого костра. Песни были разные, но больше туристские, то есть сочинённые известными и неизвестными туристами.  Многие из  тех песен  со временем  влились в разряд авторских. Кажется, в тот раз я впервые услышала песню Городницкого: «Снег, снег, снег, снег… Снег над палаткой кружится…».  Некоторые из бывалых туристов подвыпили, и, теряя контроль, норовили исполнять и  «вольный фольклор». В те поры я была очень строгой девушкой, да и сегодня не люблю скабрезных историй.
Стояла тихая тёплая ночь, и спать никому не хотелось, потому уснули на рассвете, когда костры уже не горели, а только дымили, и дым  смешивался с утренним туманом.
После завтрака началась игра в футбол, но он меня не интересовал, поэтому, полдня я посвятила приготовлению обеда, а потом, помыв посуду,  поняла, что больше здесь делать нечего. Не знаю, как другие, а я восприняла тот слёт как массовый отдых на природе, а туризм, о котором я читала в книжках, был ни при чём. Поэтому мне захотелось настоящего похода и, по возможности, с приключением.
Вообще-то на приключения рассчитывать не приходилось: я же была с Васей, а он такой взрослый и умный! Вот я и решила пойти не прямым путём к дому, а как-нибудь с поворотом, а точнее, с вывертом, но Вася не сразу сообразил, что я задумала.
Река Вихоревка была первозданной чистоты, все пили её воду, бродили, купались, ещё не был построен завод БЛПК, который окончательно отравил её.  Вихоревка, по моему мнению, названа так не по имени некоего Вихорева, а по её собственному свойству – она выгибается, течёт и мечется подобно вихрю. Мы с Васей пошли вдоль реки, любуясь её течением в изгибах берегов с пышными кустарниками -  золотыми, а местами ещё зелёными. Было тепло, солнечно,  тихо и радостно! Вот ещё один поворот!
Вася забеспокоился: пора домой.
 - Да что ты спешишь домой, ещё ведь рано, светит солнце, так красиво! - возражала я.
Мы отошли от реки и направились в сторону дома - на восток, в глубь леса. Но лес уже погружался в сумрак.
 - Мы заблудились! - взволнованно заключил Вася.
 - Да ты что? Разве можно здесь заблудиться? Солнце на западе, мы идём на восток. Сейчас выйдем на открытое место и проверим.
Но вокруг была чаща, и мы пошли быстрее. У меня такая особенность: чем чаще лес, тем быстрее  по нему иду. А вот и поляна! Последний луч осветил дальние сопки. Как свечи, на них вспыхнули яйцевидные купола лиственниц, но я успела сверить выбранный мной  маршрут по этому прощальному лучу!
 - Мы правильно идём! Мы должны выйти на дорогу в аэропорт.
 - Нет, мы ушли далеко. На дорогу в аэропорт мы бы  вышли раньше…-растерянно проговорил Вася.
 - Так  идём же скорее вперёд! Мы идём в нужном направлении! Дорога в аэропорт переходит в Усть-илимскую трассу, и мы выйдем на неё!
Стало совсем темно, но я рвалась вперёд, и вот мы уже слышим шум машин! Ах, вот и асфальтовая дорога! Проехала машина….
    Дорога, как мечта! Она освещалась звёздами, и на фоне чёрного леса казалась совсем светлой и тёплой. Я выбежала на неё, и от радости стала кричать, танцевать и петь! Вася оставался сдержан. Конечно, он тоже был очень рад, но как-то не мог прийти в себя. Очевидно, он до конца не верил,  что мы выйдем из леса.
Он не любил вспоминать этот случай. Мне же не пришло в голову, что мой друг может оказаться ненадёжным спутником, только смутное разочарование мелькнуло во мне, но я его быстро подавила. Зато я какова! Со мной не пропадёшь!
Мы остановили проезжающую попутку, и благополучно добрались до дома.      




                Глава 7. СТУДЕНТКА

Все поздравляли меня с поступлением в вуз. Мама была просто счастлива! Вася тоже  гордился мною, и я этому радовалась, но когда оставалась одна, то на душе скребли кошки….
Первого сентября состоялось торжественное открытие филиала, и начались учебные будни. С удивлением я встретила знакомого преподавателя. Это был математик и чертёжник Олег Петрович Бороздин. Он тоже помнил меня по школе.
На комсомольском собрании меня избрали  в  культмассовый сектор. Олег Петрович тут же придумал мне ещё одно,  соответствующее профилю поручение. Я должна была приносить в институт свежие газеты и журналы. Почему это поручение он дал именно мне, а не  библиотекарям филиала? Так или иначе, но он точно определил мой  истинный профиль. Итак, я должна была зарегистрироваться в ближайшем к вузу киоске «Союзпечать», где мне выдавали корреспонденцию для продажи. За эту хлопотную работу я получала десять процентов. Порою мне надоедало поручение, тем более, что покупал печать почти всегда один Олег Петрович. Он не ругал меня за отлынивание, но как-то разочарованно смотрел, если я ничего ему не предлагала, и я возобновляла свою деятельность.
Меня почти постоянно тяготил вопрос моего фальшивого присутствия в комсомоле. Я же не встала на учёт, да и не могла: у меня не было учётной карточки. Идти в комитет БРАСКГЭССТРОЯ? Но как я объясню, почему  нет карточки? Надо рассказывать, какая у меня оказалась сестра, похитившая карточку учёта…. Но взносы  я платила исправно.
А  ещё надо было учиться! И я отлично училась по двум предметам: по английскому и по истории КПСС. Поначалу понравилась начертательная геометрия, и я получила «пятёрку». Но потом все точные науки вызывали во мне панику и ужас.
Помню, как с целью психологической защиты среди студентов я  избрала себе  кумира, которого донимала своими верлибрами. Старалась его опекать:  ведь он жил не дома, а у родственников, а я уже имела такой опыт проживания.  По вечерам занималась с ним  английским языком, а потом, надев телогрейку, шла его провожать. В телогрейке я никого не боялась и, как мне казалось, смогла бы его защитить от хулиганов. Уж очень он был хорош собой  – светловолосый и  с огромными голубыми глазами.
Очень скоро все стали носиться с чертежами, обнимая их, как родных детей, а я к черчению никак не приступала. Думаю, что влюблёнными в чертежи были студентки строительного факультета. На их месте, может, и я бы что-то начертила.
Наконец, на ноябрьские праздники  я твёрдо решила сделать чертёж, и когда осталась дома одна, освободила большой кухонный стол, приготовила линейки, угольники и лекала. Расстелила лист ватмана, очинила карандаши, раскрыла готовальню с циркулем и рейсфедером. Сейчас кажется, что в руках я вертела какой-то сложный механический узел. Или он был на картинке? Я наметила оси изометрии, рука хотела рисовать, но не чертить. Что же делать дальше? Я подумала ещё минуту и свернула ватман в трубку, закрыла готовальню, закрутила пузырёк с тушью. Убрав со стола все инородные  кухне предметы, а заодно и моей натуре, я поставила точку на своей технической карьере. Всё! Больше я не учусь в филиале Иркутского политеха!   




























         





                Глава 8. С МЕЧТОЙ ОБ ИСКУССТВЕ

В институте я больше не появлялась. О том, что я бросила учёбу, знали только Вася и Людка.  Я долго скрывала от мамы своё решение.  Соседи по квартире  были уже  другие, поэтому не с кем было делиться,  кроме самых близких друзей.
Я съездила в военный городок к Ноне Александровне, сообщила ей о моём решении, и она приободрила меня:
 - Ну что же…. Значит, ты станешь искусствоведом. Поедешь учиться в Ленинград.
 - И я смогу поступить в Академию художеств?
 - Сможешь, если захочешь и будешь хорошо готовиться.
 - А что значит хорошо готовиться? Что надо знать и что будут спрашивать?
 - Надо пройти предварительный конкурс на профпригодность. Тебе будут показывать открытки-репродукции без названий, а ты должна будешь сказать и автора и название. А ещё подготовить по программе историю русского искусства, начиная с архитектуры. Я тебе дам том Алпатова, по нему и готовься.
И Нона вручила мне огромный том  истории русского искусства академика Алпатова. С большим трудом, но и с неменьшим интересом я взялась за  чтение. Сразу возникло много попутных вопросов. Я пошла в библиотеку. Каждое утро я выходила из дому в половине девятого утра – как в институт, а сама сначала шла к Людке (пока она не устроилась на работу), а потом в библиотеку, и там погружалась с головой в мир книг, журналов и словарей.
Но кто-то из соседей сказал моей маме (а может, и Людкина мама?), что я бросила институт. Однажды, выйдя из дома, я вскоре вернулась, как вдруг пришла и мамочка. Она строго спросила меня, правда ли, что я бросила учёбу. Отпираться я не умела. Мама кинулась уговаривать меня вернуться в институт. Я была тверда! Она начала обнимать и целовать меня, умоляя. Таких её бурных ласк я никогда не испытывала. Мне стало очень жаль маму, но с непривычки её ласки вызвали дискомфорт, хотелось плакать. Я осталась холодна, только пообещала, что учиться всё равно буду, но не здесь.
О профессии инженера у мамы были очень приблизительные представления, хотя она и работала в проектной организации.  Эта профессия в ту пору была престижна и хорошо оплачивалась. Мамина приятельница Мария Петровна нередко повторяла:
 - Хорошо быть инженером: восемь часов плюют в потолок, и двести рублей в кармане!
Когда я сестре Лере пересказала эту обывательскую фразу, она возмутилась:
 - Как это «плюют в потолок»! Такая сложная и ответственная профессия! Где она видела, чтобы инженер  плевал в потолок?
У Марии Петровны был муж-инженер, но не думаю, что он так работал. Так работала сама Мария Петровна то контролёром в кинотеатре, то в снабжении. Только  двухсот рублей никогда не получала.










































                Глава 9. И ВСЁ ЖЕ СУДЬБА….

Вася продолжал занятия спортом. После работы, которая была, что называется, «на ногах», он шёл в спортзал, где играл в баскетбольной команде, всё так же ловко отбирая у противника мяч, и, высоко прыгая, легко отправлял его в корзину.
Осенью в спортивной среде подводились итоги, при этом вручались грамоты, устраивался банкет для спортсменов. Вася пригласил меня на это запланированное мероприятие. Помню, что главной фигурой на нём была сухая холодная дама Семиусова, говорившая очень невыразительным  суконным языком. Может, она не была равнодушным человеком, но произвела именно такое впечатление. Типичная чиновница, каких не должно быть.
После немногочисленных речей все навалились на выпивку и закуски. Теперь думается, что закуски были так себе, если мой Вася сразу захмелел. Мы вскоре вышли на улицу. Вася не мог идти, и мне приходилось подпирать его своим плечом. Он старался держаться, но это ему  с трудом удавалось. Таким я его никогда не видела. Было тяжело тащить его, и на душе стало как-то кисло, если не сказать хуже. Я уговаривала себя, что такое в первый и в последний раз, что это произошло случайно. Ведь Вася очень устал за неделю. Оно так и было на самом деле. Потом я замечу, что закусывать Вася не привык – чаще было нечем. Мне не нравились ни его роль в этой ситуации, ни моя. Ну, неужели я буду всю жизнь так его водить? Нет, я не согласна! Такой Вася мне решительно не нравится. Но что будет, если я вообще от него откажусь?  Помня опыт с Юрой, я понимала, что Вася будет очень страдать, даже может не пережить страданий. Я почувствовала себя виноватой за мысль расстаться с ним. Виноватой ещё и в том, что я так его завлекла, привязала и обнадёжила.
Мне не с кем было посоветоваться, кроме Людмилы. Когда я сказала, что почувствовала и поняла, что недостаточно люблю Васю, она решительно подвела за меня черту: ты должна с ним расстаться. И даже Васе она высказала это!
Через неделю мы с Людмилой поехали к Нонне Александровне. Тогда, чтобы уехать в военный городок, надо было сесть в автобус на автостанции, то есть такая поездка была  настоящим путешествием. Вот мы выехали, автобус поднялся вверх по Дубынинскому переулку, свернул направо на улицу Гидростроителей. Проехали здание управления. Я посмотрела направо и вдруг увидела, что Вася в своём коротком плащике перешёл дорогу и как-то робко идёт в сторону моего дома. Я вздрогнула и сказала Людке об этом. Она спокойно мне ответила:
 - И пускай идёт, а тебя нет дома.
Но я как соскочу с места! Как заору на весь автобус:
 - Остановите!!!
Да как выскочу! Да как закричу:
 - Васяяя!!!

                Глава 10. ПОИСКИ РАБОТЫ

Мне стало так спокойно, я увидела, что Вася рад моему возвращению. Но, главное, что я  в себе перестала сомневаться. Да, я люблю Васю, хоть и без страсти. Мы необходимы друг другу. Я поняла, что Вася не сможет жить без меня, а мне тоже хорошо и спокойно с ним, и я ощущаю гармонию жизни. И сколько нового хорошего нас ждёт впереди!  Я оптимистка! Меня питают надежды на будущее, меня поддерживают и  мечты,  и сила моей воли. Мои мечты сбываются, и так будет всегда! Мы с Васей никогда не расстанемся, но я должна учиться дальше и получить любимую профессию.
Я рано поняла, что не смогу трудиться, если мне не нравится работа. Многие доброжелатели советовали, кем же мне быть. Наша давняя приятельница Нина Павловна Дрёмина хорошо обдумала, как она сказала, вариант портнихи. Я прислушалась к её совету: и на самом деле люблю шить, только не очень умею.
 - Так ты учись у мамы. Ты станешь такой же хорошей портнихой, как твоя мама!
Да, подумала я, хорошо бы стать такой мастерицей, как мамочка. И побежала домой с радостной вестью. Но мама встретила эту новость не только без радости, но ещё и с возмущением:
 - Почему бы её дочери не стать портнихой? Она не понимает, какой это каторжный и ответственный труд! Только не портнихой!
А вот я думаю, что Нина была близка к истине. Я очень люблю ткани, люблю, чтобы было красиво, шитьё меня успокаивает, а ножницы бегут быстрее моего сознания. Эти слова мамочка сразу подхватила:
 - Вот-вот! Сразу испортишь чужую ткань! И заказчики бывают такие капризные! Спросишь, бывало:
 - Вам к какому дню пошить?
 - Да когда пошьёте… А через неделю говорят, что надо срочно. Всё бросай и шей! И шьёшь им днём и ночью.
  Но я-то видела, как нравились заказчицам сшитые мамой наряды, и очень редко кто-то был недоволен, но вот эти-то редкие  случаи мама сильно и долго переживала.
Дни летели, а я не могла устроиться на работу. Хотелось работать в библиотеке. Я спросила в читальном зале, не возьмут ли меня на работу, и получила  твёрдый отказ:
 - Чтобы работать в библиотеке, надо иметь специальное среднее, а лучше  высшее образование.
У меня были только курсы, и те не библиотечные. Я узнавала, не возьмут ли меня на машиносчётную станцию, согласно документу, полученному на курсах в Риге. Но свободных мест на станции не было, да и я туда особо не стремилась. Однажды мы с Васей были в гостях. Милая дама очень обрадовалась, что я ищу работу, а она сможет мне помочь:
 - Работа нетрудная и на свежем воздухе. Будешь точковщицей машин на дороге.
Но мамочка в очередной раз встретила мою «новую работу» с возмущением:
 - Пусть она сама работает на свежем воздухе!






































                Глава 11. ДЕБЮТ

Этой осенью 1964-го года мне исполнилось уже 19 лет, а я ещё не определилась окончательно, кем же я буду. Больше всего мне хотелось изучать искусство и нести свои знания людям, но очень скоро я засомневалась: а смогу ли?
Нонна Александровна не сомневалась, что я смогу, и быстро организовала мне премьеру в своей тринадцатой школе. Я пришла на урок рисования в шестой класс. Там была и учительница, но я сразу сникла, увидев её беременной. Но какое же отношение ко мне имело её положение? А такое, что она не собиралась «устанавливать для меня дисциплину», а я этого и сейчас не умею делать. Я начала неуверенно говорить о художнике, уже не помню о каком, притом делая паузы,  а дети спешили их заполнить.  Но они всё-таки сдерживались – им было любопытно, зачем я к ним пришла и что я умею. А я ничего не умела тогда. Ничего! Меня это ужасно разочаровало, и мои амбиции  мигом улетучились.
Когда я пришла к Нонне Александровне вернуть её книги, она успокоила меня и посоветовала прочесть рассказ Ираклия Андроникова «Впервые на эстраде». Меня удивил Андроников! Оказывается, он, такой уверенный в своих знаниях и речах, тоже неудачно выступил  перед зрителями в первый раз, но ведь не пал духом! Ну что ж, я буду старательно учиться. Моё провальное выступление показало, что я не твёрдо знала то, о чём собиралась рассказать детям, к тому  излишне волновалась и проявила неуверенность. Да и невероятно сложно говорить о художнике, имея в руках две-три небольшие картинки. А уж о подлинниках в наших условиях и говорить нечего – их тогда попросту не было ни у кого в нашем Братске! Картины - в книжных и журнальных репродукциях, музыка -  в радиорепродукторе.
А музыку я любила. У Васи был переносной радиоприёмник на батарейках. Его можно было вешать на шею и в поисках музыки крутить  регулятор волны. Я любила тогда «Итальянское каприччио» Чайковского и «Рондо каприччиозо» Паганини - Листа. И вот поздней осенью идём с Васей по улице, он повернул регулятор, и - в темноту, подсвеченную  фонарём и снегом, в самое сердце ворвались звуки скрипки с оркестром! Господи, какое же это было счастье! Какое упоение! Как же было не любить моего Васеньку, сделавшего меня такой счастливой и окрылённой! Музыка, именно музыка даёт, как ничто другое, веру в жизнь! От неё, веющей красотой и вечностью, перетекает в нас то ручейком, то спокойной широкой рекой, а то обрушивается водопадом  великая энергия жизни, созидания  и веры в будущее!  Хотите счастья – слушайте музыку! Её гармония делает  гармоничными и нас. Музыка примиряет с судьбой.  Она не отнимает энергии  жизни, а, наоборот, – усиливает желание жить.
   


                Глава 12. ВЕРА

Вася поддерживал все мои интересы.  14 октября он принёс мне небывалый подарок. До сих пор ощущаю  не только душевный, но и физический трепет, когда я развернула упаковку и, потрясённая, увидела  пожелтевшие страницы старопечатного издания. У той «инкунабулы» без обложки были перегнуты вдоль все листы. Видно, что её тщательно скрывали, но всегда носили при себе и наверняка прятали в сапог. Я раскрыла книжный блок и прочла: «Отче наш, ежи еси на небеси, да святится имя Твое….». И дыхание перехватило…. Удивление и радость переполняли меня:
 - Васенька! Где же ты нашёл такое?
Вася улыбался и молчал. Так я и не узнала, где он раздобыл ту драгоценность…. Потом он скажет так:
 - Я другой – не такой, как ты. Но я хорошо понимаю тебя. Ты необычная, и я  тебя люблю.
Тогда мама пресекала мой интерес к религии, хотя потом будет рассказывать, как в детстве она ходила в церковь на исповедь. По этой причине я не показывала маме Васин подарок. Верить в бога тогда всем запрещалось, верующие преследовались разными угрозами, нареканиями начальства, товарищескими судами и, что самоё прискорбное, осуждались обществом. В нашем городе не было ни одной церкви. И каково же было наше удивление, когда жена Васиного дяди Миши  - тётя Оля - вдруг открыла церковь в Падуне! Но прежде этого мы были потрясены трагедией в семье Михаила и Ольги Черезовых: враз погибли две их юные  дочери! Их, идущих по обочине дороги, сбил пьяный водитель. Девушек похоронили в белых подвенечных платьях. Дядя Миша ненадолго пережил дочерей, а Ольга купила в индивидуальном посёлке дом и подарила его  Русской Православной Церкви. Мой Вася почему-то  сказал: «Как же она нагрешила!» Таково  было мнение в его семье…  Как всё было на самом деле, я не знаю.
Церковь стоит до сих пор,  она была первою в Братске. Но тогда, (да, признаюсь, что и теперь), жизнь уносила меня всё дальше и дальше от религии, а когда я была готова окунуться в неё сердцем и головой, не было никаких условий. И самое главное, не было наставника-духовника. Если бы я осталась в Риге, то скорей всего пришла бы в лоно Православия, а в условиях Братска мне оставалось читать справочник атеиста, где речь шла о разных религиях, и я стала интересоваться разными верованиями. О религии тогда было что сказать отрицательного и советским журналистам и художникам, и  историкам. Но с  нею примиряло пронзительное «Арабское танго» и реалистическая проза Льва Толстого, а потом и Достоевского.
Моей же религией, как и у многих советских людей, стала поэзия.

                Глава 13. ПОЭТ ЭПОХИ

Лора Петрова рассказывала, как на встрече с поэтом Евгением Евтушенко, приезжавшим в Братск год назад (я тогда  жила в Риге), кто-то из зала спросил его:
 - Какой  поэт, по-вашему мнению, станет символом нашей эпохи?
 - Понятно, что Евтушенко трудно было ответить на этот вопрос. – продолжала Лора. - Он мог бы ответить «я» и не ошибся бы, так как  большой зрительный зал  в тот момент был  такого же   мнения. Но ведь он  не мог так сказать сам о себе! Возникла пауза, а потом Евтушенко сказал:
 - Думаю, что Роберт Рождественский.
А спрашивающий  на свой вопрос ответил  иначе:
 - А я думаю, что это будет Андрей Вознесенский.
Меня эта история очень озадачила. Люди всерьёз говорят о Вознесенском, а я совсем не знаю его, и только отмахиваюсь его «треугольными грушами». Надо его изучить. Но сколько я ни читала в журнале «Юность», никак не могла попасть на его волну – мне всё казалось каким-то вычурно-вывернутым и искусственным. Я принялась за Роберта Рождественского: читала и учила наизусть «Реквием», «Если вы есть, будьте первыми», «Письмо в тридцатый век». Из того «письма» только помню:   «Вам, родившимся в трёхтысячном, девяносто каком-то году…»
Однажды я была дома одна, и по радио объявили о выступлении  Андрея Вознесенского. До этого я никогда не видела и не слышала его. Я прибавила звук. Из репродуктора лился прекрасный голос. Поэт не читал, он пел!
                Свисаю с вагонной площадки…. Прощайте!
                Прощай, моё лето! Пора мне….
                На даче стучат топорами,
                Мой дом забивают дощатый. Прощайте!

Господи! – подумала я. Это же про меня: про нашу дачу в Юрмале….
И далее:
                Прощай, моя мама! У окон
                Ты станешь прозрачной, как кокон.
                Наверно умаялась за день?
                Присядем.
                О, Родина, попрощаемся!
                Буду звезда, ветла….
                Не плачу, не попрошайка!
                Спасибо, жизнь, что была!
                На стрельбищах в десять балов
                Я пробовал выбить сто….

Я услышала этот выстрел! И уже никаких сомнений не было, что Андрей Вознесенский  -  мой поэт!
Но теперь думаю, что ту эпоху точно выразили два поэта: Владимир Высоцкий и Евгений Евтушенко.


                Глава 14. ПЕРЕПИСКА С ЮЛЕЙ

Дни за днями летели, а я сидела дома, не работала. Читала всякую всячину. Учила  Вознесенского и уже выучила его книгу  «Антимиры».  И вдруг Юля прислала его же «Параболу»,
Юлины письма сохранились, и временами я перечитываю их. Перечитываю в основном с сожалением, что для меня  потерян её след….  Лет пять мы переписывались, а встретились через девять лет! И потом виделись несколько раз во время моих приездов. Но с каждой встречей, ( а их было немного), Юля отдалялась от меня.  В чём была причина? Я так и не поняла. Говорят, что жизнь разводит людей. Подозреваю, что и моя сестра Клара способствовала этому. Но об этом в другой раз, а сейчас я хочу привести Юлины письма по горячим следам, и начать с самых горячих.
               
13.07.64. г. Рига.

Здравствуй, дорогой мой человек! Как ты живёшь? Что нового, интересного? Кто ты сейчас и чем ты занята? Меня интересует абсолютно всё и до подробностей….
Что у меня?  Во-первых, милая Галка, что творилось со мной в первые дни твоего отъезда! Я думала, что  просто  сойду с ума от  воспоминаний и тоски. Как только я приходила домой, меня встречали книги: «Человек» и «Ты рядом». Я уходила на улицу, там  проходила мимо нашего парка, и всё начиналось сначала. Я всё помню. Помню утренние встречи, экзамены, необыкновенное ночное купание. Ладно, не буду ныть….
Я  подала заявление на биофак. Дорогая Галка! Если бы ты могла хоть ненадолго представить себе, что там делается! Страшно много поступающих. Все бросились на биофак (в основном это евреи, т. к. они почуяли перспективность этой работы). Суди сама, в нелатышскую группу будет принято лишь 25 человек, а заявлений уже 67. Надежды у меня почти никакой. Я сейчас работаю и занимаюсь мало.
,,,,Галка, пришли мне вид Братска. Я хочу видеть город, в котором ты живёшь. Видела нашу математичку Зинаиду Константиновну. Она просила  передать тебе привет и наилучшие пожелания».
Юлина просьба прислать вид Братска повергла меня  в шок. Что я могла ей прислать? Разве чёрно-белый вид Братской ГЭС? Её письмо отрезвило меня…. Из мира старинной архитектуры я возвратилась к типовым деревянным убогим  домам! Нет, об этом не хотелось думать! Больно было вспоминать, чего я лишилась. Но быть  рядом с матерью, с будущим мужем, ходить по знакомым тропинкам…. Нет, мой отъезд стоил этого! Я правильно сделала, что уехала домой, а в Ригу и в другие города стану наезжать - ведь все ездят в отпуск в разные концы нашей огромной страны.
Юлино письмо написано карандашом. Тогда не было шариковых ручек, а постоянно  носить в сумке наливную ручку было опасно: прольются чернила. Значит, Юля писала это письмо не дома, а где-нибудь в парке…
Она поступила на биофак на вечернее отделение и продолжила работу в медицине, питая надежду выучиться на врача.
Осенью пришло  ещё одно потрясающее письмо. Юля написала его прямо на почтамте Сигулды. Это письмо на телеграфных бланках. Просто не знаю, какой выбрать фрагмент, с чего начать….
«Здравствуй, далёкая и близкая моя братчанка! Знаешь, где я сейчас? Галка, я никак не могу ничего забыть! Понимаешь, всё-всё связано с тобой. Куда бы я ни шла, что бы я ни делала – ты со мною всюду.
Сегодня у меня выходной. Я проснулась в таком радостном настроении, вскочила, подбежала к окну и ахнула! На голубом небе торжественно и плавно выходит из-за горизонта огромный ярко-рыжий диск солнца. Буквально через две минуты шар исчез, а всё небо осветилось нежно-розовым светом. От такого чуда у меня всё запело внутри, я готова была совершить подвиг!  Распахнув окно,  весело крикнула облакам и ветру:
 - Доброе утро, Галка! Ветер, донеси ей мои слова!
И я тут же решила ехать в Сигулду. Хотелось ещё раз пройти там, где была ты со мной! Схватив сумку, твои письма, стихи Есенина и яблок на дорогу, я выскочила из дому. Еле успела на электричку на 8-05.
Помнишь, как мы ехали, какой был ветер? Помнишь, сколько цветов мы набрали с тобой! Я очень жалею, что в тот раз мы с тобою не дошли до замка, но я надеюсь, что несмотря ни на что, ты всё это увидишь. Ты, конечно, помнишь ярусы лесов и изгибы реки Гауи. Сейчас лес напоминает картины художников-импрессионистов…. Понимаешь, Галка, это так красиво, что невольно думаешь, кто творец всего этого…. Всё это море леса под дыханием ветра поёт и переливается всеми красками, которые могут существовать только в природе. Прости, но я не могу найти слов, чтобы всё это выразить. Могу сказать только два слова: удивительно красиво! Собрала для тебя листочки, чтобы ты могла представить себе эти краски природы. Высылаю их тебе, и вместе с ними  шлю тебе всю свою любовь, свои мысли о тебе.
На самой высокой башенке замка, на кирпиче около второго окна, я написала: «Галка, чудо-человек! Жду! Юлька. 1964 год,  осень»….
Читаю такие письма, и сложные чувства путаются во мне… Юношеская восторженность…  Потому такая любовь к подруге? Я ведь тоже любила Юлю, но как-то по-другому. Прежде любила Людку, даже целовала ей руку, (которую она быстро отдёрнула, и правильно сделала). У меня скоро прошли те нежные чувства, но восторги вспыхивают во мне и сегодня. Но чтобы так, как Юля! Такие страсти меня пугали.  Я боялась, что у Юли это не  пройдёт.  «Ведь так можно любить только юношу», -  уверенно думала я. Но и у Юли прошло!  И когда мы встретились через девять лет, казалось, что будто и не было никакой страстной восторженности, а если и была, то ушла без следа, оставив на былом месте  груз беспросветной безрадостной  жизни.  Где же ты теперь, моя любимая прекрасная подруга?! Дай мне знак, что  слышишь меня.
«Ночью, в узких улочках Риги ты меня ждёшь….»
      



































                Глава 15. ВАНИНЫ ПИСЬМА

Я продолжала мечтать, как летом поеду в Ленинград поступать в Академию художеств. Уверенности, что поступлю, у меня не было, но оставалась надежда на встречу с Юлей  – ведь от Ленинграда до Риги  рукой подать.
Кларина свекровь переслала мне письма от Вани Греховодова. В августе он был в Ленинграде, поступал в университет на кафедру физиологии человека и животных к профессору Васильеву. Всё сдал, кроме физики – завалил! «Галка, я рядом с тобой. Это меня бесит!» - продолжал он своё письмо. Ванечка думал, что я в Риге, а я уже в Братске…. Дома  нашла его прошлогоднее письмо, в котором он «бесился» по поводу мнимой нашей  «близости»: я в Братске, а он завклубом в Илимске. А я в тот момент уже жила в Риге. Теперь я сделала вывод, что мы вряд ли встретимся: не судьба. Я не могла откликнуться на его чувства, да и были ли они у него  настоящими? Одиночество способствовало его быстрой и сильной привязанности ко мне. Его письма (а они  сохранились) невозможно читать равнодушно. Он сумел в них выразить себя настолько ярко, что его образ, а к нему и хороший слог, до сих пор держат меня в плену необычной  Ваниной личности. Хочется напечатать эти письма, из них получится небольшой, но страстный роман и без моих писем, которых, разумеется, у меня нет.
Кроме сочувствия трудной сиротской судьбе инвалида,    восхищения  его стойкостью и талантом, я не испытывала к нему других чувств – только дружеские!
В ноябре он прислал мне в Ригу открытку-поздравление с праздником:
 «Крошка! С большим праздником! Желаю всего!!! А теперь…? В чём дело? Я на тебя обижаюсь! Ван». Так он недоумевал, почему я не отвечаю. А я была не в Риге, а в Братске.
Наконец, получив моё  ноябрьское письмо из Братска, он отвечает уже из Евпатории:
 «Бросай институт. Тебе это не подходит (а я и так уже бросила). Перед праздником я вызывал тебя по телефону из Риги, но ты не пришла. Вернее, тебя не было в Риге. Зачем ты покинула этот сказочный городок?
Я утром проснулся, а на улице снег! Такое было сногсшибательное чувство, когда шёл на работу! Работаю коммерсантом в газетно-журнальной экспедиции (как я в газетно-журнальном киоске книгоношей!). Но я бы предпочёл больше физику на лекциях профессора, чем эту коммерцию. Но ничего не поделаешь, придётся покорпеть ещё годик.
А сейчас, к вечеру, снег наполовину растаял, и так почему-то грустно…. Наверно ещё и потому, что у меня под носом «капель».
Галинка! Галчонок мой! Ну, что там с тобою стряслось? Пиши ясней! Твой Ван».



                Глава 16. ГРЕХОПАДЕНИЕ

К письму была приписка: «Если можно, то я крепко целую тебя в губы, ты ведь разрешишь, я знаю!» Меня, как любую девушку, такая фраза и взволновала, и ввела в недоумение: что это он, будто мы с ним когда-нибудь целовались?! Я ещё раз убедилась, что Ванечка легко «заводится» - ну, прямо «спол-оборота»! Это значило, что он мастер воображать. Да, фантазировать интересно и приятно, только после приходится  ещё и дорого платить за собственные фантазии. Впрочем, пришлось платить нам обоим. 
Когда я заговорила с мамой о Ванечке, она быстро урезонила меня:
 - Он инвалид! Калека.  Они бывают злыми на всех.
Я  не уверена, что мама  права, но её слова запомнились. А если бы я действительно Ваню любила, то и мамины слова меня бы не остановили. Но я давно знала, что моя судьба – Вася Черезов.
Не помню, как наступил Новый, 1965-ый год, но он наступил. Не имея денежных средств, я на копейки купила плотной тёмно-синей ткани на модную юбку с бретельками. Быстро раскроила, быстро сшила, но не влезла: при раскрое  не сделала припусков на швы. Убрала юбочку до лучших времён – когда похудею.
Эпидиаскоп оставался в обиходе. Никакой множительной печатной техники для картинок, кроме  небольшой копирки и светочувствительной бумаги, просто не существовало. Да и с помощью перечисленных средств можно было «изобразить» что-то маленькое или бледное. А графика художника Стасиса Красаускаса волновала не только меня, и многим хотелось смотреть на неё не только в книжке Межелайтиса или в журнале «Юность», а украсить ею своё жилище. В быту делать копии фотоаппаратом тоже не получалось. Тогда снова пригодился эпидиаскоп.
Перед его объективом ставили картинку и проецировали на лист ватмана, закреплённый на стене. Изображение-картинка увеличивалась во весь  ватманский лист! Надо было быстро обводить карандашом основные контуры изображения. Быстро потому, что за объективом с  книгой находилась мощная лампа, сжигающая книгу  с  иллюстрацией. После обводки книга быстро вынималась. Контуры на бумаге надо было оставлять белыми, а   всё  пространство внутри контуров  закрашивалось чёрной тушью. Только меткий глаз и  искусная рука  могли воспроизвести окончательно копию гравюры – ведь не было же в нашем распоряжении печатных станков.
Так копию  иллюстрации Красаускаса сделала для меня та самая девочка (Люда Рябова?), которая бегала в кино под моим именем без билета. В жизни много чудес!
Так что же было изображено ею на ватмане? Какую иллюстрацию мне удалось заполучить? Это были Адам и Ева. Красаускас их изобразил на фоне дерева с райскими яблоками, но не Ева, а Адам тянется к яблоку. Художник по-своему  трактует грехопадение. У него Адам – искуситель, а Ева, смущённая, падает перед ним. И не из ребра Адама, а от бедра отделяется она. Их ноги ещё вместе, но Адам тянется за новым яблоком...




































                Глава 17. ВСТРЕЧА ВЫПУСКНИКОВ

Такую «картинку» поместить у себя в комнате я не могла. Возможно, я принесла её домой, но встретила мамино сопротивление, а скорей всего, и не приносила, а повесила картину у Васи в его комнате. Вася не особенно был похож на  того мужчину с гравюры, а вот я – вполне. Вася не был таким сильным, но он был самостоятельным и смелым, а ещё он  очень  любил меня….
Наступил долгожданный февраль! Я всегда его встречаю  с радостью!  Потому, что скоро весна!
Первого февраля, по традиции, в нашей двадцатой школе состоялся вечер встречи  выпускников-одноклассников. Мы с Людмилой Артемьевой, хотя и не вполне подходили под этот статус (я выпускалась в Риге, Людмила - ещё без аттестата) с радостью помчались на эту встречу. Это была наша школа, и ожидался приезд Елены Борисовны!
После общего собрания, все разошлись по классам, но таковых было немного – выпуска четыре: школа  открылась недавно. Поэтому все побежали к «своим» учителям. К Елене Борисовне собрался целый кабинет из разных выпусков. Помню среди «не наших» краснощёкого красавчика брюнета Борю Поспелова. Елена и к нему относилась с тёплым вниманием. Она задала всем один вопрос: « Нашли ли вы своё счастье?» 
  Боря что-то пробормотал, Галя Казадаева пожаловалась, что мало денег: «Купишь какую-нибудь безделушку, и есть не на что».
Меня, как и Елену, их ответы не устроили. Я тогда почти всех однокашников считала очень состоятельными и успешными, поэтому заключила, что они, возможно, «с жиру бесятся». Потом-то я поняла, что и в Братске, а не только в Риге, жить затруднительно, и не только нам с мамочкой, - проблемы возникают у всех, несмотря   на кажущееся благополучие.
Но я себя ощущала вполне счастливой в тот момент. Встреча с любимой учительницей, с которой столько не виделась! И тесная юбка мне подошла, а значит, я постройнела, чувство лёгкости, полёта переполняли меня! И неважно, что не всё у меня ладится – это временно! Я всё смогу, всё сумею. Всё ещё впереди! И уж так ныть, как мои одноклассники, не стану!
Елена Борисовна ушла к коллегам, а мы небольшой группой уединились и  в честь такой серьёзной встречи понемногу выпили вина - ведь мы уже совсем взрослые, и нам всё можно!
Оставаться свободными  тогда нам помогала поэзия. Людмила прекрасно читала Федерико Гарсиа Лорку:

Чёрные кони жандармов
Железом подкованы чёрным….

Или:

Начинается плач гитары….

 А я  -   «Осеннюю песню»: «Сегодня чувствую в сердце неясную дрожь созвездий»….


                Глава 18. ГРАВЮРА КРАСАУСКАСА ОЖИВАЕТ

Когда осенью Нонна Александровна посоветовала Васе взять меня, как берут крепости и города, я не поняла, что она имела в виду. Если близкие отношения, то они у нас уже были. А  как же ещё? Приказом? Боем? Оказалось, что можно взять ещё одним способом.
Собираясь на учёбу в далёкий город, я не думала порывать с Васей. Но он-то понимал и знал по опыту моего прошлого  года в Риге, что ждать меня – это очень трудно, да и я порой капризничаю и выступаю с угрозами перемен. Это качество вообще свойственно моей натуре. Я стремлюсь к стабильности, но застоя не выношу.
Вечерами я приходила к Васе в его уютную небольшую комнатку, где были проигрыватель и магнитофон, мягкий свет бледно-голубого абажура настольной лампы.   Чёрно-белая гравюра Красаускаса призывно манила нас друг к другу.

Я руками тело её беру, грех -  приличествует человеку.
Я за грех, когда семя взрасти успев, красит тело, как землю – щедро!
И не нравится мне, когда весь посев одному достаётся ветру.
Я за хлеб насущный любви большой, жажду плоти и жажду света.
За такую любовь, о какой ещё не писали нигде поэты….
                Э. Межелайтис

    Пару раз я видела во сне маленькую, говорящую девочку и решила подарить последнюю куклу соседке. А девочка мне встретилась другая. Это была Анечка Семёнова – Бертина дочка. Тогда наши соседи по квартире Берта и Володя Семёновы уже проживали в отдельной квартире на Новом городе. Анечка подросла, Берта вышла на работу в ГРП, а меня позвала нянчить дочку. Анечка была милая и очень спокойная - ну прямо, как куколка - хорошенькая беленькая и чистенькая девочка. Правда, я не очень понимала, что мне делать с нею. Кормить, высаживать на горшочек, переодевать, вести на прогулку, кормить обедом, снова горшочек и укладывать спать днём. А что ещё? Во время её сна я читала Алпатова  «Историю русского искусства», и книга вполне гармонировала с двухлетним ангелом,  сладко спавшим в своей кроватке - ну как настоящая Дюймовочка в розовых лепестках. Берта очень её любила и заботилась о ребёнке, одевая во всё красивое и качественное: в белое, розовое и красное.
Так прошло дней десять. Ребёнок начал привыкать ко мне, как вдруг что-то произошло, и Анечка стала плохо кушать и капризничать. Зато я кушала ну прямо за двоих  и не могла остановиться! Было очень вкусно, очень! Но ведь и честь надо иметь! Но я ничего не могла поделать, как ни боролась с собой!
На выходных я всё думала, почему вредничает Анечка? А она вовсе не вредничала, а заболела корью. Кто-то во дворе или в подъезде был болен, и наша крошка заразилась. Берта дозвонилась до моих соседей, и те передали, что мне  не надо приходить.
               



































                Глава 19. РАБОТА НАЙДЕНА!

Время текло медленно, не то, что в Риге! Но всё-таки текло, а  я опять  не работала, хотя упорно занималась самообразованием.
Как-то в гости к Лунёвым приехал племянник из Харанжино.  Он жил в деревне (или это был леспромхоз?). Порода выдавала в нём несельского жителя, да и впрямь не сельский – метрсексуал, как сказали бы теперь.  И деловой, и красавчик, и любил принарядиться - старался хорошо выглядеть. Он всего-навсего оканчивал среднюю школу и получил задание на весенние каникулы написать сочинение. Но оно не получалось, так как  читать роман Горького «Мать»  он не хотел. Я вызвалась помочь, (всё равно бездельничаю!) и   так «вошла» в тот роман, что насочиняла уйму лирических отступлений, но мой труд  безоговорочно был отвергнут: «К чему всё это?» - возмутился он. Но юноша сделал мне интересное предложение пойти работать пионервожатой в его школу в посёлке  Харанжино.
 - А меня возьмут?
 - Возьмут! Работать-то некому! Поезжай в Братский районо с заявлением, а в Харанжино полетишь на вертолёте!
Уже зная строгий мамин подход к выбору моей работы, я решила ничего ей не говорить, пока не устроюсь, и поехала в город оформляться.
В районо немало удивились моему рвению. С чего это я решила, что мне надо там работать?
 - А что ты умеешь? Петь умеешь? А танцевать? Чему ты можешь научить?
Я давно не пела в хоре и не танцевала сценические танцы, а про стихи  решила и не заикаться. Так и не стала я пассажиркой вертолёта!
А гость был разочарован, что не помог родной школе. Может, он выучился  и стал её директором?
А между тем мама с Евгением Дмитриевичем хлопотали за меня и к концу марта  мне нашли  место в лаборатории на КБЖБ - на заводе ЖБИ-4. Буквы Ж и Б в этих аббревиатурах означают железо-бетон. Я и рада была и не очень, но решила потерпеть, так как деньги платят, а я уже взрослая и должна их зарабатывать.
Устроилась быстро, и  взрослая девушка Аня проинструктировала меня, научив принимать закладные детали для бетонных плит, испытывать металл на прочность, а точнее на разрыв. Я всё неплохо усвоила, и  крепость металла высчитывала по формуле, но качество сварных швов на деталях почему-то проверяла на глаз. Аня успокоилась моим знанием одной формулы и укатила в отпуск, а я начала  мучиться на новой работе, терпя её изо всех сил. Сначала я работала в первую смену, а потом и во вторую, и даже в третью. Всё это оказалось подобием каторги для меня. Но лучше по порядку, а именно, что же  конкретно  делала я на том заводе?



                Глава 20. ЛАБОРАНТ И КОНТРОЛЁР

На заводе ЖБИ-4 было две лаборатории. Одна – испытывала бетон, другая – металл, или железо для закладных деталей, а закладывались они в бетонные панельные плиты, из которых строились дома в большом количестве. Если плохой бетон, или плохой металл, не выдерживает заданной нагрузки, то дом может  развалиться. Но металл закладывают в виде сложных, скреплённых сваркой деталей – разных железных пластин и штырей. Так сложилось, что я оказалась не только лаборантом, но и контролёром ОТК. Почему? Из экономии, вероятно.
Как я уже сказала, лаборантской  должностью я справлялась, но как на меня навесили вторую – не поняла. Возможно, потому я и принимала закладные по форме, но не по формуле. Вообще-то, то и другое исполнять было не утомительно, но как-то пустили на самотёк моё обучение. Наверное, спешили в отпуск, и главная начальница всей этой службы   (и  однофамилица моей старшей сестры) Воскобойникова была в кругосветном путешествии.
Смена начиналась с того, что мне в лабораторию без окон приносили большие железные штыри. Я брала один, вставляла в испытательную машину и включала её. На стержень поступало давление, правда, не помню, откуда.  Машина начинала гудеть  всё сильнее и сильнее, и вдруг после паузы в долю секунды раздавался страшный грохот! Стержень разрывался! Я должна была увидеть деление с цифрой, на котором произошёл разрыв, и быстро, запомнив, записать. Потом считать по формуле, есть ли у металла запас прочности, сверяя по шкале в документах. Норма была всегда, ни разу не было сбоя. Потом всё повторяла со вторым стержнем.
Примерно через час, в который я «отдыхала» от грохота, были готовы сварные закладные детали. Присев на корточки, я штемпелевала каждую деталь своим штемпелем.  Постоянно макала штамп,  или обмазывала его кисточкой в чёрном кузбаслаке. От такой процедуры я не могла уберечь светлую куртку, а другой у меня не было. Так я «разрисовала» её полностью!
Штамп я ставила в том случае, если шов был аккуратным, не менее 8 - 10 миллиметров в ширину и без «раковин». Иногда мне приходилось откидывать детали на доработку той же сварщице, и она подваривала их  безо всяких возражений.
От всего этого я ощущала себя ужасно! Духота, дымы от сварки, цементная пыль, которая была повсюду, а свежий воздух только в обеденный перерыв, но  иногда я выбегала и в свой очередной «перерыв» глотнуть немного воздуха.
Страдала я и от шума. Отопительная труба постоянно тревожно постукивала, иногда при её охлаждении появлялись войска тараканов. Но ужаснее всего я переносила разрыв металла, поэтому я приноровилась после крепежа стержня и включения машины, выскакивать за дверь, а в момент разрыва дверь распахивать, чтобы увидеть цифру на шкале.
«Но ведь деньги платят», - утешала я себя. А к концу марта на меня разом свалились три проблемы, а следом и четвёртая.











































                ЧАСТЬ 2
               
               

                Её движенья непроворны.
                Она ступает тяжело,
                Неся сосуд нерукотворный,
                В который небо снизошло.
                Валерий Брюсов.


                Глава 1 Астрология

В настоящее время я располагаю диском с компьютерной астрологической программой. Можно включить сегодняшнюю дату, или будущую, или прошлую и увидеть, как встали звёзды сегодня, встанут завтра, или  давным-давно. Можно в это не верить. Но вот я открыла 24 февраля 1965-го года. Открыла и вздрогнула! Планеты собрались в узлы-соединения! И таких узлов  два: Венера в Водолее, а с нею рядом, (но  в Рыбах) - Солнце кубарем с Сатурном и Меркурием – все в одном узле! А в другом - Уран соединяется с Плутоном, а рядом Марс, и все втроём в Деве. К тому же обе группы планет в оппозиции друг к другу. Кто понимает, тому объяснять не надо, скажу только, что меня ожидали большие трудности, но я сумела собрать волю в кулак. Но всё - по порядку.                В начале апреля 1965 года за спортивные успехи и примерное комсомольское поведение  Васю наградили путёвкой  в международный лагерь «Спутник», расположенный в окрестностях Сочи. Васе очень хотелось поехать, но он был озадачен моим положением. Первой это заметила мама:
 - Что-то я не припомню, были ли  у тебя месячные?
На мгновение я задумалась, тут же вздрогнула, но, подавив ужас, спокойно ответила, что конечно  были.  Тогда я не имела привычки   следить  за циклами в организме, а Вася знал, что я собираюсь в Ленинград учиться, так что   я рассчитывала на его понимание. Но вот однажды, кажется на 23 февраля, я была менее осторожна. Может, хотела Васе сделать подарок или он всё же решился таким образом «взять» меня по совету Нонны («взять, как берут города»), но сделал это несколько коварно…. Нет, я не рассердилась на него ни тогда, ни потом.  Меня охватила некоторая паника, но я надеялась, что всё обойдётся, и как говорится, «рассосётся».
Уже не помню, кто посоветовал пить аспирин, алкоголь, садиться в горячую ванну – всё это для бывалых и ослабленных женских организмов, а я была на редкость крепка и здорова. Ну, то, что я  здорова – это, скорее, относительно. Выпила всего одну таблетку аспирина, а со второй – вырвало. Водку я не пила вообще, и потому выпила брагу, которую мастерски варила Васина матушка. Так это не алкоголь, а просто витамин,  организм ещё больше укрепила. Села в горячую ванну – началось сердцебиение, так что вылезла сразу и ни с чем. И вовремя сделала выводы: если нет ожидаемых результатов, так надо успокоиться и ждать. Я ведь хотела маленькую девочку – так значит, она и будет. Но вдруг это будет мальчик, и я его не полюблю? Господи, как это страшно! Что же делать? А, может, всё ещё образуется?
Но тогда же   появилось новое страшное  (не из моего словаря!) слово. Я с ужасом  перебирала его в разговорах с Людмилой, наедине, а однажды сказала Васе:
 - Может, мне сделать аборт?
 - Нет! Я чувствую, что мало проживу. Я хочу хоть одним глазком увидеть своё дитя, - так окончательно заявил  своё  решение Вася. И я следом поставила  точку. Маленькую точку.
И  с Васиным отъездом я тоже смирилась. Теперь мне хочется сказать так: я на завод, а он на курорт, но тогда я была рада за Васю, что ему выпала редкая удача –  бесплатная поездка на юг.
На работе и дома я повторяла Брюсовские строки:
               
В час наслажденья, в миг объятья,
Когда душа была пьяна,
  Свершилась истина зачатья,
О чём не ведала она….

Первые две строки были не про меня, а следующие две – точно обо мне. 


















                Глава 2. ПЕРЕМЕНЫ

Вася уехал в начале апреля, а у меня начался токсикоз. Если посчитать, то это была уже третья неприятность, не считая работы и необходимости скрывать своё положение от мамы.
Я ничего не могла есть.   Стало понятно, отчего я  без остановки уплетала у Берты. Оказывается, не только потому, что вкусно! Завязавшийся плод требовал питания, но  почему же теперь он отвергает пищу? Я не знала, что делать, как жить, но жила и работала, отплёвываясь в прямом смысле: постоянно отделялась слюна, а если я глотала её, то начиналась рвота. Моё состояние заметила сварщица, и посоветовала пить минеральную воду. Из минвод в свободной продаже оказались «Ессентуки» под номерами 4 и 17 – самые противные! Но мне именно они помогали. А ещё меня спасал очень горячий чай – настоящий кипяток, но на работе для кипятка условий не было никаких.
Я продолжала потихоньку готовиться в Академию художеств, но сил и надежд оставалось всё меньше и меньше.
Вскоре Ваня Греховодов прислал мне из Евпатории отчаянное письмо. Он сообщал, что его могут посадить в «долговую яму». В следующем письме он просил срочно приехать, взяв с собой постель и побольше денег, так как ещё месяц он не получит зарплату.
Теперь я никуда не могла выехать, да и если бы могла, то не поехала, но не помочь Ване я тоже не могла. Я отправила ему деньги, заняв у своего одноклассника Торопина. Помню, как Сергей вздохнул, узнав, зачем так срочно они понадобились, но принёс до зарплаты, прибавив: «Зря ты так….»
Ванечка благодарил меня, называл  спасительницей, писал, что я помогла ему выбраться из пекла, но просил помочь ему выехать в Ленинград на учёбу. Во второй раз я отправляла деньги без трепета  спасительницы, но кто же ему поможет, кроме меня? Да и я всё равно ничего не могу есть, так зачем мне деньги?
На этот раз благодарность от Ванечки пришла из Ленинграда: он был в радостном волнении от предстоящей встречи со мной.
А я уже знала, что никуда не поеду. Жизнь всё решила за меня, и хорошо ещё, если она даст мне отсрочку, чтобы учиться!
Я написала Ване письмо, объяснив свою ситуацию, но он продолжал строить совместные планы. Сказать просто «Нет!» мне всегда не просто, а тогда, в начале взрослой жизни, я и вовсе  боялась его обидеть, и делала глупость за глупостью, переписываясь с ним целый год, а теперь ещё и  отправляла деньги, даря ему надежду. И Ваня  писал:
«Ну, что там у тебя стряслось? Ну, со здоровьем? Ты, действительно, маленькая и притом самая пребольшая трусиха! И, пожалуйста, не болей. Я знаю, это очень неприятно, тем более для будущей Матери. Знаешь, у тебя настоящие глаза матери. И, пожалуйста, береги себя! Ты ведь мне очень и очень нужна! Береги себя для меня!»
Трудно представить, понимал ли Ваня до конца, что произошло.





                Глава 3. В ОДИНОКОМ ОЖИДАНИИ

Другая сварщица, с высокой причёской и  золотым перстнем, узнав о моём положении  и состоянии, советовала  вызвать по блату искусственные роды.
 - Что это такое и зачем?
 - Ребёнок родится, но не выживет, а ты  будешь свободна. Мне делали искусственные роды. Ребёнок родился и закричал. Я как соскочу с кресла! Оставьте его живым! Но он умер….
 - Так зачем же Вы мне такое советуете?!
 - Да я вижу, как тебе тяжело….
 - Ну не так же! Родившегося умертвить! Нет, я ничего подобного никогда не сделаю!...
От Васи я  получала письма и радовалась за него. Он  восторгался  и  природой, и  погодой, извинялся, что не все мои заказы  выполнил. В те времена  отъезжающим в другие города  давались поручения на покупку вещей, отсутствующих в местной продаже. Но я не расстраивалась, что Вася что-то не купил - я просто ждала его. И не просто, а с нетерпением!
Я была измучена токсикозом, и кроме самого Васи, меня ничто не радовало - даже  стихи! Но читать надо, поэтому я принялась  сначала за «Исповедь» Жан-Жака Руссо, и в обеденный перерыв, когда  была в состоянии съесть только картофельное пюре, шла в сторону леса, садилась на пенёк и читала о природе Швейцарии. Неподалёку бежал ручеёк. И ничего, что в нём подозрительно  мутная вода – мне это помогает воспринимать текст – будто я в Швейцарии. Потом мне скажут, что этот ручеёк течёт из душевой и в нём мыльная вода -  и  станет совсем  неприятно. К тому же – вокруг цветёт багульник – рододендрон розовый, и источает тошнотворный запах…. Я перестала читать на природе. А кассир  на раздаче посмотрела на меня с жалостью, и, думая, что у меня нет денег, предложила взять что-нибудь, кроме пюре, в долг, но я, конечно, отказалась.
Однажды, устав от ожидания и токсикоза, с надеждой я побрела в сторону микрорайона - в сторону Васиного дома. И не напрасно! Вася меня окликнул! Мы кинулись навстречу друг другу, и я заплакала у него на груди. Ему стало жаль меня:
 - Ну, как ты? – спросил он, и, видя мою удручённость, добавил:
 - Без изменений?
Мы пошли к Васе, и он с радостью вручал  привезённые  подарки, а я и сейчас их с нежностью вспоминаю, и почти все они сохранились.  Я будто снова вдыхаю смолистый запах давно осыпавшихся веточек настоящего кедра, двух-трёх диковинных шишек.… Из заказов он вручил мне маленькую братину – деревянный ковшичек в стиле Хохломы, а потом, радостно сверкнув  голубыми глазами, и, сделав таинственную паузу, преподнёс главное сокровище: голубой томик Гарсиа Лорки! Я была счастлива!
Но как странно, что в тот период (в период токсикоза) я совсем не воспринимала стихов, и даже сегодня, раскрывая эту бесценную для меня книжку, я ощущаю головокружение и лёгкое поташнивание…..
 - Ну, что? Пойдём в загс?
 - Я люблю тебя, но не хочу замуж: чувствую, что скоро встречу того, кого  очень сильно полюблю…..
 - Ну, когда встретишь, я тебя отпущу.
Может быть, такой договор был раньше, но тогда, при встрече, мы приняли решение идти в загс.






























                Глава 4. ПРОБЛЕМЫ

Решение идти в загс было принято обоюдно, но сил у меня  почти не было. А тут ещё и Ваня возобновил свои атаки! Снова и снова он звал меня, и уже не в Евпаторию, а в Ленинград, куда вылетел, получив мой перевод, но у него снова кончались деньги.  Много ли я ему высылала? Больше 30-40 рублей – никогда! У меня попросту не было большей суммы. Но настанет момент, когда ему понадобится больше: то 100 рублей, то 300. Он умалял меня занять у матери или у сестёр, но об этом не могло быть и речи: ни у кого в нашей семье не было таких деньжищ!
Ване необходимо было то снять квартиру, а деньги отдать вперёд, то купить тёплую одежду (пальто, меховые ботинки, шапку), то дорогие китайские кисти и этюдник  (он метался между медициной и искусством), то портативный магнитофон…. Почему он просил это у меня? Или я произвела на него впечатление очень обеспеченной, или он так просил у всех, кого знал? Но вряд ли кто мог ему помочь приобрести так много.
Временами письма были сумбурны, излишне экспрессивны, но я и сама была экспрессивна – как говорится, пьяна без вина. А Ванечка порой признавался, что выпил с друзьями, а то сообщал, что курит только сигареты (не папиросы – хотя они дешевле!) и пьёт кофе с коньяком или коньяк с кофе.
Мне не хотелось бы думать и говорить, что он злоупотреблял моей добротой и наивностью, хотя теперь это отчётливо видно. Но я не жалею, что когда-то помогала ему. Однажды он, получив мой перевод, сразу купил пальто. И даже через 50 лет я отчётливо вижу это, никогда  не увиденное мной пальто, и душа моя спокойна, что я вытерпела, как могла, его атаку, и его просьбы воспринимала по-философски и по-житейски – не отчитывая его, больного, измученного, отчаивающегося, а иногда и злого и обещающего всем мстить, а иногда - вернуть долги. Хотя мы оба понимали, что их вернуть он не сможет.
Я тяжело переживала предстоящую регистрацию, но понимала, что выхода нет. Один Васин приятель очень удивился моему сопротивлению:
 - А тебе не приходит в голову, что Вася может и отказаться?  - так весело просил он меня. Я очень удивилась такому варианту. В ту пору я совсем не знала жизни, не знала мужской психологии.
Ване же пришло в голову сделать мне небольшой подарок: модную сумочку-кошелёк белого цвета с коротким ремешком, охватывающим кисть руки. С этой сумочкой я и пойду на регистрацию нашего  с Васей брака 19 июня 1965 года.
Через неделю Ваня вызовет меня на переговоры. Переговорный пункт был далеко от дома – на турбазе. Вечером мы с Васей,  не спеша, пришли на переговорный. Меня вызвали в кабину для разговора с Ваней. Он спрашивал, почему не еду к нему. Я ответила:
 - Я вышла замуж.
В ответ молчание. Я тоже молчала. Телефонистки заволновались, что нет связи.  Из  Ленинградского пункта сообщили: «Абонент покинул кабину и вышел из зала».      
   


                Глава 5. ВТОРАЯ СМЕНА

В своём повествовании я забежала вперёд,  а ведь до описанных выше событий оставалось ещё полмесяца.
После девятого мая изменился график работы.  Сменщица потребовала поменяться. До этого и ей, и мне было удобно, что она всегда выходит во вторую смену, а я - в первую. И вот я с трудом начала приноравливаться ко второй. В начале смены, то есть с четырёх до шести – хорошо:  народу мало и тихо, и силы ещё есть, а к десяти вечера уже непосебе. А чтобы до двадцати четырёх – терпения не хватало. Токсикоз не отпускал, мутило постоянно, минеральная вода всегда была при мне – даже в городской библиотеке, а уж на работе – и подавно!
Однажды я решила отъехать с работы чуть пораньше, не ожидая служебного транспорта. Для этого вышла на дорогу голосовать. Но и на дороге пришлось набраться терпения, однако,  я  сэкономила несколько минут. Но чего мне это стоило! Ну, не так, чтобы очень дорого, но волнений оказалось предостаточно, чтобы я прекратила такую практику.
Я села в кабину грузовика около двенадцати часов ночи. Водитель, круглоголовый небритый блондин, ехал молча, да и мне говорить не хотелось, я так  радовалась, что закончила смену.
  Вот машина повернула налево от КБЖБ – в сторону Энергетика. Вот проехали Энергетик, АТУ-2, промплощадку…. Мост через залив ещё   строился, поэтому водитель стал выруливать направо в темноту, чтобы ехать вокруг залива. Тут я пояснила ему, что мне надо выйти на восьмом квартале. Он ответил скороговоркой:
 - Будет дело – довезу.
 - Какое дело? – не поняла я – ведь  с шофёром  не планировалось  никаких дел.
 - Будет дело – довезу! – повторил он громче. И до меня дошло!
 - Остановите! -  не то прошипела, не то прошептала я с утробным ужасом….
Он затормозил, я выскочила, но, боясь, что он сшибёт меня, заметая следы,  инстинктивно прыгнула с дороги за какой-то сарай. Шофёр нажал на газ и скрался во тьме. Ни огонька вблизи, только вдали за заливом   светит Падун, да звёзды над головой. Вот и приехала пораньше! Что же делать? Пойду к мосту, домой – через мост, но я, всегда смелая, сейчас испытывала животный страх. И всё-таки  надо  идти вперёд, то есть  назад  по дороге к мосту. Я иду и вдруг вижу светящийся автобус! Сейчас он повернёт мне навстречу…. На всякий случай  поднимаю руку, и автобус останавливается.  Останавливается для меня и моего будущего ребёнка….   




                Глава 6. ДЕВЯТНАДЦАТОЕ ИЮНЯ

  Не было тогда психологов, не было священников, было сложно найти подходящее лицо с жизненным опытом, чтобы поделиться трудной ситуацией, найти поддержку, получить совет и одобрение. Мне тогда казалось, что одобрение в моей ситуации вообще неуместно. Но мамина приятельница Мария Петровна, сказала, что, если так быстро я забеременела, то мы с Васей очень подходим друг к другу. А Нонна Александровна успокоила меня, что учиться можно заочно, и у нас с Васей  уже есть хорошая  материальная база для семейной жизни: проигрыватель, магнитофон, приёмник и двухтомный энциклопедический словарь и, в придачу - целый стеллаж книг!
Я же была строптива и глупа, крайне измучена токсикозом, поэтому день регистрации нашего брака воспринимала, как тяжёлое испытание, и многие годы не любила его вспоминать. Вася относился к этому событию иначе и никогда не забывал  19 июня. Цифра эта состоит из единицы и девятки, и в сумме будет 10. Так и вышло, что мы попали в десятку! Да и 19 лет мне тогда было…  Наш брак оказался долговечным, но Сатурн, который подстерегает меня в семейном знаке Рака, творил козни без конца. Уран расширял мои возможности в семье, а Сатурн ограничивал и обдавал холодом. Я совершала ошибки, проступки, и даже преступления…. Но об этом впереди, а пока о нашем бракосочетании.
В назначенный день и час мы с Васей и его приятелями, Южаковым и Кронгаузом, пришли в Падунский ЗАГС. Не припомню пышных свадеб в те годы, и у нас всё было скромно. На мне был кремовый летний костюм с моего выпуска в Риге, в руках - Ванин подарок сумочка-кошелёк, а в нём запас чистых платков для токсикоза.
Мы заранее договорились, что я оставлю свою фамилию, но когда  сообщили об этом регистраторше, она решила прибегнуть к запрещённым приёмам: то подзадоривала Васю, то объявила, что я его не люблю. «Она меня быстро раскрыла», -  подумала я и испугалась. Тогда я не  понимала, что даже не испытывая страсти к Васе, я его очень любила, и что  любовь на уровне  сакральности и ментальности - самая сильная и  вечная.
Свидетель Кронгауз нас выручил, подсказав регистраторше заниматься своим делом: регистрировать.
Моя мама, узнав о предстоящем акте регистрации, быстро успокоилась, и я почувствовала себя отрезанным ломтём, поэтому мы отправились с нашими свидетелями в Новый город, то есть в посёлок Энергетик, где жена Рудольфа Южакова - Валентина уже накрыла стол. Мы и на ночь остались у них.
Перед сном вышли прогуляться. Солнце пекло даже вечером. С Васей вдвоём подошли к парку. В то время парк был совершенно диким лесом, и насекомые всех видов наполняли его. Мы постояли на опушке.
«Что меня ожидает? Какие испытания ещё предстоят?» - с грустью думала я.



                Глава 7. НОЧНАЯ СМЕНА

Как быстро и неожиданно в тот период разворачивались события моей жизни!  Одно за другим, и третье, и четвёртое, и пятое  - так, что я не успевала их осознавать и не могла переварить.  Я была по-настоящему натянутой струной, или машиной  – всё человеческое стало мне чуждо. Я уже не могла ни плакать, ни смеяться…. Ничто не радовало, но и не огорчало, только страх время от времени навещал меня.
Очень скоро в рабочем графике контролёров ОТК навели порядок, Теперь я работала в три смены, то есть попеременно: день в первую, день во вторую, день (то есть ночь) в третью. Для меня начался настоящий ад.
Сочувствующая мне сварщица подсказала выход:
 - Ты к ночной смене не приезжай. Я много наварю деталей, а ты приезжай утром,  всё проверишь и  примешь.
Я обрадовалась, но как всё осуществить, не могла представить. Вася взялся мне помочь. Поскольку я боялась ехать даже самым первым автобусом (вдруг меня кто-нибудь узнает и разоблачит!), мы решили встать пораньше и отправиться на завод пешком.  «Пораньше» означало, что я почти всю ночь не спала – так волновалась, представляя эту авантюру.
С первыми лучами мы поднялись, поели, и вышли из Падуна  к известному мосту. В округе – ни души! Пройдя мост, мы свернули направо к лодочной станции, и, огибая заливы, вышли к красному кирпичному дому в Энергетике. Мои силы были на исходе, но страх, что кто-то с завода, живущий в этом доме,  увидит меня в окно, подгонял не медлить и идти дальше.
Так мы достигли подножия горы, отделяющей посёлок Энергетик от железобетонного комбината.  Наскоро перевели дух, и двинули в гору. В те времена на горе ещё не было никаких дач, а теперь их уже нет. Начался дождь.
Между горой и комбинатом была проезжая дорога, но прежде, чем выйти на неё, мы условились, что Вася будет ждать меня неподалёку в бетонном шалаше, где он укроется от дождя. Тогда не пришло в голову, что тот шалаш, состоявший из двух плит, мог разрушиться и придавить Васю. Мы были молоды и беспечны!  Слава Богу, что всё обошлось!
Быстро, как могла, я пришла в цех, где меня ожидала гора закладных деталей. Сначала наскоро, а потом, отдышавшись, уже спокойно я проверила и пометила все детали. Смена заканчивалась, мы с Васей встретились у рейсовой будки и благополучно добрались до дома. На работу мой муж (мой друг!) уже не пошёл, и мы завалились спать.
Я долгие годы с содроганием вспоминала это авантюрное мероприятие, и не раз мне снились подобные приключения: идём неведомо куда и неведомо зачем, пробираясь со страхом, преодолеваем крутые подъёмы и спуски. После  нашего похода мы не отважились бы его повторить, да и всё очень скоро изменилось, и мне больше  не понадобилось работать в третью смену.


                Глава 8. В РАБОЧИЕ!
 
После ночной, если я не ошибаюсь, был суточный перерыв, а потом я вышла опять в первую смену. Ко мне в лаборантскую пожаловала незнакомая черноглазая дама. Она оказалась начальницей ОТК Воскобойниковой. Я насторожилась, так как уже знала одну Воскобойникову – мою родную (по матери) старшую сестру Клару, от которой я бежала из Риги.
Новая Воскобойникова на днях  вышла из длительного отпуска «за два года».
 - У нас новый лаборант! Давайте знакомиться! – деланно приветливо  заявила она и продолжала:
 - Ты давно у нас работаешь? Как ты здесь оказалась? Собираешься ли учиться дальше?
Я чистосердечно начала ей излагать, что училась в институте, но бросила.
 - Так ты можешь восстановиться!
 - Я не хочу, это не моё!
 - Как не твоё? А что же твоё?
 - Искусство! Я хочу быть искусствоведом.
- Ну что такое искусство! Я вот сейчас вернулась из кругосветного путешествия. Была в Италии, посетила картинные галереи…. Ну и что с того?
«Ну и дура!» - подумала я. Была в Италии, но так равнодушно об искусстве! Так зачем вообще  ты туда ездила! Я уже не возражала и не спорила, а Воскобойникова продолжала разговор:
 - Расскажи мне, как ты здесь работаешь, что делаешь?
Я начала перечислять и описывать те две-четыре операции, которые  повторяла ежедневно и ежечасно, а начальница слушала и кивала. Уходя, она пригласила меня на совещание при директоре завода, к которому относилась наша лаборатория.
Назавтра с утра я сидела в кабинете директора Собенникова, где собралось довольно много знакомых и незнакомых лиц, а среди них и сама Воскобойникова. Директор задавал вопросы, а все по очереди докладывали.   Из их разговоров я мало что понимала, и конечно, недоумевала, зачем меня сюда пригласили. Через час директор подвёл черту:
 - Всё! Идите работать!
 - А новая лаборантка! – напомнила ему Воскобойникова. -                Вы спросите, как она принимает закладные детали, каким должен быть сварочный шов.
- Ну? – нетерпеливо Собенников метнул взгляд в мою сторону. И я,  тоном сказочницы или старательной ученицы, начала свой рассказ:
- Сварочный шов должен быть восемь-десять миллиметров, ровным и без раковин….
 - В рабочие!!! – громко закричал  Собенников и вскинул руку!



                Глава 9. ЛЁГКИЙ ТРУД

Я была в шоке. Мало мне было, ещё и это прибавилось. В рабочие….
А что я буду делать в новой должности? Грузить? Так мне нельзя поднимать тяжести.
 - Будешь на каре разъезжать и больше получать по рабочей сетке, - обрадовала меня лаборантка из бетонной лаборатории.
 - Как это  «на каре» разъезжать? Я ещё задавлю кого-нибудь….
Кар – это такая тележка, но её не сам толкаешь, а, стоя на ней, жмёшь на рычаги, и она едет. А чтобы никого не задавить, надо, кричать «поберегись!». Для чего он нужен этот кар? Точно не знаю, но, возможно, для перевозки металлических частей к сварщицам, варившим закладные  детали  для железобетонных плит-панелей.
Нет, не могла я  представить себя, передвигающей рычаги кара…. Решила, что надо уходить. Всё же непонятно было, почему так быстро  решили выкинуть меня  в рабочие? Неправильно проверяла детали? Но какая же коварная эта Воскобойникова! Мне она ничего не сказала, ни одного замечания не сделала…. Отомстила  за любовь к искусству, а не к железобетону! Или кого-то обещала устроить на это место?...
Расстроенная, я подошла к моей любимой сварщице Антонине и рассказала всю историю, заканчивая каром.
 - Так ты беги к гинекологу, тебе выпишут справку на лёгкий труд. У тебя сколько месяцев?
 - Четвёртый.
 - Так пора, наверно, на лёгкий труд. Скажи, что плохо себя чувствуешь, что нужна справка, а со справкой пойдёшь в отдел кадров.
 - Так в отделе кадров не знают, что я беременна….
 - Вот из справки и узнают.
Я уже раз была у гинеколога, и,  собираясь во второй, вспомнила, что   Мария Петровна научила меня назвать другой срок, чтобы меня не обманули с декретным отпуском, а по этой новой дате выходило, что срок  беременности больше, поэтому справку мне дали без разговоров.
Высокая брюнетка в отделе кадров стояла за прилавком своего кабинета и с любопытством, смешанным с удивлением, смотрела на меня.
 - В ПТО пойдёшь копировщицей?
 - Пойду! – обрадовалась я, что буду, как сестра Лера копировать чертежи, но я не знала, что такое ПТО. Оказалось, что это  производственно-технический отдел. 
 - Ну, завтра к девяти часам, и одевайся в чистое.
На сердце отлегло. 



                Глава 10.  ПТО
 
         Отдел (ПТО) размещался  в другом здании. В просторной комнате стояло несколько столов, за ними сидели очень симпатичные женщины. Встретили меня так, будто я ходила сюда ежедневно – то есть спокойно и без любопытства,  сразу поручили мне копировать чертёж.
         Чертёж был небольшим и несложным, а я очень постаралась, да и было у кого учиться: у родной сестры! Мой копир повысил ко мне интерес, и я получила задание посложнее.
         Через пару дней я заметила невзрачную девушку, которая оказалась
штатной копировщицей. Я с интересом заглянула в её работу, но, оказалось, что учиться у неё мне было нечему. Теперь все ответственные чертежи доверяли мне, а ей – попроще, или во вторую очередь.
         Когда работы не было, становилось скучно, я спросила разрешения читать книгу.  Красавицы-инженерши были очень добры ко мне, а, вероятно, ко всем вообще, и я начала читать роман  М.Горького «Жизнь Клима Самгина». Несмотря на то, что роман хорошо написан, читать его было нелегко. Его  известная фраза «А был ли мальчик?» приводила меня в настоящий ужас, который я всячески подавляла в себе.
         Мне все прочили мальчика, и я постоянно думала, что я должна  его полюбить, так как мне очень хотелось девочку… Ну, так что же для меня означает эта фраза «а был ли мальчик?»… Вдруг с ним что-то случится? Я сразу представляла покойного племянника Женечку, но и плакать я не могла – разучилась. В таком напряжении я читала роман на работе, а дома, ночью, приснилась девочка! Ну, такая славная, такая милая! И уже разговаривает…. Я проснулась счастливая, но действительность меня опять окунула в сомнения.
         Через десять дней за центральным столом в ПТО появился необычный мужчина. Он был стильно одет, но что-то выдавало в нём простачка. Оказалось, это появился после отпуска начальник ПТО Подвласенко. Он мало что замечал вокруг, и над ним любили подшутить. Кто-то под его стол налил воды, и все дамы стали переглядываться и смущённо отводить глаза.
         Как-то в ПТО зашёл мастер Складчиков. Подвласенко с радостью сообщил, что в выходной идёт в лес за грибами, на что получил разрешение жены. Складчиков сделал вид, что заинтересован в этом событии, и спросил у начальника:
 - А где это разрешение? Оно должно быть у Вас  в письменном виде! Кто-нибудь  встретит Вас в лесу и спросит: «Кто разрешил? Где разрешение?» А Вы ему бумагу: «Вот, пожалуйста!»
         Странно, что никто не смеялся, даже я. Начальника всё-таки побаивались. Однако он был  непредсказуем.
         Меня Подвласенко просто не замечал, но вдруг увидел, что я читаю:
 - А Вы что читаете? Какая у Вас книга?
 - Роман Горького «Жизнь Клима Самгина», - ответила я спокойно, не ожидая подвоха. Но Власенко сразу  решил поставить меня на место:
 - В рабочее время Вы не имеете права читать художественную литературу!
 - Но сейчас у меня нет работы, мне  не дали  задания.
         Ему пояснили, что я легкотрудница, но Подвласенко не унимался:
 - Тогда Вы должны читать техническую литературу! Я сейчас позвоню в отдел кадров, пусть вам снимут часы. Он набрал номер и строго сказал:
 - Тут у меня в отделе легкотрудница. Снимите ей три часа рабочего времени – читает художественную литературу! Фамилия? Как Ваша фамилия? – отодвинув от уха трубку, спросил он меня.
         Моя фамилия не простая, и, конечно, он не смог её с ходу произнести.
Тем комичнее выглядела вся эта «глупова» ситуация.
         Встретив на обеде начальницу отдела кадров, я поймала её весёлый
взгляд:
 - Что, читаешь на рабочем месте художественную литературу? – и  притом   
хихикнула.
         И я поняла, что мои рабочие часы в целости и сохранности, а вскоре -
меня ожидал декретный отпуск! 
 
         
 
         
                Глава 11. СЕМЕЙНАЯ ЖИЗНЬ
 
         Мы с Васей поселились у нас, то есть в квартире  моей мамы. Моя
комнатка в семь метров не вмещала большой кровати, поэтому мы стелились на полу.
Я всегда любила спать на полу, но, имея кровать, не уляжешься на пол, поэтому визит подруги Ларисы Авдеенко был особенно в радость: я могла улечься на пол! Но теперь, будучи беременной, никакой радости не было. Поэтому со временем мы с Васей переберёмся к его маме в двухкомнатную квартиру, а пока мы живём у моей.
         Выйдя в декретный отпуск, я окунулась в домашнее хозяйство, чему очень обрадовалась мама, а новый помощник в доме только возбуждал её неуёмные хозяйственные интересы.
         Мне нравилось готовить,  Вася мыл посуду. Вечером под окном нас ожидал   огород с морковью, луком и помидорами. Надо было и полоть и поливать. Мама ухитрилась купить 12-литровые вёдра. Я рифмовала: вёдра -  бёдра! Хотя мы жили на первом этаже, таскать такие здоровенные вёдра с водой было каторгой! Я видела, как моему  изящному супругу было несподручно их нести – вода разливалась в подъезде, но Вася терпел.
         Помню, как, управившись с хозяйством, и ненадолго присев, мы тупо
смотрели друг на друга, и ничего нам не хотелось – ни говорить, ни читать…. Словом, никакой духовной жизни!
         Мы попробовали облегчить наш быт. Вася достал шланг,  подключил его к крану на кухне, протянул в окно и мы спокойно  поливали огород. Мама молча смотрела на это два дня, не разделяя нашей радости. Через два дня она взбунтовалась:
 - Из шланга поливать нельзя, вода в кране холодная.
         Конечно, холодная, но не такой уж у нас мировой огород, да  можно было  бы  и нас  пожалеть…. Но спорить с мамой  не принято. Через неделю они с Евгением Дмитриевичем уехали на юг - в Евпаторию. Мы с Васей немного отдышались.
         Тогда возобновилось моё детское увлечение комнатными растениями. Прямо через дорогу открылся отдел с комнатными растениями, привезёнными на пароходе из Иркутска девушкой-продавцом. Кто ей приказал или подсказал, неизвестно, но не частным же образом она стала ими торговать в магазине! Все виды растений, а их было не больше четырёх-пяти, я у неё  купила.
Вот сейчас думаю, разве не промысел высших сил! Мой ангел-хранитель прямо ко мне подослал эту девушку с растениями! С ними потихоньку стала оттаивать  моя душа.
 
 
 
 
 
 












                Глава 12.  ВОЛЬФ  МЕССИНГ
 
         Эту историю я вспоминала не раз. Ничего особенного в ней нет, кроме самого Мессинга, который посетил наш Братск во время моей беременности.
В конце августа мы увидели афишу, извещающую о встрече со знаменитым гипнотизёром Вольфом Мессингом. Сначала я сомневалась, идти ли мне вообще на эту встречу и можно ли  идти, когда я в таком положении. Но Людмила Артемьева быстро убедила нас с Васей, что встреча с гением всем полезна и просто необходима.
Всё лето я проходила в лёгком штапельном платьице в разноцветную полоску, а ближе к осени понадобилась другая одежда. Я приспособила свою студенческую «форму»: прямую юбку в  чёрно-белую клетку с красным свитером крупной вязки. Было красиво и тепло!
Афиша приглашала в клуб «Комсомолец», который до нового времени  не сохранился. Вход по билетам, но, кажется, без указания мест. Мы  сели втроём примерно в двадцатом ряду.
Выступление началось с введения. Рассказывала его жена (она же ассистент гипнотизёра) о трудном детстве Вольфа, о его побеге из Польши в  СССР в период немецко-фашистской оккупации. Рассказала  о загадочном случае, когда ещё ребёнком он ехал в поезде без билета, и вдруг появился строгий контролёр. Вольф нашёл на полу какую-то бумажку и подал её под видом билета. И контролёр поверил, что это билет! Но он мог и пожалеть мальчишку и сделать вид, что поверил….
Я скептически слушала этот рассказ. Но вот начались опыты! На сцену пригласили желающих. Людмила решительно пошла к Мессингу. Он предложил записать на маленьком листочке имя и фамилию того, кого Людмила хотела вывести на сцену, то есть, чтобы он, Мессинг привёл,  кого она заказала, не зная кого. Записка убиралась в сторону, а Вольф Мессинг, взяв Людмилу за руку, энергично сошёл по ступенькам сцены и направился в нашу сторону. Я напряглась от мысли, что мне с животом придётся идти на сцену. Он шёл быстро, впереди, и, казалось, тащил за собой Людку.
Я  уже приготовилась выходить и  глубоко вздохнула, наполнив  лёгкие. Я была прикована к фигуре, голове, глазам гипнотизёра. Но вдруг он, сверкнул глазами, вздрогнул и вместо меня схватил моего  Васю за руку и потащил его обратно в сторону сцены! Я была спасена! Казалось, что мы с Мессингом поняли друг друга, что он прочёл все мои путаные мысли. Но он считывал не только меня, но и Людмилу – ведь её рука была в его руке! Людка сначала решила записать меня, но сообразила, что мне на сцену лучше не ходить, и записала Васю. Пока Мессинг вёл её до двадцатого ряда, она, конечно, с сожалением думала обо мне, вот он и хотел выбрать меня…. Но Людка вовремя спохватилась и подумала о Васе.
На сцене Васе дали Людкину записку, и Мессинг приказал моему мужу:
 - Читайте!
 - Вася Черезов.
 - Это кто?
 - Это я! – и Вася вернулся ко мне в двадцатый ряд.
Были и другие подобные и совсем новые опыты, но проводились они в ближних рядах (это Людмила - такая смелая! – выбралась из последних рядов), поэтому совсем немногие видели Мессинга близко. Что-то он экспериментировал с часами, перекладывал их по заданному кем-то адресу, что-то находил в чьих-то карманах…. Я уже не вникала в последующие опыты, только аплодисменты зрителей говорили, что они удались.
В перерыве Людмила продолжала общаться с гением. Ему бы отдохнуть на воздухе, но Людка, словно приклеилась к нему! Я, как сейчас, вижу их гуляющими по тропинке в сторону от клуба и назад. И чего она хотела от него? Предсказания! Людмила хотела, чтобы Мессинг подтвердил  её исключительность – она верила в свою гениальность. Может, оно так и было, но моя подруга ошиблась в профессии, став химиком, а потом поняла, что надо было стать экономистом. О том, что ей   поведал  Вольф Мессинг – она не сказала нам. 
 
 
 
 
 















               





                Глава 13. ПЕРЕЕЗД К МУЖУ

Мама вернулась с юга, а мы с Васей уже решили переезжать к нему. Очень вяло моя мама отговаривала нас, но мы её не слушали. Мне хотелось жить самостоятельно, но я совсем не учла, что жить придётся со свекровью. Анна Филипповна была многоопытная мать, но это я пойму после, а сейчас я критически оценивала её хозяйство, и мне многое не нравилось, и чаше -  по глупости.
Со временем станет ясно, что все люди живут по-своему, имея на это полное право, но тогда я строго  судила чужой быт, сравнивая его с привычным маминым укладом, не учитывая ни индивидуальных, ни социальных, ни культурных особенностей разных семей. Мои суждения высказывались только  маме, но когда она пришла в гости к нам, то ей совсем не показался ужасным быт моей свекрови. Оказалось, что  многое я, что называется, надумала, а всё не так уж плохо, и моя свекровь - чистоплотная женщина. Тогда  мне казалось верхом нечистоплотности иметь цветное постельное бельё, так как у моей мамы  было только белое. Мама тут же с пониманием сказала, что у Анны Филипповны нет стиральной машины, а стирать руками ей, уже пожилой, тяжело….
Таким образом, продолжалось  моё воспитание, но, как известно, этот процесс   очень тонкий и длительный. Надо не только сравнивать, но входить в положение других и не делать того, чего и себе не желаешь. Одним словом, я много наделала ошибок в отношениях со свекровью, да и в семейной жизни вообще! Кое-что мне удалось поправить,  но болит душа и совесть саднит  за  многие проступки и обиды, нанесённые мною сгоряча, по глупости, но, уверяю, не по жестокости и злобе. Понимаю, что многое упустила, чего уже не исправить.
Я не называла мамой свою свекровь, а ведь Анна Филипповна так хотела дочку! В 1946-ом году у неё родилась дочь, и её назвали Людмилой, но во время эпидемии скарлатины или от воспаления лёгких девочка умерла. Могла ли я заменить эту утрату? Вряд ли, но чем-то украсить жизнь свекрови - вполне. Я же ходила с каменным лицом, совсем не улыбалась. Не могла - и всё! Страдала от плохого  самочувствия, да и  капризничала: ведь у меня отняли мечту об Академии художеств! Неизвестно, поступила бы я туда или нет, но кто знает!
Я ни в чём не винила Васю, но он страдал. Однажды ему стало так плохо, что я испугалась.  По всей вероятности, Васе хотелось выкричаться, а он наоборот, зажался, и его скрутили конвульсии. Или попросту, он не хотел со мною говорить и как-то странно мычал. Я испугалась ужасно, но о плохом старалась не думать и быть внимательной  к нему. Он  тогда быстро пришёл в себя, и скажу сразу, что такое состояние у него не повторялось никогда.
Муж  Нонны Александровны  был врач. Я решила спросить, что же случилось с Васей, а он ответил мне:
 - Это приступ эпилепсии.
 - Да что Вы! Я никогда не замечала за ним подобного, да и сам он никогда не рассказывал про такое. Эпилепсия же встречается очень редко….
 - Да что ты говоришь! Пять процентов людей страдают эпилепсией в той или иной форме.
Я была озадачена и  сделала вывод: Васю нельзя доводить до  крайности!   Сдерживать  себя  не всегда удавалось, но я быстро приходила в норму, и он реагировал  на мои «закидоны» уже по-другому.  Слава Богу, что все Васины  потомки  окажутся   здоровы! 
 

 


































                Глава 14.  МНЕ УЖЕ ДВАДЦАТЬ

Мы с Васей соединили две  наши «девичьи» односпальные  кровати – металлические сетки  без спинок, и у нас получилось комфортное ложе. Кровати встали поперёк 10-метровой комнаты в её глубине. А к окну встал стеллаж, сделанный Васиными руками. К одной из полок на шарниры он прикрутил деревянную чертёжную доску, которая откидывалась и закрывалась – получился секретер. Слева падал свет из окна, и было очень уютно сидеть и читать, а иногда писать письма. Книги все не вместились, и тогда я спроектировала узкий стеллаж, торцом примыкающий к основному и отделивший «кабинет» от «спальни». Вася всё  одобрил и сделал, как я задумала.
На стеллаже-перегородке я разместила не только книги, но букетики осенних листьев и часть комнатных растений. Стало ещё уютнее! Я любила сидеть за секретером и смотреть в окно на краешек залива. Этот краешек  так чётко просматривался в солнечную погоду! Отражённое в синей воде солнце переполняло его, и залив оживал, в нём происходило движение воды и света.  Надо было успеть уловить этот момент, так как вскоре луч прятался за лесом, вода замирала, и сколько я ни всматривалась, видно было сплошное серое пятно. Уже холодало, но в полдень,  всё раньше и раньше, я ухитрялась на мгновение поймать солнце в маленькой излучине – в моём лукоморье, о котором никто, кроме меня, не знал…
С грустью я оглядывалась в свободный от мебели уголок за спиной. Он был так невелик, что я понимала: кроватку для малыша ставить некуда.
На Покров, 14 октября в том, 1965-ом году, мне исполнилось 20 лет.
 В нашем, с любовью обставленном гнёздышке, я принимала гостей. Пришли три моих любимых подруги: Лариса Авдеенко, Людмила Артемьева и Тамара Криворотенко. Я была просто на седьмом небе! Мило и скромно сервирован сделанный Васей журнальный столик. Мы с подругами  ещё так юны, но понимали, что уже взрослые. Людмила и Лариса порадовали очень красивыми книгами,  раскрывшими  передо мной  горизонты зарубежного и русского искусства. 
  Тамара же  свой подарок не вручила, а потихоньку поставила  на верхнюю полочку стеллажа, где я заметила его  после ухода гостей. Почему не вручила? Любила тайны? Она сама была и осталась тайной для меня. А может, потому, что тогда кто-то придумал «моду» не разворачивать подарки при их получении и проявлять к ним некоторую небрежность? До сих пор храню тот подарок - красивую шкатулку из берёзового капа. Тамара её подписала, но надпись уже стёрлась. Это вещь стоила недёшево, но дарительница, возможно, показала, что ей для подруги  цена нипочём. Так я и не отблагодарила Тамару, а встретимся мы с нею только однажды и не скоро.
Тогда же, или годом позже, я узнала о странной кончине моего мучителя - математика Никпала: его укусила пчела. 
                Глава 15. ОЖИДАНИЕ
 
Почему-то так сложилось, что мы с Васей снова начали отдаляться друг от друга, а я, нуждавшаяся в поддержке, и,  не зная, где её найти, металась между подругами. Вот говорят, что как вышла замуж, надо распрощаться с подругами, значит, с девической жизнью, а я и по сей день дружу, и  поддержку нахожу в общении с ними.
Я понимала, что Васе стало очень трудно, видела, как не просто справиться ему в  нашей ситуации со всеми проблемами, которых он и не ожидал. Поэтому я  решила временно оставить Васю в покое. Ведь впереди столько волнующих  событий!
В августе и Ваня, и Юля оказались в одно время в одном городе Ленинграде. Незнакомые друг с другом,  они оба   были связаны  со мной. В сентябре Ваня был уже в Евпатории, так как не поступил в ленинградский институт, но и мама моя в том же месяце оказалась так же в Евпатории. Странные совпадения!
Юля писала мне:
«Милая родная Галка! Как мне недостаёт тебя сейчас! Где ты, моя душа? Хожу зачарованная по Ленинграду, дорогому мне городу. Городу моей мечты! Смотрю на всё, разинув глаза, и всё думаю о тебе. Ты просто должна быть рядом со мной!»
А из Риги Юля прислала открытку: «Я и море ждём тебя!» Нет, эта открытка была годом раньше…
Но вот  поздней осенью 1965-го года подруга пишет:
  «Дорогая Галинка! Ну, как ты живёшь? Как твоё самочувствие? Ты почему-то не пишешь, какое у тебя настроение в этот, важный для тебя период жизни? Что говорят врачи? Чем ты занимаешься сейчас? О чём думаешь?  Понимаешь, Галинка, я очень волнуюсь за тебя, как ты себя чувствуешь, когда ждёшь?... Береги себя! Очень прошу. Пиши обо всём. Буду очень ждать твоих писем».
Конечно, я с радостью отвечала, но писала ли я, о чём думала тогда? А думала я о том, что материально нам жить трудно, что питание моё неполноценно для ребёнка, а выхода я не видела.
Когда Мария Петровна  спрашивала, ем ли я яблочки – хотя бы по одному в день, я мотала головой, а почему нет, ответить не могла.
А что говорили врачи? Акушерка говорила, что хорошее сердцебиение у плода, и это значит, что будет мальчик.  О мальчике говорили все. 







               
                Глава 16. НАЧАЛОСЬ!

Снег шёл и таял, и осень продолжалась. Была середина ноября, а снежный покров никак не устанавливался. А я уже жалела, что послушалась Марию Петровну и обманула акушерку: хожу и хожу, жду и жду, а никого нет пока….
Я всё ещё ходила в осеннем голубом пальто, купленном в Юрмале в детском отделе. На голове – шерстяной бирюзовый платок, привезённый Васиным братом по моему заказу. Ещё он привёз нам вазу для цветов, из которой вытекала вода, и поэтому я использовала её только для сухоцветов. В ней долго стояла ветка боярышника. Тогда все читали  новеллу  Проспера  Мериме «Этрусская ваза», и теперь именно так все называли нашу вазу. Вряд ли кто представлял, как  должна была выглядеть именно этрусская, но когда я больше узнала об искусстве, то поняла, что ваза, привезённая из художественного салона Москвы, действительно была созвучна этрусской. Жаль, что она не дожила до этих дней.
В ожидании внука, мама опомнилась в том смысле, что стала наставлять меня, как рожать:
 - Будет сильно болеть спина. Но ты не кричи! А то некоторые как разорутся, а им  и рожать ещё рано. Боли будут долгими. Потерпи….
А у Васи, видно, уже кончалось терпение ждать, и он решил съездить на соревнования в Иркутск. Я растерялась:
 - Как же ты уедешь? А я?
 - Ну, скажете соседям, если что. Вызовут скорую. Да я не надолго: на два дня.
Вася уехал, мы остались вдвоём с Анной Филипповной, и ничего не случилось, и Вася быстро вернулся, а я – по-прежнему, то есть с животом!
Однажды ночью я ощутила слабую боль в низу живота и, по привычке, стала согревать это место рукой, продолжая спать. Так прошёл час или два, я снова проснулась, так как боль усилилась. «Что это со мной? Почему разболелся живот? Почему болит не в середине, как обычно, а внизу?» Я повернулась со спины на бок, и моё сознание окончательно включилось: «Так это уже началось! Наконец-то настаёт долгожданный день!»
Я разбудила Васю, мы подумали, как нам быть, звонить ли в скорую. Роддом  неподалёку, соседи ещё спят, поэтому мы решили обойтись  без скорой помощи. Оделись и вышли на улицу. Нас обволокла тишина и падающий снег. Фонари освещали округу так, что я чётко видела каждую снежинку, и эта возможность так остро видеть пробудила все спящие во мне до той поры чувства: я была счастлива, словно уже родила! Такая благодать, такое тепло и в теле, и в душе, я ничего не боялась, и смело шагала вперёд, но Вася подстраховывал меня, ведя под руку.
Мы подошли к освещённому одноэтажному зданию. Постучали в запертую дверь. Открывшая нам дежурная, попросила Васю обождать, чтобы он забрал мою одежду.


                Глава 17. ПРОДОЛЖЕНИЕ

До сих пор бываю чрезмерно щепетильна, а тогда мне не было равных!
Я разделась, мне дали рубаху, по типу ночной, и градусник подмышку. Через три минуты сестра потянулась за градусником, а я встала, забыв, что на мне  под рубахой ничего нет, и без препятствий  градусник упал  на кафельный пол.
 - С вас термометр! - сказала медсестра, она надела резиновую перчатку, приказала мне  лечь на кушетку для осмотра.
 - Я закрыла глаза - так было необычно и очень неприятно!
 - Открой глаза!  - резко прикрикнула она. « Зачем ей мои глаза, когда она не смотрит в них?» - подумала я. Потом я пойму, что закрытые глаза могут означать обморок и что-то похуже, а тогда я была неприятно обескуражена.
 - Шейка матки едва приоткрыта. Иди, ложись в палату. Рожать  ещё нескоро.
 - А когда?
 - Да, может, ночью. У тебя же первые роды.
Радость совсем ушла, а боль начала ко мне приступать волнами. Я лежала в предродовой палате, видя, как одну беременную, намазанную йодом, уже во  второй раз, и ей нестерпимо  жгло ноги и гениталии, опять возвратили в палату. А у меня болевые волны становились всё чаще. Но, по опыту соседки, намазанной йодом, я понимала, что проситься рожать ещё рано, что меня не приглашают на стол, да и медсестра говорила, что ночью.
Вдруг я захотела в туалет. Я сбегала, но только прилегла, как снова захотела по-большому, но почему-то не смогла. Я легла опять, но начались нестерпимые потуги, что я даже испугалась, что наделаю в постель. Я пожаловалась третьей соседке, она что-то ответила, я не поняла, так как из моего влагалища вырвался небольшой поток тёплой воды.
 - Что это?! Откуда эта вода?
 - Да ты уже рожаешь! – закричала соседка и позвала акушерку.
 - Быстро на стол! – взволнованно забегала акушерка.
 - Да мне ещё рано! – я  убеждала её, на ходу хватая платок для слюны.
Разместившись на родовом столе,  стала наблюдать, как очень быстро акушерка (кстати, наша соседка по дому) намазывает меня йодом, а я терпеливо жду, когда она отправит меня в палату ещё подождать,  и вытираю платком слюну.
 - Что это у тебя в руках? Брось! Сейчас руки будут заняты.
 - А что я буду делать?
 - Рожать!!!
 - ???
 - Руки на поручни! Держись и тужься! Тужься, задушишь ребёнка!!! Не тужься! Разорвёшься!!! Разорвалась!



                Глава 18. РОЖДЕНИЕ
 
Разорвавшись, я не почувствовала боли и не успела испугаться, так как услышала чей-то писк.
 - Ну,  красная девица!
 - Вы это про кого? - вкрадчиво спрашиваю акушерку.
 - Как про кого?  ( Ну, думаю, добавит сейчас «про тебя»)
 - Девчонку родила! Такая хорошенькая!
 - А нос длинный?
 - Да нет! На, смотри, какая красавица!
И я вижу своими глазами нежно-розовое личико, настоящее живое тельце…. Нет, это вам не кукла какая-нибудь, хотя и хорошенькая! Это мой ребёнок! А я уже его родила! Ура-ура! У меня девочка! Все сейчас на работе, а я уже родила! И никто-никто не знает об этом – только я знаю! И это мой ребёнок, моя дочь….
Акушерка закапывает карболку в глаза моей малышки, взвешивает её: три пятьдесят. Затем надевает на ручки браслетики из клеёнки с надписями, чтобы не потерялась.
Мой нос тоже не короток, но у Черезовых ещё длиннее. Свекровь рассказывала мне:
 - Все мои новорождённые, а их было шестеро, рождались с длинными носиками.
Вот почему я спросила акушерку, какой нос у моей крошки. «Значит, не в Черезовых, а в наших», - подумала я. И такая гордость, что эта девочка наша, что я её выносила и родила, переполнила и  разлилась в моей душе, во всём теле!.. И слюна уже прекратилась, не мучает меня, и живота нет. Ах, какое счастье испытывала я в те минуты!  Ощутила себя вдвое и втрое сильнее, всё было мне по плечу в тот момент! Но вдруг опять заболел живот,  я испугалась, что снова рожаю!  Вскрикнула от страха, но акушерка хихикнула и пояснила, что это отходит плацента.
- Теперь лежи смирно, я буду тебя зашивать.
Через час меня отвезли в палату, запретив вставать, иначе швы разойдутся.









                Глава 19.  В РОДДОМЕ

Хотя я родила днём (в 15-40), уже наступали сумерки, а что было   вечером – не помню. Наутро, в шесть часов, в палату пришла дежурная и включила свет. Затем  санитарка  стала подмывать всех рожениц из чайника тёплой водой с марганцовкой. Было неловко, но телу приятно. Потом, оставаясь лежать в постели, я умылась, причесалась. Всем принесли детей на кормление, а моя очередь кормить настала только в девять. А пока зашла санитарка-уборщица мыть полы. Как увидела меня (я лежала первой от двери), так и ахнула:
 - Молодая, - как трава!!! Тебе сколько же лет?
 - Двадцать!
 - Двадцать? - не поверила она, и разочарованно добавила после:
 - А я подумала шестнадцать…
 - Двадцать – это хорошо! – она подвела итог и принялась мыть палату.
После завтрака  принесли  малютку, а мне она показалась уже большой: подросла! Розовая кожа  стала белой, но глазки оставались припухлыми. Лёжа на боку, как мне было велено (ведь я называюсь «лежачей»),  пытаюсь лечь поудобнее, чтобы дать ребёнку свою нежную грудь. Но моя маленькая новорождённая хищно хватает сосок, не думая, что мне это очень больно. Я пытаюсь на мгновение забрать сосок и вложить его поровнее, но крошка крепко  (намертво!) держит его, зажимая дёснами, словно зубами. Это просто удивительно и  почти  возмутительно!  Только родилась…. Ну, откуда у неё такая сила? А говорят, что новорождённые беспомощны…. И как терпеть такую боль?
 - Надо было грудь готовить к кормлению: растирать её махровым  полотенцем. Ты готовила? – спрашивают меня опытные роженицы.
 - Готовила…. – привираю я. Раз попробовала, так такой дискомфорт ощутила! Ладно, как-нибудь справлюсь….
 - У груди ребёнка долго не держите! Хватит и пяти минут. Не приучайте спать у груди. За пять минут ребёнок успевает насытиться - так учил нас медицинский персонал роддома.
Второе кормление прибавило мне опыта, с каждым разом было больнее и больнее, хотя я всё делала по правилам, но лёжа. Неправильное положение груди в лежачей позе способствовало появлению настоящих корост, и ко времени выписки из роддома я уже чем-то лечила соски. Но до выписки было ещё далеко, а пока я беседовала с родственниками через стёкла окон  одноэтажного здания, а потом шла подкрепляться  вкусными  передачами. Детский врач велела  кушать хорошо.
Однажды было шумно в палате и поэтому затруднительно говорить с Васей через окно. Я сообразила зайти в пустую соседнюю палату, где насладилась общением с мужем. Видимо, я так увлеклась, что меня услышала медсестра. Говорила ли мне она, что здесь, в пустой палате нельзя вести беседы, я не помню, но когда следом за сестрой, в палату ворвалась разъярённая главврач, по фамилии Гавка, я была её  криком отброшена от окна и  запомнила это на всю жизнь!
 - Немедленно покиньте палату!
 - Но здесь же никого нет!
 - Эта палата отдыхает! Вы нарушили распорядок роддома!!! –  с радостью, что меня застукала, гавкала она.
Думаю, что ей, Гавке, так хотелось схватить меня за шкирку и выкинуть на улицу. Я долго не могла понять, что это значит: «палата отдыхает».  Во время обходов  опять были нарекания в мой адрес и постоянные поучения:
 - Вы молодая, и должны всё впитывать, как губка!
Мало того, что мне удалили стыд, так ещё  и  так запугали, что этот роддом мне снился в страшных снах несколько лет, и день  выписки  стал самым счастливым днём моей жизни.         

 

                Глава 20. СОВСЕМ НОВАЯ ЖИЗНЬ

И за что меня так жучили в роддоме? За то, что я родила легко и быстро? Но ведь и разорвалась…. Никто не подсказал мне, что пора бы кормить ребёнка в сидячей позе, а я была так мнительна, что продолжала бояться расхождения швов.
Ещё в роддоме мы с Васей обсудили, как назовём дочку. У меня были два желанных имени: Мария и Юлия. Но первое имя переводится как горькая. Так зовут мою маму, а её жизнь была очень горькой – большей частью в её восприятии. Конечно, я не хотела горькой судьбы своей девочке! Но решить окончательно тоже не могла. Всё решила моя подруга Людмила, и когда Вася пришёл к окну роддома в первый раз, он сообщил, что они с Людмилой выбрали второе имя, и уже называют маленькую Юлькой.
К выписке из роддома Вася принёс мне и ребёнку одежду. Юленьку одевала медсестра, а я одевалась с удовольствием в ту самую, сшитую мною синюю  юбочку на бретельках и синюю шерстяную кофточку. Юле надели распашонки, подгузник, две пелёнки и две шапочки и завернули в ватное одеяло с кружевным уголком.
Когда мы вышли на улицу, меня пробрал жуткий холод. Был первый день календарной зимы, и она вступила в свои права, не мешкая. Вася нёс ребёнка, но его окликнули два раза, назвав Гнечутским. Мы посмеялись, взяли документы, забытые в роддоме и с мыслью никогда сюда больше не возвращаться, двинули пешком в сторону дома.
На морозе Юлька  так крепко заснула, что я часа два отдыхала, приходя в себя.
Дома меня ожидали подарки, купленные Васей на мои декретные деньги. Денег оказалось немного, но больше нормы, учитывая невысокую зарплату, но длительный период отпуска.
На те деньги Вася купил  жёлтое полушерстяное одеяло и большой китайский термос – то и другое очень красивые! Моё настроение  оставалось праздничным.
Забежала Лариса Авдеенко, ничего не знавшая о рождении Юленьки. Они с женихом Юрой приглашали нас на предстоящую свадьбу, но я сразу отказалась: у меня ведь ребёнок! Потом пришла мама. Она увидела меня праздно сидящей, а ребёнка завёрнутым и перевязанным лентой, что её очень возмутило, а Юля будто это почувствовала и завозилась, и закричала.
Мама развернула новорождённую, а  у той на ручках браслеты, что вызвало  ещё большее возмущение:
 - Два часа, как пришла домой, а ребёнка до сих пор не развернула!
 - Но она же спала!
 - Ну и что? Надо было развернуть и маленькими ножницами давно срезать  с ручонок эти клеёнки….
А теперь ребёнок  орал вовсю, а мы большими ножницами пытались срезать браслеты.
 - Ладно уж, оставь, сначала накорми!
Я начала суетиться: протирать соски борной кислотой, потом укладываться на кровати, что удивило маму, но я сказала, что мне дано такое предписание.
Потом мы в первый раз  купали Юленьку, я снова кормила, и так через каждые три часа кормила, корчась от боли.  Чтобы не кричать, я просила мужа посильнее сдавливать  мои ноги. Эта новая боль отвлекала меня в самый первый  момент прикосновения младенца к груди….
На следующий день полагалось выйти на прогулку минуты на две – с учётом сильного похолодания. За окном светило солнышко, и казалось, что потеплело. Я укутала дочку,  с трудом  обхватила её руками, а когда вышла с большим свёртком в сени, едва открыв пружинящую дверь, то она, дверь, «отомстила» мне, ударив в спину. Я потеряла равновесие и с трудом удержала в руках своё сокровище.
Чувство радости сменилось тяжёлой ответственностью. Главным смыслом моей  жизни тогда  стал девиз:  только бы выжила моя дочь! И хотя пришедшая к нам врач сказала, что всё в норме, и девочка очень хорошая, я ощущала сильное беспокойство. Было видно, что ребёнок недоедает, не спит, плачет. И, главное, меня беспокоил холод в нашей квартире. С усилением морозов его можно было унять только постоянно включённой электрической печкой-киловаткой – такими обогревались крановщицы на строительных и монтажных кранах. Печь хорошо согревала только маленький уголок с розовой коляской, где теперь спала наша доченька.   
 











 
   




































































               




                ГАЛИНА  ГНЕЧУТСКАЯ


                ДВАЖДЫ     В    ОДНУ   РЕКУ,

                или

                ВОЗВРАЩЕНИЕ В БРАТСК

 



                ЧАСТЬ 1


                Глава 1. ВОЗВРАЩЕНИЕ

Я возвращалась из Риги в Братск. Возвращалась домой, на родину к мамочке. Возвращалась вместе с моим милым суженым –  Васей Черезовым, хотя у меня были планы  учиться, а замужество, казалось, подождёт.
Дорога была дальняя, с пересадкой в Москве, и я запланировала там две экскурсии: к памятнику Маяковскому и в Музей зарубежных искусств имени Пушкина. В музее я мечтала посмотреть импрессионистов. И мечта сбылась, но… Картины были развешены как-то неудачно, в узких проходах: и отсутствие перспективы мешало их разглядеть. Теперь кажется, что  это было  специально, чтобы не очаровывать советского зрителя.
На Красной площади мы подошли к храму Василия Блаженного, он же Покровский  собор. Я родилась 14 октября, в день Покрова Богородицы. Так, сами того не ведая, мы с Васей  встали под покровительство высших божественных сил!
  У памятника Маяковскому я намеревалась читать стихи, думая, что там их читают каждый вечер. Но  никого не было. Мы с Васей закурили. Но тут появился прохожий и накинулся на меня с приказанием бросить сигарету. Я отказалась подчиниться, продолжая курить…. Неприятно вспоминать тот случай,  неловко испытывать настоящую агрессию, но я не хотела сдаваться.  Удивительно, но тот человек смог меня переубедить, и  со временем я  бросила курить.
В поезде я  старательно делала вкусные бутерброды из московской варёной колбасы и зелёного горошка, и двое суток мы не открывали банки с рыбными консервами.
С нами ехало много молодёжи постарше, они с интересом смотрели на нас с Васей и посмеивались над моей наивностью -  я не уставала горячо спорить чуть ли ни  по каждому поводу. Уже тогда я планировала семейную жизнь и твёрдо знала, как  буду жить, а как  не буду.
Затаив дыхание, но и не скрывая радости, я подъезжала к Братску.  Мне казалось, что и Вася  был рад, что мы едем вместе.
Нас никто не встречал - мы не сообщали о возвращении. Расставшись с Васей у моего дома, я ринулась к себе, хотя знала, что мама на работе. Оставив вещи у соседей, полетела к мамочке. Она сидела за столом, и, конечно, удивилась мне, но большой радости не выразила, и, не вставая из-за стола, тут же вручила мне бланк заявления абитуриента в наш институт, и  велела немедленно его заполнить. В том году в Братске  открывалось дневное отделение Иркутского Политехнического института.
После этого мама дала мне  ключ от квартиры, где меня ждал новый халат, случайно  не отправленный в Ригу. Переодевшись в него после ванны,  я помчалась к Людке Артемьевой  прямо   в халате по Падуну, так как у меня не было другой чистой одежды. В те времена я презирала разные условности, чего не могла делать в Риге. А тут – дома – полная свобода! Как это радовало! Я могла выражать свои чувства и эмоции, и не бояться иметь собственное мнение.
   






                Глава 2. НОВОСТИ         

Своё мнение было иметь непросто! И что скрывать, я остерегалась высказывать его своей родной матери. Когда она подала мне бланк для заявления в Политехнический вуз, я пыталась возражать, но, видя, как она разочарована моим приездом, сразу сдалась. И мама была на этот раз удовлетворена: её младшая дочь станет инженером. Да и почему не попробовать, ведь с математикой у меня теперь порядок!
А любимая подруга Людка была в шоке:
 - Как? Ты решила вернуться? И почему? Я, конечно, рада тебе очень, но всё равно неожиданно….
 - Мы приехали с Васькой. Он меня привёз. Я сама так решила. Буду поступать в наш вуз. Давай вместе!
 - Но у меня нет аттестата. Меня не допустили до экзаменов. 
 - Как не допустили? Ты же хорошо училась и по химии, и по математике….
Я уже не помню, в чём состояла причина Людмилиной неудачи. Вроде для допуска ей надо было сдавать зачёты, но хорошего аттестата это не обещало.  Людмила теперь, как и я в прошлом году, собиралась пойти в вечернюю школу и получить хороший аттестат.
Мне не терпелось узнать все новости! Оказывается, не только моя любимая подруга  не была допущена к экзаменам на аттестат, но ещё несколько девочек, и на этот раз по уважительной причине: беременность. Но кое-кого из беременных всё же допустили, а именно, дочь начальника милиции. Да, передержали нас в школе с этим производственным обучением! Рано мы повзрослели, оставаясь детьми…. Сёстры Глотины нашли свою судьбу на производстве – в том самом гараже, откуда сбежала когда-то я.  Но и мне не удастся избежать «производственной» судьбы! И всё бы хорошо, да рано! Ольге Голомидовой тоже не выдали   аттестат, и она  вышла замуж за брата одноклассницы, а её родители не простили родную дочь! Умница и красавица, Ольга рано умрёт, оставив двух сыновей на неладного мужа…
 - Очень хочу к Елене Борисовне. Пошли прямо сейчас, хотя этот халат болтается на мне! Ведь мама шила его без примерки, да и замерила я себя не точно, или похудела, но зато он новый.
 - А Елены Борисовны уже нет в Братске. Она уехала с мужем и дочерью на строительство Зейской ГЭС.
 - Как уехала? Когда?
 - Да чуть ли ни вчера…. Как выпустила класс, как вручили нашим  аттестаты, так и засобиралась в дорогу. У меня есть её письмо в газету «Огни Ангары». Вот возьми почитай, тут и отрывки из сочинений  наших одноклассников.
Сочинения одноклассников меня не очень интересовали, хотя и были хороши.  Я и сама умела неплохо сочинять, а письмо любимой Елены я переписала в альбом, но до сего времени не сохранила.







                Глава  3. ОРЛОВЫ

И закипела моя домашняя размеренная жизнь! Я так наскучалась по дому и матери и  так была счастлива, что вернулась!
Над моей кроватью теперь висел простенький гобеленовый коврик, который  удивил меня, но вскоре я узнала, что в моей комнатке  жил новый мамин друг – начальник цеха завода ЦАРЗ Евгений Дмитриевич Орлов. Я специально называю его имя полностью, потому что он  был   человек хороший. Он полюбил мою маму по-настоящему, а что вскоре ушёл к освободившейся из тюрьмы жене, так Бог ему судья – мало ли как бывает в жизни. Мама тоже его полюбила, и они даже  съездили  вместе в Евпаторию, а возвратясь, опять дружно жили. Но Евгений Дмитриевич возвращался  к дочери часа в два ночи, а потом совсем вернулся к жене.
С его дочерью Ниной мы почти подружились, встречались на автостанции, вместе ездили на учёбу в институт. У нас были одинаковые трикотажные блузки в полоску, которые нам обеим были к лицу. Их купила нам моя мамочка, пока Нинина мать была в заключении за растрату.  Сестра Лера на это сказала:
 - Хорош этот Евгений Дмитрич! Он что, не знал, что жена прихватывает  из магазина? Как он мог не замечать лишние деньги и продукты? Она же его кормила. Если она это делала, он тоже виноват!
Однажды я спросила Нину, какова обстановка в доме, то есть в семье. Она уклончиво заметила, что слово  «обстановка» имеет двоякий смысл, а именно, мебель, а ещё….
 - Так что тебя конкретно интересует? – переспросила она.
А меня уже не интересовало ничего. Я поняла, что Нина не хочет делиться со мною сокровенным, и не стала больше приставать к ней с интимными вопросами. Так мы и раздружились. Тогда уже вернулась её мама, и обстановка в их доме вряд ли кого радовала. Но я навсегда запомнила светловолосую и тёмноглазую Нину Орлову. Жалость и содрогание вызывали её металлические зубы. Глядя на них, я сознавала, что и меня  это ждёт, и уже не за горами….
Остаток июля, да и август, я не столько готовилась к приёмным экзаменам, как готовила рижское блюдо: борщ на курином бульоне.  Сейчас задумалась, а была ли тогда в Братске в  свободной продаже  курица? Вряд ли, но рыба была! Однажды в холодильнике я обнаружила сига, и постаралась его не испортить, приготовив «по-гречески» - с морковью. Это гораздо вкуснее, чем так называемая, «рыба под маринадом». Евгений Дмитриевич спросил, кто готовил, и очень удивился, что я. К тому же был красиво сервирован стол на белой скатерти, с мельхиоровыми приборами,  со стеклянным синеватого  тона кувшинчиком вина. Его, кувшинчик, мама с Евгением привезли из Евпатории, и я много лет, любуясь на него, воображала, что это венецианское стекло, не зная, как оно  выглядит на самом деле.














                Глава 4. ВЗАИМОПОМОЩЬ

Я вспомнила, что Вася как-то дарил мне керамические бусы, поискала – нигде! Спросила маму, а она запричитала, что пришлось их выкинуть: в них завелись черви. Но как могли завестись черви в керамике?
Мама хотела выкинуть, но случайно забыла, а я всё-таки нашла остатки бус! Когда раскрыла пакетик, то обнаружила в нём не осколки бус, а кусочки раскрашенного сухого хлебного мякиша. Вот как в те времена изготовляли модную керамику  предприимчивые люди!
Васина мама была в отъезде у родственников.  Отпускные деньги  у Васи   закончились, поэтому я взяла на себя заботу о пропитании моего друга.  Незаметно отделяла небольшие порции еды от нашего стола, складывала их в сумку и несла голодавшему Васе. Тогда я уже приходила к нему домой, где нам никто не мешал.
Я внимательно изучила их жилище, найдя многое устаревшим – немодным. Вася дал мне ключ от квартиры, и придя как-то без него, я от скуки похулиганила. Взяв пилу-ножовку, отпилила ножку стола и, накрыв его скатертью, ушла. В их квартире было два больших стола, что показалось мне лишним и громоздким для небольшой комнаты. Придя домой, Вася очень озадачился. Увидев скособоченный стол, он тоже взял пилу и укоротил у стола остальные три ноги. Потом убавил столешницу и обстрогал ножки. Затем нашёл краску двух цветов и окрасил ножки в чёрный цвет, а столешницу в ярко-жёлтый. Получился чудный журнальный столик!
          Однажды я принесла Васе обед из многих блюд - всего понемногу. Он быстро всё съел и сказал, что не наелся. Я так расстроилась! Заметив это, он очень беспечно ответил:
 - А завтра схожу на рыбалку, да и поем!
 - А ты разве умеешь ловить рыбу? Это же надо уметь, это не просто!
 - А! – махнул он рукой, - наловлю!
 - А у тебя есть, чем ловить?
 - Да найду!
Я не поверила ему, но Вася, как ни странно, встретил меня с ухой! Он даже небольшую щучку поймал на удочку. Оказалось, мой Вася был прирождённый рыбак, к тому же, голодавший в войну, он рано  приспособился к добыче пропитания. Отменной двойной и четвертной ухой он будет потчевать нашу семью долгие годы, никому не доверяя «портить» добытую им рыбу. Сам, наслаждаясь своим трудом, уплетая рыбку, он приговаривал мне:
 - Нет, ты рыбу не любишь!
И было бесполезно спорить, что очень люблю, Но не так, как мой Кот Вася: люблю не любую рыбу, а хорошую!
Тогда  разными способами я старалась украсить моего Васю и его жизнь. Как-то он показал мне фотографии, где, стесняясь длинного плаща, он смешно  приподнимал его полы, собирая в горсть лишнюю длину. Узнав причину этого странного действия, я забрала плащ домой, и потихоньку, чтобы не видела мамочка, укоротила и подшила Васин плащ. Но не рассчитала подгиба, и плащ оказался коротковат, но Васе всё равно понравилась моя работа, и он долго бегал в том светлом коротком плащике.

                Глава 5.  ВСТУПИТЕЛЬНЫЕ

Первого августа 1964-го года я пришла на первый экзамен в Иркутский политехнический институт, а точнее в его очный филиал в городе Братске.
В те времена вся страна, то есть все её абитуриенты начинали вступительные экзамены на дневное отделение в один день, и все писали сочинение по литературе и по русскому языку, а вернее, на русском языке (кроме поступающих на творческие специальности – у них были другие сроки экзаменов).
Не помню, как называлась выбранная тема сочинения, но она относилась к «свободным». Я была очень взволнована, вдохновение просто накрыло меня!
Через день результатов ещё не было, но когда я приехала в гости к Нонне Александровне в военный городок, та, оказалось, лучше меня знала о моих успехах:
 - Ты написала отличное сочинение! Лучше всех!
 - Так откуда же Вы знаете???
 - Мне сказала об этом моя приятельница-учительница, которая работает в приёмной комиссии.
 - Так она же не знает моей фамилии!
 - Она сказала, что среди всех сочинений два лучших. Одно написал мальчик из школы №20, а другое – девочка из Риги.
 - Но это не значит, что я….
 -  А ты думаешь, что много девочек из Риги поступает в наш институт?
И в самом деле! Через день я увидела результат: «пять» за содержание и «четыре» за грамотность. Я была счастлива! Хороший разбег для абитуриента! Но этот результат говорил о другом: что я поступаю не туда, не по своему призванию! Но азарт экзаменов уже захватил меня.
Помню, что письменную математику я сдала на «четыре», а вот с устной возникли проблемы. Экзамен принимали две женщины. Я присмотрелась к ним:  мне понравилась Журавлёва – мягче, добрее. Когда же другая – Голубцова -  пригласила идти отвечать, я сказала, что ещё не готова. Как только  Журавлёва оказалась свободна, я сразу рванула к ней! И этот экзамен мне удалось сдать.
Физику сдала хорошо, даже помогла пареньку в военной форме нарисовать схему электрического звонка! А вот на химии Тамара Криворотенко выручила меня и подкинула «шпору».
Числа двадцатого было зачисление, и по конкурсу я прошла не на строительный  факультет, который выбрала первоначально, а на СДМ – строительные и дорожные машины, от них я  была страшно далека. Строительный факультет меня как-то примирял с архитектурой, которую я полюбила в Риге. Тогда я не знала, что советских архитекторов, по сути, готовили, чтобы строить типовые панельные дома, или такие дворцы, как  недавно открытый «Энергетик», где по центру здания были две большие белые буквы П.
  Стояло тёплое лето, я скучала по купанию, и вот однажды мы пошли на наше Братское море. Я выбрала безлюдное  место с ровным берегом, покрытым  травкой, а дно, как на Рижском взморье - песчаное. Разделись, погрелись на солнышке и ринулись в воду!  Она была сравнительно тёплой.  Я немного проплыла и, по привычке, стала нащупывать ногами  дно, но его не было. У меня началась паника, и я стала тонуть. Захлёбываясь, я призывала Васю, но он не сумел мне помочь, так как сам боялся глубины. С детства у него был дефект барабанной перепонки, и врачи не рекомендовали мочить ухо – вот почему он тоже не умел плавать. Но я выплыла! А опорой мне послужили  испуганные  Васины глаза.   





                Глава 6. ТУРСЛЁТ

В середине сентября был объявлен городской турслёт. Мы, студенты, тоже приглашались  участвовать. Не помню, чтобы нас кто-то сильно организовывал или готовил. Просто объявили, что с ночёвкой на воскресенье все идут на речку Вихоревку с едой и  тёплой одеждой. Была ли у нас своя палатка или нам её установили?  В нашей группе собралось несколько девочек и мой Вася, конечно.
Мы шли с походным снаряжением  пешком до Вихоревки, поэтому утомились, а после краткого отдыха принялись обустраиваться. Приготовили ужин на костре, оделись потеплее, и кто во что горазд! Пели, плясали, бродили и, как заворожённые, смотрели на огонь большого костра. Песни были разные, но больше туристские, то есть сочинённые известными и неизвестными туристами.  Многие из  тех песен  со временем  влились в разряд авторских. Кажется, в тот раз я впервые услышала песню Городницкого: «Снег, снег, снег, снег… Снег над палаткой кружится…».  Некоторые из бывалых туристов подвыпили, и, теряя контроль, норовили исполнять и  «вольный фольклор». В те поры я была очень строгой девушкой, да и сегодня не люблю скабрезных историй.
Стояла тихая тёплая ночь, и спать никому не хотелось, потому уснули на рассвете, когда костры уже не горели, а только дымили, и дым  смешивался с утренним туманом.
После завтрака началась игра в футбол, но он меня не интересовал, поэтому, полдня я посвятила приготовлению обеда, а потом, помыв посуду,  поняла, что больше здесь делать нечего. Не знаю, как другие, а я восприняла тот слёт как массовый отдых на природе, а туризм, о котором я читала в книжках, был ни при чём. Поэтому мне захотелось настоящего похода и, по возможности, с приключением.
Вообще-то на приключения рассчитывать не приходилось: я же была с Васей, а он такой взрослый и умный! Вот я и решила пойти не прямым путём к дому, а как-нибудь с поворотом, а точнее, с вывертом, но Вася не сразу сообразил, что я задумала.
Река Вихоревка была первозданной чистоты, все пили её воду, бродили, купались, ещё не был построен завод БЛПК, который окончательно отравил её.  Вихоревка, по моему мнению, названа так не по имени некоего Вихорева, а по её собственному свойству – она выгибается, течёт и мечется подобно вихрю. Мы с Васей пошли вдоль реки, любуясь её течением в изгибах берегов с пышными кустарниками -  золотыми, а местами ещё зелёными. Было тепло, солнечно,  тихо и радостно! Вот ещё один поворот!
Вася забеспокоился: пора домой.
 - Да что ты спешишь домой, ещё ведь рано, светит солнце, так красиво! - возражала я.
Мы отошли от реки и направились в сторону дома - на восток, в глубь леса. Но лес уже погружался в сумрак.
 - Мы заблудились! - взволнованно заключил Вася.
 - Да ты что? Разве можно здесь заблудиться? Солнце на западе, мы идём на восток. Сейчас выйдем на открытое место и проверим.
Но вокруг была чаща, и мы пошли быстрее. У меня такая особенность: чем чаще лес, тем быстрее  по нему иду. А вот и поляна! Последний луч осветил дальние сопки. Как свечи, на них вспыхнули яйцевидные купола лиственниц, но я успела сверить выбранный мной  маршрут по этому прощальному лучу!
 - Мы правильно идём! Мы должны выйти на дорогу в аэропорт.
 - Нет, мы ушли далеко. На дорогу в аэропорт мы бы  вышли раньше…-растерянно проговорил Вася.
 - Так  идём же скорее вперёд! Мы идём в нужном направлении! Дорога в аэропорт переходит в Усть-илимскую трассу, и мы выйдем на неё!
Стало совсем темно, но я рвалась вперёд, и вот мы уже слышим шум машин! Ах, вот и асфальтовая дорога! Проехала машина….
    Дорога, как мечта! Она освещалась звёздами, и на фоне чёрного леса казалась совсем светлой и тёплой. Я выбежала на неё, и от радости стала кричать, танцевать и петь! Вася оставался сдержан. Конечно, он тоже был очень рад, но как-то не мог прийти в себя. Очевидно, он до конца не верил,  что мы выйдем из леса.
Он не любил вспоминать этот случай. Мне же не пришло в голову, что мой друг может оказаться ненадёжным спутником, только смутное разочарование мелькнуло во мне, но я его быстро подавила. Зато я какова! Со мной не пропадёшь!
Мы остановили проезжающую попутку, и благополучно добрались до дома.      




                Глава 7. СТУДЕНТКА

Все поздравляли меня с поступлением в вуз. Мама была просто счастлива! Вася тоже  гордился мною, и я этому радовалась, но когда оставалась одна, то на душе скребли кошки….
Первого сентября состоялось торжественное открытие филиала, и начались учебные будни. С удивлением я встретила знакомого преподавателя. Это был математик и чертёжник Олег Петрович Бороздин. Он тоже помнил меня по школе.
На комсомольском собрании меня избрали  в  культмассовый сектор. Олег Петрович тут же придумал мне ещё одно,  соответствующее профилю поручение. Я должна была приносить в институт свежие газеты и журналы. Почему это поручение он дал именно мне, а не  библиотекарям филиала? Так или иначе, но он точно определил мой  истинный профиль. Итак, я должна была зарегистрироваться в ближайшем к вузу киоске «Союзпечать», где мне выдавали корреспонденцию для продажи. За эту хлопотную работу я получала десять процентов. Порою мне надоедало поручение, тем более, что покупал печать почти всегда один Олег Петрович. Он не ругал меня за отлынивание, но как-то разочарованно смотрел, если я ничего ему не предлагала, и я возобновляла свою деятельность.
Меня почти постоянно тяготил вопрос моего фальшивого присутствия в комсомоле. Я же не встала на учёт, да и не могла: у меня не было учётной карточки. Идти в комитет БРАСКГЭССТРОЯ? Но как я объясню, почему  нет карточки? Надо рассказывать, какая у меня оказалась сестра, похитившая карточку учёта…. Но взносы  я платила исправно.
А  ещё надо было учиться! И я отлично училась по двум предметам: по английскому и по истории КПСС. Поначалу понравилась начертательная геометрия, и я получила «пятёрку». Но потом все точные науки вызывали во мне панику и ужас.
Помню, как с целью психологической защиты среди студентов я  избрала себе  кумира, которого донимала своими верлибрами. Старалась его опекать:  ведь он жил не дома, а у родственников, а я уже имела такой опыт проживания.  По вечерам занималась с ним  английским языком, а потом, надев телогрейку, шла его провожать. В телогрейке я никого не боялась и, как мне казалось, смогла бы его защитить от хулиганов. Уж очень он был хорош собой  – светловолосый и  с огромными голубыми глазами.
Очень скоро все стали носиться с чертежами, обнимая их, как родных детей, а я к черчению никак не приступала. Думаю, что влюблёнными в чертежи были студентки строительного факультета. На их месте, может, и я бы что-то начертила.
Наконец, на ноябрьские праздники  я твёрдо решила сделать чертёж, и когда осталась дома одна, освободила большой кухонный стол, приготовила линейки, угольники и лекала. Расстелила лист ватмана, очинила карандаши, раскрыла готовальню с циркулем и рейсфедером. Сейчас кажется, что в руках я вертела какой-то сложный механический узел. Или он был на картинке? Я наметила оси изометрии, рука хотела рисовать, но не чертить. Что же делать дальше? Я подумала ещё минуту и свернула ватман в трубку, закрыла готовальню, закрутила пузырёк с тушью. Убрав со стола все инородные  кухне предметы, а заодно и моей натуре, я поставила точку на своей технической карьере. Всё! Больше я не учусь в филиале Иркутского политеха!   




























         





                Глава 8. С МЕЧТОЙ ОБ ИСКУССТВЕ

В институте я больше не появлялась. О том, что я бросила учёбу, знали только Вася и Людка.  Я долго скрывала от мамы своё решение.  Соседи по квартире  были уже  другие, поэтому не с кем было делиться,  кроме самых близких друзей.
Я съездила в военный городок к Ноне Александровне, сообщила ей о моём решении, и она приободрила меня:
 - Ну что же…. Значит, ты станешь искусствоведом. Поедешь учиться в Ленинград.
 - И я смогу поступить в Академию художеств?
 - Сможешь, если захочешь и будешь хорошо готовиться.
 - А что значит хорошо готовиться? Что надо знать и что будут спрашивать?
 - Надо пройти предварительный конкурс на профпригодность. Тебе будут показывать открытки-репродукции без названий, а ты должна будешь сказать и автора и название. А ещё подготовить по программе историю русского искусства, начиная с архитектуры. Я тебе дам том Алпатова, по нему и готовься.
И Нона вручила мне огромный том  истории русского искусства академика Алпатова. С большим трудом, но и с неменьшим интересом я взялась за  чтение. Сразу возникло много попутных вопросов. Я пошла в библиотеку. Каждое утро я выходила из дому в половине девятого утра – как в институт, а сама сначала шла к Людке (пока она не устроилась на работу), а потом в библиотеку, и там погружалась с головой в мир книг, журналов и словарей.
Но кто-то из соседей сказал моей маме (а может, и Людкина мама?), что я бросила институт. Однажды, выйдя из дома, я вскоре вернулась, как вдруг пришла и мамочка. Она строго спросила меня, правда ли, что я бросила учёбу. Отпираться я не умела. Мама кинулась уговаривать меня вернуться в институт. Я была тверда! Она начала обнимать и целовать меня, умоляя. Таких её бурных ласк я никогда не испытывала. Мне стало очень жаль маму, но с непривычки её ласки вызвали дискомфорт, хотелось плакать. Я осталась холодна, только пообещала, что учиться всё равно буду, но не здесь.
О профессии инженера у мамы были очень приблизительные представления, хотя она и работала в проектной организации.  Эта профессия в ту пору была престижна и хорошо оплачивалась. Мамина приятельница Мария Петровна нередко повторяла:
 - Хорошо быть инженером: восемь часов плюют в потолок, и двести рублей в кармане!
Когда я сестре Лере пересказала эту обывательскую фразу, она возмутилась:
 - Как это «плюют в потолок»! Такая сложная и ответственная профессия! Где она видела, чтобы инженер  плевал в потолок?
У Марии Петровны был муж-инженер, но не думаю, что он так работал. Так работала сама Мария Петровна то контролёром в кинотеатре, то в снабжении. Только  двухсот рублей никогда не получала.










































                Глава 9. И ВСЁ ЖЕ СУДЬБА….

Вася продолжал занятия спортом. После работы, которая была, что называется, «на ногах», он шёл в спортзал, где играл в баскетбольной команде, всё так же ловко отбирая у противника мяч, и, высоко прыгая, легко отправлял его в корзину.
Осенью в спортивной среде подводились итоги, при этом вручались грамоты, устраивался банкет для спортсменов. Вася пригласил меня на это запланированное мероприятие. Помню, что главной фигурой на нём была сухая холодная дама Семиусова, говорившая очень невыразительным  суконным языком. Может, она не была равнодушным человеком, но произвела именно такое впечатление. Типичная чиновница, каких не должно быть.
После немногочисленных речей все навалились на выпивку и закуски. Теперь думается, что закуски были так себе, если мой Вася сразу захмелел. Мы вскоре вышли на улицу. Вася не мог идти, и мне приходилось подпирать его своим плечом. Он старался держаться, но это ему  с трудом удавалось. Таким я его никогда не видела. Было тяжело тащить его, и на душе стало как-то кисло, если не сказать хуже. Я уговаривала себя, что такое в первый и в последний раз, что это произошло случайно. Ведь Вася очень устал за неделю. Оно так и было на самом деле. Потом я замечу, что закусывать Вася не привык – чаще было нечем. Мне не нравились ни его роль в этой ситуации, ни моя. Ну, неужели я буду всю жизнь так его водить? Нет, я не согласна! Такой Вася мне решительно не нравится. Но что будет, если я вообще от него откажусь?  Помня опыт с Юрой, я понимала, что Вася будет очень страдать, даже может не пережить страданий. Я почувствовала себя виноватой за мысль расстаться с ним. Виноватой ещё и в том, что я так его завлекла, привязала и обнадёжила.
Мне не с кем было посоветоваться, кроме Людмилы. Когда я сказала, что почувствовала и поняла, что недостаточно люблю Васю, она решительно подвела за меня черту: ты должна с ним расстаться. И даже Васе она высказала это!
Через неделю мы с Людмилой поехали к Нонне Александровне. Тогда, чтобы уехать в военный городок, надо было сесть в автобус на автостанции, то есть такая поездка была  настоящим путешествием. Вот мы выехали, автобус поднялся вверх по Дубынинскому переулку, свернул направо на улицу Гидростроителей. Проехали здание управления. Я посмотрела направо и вдруг увидела, что Вася в своём коротком плащике перешёл дорогу и как-то робко идёт в сторону моего дома. Я вздрогнула и сказала Людке об этом. Она спокойно мне ответила:
 - И пускай идёт, а тебя нет дома.
Но я как соскочу с места! Как заору на весь автобус:
 - Остановите!!!
Да как выскочу! Да как закричу:
 - Васяяя!!!

                Глава 10. ПОИСКИ РАБОТЫ

Мне стало так спокойно, я увидела, что Вася рад моему возвращению. Но, главное, что я  в себе перестала сомневаться. Да, я люблю Васю, хоть и без страсти. Мы необходимы друг другу. Я поняла, что Вася не сможет жить без меня, а мне тоже хорошо и спокойно с ним, и я ощущаю гармонию жизни. И сколько нового хорошего нас ждёт впереди!  Я оптимистка! Меня питают надежды на будущее, меня поддерживают и  мечты,  и сила моей воли. Мои мечты сбываются, и так будет всегда! Мы с Васей никогда не расстанемся, но я должна учиться дальше и получить любимую профессию.
Я рано поняла, что не смогу трудиться, если мне не нравится работа. Многие доброжелатели советовали, кем же мне быть. Наша давняя приятельница Нина Павловна Дрёмина хорошо обдумала, как она сказала, вариант портнихи. Я прислушалась к её совету: и на самом деле люблю шить, только не очень умею.
 - Так ты учись у мамы. Ты станешь такой же хорошей портнихой, как твоя мама!
Да, подумала я, хорошо бы стать такой мастерицей, как мамочка. И побежала домой с радостной вестью. Но мама встретила эту новость не только без радости, но ещё и с возмущением:
 - Почему бы её дочери не стать портнихой? Она не понимает, какой это каторжный и ответственный труд! Только не портнихой!
А вот я думаю, что Нина была близка к истине. Я очень люблю ткани, люблю, чтобы было красиво, шитьё меня успокаивает, а ножницы бегут быстрее моего сознания. Эти слова мамочка сразу подхватила:
 - Вот-вот! Сразу испортишь чужую ткань! И заказчики бывают такие капризные! Спросишь, бывало:
 - Вам к какому дню пошить?
 - Да когда пошьёте… А через неделю говорят, что надо срочно. Всё бросай и шей! И шьёшь им днём и ночью.
  Но я-то видела, как нравились заказчицам сшитые мамой наряды, и очень редко кто-то был недоволен, но вот эти-то редкие  случаи мама сильно и долго переживала.
Дни летели, а я не могла устроиться на работу. Хотелось работать в библиотеке. Я спросила в читальном зале, не возьмут ли меня на работу, и получила  твёрдый отказ:
 - Чтобы работать в библиотеке, надо иметь специальное среднее, а лучше  высшее образование.
У меня были только курсы, и те не библиотечные. Я узнавала, не возьмут ли меня на машиносчётную станцию, согласно документу, полученному на курсах в Риге. Но свободных мест на станции не было, да и я туда особо не стремилась. Однажды мы с Васей были в гостях. Милая дама очень обрадовалась, что я ищу работу, а она сможет мне помочь:
 - Работа нетрудная и на свежем воздухе. Будешь точковщицей машин на дороге.
Но мамочка в очередной раз встретила мою «новую работу» с возмущением:
 - Пусть она сама работает на свежем воздухе!






































                Глава 11. ДЕБЮТ

Этой осенью 1964-го года мне исполнилось уже 19 лет, а я ещё не определилась окончательно, кем же я буду. Больше всего мне хотелось изучать искусство и нести свои знания людям, но очень скоро я засомневалась: а смогу ли?
Нонна Александровна не сомневалась, что я смогу, и быстро организовала мне премьеру в своей тринадцатой школе. Я пришла на урок рисования в шестой класс. Там была и учительница, но я сразу сникла, увидев её беременной. Но какое же отношение ко мне имело её положение? А такое, что она не собиралась «устанавливать для меня дисциплину», а я этого и сейчас не умею делать. Я начала неуверенно говорить о художнике, уже не помню о каком, притом делая паузы,  а дети спешили их заполнить.  Но они всё-таки сдерживались – им было любопытно, зачем я к ним пришла и что я умею. А я ничего не умела тогда. Ничего! Меня это ужасно разочаровало, и мои амбиции  мигом улетучились.
Когда я пришла к Нонне Александровне вернуть её книги, она успокоила меня и посоветовала прочесть рассказ Ираклия Андроникова «Впервые на эстраде». Меня удивил Андроников! Оказывается, он, такой уверенный в своих знаниях и речах, тоже неудачно выступил  перед зрителями в первый раз, но ведь не пал духом! Ну что ж, я буду старательно учиться. Моё провальное выступление показало, что я не твёрдо знала то, о чём собиралась рассказать детям, к тому  излишне волновалась и проявила неуверенность. Да и невероятно сложно говорить о художнике, имея в руках две-три небольшие картинки. А уж о подлинниках в наших условиях и говорить нечего – их тогда попросту не было ни у кого в нашем Братске! Картины - в книжных и журнальных репродукциях, музыка -  в радиорепродукторе.
А музыку я любила. У Васи был переносной радиоприёмник на батарейках. Его можно было вешать на шею и в поисках музыки крутить  регулятор волны. Я любила тогда «Итальянское каприччио» Чайковского и «Рондо каприччиозо» Паганини - Листа. И вот поздней осенью идём с Васей по улице, он повернул регулятор, и - в темноту, подсвеченную  фонарём и снегом, в самое сердце ворвались звуки скрипки с оркестром! Господи, какое же это было счастье! Какое упоение! Как же было не любить моего Васеньку, сделавшего меня такой счастливой и окрылённой! Музыка, именно музыка даёт, как ничто другое, веру в жизнь! От неё, веющей красотой и вечностью, перетекает в нас то ручейком, то спокойной широкой рекой, а то обрушивается водопадом  великая энергия жизни, созидания  и веры в будущее!  Хотите счастья – слушайте музыку! Её гармония делает  гармоничными и нас. Музыка примиряет с судьбой.  Она не отнимает энергии  жизни, а, наоборот, – усиливает желание жить.
   


                Глава 12. ВЕРА

Вася поддерживал все мои интересы.  14 октября он принёс мне небывалый подарок. До сих пор ощущаю  не только душевный, но и физический трепет, когда я развернула упаковку и, потрясённая, увидела  пожелтевшие страницы старопечатного издания. У той «инкунабулы» без обложки были перегнуты вдоль все листы. Видно, что её тщательно скрывали, но всегда носили при себе и наверняка прятали в сапог. Я раскрыла книжный блок и прочла: «Отче наш, ежи еси на небеси, да святится имя Твое….». И дыхание перехватило…. Удивление и радость переполняли меня:
 - Васенька! Где же ты нашёл такое?
Вася улыбался и молчал. Так я и не узнала, где он раздобыл ту драгоценность…. Потом он скажет так:
 - Я другой – не такой, как ты. Но я хорошо понимаю тебя. Ты необычная, и я  тебя люблю.
Тогда мама пресекала мой интерес к религии, хотя потом будет рассказывать, как в детстве она ходила в церковь на исповедь. По этой причине я не показывала маме Васин подарок. Верить в бога тогда всем запрещалось, верующие преследовались разными угрозами, нареканиями начальства, товарищескими судами и, что самоё прискорбное, осуждались обществом. В нашем городе не было ни одной церкви. И каково же было наше удивление, когда жена Васиного дяди Миши  - тётя Оля - вдруг открыла церковь в Падуне! Но прежде этого мы были потрясены трагедией в семье Михаила и Ольги Черезовых: враз погибли две их юные  дочери! Их, идущих по обочине дороги, сбил пьяный водитель. Девушек похоронили в белых подвенечных платьях. Дядя Миша ненадолго пережил дочерей, а Ольга купила в индивидуальном посёлке дом и подарила его  Русской Православной Церкви. Мой Вася почему-то  сказал: «Как же она нагрешила!» Таково  было мнение в его семье…  Как всё было на самом деле, я не знаю.
Церковь стоит до сих пор,  она была первою в Братске. Но тогда, (да, признаюсь, что и теперь), жизнь уносила меня всё дальше и дальше от религии, а когда я была готова окунуться в неё сердцем и головой, не было никаких условий. И самое главное, не было наставника-духовника. Если бы я осталась в Риге, то скорей всего пришла бы в лоно Православия, а в условиях Братска мне оставалось читать справочник атеиста, где речь шла о разных религиях, и я стала интересоваться разными верованиями. О религии тогда было что сказать отрицательного и советским журналистам и художникам, и  историкам. Но с  нею примиряло пронзительное «Арабское танго» и реалистическая проза Льва Толстого, а потом и Достоевского.
Моей же религией, как и у многих советских людей, стала поэзия.

                Глава 13. ПОЭТ ЭПОХИ

Лора Петрова рассказывала, как на встрече с поэтом Евгением Евтушенко, приезжавшим в Братск год назад (я тогда  жила в Риге), кто-то из зала спросил его:
 - Какой  поэт, по-вашему мнению, станет символом нашей эпохи?
 - Понятно, что Евтушенко трудно было ответить на этот вопрос. – продолжала Лора. - Он мог бы ответить «я» и не ошибся бы, так как  большой зрительный зал  в тот момент был  такого же   мнения. Но ведь он  не мог так сказать сам о себе! Возникла пауза, а потом Евтушенко сказал:
 - Думаю, что Роберт Рождественский.
А спрашивающий  на свой вопрос ответил  иначе:
 - А я думаю, что это будет Андрей Вознесенский.
Меня эта история очень озадачила. Люди всерьёз говорят о Вознесенском, а я совсем не знаю его, и только отмахиваюсь его «треугольными грушами». Надо его изучить. Но сколько я ни читала в журнале «Юность», никак не могла попасть на его волну – мне всё казалось каким-то вычурно-вывернутым и искусственным. Я принялась за Роберта Рождественского: читала и учила наизусть «Реквием», «Если вы есть, будьте первыми», «Письмо в тридцатый век». Из того «письма» только помню:   «Вам, родившимся в трёхтысячном, девяносто каком-то году…»
Однажды я была дома одна, и по радио объявили о выступлении  Андрея Вознесенского. До этого я никогда не видела и не слышала его. Я прибавила звук. Из репродуктора лился прекрасный голос. Поэт не читал, он пел!
                Свисаю с вагонной площадки…. Прощайте!
                Прощай, моё лето! Пора мне….
                На даче стучат топорами,
                Мой дом забивают дощатый. Прощайте!

Господи! – подумала я. Это же про меня: про нашу дачу в Юрмале….
И далее:
                Прощай, моя мама! У окон
                Ты станешь прозрачной, как кокон.
                Наверно умаялась за день?
                Присядем.
                О, Родина, попрощаемся!
                Буду звезда, ветла….
                Не плачу, не попрошайка!
                Спасибо, жизнь, что была!
                На стрельбищах в десять балов
                Я пробовал выбить сто….

Я услышала этот выстрел! И уже никаких сомнений не было, что Андрей Вознесенский  -  мой поэт!
Но теперь думаю, что ту эпоху точно выразили два поэта: Владимир Высоцкий и Евгений Евтушенко.


                Глава 14. ПЕРЕПИСКА С ЮЛЕЙ

Дни за днями летели, а я сидела дома, не работала. Читала всякую всячину. Учила  Вознесенского и уже выучила его книгу  «Антимиры».  И вдруг Юля прислала его же «Параболу»,
Юлины письма сохранились, и временами я перечитываю их. Перечитываю в основном с сожалением, что для меня  потерян её след….  Лет пять мы переписывались, а встретились через девять лет! И потом виделись несколько раз во время моих приездов. Но с каждой встречей, ( а их было немного), Юля отдалялась от меня.  В чём была причина? Я так и не поняла. Говорят, что жизнь разводит людей. Подозреваю, что и моя сестра Клара способствовала этому. Но об этом в другой раз, а сейчас я хочу привести Юлины письма по горячим следам, и начать с самых горячих.
               
13.07.64. г. Рига.

Здравствуй, дорогой мой человек! Как ты живёшь? Что нового, интересного? Кто ты сейчас и чем ты занята? Меня интересует абсолютно всё и до подробностей….
Что у меня?  Во-первых, милая Галка, что творилось со мной в первые дни твоего отъезда! Я думала, что  просто  сойду с ума от  воспоминаний и тоски. Как только я приходила домой, меня встречали книги: «Человек» и «Ты рядом». Я уходила на улицу, там  проходила мимо нашего парка, и всё начиналось сначала. Я всё помню. Помню утренние встречи, экзамены, необыкновенное ночное купание. Ладно, не буду ныть….
Я  подала заявление на биофак. Дорогая Галка! Если бы ты могла хоть ненадолго представить себе, что там делается! Страшно много поступающих. Все бросились на биофак (в основном это евреи, т. к. они почуяли перспективность этой работы). Суди сама, в нелатышскую группу будет принято лишь 25 человек, а заявлений уже 67. Надежды у меня почти никакой. Я сейчас работаю и занимаюсь мало.
,,,,Галка, пришли мне вид Братска. Я хочу видеть город, в котором ты живёшь. Видела нашу математичку Зинаиду Константиновну. Она просила  передать тебе привет и наилучшие пожелания».
Юлина просьба прислать вид Братска повергла меня  в шок. Что я могла ей прислать? Разве чёрно-белый вид Братской ГЭС? Её письмо отрезвило меня…. Из мира старинной архитектуры я возвратилась к типовым деревянным убогим  домам! Нет, об этом не хотелось думать! Больно было вспоминать, чего я лишилась. Но быть  рядом с матерью, с будущим мужем, ходить по знакомым тропинкам…. Нет, мой отъезд стоил этого! Я правильно сделала, что уехала домой, а в Ригу и в другие города стану наезжать - ведь все ездят в отпуск в разные концы нашей огромной страны.
Юлино письмо написано карандашом. Тогда не было шариковых ручек, а постоянно  носить в сумке наливную ручку было опасно: прольются чернила. Значит, Юля писала это письмо не дома, а где-нибудь в парке…
Она поступила на биофак на вечернее отделение и продолжила работу в медицине, питая надежду выучиться на врача.
Осенью пришло  ещё одно потрясающее письмо. Юля написала его прямо на почтамте Сигулды. Это письмо на телеграфных бланках. Просто не знаю, какой выбрать фрагмент, с чего начать….
«Здравствуй, далёкая и близкая моя братчанка! Знаешь, где я сейчас? Галка, я никак не могу ничего забыть! Понимаешь, всё-всё связано с тобой. Куда бы я ни шла, что бы я ни делала – ты со мною всюду.
Сегодня у меня выходной. Я проснулась в таком радостном настроении, вскочила, подбежала к окну и ахнула! На голубом небе торжественно и плавно выходит из-за горизонта огромный ярко-рыжий диск солнца. Буквально через две минуты шар исчез, а всё небо осветилось нежно-розовым светом. От такого чуда у меня всё запело внутри, я готова была совершить подвиг!  Распахнув окно,  весело крикнула облакам и ветру:
 - Доброе утро, Галка! Ветер, донеси ей мои слова!
И я тут же решила ехать в Сигулду. Хотелось ещё раз пройти там, где была ты со мной! Схватив сумку, твои письма, стихи Есенина и яблок на дорогу, я выскочила из дому. Еле успела на электричку на 8-05.
Помнишь, как мы ехали, какой был ветер? Помнишь, сколько цветов мы набрали с тобой! Я очень жалею, что в тот раз мы с тобою не дошли до замка, но я надеюсь, что несмотря ни на что, ты всё это увидишь. Ты, конечно, помнишь ярусы лесов и изгибы реки Гауи. Сейчас лес напоминает картины художников-импрессионистов…. Понимаешь, Галка, это так красиво, что невольно думаешь, кто творец всего этого…. Всё это море леса под дыханием ветра поёт и переливается всеми красками, которые могут существовать только в природе. Прости, но я не могу найти слов, чтобы всё это выразить. Могу сказать только два слова: удивительно красиво! Собрала для тебя листочки, чтобы ты могла представить себе эти краски природы. Высылаю их тебе, и вместе с ними  шлю тебе всю свою любовь, свои мысли о тебе.
На самой высокой башенке замка, на кирпиче около второго окна, я написала: «Галка, чудо-человек! Жду! Юлька. 1964 год,  осень»….
Читаю такие письма, и сложные чувства путаются во мне… Юношеская восторженность…  Потому такая любовь к подруге? Я ведь тоже любила Юлю, но как-то по-другому. Прежде любила Людку, даже целовала ей руку, (которую она быстро отдёрнула, и правильно сделала). У меня скоро прошли те нежные чувства, но восторги вспыхивают во мне и сегодня. Но чтобы так, как Юля! Такие страсти меня пугали.  Я боялась, что у Юли это не  пройдёт.  «Ведь так можно любить только юношу», -  уверенно думала я. Но и у Юли прошло!  И когда мы встретились через девять лет, казалось, что будто и не было никакой страстной восторженности, а если и была, то ушла без следа, оставив на былом месте  груз беспросветной безрадостной  жизни.  Где же ты теперь, моя любимая прекрасная подруга?! Дай мне знак, что  слышишь меня.
«Ночью, в узких улочках Риги ты меня ждёшь….»
      



































                Глава 15. ВАНИНЫ ПИСЬМА

Я продолжала мечтать, как летом поеду в Ленинград поступать в Академию художеств. Уверенности, что поступлю, у меня не было, но оставалась надежда на встречу с Юлей  – ведь от Ленинграда до Риги  рукой подать.
Кларина свекровь переслала мне письма от Вани Греховодова. В августе он был в Ленинграде, поступал в университет на кафедру физиологии человека и животных к профессору Васильеву. Всё сдал, кроме физики – завалил! «Галка, я рядом с тобой. Это меня бесит!» - продолжал он своё письмо. Ванечка думал, что я в Риге, а я уже в Братске…. Дома  нашла его прошлогоднее письмо, в котором он «бесился» по поводу мнимой нашей  «близости»: я в Братске, а он завклубом в Илимске. А я в тот момент уже жила в Риге. Теперь я сделала вывод, что мы вряд ли встретимся: не судьба. Я не могла откликнуться на его чувства, да и были ли они у него  настоящими? Одиночество способствовало его быстрой и сильной привязанности ко мне. Его письма (а они  сохранились) невозможно читать равнодушно. Он сумел в них выразить себя настолько ярко, что его образ, а к нему и хороший слог, до сих пор держат меня в плену необычной  Ваниной личности. Хочется напечатать эти письма, из них получится небольшой, но страстный роман и без моих писем, которых, разумеется, у меня нет.
Кроме сочувствия трудной сиротской судьбе инвалида,    восхищения  его стойкостью и талантом, я не испытывала к нему других чувств – только дружеские!
В ноябре он прислал мне в Ригу открытку-поздравление с праздником:
 «Крошка! С большим праздником! Желаю всего!!! А теперь…? В чём дело? Я на тебя обижаюсь! Ван». Так он недоумевал, почему я не отвечаю. А я была не в Риге, а в Братске.
Наконец, получив моё  ноябрьское письмо из Братска, он отвечает уже из Евпатории:
 «Бросай институт. Тебе это не подходит (а я и так уже бросила). Перед праздником я вызывал тебя по телефону из Риги, но ты не пришла. Вернее, тебя не было в Риге. Зачем ты покинула этот сказочный городок?
Я утром проснулся, а на улице снег! Такое было сногсшибательное чувство, когда шёл на работу! Работаю коммерсантом в газетно-журнальной экспедиции (как я в газетно-журнальном киоске книгоношей!). Но я бы предпочёл больше физику на лекциях профессора, чем эту коммерцию. Но ничего не поделаешь, придётся покорпеть ещё годик.
А сейчас, к вечеру, снег наполовину растаял, и так почему-то грустно…. Наверно ещё и потому, что у меня под носом «капель».
Галинка! Галчонок мой! Ну, что там с тобою стряслось? Пиши ясней! Твой Ван».



                Глава 16. ГРЕХОПАДЕНИЕ

К письму была приписка: «Если можно, то я крепко целую тебя в губы, ты ведь разрешишь, я знаю!» Меня, как любую девушку, такая фраза и взволновала, и ввела в недоумение: что это он, будто мы с ним когда-нибудь целовались?! Я ещё раз убедилась, что Ванечка легко «заводится» - ну, прямо «спол-оборота»! Это значило, что он мастер воображать. Да, фантазировать интересно и приятно, только после приходится  ещё и дорого платить за собственные фантазии. Впрочем, пришлось платить нам обоим. 
Когда я заговорила с мамой о Ванечке, она быстро урезонила меня:
 - Он инвалид! Калека.  Они бывают злыми на всех.
Я  не уверена, что мама  права, но её слова запомнились. А если бы я действительно Ваню любила, то и мамины слова меня бы не остановили. Но я давно знала, что моя судьба – Вася Черезов.
Не помню, как наступил Новый, 1965-ый год, но он наступил. Не имея денежных средств, я на копейки купила плотной тёмно-синей ткани на модную юбку с бретельками. Быстро раскроила, быстро сшила, но не влезла: при раскрое  не сделала припусков на швы. Убрала юбочку до лучших времён – когда похудею.
Эпидиаскоп оставался в обиходе. Никакой множительной печатной техники для картинок, кроме  небольшой копирки и светочувствительной бумаги, просто не существовало. Да и с помощью перечисленных средств можно было «изобразить» что-то маленькое или бледное. А графика художника Стасиса Красаускаса волновала не только меня, и многим хотелось смотреть на неё не только в книжке Межелайтиса или в журнале «Юность», а украсить ею своё жилище. В быту делать копии фотоаппаратом тоже не получалось. Тогда снова пригодился эпидиаскоп.
Перед его объективом ставили картинку и проецировали на лист ватмана, закреплённый на стене. Изображение-картинка увеличивалась во весь  ватманский лист! Надо было быстро обводить карандашом основные контуры изображения. Быстро потому, что за объективом с  книгой находилась мощная лампа, сжигающая книгу  с  иллюстрацией. После обводки книга быстро вынималась. Контуры на бумаге надо было оставлять белыми, а   всё  пространство внутри контуров  закрашивалось чёрной тушью. Только меткий глаз и  искусная рука  могли воспроизвести окончательно копию гравюры – ведь не было же в нашем распоряжении печатных станков.
Так копию  иллюстрации Красаускаса сделала для меня та самая девочка (Люда Рябова?), которая бегала в кино под моим именем без билета. В жизни много чудес!
Так что же было изображено ею на ватмане? Какую иллюстрацию мне удалось заполучить? Это были Адам и Ева. Красаускас их изобразил на фоне дерева с райскими яблоками, но не Ева, а Адам тянется к яблоку. Художник по-своему  трактует грехопадение. У него Адам – искуситель, а Ева, смущённая, падает перед ним. И не из ребра Адама, а от бедра отделяется она. Их ноги ещё вместе, но Адам тянется за новым яблоком...




































                Глава 17. ВСТРЕЧА ВЫПУСКНИКОВ

Такую «картинку» поместить у себя в комнате я не могла. Возможно, я принесла её домой, но встретила мамино сопротивление, а скорей всего, и не приносила, а повесила картину у Васи в его комнате. Вася не особенно был похож на  того мужчину с гравюры, а вот я – вполне. Вася не был таким сильным, но он был самостоятельным и смелым, а ещё он  очень  любил меня….
Наступил долгожданный февраль! Я всегда его встречаю  с радостью!  Потому, что скоро весна!
Первого февраля, по традиции, в нашей двадцатой школе состоялся вечер встречи  выпускников-одноклассников. Мы с Людмилой Артемьевой, хотя и не вполне подходили под этот статус (я выпускалась в Риге, Людмила - ещё без аттестата) с радостью помчались на эту встречу. Это была наша школа, и ожидался приезд Елены Борисовны!
После общего собрания, все разошлись по классам, но таковых было немного – выпуска четыре: школа  открылась недавно. Поэтому все побежали к «своим» учителям. К Елене Борисовне собрался целый кабинет из разных выпусков. Помню среди «не наших» краснощёкого красавчика брюнета Борю Поспелова. Елена и к нему относилась с тёплым вниманием. Она задала всем один вопрос: « Нашли ли вы своё счастье?» 
  Боря что-то пробормотал, Галя Казадаева пожаловалась, что мало денег: «Купишь какую-нибудь безделушку, и есть не на что».
Меня, как и Елену, их ответы не устроили. Я тогда почти всех однокашников считала очень состоятельными и успешными, поэтому заключила, что они, возможно, «с жиру бесятся». Потом-то я поняла, что и в Братске, а не только в Риге, жить затруднительно, и не только нам с мамочкой, - проблемы возникают у всех, несмотря   на кажущееся благополучие.
Но я себя ощущала вполне счастливой в тот момент. Встреча с любимой учительницей, с которой столько не виделась! И тесная юбка мне подошла, а значит, я постройнела, чувство лёгкости, полёта переполняли меня! И неважно, что не всё у меня ладится – это временно! Я всё смогу, всё сумею. Всё ещё впереди! И уж так ныть, как мои одноклассники, не стану!
Елена Борисовна ушла к коллегам, а мы небольшой группой уединились и  в честь такой серьёзной встречи понемногу выпили вина - ведь мы уже совсем взрослые, и нам всё можно!
Оставаться свободными  тогда нам помогала поэзия. Людмила прекрасно читала Федерико Гарсиа Лорку:

Чёрные кони жандармов
Железом подкованы чёрным….

Или:

Начинается плач гитары….

 А я  -   «Осеннюю песню»: «Сегодня чувствую в сердце неясную дрожь созвездий»….


                Глава 18. ГРАВЮРА КРАСАУСКАСА ОЖИВАЕТ

Когда осенью Нонна Александровна посоветовала Васе взять меня, как берут крепости и города, я не поняла, что она имела в виду. Если близкие отношения, то они у нас уже были. А  как же ещё? Приказом? Боем? Оказалось, что можно взять ещё одним способом.
Собираясь на учёбу в далёкий город, я не думала порывать с Васей. Но он-то понимал и знал по опыту моего прошлого  года в Риге, что ждать меня – это очень трудно, да и я порой капризничаю и выступаю с угрозами перемен. Это качество вообще свойственно моей натуре. Я стремлюсь к стабильности, но застоя не выношу.
Вечерами я приходила к Васе в его уютную небольшую комнатку, где были проигрыватель и магнитофон, мягкий свет бледно-голубого абажура настольной лампы.   Чёрно-белая гравюра Красаускаса призывно манила нас друг к другу.

Я руками тело её беру, грех -  приличествует человеку.
Я за грех, когда семя взрасти успев, красит тело, как землю – щедро!
И не нравится мне, когда весь посев одному достаётся ветру.
Я за хлеб насущный любви большой, жажду плоти и жажду света.
За такую любовь, о какой ещё не писали нигде поэты….
                Э. Межелайтис

    Пару раз я видела во сне маленькую, говорящую девочку и решила подарить последнюю куклу соседке. А девочка мне встретилась другая. Это была Анечка Семёнова – Бертина дочка. Тогда наши соседи по квартире Берта и Володя Семёновы уже проживали в отдельной квартире на Новом городе. Анечка подросла, Берта вышла на работу в ГРП, а меня позвала нянчить дочку. Анечка была милая и очень спокойная - ну прямо, как куколка - хорошенькая беленькая и чистенькая девочка. Правда, я не очень понимала, что мне делать с нею. Кормить, высаживать на горшочек, переодевать, вести на прогулку, кормить обедом, снова горшочек и укладывать спать днём. А что ещё? Во время её сна я читала Алпатова  «Историю русского искусства», и книга вполне гармонировала с двухлетним ангелом,  сладко спавшим в своей кроватке - ну как настоящая Дюймовочка в розовых лепестках. Берта очень её любила и заботилась о ребёнке, одевая во всё красивое и качественное: в белое, розовое и красное.
Так прошло дней десять. Ребёнок начал привыкать ко мне, как вдруг что-то произошло, и Анечка стала плохо кушать и капризничать. Зато я кушала ну прямо за двоих  и не могла остановиться! Было очень вкусно, очень! Но ведь и честь надо иметь! Но я ничего не могла поделать, как ни боролась с собой!
На выходных я всё думала, почему вредничает Анечка? А она вовсе не вредничала, а заболела корью. Кто-то во дворе или в подъезде был болен, и наша крошка заразилась. Берта дозвонилась до моих соседей, и те передали, что мне  не надо приходить.
               



































                Глава 19. РАБОТА НАЙДЕНА!

Время текло медленно, не то, что в Риге! Но всё-таки текло, а  я опять  не работала, хотя упорно занималась самообразованием.
Как-то в гости к Лунёвым приехал племянник из Харанжино.  Он жил в деревне (или это был леспромхоз?). Порода выдавала в нём несельского жителя, да и впрямь не сельский – метрсексуал, как сказали бы теперь.  И деловой, и красавчик, и любил принарядиться - старался хорошо выглядеть. Он всего-навсего оканчивал среднюю школу и получил задание на весенние каникулы написать сочинение. Но оно не получалось, так как  читать роман Горького «Мать»  он не хотел. Я вызвалась помочь, (всё равно бездельничаю!) и   так «вошла» в тот роман, что насочиняла уйму лирических отступлений, но мой труд  безоговорочно был отвергнут: «К чему всё это?» - возмутился он. Но юноша сделал мне интересное предложение пойти работать пионервожатой в его школу в посёлке  Харанжино.
 - А меня возьмут?
 - Возьмут! Работать-то некому! Поезжай в Братский районо с заявлением, а в Харанжино полетишь на вертолёте!
Уже зная строгий мамин подход к выбору моей работы, я решила ничего ей не говорить, пока не устроюсь, и поехала в город оформляться.
В районо немало удивились моему рвению. С чего это я решила, что мне надо там работать?
 - А что ты умеешь? Петь умеешь? А танцевать? Чему ты можешь научить?
Я давно не пела в хоре и не танцевала сценические танцы, а про стихи  решила и не заикаться. Так и не стала я пассажиркой вертолёта!
А гость был разочарован, что не помог родной школе. Может, он выучился  и стал её директором?
А между тем мама с Евгением Дмитриевичем хлопотали за меня и к концу марта  мне нашли  место в лаборатории на КБЖБ - на заводе ЖБИ-4. Буквы Ж и Б в этих аббревиатурах означают железо-бетон. Я и рада была и не очень, но решила потерпеть, так как деньги платят, а я уже взрослая и должна их зарабатывать.
Устроилась быстро, и  взрослая девушка Аня проинструктировала меня, научив принимать закладные детали для бетонных плит, испытывать металл на прочность, а точнее на разрыв. Я всё неплохо усвоила, и  крепость металла высчитывала по формуле, но качество сварных швов на деталях почему-то проверяла на глаз. Аня успокоилась моим знанием одной формулы и укатила в отпуск, а я начала  мучиться на новой работе, терпя её изо всех сил. Сначала я работала в первую смену, а потом и во вторую, и даже в третью. Всё это оказалось подобием каторги для меня. Но лучше по порядку, а именно, что же  конкретно  делала я на том заводе?



                Глава 20. ЛАБОРАНТ И КОНТРОЛЁР

На заводе ЖБИ-4 было две лаборатории. Одна – испытывала бетон, другая – металл, или железо для закладных деталей, а закладывались они в бетонные панельные плиты, из которых строились дома в большом количестве. Если плохой бетон, или плохой металл, не выдерживает заданной нагрузки, то дом может  развалиться. Но металл закладывают в виде сложных, скреплённых сваркой деталей – разных железных пластин и штырей. Так сложилось, что я оказалась не только лаборантом, но и контролёром ОТК. Почему? Из экономии, вероятно.
Как я уже сказала, лаборантской  должностью я справлялась, но как на меня навесили вторую – не поняла. Возможно, потому я и принимала закладные по форме, но не по формуле. Вообще-то, то и другое исполнять было не утомительно, но как-то пустили на самотёк моё обучение. Наверное, спешили в отпуск, и главная начальница всей этой службы   (и  однофамилица моей старшей сестры) Воскобойникова была в кругосветном путешествии.
Смена начиналась с того, что мне в лабораторию без окон приносили большие железные штыри. Я брала один, вставляла в испытательную машину и включала её. На стержень поступало давление, правда, не помню, откуда.  Машина начинала гудеть  всё сильнее и сильнее, и вдруг после паузы в долю секунды раздавался страшный грохот! Стержень разрывался! Я должна была увидеть деление с цифрой, на котором произошёл разрыв, и быстро, запомнив, записать. Потом считать по формуле, есть ли у металла запас прочности, сверяя по шкале в документах. Норма была всегда, ни разу не было сбоя. Потом всё повторяла со вторым стержнем.
Примерно через час, в который я «отдыхала» от грохота, были готовы сварные закладные детали. Присев на корточки, я штемпелевала каждую деталь своим штемпелем.  Постоянно макала штамп,  или обмазывала его кисточкой в чёрном кузбаслаке. От такой процедуры я не могла уберечь светлую куртку, а другой у меня не было. Так я «разрисовала» её полностью!
Штамп я ставила в том случае, если шов был аккуратным, не менее 8 - 10 миллиметров в ширину и без «раковин». Иногда мне приходилось откидывать детали на доработку той же сварщице, и она подваривала их  безо всяких возражений.
От всего этого я ощущала себя ужасно! Духота, дымы от сварки, цементная пыль, которая была повсюду, а свежий воздух только в обеденный перерыв, но  иногда я выбегала и в свой очередной «перерыв» глотнуть немного воздуха.
Страдала я и от шума. Отопительная труба постоянно тревожно постукивала, иногда при её охлаждении появлялись войска тараканов. Но ужаснее всего я переносила разрыв металла, поэтому я приноровилась после крепежа стержня и включения машины, выскакивать за дверь, а в момент разрыва дверь распахивать, чтобы увидеть цифру на шкале.
«Но ведь деньги платят», - утешала я себя. А к концу марта на меня разом свалились три проблемы, а следом и четвёртая.











































                ЧАСТЬ 2
               
               

                Её движенья непроворны.
                Она ступает тяжело,
                Неся сосуд нерукотворный,
                В который небо снизошло.
                Валерий Брюсов.


                Глава 1 Астрология

В настоящее время я располагаю диском с компьютерной астрологической программой. Можно включить сегодняшнюю дату, или будущую, или прошлую и увидеть, как встали звёзды сегодня, встанут завтра, или  давным-давно. Можно в это не верить. Но вот я открыла 24 февраля 1965-го года. Открыла и вздрогнула! Планеты собрались в узлы-соединения! И таких узлов  два: Венера в Водолее, а с нею рядом, (но  в Рыбах) - Солнце кубарем с Сатурном и Меркурием – все в одном узле! А в другом - Уран соединяется с Плутоном, а рядом Марс, и все втроём в Деве. К тому же обе группы планет в оппозиции друг к другу. Кто понимает, тому объяснять не надо, скажу только, что меня ожидали большие трудности, но я сумела собрать волю в кулак. Но всё - по порядку.                В начале апреля 1965 года за спортивные успехи и примерное комсомольское поведение  Васю наградили путёвкой  в международный лагерь «Спутник», расположенный в окрестностях Сочи. Васе очень хотелось поехать, но он был озадачен моим положением. Первой это заметила мама:
 - Что-то я не припомню, были ли  у тебя месячные?
На мгновение я задумалась, тут же вздрогнула, но, подавив ужас, спокойно ответила, что конечно  были.  Тогда я не имела привычки   следить  за циклами в организме, а Вася знал, что я собираюсь в Ленинград учиться, так что   я рассчитывала на его понимание. Но вот однажды, кажется на 23 февраля, я была менее осторожна. Может, хотела Васе сделать подарок или он всё же решился таким образом «взять» меня по совету Нонны («взять, как берут города»), но сделал это несколько коварно…. Нет, я не рассердилась на него ни тогда, ни потом.  Меня охватила некоторая паника, но я надеялась, что всё обойдётся, и как говорится, «рассосётся».
Уже не помню, кто посоветовал пить аспирин, алкоголь, садиться в горячую ванну – всё это для бывалых и ослабленных женских организмов, а я была на редкость крепка и здорова. Ну, то, что я  здорова – это, скорее, относительно. Выпила всего одну таблетку аспирина, а со второй – вырвало. Водку я не пила вообще, и потому выпила брагу, которую мастерски варила Васина матушка. Так это не алкоголь, а просто витамин,  организм ещё больше укрепила. Села в горячую ванну – началось сердцебиение, так что вылезла сразу и ни с чем. И вовремя сделала выводы: если нет ожидаемых результатов, так надо успокоиться и ждать. Я ведь хотела маленькую девочку – так значит, она и будет. Но вдруг это будет мальчик, и я его не полюблю? Господи, как это страшно! Что же делать? А, может, всё ещё образуется?
Но тогда же   появилось новое страшное  (не из моего словаря!) слово. Я с ужасом  перебирала его в разговорах с Людмилой, наедине, а однажды сказала Васе:
 - Может, мне сделать аборт?
 - Нет! Я чувствую, что мало проживу. Я хочу хоть одним глазком увидеть своё дитя, - так окончательно заявил  своё  решение Вася. И я следом поставила  точку. Маленькую точку.
И  с Васиным отъездом я тоже смирилась. Теперь мне хочется сказать так: я на завод, а он на курорт, но тогда я была рада за Васю, что ему выпала редкая удача –  бесплатная поездка на юг.
На работе и дома я повторяла Брюсовские строки:
               
В час наслажденья, в миг объятья,
Когда душа была пьяна,
  Свершилась истина зачатья,
О чём не ведала она….

Первые две строки были не про меня, а следующие две – точно обо мне. 


















                Глава 2. ПЕРЕМЕНЫ

Вася уехал в начале апреля, а у меня начался токсикоз. Если посчитать, то это была уже третья неприятность, не считая работы и необходимости скрывать своё положение от мамы.
Я ничего не могла есть.   Стало понятно, отчего я  без остановки уплетала у Берты. Оказывается, не только потому, что вкусно! Завязавшийся плод требовал питания, но  почему же теперь он отвергает пищу? Я не знала, что делать, как жить, но жила и работала, отплёвываясь в прямом смысле: постоянно отделялась слюна, а если я глотала её, то начиналась рвота. Моё состояние заметила сварщица, и посоветовала пить минеральную воду. Из минвод в свободной продаже оказались «Ессентуки» под номерами 4 и 17 – самые противные! Но мне именно они помогали. А ещё меня спасал очень горячий чай – настоящий кипяток, но на работе для кипятка условий не было никаких.
Я продолжала потихоньку готовиться в Академию художеств, но сил и надежд оставалось всё меньше и меньше.
Вскоре Ваня Греховодов прислал мне из Евпатории отчаянное письмо. Он сообщал, что его могут посадить в «долговую яму». В следующем письме он просил срочно приехать, взяв с собой постель и побольше денег, так как ещё месяц он не получит зарплату.
Теперь я никуда не могла выехать, да и если бы могла, то не поехала, но не помочь Ване я тоже не могла. Я отправила ему деньги, заняв у своего одноклассника Торопина. Помню, как Сергей вздохнул, узнав, зачем так срочно они понадобились, но принёс до зарплаты, прибавив: «Зря ты так….»
Ванечка благодарил меня, называл  спасительницей, писал, что я помогла ему выбраться из пекла, но просил помочь ему выехать в Ленинград на учёбу. Во второй раз я отправляла деньги без трепета  спасительницы, но кто же ему поможет, кроме меня? Да и я всё равно ничего не могу есть, так зачем мне деньги?
На этот раз благодарность от Ванечки пришла из Ленинграда: он был в радостном волнении от предстоящей встречи со мной.
А я уже знала, что никуда не поеду. Жизнь всё решила за меня, и хорошо ещё, если она даст мне отсрочку, чтобы учиться!
Я написала Ване письмо, объяснив свою ситуацию, но он продолжал строить совместные планы. Сказать просто «Нет!» мне всегда не просто, а тогда, в начале взрослой жизни, я и вовсе  боялась его обидеть, и делала глупость за глупостью, переписываясь с ним целый год, а теперь ещё и  отправляла деньги, даря ему надежду. И Ваня  писал:
«Ну, что там у тебя стряслось? Ну, со здоровьем? Ты, действительно, маленькая и притом самая пребольшая трусиха! И, пожалуйста, не болей. Я знаю, это очень неприятно, тем более для будущей Матери. Знаешь, у тебя настоящие глаза матери. И, пожалуйста, береги себя! Ты ведь мне очень и очень нужна! Береги себя для меня!»
Трудно представить, понимал ли Ваня до конца, что произошло.





                Глава 3. В ОДИНОКОМ ОЖИДАНИИ

Другая сварщица, с высокой причёской и  золотым перстнем, узнав о моём положении  и состоянии, советовала  вызвать по блату искусственные роды.
 - Что это такое и зачем?
 - Ребёнок родится, но не выживет, а ты  будешь свободна. Мне делали искусственные роды. Ребёнок родился и закричал. Я как соскочу с кресла! Оставьте его живым! Но он умер….
 - Так зачем же Вы мне такое советуете?!
 - Да я вижу, как тебе тяжело….
 - Ну не так же! Родившегося умертвить! Нет, я ничего подобного никогда не сделаю!...
От Васи я  получала письма и радовалась за него. Он  восторгался  и  природой, и  погодой, извинялся, что не все мои заказы  выполнил. В те времена  отъезжающим в другие города  давались поручения на покупку вещей, отсутствующих в местной продаже. Но я не расстраивалась, что Вася что-то не купил - я просто ждала его. И не просто, а с нетерпением!
Я была измучена токсикозом, и кроме самого Васи, меня ничто не радовало - даже  стихи! Но читать надо, поэтому я принялась  сначала за «Исповедь» Жан-Жака Руссо, и в обеденный перерыв, когда  была в состоянии съесть только картофельное пюре, шла в сторону леса, садилась на пенёк и читала о природе Швейцарии. Неподалёку бежал ручеёк. И ничего, что в нём подозрительно  мутная вода – мне это помогает воспринимать текст – будто я в Швейцарии. Потом мне скажут, что этот ручеёк течёт из душевой и в нём мыльная вода -  и  станет совсем  неприятно. К тому же – вокруг цветёт багульник – рододендрон розовый, и источает тошнотворный запах…. Я перестала читать на природе. А кассир  на раздаче посмотрела на меня с жалостью, и, думая, что у меня нет денег, предложила взять что-нибудь, кроме пюре, в долг, но я, конечно, отказалась.
Однажды, устав от ожидания и токсикоза, с надеждой я побрела в сторону микрорайона - в сторону Васиного дома. И не напрасно! Вася меня окликнул! Мы кинулись навстречу друг другу, и я заплакала у него на груди. Ему стало жаль меня:
 - Ну, как ты? – спросил он, и, видя мою удручённость, добавил:
 - Без изменений?
Мы пошли к Васе, и он с радостью вручал  привезённые  подарки, а я и сейчас их с нежностью вспоминаю, и почти все они сохранились.  Я будто снова вдыхаю смолистый запах давно осыпавшихся веточек настоящего кедра, двух-трёх диковинных шишек.… Из заказов он вручил мне маленькую братину – деревянный ковшичек в стиле Хохломы, а потом, радостно сверкнув  голубыми глазами, и, сделав таинственную паузу, преподнёс главное сокровище: голубой томик Гарсиа Лорки! Я была счастлива!
Но как странно, что в тот период (в период токсикоза) я совсем не воспринимала стихов, и даже сегодня, раскрывая эту бесценную для меня книжку, я ощущаю головокружение и лёгкое поташнивание…..
 - Ну, что? Пойдём в загс?
 - Я люблю тебя, но не хочу замуж: чувствую, что скоро встречу того, кого  очень сильно полюблю…..
 - Ну, когда встретишь, я тебя отпущу.
Может быть, такой договор был раньше, но тогда, при встрече, мы приняли решение идти в загс.






























                Глава 4. ПРОБЛЕМЫ

Решение идти в загс было принято обоюдно, но сил у меня  почти не было. А тут ещё и Ваня возобновил свои атаки! Снова и снова он звал меня, и уже не в Евпаторию, а в Ленинград, куда вылетел, получив мой перевод, но у него снова кончались деньги.  Много ли я ему высылала? Больше 30-40 рублей – никогда! У меня попросту не было большей суммы. Но настанет момент, когда ему понадобится больше: то 100 рублей, то 300. Он умалял меня занять у матери или у сестёр, но об этом не могло быть и речи: ни у кого в нашей семье не было таких деньжищ!
Ване необходимо было то снять квартиру, а деньги отдать вперёд, то купить тёплую одежду (пальто, меховые ботинки, шапку), то дорогие китайские кисти и этюдник  (он метался между медициной и искусством), то портативный магнитофон…. Почему он просил это у меня? Или я произвела на него впечатление очень обеспеченной, или он так просил у всех, кого знал? Но вряд ли кто мог ему помочь приобрести так много.
Временами письма были сумбурны, излишне экспрессивны, но я и сама была экспрессивна – как говорится, пьяна без вина. А Ванечка порой признавался, что выпил с друзьями, а то сообщал, что курит только сигареты (не папиросы – хотя они дешевле!) и пьёт кофе с коньяком или коньяк с кофе.
Мне не хотелось бы думать и говорить, что он злоупотреблял моей добротой и наивностью, хотя теперь это отчётливо видно. Но я не жалею, что когда-то помогала ему. Однажды он, получив мой перевод, сразу купил пальто. И даже через 50 лет я отчётливо вижу это, никогда  не увиденное мной пальто, и душа моя спокойна, что я вытерпела, как могла, его атаку, и его просьбы воспринимала по-философски и по-житейски – не отчитывая его, больного, измученного, отчаивающегося, а иногда и злого и обещающего всем мстить, а иногда - вернуть долги. Хотя мы оба понимали, что их вернуть он не сможет.
Я тяжело переживала предстоящую регистрацию, но понимала, что выхода нет. Один Васин приятель очень удивился моему сопротивлению:
 - А тебе не приходит в голову, что Вася может и отказаться?  - так весело просил он меня. Я очень удивилась такому варианту. В ту пору я совсем не знала жизни, не знала мужской психологии.
Ване же пришло в голову сделать мне небольшой подарок: модную сумочку-кошелёк белого цвета с коротким ремешком, охватывающим кисть руки. С этой сумочкой я и пойду на регистрацию нашего  с Васей брака 19 июня 1965 года.
Через неделю Ваня вызовет меня на переговоры. Переговорный пункт был далеко от дома – на турбазе. Вечером мы с Васей,  не спеша, пришли на переговорный. Меня вызвали в кабину для разговора с Ваней. Он спрашивал, почему не еду к нему. Я ответила:
 - Я вышла замуж.
В ответ молчание. Я тоже молчала. Телефонистки заволновались, что нет связи.  Из  Ленинградского пункта сообщили: «Абонент покинул кабину и вышел из зала».      
   


                Глава 5. ВТОРАЯ СМЕНА

В своём повествовании я забежала вперёд,  а ведь до описанных выше событий оставалось ещё полмесяца.
После девятого мая изменился график работы.  Сменщица потребовала поменяться. До этого и ей, и мне было удобно, что она всегда выходит во вторую смену, а я - в первую. И вот я с трудом начала приноравливаться ко второй. В начале смены, то есть с четырёх до шести – хорошо:  народу мало и тихо, и силы ещё есть, а к десяти вечера уже непосебе. А чтобы до двадцати четырёх – терпения не хватало. Токсикоз не отпускал, мутило постоянно, минеральная вода всегда была при мне – даже в городской библиотеке, а уж на работе – и подавно!
Однажды я решила отъехать с работы чуть пораньше, не ожидая служебного транспорта. Для этого вышла на дорогу голосовать. Но и на дороге пришлось набраться терпения, однако,  я  сэкономила несколько минут. Но чего мне это стоило! Ну, не так, чтобы очень дорого, но волнений оказалось предостаточно, чтобы я прекратила такую практику.
Я села в кабину грузовика около двенадцати часов ночи. Водитель, круглоголовый небритый блондин, ехал молча, да и мне говорить не хотелось, я так  радовалась, что закончила смену.
  Вот машина повернула налево от КБЖБ – в сторону Энергетика. Вот проехали Энергетик, АТУ-2, промплощадку…. Мост через залив ещё   строился, поэтому водитель стал выруливать направо в темноту, чтобы ехать вокруг залива. Тут я пояснила ему, что мне надо выйти на восьмом квартале. Он ответил скороговоркой:
 - Будет дело – довезу.
 - Какое дело? – не поняла я – ведь  с шофёром  не планировалось  никаких дел.
 - Будет дело – довезу! – повторил он громче. И до меня дошло!
 - Остановите! -  не то прошипела, не то прошептала я с утробным ужасом….
Он затормозил, я выскочила, но, боясь, что он сшибёт меня, заметая следы,  инстинктивно прыгнула с дороги за какой-то сарай. Шофёр нажал на газ и скрался во тьме. Ни огонька вблизи, только вдали за заливом   светит Падун, да звёзды над головой. Вот и приехала пораньше! Что же делать? Пойду к мосту, домой – через мост, но я, всегда смелая, сейчас испытывала животный страх. И всё-таки  надо  идти вперёд, то есть  назад  по дороге к мосту. Я иду и вдруг вижу светящийся автобус! Сейчас он повернёт мне навстречу…. На всякий случай  поднимаю руку, и автобус останавливается.  Останавливается для меня и моего будущего ребёнка….   




                Глава 6. ДЕВЯТНАДЦАТОЕ ИЮНЯ

  Не было тогда психологов, не было священников, было сложно найти подходящее лицо с жизненным опытом, чтобы поделиться трудной ситуацией, найти поддержку, получить совет и одобрение. Мне тогда казалось, что одобрение в моей ситуации вообще неуместно. Но мамина приятельница Мария Петровна, сказала, что, если так быстро я забеременела, то мы с Васей очень подходим друг к другу. А Нонна Александровна успокоила меня, что учиться можно заочно, и у нас с Васей  уже есть хорошая  материальная база для семейной жизни: проигрыватель, магнитофон, приёмник и двухтомный энциклопедический словарь и, в придачу - целый стеллаж книг!
Я же была строптива и глупа, крайне измучена токсикозом, поэтому день регистрации нашего брака воспринимала, как тяжёлое испытание, и многие годы не любила его вспоминать. Вася относился к этому событию иначе и никогда не забывал  19 июня. Цифра эта состоит из единицы и девятки, и в сумме будет 10. Так и вышло, что мы попали в десятку! Да и 19 лет мне тогда было…  Наш брак оказался долговечным, но Сатурн, который подстерегает меня в семейном знаке Рака, творил козни без конца. Уран расширял мои возможности в семье, а Сатурн ограничивал и обдавал холодом. Я совершала ошибки, проступки, и даже преступления…. Но об этом впереди, а пока о нашем бракосочетании.
В назначенный день и час мы с Васей и его приятелями, Южаковым и Кронгаузом, пришли в Падунский ЗАГС. Не припомню пышных свадеб в те годы, и у нас всё было скромно. На мне был кремовый летний костюм с моего выпуска в Риге, в руках - Ванин подарок сумочка-кошелёк, а в нём запас чистых платков для токсикоза.
Мы заранее договорились, что я оставлю свою фамилию, но когда  сообщили об этом регистраторше, она решила прибегнуть к запрещённым приёмам: то подзадоривала Васю, то объявила, что я его не люблю. «Она меня быстро раскрыла», -  подумала я и испугалась. Тогда я не  понимала, что даже не испытывая страсти к Васе, я его очень любила, и что  любовь на уровне  сакральности и ментальности - самая сильная и  вечная.
Свидетель Кронгауз нас выручил, подсказав регистраторше заниматься своим делом: регистрировать.
Моя мама, узнав о предстоящем акте регистрации, быстро успокоилась, и я почувствовала себя отрезанным ломтём, поэтому мы отправились с нашими свидетелями в Новый город, то есть в посёлок Энергетик, где жена Рудольфа Южакова - Валентина уже накрыла стол. Мы и на ночь остались у них.
Перед сном вышли прогуляться. Солнце пекло даже вечером. С Васей вдвоём подошли к парку. В то время парк был совершенно диким лесом, и насекомые всех видов наполняли его. Мы постояли на опушке.
«Что меня ожидает? Какие испытания ещё предстоят?» - с грустью думала я.



                Глава 7. НОЧНАЯ СМЕНА

Как быстро и неожиданно в тот период разворачивались события моей жизни!  Одно за другим, и третье, и четвёртое, и пятое  - так, что я не успевала их осознавать и не могла переварить.  Я была по-настоящему натянутой струной, или машиной  – всё человеческое стало мне чуждо. Я уже не могла ни плакать, ни смеяться…. Ничто не радовало, но и не огорчало, только страх время от времени навещал меня.
Очень скоро в рабочем графике контролёров ОТК навели порядок, Теперь я работала в три смены, то есть попеременно: день в первую, день во вторую, день (то есть ночь) в третью. Для меня начался настоящий ад.
Сочувствующая мне сварщица подсказала выход:
 - Ты к ночной смене не приезжай. Я много наварю деталей, а ты приезжай утром,  всё проверишь и  примешь.
Я обрадовалась, но как всё осуществить, не могла представить. Вася взялся мне помочь. Поскольку я боялась ехать даже самым первым автобусом (вдруг меня кто-нибудь узнает и разоблачит!), мы решили встать пораньше и отправиться на завод пешком.  «Пораньше» означало, что я почти всю ночь не спала – так волновалась, представляя эту авантюру.
С первыми лучами мы поднялись, поели, и вышли из Падуна  к известному мосту. В округе – ни души! Пройдя мост, мы свернули направо к лодочной станции, и, огибая заливы, вышли к красному кирпичному дому в Энергетике. Мои силы были на исходе, но страх, что кто-то с завода, живущий в этом доме,  увидит меня в окно, подгонял не медлить и идти дальше.
Так мы достигли подножия горы, отделяющей посёлок Энергетик от железобетонного комбината.  Наскоро перевели дух, и двинули в гору. В те времена на горе ещё не было никаких дач, а теперь их уже нет. Начался дождь.
Между горой и комбинатом была проезжая дорога, но прежде, чем выйти на неё, мы условились, что Вася будет ждать меня неподалёку в бетонном шалаше, где он укроется от дождя. Тогда не пришло в голову, что тот шалаш, состоявший из двух плит, мог разрушиться и придавить Васю. Мы были молоды и беспечны!  Слава Богу, что всё обошлось!
Быстро, как могла, я пришла в цех, где меня ожидала гора закладных деталей. Сначала наскоро, а потом, отдышавшись, уже спокойно я проверила и пометила все детали. Смена заканчивалась, мы с Васей встретились у рейсовой будки и благополучно добрались до дома. На работу мой муж (мой друг!) уже не пошёл, и мы завалились спать.
Я долгие годы с содроганием вспоминала это авантюрное мероприятие, и не раз мне снились подобные приключения: идём неведомо куда и неведомо зачем, пробираясь со страхом, преодолеваем крутые подъёмы и спуски. После  нашего похода мы не отважились бы его повторить, да и всё очень скоро изменилось, и мне больше  не понадобилось работать в третью смену.


                Глава 8. В РАБОЧИЕ!
 
После ночной, если я не ошибаюсь, был суточный перерыв, а потом я вышла опять в первую смену. Ко мне в лаборантскую пожаловала незнакомая черноглазая дама. Она оказалась начальницей ОТК Воскобойниковой. Я насторожилась, так как уже знала одну Воскобойникову – мою родную (по матери) старшую сестру Клару, от которой я бежала из Риги.
Новая Воскобойникова на днях  вышла из длительного отпуска «за два года».
 - У нас новый лаборант! Давайте знакомиться! – деланно приветливо  заявила она и продолжала:
 - Ты давно у нас работаешь? Как ты здесь оказалась? Собираешься ли учиться дальше?
Я чистосердечно начала ей излагать, что училась в институте, но бросила.
 - Так ты можешь восстановиться!
 - Я не хочу, это не моё!
 - Как не твоё? А что же твоё?
 - Искусство! Я хочу быть искусствоведом.
- Ну что такое искусство! Я вот сейчас вернулась из кругосветного путешествия. Была в Италии, посетила картинные галереи…. Ну и что с того?
«Ну и дура!» - подумала я. Была в Италии, но так равнодушно об искусстве! Так зачем вообще  ты туда ездила! Я уже не возражала и не спорила, а Воскобойникова продолжала разговор:
 - Расскажи мне, как ты здесь работаешь, что делаешь?
Я начала перечислять и описывать те две-четыре операции, которые  повторяла ежедневно и ежечасно, а начальница слушала и кивала. Уходя, она пригласила меня на совещание при директоре завода, к которому относилась наша лаборатория.
Назавтра с утра я сидела в кабинете директора Собенникова, где собралось довольно много знакомых и незнакомых лиц, а среди них и сама Воскобойникова. Директор задавал вопросы, а все по очереди докладывали.   Из их разговоров я мало что понимала, и конечно, недоумевала, зачем меня сюда пригласили. Через час директор подвёл черту:
 - Всё! Идите работать!
 - А новая лаборантка! – напомнила ему Воскобойникова. -                Вы спросите, как она принимает закладные детали, каким должен быть сварочный шов.
- Ну? – нетерпеливо Собенников метнул взгляд в мою сторону. И я,  тоном сказочницы или старательной ученицы, начала свой рассказ:
- Сварочный шов должен быть восемь-десять миллиметров, ровным и без раковин….
 - В рабочие!!! – громко закричал  Собенников и вскинул руку!



                Глава 9. ЛЁГКИЙ ТРУД

Я была в шоке. Мало мне было, ещё и это прибавилось. В рабочие….
А что я буду делать в новой должности? Грузить? Так мне нельзя поднимать тяжести.
 - Будешь на каре разъезжать и больше получать по рабочей сетке, - обрадовала меня лаборантка из бетонной лаборатории.
 - Как это  «на каре» разъезжать? Я ещё задавлю кого-нибудь….
Кар – это такая тележка, но её не сам толкаешь, а, стоя на ней, жмёшь на рычаги, и она едет. А чтобы никого не задавить, надо, кричать «поберегись!». Для чего он нужен этот кар? Точно не знаю, но, возможно, для перевозки металлических частей к сварщицам, варившим закладные  детали  для железобетонных плит-панелей.
Нет, не могла я  представить себя, передвигающей рычаги кара…. Решила, что надо уходить. Всё же непонятно было, почему так быстро  решили выкинуть меня  в рабочие? Неправильно проверяла детали? Но какая же коварная эта Воскобойникова! Мне она ничего не сказала, ни одного замечания не сделала…. Отомстила  за любовь к искусству, а не к железобетону! Или кого-то обещала устроить на это место?...
Расстроенная, я подошла к моей любимой сварщице Антонине и рассказала всю историю, заканчивая каром.
 - Так ты беги к гинекологу, тебе выпишут справку на лёгкий труд. У тебя сколько месяцев?
 - Четвёртый.
 - Так пора, наверно, на лёгкий труд. Скажи, что плохо себя чувствуешь, что нужна справка, а со справкой пойдёшь в отдел кадров.
 - Так в отделе кадров не знают, что я беременна….
 - Вот из справки и узнают.
Я уже раз была у гинеколога, и,  собираясь во второй, вспомнила, что   Мария Петровна научила меня назвать другой срок, чтобы меня не обманули с декретным отпуском, а по этой новой дате выходило, что срок  беременности больше, поэтому справку мне дали без разговоров.
Высокая брюнетка в отделе кадров стояла за прилавком своего кабинета и с любопытством, смешанным с удивлением, смотрела на меня.
 - В ПТО пойдёшь копировщицей?
 - Пойду! – обрадовалась я, что буду, как сестра Лера копировать чертежи, но я не знала, что такое ПТО. Оказалось, что это  производственно-технический отдел. 
 - Ну, завтра к девяти часам, и одевайся в чистое.
На сердце отлегло. 



                Глава 10.  ПТО
 
         Отдел (ПТО) размещался  в другом здании. В просторной комнате стояло несколько столов, за ними сидели очень симпатичные женщины. Встретили меня так, будто я ходила сюда ежедневно – то есть спокойно и без любопытства,  сразу поручили мне копировать чертёж.
         Чертёж был небольшим и несложным, а я очень постаралась, да и было у кого учиться: у родной сестры! Мой копир повысил ко мне интерес, и я получила задание посложнее.
         Через пару дней я заметила невзрачную девушку, которая оказалась
штатной копировщицей. Я с интересом заглянула в её работу, но, оказалось, что учиться у неё мне было нечему. Теперь все ответственные чертежи доверяли мне, а ей – попроще, или во вторую очередь.
         Когда работы не было, становилось скучно, я спросила разрешения читать книгу.  Красавицы-инженерши были очень добры ко мне, а, вероятно, ко всем вообще, и я начала читать роман  М.Горького «Жизнь Клима Самгина». Несмотря на то, что роман хорошо написан, читать его было нелегко. Его  известная фраза «А был ли мальчик?» приводила меня в настоящий ужас, который я всячески подавляла в себе.
         Мне все прочили мальчика, и я постоянно думала, что я должна  его полюбить, так как мне очень хотелось девочку… Ну, так что же для меня означает эта фраза «а был ли мальчик?»… Вдруг с ним что-то случится? Я сразу представляла покойного племянника Женечку, но и плакать я не могла – разучилась. В таком напряжении я читала роман на работе, а дома, ночью, приснилась девочка! Ну, такая славная, такая милая! И уже разговаривает…. Я проснулась счастливая, но действительность меня опять окунула в сомнения.
         Через десять дней за центральным столом в ПТО появился необычный мужчина. Он был стильно одет, но что-то выдавало в нём простачка. Оказалось, это появился после отпуска начальник ПТО Подвласенко. Он мало что замечал вокруг, и над ним любили подшутить. Кто-то под его стол налил воды, и все дамы стали переглядываться и смущённо отводить глаза.
         Как-то в ПТО зашёл мастер Складчиков. Подвласенко с радостью сообщил, что в выходной идёт в лес за грибами, на что получил разрешение жены. Складчиков сделал вид, что заинтересован в этом событии, и спросил у начальника:
 - А где это разрешение? Оно должно быть у Вас  в письменном виде! Кто-нибудь  встретит Вас в лесу и спросит: «Кто разрешил? Где разрешение?» А Вы ему бумагу: «Вот, пожалуйста!»
         Странно, что никто не смеялся, даже я. Начальника всё-таки побаивались. Однако он был  непредсказуем.
         Меня Подвласенко просто не замечал, но вдруг увидел, что я читаю:
 - А Вы что читаете? Какая у Вас книга?
 - Роман Горького «Жизнь Клима Самгина», - ответила я спокойно, не ожидая подвоха. Но Власенко сразу  решил поставить меня на место:
 - В рабочее время Вы не имеете права читать художественную литературу!
 - Но сейчас у меня нет работы, мне  не дали  задания.
         Ему пояснили, что я легкотрудница, но Подвласенко не унимался:
 - Тогда Вы должны читать техническую литературу! Я сейчас позвоню в отдел кадров, пусть вам снимут часы. Он набрал номер и строго сказал:
 - Тут у меня в отделе легкотрудница. Снимите ей три часа рабочего времени – читает художественную литературу! Фамилия? Как Ваша фамилия? – отодвинув от уха трубку, спросил он меня.
         Моя фамилия не простая, и, конечно, он не смог её с ходу произнести.
Тем комичнее выглядела вся эта «глупова» ситуация.
         Встретив на обеде начальницу отдела кадров, я поймала её весёлый
взгляд:
 - Что, читаешь на рабочем месте художественную литературу? – и  притом   
хихикнула.
         И я поняла, что мои рабочие часы в целости и сохранности, а вскоре -
меня ожидал декретный отпуск! 
 
         
 
         
                Глава 11. СЕМЕЙНАЯ ЖИЗНЬ
 
         Мы с Васей поселились у нас, то есть в квартире  моей мамы. Моя
комнатка в семь метров не вмещала большой кровати, поэтому мы стелились на полу.
Я всегда любила спать на полу, но, имея кровать, не уляжешься на пол, поэтому визит подруги Ларисы Авдеенко был особенно в радость: я могла улечься на пол! Но теперь, будучи беременной, никакой радости не было. Поэтому со временем мы с Васей переберёмся к его маме в двухкомнатную квартиру, а пока мы живём у моей.
         Выйдя в декретный отпуск, я окунулась в домашнее хозяйство, чему очень обрадовалась мама, а новый помощник в доме только возбуждал её неуёмные хозяйственные интересы.
         Мне нравилось готовить,  Вася мыл посуду. Вечером под окном нас ожидал   огород с морковью, луком и помидорами. Надо было и полоть и поливать. Мама ухитрилась купить 12-литровые вёдра. Я рифмовала: вёдра -  бёдра! Хотя мы жили на первом этаже, таскать такие здоровенные вёдра с водой было каторгой! Я видела, как моему  изящному супругу было несподручно их нести – вода разливалась в подъезде, но Вася терпел.
         Помню, как, управившись с хозяйством, и ненадолго присев, мы тупо
смотрели друг на друга, и ничего нам не хотелось – ни говорить, ни читать…. Словом, никакой духовной жизни!
         Мы попробовали облегчить наш быт. Вася достал шланг,  подключил его к крану на кухне, протянул в окно и мы спокойно  поливали огород. Мама молча смотрела на это два дня, не разделяя нашей радости. Через два дня она взбунтовалась:
 - Из шланга поливать нельзя, вода в кране холодная.
         Конечно, холодная, но не такой уж у нас мировой огород, да  можно было  бы  и нас  пожалеть…. Но спорить с мамой  не принято. Через неделю они с Евгением Дмитриевичем уехали на юг - в Евпаторию. Мы с Васей немного отдышались.
         Тогда возобновилось моё детское увлечение комнатными растениями. Прямо через дорогу открылся отдел с комнатными растениями, привезёнными на пароходе из Иркутска девушкой-продавцом. Кто ей приказал или подсказал, неизвестно, но не частным же образом она стала ими торговать в магазине! Все виды растений, а их было не больше четырёх-пяти, я у неё  купила.
Вот сейчас думаю, разве не промысел высших сил! Мой ангел-хранитель прямо ко мне подослал эту девушку с растениями! С ними потихоньку стала оттаивать  моя душа.
 
 
 
 
 
 












                Глава 12.  ВОЛЬФ  МЕССИНГ
 
         Эту историю я вспоминала не раз. Ничего особенного в ней нет, кроме самого Мессинга, который посетил наш Братск во время моей беременности.
В конце августа мы увидели афишу, извещающую о встрече со знаменитым гипнотизёром Вольфом Мессингом. Сначала я сомневалась, идти ли мне вообще на эту встречу и можно ли  идти, когда я в таком положении. Но Людмила Артемьева быстро убедила нас с Васей, что встреча с гением всем полезна и просто необходима.
Всё лето я проходила в лёгком штапельном платьице в разноцветную полоску, а ближе к осени понадобилась другая одежда. Я приспособила свою студенческую «форму»: прямую юбку в  чёрно-белую клетку с красным свитером крупной вязки. Было красиво и тепло!
Афиша приглашала в клуб «Комсомолец», который до нового времени  не сохранился. Вход по билетам, но, кажется, без указания мест. Мы  сели втроём примерно в двадцатом ряду.
Выступление началось с введения. Рассказывала его жена (она же ассистент гипнотизёра) о трудном детстве Вольфа, о его побеге из Польши в  СССР в период немецко-фашистской оккупации. Рассказала  о загадочном случае, когда ещё ребёнком он ехал в поезде без билета, и вдруг появился строгий контролёр. Вольф нашёл на полу какую-то бумажку и подал её под видом билета. И контролёр поверил, что это билет! Но он мог и пожалеть мальчишку и сделать вид, что поверил….
Я скептически слушала этот рассказ. Но вот начались опыты! На сцену пригласили желающих. Людмила решительно пошла к Мессингу. Он предложил записать на маленьком листочке имя и фамилию того, кого Людмила хотела вывести на сцену, то есть, чтобы он, Мессинг привёл,  кого она заказала, не зная кого. Записка убиралась в сторону, а Вольф Мессинг, взяв Людмилу за руку, энергично сошёл по ступенькам сцены и направился в нашу сторону. Я напряглась от мысли, что мне с животом придётся идти на сцену. Он шёл быстро, впереди, и, казалось, тащил за собой Людку.
Я  уже приготовилась выходить и  глубоко вздохнула, наполнив  лёгкие. Я была прикована к фигуре, голове, глазам гипнотизёра. Но вдруг он, сверкнул глазами, вздрогнул и вместо меня схватил моего  Васю за руку и потащил его обратно в сторону сцены! Я была спасена! Казалось, что мы с Мессингом поняли друг друга, что он прочёл все мои путаные мысли. Но он считывал не только меня, но и Людмилу – ведь её рука была в его руке! Людка сначала решила записать меня, но сообразила, что мне на сцену лучше не ходить, и записала Васю. Пока Мессинг вёл её до двадцатого ряда, она, конечно, с сожалением думала обо мне, вот он и хотел выбрать меня…. Но Людка вовремя спохватилась и подумала о Васе.
На сцене Васе дали Людкину записку, и Мессинг приказал моему мужу:
 - Читайте!
 - Вася Черезов.
 - Это кто?
 - Это я! – и Вася вернулся ко мне в двадцатый ряд.
Были и другие подобные и совсем новые опыты, но проводились они в ближних рядах (это Людмила - такая смелая! – выбралась из последних рядов), поэтому совсем немногие видели Мессинга близко. Что-то он экспериментировал с часами, перекладывал их по заданному кем-то адресу, что-то находил в чьих-то карманах…. Я уже не вникала в последующие опыты, только аплодисменты зрителей говорили, что они удались.
В перерыве Людмила продолжала общаться с гением. Ему бы отдохнуть на воздухе, но Людка, словно приклеилась к нему! Я, как сейчас, вижу их гуляющими по тропинке в сторону от клуба и назад. И чего она хотела от него? Предсказания! Людмила хотела, чтобы Мессинг подтвердил  её исключительность – она верила в свою гениальность. Может, оно так и было, но моя подруга ошиблась в профессии, став химиком, а потом поняла, что надо было стать экономистом. О том, что ей   поведал  Вольф Мессинг – она не сказала нам. 
 
 
 
 
 















               





                Глава 13. ПЕРЕЕЗД К МУЖУ

Мама вернулась с юга, а мы с Васей уже решили переезжать к нему. Очень вяло моя мама отговаривала нас, но мы её не слушали. Мне хотелось жить самостоятельно, но я совсем не учла, что жить придётся со свекровью. Анна Филипповна была многоопытная мать, но это я пойму после, а сейчас я критически оценивала её хозяйство, и мне многое не нравилось, и чаше -  по глупости.
Со временем станет ясно, что все люди живут по-своему, имея на это полное право, но тогда я строго  судила чужой быт, сравнивая его с привычным маминым укладом, не учитывая ни индивидуальных, ни социальных, ни культурных особенностей разных семей. Мои суждения высказывались только  маме, но когда она пришла в гости к нам, то ей совсем не показался ужасным быт моей свекрови. Оказалось, что  многое я, что называется, надумала, а всё не так уж плохо, и моя свекровь - чистоплотная женщина. Тогда  мне казалось верхом нечистоплотности иметь цветное постельное бельё, так как у моей мамы  было только белое. Мама тут же с пониманием сказала, что у Анны Филипповны нет стиральной машины, а стирать руками ей, уже пожилой, тяжело….
Таким образом, продолжалось  моё воспитание, но, как известно, этот процесс   очень тонкий и длительный. Надо не только сравнивать, но входить в положение других и не делать того, чего и себе не желаешь. Одним словом, я много наделала ошибок в отношениях со свекровью, да и в семейной жизни вообще! Кое-что мне удалось поправить,  но болит душа и совесть саднит  за  многие проступки и обиды, нанесённые мною сгоряча, по глупости, но, уверяю, не по жестокости и злобе. Понимаю, что многое упустила, чего уже не исправить.
Я не называла мамой свою свекровь, а ведь Анна Филипповна так хотела дочку! В 1946-ом году у неё родилась дочь, и её назвали Людмилой, но во время эпидемии скарлатины или от воспаления лёгких девочка умерла. Могла ли я заменить эту утрату? Вряд ли, но чем-то украсить жизнь свекрови - вполне. Я же ходила с каменным лицом, совсем не улыбалась. Не могла - и всё! Страдала от плохого  самочувствия, да и  капризничала: ведь у меня отняли мечту об Академии художеств! Неизвестно, поступила бы я туда или нет, но кто знает!
Я ни в чём не винила Васю, но он страдал. Однажды ему стало так плохо, что я испугалась.  По всей вероятности, Васе хотелось выкричаться, а он наоборот, зажался, и его скрутили конвульсии. Или попросту, он не хотел со мною говорить и как-то странно мычал. Я испугалась ужасно, но о плохом старалась не думать и быть внимательной  к нему. Он  тогда быстро пришёл в себя, и скажу сразу, что такое состояние у него не повторялось никогда.
Муж  Нонны Александровны  был врач. Я решила спросить, что же случилось с Васей, а он ответил мне:
 - Это приступ эпилепсии.
 - Да что Вы! Я никогда не замечала за ним подобного, да и сам он никогда не рассказывал про такое. Эпилепсия же встречается очень редко….
 - Да что ты говоришь! Пять процентов людей страдают эпилепсией в той или иной форме.
Я была озадачена и  сделала вывод: Васю нельзя доводить до  крайности!   Сдерживать  себя  не всегда удавалось, но я быстро приходила в норму, и он реагировал  на мои «закидоны» уже по-другому.  Слава Богу, что все Васины  потомки  окажутся   здоровы! 
 

 


































                Глава 14.  МНЕ УЖЕ ДВАДЦАТЬ

Мы с Васей соединили две  наши «девичьи» односпальные  кровати – металлические сетки  без спинок, и у нас получилось комфортное ложе. Кровати встали поперёк 10-метровой комнаты в её глубине. А к окну встал стеллаж, сделанный Васиными руками. К одной из полок на шарниры он прикрутил деревянную чертёжную доску, которая откидывалась и закрывалась – получился секретер. Слева падал свет из окна, и было очень уютно сидеть и читать, а иногда писать письма. Книги все не вместились, и тогда я спроектировала узкий стеллаж, торцом примыкающий к основному и отделивший «кабинет» от «спальни». Вася всё  одобрил и сделал, как я задумала.
На стеллаже-перегородке я разместила не только книги, но букетики осенних листьев и часть комнатных растений. Стало ещё уютнее! Я любила сидеть за секретером и смотреть в окно на краешек залива. Этот краешек  так чётко просматривался в солнечную погоду! Отражённое в синей воде солнце переполняло его, и залив оживал, в нём происходило движение воды и света.  Надо было успеть уловить этот момент, так как вскоре луч прятался за лесом, вода замирала, и сколько я ни всматривалась, видно было сплошное серое пятно. Уже холодало, но в полдень,  всё раньше и раньше, я ухитрялась на мгновение поймать солнце в маленькой излучине – в моём лукоморье, о котором никто, кроме меня, не знал…
С грустью я оглядывалась в свободный от мебели уголок за спиной. Он был так невелик, что я понимала: кроватку для малыша ставить некуда.
На Покров, 14 октября в том, 1965-ом году, мне исполнилось 20 лет.
 В нашем, с любовью обставленном гнёздышке, я принимала гостей. Пришли три моих любимых подруги: Лариса Авдеенко, Людмила Артемьева и Тамара Криворотенко. Я была просто на седьмом небе! Мило и скромно сервирован сделанный Васей журнальный столик. Мы с подругами  ещё так юны, но понимали, что уже взрослые. Людмила и Лариса порадовали очень красивыми книгами,  раскрывшими  передо мной  горизонты зарубежного и русского искусства. 
  Тамара же  свой подарок не вручила, а потихоньку поставила  на верхнюю полочку стеллажа, где я заметила его  после ухода гостей. Почему не вручила? Любила тайны? Она сама была и осталась тайной для меня. А может, потому, что тогда кто-то придумал «моду» не разворачивать подарки при их получении и проявлять к ним некоторую небрежность? До сих пор храню тот подарок - красивую шкатулку из берёзового капа. Тамара её подписала, но надпись уже стёрлась. Это вещь стоила недёшево, но дарительница, возможно, показала, что ей для подруги  цена нипочём. Так я и не отблагодарила Тамару, а встретимся мы с нею только однажды и не скоро.
Тогда же, или годом позже, я узнала о странной кончине моего мучителя - математика Никпала: его укусила пчела. 
                Глава 15. ОЖИДАНИЕ
 
Почему-то так сложилось, что мы с Васей снова начали отдаляться друг от друга, а я, нуждавшаяся в поддержке, и,  не зная, где её найти, металась между подругами. Вот говорят, что как вышла замуж, надо распрощаться с подругами, значит, с девической жизнью, а я и по сей день дружу, и  поддержку нахожу в общении с ними.
Я понимала, что Васе стало очень трудно, видела, как не просто справиться ему в  нашей ситуации со всеми проблемами, которых он и не ожидал. Поэтому я  решила временно оставить Васю в покое. Ведь впереди столько волнующих  событий!
В августе и Ваня, и Юля оказались в одно время в одном городе Ленинграде. Незнакомые друг с другом,  они оба   были связаны  со мной. В сентябре Ваня был уже в Евпатории, так как не поступил в ленинградский институт, но и мама моя в том же месяце оказалась так же в Евпатории. Странные совпадения!
Юля писала мне:
«Милая родная Галка! Как мне недостаёт тебя сейчас! Где ты, моя душа? Хожу зачарованная по Ленинграду, дорогому мне городу. Городу моей мечты! Смотрю на всё, разинув глаза, и всё думаю о тебе. Ты просто должна быть рядом со мной!»
А из Риги Юля прислала открытку: «Я и море ждём тебя!» Нет, эта открытка была годом раньше…
Но вот  поздней осенью 1965-го года подруга пишет:
  «Дорогая Галинка! Ну, как ты живёшь? Как твоё самочувствие? Ты почему-то не пишешь, какое у тебя настроение в этот, важный для тебя период жизни? Что говорят врачи? Чем ты занимаешься сейчас? О чём думаешь?  Понимаешь, Галинка, я очень волнуюсь за тебя, как ты себя чувствуешь, когда ждёшь?... Береги себя! Очень прошу. Пиши обо всём. Буду очень ждать твоих писем».
Конечно, я с радостью отвечала, но писала ли я, о чём думала тогда? А думала я о том, что материально нам жить трудно, что питание моё неполноценно для ребёнка, а выхода я не видела.
Когда Мария Петровна  спрашивала, ем ли я яблочки – хотя бы по одному в день, я мотала головой, а почему нет, ответить не могла.
А что говорили врачи? Акушерка говорила, что хорошее сердцебиение у плода, и это значит, что будет мальчик.  О мальчике говорили все. 







               
                Глава 16. НАЧАЛОСЬ!

Снег шёл и таял, и осень продолжалась. Была середина ноября, а снежный покров никак не устанавливался. А я уже жалела, что послушалась Марию Петровну и обманула акушерку: хожу и хожу, жду и жду, а никого нет пока….
Я всё ещё ходила в осеннем голубом пальто, купленном в Юрмале в детском отделе. На голове – шерстяной бирюзовый платок, привезённый Васиным братом по моему заказу. Ещё он привёз нам вазу для цветов, из которой вытекала вода, и поэтому я использовала её только для сухоцветов. В ней долго стояла ветка боярышника. Тогда все читали  новеллу  Проспера  Мериме «Этрусская ваза», и теперь именно так все называли нашу вазу. Вряд ли кто представлял, как  должна была выглядеть именно этрусская, но когда я больше узнала об искусстве, то поняла, что ваза, привезённая из художественного салона Москвы, действительно была созвучна этрусской. Жаль, что она не дожила до этих дней.
В ожидании внука, мама опомнилась в том смысле, что стала наставлять меня, как рожать:
 - Будет сильно болеть спина. Но ты не кричи! А то некоторые как разорутся, а им  и рожать ещё рано. Боли будут долгими. Потерпи….
А у Васи, видно, уже кончалось терпение ждать, и он решил съездить на соревнования в Иркутск. Я растерялась:
 - Как же ты уедешь? А я?
 - Ну, скажете соседям, если что. Вызовут скорую. Да я не надолго: на два дня.
Вася уехал, мы остались вдвоём с Анной Филипповной, и ничего не случилось, и Вася быстро вернулся, а я – по-прежнему, то есть с животом!
Однажды ночью я ощутила слабую боль в низу живота и, по привычке, стала согревать это место рукой, продолжая спать. Так прошёл час или два, я снова проснулась, так как боль усилилась. «Что это со мной? Почему разболелся живот? Почему болит не в середине, как обычно, а внизу?» Я повернулась со спины на бок, и моё сознание окончательно включилось: «Так это уже началось! Наконец-то настаёт долгожданный день!»
Я разбудила Васю, мы подумали, как нам быть, звонить ли в скорую. Роддом  неподалёку, соседи ещё спят, поэтому мы решили обойтись  без скорой помощи. Оделись и вышли на улицу. Нас обволокла тишина и падающий снег. Фонари освещали округу так, что я чётко видела каждую снежинку, и эта возможность так остро видеть пробудила все спящие во мне до той поры чувства: я была счастлива, словно уже родила! Такая благодать, такое тепло и в теле, и в душе, я ничего не боялась, и смело шагала вперёд, но Вася подстраховывал меня, ведя под руку.
Мы подошли к освещённому одноэтажному зданию. Постучали в запертую дверь. Открывшая нам дежурная, попросила Васю обождать, чтобы он забрал мою одежду.


                Глава 17. ПРОДОЛЖЕНИЕ

До сих пор бываю чрезмерно щепетильна, а тогда мне не было равных!
Я разделась, мне дали рубаху, по типу ночной, и градусник подмышку. Через три минуты сестра потянулась за градусником, а я встала, забыв, что на мне  под рубахой ничего нет, и без препятствий  градусник упал  на кафельный пол.
 - С вас термометр! - сказала медсестра, она надела резиновую перчатку, приказала мне  лечь на кушетку для осмотра.
 - Я закрыла глаза - так было необычно и очень неприятно!
 - Открой глаза!  - резко прикрикнула она. « Зачем ей мои глаза, когда она не смотрит в них?» - подумала я. Потом я пойму, что закрытые глаза могут означать обморок и что-то похуже, а тогда я была неприятно обескуражена.
 - Шейка матки едва приоткрыта. Иди, ложись в палату. Рожать  ещё нескоро.
 - А когда?
 - Да, может, ночью. У тебя же первые роды.
Радость совсем ушла, а боль начала ко мне приступать волнами. Я лежала в предродовой палате, видя, как одну беременную, намазанную йодом, уже во  второй раз, и ей нестерпимо  жгло ноги и гениталии, опять возвратили в палату. А у меня болевые волны становились всё чаще. Но, по опыту соседки, намазанной йодом, я понимала, что проситься рожать ещё рано, что меня не приглашают на стол, да и медсестра говорила, что ночью.
Вдруг я захотела в туалет. Я сбегала, но только прилегла, как снова захотела по-большому, но почему-то не смогла. Я легла опять, но начались нестерпимые потуги, что я даже испугалась, что наделаю в постель. Я пожаловалась третьей соседке, она что-то ответила, я не поняла, так как из моего влагалища вырвался небольшой поток тёплой воды.
 - Что это?! Откуда эта вода?
 - Да ты уже рожаешь! – закричала соседка и позвала акушерку.
 - Быстро на стол! – взволнованно забегала акушерка.
 - Да мне ещё рано! – я  убеждала её, на ходу хватая платок для слюны.
Разместившись на родовом столе,  стала наблюдать, как очень быстро акушерка (кстати, наша соседка по дому) намазывает меня йодом, а я терпеливо жду, когда она отправит меня в палату ещё подождать,  и вытираю платком слюну.
 - Что это у тебя в руках? Брось! Сейчас руки будут заняты.
 - А что я буду делать?
 - Рожать!!!
 - ???
 - Руки на поручни! Держись и тужься! Тужься, задушишь ребёнка!!! Не тужься! Разорвёшься!!! Разорвалась!



                Глава 18. РОЖДЕНИЕ
 
Разорвавшись, я не почувствовала боли и не успела испугаться, так как услышала чей-то писк.
 - Ну,  красная девица!
 - Вы это про кого? - вкрадчиво спрашиваю акушерку.
 - Как про кого?  ( Ну, думаю, добавит сейчас «про тебя»)
 - Девчонку родила! Такая хорошенькая!
 - А нос длинный?
 - Да нет! На, смотри, какая красавица!
И я вижу своими глазами нежно-розовое личико, настоящее живое тельце…. Нет, это вам не кукла какая-нибудь, хотя и хорошенькая! Это мой ребёнок! А я уже его родила! Ура-ура! У меня девочка! Все сейчас на работе, а я уже родила! И никто-никто не знает об этом – только я знаю! И это мой ребёнок, моя дочь….
Акушерка закапывает карболку в глаза моей малышки, взвешивает её: три пятьдесят. Затем надевает на ручки браслетики из клеёнки с надписями, чтобы не потерялась.
Мой нос тоже не короток, но у Черезовых ещё длиннее. Свекровь рассказывала мне:
 - Все мои новорождённые, а их было шестеро, рождались с длинными носиками.
Вот почему я спросила акушерку, какой нос у моей крошки. «Значит, не в Черезовых, а в наших», - подумала я. И такая гордость, что эта девочка наша, что я её выносила и родила, переполнила и  разлилась в моей душе, во всём теле!.. И слюна уже прекратилась, не мучает меня, и живота нет. Ах, какое счастье испытывала я в те минуты!  Ощутила себя вдвое и втрое сильнее, всё было мне по плечу в тот момент! Но вдруг опять заболел живот,  я испугалась, что снова рожаю!  Вскрикнула от страха, но акушерка хихикнула и пояснила, что это отходит плацента.
- Теперь лежи смирно, я буду тебя зашивать.
Через час меня отвезли в палату, запретив вставать, иначе швы разойдутся.









                Глава 19.  В РОДДОМЕ

Хотя я родила днём (в 15-40), уже наступали сумерки, а что было   вечером – не помню. Наутро, в шесть часов, в палату пришла дежурная и включила свет. Затем  санитарка  стала подмывать всех рожениц из чайника тёплой водой с марганцовкой. Было неловко, но телу приятно. Потом, оставаясь лежать в постели, я умылась, причесалась. Всем принесли детей на кормление, а моя очередь кормить настала только в девять. А пока зашла санитарка-уборщица мыть полы. Как увидела меня (я лежала первой от двери), так и ахнула:
 - Молодая, - как трава!!! Тебе сколько же лет?
 - Двадцать!
 - Двадцать? - не поверила она, и разочарованно добавила после:
 - А я подумала шестнадцать…
 - Двадцать – это хорошо! – она подвела итог и принялась мыть палату.
После завтрака  принесли  малютку, а мне она показалась уже большой: подросла! Розовая кожа  стала белой, но глазки оставались припухлыми. Лёжа на боку, как мне было велено (ведь я называюсь «лежачей»),  пытаюсь лечь поудобнее, чтобы дать ребёнку свою нежную грудь. Но моя маленькая новорождённая хищно хватает сосок, не думая, что мне это очень больно. Я пытаюсь на мгновение забрать сосок и вложить его поровнее, но крошка крепко  (намертво!) держит его, зажимая дёснами, словно зубами. Это просто удивительно и  почти  возмутительно!  Только родилась…. Ну, откуда у неё такая сила? А говорят, что новорождённые беспомощны…. И как терпеть такую боль?
 - Надо было грудь готовить к кормлению: растирать её махровым  полотенцем. Ты готовила? – спрашивают меня опытные роженицы.
 - Готовила…. – привираю я. Раз попробовала, так такой дискомфорт ощутила! Ладно, как-нибудь справлюсь….
 - У груди ребёнка долго не держите! Хватит и пяти минут. Не приучайте спать у груди. За пять минут ребёнок успевает насытиться - так учил нас медицинский персонал роддома.
Второе кормление прибавило мне опыта, с каждым разом было больнее и больнее, хотя я всё делала по правилам, но лёжа. Неправильное положение груди в лежачей позе способствовало появлению настоящих корост, и ко времени выписки из роддома я уже чем-то лечила соски. Но до выписки было ещё далеко, а пока я беседовала с родственниками через стёкла окон  одноэтажного здания, а потом шла подкрепляться  вкусными  передачами. Детский врач велела  кушать хорошо.
Однажды было шумно в палате и поэтому затруднительно говорить с Васей через окно. Я сообразила зайти в пустую соседнюю палату, где насладилась общением с мужем. Видимо, я так увлеклась, что меня услышала медсестра. Говорила ли мне она, что здесь, в пустой палате нельзя вести беседы, я не помню, но когда следом за сестрой, в палату ворвалась разъярённая главврач, по фамилии Гавка, я была её  криком отброшена от окна и  запомнила это на всю жизнь!
 - Немедленно покиньте палату!
 - Но здесь же никого нет!
 - Эта палата отдыхает! Вы нарушили распорядок роддома!!! –  с радостью, что меня застукала, гавкала она.
Думаю, что ей, Гавке, так хотелось схватить меня за шкирку и выкинуть на улицу. Я долго не могла понять, что это значит: «палата отдыхает».  Во время обходов  опять были нарекания в мой адрес и постоянные поучения:
 - Вы молодая, и должны всё впитывать, как губка!
Мало того, что мне удалили стыд, так ещё  и  так запугали, что этот роддом мне снился в страшных снах несколько лет, и день  выписки  стал самым счастливым днём моей жизни.         

 

                Глава 20. СОВСЕМ НОВАЯ ЖИЗНЬ

И за что меня так жучили в роддоме? За то, что я родила легко и быстро? Но ведь и разорвалась…. Никто не подсказал мне, что пора бы кормить ребёнка в сидячей позе, а я была так мнительна, что продолжала бояться расхождения швов.
Ещё в роддоме мы с Васей обсудили, как назовём дочку. У меня были два желанных имени: Мария и Юлия. Но первое имя переводится как горькая. Так зовут мою маму, а её жизнь была очень горькой – большей частью в её восприятии. Конечно, я не хотела горькой судьбы своей девочке! Но решить окончательно тоже не могла. Всё решила моя подруга Людмила, и когда Вася пришёл к окну роддома в первый раз, он сообщил, что они с Людмилой выбрали второе имя, и уже называют маленькую Юлькой.
К выписке из роддома Вася принёс мне и ребёнку одежду. Юленьку одевала медсестра, а я одевалась с удовольствием в ту самую, сшитую мною синюю  юбочку на бретельках и синюю шерстяную кофточку. Юле надели распашонки, подгузник, две пелёнки и две шапочки и завернули в ватное одеяло с кружевным уголком.
Когда мы вышли на улицу, меня пробрал жуткий холод. Был первый день календарной зимы, и она вступила в свои права, не мешкая. Вася нёс ребёнка, но его окликнули два раза, назвав Гнечутским. Мы посмеялись, взяли документы, забытые в роддоме и с мыслью никогда сюда больше не возвращаться, двинули пешком в сторону дома.
На морозе Юлька  так крепко заснула, что я часа два отдыхала, приходя в себя.
Дома меня ожидали подарки, купленные Васей на мои декретные деньги. Денег оказалось немного, но больше нормы, учитывая невысокую зарплату, но длительный период отпуска.
На те деньги Вася купил  жёлтое полушерстяное одеяло и большой китайский термос – то и другое очень красивые! Моё настроение  оставалось праздничным.
Забежала Лариса Авдеенко, ничего не знавшая о рождении Юленьки. Они с женихом Юрой приглашали нас на предстоящую свадьбу, но я сразу отказалась: у меня ведь ребёнок! Потом пришла мама. Она увидела меня праздно сидящей, а ребёнка завёрнутым и перевязанным лентой, что её очень возмутило, а Юля будто это почувствовала и завозилась, и закричала.
Мама развернула новорождённую, а  у той на ручках браслеты, что вызвало  ещё большее возмущение:
 - Два часа, как пришла домой, а ребёнка до сих пор не развернула!
 - Но она же спала!
 - Ну и что? Надо было развернуть и маленькими ножницами давно срезать  с ручонок эти клеёнки….
А теперь ребёнок  орал вовсю, а мы большими ножницами пытались срезать браслеты.
 - Ладно уж, оставь, сначала накорми!
Я начала суетиться: протирать соски борной кислотой, потом укладываться на кровати, что удивило маму, но я сказала, что мне дано такое предписание.
Потом мы в первый раз  купали Юленьку, я снова кормила, и так через каждые три часа кормила, корчась от боли.  Чтобы не кричать, я просила мужа посильнее сдавливать  мои ноги. Эта новая боль отвлекала меня в самый первый  момент прикосновения младенца к груди….
На следующий день полагалось выйти на прогулку минуты на две – с учётом сильного похолодания. За окном светило солнышко, и казалось, что потеплело. Я укутала дочку,  с трудом  обхватила её руками, а когда вышла с большим свёртком в сени, едва открыв пружинящую дверь, то она, дверь, «отомстила» мне, ударив в спину. Я потеряла равновесие и с трудом удержала в руках своё сокровище.
Чувство радости сменилось тяжёлой ответственностью. Главным смыслом моей  жизни тогда  стал девиз:  только бы выжила моя дочь! И хотя пришедшая к нам врач сказала, что всё в норме, и девочка очень хорошая, я ощущала сильное беспокойство. Было видно, что ребёнок недоедает, не спит, плачет. И, главное, меня беспокоил холод в нашей квартире. С усилением морозов его можно было унять только постоянно включённой электрической печкой-киловаткой – такими обогревались крановщицы на строительных и монтажных кранах. Печь хорошо согревала только маленький уголок с розовой коляской, где теперь спала наша доченька.   
 











 
   




































































               




                ГАЛИНА  ГНЕЧУТСКАЯ


                ДВАЖДЫ     В    ОДНУ   РЕКУ,

                или

                ВОЗВРАЩЕНИЕ В БРАТСК

 



                ЧАСТЬ 1


                Глава 1. ВОЗВРАЩЕНИЕ

Я возвращалась из Риги в Братск. Возвращалась домой, на родину к мамочке. Возвращалась вместе с моим милым суженым –  Васей Черезовым, хотя у меня были планы  учиться, а замужество, казалось, подождёт.
Дорога была дальняя, с пересадкой в Москве, и я запланировала там две экскурсии: к памятнику Маяковскому и в Музей зарубежных искусств имени Пушкина. В музее я мечтала посмотреть импрессионистов. И мечта сбылась, но… Картины были развешены как-то неудачно, в узких проходах: и отсутствие перспективы мешало их разглядеть. Теперь кажется, что  это было  специально, чтобы не очаровывать советского зрителя.
На Красной площади мы подошли к храму Василия Блаженного, он же Покровский  собор. Я родилась 14 октября, в день Покрова Богородицы. Так, сами того не ведая, мы с Васей  встали под покровительство высших божественных сил!
  У памятника Маяковскому я намеревалась читать стихи, думая, что там их читают каждый вечер. Но  никого не было. Мы с Васей закурили. Но тут появился прохожий и накинулся на меня с приказанием бросить сигарету. Я отказалась подчиниться, продолжая курить…. Неприятно вспоминать тот случай,  неловко испытывать настоящую агрессию, но я не хотела сдаваться.  Удивительно, но тот человек смог меня переубедить, и  со временем я  бросила курить.
В поезде я  старательно делала вкусные бутерброды из московской варёной колбасы и зелёного горошка, и двое суток мы не открывали банки с рыбными консервами.
С нами ехало много молодёжи постарше, они с интересом смотрели на нас с Васей и посмеивались над моей наивностью -  я не уставала горячо спорить чуть ли ни  по каждому поводу. Уже тогда я планировала семейную жизнь и твёрдо знала, как  буду жить, а как  не буду.
Затаив дыхание, но и не скрывая радости, я подъезжала к Братску.  Мне казалось, что и Вася  был рад, что мы едем вместе.
Нас никто не встречал - мы не сообщали о возвращении. Расставшись с Васей у моего дома, я ринулась к себе, хотя знала, что мама на работе. Оставив вещи у соседей, полетела к мамочке. Она сидела за столом, и, конечно, удивилась мне, но большой радости не выразила, и, не вставая из-за стола, тут же вручила мне бланк заявления абитуриента в наш институт, и  велела немедленно его заполнить. В том году в Братске  открывалось дневное отделение Иркутского Политехнического института.
После этого мама дала мне  ключ от квартиры, где меня ждал новый халат, случайно  не отправленный в Ригу. Переодевшись в него после ванны,  я помчалась к Людке Артемьевой  прямо   в халате по Падуну, так как у меня не было другой чистой одежды. В те времена я презирала разные условности, чего не могла делать в Риге. А тут – дома – полная свобода! Как это радовало! Я могла выражать свои чувства и эмоции, и не бояться иметь собственное мнение.
   






                Глава 2. НОВОСТИ         

Своё мнение было иметь непросто! И что скрывать, я остерегалась высказывать его своей родной матери. Когда она подала мне бланк для заявления в Политехнический вуз, я пыталась возражать, но, видя, как она разочарована моим приездом, сразу сдалась. И мама была на этот раз удовлетворена: её младшая дочь станет инженером. Да и почему не попробовать, ведь с математикой у меня теперь порядок!
А любимая подруга Людка была в шоке:
 - Как? Ты решила вернуться? И почему? Я, конечно, рада тебе очень, но всё равно неожиданно….
 - Мы приехали с Васькой. Он меня привёз. Я сама так решила. Буду поступать в наш вуз. Давай вместе!
 - Но у меня нет аттестата. Меня не допустили до экзаменов. 
 - Как не допустили? Ты же хорошо училась и по химии, и по математике….
Я уже не помню, в чём состояла причина Людмилиной неудачи. Вроде для допуска ей надо было сдавать зачёты, но хорошего аттестата это не обещало.  Людмила теперь, как и я в прошлом году, собиралась пойти в вечернюю школу и получить хороший аттестат.
Мне не терпелось узнать все новости! Оказывается, не только моя любимая подруга  не была допущена к экзаменам на аттестат, но ещё несколько девочек, и на этот раз по уважительной причине: беременность. Но кое-кого из беременных всё же допустили, а именно, дочь начальника милиции. Да, передержали нас в школе с этим производственным обучением! Рано мы повзрослели, оставаясь детьми…. Сёстры Глотины нашли свою судьбу на производстве – в том самом гараже, откуда сбежала когда-то я.  Но и мне не удастся избежать «производственной» судьбы! И всё бы хорошо, да рано! Ольге Голомидовой тоже не выдали   аттестат, и она  вышла замуж за брата одноклассницы, а её родители не простили родную дочь! Умница и красавица, Ольга рано умрёт, оставив двух сыновей на неладного мужа…
 - Очень хочу к Елене Борисовне. Пошли прямо сейчас, хотя этот халат болтается на мне! Ведь мама шила его без примерки, да и замерила я себя не точно, или похудела, но зато он новый.
 - А Елены Борисовны уже нет в Братске. Она уехала с мужем и дочерью на строительство Зейской ГЭС.
 - Как уехала? Когда?
 - Да чуть ли ни вчера…. Как выпустила класс, как вручили нашим  аттестаты, так и засобиралась в дорогу. У меня есть её письмо в газету «Огни Ангары». Вот возьми почитай, тут и отрывки из сочинений  наших одноклассников.
Сочинения одноклассников меня не очень интересовали, хотя и были хороши.  Я и сама умела неплохо сочинять, а письмо любимой Елены я переписала в альбом, но до сего времени не сохранила.







                Глава  3. ОРЛОВЫ

И закипела моя домашняя размеренная жизнь! Я так наскучалась по дому и матери и  так была счастлива, что вернулась!
Над моей кроватью теперь висел простенький гобеленовый коврик, который  удивил меня, но вскоре я узнала, что в моей комнатке  жил новый мамин друг – начальник цеха завода ЦАРЗ Евгений Дмитриевич Орлов. Я специально называю его имя полностью, потому что он  был   человек хороший. Он полюбил мою маму по-настоящему, а что вскоре ушёл к освободившейся из тюрьмы жене, так Бог ему судья – мало ли как бывает в жизни. Мама тоже его полюбила, и они даже  съездили  вместе в Евпаторию, а возвратясь, опять дружно жили. Но Евгений Дмитриевич возвращался  к дочери часа в два ночи, а потом совсем вернулся к жене.
С его дочерью Ниной мы почти подружились, встречались на автостанции, вместе ездили на учёбу в институт. У нас были одинаковые трикотажные блузки в полоску, которые нам обеим были к лицу. Их купила нам моя мамочка, пока Нинина мать была в заключении за растрату.  Сестра Лера на это сказала:
 - Хорош этот Евгений Дмитрич! Он что, не знал, что жена прихватывает  из магазина? Как он мог не замечать лишние деньги и продукты? Она же его кормила. Если она это делала, он тоже виноват!
Однажды я спросила Нину, какова обстановка в доме, то есть в семье. Она уклончиво заметила, что слово  «обстановка» имеет двоякий смысл, а именно, мебель, а ещё….
 - Так что тебя конкретно интересует? – переспросила она.
А меня уже не интересовало ничего. Я поняла, что Нина не хочет делиться со мною сокровенным, и не стала больше приставать к ней с интимными вопросами. Так мы и раздружились. Тогда уже вернулась её мама, и обстановка в их доме вряд ли кого радовала. Но я навсегда запомнила светловолосую и тёмноглазую Нину Орлову. Жалость и содрогание вызывали её металлические зубы. Глядя на них, я сознавала, что и меня  это ждёт, и уже не за горами….
Остаток июля, да и август, я не столько готовилась к приёмным экзаменам, как готовила рижское блюдо: борщ на курином бульоне.  Сейчас задумалась, а была ли тогда в Братске в  свободной продаже  курица? Вряд ли, но рыба была! Однажды в холодильнике я обнаружила сига, и постаралась его не испортить, приготовив «по-гречески» - с морковью. Это гораздо вкуснее, чем так называемая, «рыба под маринадом». Евгений Дмитриевич спросил, кто готовил, и очень удивился, что я. К тому же был красиво сервирован стол на белой скатерти, с мельхиоровыми приборами,  со стеклянным синеватого  тона кувшинчиком вина. Его, кувшинчик, мама с Евгением привезли из Евпатории, и я много лет, любуясь на него, воображала, что это венецианское стекло, не зная, как оно  выглядит на самом деле.














                Глава 4. ВЗАИМОПОМОЩЬ

Я вспомнила, что Вася как-то дарил мне керамические бусы, поискала – нигде! Спросила маму, а она запричитала, что пришлось их выкинуть: в них завелись черви. Но как могли завестись черви в керамике?
Мама хотела выкинуть, но случайно забыла, а я всё-таки нашла остатки бус! Когда раскрыла пакетик, то обнаружила в нём не осколки бус, а кусочки раскрашенного сухого хлебного мякиша. Вот как в те времена изготовляли модную керамику  предприимчивые люди!
Васина мама была в отъезде у родственников.  Отпускные деньги  у Васи   закончились, поэтому я взяла на себя заботу о пропитании моего друга.  Незаметно отделяла небольшие порции еды от нашего стола, складывала их в сумку и несла голодавшему Васе. Тогда я уже приходила к нему домой, где нам никто не мешал.
Я внимательно изучила их жилище, найдя многое устаревшим – немодным. Вася дал мне ключ от квартиры, и придя как-то без него, я от скуки похулиганила. Взяв пилу-ножовку, отпилила ножку стола и, накрыв его скатертью, ушла. В их квартире было два больших стола, что показалось мне лишним и громоздким для небольшой комнаты. Придя домой, Вася очень озадачился. Увидев скособоченный стол, он тоже взял пилу и укоротил у стола остальные три ноги. Потом убавил столешницу и обстрогал ножки. Затем нашёл краску двух цветов и окрасил ножки в чёрный цвет, а столешницу в ярко-жёлтый. Получился чудный журнальный столик!
          Однажды я принесла Васе обед из многих блюд - всего понемногу. Он быстро всё съел и сказал, что не наелся. Я так расстроилась! Заметив это, он очень беспечно ответил:
 - А завтра схожу на рыбалку, да и поем!
 - А ты разве умеешь ловить рыбу? Это же надо уметь, это не просто!
 - А! – махнул он рукой, - наловлю!
 - А у тебя есть, чем ловить?
 - Да найду!
Я не поверила ему, но Вася, как ни странно, встретил меня с ухой! Он даже небольшую щучку поймал на удочку. Оказалось, мой Вася был прирождённый рыбак, к тому же, голодавший в войну, он рано  приспособился к добыче пропитания. Отменной двойной и четвертной ухой он будет потчевать нашу семью долгие годы, никому не доверяя «портить» добытую им рыбу. Сам, наслаждаясь своим трудом, уплетая рыбку, он приговаривал мне:
 - Нет, ты рыбу не любишь!
И было бесполезно спорить, что очень люблю, Но не так, как мой Кот Вася: люблю не любую рыбу, а хорошую!
Тогда  разными способами я старалась украсить моего Васю и его жизнь. Как-то он показал мне фотографии, где, стесняясь длинного плаща, он смешно  приподнимал его полы, собирая в горсть лишнюю длину. Узнав причину этого странного действия, я забрала плащ домой, и потихоньку, чтобы не видела мамочка, укоротила и подшила Васин плащ. Но не рассчитала подгиба, и плащ оказался коротковат, но Васе всё равно понравилась моя работа, и он долго бегал в том светлом коротком плащике.

                Глава 5.  ВСТУПИТЕЛЬНЫЕ

Первого августа 1964-го года я пришла на первый экзамен в Иркутский политехнический институт, а точнее в его очный филиал в городе Братске.
В те времена вся страна, то есть все её абитуриенты начинали вступительные экзамены на дневное отделение в один день, и все писали сочинение по литературе и по русскому языку, а вернее, на русском языке (кроме поступающих на творческие специальности – у них были другие сроки экзаменов).
Не помню, как называлась выбранная тема сочинения, но она относилась к «свободным». Я была очень взволнована, вдохновение просто накрыло меня!
Через день результатов ещё не было, но когда я приехала в гости к Нонне Александровне в военный городок, та, оказалось, лучше меня знала о моих успехах:
 - Ты написала отличное сочинение! Лучше всех!
 - Так откуда же Вы знаете???
 - Мне сказала об этом моя приятельница-учительница, которая работает в приёмной комиссии.
 - Так она же не знает моей фамилии!
 - Она сказала, что среди всех сочинений два лучших. Одно написал мальчик из школы №20, а другое – девочка из Риги.
 - Но это не значит, что я….
 -  А ты думаешь, что много девочек из Риги поступает в наш институт?
И в самом деле! Через день я увидела результат: «пять» за содержание и «четыре» за грамотность. Я была счастлива! Хороший разбег для абитуриента! Но этот результат говорил о другом: что я поступаю не туда, не по своему призванию! Но азарт экзаменов уже захватил меня.
Помню, что письменную математику я сдала на «четыре», а вот с устной возникли проблемы. Экзамен принимали две женщины. Я присмотрелась к ним:  мне понравилась Журавлёва – мягче, добрее. Когда же другая – Голубцова -  пригласила идти отвечать, я сказала, что ещё не готова. Как только  Журавлёва оказалась свободна, я сразу рванула к ней! И этот экзамен мне удалось сдать.
Физику сдала хорошо, даже помогла пареньку в военной форме нарисовать схему электрического звонка! А вот на химии Тамара Криворотенко выручила меня и подкинула «шпору».
Числа двадцатого было зачисление, и по конкурсу я прошла не на строительный  факультет, который выбрала первоначально, а на СДМ – строительные и дорожные машины, от них я  была страшно далека. Строительный факультет меня как-то примирял с архитектурой, которую я полюбила в Риге. Тогда я не знала, что советских архитекторов, по сути, готовили, чтобы строить типовые панельные дома, или такие дворцы, как  недавно открытый «Энергетик», где по центру здания были две большие белые буквы П.
  Стояло тёплое лето, я скучала по купанию, и вот однажды мы пошли на наше Братское море. Я выбрала безлюдное  место с ровным берегом, покрытым  травкой, а дно, как на Рижском взморье - песчаное. Разделись, погрелись на солнышке и ринулись в воду!  Она была сравнительно тёплой.  Я немного проплыла и, по привычке, стала нащупывать ногами  дно, но его не было. У меня началась паника, и я стала тонуть. Захлёбываясь, я призывала Васю, но он не сумел мне помочь, так как сам боялся глубины. С детства у него был дефект барабанной перепонки, и врачи не рекомендовали мочить ухо – вот почему он тоже не умел плавать. Но я выплыла! А опорой мне послужили  испуганные  Васины глаза.   





                Глава 6. ТУРСЛЁТ

В середине сентября был объявлен городской турслёт. Мы, студенты, тоже приглашались  участвовать. Не помню, чтобы нас кто-то сильно организовывал или готовил. Просто объявили, что с ночёвкой на воскресенье все идут на речку Вихоревку с едой и  тёплой одеждой. Была ли у нас своя палатка или нам её установили?  В нашей группе собралось несколько девочек и мой Вася, конечно.
Мы шли с походным снаряжением  пешком до Вихоревки, поэтому утомились, а после краткого отдыха принялись обустраиваться. Приготовили ужин на костре, оделись потеплее, и кто во что горазд! Пели, плясали, бродили и, как заворожённые, смотрели на огонь большого костра. Песни были разные, но больше туристские, то есть сочинённые известными и неизвестными туристами.  Многие из  тех песен  со временем  влились в разряд авторских. Кажется, в тот раз я впервые услышала песню Городницкого: «Снег, снег, снег, снег… Снег над палаткой кружится…».  Некоторые из бывалых туристов подвыпили, и, теряя контроль, норовили исполнять и  «вольный фольклор». В те поры я была очень строгой девушкой, да и сегодня не люблю скабрезных историй.
Стояла тихая тёплая ночь, и спать никому не хотелось, потому уснули на рассвете, когда костры уже не горели, а только дымили, и дым  смешивался с утренним туманом.
После завтрака началась игра в футбол, но он меня не интересовал, поэтому, полдня я посвятила приготовлению обеда, а потом, помыв посуду,  поняла, что больше здесь делать нечего. Не знаю, как другие, а я восприняла тот слёт как массовый отдых на природе, а туризм, о котором я читала в книжках, был ни при чём. Поэтому мне захотелось настоящего похода и, по возможности, с приключением.
Вообще-то на приключения рассчитывать не приходилось: я же была с Васей, а он такой взрослый и умный! Вот я и решила пойти не прямым путём к дому, а как-нибудь с поворотом, а точнее, с вывертом, но Вася не сразу сообразил, что я задумала.
Река Вихоревка была первозданной чистоты, все пили её воду, бродили, купались, ещё не был построен завод БЛПК, который окончательно отравил её.  Вихоревка, по моему мнению, названа так не по имени некоего Вихорева, а по её собственному свойству – она выгибается, течёт и мечется подобно вихрю. Мы с Васей пошли вдоль реки, любуясь её течением в изгибах берегов с пышными кустарниками -  золотыми, а местами ещё зелёными. Было тепло, солнечно,  тихо и радостно! Вот ещё один поворот!
Вася забеспокоился: пора домой.
 - Да что ты спешишь домой, ещё ведь рано, светит солнце, так красиво! - возражала я.
Мы отошли от реки и направились в сторону дома - на восток, в глубь леса. Но лес уже погружался в сумрак.
 - Мы заблудились! - взволнованно заключил Вася.
 - Да ты что? Разве можно здесь заблудиться? Солнце на западе, мы идём на восток. Сейчас выйдем на открытое место и проверим.
Но вокруг была чаща, и мы пошли быстрее. У меня такая особенность: чем чаще лес, тем быстрее  по нему иду. А вот и поляна! Последний луч осветил дальние сопки. Как свечи, на них вспыхнули яйцевидные купола лиственниц, но я успела сверить выбранный мной  маршрут по этому прощальному лучу!
 - Мы правильно идём! Мы должны выйти на дорогу в аэропорт.
 - Нет, мы ушли далеко. На дорогу в аэропорт мы бы  вышли раньше…-растерянно проговорил Вася.
 - Так  идём же скорее вперёд! Мы идём в нужном направлении! Дорога в аэропорт переходит в Усть-илимскую трассу, и мы выйдем на неё!
Стало совсем темно, но я рвалась вперёд, и вот мы уже слышим шум машин! Ах, вот и асфальтовая дорога! Проехала машина….
    Дорога, как мечта! Она освещалась звёздами, и на фоне чёрного леса казалась совсем светлой и тёплой. Я выбежала на неё, и от радости стала кричать, танцевать и петь! Вася оставался сдержан. Конечно, он тоже был очень рад, но как-то не мог прийти в себя. Очевидно, он до конца не верил,  что мы выйдем из леса.
Он не любил вспоминать этот случай. Мне же не пришло в голову, что мой друг может оказаться ненадёжным спутником, только смутное разочарование мелькнуло во мне, но я его быстро подавила. Зато я какова! Со мной не пропадёшь!
Мы остановили проезжающую попутку, и благополучно добрались до дома.      




                Глава 7. СТУДЕНТКА

Все поздравляли меня с поступлением в вуз. Мама была просто счастлива! Вася тоже  гордился мною, и я этому радовалась, но когда оставалась одна, то на душе скребли кошки….
Первого сентября состоялось торжественное открытие филиала, и начались учебные будни. С удивлением я встретила знакомого преподавателя. Это был математик и чертёжник Олег Петрович Бороздин. Он тоже помнил меня по школе.
На комсомольском собрании меня избрали  в  культмассовый сектор. Олег Петрович тут же придумал мне ещё одно,  соответствующее профилю поручение. Я должна была приносить в институт свежие газеты и журналы. Почему это поручение он дал именно мне, а не  библиотекарям филиала? Так или иначе, но он точно определил мой  истинный профиль. Итак, я должна была зарегистрироваться в ближайшем к вузу киоске «Союзпечать», где мне выдавали корреспонденцию для продажи. За эту хлопотную работу я получала десять процентов. Порою мне надоедало поручение, тем более, что покупал печать почти всегда один Олег Петрович. Он не ругал меня за отлынивание, но как-то разочарованно смотрел, если я ничего ему не предлагала, и я возобновляла свою деятельность.
Меня почти постоянно тяготил вопрос моего фальшивого присутствия в комсомоле. Я же не встала на учёт, да и не могла: у меня не было учётной карточки. Идти в комитет БРАСКГЭССТРОЯ? Но как я объясню, почему  нет карточки? Надо рассказывать, какая у меня оказалась сестра, похитившая карточку учёта…. Но взносы  я платила исправно.
А  ещё надо было учиться! И я отлично училась по двум предметам: по английскому и по истории КПСС. Поначалу понравилась начертательная геометрия, и я получила «пятёрку». Но потом все точные науки вызывали во мне панику и ужас.
Помню, как с целью психологической защиты среди студентов я  избрала себе  кумира, которого донимала своими верлибрами. Старалась его опекать:  ведь он жил не дома, а у родственников, а я уже имела такой опыт проживания.  По вечерам занималась с ним  английским языком, а потом, надев телогрейку, шла его провожать. В телогрейке я никого не боялась и, как мне казалось, смогла бы его защитить от хулиганов. Уж очень он был хорош собой  – светловолосый и  с огромными голубыми глазами.
Очень скоро все стали носиться с чертежами, обнимая их, как родных детей, а я к черчению никак не приступала. Думаю, что влюблёнными в чертежи были студентки строительного факультета. На их месте, может, и я бы что-то начертила.
Наконец, на ноябрьские праздники  я твёрдо решила сделать чертёж, и когда осталась дома одна, освободила большой кухонный стол, приготовила линейки, угольники и лекала. Расстелила лист ватмана, очинила карандаши, раскрыла готовальню с циркулем и рейсфедером. Сейчас кажется, что в руках я вертела какой-то сложный механический узел. Или он был на картинке? Я наметила оси изометрии, рука хотела рисовать, но не чертить. Что же делать дальше? Я подумала ещё минуту и свернула ватман в трубку, закрыла готовальню, закрутила пузырёк с тушью. Убрав со стола все инородные  кухне предметы, а заодно и моей натуре, я поставила точку на своей технической карьере. Всё! Больше я не учусь в филиале Иркутского политеха!   




























         





                Глава 8. С МЕЧТОЙ ОБ ИСКУССТВЕ

В институте я больше не появлялась. О том, что я бросила учёбу, знали только Вася и Людка.  Я долго скрывала от мамы своё решение.  Соседи по квартире  были уже  другие, поэтому не с кем было делиться,  кроме самых близких друзей.
Я съездила в военный городок к Ноне Александровне, сообщила ей о моём решении, и она приободрила меня:
 - Ну что же…. Значит, ты станешь искусствоведом. Поедешь учиться в Ленинград.
 - И я смогу поступить в Академию художеств?
 - Сможешь, если захочешь и будешь хорошо готовиться.
 - А что значит хорошо готовиться? Что надо знать и что будут спрашивать?
 - Надо пройти предварительный конкурс на профпригодность. Тебе будут показывать открытки-репродукции без названий, а ты должна будешь сказать и автора и название. А ещё подготовить по программе историю русского искусства, начиная с архитектуры. Я тебе дам том Алпатова, по нему и готовься.
И Нона вручила мне огромный том  истории русского искусства академика Алпатова. С большим трудом, но и с неменьшим интересом я взялась за  чтение. Сразу возникло много попутных вопросов. Я пошла в библиотеку. Каждое утро я выходила из дому в половине девятого утра – как в институт, а сама сначала шла к Людке (пока она не устроилась на работу), а потом в библиотеку, и там погружалась с головой в мир книг, журналов и словарей.
Но кто-то из соседей сказал моей маме (а может, и Людкина мама?), что я бросила институт. Однажды, выйдя из дома, я вскоре вернулась, как вдруг пришла и мамочка. Она строго спросила меня, правда ли, что я бросила учёбу. Отпираться я не умела. Мама кинулась уговаривать меня вернуться в институт. Я была тверда! Она начала обнимать и целовать меня, умоляя. Таких её бурных ласк я никогда не испытывала. Мне стало очень жаль маму, но с непривычки её ласки вызвали дискомфорт, хотелось плакать. Я осталась холодна, только пообещала, что учиться всё равно буду, но не здесь.
О профессии инженера у мамы были очень приблизительные представления, хотя она и работала в проектной организации.  Эта профессия в ту пору была престижна и хорошо оплачивалась. Мамина приятельница Мария Петровна нередко повторяла:
 - Хорошо быть инженером: восемь часов плюют в потолок, и двести рублей в кармане!
Когда я сестре Лере пересказала эту обывательскую фразу, она возмутилась:
 - Как это «плюют в потолок»! Такая сложная и ответственная профессия! Где она видела, чтобы инженер  плевал в потолок?
У Марии Петровны был муж-инженер, но не думаю, что он так работал. Так работала сама Мария Петровна то контролёром в кинотеатре, то в снабжении. Только  двухсот рублей никогда не получала.










































                Глава 9. И ВСЁ ЖЕ СУДЬБА….

Вася продолжал занятия спортом. После работы, которая была, что называется, «на ногах», он шёл в спортзал, где играл в баскетбольной команде, всё так же ловко отбирая у противника мяч, и, высоко прыгая, легко отправлял его в корзину.
Осенью в спортивной среде подводились итоги, при этом вручались грамоты, устраивался банкет для спортсменов. Вася пригласил меня на это запланированное мероприятие. Помню, что главной фигурой на нём была сухая холодная дама Семиусова, говорившая очень невыразительным  суконным языком. Может, она не была равнодушным человеком, но произвела именно такое впечатление. Типичная чиновница, каких не должно быть.
После немногочисленных речей все навалились на выпивку и закуски. Теперь думается, что закуски были так себе, если мой Вася сразу захмелел. Мы вскоре вышли на улицу. Вася не мог идти, и мне приходилось подпирать его своим плечом. Он старался держаться, но это ему  с трудом удавалось. Таким я его никогда не видела. Было тяжело тащить его, и на душе стало как-то кисло, если не сказать хуже. Я уговаривала себя, что такое в первый и в последний раз, что это произошло случайно. Ведь Вася очень устал за неделю. Оно так и было на самом деле. Потом я замечу, что закусывать Вася не привык – чаще было нечем. Мне не нравились ни его роль в этой ситуации, ни моя. Ну, неужели я буду всю жизнь так его водить? Нет, я не согласна! Такой Вася мне решительно не нравится. Но что будет, если я вообще от него откажусь?  Помня опыт с Юрой, я понимала, что Вася будет очень страдать, даже может не пережить страданий. Я почувствовала себя виноватой за мысль расстаться с ним. Виноватой ещё и в том, что я так его завлекла, привязала и обнадёжила.
Мне не с кем было посоветоваться, кроме Людмилы. Когда я сказала, что почувствовала и поняла, что недостаточно люблю Васю, она решительно подвела за меня черту: ты должна с ним расстаться. И даже Васе она высказала это!
Через неделю мы с Людмилой поехали к Нонне Александровне. Тогда, чтобы уехать в военный городок, надо было сесть в автобус на автостанции, то есть такая поездка была  настоящим путешествием. Вот мы выехали, автобус поднялся вверх по Дубынинскому переулку, свернул направо на улицу Гидростроителей. Проехали здание управления. Я посмотрела направо и вдруг увидела, что Вася в своём коротком плащике перешёл дорогу и как-то робко идёт в сторону моего дома. Я вздрогнула и сказала Людке об этом. Она спокойно мне ответила:
 - И пускай идёт, а тебя нет дома.
Но я как соскочу с места! Как заору на весь автобус:
 - Остановите!!!
Да как выскочу! Да как закричу:
 - Васяяя!!!

                Глава 10. ПОИСКИ РАБОТЫ

Мне стало так спокойно, я увидела, что Вася рад моему возвращению. Но, главное, что я  в себе перестала сомневаться. Да, я люблю Васю, хоть и без страсти. Мы необходимы друг другу. Я поняла, что Вася не сможет жить без меня, а мне тоже хорошо и спокойно с ним, и я ощущаю гармонию жизни. И сколько нового хорошего нас ждёт впереди!  Я оптимистка! Меня питают надежды на будущее, меня поддерживают и  мечты,  и сила моей воли. Мои мечты сбываются, и так будет всегда! Мы с Васей никогда не расстанемся, но я должна учиться дальше и получить любимую профессию.
Я рано поняла, что не смогу трудиться, если мне не нравится работа. Многие доброжелатели советовали, кем же мне быть. Наша давняя приятельница Нина Павловна Дрёмина хорошо обдумала, как она сказала, вариант портнихи. Я прислушалась к её совету: и на самом деле люблю шить, только не очень умею.
 - Так ты учись у мамы. Ты станешь такой же хорошей портнихой, как твоя мама!
Да, подумала я, хорошо бы стать такой мастерицей, как мамочка. И побежала домой с радостной вестью. Но мама встретила эту новость не только без радости, но ещё и с возмущением:
 - Почему бы её дочери не стать портнихой? Она не понимает, какой это каторжный и ответственный труд! Только не портнихой!
А вот я думаю, что Нина была близка к истине. Я очень люблю ткани, люблю, чтобы было красиво, шитьё меня успокаивает, а ножницы бегут быстрее моего сознания. Эти слова мамочка сразу подхватила:
 - Вот-вот! Сразу испортишь чужую ткань! И заказчики бывают такие капризные! Спросишь, бывало:
 - Вам к какому дню пошить?
 - Да когда пошьёте… А через неделю говорят, что надо срочно. Всё бросай и шей! И шьёшь им днём и ночью.
  Но я-то видела, как нравились заказчицам сшитые мамой наряды, и очень редко кто-то был недоволен, но вот эти-то редкие  случаи мама сильно и долго переживала.
Дни летели, а я не могла устроиться на работу. Хотелось работать в библиотеке. Я спросила в читальном зале, не возьмут ли меня на работу, и получила  твёрдый отказ:
 - Чтобы работать в библиотеке, надо иметь специальное среднее, а лучше  высшее образование.
У меня были только курсы, и те не библиотечные. Я узнавала, не возьмут ли меня на машиносчётную станцию, согласно документу, полученному на курсах в Риге. Но свободных мест на станции не было, да и я туда особо не стремилась. Однажды мы с Васей были в гостях. Милая дама очень обрадовалась, что я ищу работу, а она сможет мне помочь:
 - Работа нетрудная и на свежем воздухе. Будешь точковщицей машин на дороге.
Но мамочка в очередной раз встретила мою «новую работу» с возмущением:
 - Пусть она сама работает на свежем воздухе!






































                Глава 11. ДЕБЮТ

Этой осенью 1964-го года мне исполнилось уже 19 лет, а я ещё не определилась окончательно, кем же я буду. Больше всего мне хотелось изучать искусство и нести свои знания людям, но очень скоро я засомневалась: а смогу ли?
Нонна Александровна не сомневалась, что я смогу, и быстро организовала мне премьеру в своей тринадцатой школе. Я пришла на урок рисования в шестой класс. Там была и учительница, но я сразу сникла, увидев её беременной. Но какое же отношение ко мне имело её положение? А такое, что она не собиралась «устанавливать для меня дисциплину», а я этого и сейчас не умею делать. Я начала неуверенно говорить о художнике, уже не помню о каком, притом делая паузы,  а дети спешили их заполнить.  Но они всё-таки сдерживались – им было любопытно, зачем я к ним пришла и что я умею. А я ничего не умела тогда. Ничего! Меня это ужасно разочаровало, и мои амбиции  мигом улетучились.
Когда я пришла к Нонне Александровне вернуть её книги, она успокоила меня и посоветовала прочесть рассказ Ираклия Андроникова «Впервые на эстраде». Меня удивил Андроников! Оказывается, он, такой уверенный в своих знаниях и речах, тоже неудачно выступил  перед зрителями в первый раз, но ведь не пал духом! Ну что ж, я буду старательно учиться. Моё провальное выступление показало, что я не твёрдо знала то, о чём собиралась рассказать детям, к тому  излишне волновалась и проявила неуверенность. Да и невероятно сложно говорить о художнике, имея в руках две-три небольшие картинки. А уж о подлинниках в наших условиях и говорить нечего – их тогда попросту не было ни у кого в нашем Братске! Картины - в книжных и журнальных репродукциях, музыка -  в радиорепродукторе.
А музыку я любила. У Васи был переносной радиоприёмник на батарейках. Его можно было вешать на шею и в поисках музыки крутить  регулятор волны. Я любила тогда «Итальянское каприччио» Чайковского и «Рондо каприччиозо» Паганини - Листа. И вот поздней осенью идём с Васей по улице, он повернул регулятор, и - в темноту, подсвеченную  фонарём и снегом, в самое сердце ворвались звуки скрипки с оркестром! Господи, какое же это было счастье! Какое упоение! Как же было не любить моего Васеньку, сделавшего меня такой счастливой и окрылённой! Музыка, именно музыка даёт, как ничто другое, веру в жизнь! От неё, веющей красотой и вечностью, перетекает в нас то ручейком, то спокойной широкой рекой, а то обрушивается водопадом  великая энергия жизни, созидания  и веры в будущее!  Хотите счастья – слушайте музыку! Её гармония делает  гармоничными и нас. Музыка примиряет с судьбой.  Она не отнимает энергии  жизни, а, наоборот, – усиливает желание жить.
   


                Глава 12. ВЕРА

Вася поддерживал все мои интересы.  14 октября он принёс мне небывалый подарок. До сих пор ощущаю  не только душевный, но и физический трепет, когда я развернула упаковку и, потрясённая, увидела  пожелтевшие страницы старопечатного издания. У той «инкунабулы» без обложки были перегнуты вдоль все листы. Видно, что её тщательно скрывали, но всегда носили при себе и наверняка прятали в сапог. Я раскрыла книжный блок и прочла: «Отче наш, ежи еси на небеси, да святится имя Твое….». И дыхание перехватило…. Удивление и радость переполняли меня:
 - Васенька! Где же ты нашёл такое?
Вася улыбался и молчал. Так я и не узнала, где он раздобыл ту драгоценность…. Потом он скажет так:
 - Я другой – не такой, как ты. Но я хорошо понимаю тебя. Ты необычная, и я  тебя люблю.
Тогда мама пресекала мой интерес к религии, хотя потом будет рассказывать, как в детстве она ходила в церковь на исповедь. По этой причине я не показывала маме Васин подарок. Верить в бога тогда всем запрещалось, верующие преследовались разными угрозами, нареканиями начальства, товарищескими судами и, что самоё прискорбное, осуждались обществом. В нашем городе не было ни одной церкви. И каково же было наше удивление, когда жена Васиного дяди Миши  - тётя Оля - вдруг открыла церковь в Падуне! Но прежде этого мы были потрясены трагедией в семье Михаила и Ольги Черезовых: враз погибли две их юные  дочери! Их, идущих по обочине дороги, сбил пьяный водитель. Девушек похоронили в белых подвенечных платьях. Дядя Миша ненадолго пережил дочерей, а Ольга купила в индивидуальном посёлке дом и подарила его  Русской Православной Церкви. Мой Вася почему-то  сказал: «Как же она нагрешила!» Таково  было мнение в его семье…  Как всё было на самом деле, я не знаю.
Церковь стоит до сих пор,  она была первою в Братске. Но тогда, (да, признаюсь, что и теперь), жизнь уносила меня всё дальше и дальше от религии, а когда я была готова окунуться в неё сердцем и головой, не было никаких условий. И самое главное, не было наставника-духовника. Если бы я осталась в Риге, то скорей всего пришла бы в лоно Православия, а в условиях Братска мне оставалось читать справочник атеиста, где речь шла о разных религиях, и я стала интересоваться разными верованиями. О религии тогда было что сказать отрицательного и советским журналистам и художникам, и  историкам. Но с  нею примиряло пронзительное «Арабское танго» и реалистическая проза Льва Толстого, а потом и Достоевского.
Моей же религией, как и у многих советских людей, стала поэзия.

                Глава 13. ПОЭТ ЭПОХИ

Лора Петрова рассказывала, как на встрече с поэтом Евгением Евтушенко, приезжавшим в Братск год назад (я тогда  жила в Риге), кто-то из зала спросил его:
 - Какой  поэт, по-вашему мнению, станет символом нашей эпохи?
 - Понятно, что Евтушенко трудно было ответить на этот вопрос. – продолжала Лора. - Он мог бы ответить «я» и не ошибся бы, так как  большой зрительный зал  в тот момент был  такого же   мнения. Но ведь он  не мог так сказать сам о себе! Возникла пауза, а потом Евтушенко сказал:
 - Думаю, что Роберт Рождественский.
А спрашивающий  на свой вопрос ответил  иначе:
 - А я думаю, что это будет Андрей Вознесенский.
Меня эта история очень озадачила. Люди всерьёз говорят о Вознесенском, а я совсем не знаю его, и только отмахиваюсь его «треугольными грушами». Надо его изучить. Но сколько я ни читала в журнале «Юность», никак не могла попасть на его волну – мне всё казалось каким-то вычурно-вывернутым и искусственным. Я принялась за Роберта Рождественского: читала и учила наизусть «Реквием», «Если вы есть, будьте первыми», «Письмо в тридцатый век». Из того «письма» только помню:   «Вам, родившимся в трёхтысячном, девяносто каком-то году…»
Однажды я была дома одна, и по радио объявили о выступлении  Андрея Вознесенского. До этого я никогда не видела и не слышала его. Я прибавила звук. Из репродуктора лился прекрасный голос. Поэт не читал, он пел!
                Свисаю с вагонной площадки…. Прощайте!
                Прощай, моё лето! Пора мне….
                На даче стучат топорами,
                Мой дом забивают дощатый. Прощайте!

Господи! – подумала я. Это же про меня: про нашу дачу в Юрмале….
И далее:
                Прощай, моя мама! У окон
                Ты станешь прозрачной, как кокон.
                Наверно умаялась за день?
                Присядем.
                О, Родина, попрощаемся!
                Буду звезда, ветла….
                Не плачу, не попрошайка!
                Спасибо, жизнь, что была!
                На стрельбищах в десять балов
                Я пробовал выбить сто….

Я услышала этот выстрел! И уже никаких сомнений не было, что Андрей Вознесенский  -  мой поэт!
Но теперь думаю, что ту эпоху точно выразили два поэта: Владимир Высоцкий и Евгений Евтушенко.


                Глава 14. ПЕРЕПИСКА С ЮЛЕЙ

Дни за днями летели, а я сидела дома, не работала. Читала всякую всячину. Учила  Вознесенского и уже выучила его книгу  «Антимиры».  И вдруг Юля прислала его же «Параболу»,
Юлины письма сохранились, и временами я перечитываю их. Перечитываю в основном с сожалением, что для меня  потерян её след….  Лет пять мы переписывались, а встретились через девять лет! И потом виделись несколько раз во время моих приездов. Но с каждой встречей, ( а их было немного), Юля отдалялась от меня.  В чём была причина? Я так и не поняла. Говорят, что жизнь разводит людей. Подозреваю, что и моя сестра Клара способствовала этому. Но об этом в другой раз, а сейчас я хочу привести Юлины письма по горячим следам, и начать с самых горячих.
               
13.07.64. г. Рига.

Здравствуй, дорогой мой человек! Как ты живёшь? Что нового, интересного? Кто ты сейчас и чем ты занята? Меня интересует абсолютно всё и до подробностей….
Что у меня?  Во-первых, милая Галка, что творилось со мной в первые дни твоего отъезда! Я думала, что  просто  сойду с ума от  воспоминаний и тоски. Как только я приходила домой, меня встречали книги: «Человек» и «Ты рядом». Я уходила на улицу, там  проходила мимо нашего парка, и всё начиналось сначала. Я всё помню. Помню утренние встречи, экзамены, необыкновенное ночное купание. Ладно, не буду ныть….
Я  подала заявление на биофак. Дорогая Галка! Если бы ты могла хоть ненадолго представить себе, что там делается! Страшно много поступающих. Все бросились на биофак (в основном это евреи, т. к. они почуяли перспективность этой работы). Суди сама, в нелатышскую группу будет принято лишь 25 человек, а заявлений уже 67. Надежды у меня почти никакой. Я сейчас работаю и занимаюсь мало.
,,,,Галка, пришли мне вид Братска. Я хочу видеть город, в котором ты живёшь. Видела нашу математичку Зинаиду Константиновну. Она просила  передать тебе привет и наилучшие пожелания».
Юлина просьба прислать вид Братска повергла меня  в шок. Что я могла ей прислать? Разве чёрно-белый вид Братской ГЭС? Её письмо отрезвило меня…. Из мира старинной архитектуры я возвратилась к типовым деревянным убогим  домам! Нет, об этом не хотелось думать! Больно было вспоминать, чего я лишилась. Но быть  рядом с матерью, с будущим мужем, ходить по знакомым тропинкам…. Нет, мой отъезд стоил этого! Я правильно сделала, что уехала домой, а в Ригу и в другие города стану наезжать - ведь все ездят в отпуск в разные концы нашей огромной страны.
Юлино письмо написано карандашом. Тогда не было шариковых ручек, а постоянно  носить в сумке наливную ручку было опасно: прольются чернила. Значит, Юля писала это письмо не дома, а где-нибудь в парке…
Она поступила на биофак на вечернее отделение и продолжила работу в медицине, питая надежду выучиться на врача.
Осенью пришло  ещё одно потрясающее письмо. Юля написала его прямо на почтамте Сигулды. Это письмо на телеграфных бланках. Просто не знаю, какой выбрать фрагмент, с чего начать….
«Здравствуй, далёкая и близкая моя братчанка! Знаешь, где я сейчас? Галка, я никак не могу ничего забыть! Понимаешь, всё-всё связано с тобой. Куда бы я ни шла, что бы я ни делала – ты со мною всюду.
Сегодня у меня выходной. Я проснулась в таком радостном настроении, вскочила, подбежала к окну и ахнула! На голубом небе торжественно и плавно выходит из-за горизонта огромный ярко-рыжий диск солнца. Буквально через две минуты шар исчез, а всё небо осветилось нежно-розовым светом. От такого чуда у меня всё запело внутри, я готова была совершить подвиг!  Распахнув окно,  весело крикнула облакам и ветру:
 - Доброе утро, Галка! Ветер, донеси ей мои слова!
И я тут же решила ехать в Сигулду. Хотелось ещё раз пройти там, где была ты со мной! Схватив сумку, твои письма, стихи Есенина и яблок на дорогу, я выскочила из дому. Еле успела на электричку на 8-05.
Помнишь, как мы ехали, какой был ветер? Помнишь, сколько цветов мы набрали с тобой! Я очень жалею, что в тот раз мы с тобою не дошли до замка, но я надеюсь, что несмотря ни на что, ты всё это увидишь. Ты, конечно, помнишь ярусы лесов и изгибы реки Гауи. Сейчас лес напоминает картины художников-импрессионистов…. Понимаешь, Галка, это так красиво, что невольно думаешь, кто творец всего этого…. Всё это море леса под дыханием ветра поёт и переливается всеми красками, которые могут существовать только в природе. Прости, но я не могу найти слов, чтобы всё это выразить. Могу сказать только два слова: удивительно красиво! Собрала для тебя листочки, чтобы ты могла представить себе эти краски природы. Высылаю их тебе, и вместе с ними  шлю тебе всю свою любовь, свои мысли о тебе.
На самой высокой башенке замка, на кирпиче около второго окна, я написала: «Галка, чудо-человек! Жду! Юлька. 1964 год,  осень»….
Читаю такие письма, и сложные чувства путаются во мне… Юношеская восторженность…  Потому такая любовь к подруге? Я ведь тоже любила Юлю, но как-то по-другому. Прежде любила Людку, даже целовала ей руку, (которую она быстро отдёрнула, и правильно сделала). У меня скоро прошли те нежные чувства, но восторги вспыхивают во мне и сегодня. Но чтобы так, как Юля! Такие страсти меня пугали.  Я боялась, что у Юли это не  пройдёт.  «Ведь так можно любить только юношу», -  уверенно думала я. Но и у Юли прошло!  И когда мы встретились через девять лет, казалось, что будто и не было никакой страстной восторженности, а если и была, то ушла без следа, оставив на былом месте  груз беспросветной безрадостной  жизни.  Где же ты теперь, моя любимая прекрасная подруга?! Дай мне знак, что  слышишь меня.
«Ночью, в узких улочках Риги ты меня ждёшь….»
      



































                Глава 15. ВАНИНЫ ПИСЬМА

Я продолжала мечтать, как летом поеду в Ленинград поступать в Академию художеств. Уверенности, что поступлю, у меня не было, но оставалась надежда на встречу с Юлей  – ведь от Ленинграда до Риги  рукой подать.
Кларина свекровь переслала мне письма от Вани Греховодова. В августе он был в Ленинграде, поступал в университет на кафедру физиологии человека и животных к профессору Васильеву. Всё сдал, кроме физики – завалил! «Галка, я рядом с тобой. Это меня бесит!» - продолжал он своё письмо. Ванечка думал, что я в Риге, а я уже в Братске…. Дома  нашла его прошлогоднее письмо, в котором он «бесился» по поводу мнимой нашей  «близости»: я в Братске, а он завклубом в Илимске. А я в тот момент уже жила в Риге. Теперь я сделала вывод, что мы вряд ли встретимся: не судьба. Я не могла откликнуться на его чувства, да и были ли они у него  настоящими? Одиночество способствовало его быстрой и сильной привязанности ко мне. Его письма (а они  сохранились) невозможно читать равнодушно. Он сумел в них выразить себя настолько ярко, что его образ, а к нему и хороший слог, до сих пор держат меня в плену необычной  Ваниной личности. Хочется напечатать эти письма, из них получится небольшой, но страстный роман и без моих писем, которых, разумеется, у меня нет.
Кроме сочувствия трудной сиротской судьбе инвалида,    восхищения  его стойкостью и талантом, я не испытывала к нему других чувств – только дружеские!
В ноябре он прислал мне в Ригу открытку-поздравление с праздником:
 «Крошка! С большим праздником! Желаю всего!!! А теперь…? В чём дело? Я на тебя обижаюсь! Ван». Так он недоумевал, почему я не отвечаю. А я была не в Риге, а в Братске.
Наконец, получив моё  ноябрьское письмо из Братска, он отвечает уже из Евпатории:
 «Бросай институт. Тебе это не подходит (а я и так уже бросила). Перед праздником я вызывал тебя по телефону из Риги, но ты не пришла. Вернее, тебя не было в Риге. Зачем ты покинула этот сказочный городок?
Я утром проснулся, а на улице снег! Такое было сногсшибательное чувство, когда шёл на работу! Работаю коммерсантом в газетно-журнальной экспедиции (как я в газетно-журнальном киоске книгоношей!). Но я бы предпочёл больше физику на лекциях профессора, чем эту коммерцию. Но ничего не поделаешь, придётся покорпеть ещё годик.
А сейчас, к вечеру, снег наполовину растаял, и так почему-то грустно…. Наверно ещё и потому, что у меня под носом «капель».
Галинка! Галчонок мой! Ну, что там с тобою стряслось? Пиши ясней! Твой Ван».



                Глава 16. ГРЕХОПАДЕНИЕ

К письму была приписка: «Если можно, то я крепко целую тебя в губы, ты ведь разрешишь, я знаю!» Меня, как любую девушку, такая фраза и взволновала, и ввела в недоумение: что это он, будто мы с ним когда-нибудь целовались?! Я ещё раз убедилась, что Ванечка легко «заводится» - ну, прямо «спол-оборота»! Это значило, что он мастер воображать. Да, фантазировать интересно и приятно, только после приходится  ещё и дорого платить за собственные фантазии. Впрочем, пришлось платить нам обоим. 
Когда я заговорила с мамой о Ванечке, она быстро урезонила меня:
 - Он инвалид! Калека.  Они бывают злыми на всех.
Я  не уверена, что мама  права, но её слова запомнились. А если бы я действительно Ваню любила, то и мамины слова меня бы не остановили. Но я давно знала, что моя судьба – Вася Черезов.
Не помню, как наступил Новый, 1965-ый год, но он наступил. Не имея денежных средств, я на копейки купила плотной тёмно-синей ткани на модную юбку с бретельками. Быстро раскроила, быстро сшила, но не влезла: при раскрое  не сделала припусков на швы. Убрала юбочку до лучших времён – когда похудею.
Эпидиаскоп оставался в обиходе. Никакой множительной печатной техники для картинок, кроме  небольшой копирки и светочувствительной бумаги, просто не существовало. Да и с помощью перечисленных средств можно было «изобразить» что-то маленькое или бледное. А графика художника Стасиса Красаускаса волновала не только меня, и многим хотелось смотреть на неё не только в книжке Межелайтиса или в журнале «Юность», а украсить ею своё жилище. В быту делать копии фотоаппаратом тоже не получалось. Тогда снова пригодился эпидиаскоп.
Перед его объективом ставили картинку и проецировали на лист ватмана, закреплённый на стене. Изображение-картинка увеличивалась во весь  ватманский лист! Надо было быстро обводить карандашом основные контуры изображения. Быстро потому, что за объективом с  книгой находилась мощная лампа, сжигающая книгу  с  иллюстрацией. После обводки книга быстро вынималась. Контуры на бумаге надо было оставлять белыми, а   всё  пространство внутри контуров  закрашивалось чёрной тушью. Только меткий глаз и  искусная рука  могли воспроизвести окончательно копию гравюры – ведь не было же в нашем распоряжении печатных станков.
Так копию  иллюстрации Красаускаса сделала для меня та самая девочка (Люда Рябова?), которая бегала в кино под моим именем без билета. В жизни много чудес!
Так что же было изображено ею на ватмане? Какую иллюстрацию мне удалось заполучить? Это были Адам и Ева. Красаускас их изобразил на фоне дерева с райскими яблоками, но не Ева, а Адам тянется к яблоку. Художник по-своему  трактует грехопадение. У него Адам – искуситель, а Ева, смущённая, падает перед ним. И не из ребра Адама, а от бедра отделяется она. Их ноги ещё вместе, но Адам тянется за новым яблоком...




































                Глава 17. ВСТРЕЧА ВЫПУСКНИКОВ

Такую «картинку» поместить у себя в комнате я не могла. Возможно, я принесла её домой, но встретила мамино сопротивление, а скорей всего, и не приносила, а повесила картину у Васи в его комнате. Вася не особенно был похож на  того мужчину с гравюры, а вот я – вполне. Вася не был таким сильным, но он был самостоятельным и смелым, а ещё он  очень  любил меня….
Наступил долгожданный февраль! Я всегда его встречаю  с радостью!  Потому, что скоро весна!
Первого февраля, по традиции, в нашей двадцатой школе состоялся вечер встречи  выпускников-одноклассников. Мы с Людмилой Артемьевой, хотя и не вполне подходили под этот статус (я выпускалась в Риге, Людмила - ещё без аттестата) с радостью помчались на эту встречу. Это была наша школа, и ожидался приезд Елены Борисовны!
После общего собрания, все разошлись по классам, но таковых было немного – выпуска четыре: школа  открылась недавно. Поэтому все побежали к «своим» учителям. К Елене Борисовне собрался целый кабинет из разных выпусков. Помню среди «не наших» краснощёкого красавчика брюнета Борю Поспелова. Елена и к нему относилась с тёплым вниманием. Она задала всем один вопрос: « Нашли ли вы своё счастье?» 
  Боря что-то пробормотал, Галя Казадаева пожаловалась, что мало денег: «Купишь какую-нибудь безделушку, и есть не на что».
Меня, как и Елену, их ответы не устроили. Я тогда почти всех однокашников считала очень состоятельными и успешными, поэтому заключила, что они, возможно, «с жиру бесятся». Потом-то я поняла, что и в Братске, а не только в Риге, жить затруднительно, и не только нам с мамочкой, - проблемы возникают у всех, несмотря   на кажущееся благополучие.
Но я себя ощущала вполне счастливой в тот момент. Встреча с любимой учительницей, с которой столько не виделась! И тесная юбка мне подошла, а значит, я постройнела, чувство лёгкости, полёта переполняли меня! И неважно, что не всё у меня ладится – это временно! Я всё смогу, всё сумею. Всё ещё впереди! И уж так ныть, как мои одноклассники, не стану!
Елена Борисовна ушла к коллегам, а мы небольшой группой уединились и  в честь такой серьёзной встречи понемногу выпили вина - ведь мы уже совсем взрослые, и нам всё можно!
Оставаться свободными  тогда нам помогала поэзия. Людмила прекрасно читала Федерико Гарсиа Лорку:

Чёрные кони жандармов
Железом подкованы чёрным….

Или:

Начинается плач гитары….

 А я  -   «Осеннюю песню»: «Сегодня чувствую в сердце неясную дрожь созвездий»….


                Глава 18. ГРАВЮРА КРАСАУСКАСА ОЖИВАЕТ

Когда осенью Нонна Александровна посоветовала Васе взять меня, как берут крепости и города, я не поняла, что она имела в виду. Если близкие отношения, то они у нас уже были. А  как же ещё? Приказом? Боем? Оказалось, что можно взять ещё одним способом.
Собираясь на учёбу в далёкий город, я не думала порывать с Васей. Но он-то понимал и знал по опыту моего прошлого  года в Риге, что ждать меня – это очень трудно, да и я порой капризничаю и выступаю с угрозами перемен. Это качество вообще свойственно моей натуре. Я стремлюсь к стабильности, но застоя не выношу.
Вечерами я приходила к Васе в его уютную небольшую комнатку, где были проигрыватель и магнитофон, мягкий свет бледно-голубого абажура настольной лампы.   Чёрно-белая гравюра Красаускаса призывно манила нас друг к другу.

Я руками тело её беру, грех -  приличествует человеку.
Я за грех, когда семя взрасти успев, красит тело, как землю – щедро!
И не нравится мне, когда весь посев одному достаётся ветру.
Я за хлеб насущный любви большой, жажду плоти и жажду света.
За такую любовь, о какой ещё не писали нигде поэты….
                Э. Межелайтис

    Пару раз я видела во сне маленькую, говорящую девочку и решила подарить последнюю куклу соседке. А девочка мне встретилась другая. Это была Анечка Семёнова – Бертина дочка. Тогда наши соседи по квартире Берта и Володя Семёновы уже проживали в отдельной квартире на Новом городе. Анечка подросла, Берта вышла на работу в ГРП, а меня позвала нянчить дочку. Анечка была милая и очень спокойная - ну прямо, как куколка - хорошенькая беленькая и чистенькая девочка. Правда, я не очень понимала, что мне делать с нею. Кормить, высаживать на горшочек, переодевать, вести на прогулку, кормить обедом, снова горшочек и укладывать спать днём. А что ещё? Во время её сна я читала Алпатова  «Историю русского искусства», и книга вполне гармонировала с двухлетним ангелом,  сладко спавшим в своей кроватке - ну как настоящая Дюймовочка в розовых лепестках. Берта очень её любила и заботилась о ребёнке, одевая во всё красивое и качественное: в белое, розовое и красное.
Так прошло дней десять. Ребёнок начал привыкать ко мне, как вдруг что-то произошло, и Анечка стала плохо кушать и капризничать. Зато я кушала ну прямо за двоих  и не могла остановиться! Было очень вкусно, очень! Но ведь и честь надо иметь! Но я ничего не могла поделать, как ни боролась с собой!
На выходных я всё думала, почему вредничает Анечка? А она вовсе не вредничала, а заболела корью. Кто-то во дворе или в подъезде был болен, и наша крошка заразилась. Берта дозвонилась до моих соседей, и те передали, что мне  не надо приходить.
               



































                Глава 19. РАБОТА НАЙДЕНА!

Время текло медленно, не то, что в Риге! Но всё-таки текло, а  я опять  не работала, хотя упорно занималась самообразованием.
Как-то в гости к Лунёвым приехал племянник из Харанжино.  Он жил в деревне (или это был леспромхоз?). Порода выдавала в нём несельского жителя, да и впрямь не сельский – метрсексуал, как сказали бы теперь.  И деловой, и красавчик, и любил принарядиться - старался хорошо выглядеть. Он всего-навсего оканчивал среднюю школу и получил задание на весенние каникулы написать сочинение. Но оно не получалось, так как  читать роман Горького «Мать»  он не хотел. Я вызвалась помочь, (всё равно бездельничаю!) и   так «вошла» в тот роман, что насочиняла уйму лирических отступлений, но мой труд  безоговорочно был отвергнут: «К чему всё это?» - возмутился он. Но юноша сделал мне интересное предложение пойти работать пионервожатой в его школу в посёлке  Харанжино.
 - А меня возьмут?
 - Возьмут! Работать-то некому! Поезжай в Братский районо с заявлением, а в Харанжино полетишь на вертолёте!
Уже зная строгий мамин подход к выбору моей работы, я решила ничего ей не говорить, пока не устроюсь, и поехала в город оформляться.
В районо немало удивились моему рвению. С чего это я решила, что мне надо там работать?
 - А что ты умеешь? Петь умеешь? А танцевать? Чему ты можешь научить?
Я давно не пела в хоре и не танцевала сценические танцы, а про стихи  решила и не заикаться. Так и не стала я пассажиркой вертолёта!
А гость был разочарован, что не помог родной школе. Может, он выучился  и стал её директором?
А между тем мама с Евгением Дмитриевичем хлопотали за меня и к концу марта  мне нашли  место в лаборатории на КБЖБ - на заводе ЖБИ-4. Буквы Ж и Б в этих аббревиатурах означают железо-бетон. Я и рада была и не очень, но решила потерпеть, так как деньги платят, а я уже взрослая и должна их зарабатывать.
Устроилась быстро, и  взрослая девушка Аня проинструктировала меня, научив принимать закладные детали для бетонных плит, испытывать металл на прочность, а точнее на разрыв. Я всё неплохо усвоила, и  крепость металла высчитывала по формуле, но качество сварных швов на деталях почему-то проверяла на глаз. Аня успокоилась моим знанием одной формулы и укатила в отпуск, а я начала  мучиться на новой работе, терпя её изо всех сил. Сначала я работала в первую смену, а потом и во вторую, и даже в третью. Всё это оказалось подобием каторги для меня. Но лучше по порядку, а именно, что же  конкретно  делала я на том заводе?



                Глава 20. ЛАБОРАНТ И КОНТРОЛЁР

На заводе ЖБИ-4 было две лаборатории. Одна – испытывала бетон, другая – металл, или железо для закладных деталей, а закладывались они в бетонные панельные плиты, из которых строились дома в большом количестве. Если плохой бетон, или плохой металл, не выдерживает заданной нагрузки, то дом может  развалиться. Но металл закладывают в виде сложных, скреплённых сваркой деталей – разных железных пластин и штырей. Так сложилось, что я оказалась не только лаборантом, но и контролёром ОТК. Почему? Из экономии, вероятно.
Как я уже сказала, лаборантской  должностью я справлялась, но как на меня навесили вторую – не поняла. Возможно, потому я и принимала закладные по форме, но не по формуле. Вообще-то, то и другое исполнять было не утомительно, но как-то пустили на самотёк моё обучение. Наверное, спешили в отпуск, и главная начальница всей этой службы   (и  однофамилица моей старшей сестры) Воскобойникова была в кругосветном путешествии.
Смена начиналась с того, что мне в лабораторию без окон приносили большие железные штыри. Я брала один, вставляла в испытательную машину и включала её. На стержень поступало давление, правда, не помню, откуда.  Машина начинала гудеть  всё сильнее и сильнее, и вдруг после паузы в долю секунды раздавался страшный грохот! Стержень разрывался! Я должна была увидеть деление с цифрой, на котором произошёл разрыв, и быстро, запомнив, записать. Потом считать по формуле, есть ли у металла запас прочности, сверяя по шкале в документах. Норма была всегда, ни разу не было сбоя. Потом всё повторяла со вторым стержнем.
Примерно через час, в который я «отдыхала» от грохота, были готовы сварные закладные детали. Присев на корточки, я штемпелевала каждую деталь своим штемпелем.  Постоянно макала штамп,  или обмазывала его кисточкой в чёрном кузбаслаке. От такой процедуры я не могла уберечь светлую куртку, а другой у меня не было. Так я «разрисовала» её полностью!
Штамп я ставила в том случае, если шов был аккуратным, не менее 8 - 10 миллиметров в ширину и без «раковин». Иногда мне приходилось откидывать детали на доработку той же сварщице, и она подваривала их  безо всяких возражений.
От всего этого я ощущала себя ужасно! Духота, дымы от сварки, цементная пыль, которая была повсюду, а свежий воздух только в обеденный перерыв, но  иногда я выбегала и в свой очередной «перерыв» глотнуть немного воздуха.
Страдала я и от шума. Отопительная труба постоянно тревожно постукивала, иногда при её охлаждении появлялись войска тараканов. Но ужаснее всего я переносила разрыв металла, поэтому я приноровилась после крепежа стержня и включения машины, выскакивать за дверь, а в момент разрыва дверь распахивать, чтобы увидеть цифру на шкале.
«Но ведь деньги платят», - утешала я себя. А к концу марта на меня разом свалились три проблемы, а следом и четвёртая.











































                ЧАСТЬ 2
               
               

                Её движенья непроворны.
                Она ступает тяжело,
                Неся сосуд нерукотворный,
                В который небо снизошло.
                Валерий Брюсов.


                Глава 1 Астрология

В настоящее время я располагаю диском с компьютерной астрологической программой. Можно включить сегодняшнюю дату, или будущую, или прошлую и увидеть, как встали звёзды сегодня, встанут завтра, или  давным-давно. Можно в это не верить. Но вот я открыла 24 февраля 1965-го года. Открыла и вздрогнула! Планеты собрались в узлы-соединения! И таких узлов  два: Венера в Водолее, а с нею рядом, (но  в Рыбах) - Солнце кубарем с Сатурном и Меркурием – все в одном узле! А в другом - Уран соединяется с Плутоном, а рядом Марс, и все втроём в Деве. К тому же обе группы планет в оппозиции друг к другу. Кто понимает, тому объяснять не надо, скажу только, что меня ожидали большие трудности, но я сумела собрать волю в кулак. Но всё - по порядку.                В начале апреля 1965 года за спортивные успехи и примерное комсомольское поведение  Васю наградили путёвкой  в международный лагерь «Спутник», расположенный в окрестностях Сочи. Васе очень хотелось поехать, но он был озадачен моим положением. Первой это заметила мама:
 - Что-то я не припомню, были ли  у тебя месячные?
На мгновение я задумалась, тут же вздрогнула, но, подавив ужас, спокойно ответила, что конечно  были.  Тогда я не имела привычки   следить  за циклами в организме, а Вася знал, что я собираюсь в Ленинград учиться, так что   я рассчитывала на его понимание. Но вот однажды, кажется на 23 февраля, я была менее осторожна. Может, хотела Васе сделать подарок или он всё же решился таким образом «взять» меня по совету Нонны («взять, как берут города»), но сделал это несколько коварно…. Нет, я не рассердилась на него ни тогда, ни потом.  Меня охватила некоторая паника, но я надеялась, что всё обойдётся, и как говорится, «рассосётся».
Уже не помню, кто посоветовал пить аспирин, алкоголь, садиться в горячую ванну – всё это для бывалых и ослабленных женских организмов, а я была на редкость крепка и здорова. Ну, то, что я  здорова – это, скорее, относительно. Выпила всего одну таблетку аспирина, а со второй – вырвало. Водку я не пила вообще, и потому выпила брагу, которую мастерски варила Васина матушка. Так это не алкоголь, а просто витамин,  организм ещё больше укрепила. Села в горячую ванну – началось сердцебиение, так что вылезла сразу и ни с чем. И вовремя сделала выводы: если нет ожидаемых результатов, так надо успокоиться и ждать. Я ведь хотела маленькую девочку – так значит, она и будет. Но вдруг это будет мальчик, и я его не полюблю? Господи, как это страшно! Что же делать? А, может, всё ещё образуется?
Но тогда же   появилось новое страшное  (не из моего словаря!) слово. Я с ужасом  перебирала его в разговорах с Людмилой, наедине, а однажды сказала Васе:
 - Может, мне сделать аборт?
 - Нет! Я чувствую, что мало проживу. Я хочу хоть одним глазком увидеть своё дитя, - так окончательно заявил  своё  решение Вася. И я следом поставила  точку. Маленькую точку.
И  с Васиным отъездом я тоже смирилась. Теперь мне хочется сказать так: я на завод, а он на курорт, но тогда я была рада за Васю, что ему выпала редкая удача –  бесплатная поездка на юг.
На работе и дома я повторяла Брюсовские строки:
               
В час наслажденья, в миг объятья,
Когда душа была пьяна,
  Свершилась истина зачатья,
О чём не ведала она….

Первые две строки были не про меня, а следующие две – точно обо мне. 


















                Глава 2. ПЕРЕМЕНЫ

Вася уехал в начале апреля, а у меня начался токсикоз. Если посчитать, то это была уже третья неприятность, не считая работы и необходимости скрывать своё положение от мамы.
Я ничего не могла есть.   Стало понятно, отчего я  без остановки уплетала у Берты. Оказывается, не только потому, что вкусно! Завязавшийся плод требовал питания, но  почему же теперь он отвергает пищу? Я не знала, что делать, как жить, но жила и работала, отплёвываясь в прямом смысле: постоянно отделялась слюна, а если я глотала её, то начиналась рвота. Моё состояние заметила сварщица, и посоветовала пить минеральную воду. Из минвод в свободной продаже оказались «Ессентуки» под номерами 4 и 17 – самые противные! Но мне именно они помогали. А ещё меня спасал очень горячий чай – настоящий кипяток, но на работе для кипятка условий не было никаких.
Я продолжала потихоньку готовиться в Академию художеств, но сил и надежд оставалось всё меньше и меньше.
Вскоре Ваня Греховодов прислал мне из Евпатории отчаянное письмо. Он сообщал, что его могут посадить в «долговую яму». В следующем письме он просил срочно приехать, взяв с собой постель и побольше денег, так как ещё месяц он не получит зарплату.
Теперь я никуда не могла выехать, да и если бы могла, то не поехала, но не помочь Ване я тоже не могла. Я отправила ему деньги, заняв у своего одноклассника Торопина. Помню, как Сергей вздохнул, узнав, зачем так срочно они понадобились, но принёс до зарплаты, прибавив: «Зря ты так….»
Ванечка благодарил меня, называл  спасительницей, писал, что я помогла ему выбраться из пекла, но просил помочь ему выехать в Ленинград на учёбу. Во второй раз я отправляла деньги без трепета  спасительницы, но кто же ему поможет, кроме меня? Да и я всё равно ничего не могу есть, так зачем мне деньги?
На этот раз благодарность от Ванечки пришла из Ленинграда: он был в радостном волнении от предстоящей встречи со мной.
А я уже знала, что никуда не поеду. Жизнь всё решила за меня, и хорошо ещё, если она даст мне отсрочку, чтобы учиться!
Я написала Ване письмо, объяснив свою ситуацию, но он продолжал строить совместные планы. Сказать просто «Нет!» мне всегда не просто, а тогда, в начале взрослой жизни, я и вовсе  боялась его обидеть, и делала глупость за глупостью, переписываясь с ним целый год, а теперь ещё и  отправляла деньги, даря ему надежду. И Ваня  писал:
«Ну, что там у тебя стряслось? Ну, со здоровьем? Ты, действительно, маленькая и притом самая пребольшая трусиха! И, пожалуйста, не болей. Я знаю, это очень неприятно, тем более для будущей Матери. Знаешь, у тебя настоящие глаза матери. И, пожалуйста, береги себя! Ты ведь мне очень и очень нужна! Береги себя для меня!»
Трудно представить, понимал ли Ваня до конца, что произошло.





                Глава 3. В ОДИНОКОМ ОЖИДАНИИ

Другая сварщица, с высокой причёской и  золотым перстнем, узнав о моём положении  и состоянии, советовала  вызвать по блату искусственные роды.
 - Что это такое и зачем?
 - Ребёнок родится, но не выживет, а ты  будешь свободна. Мне делали искусственные роды. Ребёнок родился и закричал. Я как соскочу с кресла! Оставьте его живым! Но он умер….
 - Так зачем же Вы мне такое советуете?!
 - Да я вижу, как тебе тяжело….
 - Ну не так же! Родившегося умертвить! Нет, я ничего подобного никогда не сделаю!...
От Васи я  получала письма и радовалась за него. Он  восторгался  и  природой, и  погодой, извинялся, что не все мои заказы  выполнил. В те времена  отъезжающим в другие города  давались поручения на покупку вещей, отсутствующих в местной продаже. Но я не расстраивалась, что Вася что-то не купил - я просто ждала его. И не просто, а с нетерпением!
Я была измучена токсикозом, и кроме самого Васи, меня ничто не радовало - даже  стихи! Но читать надо, поэтому я принялась  сначала за «Исповедь» Жан-Жака Руссо, и в обеденный перерыв, когда  была в состоянии съесть только картофельное пюре, шла в сторону леса, садилась на пенёк и читала о природе Швейцарии. Неподалёку бежал ручеёк. И ничего, что в нём подозрительно  мутная вода – мне это помогает воспринимать текст – будто я в Швейцарии. Потом мне скажут, что этот ручеёк течёт из душевой и в нём мыльная вода -  и  станет совсем  неприятно. К тому же – вокруг цветёт багульник – рододендрон розовый, и источает тошнотворный запах…. Я перестала читать на природе. А кассир  на раздаче посмотрела на меня с жалостью, и, думая, что у меня нет денег, предложила взять что-нибудь, кроме пюре, в долг, но я, конечно, отказалась.
Однажды, устав от ожидания и токсикоза, с надеждой я побрела в сторону микрорайона - в сторону Васиного дома. И не напрасно! Вася меня окликнул! Мы кинулись навстречу друг другу, и я заплакала у него на груди. Ему стало жаль меня:
 - Ну, как ты? – спросил он, и, видя мою удручённость, добавил:
 - Без изменений?
Мы пошли к Васе, и он с радостью вручал  привезённые  подарки, а я и сейчас их с нежностью вспоминаю, и почти все они сохранились.  Я будто снова вдыхаю смолистый запах давно осыпавшихся веточек настоящего кедра, двух-трёх диковинных шишек.… Из заказов он вручил мне маленькую братину – деревянный ковшичек в стиле Хохломы, а потом, радостно сверкнув  голубыми глазами, и, сделав таинственную паузу, преподнёс главное сокровище: голубой томик Гарсиа Лорки! Я была счастлива!
Но как странно, что в тот период (в период токсикоза) я совсем не воспринимала стихов, и даже сегодня, раскрывая эту бесценную для меня книжку, я ощущаю головокружение и лёгкое поташнивание…..
 - Ну, что? Пойдём в загс?
 - Я люблю тебя, но не хочу замуж: чувствую, что скоро встречу того, кого  очень сильно полюблю…..
 - Ну, когда встретишь, я тебя отпущу.
Может быть, такой договор был раньше, но тогда, при встрече, мы приняли решение идти в загс.






























                Глава 4. ПРОБЛЕМЫ

Решение идти в загс было принято обоюдно, но сил у меня  почти не было. А тут ещё и Ваня возобновил свои атаки! Снова и снова он звал меня, и уже не в Евпаторию, а в Ленинград, куда вылетел, получив мой перевод, но у него снова кончались деньги.  Много ли я ему высылала? Больше 30-40 рублей – никогда! У меня попросту не было большей суммы. Но настанет момент, когда ему понадобится больше: то 100 рублей, то 300. Он умалял меня занять у матери или у сестёр, но об этом не могло быть и речи: ни у кого в нашей семье не было таких деньжищ!
Ване необходимо было то снять квартиру, а деньги отдать вперёд, то купить тёплую одежду (пальто, меховые ботинки, шапку), то дорогие китайские кисти и этюдник  (он метался между медициной и искусством), то портативный магнитофон…. Почему он просил это у меня? Или я произвела на него впечатление очень обеспеченной, или он так просил у всех, кого знал? Но вряд ли кто мог ему помочь приобрести так много.
Временами письма были сумбурны, излишне экспрессивны, но я и сама была экспрессивна – как говорится, пьяна без вина. А Ванечка порой признавался, что выпил с друзьями, а то сообщал, что курит только сигареты (не папиросы – хотя они дешевле!) и пьёт кофе с коньяком или коньяк с кофе.
Мне не хотелось бы думать и говорить, что он злоупотреблял моей добротой и наивностью, хотя теперь это отчётливо видно. Но я не жалею, что когда-то помогала ему. Однажды он, получив мой перевод, сразу купил пальто. И даже через 50 лет я отчётливо вижу это, никогда  не увиденное мной пальто, и душа моя спокойна, что я вытерпела, как могла, его атаку, и его просьбы воспринимала по-философски и по-житейски – не отчитывая его, больного, измученного, отчаивающегося, а иногда и злого и обещающего всем мстить, а иногда - вернуть долги. Хотя мы оба понимали, что их вернуть он не сможет.
Я тяжело переживала предстоящую регистрацию, но понимала, что выхода нет. Один Васин приятель очень удивился моему сопротивлению:
 - А тебе не приходит в голову, что Вася может и отказаться?  - так весело просил он меня. Я очень удивилась такому варианту. В ту пору я совсем не знала жизни, не знала мужской психологии.
Ване же пришло в голову сделать мне небольшой подарок: модную сумочку-кошелёк белого цвета с коротким ремешком, охватывающим кисть руки. С этой сумочкой я и пойду на регистрацию нашего  с Васей брака 19 июня 1965 года.
Через неделю Ваня вызовет меня на переговоры. Переговорный пункт был далеко от дома – на турбазе. Вечером мы с Васей,  не спеша, пришли на переговорный. Меня вызвали в кабину для разговора с Ваней. Он спрашивал, почему не еду к нему. Я ответила:
 - Я вышла замуж.
В ответ молчание. Я тоже молчала. Телефонистки заволновались, что нет связи.  Из  Ленинградского пункта сообщили: «Абонент покинул кабину и вышел из зала».      
   


                Глава 5. ВТОРАЯ СМЕНА

В своём повествовании я забежала вперёд,  а ведь до описанных выше событий оставалось ещё полмесяца.
После девятого мая изменился график работы.  Сменщица потребовала поменяться. До этого и ей, и мне было удобно, что она всегда выходит во вторую смену, а я - в первую. И вот я с трудом начала приноравливаться ко второй. В начале смены, то есть с четырёх до шести – хорошо:  народу мало и тихо, и силы ещё есть, а к десяти вечера уже непосебе. А чтобы до двадцати четырёх – терпения не хватало. Токсикоз не отпускал, мутило постоянно, минеральная вода всегда была при мне – даже в городской библиотеке, а уж на работе – и подавно!
Однажды я решила отъехать с работы чуть пораньше, не ожидая служебного транспорта. Для этого вышла на дорогу голосовать. Но и на дороге пришлось набраться терпения, однако,  я  сэкономила несколько минут. Но чего мне это стоило! Ну, не так, чтобы очень дорого, но волнений оказалось предостаточно, чтобы я прекратила такую практику.
Я села в кабину грузовика около двенадцати часов ночи. Водитель, круглоголовый небритый блондин, ехал молча, да и мне говорить не хотелось, я так  радовалась, что закончила смену.
  Вот машина повернула налево от КБЖБ – в сторону Энергетика. Вот проехали Энергетик, АТУ-2, промплощадку…. Мост через залив ещё   строился, поэтому водитель стал выруливать направо в темноту, чтобы ехать вокруг залива. Тут я пояснила ему, что мне надо выйти на восьмом квартале. Он ответил скороговоркой:
 - Будет дело – довезу.
 - Какое дело? – не поняла я – ведь  с шофёром  не планировалось  никаких дел.
 - Будет дело – довезу! – повторил он громче. И до меня дошло!
 - Остановите! -  не то прошипела, не то прошептала я с утробным ужасом….
Он затормозил, я выскочила, но, боясь, что он сшибёт меня, заметая следы,  инстинктивно прыгнула с дороги за какой-то сарай. Шофёр нажал на газ и скрался во тьме. Ни огонька вблизи, только вдали за заливом   светит Падун, да звёзды над головой. Вот и приехала пораньше! Что же делать? Пойду к мосту, домой – через мост, но я, всегда смелая, сейчас испытывала животный страх. И всё-таки  надо  идти вперёд, то есть  назад  по дороге к мосту. Я иду и вдруг вижу светящийся автобус! Сейчас он повернёт мне навстречу…. На всякий случай  поднимаю руку, и автобус останавливается.  Останавливается для меня и моего будущего ребёнка….   




                Глава 6. ДЕВЯТНАДЦАТОЕ ИЮНЯ

  Не было тогда психологов, не было священников, было сложно найти подходящее лицо с жизненным опытом, чтобы поделиться трудной ситуацией, найти поддержку, получить совет и одобрение. Мне тогда казалось, что одобрение в моей ситуации вообще неуместно. Но мамина приятельница Мария Петровна, сказала, что, если так быстро я забеременела, то мы с Васей очень подходим друг к другу. А Нонна Александровна успокоила меня, что учиться можно заочно, и у нас с Васей  уже есть хорошая  материальная база для семейной жизни: проигрыватель, магнитофон, приёмник и двухтомный энциклопедический словарь и, в придачу - целый стеллаж книг!
Я же была строптива и глупа, крайне измучена токсикозом, поэтому день регистрации нашего брака воспринимала, как тяжёлое испытание, и многие годы не любила его вспоминать. Вася относился к этому событию иначе и никогда не забывал  19 июня. Цифра эта состоит из единицы и девятки, и в сумме будет 10. Так и вышло, что мы попали в десятку! Да и 19 лет мне тогда было…  Наш брак оказался долговечным, но Сатурн, который подстерегает меня в семейном знаке Рака, творил козни без конца. Уран расширял мои возможности в семье, а Сатурн ограничивал и обдавал холодом. Я совершала ошибки, проступки, и даже преступления…. Но об этом впереди, а пока о нашем бракосочетании.
В назначенный день и час мы с Васей и его приятелями, Южаковым и Кронгаузом, пришли в Падунский ЗАГС. Не припомню пышных свадеб в те годы, и у нас всё было скромно. На мне был кремовый летний костюм с моего выпуска в Риге, в руках - Ванин подарок сумочка-кошелёк, а в нём запас чистых платков для токсикоза.
Мы заранее договорились, что я оставлю свою фамилию, но когда  сообщили об этом регистраторше, она решила прибегнуть к запрещённым приёмам: то подзадоривала Васю, то объявила, что я его не люблю. «Она меня быстро раскрыла», -  подумала я и испугалась. Тогда я не  понимала, что даже не испытывая страсти к Васе, я его очень любила, и что  любовь на уровне  сакральности и ментальности - самая сильная и  вечная.
Свидетель Кронгауз нас выручил, подсказав регистраторше заниматься своим делом: регистрировать.
Моя мама, узнав о предстоящем акте регистрации, быстро успокоилась, и я почувствовала себя отрезанным ломтём, поэтому мы отправились с нашими свидетелями в Новый город, то есть в посёлок Энергетик, где жена Рудольфа Южакова - Валентина уже накрыла стол. Мы и на ночь остались у них.
Перед сном вышли прогуляться. Солнце пекло даже вечером. С Васей вдвоём подошли к парку. В то время парк был совершенно диким лесом, и насекомые всех видов наполняли его. Мы постояли на опушке.
«Что меня ожидает? Какие испытания ещё предстоят?» - с грустью думала я.



                Глава 7. НОЧНАЯ СМЕНА

Как быстро и неожиданно в тот период разворачивались события моей жизни!  Одно за другим, и третье, и четвёртое, и пятое  - так, что я не успевала их осознавать и не могла переварить.  Я была по-настоящему натянутой струной, или машиной  – всё человеческое стало мне чуждо. Я уже не могла ни плакать, ни смеяться…. Ничто не радовало, но и не огорчало, только страх время от времени навещал меня.
Очень скоро в рабочем графике контролёров ОТК навели порядок, Теперь я работала в три смены, то есть попеременно: день в первую, день во вторую, день (то есть ночь) в третью. Для меня начался настоящий ад.
Сочувствующая мне сварщица подсказала выход:
 - Ты к ночной смене не приезжай. Я много наварю деталей, а ты приезжай утром,  всё проверишь и  примешь.
Я обрадовалась, но как всё осуществить, не могла представить. Вася взялся мне помочь. Поскольку я боялась ехать даже самым первым автобусом (вдруг меня кто-нибудь узнает и разоблачит!), мы решили встать пораньше и отправиться на завод пешком.  «Пораньше» означало, что я почти всю ночь не спала – так волновалась, представляя эту авантюру.
С первыми лучами мы поднялись, поели, и вышли из Падуна  к известному мосту. В округе – ни души! Пройдя мост, мы свернули направо к лодочной станции, и, огибая заливы, вышли к красному кирпичному дому в Энергетике. Мои силы были на исходе, но страх, что кто-то с завода, живущий в этом доме,  увидит меня в окно, подгонял не медлить и идти дальше.
Так мы достигли подножия горы, отделяющей посёлок Энергетик от железобетонного комбината.  Наскоро перевели дух, и двинули в гору. В те времена на горе ещё не было никаких дач, а теперь их уже нет. Начался дождь.
Между горой и комбинатом была проезжая дорога, но прежде, чем выйти на неё, мы условились, что Вася будет ждать меня неподалёку в бетонном шалаше, где он укроется от дождя. Тогда не пришло в голову, что тот шалаш, состоявший из двух плит, мог разрушиться и придавить Васю. Мы были молоды и беспечны!  Слава Богу, что всё обошлось!
Быстро, как могла, я пришла в цех, где меня ожидала гора закладных деталей. Сначала наскоро, а потом, отдышавшись, уже спокойно я проверила и пометила все детали. Смена заканчивалась, мы с Васей встретились у рейсовой будки и благополучно добрались до дома. На работу мой муж (мой друг!) уже не пошёл, и мы завалились спать.
Я долгие годы с содроганием вспоминала это авантюрное мероприятие, и не раз мне снились подобные приключения: идём неведомо куда и неведомо зачем, пробираясь со страхом, преодолеваем крутые подъёмы и спуски. После  нашего похода мы не отважились бы его повторить, да и всё очень скоро изменилось, и мне больше  не понадобилось работать в третью смену.


                Глава 8. В РАБОЧИЕ!
 
После ночной, если я не ошибаюсь, был суточный перерыв, а потом я вышла опять в первую смену. Ко мне в лаборантскую пожаловала незнакомая черноглазая дама. Она оказалась начальницей ОТК Воскобойниковой. Я насторожилась, так как уже знала одну Воскобойникову – мою родную (по матери) старшую сестру Клару, от которой я бежала из Риги.
Новая Воскобойникова на днях  вышла из длительного отпуска «за два года».
 - У нас новый лаборант! Давайте знакомиться! – деланно приветливо  заявила она и продолжала:
 - Ты давно у нас работаешь? Как ты здесь оказалась? Собираешься ли учиться дальше?
Я чистосердечно начала ей излагать, что училась в институте, но бросила.
 - Так ты можешь восстановиться!
 - Я не хочу, это не моё!
 - Как не твоё? А что же твоё?
 - Искусство! Я хочу быть искусствоведом.
- Ну что такое искусство! Я вот сейчас вернулась из кругосветного путешествия. Была в Италии, посетила картинные галереи…. Ну и что с того?
«Ну и дура!» - подумала я. Была в Италии, но так равнодушно об искусстве! Так зачем вообще  ты туда ездила! Я уже не возражала и не спорила, а Воскобойникова продолжала разговор:
 - Расскажи мне, как ты здесь работаешь, что делаешь?
Я начала перечислять и описывать те две-четыре операции, которые  повторяла ежедневно и ежечасно, а начальница слушала и кивала. Уходя, она пригласила меня на совещание при директоре завода, к которому относилась наша лаборатория.
Назавтра с утра я сидела в кабинете директора Собенникова, где собралось довольно много знакомых и незнакомых лиц, а среди них и сама Воскобойникова. Директор задавал вопросы, а все по очереди докладывали.   Из их разговоров я мало что понимала, и конечно, недоумевала, зачем меня сюда пригласили. Через час директор подвёл черту:
 - Всё! Идите работать!
 - А новая лаборантка! – напомнила ему Воскобойникова. -                Вы спросите, как она принимает закладные детали, каким должен быть сварочный шов.
- Ну? – нетерпеливо Собенников метнул взгляд в мою сторону. И я,  тоном сказочницы или старательной ученицы, начала свой рассказ:
- Сварочный шов должен быть восемь-десять миллиметров, ровным и без раковин….
 - В рабочие!!! – громко закричал  Собенников и вскинул руку!



                Глава 9. ЛЁГКИЙ ТРУД

Я была в шоке. Мало мне было, ещё и это прибавилось. В рабочие….
А что я буду делать в новой должности? Грузить? Так мне нельзя поднимать тяжести.
 - Будешь на каре разъезжать и больше получать по рабочей сетке, - обрадовала меня лаборантка из бетонной лаборатории.
 - Как это  «на каре» разъезжать? Я ещё задавлю кого-нибудь….
Кар – это такая тележка, но её не сам толкаешь, а, стоя на ней, жмёшь на рычаги, и она едет. А чтобы никого не задавить, надо, кричать «поберегись!». Для чего он нужен этот кар? Точно не знаю, но, возможно, для перевозки металлических частей к сварщицам, варившим закладные  детали  для железобетонных плит-панелей.
Нет, не могла я  представить себя, передвигающей рычаги кара…. Решила, что надо уходить. Всё же непонятно было, почему так быстро  решили выкинуть меня  в рабочие? Неправильно проверяла детали? Но какая же коварная эта Воскобойникова! Мне она ничего не сказала, ни одного замечания не сделала…. Отомстила  за любовь к искусству, а не к железобетону! Или кого-то обещала устроить на это место?...
Расстроенная, я подошла к моей любимой сварщице Антонине и рассказала всю историю, заканчивая каром.
 - Так ты беги к гинекологу, тебе выпишут справку на лёгкий труд. У тебя сколько месяцев?
 - Четвёртый.
 - Так пора, наверно, на лёгкий труд. Скажи, что плохо себя чувствуешь, что нужна справка, а со справкой пойдёшь в отдел кадров.
 - Так в отделе кадров не знают, что я беременна….
 - Вот из справки и узнают.
Я уже раз была у гинеколога, и,  собираясь во второй, вспомнила, что   Мария Петровна научила меня назвать другой срок, чтобы меня не обманули с декретным отпуском, а по этой новой дате выходило, что срок  беременности больше, поэтому справку мне дали без разговоров.
Высокая брюнетка в отделе кадров стояла за прилавком своего кабинета и с любопытством, смешанным с удивлением, смотрела на меня.
 - В ПТО пойдёшь копировщицей?
 - Пойду! – обрадовалась я, что буду, как сестра Лера копировать чертежи, но я не знала, что такое ПТО. Оказалось, что это  производственно-технический отдел. 
 - Ну, завтра к девяти часам, и одевайся в чистое.
На сердце отлегло. 



                Глава 10.  ПТО
 
         Отдел (ПТО) размещался  в другом здании. В просторной комнате стояло несколько столов, за ними сидели очень симпатичные женщины. Встретили меня так, будто я ходила сюда ежедневно – то есть спокойно и без любопытства,  сразу поручили мне копировать чертёж.
         Чертёж был небольшим и несложным, а я очень постаралась, да и было у кого учиться: у родной сестры! Мой копир повысил ко мне интерес, и я получила задание посложнее.
         Через пару дней я заметила невзрачную девушку, которая оказалась
штатной копировщицей. Я с интересом заглянула в её работу, но, оказалось, что учиться у неё мне было нечему. Теперь все ответственные чертежи доверяли мне, а ей – попроще, или во вторую очередь.
         Когда работы не было, становилось скучно, я спросила разрешения читать книгу.  Красавицы-инженерши были очень добры ко мне, а, вероятно, ко всем вообще, и я начала читать роман  М.Горького «Жизнь Клима Самгина». Несмотря на то, что роман хорошо написан, читать его было нелегко. Его  известная фраза «А был ли мальчик?» приводила меня в настоящий ужас, который я всячески подавляла в себе.
         Мне все прочили мальчика, и я постоянно думала, что я должна  его полюбить, так как мне очень хотелось девочку… Ну, так что же для меня означает эта фраза «а был ли мальчик?»… Вдруг с ним что-то случится? Я сразу представляла покойного племянника Женечку, но и плакать я не могла – разучилась. В таком напряжении я читала роман на работе, а дома, ночью, приснилась девочка! Ну, такая славная, такая милая! И уже разговаривает…. Я проснулась счастливая, но действительность меня опять окунула в сомнения.
         Через десять дней за центральным столом в ПТО появился необычный мужчина. Он был стильно одет, но что-то выдавало в нём простачка. Оказалось, это появился после отпуска начальник ПТО Подвласенко. Он мало что замечал вокруг, и над ним любили подшутить. Кто-то под его стол налил воды, и все дамы стали переглядываться и смущённо отводить глаза.
         Как-то в ПТО зашёл мастер Складчиков. Подвласенко с радостью сообщил, что в выходной идёт в лес за грибами, на что получил разрешение жены. Складчиков сделал вид, что заинтересован в этом событии, и спросил у начальника:
 - А где это разрешение? Оно должно быть у Вас  в письменном виде! Кто-нибудь  встретит Вас в лесу и спросит: «Кто разрешил? Где разрешение?» А Вы ему бумагу: «Вот, пожалуйста!»
         Странно, что никто не смеялся, даже я. Начальника всё-таки побаивались. Однако он был  непредсказуем.
         Меня Подвласенко просто не замечал, но вдруг увидел, что я читаю:
 - А Вы что читаете? Какая у Вас книга?
 - Роман Горького «Жизнь Клима Самгина», - ответила я спокойно, не ожидая подвоха. Но Власенко сразу  решил поставить меня на место:
 - В рабочее время Вы не имеете права читать художественную литературу!
 - Но сейчас у меня нет работы, мне  не дали  задания.
         Ему пояснили, что я легкотрудница, но Подвласенко не унимался:
 - Тогда Вы должны читать техническую литературу! Я сейчас позвоню в отдел кадров, пусть вам снимут часы. Он набрал номер и строго сказал:
 - Тут у меня в отделе легкотрудница. Снимите ей три часа рабочего времени – читает художественную литературу! Фамилия? Как Ваша фамилия? – отодвинув от уха трубку, спросил он меня.
         Моя фамилия не простая, и, конечно, он не смог её с ходу произнести.
Тем комичнее выглядела вся эта «глупова» ситуация.
         Встретив на обеде начальницу отдела кадров, я поймала её весёлый
взгляд:
 - Что, читаешь на рабочем месте художественную литературу? – и  притом   
хихикнула.
         И я поняла, что мои рабочие часы в целости и сохранности, а вскоре -
меня ожидал декретный отпуск! 
 
         
 
         
                Глава 11. СЕМЕЙНАЯ ЖИЗНЬ
 
         Мы с Васей поселились у нас, то есть в квартире  моей мамы. Моя
комнатка в семь метров не вмещала большой кровати, поэтому мы стелились на полу.
Я всегда любила спать на полу, но, имея кровать, не уляжешься на пол, поэтому визит подруги Ларисы Авдеенко был особенно в радость: я могла улечься на пол! Но теперь, будучи беременной, никакой радости не было. Поэтому со временем мы с Васей переберёмся к его маме в двухкомнатную квартиру, а пока мы живём у моей.
         Выйдя в декретный отпуск, я окунулась в домашнее хозяйство, чему очень обрадовалась мама, а новый помощник в доме только возбуждал её неуёмные хозяйственные интересы.
         Мне нравилось готовить,  Вася мыл посуду. Вечером под окном нас ожидал   огород с морковью, луком и помидорами. Надо было и полоть и поливать. Мама ухитрилась купить 12-литровые вёдра. Я рифмовала: вёдра -  бёдра! Хотя мы жили на первом этаже, таскать такие здоровенные вёдра с водой было каторгой! Я видела, как моему  изящному супругу было несподручно их нести – вода разливалась в подъезде, но Вася терпел.
         Помню, как, управившись с хозяйством, и ненадолго присев, мы тупо
смотрели друг на друга, и ничего нам не хотелось – ни говорить, ни читать…. Словом, никакой духовной жизни!
         Мы попробовали облегчить наш быт. Вася достал шланг,  подключил его к крану на кухне, протянул в окно и мы спокойно  поливали огород. Мама молча смотрела на это два дня, не разделяя нашей радости. Через два дня она взбунтовалась:
 - Из шланга поливать нельзя, вода в кране холодная.
         Конечно, холодная, но не такой уж у нас мировой огород, да  можно было  бы  и нас  пожалеть…. Но спорить с мамой  не принято. Через неделю они с Евгением Дмитриевичем уехали на юг - в Евпаторию. Мы с Васей немного отдышались.
         Тогда возобновилось моё детское увлечение комнатными растениями. Прямо через дорогу открылся отдел с комнатными растениями, привезёнными на пароходе из Иркутска девушкой-продавцом. Кто ей приказал или подсказал, неизвестно, но не частным же образом она стала ими торговать в магазине! Все виды растений, а их было не больше четырёх-пяти, я у неё  купила.
Вот сейчас думаю, разве не промысел высших сил! Мой ангел-хранитель прямо ко мне подослал эту девушку с растениями! С ними потихоньку стала оттаивать  моя душа.
 
 
 
 
 
 












                Глава 12.  ВОЛЬФ  МЕССИНГ
 
         Эту историю я вспоминала не раз. Ничего особенного в ней нет, кроме самого Мессинга, который посетил наш Братск во время моей беременности.
В конце августа мы увидели афишу, извещающую о встрече со знаменитым гипнотизёром Вольфом Мессингом. Сначала я сомневалась, идти ли мне вообще на эту встречу и можно ли  идти, когда я в таком положении. Но Людмила Артемьева быстро убедила нас с Васей, что встреча с гением всем полезна и просто необходима.
Всё лето я проходила в лёгком штапельном платьице в разноцветную полоску, а ближе к осени понадобилась другая одежда. Я приспособила свою студенческую «форму»: прямую юбку в  чёрно-белую клетку с красным свитером крупной вязки. Было красиво и тепло!
Афиша приглашала в клуб «Комсомолец», который до нового времени  не сохранился. Вход по билетам, но, кажется, без указания мест. Мы  сели втроём примерно в двадцатом ряду.
Выступление началось с введения. Рассказывала его жена (она же ассистент гипнотизёра) о трудном детстве Вольфа, о его побеге из Польши в  СССР в период немецко-фашистской оккупации. Рассказала  о загадочном случае, когда ещё ребёнком он ехал в поезде без билета, и вдруг появился строгий контролёр. Вольф нашёл на полу какую-то бумажку и подал её под видом билета. И контролёр поверил, что это билет! Но он мог и пожалеть мальчишку и сделать вид, что поверил….
Я скептически слушала этот рассказ. Но вот начались опыты! На сцену пригласили желающих. Людмила решительно пошла к Мессингу. Он предложил записать на маленьком листочке имя и фамилию того, кого Людмила хотела вывести на сцену, то есть, чтобы он, Мессинг привёл,  кого она заказала, не зная кого. Записка убиралась в сторону, а Вольф Мессинг, взяв Людмилу за руку, энергично сошёл по ступенькам сцены и направился в нашу сторону. Я напряглась от мысли, что мне с животом придётся идти на сцену. Он шёл быстро, впереди, и, казалось, тащил за собой Людку.
Я  уже приготовилась выходить и  глубоко вздохнула, наполнив  лёгкие. Я была прикована к фигуре, голове, глазам гипнотизёра. Но вдруг он, сверкнул глазами, вздрогнул и вместо меня схватил моего  Васю за руку и потащил его обратно в сторону сцены! Я была спасена! Казалось, что мы с Мессингом поняли друг друга, что он прочёл все мои путаные мысли. Но он считывал не только меня, но и Людмилу – ведь её рука была в его руке! Людка сначала решила записать меня, но сообразила, что мне на сцену лучше не ходить, и записала Васю. Пока Мессинг вёл её до двадцатого ряда, она, конечно, с сожалением думала обо мне, вот он и хотел выбрать меня…. Но Людка вовремя спохватилась и подумала о Васе.
На сцене Васе дали Людкину записку, и Мессинг приказал моему мужу:
 - Читайте!
 - Вася Черезов.
 - Это кто?
 - Это я! – и Вася вернулся ко мне в двадцатый ряд.
Были и другие подобные и совсем новые опыты, но проводились они в ближних рядах (это Людмила - такая смелая! – выбралась из последних рядов), поэтому совсем немногие видели Мессинга близко. Что-то он экспериментировал с часами, перекладывал их по заданному кем-то адресу, что-то находил в чьих-то карманах…. Я уже не вникала в последующие опыты, только аплодисменты зрителей говорили, что они удались.
В перерыве Людмила продолжала общаться с гением. Ему бы отдохнуть на воздухе, но Людка, словно приклеилась к нему! Я, как сейчас, вижу их гуляющими по тропинке в сторону от клуба и назад. И чего она хотела от него? Предсказания! Людмила хотела, чтобы Мессинг подтвердил  её исключительность – она верила в свою гениальность. Может, оно так и было, но моя подруга ошиблась в профессии, став химиком, а потом поняла, что надо было стать экономистом. О том, что ей   поведал  Вольф Мессинг – она не сказала нам. 
 
 
 
 
 















               





                Глава 13. ПЕРЕЕЗД К МУЖУ

Мама вернулась с юга, а мы с Васей уже решили переезжать к нему. Очень вяло моя мама отговаривала нас, но мы её не слушали. Мне хотелось жить самостоятельно, но я совсем не учла, что жить придётся со свекровью. Анна Филипповна была многоопытная мать, но это я пойму после, а сейчас я критически оценивала её хозяйство, и мне многое не нравилось, и чаше -  по глупости.
Со временем станет ясно, что все люди живут по-своему, имея на это полное право, но тогда я строго  судила чужой быт, сравнивая его с привычным маминым укладом, не учитывая ни индивидуальных, ни социальных, ни культурных особенностей разных семей. Мои суждения высказывались только  маме, но когда она пришла в гости к нам, то ей совсем не показался ужасным быт моей свекрови. Оказалось, что  многое я, что называется, надумала, а всё не так уж плохо, и моя свекровь - чистоплотная женщина. Тогда  мне казалось верхом нечистоплотности иметь цветное постельное бельё, так как у моей мамы  было только белое. Мама тут же с пониманием сказала, что у Анны Филипповны нет стиральной машины, а стирать руками ей, уже пожилой, тяжело….
Таким образом, продолжалось  моё воспитание, но, как известно, этот процесс   очень тонкий и длительный. Надо не только сравнивать, но входить в положение других и не делать того, чего и себе не желаешь. Одним словом, я много наделала ошибок в отношениях со свекровью, да и в семейной жизни вообще! Кое-что мне удалось поправить,  но болит душа и совесть саднит  за  многие проступки и обиды, нанесённые мною сгоряча, по глупости, но, уверяю, не по жестокости и злобе. Понимаю, что многое упустила, чего уже не исправить.
Я не называла мамой свою свекровь, а ведь Анна Филипповна так хотела дочку! В 1946-ом году у неё родилась дочь, и её назвали Людмилой, но во время эпидемии скарлатины или от воспаления лёгких девочка умерла. Могла ли я заменить эту утрату? Вряд ли, но чем-то украсить жизнь свекрови - вполне. Я же ходила с каменным лицом, совсем не улыбалась. Не могла - и всё! Страдала от плохого  самочувствия, да и  капризничала: ведь у меня отняли мечту об Академии художеств! Неизвестно, поступила бы я туда или нет, но кто знает!
Я ни в чём не винила Васю, но он страдал. Однажды ему стало так плохо, что я испугалась.  По всей вероятности, Васе хотелось выкричаться, а он наоборот, зажался, и его скрутили конвульсии. Или попросту, он не хотел со мною говорить и как-то странно мычал. Я испугалась ужасно, но о плохом старалась не думать и быть внимательной  к нему. Он  тогда быстро пришёл в себя, и скажу сразу, что такое состояние у него не повторялось никогда.
Муж  Нонны Александровны  был врач. Я решила спросить, что же случилось с Васей, а он ответил мне:
 - Это приступ эпилепсии.
 - Да что Вы! Я никогда не замечала за ним подобного, да и сам он никогда не рассказывал про такое. Эпилепсия же встречается очень редко….
 - Да что ты говоришь! Пять процентов людей страдают эпилепсией в той или иной форме.
Я была озадачена и  сделала вывод: Васю нельзя доводить до  крайности!   Сдерживать  себя  не всегда удавалось, но я быстро приходила в норму, и он реагировал  на мои «закидоны» уже по-другому.  Слава Богу, что все Васины  потомки  окажутся   здоровы! 
 

 


































                Глава 14.  МНЕ УЖЕ ДВАДЦАТЬ

Мы с Васей соединили две  наши «девичьи» односпальные  кровати – металлические сетки  без спинок, и у нас получилось комфортное ложе. Кровати встали поперёк 10-метровой комнаты в её глубине. А к окну встал стеллаж, сделанный Васиными руками. К одной из полок на шарниры он прикрутил деревянную чертёжную доску, которая откидывалась и закрывалась – получился секретер. Слева падал свет из окна, и было очень уютно сидеть и читать, а иногда писать письма. Книги все не вместились, и тогда я спроектировала узкий стеллаж, торцом примыкающий к основному и отделивший «кабинет» от «спальни». Вася всё  одобрил и сделал, как я задумала.
На стеллаже-перегородке я разместила не только книги, но букетики осенних листьев и часть комнатных растений. Стало ещё уютнее! Я любила сидеть за секретером и смотреть в окно на краешек залива. Этот краешек  так чётко просматривался в солнечную погоду! Отражённое в синей воде солнце переполняло его, и залив оживал, в нём происходило движение воды и света.  Надо было успеть уловить этот момент, так как вскоре луч прятался за лесом, вода замирала, и сколько я ни всматривалась, видно было сплошное серое пятно. Уже холодало, но в полдень,  всё раньше и раньше, я ухитрялась на мгновение поймать солнце в маленькой излучине – в моём лукоморье, о котором никто, кроме меня, не знал…
С грустью я оглядывалась в свободный от мебели уголок за спиной. Он был так невелик, что я понимала: кроватку для малыша ставить некуда.
На Покров, 14 октября в том, 1965-ом году, мне исполнилось 20 лет.
 В нашем, с любовью обставленном гнёздышке, я принимала гостей. Пришли три моих любимых подруги: Лариса Авдеенко, Людмила Артемьева и Тамара Криворотенко. Я была просто на седьмом небе! Мило и скромно сервирован сделанный Васей журнальный столик. Мы с подругами  ещё так юны, но понимали, что уже взрослые. Людмила и Лариса порадовали очень красивыми книгами,  раскрывшими  передо мной  горизонты зарубежного и русского искусства. 
  Тамара же  свой подарок не вручила, а потихоньку поставила  на верхнюю полочку стеллажа, где я заметила его  после ухода гостей. Почему не вручила? Любила тайны? Она сама была и осталась тайной для меня. А может, потому, что тогда кто-то придумал «моду» не разворачивать подарки при их получении и проявлять к ним некоторую небрежность? До сих пор храню тот подарок - красивую шкатулку из берёзового капа. Тамара её подписала, но надпись уже стёрлась. Это вещь стоила недёшево, но дарительница, возможно, показала, что ей для подруги  цена нипочём. Так я и не отблагодарила Тамару, а встретимся мы с нею только однажды и не скоро.
Тогда же, или годом позже, я узнала о странной кончине моего мучителя - математика Никпала: его укусила пчела. 
                Глава 15. ОЖИДАНИЕ
 
Почему-то так сложилось, что мы с Васей снова начали отдаляться друг от друга, а я, нуждавшаяся в поддержке, и,  не зная, где её найти, металась между подругами. Вот говорят, что как вышла замуж, надо распрощаться с подругами, значит, с девической жизнью, а я и по сей день дружу, и  поддержку нахожу в общении с ними.
Я понимала, что Васе стало очень трудно, видела, как не просто справиться ему в  нашей ситуации со всеми проблемами, которых он и не ожидал. Поэтому я  решила временно оставить Васю в покое. Ведь впереди столько волнующих  событий!
В августе и Ваня, и Юля оказались в одно время в одном городе Ленинграде. Незнакомые друг с другом,  они оба   были связаны  со мной. В сентябре Ваня был уже в Евпатории, так как не поступил в ленинградский институт, но и мама моя в том же месяце оказалась так же в Евпатории. Странные совпадения!
Юля писала мне:
«Милая родная Галка! Как мне недостаёт тебя сейчас! Где ты, моя душа? Хожу зачарованная по Ленинграду, дорогому мне городу. Городу моей мечты! Смотрю на всё, разинув глаза, и всё думаю о тебе. Ты просто должна быть рядом со мной!»
А из Риги Юля прислала открытку: «Я и море ждём тебя!» Нет, эта открытка была годом раньше…
Но вот  поздней осенью 1965-го года подруга пишет:
  «Дорогая Галинка! Ну, как ты живёшь? Как твоё самочувствие? Ты почему-то не пишешь, какое у тебя настроение в этот, важный для тебя период жизни? Что говорят врачи? Чем ты занимаешься сейчас? О чём думаешь?  Понимаешь, Галинка, я очень волнуюсь за тебя, как ты себя чувствуешь, когда ждёшь?... Береги себя! Очень прошу. Пиши обо всём. Буду очень ждать твоих писем».
Конечно, я с радостью отвечала, но писала ли я, о чём думала тогда? А думала я о том, что материально нам жить трудно, что питание моё неполноценно для ребёнка, а выхода я не видела.
Когда Мария Петровна  спрашивала, ем ли я яблочки – хотя бы по одному в день, я мотала головой, а почему нет, ответить не могла.
А что говорили врачи? Акушерка говорила, что хорошее сердцебиение у плода, и это значит, что будет мальчик.  О мальчике говорили все. 







               
                Глава 16. НАЧАЛОСЬ!

Снег шёл и таял, и осень продолжалась. Была середина ноября, а снежный покров никак не устанавливался. А я уже жалела, что послушалась Марию Петровну и обманула акушерку: хожу и хожу, жду и жду, а никого нет пока….
Я всё ещё ходила в осеннем голубом пальто, купленном в Юрмале в детском отделе. На голове – шерстяной бирюзовый платок, привезённый Васиным братом по моему заказу. Ещё он привёз нам вазу для цветов, из которой вытекала вода, и поэтому я использовала её только для сухоцветов. В ней долго стояла ветка боярышника. Тогда все читали  новеллу  Проспера  Мериме «Этрусская ваза», и теперь именно так все называли нашу вазу. Вряд ли кто представлял, как  должна была выглядеть именно этрусская, но когда я больше узнала об искусстве, то поняла, что ваза, привезённая из художественного салона Москвы, действительно была созвучна этрусской. Жаль, что она не дожила до этих дней.
В ожидании внука, мама опомнилась в том смысле, что стала наставлять меня, как рожать:
 - Будет сильно болеть спина. Но ты не кричи! А то некоторые как разорутся, а им  и рожать ещё рано. Боли будут долгими. Потерпи….
А у Васи, видно, уже кончалось терпение ждать, и он решил съездить на соревнования в Иркутск. Я растерялась:
 - Как же ты уедешь? А я?
 - Ну, скажете соседям, если что. Вызовут скорую. Да я не надолго: на два дня.
Вася уехал, мы остались вдвоём с Анной Филипповной, и ничего не случилось, и Вася быстро вернулся, а я – по-прежнему, то есть с животом!
Однажды ночью я ощутила слабую боль в низу живота и, по привычке, стала согревать это место рукой, продолжая спать. Так прошёл час или два, я снова проснулась, так как боль усилилась. «Что это со мной? Почему разболелся живот? Почему болит не в середине, как обычно, а внизу?» Я повернулась со спины на бок, и моё сознание окончательно включилось: «Так это уже началось! Наконец-то настаёт долгожданный день!»
Я разбудила Васю, мы подумали, как нам быть, звонить ли в скорую. Роддом  неподалёку, соседи ещё спят, поэтому мы решили обойтись  без скорой помощи. Оделись и вышли на улицу. Нас обволокла тишина и падающий снег. Фонари освещали округу так, что я чётко видела каждую снежинку, и эта возможность так остро видеть пробудила все спящие во мне до той поры чувства: я была счастлива, словно уже родила! Такая благодать, такое тепло и в теле, и в душе, я ничего не боялась, и смело шагала вперёд, но Вася подстраховывал меня, ведя под руку.
Мы подошли к освещённому одноэтажному зданию. Постучали в запертую дверь. Открывшая нам дежурная, попросила Васю обождать, чтобы он забрал мою одежду.


                Глава 17. ПРОДОЛЖЕНИЕ

До сих пор бываю чрезмерно щепетильна, а тогда мне не было равных!
Я разделась, мне дали рубаху, по типу ночной, и градусник подмышку. Через три минуты сестра потянулась за градусником, а я встала, забыв, что на мне  под рубахой ничего нет, и без препятствий  градусник упал  на кафельный пол.
 - С вас термометр! - сказала медсестра, она надела резиновую перчатку, приказала мне  лечь на кушетку для осмотра.
 - Я закрыла глаза - так было необычно и очень неприятно!
 - Открой глаза!  - резко прикрикнула она. « Зачем ей мои глаза, когда она не смотрит в них?» - подумала я. Потом я пойму, что закрытые глаза могут означать обморок и что-то похуже, а тогда я была неприятно обескуражена.
 - Шейка матки едва приоткрыта. Иди, ложись в палату. Рожать  ещё нескоро.
 - А когда?
 - Да, может, ночью. У тебя же первые роды.
Радость совсем ушла, а боль начала ко мне приступать волнами. Я лежала в предродовой палате, видя, как одну беременную, намазанную йодом, уже во  второй раз, и ей нестерпимо  жгло ноги и гениталии, опять возвратили в палату. А у меня болевые волны становились всё чаще. Но, по опыту соседки, намазанной йодом, я понимала, что проситься рожать ещё рано, что меня не приглашают на стол, да и медсестра говорила, что ночью.
Вдруг я захотела в туалет. Я сбегала, но только прилегла, как снова захотела по-большому, но почему-то не смогла. Я легла опять, но начались нестерпимые потуги, что я даже испугалась, что наделаю в постель. Я пожаловалась третьей соседке, она что-то ответила, я не поняла, так как из моего влагалища вырвался небольшой поток тёплой воды.
 - Что это?! Откуда эта вода?
 - Да ты уже рожаешь! – закричала соседка и позвала акушерку.
 - Быстро на стол! – взволнованно забегала акушерка.
 - Да мне ещё рано! – я  убеждала её, на ходу хватая платок для слюны.
Разместившись на родовом столе,  стала наблюдать, как очень быстро акушерка (кстати, наша соседка по дому) намазывает меня йодом, а я терпеливо жду, когда она отправит меня в палату ещё подождать,  и вытираю платком слюну.
 - Что это у тебя в руках? Брось! Сейчас руки будут заняты.
 - А что я буду делать?
 - Рожать!!!
 - ???
 - Руки на поручни! Держись и тужься! Тужься, задушишь ребёнка!!! Не тужься! Разорвёшься!!! Разорвалась!



                Глава 18. РОЖДЕНИЕ
 
Разорвавшись, я не почувствовала боли и не успела испугаться, так как услышала чей-то писк.
 - Ну,  красная девица!
 - Вы это про кого? - вкрадчиво спрашиваю акушерку.
 - Как про кого?  ( Ну, думаю, добавит сейчас «про тебя»)
 - Девчонку родила! Такая хорошенькая!
 - А нос длинный?
 - Да нет! На, смотри, какая красавица!
И я вижу своими глазами нежно-розовое личико, настоящее живое тельце…. Нет, это вам не кукла какая-нибудь, хотя и хорошенькая! Это мой ребёнок! А я уже его родила! Ура-ура! У меня девочка! Все сейчас на работе, а я уже родила! И никто-никто не знает об этом – только я знаю! И это мой ребёнок, моя дочь….
Акушерка закапывает карболку в глаза моей малышки, взвешивает её: три пятьдесят. Затем надевает на ручки браслетики из клеёнки с надписями, чтобы не потерялась.
Мой нос тоже не короток, но у Черезовых ещё длиннее. Свекровь рассказывала мне:
 - Все мои новорождённые, а их было шестеро, рождались с длинными носиками.
Вот почему я спросила акушерку, какой нос у моей крошки. «Значит, не в Черезовых, а в наших», - подумала я. И такая гордость, что эта девочка наша, что я её выносила и родила, переполнила и  разлилась в моей душе, во всём теле!.. И слюна уже прекратилась, не мучает меня, и живота нет. Ах, какое счастье испытывала я в те минуты!  Ощутила себя вдвое и втрое сильнее, всё было мне по плечу в тот момент! Но вдруг опять заболел живот,  я испугалась, что снова рожаю!  Вскрикнула от страха, но акушерка хихикнула и пояснила, что это отходит плацента.
- Теперь лежи смирно, я буду тебя зашивать.
Через час меня отвезли в палату, запретив вставать, иначе швы разойдутся.









                Глава 19.  В РОДДОМЕ

Хотя я родила днём (в 15-40), уже наступали сумерки, а что было   вечером – не помню. Наутро, в шесть часов, в палату пришла дежурная и включила свет. Затем  санитарка  стала подмывать всех рожениц из чайника тёплой водой с марганцовкой. Было неловко, но телу приятно. Потом, оставаясь лежать в постели, я умылась, причесалась. Всем принесли детей на кормление, а моя очередь кормить настала только в девять. А пока зашла санитарка-уборщица мыть полы. Как увидела меня (я лежала первой от двери), так и ахнула:
 - Молодая, - как трава!!! Тебе сколько же лет?
 - Двадцать!
 - Двадцать? - не поверила она, и разочарованно добавила после:
 - А я подумала шестнадцать…
 - Двадцать – это хорошо! – она подвела итог и принялась мыть палату.
После завтрака  принесли  малютку, а мне она показалась уже большой: подросла! Розовая кожа  стала белой, но глазки оставались припухлыми. Лёжа на боку, как мне было велено (ведь я называюсь «лежачей»),  пытаюсь лечь поудобнее, чтобы дать ребёнку свою нежную грудь. Но моя маленькая новорождённая хищно хватает сосок, не думая, что мне это очень больно. Я пытаюсь на мгновение забрать сосок и вложить его поровнее, но крошка крепко  (намертво!) держит его, зажимая дёснами, словно зубами. Это просто удивительно и  почти  возмутительно!  Только родилась…. Ну, откуда у неё такая сила? А говорят, что новорождённые беспомощны…. И как терпеть такую боль?
 - Надо было грудь готовить к кормлению: растирать её махровым  полотенцем. Ты готовила? – спрашивают меня опытные роженицы.
 - Готовила…. – привираю я. Раз попробовала, так такой дискомфорт ощутила! Ладно, как-нибудь справлюсь….
 - У груди ребёнка долго не держите! Хватит и пяти минут. Не приучайте спать у груди. За пять минут ребёнок успевает насытиться - так учил нас медицинский персонал роддома.
Второе кормление прибавило мне опыта, с каждым разом было больнее и больнее, хотя я всё делала по правилам, но лёжа. Неправильное положение груди в лежачей позе способствовало появлению настоящих корост, и ко времени выписки из роддома я уже чем-то лечила соски. Но до выписки было ещё далеко, а пока я беседовала с родственниками через стёкла окон  одноэтажного здания, а потом шла подкрепляться  вкусными  передачами. Детский врач велела  кушать хорошо.
Однажды было шумно в палате и поэтому затруднительно говорить с Васей через окно. Я сообразила зайти в пустую соседнюю палату, где насладилась общением с мужем. Видимо, я так увлеклась, что меня услышала медсестра. Говорила ли мне она, что здесь, в пустой палате нельзя вести беседы, я не помню, но когда следом за сестрой, в палату ворвалась разъярённая главврач, по фамилии Гавка, я была её  криком отброшена от окна и  запомнила это на всю жизнь!
 - Немедленно покиньте палату!
 - Но здесь же никого нет!
 - Эта палата отдыхает! Вы нарушили распорядок роддома!!! –  с радостью, что меня застукала, гавкала она.
Думаю, что ей, Гавке, так хотелось схватить меня за шкирку и выкинуть на улицу. Я долго не могла понять, что это значит: «палата отдыхает».  Во время обходов  опять были нарекания в мой адрес и постоянные поучения:
 - Вы молодая, и должны всё впитывать, как губка!
Мало того, что мне удалили стыд, так ещё  и  так запугали, что этот роддом мне снился в страшных снах несколько лет, и день  выписки  стал самым счастливым днём моей жизни.         

 

                Глава 20. СОВСЕМ НОВАЯ ЖИЗНЬ

И за что меня так жучили в роддоме? За то, что я родила легко и быстро? Но ведь и разорвалась…. Никто не подсказал мне, что пора бы кормить ребёнка в сидячей позе, а я была так мнительна, что продолжала бояться расхождения швов.
Ещё в роддоме мы с Васей обсудили, как назовём дочку. У меня были два желанных имени: Мария и Юлия. Но первое имя переводится как горькая. Так зовут мою маму, а её жизнь была очень горькой – большей частью в её восприятии. Конечно, я не хотела горькой судьбы своей девочке! Но решить окончательно тоже не могла. Всё решила моя подруга Людмила, и когда Вася пришёл к окну роддома в первый раз, он сообщил, что они с Людмилой выбрали второе имя, и уже называют маленькую Юлькой.
К выписке из роддома Вася принёс мне и ребёнку одежду. Юленьку одевала медсестра, а я одевалась с удовольствием в ту самую, сшитую мною синюю  юбочку на бретельках и синюю шерстяную кофточку. Юле надели распашонки, подгузник, две пелёнки и две шапочки и завернули в ватное одеяло с кружевным уголком.
Когда мы вышли на улицу, меня пробрал жуткий холод. Был первый день календарной зимы, и она вступила в свои права, не мешкая. Вася нёс ребёнка, но его окликнули два раза, назвав Гнечутским. Мы посмеялись, взяли документы, забытые в роддоме и с мыслью никогда сюда больше не возвращаться, двинули пешком в сторону дома.
На морозе Юлька  так крепко заснула, что я часа два отдыхала, приходя в себя.
Дома меня ожидали подарки, купленные Васей на мои декретные деньги. Денег оказалось немного, но больше нормы, учитывая невысокую зарплату, но длительный период отпуска.
На те деньги Вася купил  жёлтое полушерстяное одеяло и большой китайский термос – то и другое очень красивые! Моё настроение  оставалось праздничным.
Забежала Лариса Авдеенко, ничего не знавшая о рождении Юленьки. Они с женихом Юрой приглашали нас на предстоящую свадьбу, но я сразу отказалась: у меня ведь ребёнок! Потом пришла мама. Она увидела меня праздно сидящей, а ребёнка завёрнутым и перевязанным лентой, что её очень возмутило, а Юля будто это почувствовала и завозилась, и закричала.
Мама развернула новорождённую, а  у той на ручках браслеты, что вызвало  ещё большее возмущение:
 - Два часа, как пришла домой, а ребёнка до сих пор не развернула!
 - Но она же спала!
 - Ну и что? Надо было развернуть и маленькими ножницами давно срезать  с ручонок эти клеёнки….
А теперь ребёнок  орал вовсю, а мы большими ножницами пытались срезать браслеты.
 - Ладно уж, оставь, сначала накорми!
Я начала суетиться: протирать соски борной кислотой, потом укладываться на кровати, что удивило маму, но я сказала, что мне дано такое предписание.
Потом мы в первый раз  купали Юленьку, я снова кормила, и так через каждые три часа кормила, корчась от боли.  Чтобы не кричать, я просила мужа посильнее сдавливать  мои ноги. Эта новая боль отвлекала меня в самый первый  момент прикосновения младенца к груди….
На следующий день полагалось выйти на прогулку минуты на две – с учётом сильного похолодания. За окном светило солнышко, и казалось, что потеплело. Я укутала дочку,  с трудом  обхватила её руками, а когда вышла с большим свёртком в сени, едва открыв пружинящую дверь, то она, дверь, «отомстила» мне, ударив в спину. Я потеряла равновесие и с трудом удержала в руках своё сокровище.
Чувство радости сменилось тяжёлой ответственностью. Главным смыслом моей  жизни тогда  стал девиз:  только бы выжила моя дочь! И хотя пришедшая к нам врач сказала, что всё в норме, и девочка очень хорошая, я ощущала сильное беспокойство. Было видно, что ребёнок недоедает, не спит, плачет. И, главное, меня беспокоил холод в нашей квартире. С усилением морозов его можно было унять только постоянно включённой электрической печкой-киловаткой – такими обогревались крановщицы на строительных и монтажных кранах. Печь хорошо согревала только маленький уголок с розовой коляской, где теперь спала наша доченька.   
 











 
   




































































               




                ГАЛИНА  ГНЕЧУТСКАЯ


                ДВАЖДЫ     В    ОДНУ   РЕКУ,

                или

                ВОЗВРАЩЕНИЕ В БРАТСК

 



                ЧАСТЬ 1


                Глава 1. ВОЗВРАЩЕНИЕ

Я возвращалась из Риги в Братск. Возвращалась домой, на родину к мамочке. Возвращалась вместе с моим милым суженым –  Васей Черезовым, хотя у меня были планы  учиться, а замужество, казалось, подождёт.
Дорога была дальняя, с пересадкой в Москве, и я запланировала там две экскурсии: к памятнику Маяковскому и в Музей зарубежных искусств имени Пушкина. В музее я мечтала посмотреть импрессионистов. И мечта сбылась, но… Картины были развешены как-то неудачно, в узких проходах: и отсутствие перспективы мешало их разглядеть. Теперь кажется, что  это было  специально, чтобы не очаровывать советского зрителя.
На Красной площади мы подошли к храму Василия Блаженного, он же Покровский  собор. Я родилась 14 октября, в день Покрова Богородицы. Так, сами того не ведая, мы с Васей  встали под покровительство высших божественных сил!
  У памятника Маяковскому я намеревалась читать стихи, думая, что там их читают каждый вечер. Но  никого не было. Мы с Васей закурили. Но тут появился прохожий и накинулся на меня с приказанием бросить сигарету. Я отказалась подчиниться, продолжая курить…. Неприятно вспоминать тот случай,  неловко испытывать настоящую агрессию, но я не хотела сдаваться.  Удивительно, но тот человек смог меня переубедить, и  со временем я  бросила курить.
В поезде я  старательно делала вкусные бутерброды из московской варёной колбасы и зелёного горошка, и двое суток мы не открывали банки с рыбными консервами.
С нами ехало много молодёжи постарше, они с интересом смотрели на нас с Васей и посмеивались над моей наивностью -  я не уставала горячо спорить чуть ли ни  по каждому поводу. Уже тогда я планировала семейную жизнь и твёрдо знала, как  буду жить, а как  не буду.
Затаив дыхание, но и не скрывая радости, я подъезжала к Братску.  Мне казалось, что и Вася  был рад, что мы едем вместе.
Нас никто не встречал - мы не сообщали о возвращении. Расставшись с Васей у моего дома, я ринулась к себе, хотя знала, что мама на работе. Оставив вещи у соседей, полетела к мамочке. Она сидела за столом, и, конечно, удивилась мне, но большой радости не выразила, и, не вставая из-за стола, тут же вручила мне бланк заявления абитуриента в наш институт, и  велела немедленно его заполнить. В том году в Братске  открывалось дневное отделение Иркутского Политехнического института.
После этого мама дала мне  ключ от квартиры, где меня ждал новый халат, случайно  не отправленный в Ригу. Переодевшись в него после ванны,  я помчалась к Людке Артемьевой  прямо   в халате по Падуну, так как у меня не было другой чистой одежды. В те времена я презирала разные условности, чего не могла делать в Риге. А тут – дома – полная свобода! Как это радовало! Я могла выражать свои чувства и эмоции, и не бояться иметь собственное мнение.
   






                Глава 2. НОВОСТИ         

Своё мнение было иметь непросто! И что скрывать, я остерегалась высказывать его своей родной матери. Когда она подала мне бланк для заявления в Политехнический вуз, я пыталась возражать, но, видя, как она разочарована моим приездом, сразу сдалась. И мама была на этот раз удовлетворена: её младшая дочь станет инженером. Да и почему не попробовать, ведь с математикой у меня теперь порядок!
А любимая подруга Людка была в шоке:
 - Как? Ты решила вернуться? И почему? Я, конечно, рада тебе очень, но всё равно неожиданно….
 - Мы приехали с Васькой. Он меня привёз. Я сама так решила. Буду поступать в наш вуз. Давай вместе!
 - Но у меня нет аттестата. Меня не допустили до экзаменов. 
 - Как не допустили? Ты же хорошо училась и по химии, и по математике….
Я уже не помню, в чём состояла причина Людмилиной неудачи. Вроде для допуска ей надо было сдавать зачёты, но хорошего аттестата это не обещало.  Людмила теперь, как и я в прошлом году, собиралась пойти в вечернюю школу и получить хороший аттестат.
Мне не терпелось узнать все новости! Оказывается, не только моя любимая подруга  не была допущена к экзаменам на аттестат, но ещё несколько девочек, и на этот раз по уважительной причине: беременность. Но кое-кого из беременных всё же допустили, а именно, дочь начальника милиции. Да, передержали нас в школе с этим производственным обучением! Рано мы повзрослели, оставаясь детьми…. Сёстры Глотины нашли свою судьбу на производстве – в том самом гараже, откуда сбежала когда-то я.  Но и мне не удастся избежать «производственной» судьбы! И всё бы хорошо, да рано! Ольге Голомидовой тоже не выдали   аттестат, и она  вышла замуж за брата одноклассницы, а её родители не простили родную дочь! Умница и красавица, Ольга рано умрёт, оставив двух сыновей на неладного мужа…
 - Очень хочу к Елене Борисовне. Пошли прямо сейчас, хотя этот халат болтается на мне! Ведь мама шила его без примерки, да и замерила я себя не точно, или похудела, но зато он новый.
 - А Елены Борисовны уже нет в Братске. Она уехала с мужем и дочерью на строительство Зейской ГЭС.
 - Как уехала? Когда?
 - Да чуть ли ни вчера…. Как выпустила класс, как вручили нашим  аттестаты, так и засобиралась в дорогу. У меня есть её письмо в газету «Огни Ангары». Вот возьми почитай, тут и отрывки из сочинений  наших одноклассников.
Сочинения одноклассников меня не очень интересовали, хотя и были хороши.  Я и сама умела неплохо сочинять, а письмо любимой Елены я переписала в альбом, но до сего времени не сохранила.







                Глава  3. ОРЛОВЫ

И закипела моя домашняя размеренная жизнь! Я так наскучалась по дому и матери и  так была счастлива, что вернулась!
Над моей кроватью теперь висел простенький гобеленовый коврик, который  удивил меня, но вскоре я узнала, что в моей комнатке  жил новый мамин друг – начальник цеха завода ЦАРЗ Евгений Дмитриевич Орлов. Я специально называю его имя полностью, потому что он  был   человек хороший. Он полюбил мою маму по-настоящему, а что вскоре ушёл к освободившейся из тюрьмы жене, так Бог ему судья – мало ли как бывает в жизни. Мама тоже его полюбила, и они даже  съездили  вместе в Евпаторию, а возвратясь, опять дружно жили. Но Евгений Дмитриевич возвращался  к дочери часа в два ночи, а потом совсем вернулся к жене.
С его дочерью Ниной мы почти подружились, встречались на автостанции, вместе ездили на учёбу в институт. У нас были одинаковые трикотажные блузки в полоску, которые нам обеим были к лицу. Их купила нам моя мамочка, пока Нинина мать была в заключении за растрату.  Сестра Лера на это сказала:
 - Хорош этот Евгений Дмитрич! Он что, не знал, что жена прихватывает  из магазина? Как он мог не замечать лишние деньги и продукты? Она же его кормила. Если она это делала, он тоже виноват!
Однажды я спросила Нину, какова обстановка в доме, то есть в семье. Она уклончиво заметила, что слово  «обстановка» имеет двоякий смысл, а именно, мебель, а ещё….
 - Так что тебя конкретно интересует? – переспросила она.
А меня уже не интересовало ничего. Я поняла, что Нина не хочет делиться со мною сокровенным, и не стала больше приставать к ней с интимными вопросами. Так мы и раздружились. Тогда уже вернулась её мама, и обстановка в их доме вряд ли кого радовала. Но я навсегда запомнила светловолосую и тёмноглазую Нину Орлову. Жалость и содрогание вызывали её металлические зубы. Глядя на них, я сознавала, что и меня  это ждёт, и уже не за горами….
Остаток июля, да и август, я не столько готовилась к приёмным экзаменам, как готовила рижское блюдо: борщ на курином бульоне.  Сейчас задумалась, а была ли тогда в Братске в  свободной продаже  курица? Вряд ли, но рыба была! Однажды в холодильнике я обнаружила сига, и постаралась его не испортить, приготовив «по-гречески» - с морковью. Это гораздо вкуснее, чем так называемая, «рыба под маринадом». Евгений Дмитриевич спросил, кто готовил, и очень удивился, что я. К тому же был красиво сервирован стол на белой скатерти, с мельхиоровыми приборами,  со стеклянным синеватого  тона кувшинчиком вина. Его, кувшинчик, мама с Евгением привезли из Евпатории, и я много лет, любуясь на него, воображала, что это венецианское стекло, не зная, как оно  выглядит на самом деле.














                Глава 4. ВЗАИМОПОМОЩЬ

Я вспомнила, что Вася как-то дарил мне керамические бусы, поискала – нигде! Спросила маму, а она запричитала, что пришлось их выкинуть: в них завелись черви. Но как могли завестись черви в керамике?
Мама хотела выкинуть, но случайно забыла, а я всё-таки нашла остатки бус! Когда раскрыла пакетик, то обнаружила в нём не осколки бус, а кусочки раскрашенного сухого хлебного мякиша. Вот как в те времена изготовляли модную керамику  предприимчивые люди!
Васина мама была в отъезде у родственников.  Отпускные деньги  у Васи   закончились, поэтому я взяла на себя заботу о пропитании моего друга.  Незаметно отделяла небольшие порции еды от нашего стола, складывала их в сумку и несла голодавшему Васе. Тогда я уже приходила к нему домой, где нам никто не мешал.
Я внимательно изучила их жилище, найдя многое устаревшим – немодным. Вася дал мне ключ от квартиры, и придя как-то без него, я от скуки похулиганила. Взяв пилу-ножовку, отпилила ножку стола и, накрыв его скатертью, ушла. В их квартире было два больших стола, что показалось мне лишним и громоздким для небольшой комнаты. Придя домой, Вася очень озадачился. Увидев скособоченный стол, он тоже взял пилу и укоротил у стола остальные три ноги. Потом убавил столешницу и обстрогал ножки. Затем нашёл краску двух цветов и окрасил ножки в чёрный цвет, а столешницу в ярко-жёлтый. Получился чудный журнальный столик!
          Однажды я принесла Васе обед из многих блюд - всего понемногу. Он быстро всё съел и сказал, что не наелся. Я так расстроилась! Заметив это, он очень беспечно ответил:
 - А завтра схожу на рыбалку, да и поем!
 - А ты разве умеешь ловить рыбу? Это же надо уметь, это не просто!
 - А! – махнул он рукой, - наловлю!
 - А у тебя есть, чем ловить?
 - Да найду!
Я не поверила ему, но Вася, как ни странно, встретил меня с ухой! Он даже небольшую щучку поймал на удочку. Оказалось, мой Вася был прирождённый рыбак, к тому же, голодавший в войну, он рано  приспособился к добыче пропитания. Отменной двойной и четвертной ухой он будет потчевать нашу семью долгие годы, никому не доверяя «портить» добытую им рыбу. Сам, наслаждаясь своим трудом, уплетая рыбку, он приговаривал мне:
 - Нет, ты рыбу не любишь!
И было бесполезно спорить, что очень люблю, Но не так, как мой Кот Вася: люблю не любую рыбу, а хорошую!
Тогда  разными способами я старалась украсить моего Васю и его жизнь. Как-то он показал мне фотографии, где, стесняясь длинного плаща, он смешно  приподнимал его полы, собирая в горсть лишнюю длину. Узнав причину этого странного действия, я забрала плащ домой, и потихоньку, чтобы не видела мамочка, укоротила и подшила Васин плащ. Но не рассчитала подгиба, и плащ оказался коротковат, но Васе всё равно понравилась моя работа, и он долго бегал в том светлом коротком плащике.

                Глава 5.  ВСТУПИТЕЛЬНЫЕ

Первого августа 1964-го года я пришла на первый экзамен в Иркутский политехнический институт, а точнее в его очный филиал в городе Братске.
В те времена вся страна, то есть все её абитуриенты начинали вступительные экзамены на дневное отделение в один день, и все писали сочинение по литературе и по русскому языку, а вернее, на русском языке (кроме поступающих на творческие специальности – у них были другие сроки экзаменов).
Не помню, как называлась выбранная тема сочинения, но она относилась к «свободным». Я была очень взволнована, вдохновение просто накрыло меня!
Через день результатов ещё не было, но когда я приехала в гости к Нонне Александровне в военный городок, та, оказалось, лучше меня знала о моих успехах:
 - Ты написала отличное сочинение! Лучше всех!
 - Так откуда же Вы знаете???
 - Мне сказала об этом моя приятельница-учительница, которая работает в приёмной комиссии.
 - Так она же не знает моей фамилии!
 - Она сказала, что среди всех сочинений два лучших. Одно написал мальчик из школы №20, а другое – девочка из Риги.
 - Но это не значит, что я….
 -  А ты думаешь, что много девочек из Риги поступает в наш институт?
И в самом деле! Через день я увидела результат: «пять» за содержание и «четыре» за грамотность. Я была счастлива! Хороший разбег для абитуриента! Но этот результат говорил о другом: что я поступаю не туда, не по своему призванию! Но азарт экзаменов уже захватил меня.
Помню, что письменную математику я сдала на «четыре», а вот с устной возникли проблемы. Экзамен принимали две женщины. Я присмотрелась к ним:  мне понравилась Журавлёва – мягче, добрее. Когда же другая – Голубцова -  пригласила идти отвечать, я сказала, что ещё не готова. Как только  Журавлёва оказалась свободна, я сразу рванула к ней! И этот экзамен мне удалось сдать.
Физику сдала хорошо, даже помогла пареньку в военной форме нарисовать схему электрического звонка! А вот на химии Тамара Криворотенко выручила меня и подкинула «шпору».
Числа двадцатого было зачисление, и по конкурсу я прошла не на строительный  факультет, который выбрала первоначально, а на СДМ – строительные и дорожные машины, от них я  была страшно далека. Строительный факультет меня как-то примирял с архитектурой, которую я полюбила в Риге. Тогда я не знала, что советских архитекторов, по сути, готовили, чтобы строить типовые панельные дома, или такие дворцы, как  недавно открытый «Энергетик», где по центру здания были две большие белые буквы П.
  Стояло тёплое лето, я скучала по купанию, и вот однажды мы пошли на наше Братское море. Я выбрала безлюдное  место с ровным берегом, покрытым  травкой, а дно, как на Рижском взморье - песчаное. Разделись, погрелись на солнышке и ринулись в воду!  Она была сравнительно тёплой.  Я немного проплыла и, по привычке, стала нащупывать ногами  дно, но его не было. У меня началась паника, и я стала тонуть. Захлёбываясь, я призывала Васю, но он не сумел мне помочь, так как сам боялся глубины. С детства у него был дефект барабанной перепонки, и врачи не рекомендовали мочить ухо – вот почему он тоже не умел плавать. Но я выплыла! А опорой мне послужили  испуганные  Васины глаза.   





                Глава 6. ТУРСЛЁТ

В середине сентября был объявлен городской турслёт. Мы, студенты, тоже приглашались  участвовать. Не помню, чтобы нас кто-то сильно организовывал или готовил. Просто объявили, что с ночёвкой на воскресенье все идут на речку Вихоревку с едой и  тёплой одеждой. Была ли у нас своя палатка или нам её установили?  В нашей группе собралось несколько девочек и мой Вася, конечно.
Мы шли с походным снаряжением  пешком до Вихоревки, поэтому утомились, а после краткого отдыха принялись обустраиваться. Приготовили ужин на костре, оделись потеплее, и кто во что горазд! Пели, плясали, бродили и, как заворожённые, смотрели на огонь большого костра. Песни были разные, но больше туристские, то есть сочинённые известными и неизвестными туристами.  Многие из  тех песен  со временем  влились в разряд авторских. Кажется, в тот раз я впервые услышала песню Городницкого: «Снег, снег, снег, снег… Снег над палаткой кружится…».  Некоторые из бывалых туристов подвыпили, и, теряя контроль, норовили исполнять и  «вольный фольклор». В те поры я была очень строгой девушкой, да и сегодня не люблю скабрезных историй.
Стояла тихая тёплая ночь, и спать никому не хотелось, потому уснули на рассвете, когда костры уже не горели, а только дымили, и дым  смешивался с утренним туманом.
После завтрака началась игра в футбол, но он меня не интересовал, поэтому, полдня я посвятила приготовлению обеда, а потом, помыв посуду,  поняла, что больше здесь делать нечего. Не знаю, как другие, а я восприняла тот слёт как массовый отдых на природе, а туризм, о котором я читала в книжках, был ни при чём. Поэтому мне захотелось настоящего похода и, по возможности, с приключением.
Вообще-то на приключения рассчитывать не приходилось: я же была с Васей, а он такой взрослый и умный! Вот я и решила пойти не прямым путём к дому, а как-нибудь с поворотом, а точнее, с вывертом, но Вася не сразу сообразил, что я задумала.
Река Вихоревка была первозданной чистоты, все пили её воду, бродили, купались, ещё не был построен завод БЛПК, который окончательно отравил её.  Вихоревка, по моему мнению, названа так не по имени некоего Вихорева, а по её собственному свойству – она выгибается, течёт и мечется подобно вихрю. Мы с Васей пошли вдоль реки, любуясь её течением в изгибах берегов с пышными кустарниками -  золотыми, а местами ещё зелёными. Было тепло, солнечно,  тихо и радостно! Вот ещё один поворот!
Вася забеспокоился: пора домой.
 - Да что ты спешишь домой, ещё ведь рано, светит солнце, так красиво! - возражала я.
Мы отошли от реки и направились в сторону дома - на восток, в глубь леса. Но лес уже погружался в сумрак.
 - Мы заблудились! - взволнованно заключил Вася.
 - Да ты что? Разве можно здесь заблудиться? Солнце на западе, мы идём на восток. Сейчас выйдем на открытое место и проверим.
Но вокруг была чаща, и мы пошли быстрее. У меня такая особенность: чем чаще лес, тем быстрее  по нему иду. А вот и поляна! Последний луч осветил дальние сопки. Как свечи, на них вспыхнули яйцевидные купола лиственниц, но я успела сверить выбранный мной  маршрут по этому прощальному лучу!
 - Мы правильно идём! Мы должны выйти на дорогу в аэропорт.
 - Нет, мы ушли далеко. На дорогу в аэропорт мы бы  вышли раньше…-растерянно проговорил Вася.
 - Так  идём же скорее вперёд! Мы идём в нужном направлении! Дорога в аэропорт переходит в Усть-илимскую трассу, и мы выйдем на неё!
Стало совсем темно, но я рвалась вперёд, и вот мы уже слышим шум машин! Ах, вот и асфальтовая дорога! Проехала машина….
    Дорога, как мечта! Она освещалась звёздами, и на фоне чёрного леса казалась совсем светлой и тёплой. Я выбежала на неё, и от радости стала кричать, танцевать и петь! Вася оставался сдержан. Конечно, он тоже был очень рад, но как-то не мог прийти в себя. Очевидно, он до конца не верил,  что мы выйдем из леса.
Он не любил вспоминать этот случай. Мне же не пришло в голову, что мой друг может оказаться ненадёжным спутником, только смутное разочарование мелькнуло во мне, но я его быстро подавила. Зато я какова! Со мной не пропадёшь!
Мы остановили проезжающую попутку, и благополучно добрались до дома.      




                Глава 7. СТУДЕНТКА

Все поздравляли меня с поступлением в вуз. Мама была просто счастлива! Вася тоже  гордился мною, и я этому радовалась, но когда оставалась одна, то на душе скребли кошки….
Первого сентября состоялось торжественное открытие филиала, и начались учебные будни. С удивлением я встретила знакомого преподавателя. Это был математик и чертёжник Олег Петрович Бороздин. Он тоже помнил меня по школе.
На комсомольском собрании меня избрали  в  культмассовый сектор. Олег Петрович тут же придумал мне ещё одно,  соответствующее профилю поручение. Я должна была приносить в институт свежие газеты и журналы. Почему это поручение он дал именно мне, а не  библиотекарям филиала? Так или иначе, но он точно определил мой  истинный профиль. Итак, я должна была зарегистрироваться в ближайшем к вузу киоске «Союзпечать», где мне выдавали корреспонденцию для продажи. За эту хлопотную работу я получала десять процентов. Порою мне надоедало поручение, тем более, что покупал печать почти всегда один Олег Петрович. Он не ругал меня за отлынивание, но как-то разочарованно смотрел, если я ничего ему не предлагала, и я возобновляла свою деятельность.
Меня почти постоянно тяготил вопрос моего фальшивого присутствия в комсомоле. Я же не встала на учёт, да и не могла: у меня не было учётной карточки. Идти в комитет БРАСКГЭССТРОЯ? Но как я объясню, почему  нет карточки? Надо рассказывать, какая у меня оказалась сестра, похитившая карточку учёта…. Но взносы  я платила исправно.
А  ещё надо было учиться! И я отлично училась по двум предметам: по английскому и по истории КПСС. Поначалу понравилась начертательная геометрия, и я получила «пятёрку». Но потом все точные науки вызывали во мне панику и ужас.
Помню, как с целью психологической защиты среди студентов я  избрала себе  кумира, которого донимала своими верлибрами. Старалась его опекать:  ведь он жил не дома, а у родственников, а я уже имела такой опыт проживания.  По вечерам занималась с ним  английским языком, а потом, надев телогрейку, шла его провожать. В телогрейке я никого не боялась и, как мне казалось, смогла бы его защитить от хулиганов. Уж очень он был хорош собой  – светловолосый и  с огромными голубыми глазами.
Очень скоро все стали носиться с чертежами, обнимая их, как родных детей, а я к черчению никак не приступала. Думаю, что влюблёнными в чертежи были студентки строительного факультета. На их месте, может, и я бы что-то начертила.
Наконец, на ноябрьские праздники  я твёрдо решила сделать чертёж, и когда осталась дома одна, освободила большой кухонный стол, приготовила линейки, угольники и лекала. Расстелила лист ватмана, очинила карандаши, раскрыла готовальню с циркулем и рейсфедером. Сейчас кажется, что в руках я вертела какой-то сложный механический узел. Или он был на картинке? Я наметила оси изометрии, рука хотела рисовать, но не чертить. Что же делать дальше? Я подумала ещё минуту и свернула ватман в трубку, закрыла готовальню, закрутила пузырёк с тушью. Убрав со стола все инородные  кухне предметы, а заодно и моей натуре, я поставила точку на своей технической карьере. Всё! Больше я не учусь в филиале Иркутского политеха!   




























         





                Глава 8. С МЕЧТОЙ ОБ ИСКУССТВЕ

В институте я больше не появлялась. О том, что я бросила учёбу, знали только Вася и Людка.  Я долго скрывала от мамы своё решение.  Соседи по квартире  были уже  другие, поэтому не с кем было делиться,  кроме самых близких друзей.
Я съездила в военный городок к Ноне Александровне, сообщила ей о моём решении, и она приободрила меня:
 - Ну что же…. Значит, ты станешь искусствоведом. Поедешь учиться в Ленинград.
 - И я смогу поступить в Академию художеств?
 - Сможешь, если захочешь и будешь хорошо готовиться.
 - А что значит хорошо готовиться? Что надо знать и что будут спрашивать?
 - Надо пройти предварительный конкурс на профпригодность. Тебе будут показывать открытки-репродукции без названий, а ты должна будешь сказать и автора и название. А ещё подготовить по программе историю русского искусства, начиная с архитектуры. Я тебе дам том Алпатова, по нему и готовься.
И Нона вручила мне огромный том  истории русского искусства академика Алпатова. С большим трудом, но и с неменьшим интересом я взялась за  чтение. Сразу возникло много попутных вопросов. Я пошла в библиотеку. Каждое утро я выходила из дому в половине девятого утра – как в институт, а сама сначала шла к Людке (пока она не устроилась на работу), а потом в библиотеку, и там погружалась с головой в мир книг, журналов и словарей.
Но кто-то из соседей сказал моей маме (а может, и Людкина мама?), что я бросила институт. Однажды, выйдя из дома, я вскоре вернулась, как вдруг пришла и мамочка. Она строго спросила меня, правда ли, что я бросила учёбу. Отпираться я не умела. Мама кинулась уговаривать меня вернуться в институт. Я была тверда! Она начала обнимать и целовать меня, умоляя. Таких её бурных ласк я никогда не испытывала. Мне стало очень жаль маму, но с непривычки её ласки вызвали дискомфорт, хотелось плакать. Я осталась холодна, только пообещала, что учиться всё равно буду, но не здесь.
О профессии инженера у мамы были очень приблизительные представления, хотя она и работала в проектной организации.  Эта профессия в ту пору была престижна и хорошо оплачивалась. Мамина приятельница Мария Петровна нередко повторяла:
 - Хорошо быть инженером: восемь часов плюют в потолок, и двести рублей в кармане!
Когда я сестре Лере пересказала эту обывательскую фразу, она возмутилась:
 - Как это «плюют в потолок»! Такая сложная и ответственная профессия! Где она видела, чтобы инженер  плевал в потолок?
У Марии Петровны был муж-инженер, но не думаю, что он так работал. Так работала сама Мария Петровна то контролёром в кинотеатре, то в снабжении. Только  двухсот рублей никогда не получала.










































                Глава 9. И ВСЁ ЖЕ СУДЬБА….

Вася продолжал занятия спортом. После работы, которая была, что называется, «на ногах», он шёл в спортзал, где играл в баскетбольной команде, всё так же ловко отбирая у противника мяч, и, высоко прыгая, легко отправлял его в корзину.
Осенью в спортивной среде подводились итоги, при этом вручались грамоты, устраивался банкет для спортсменов. Вася пригласил меня на это запланированное мероприятие. Помню, что главной фигурой на нём была сухая холодная дама Семиусова, говорившая очень невыразительным  суконным языком. Может, она не была равнодушным человеком, но произвела именно такое впечатление. Типичная чиновница, каких не должно быть.
После немногочисленных речей все навалились на выпивку и закуски. Теперь думается, что закуски были так себе, если мой Вася сразу захмелел. Мы вскоре вышли на улицу. Вася не мог идти, и мне приходилось подпирать его своим плечом. Он старался держаться, но это ему  с трудом удавалось. Таким я его никогда не видела. Было тяжело тащить его, и на душе стало как-то кисло, если не сказать хуже. Я уговаривала себя, что такое в первый и в последний раз, что это произошло случайно. Ведь Вася очень устал за неделю. Оно так и было на самом деле. Потом я замечу, что закусывать Вася не привык – чаще было нечем. Мне не нравились ни его роль в этой ситуации, ни моя. Ну, неужели я буду всю жизнь так его водить? Нет, я не согласна! Такой Вася мне решительно не нравится. Но что будет, если я вообще от него откажусь?  Помня опыт с Юрой, я понимала, что Вася будет очень страдать, даже может не пережить страданий. Я почувствовала себя виноватой за мысль расстаться с ним. Виноватой ещё и в том, что я так его завлекла, привязала и обнадёжила.
Мне не с кем было посоветоваться, кроме Людмилы. Когда я сказала, что почувствовала и поняла, что недостаточно люблю Васю, она решительно подвела за меня черту: ты должна с ним расстаться. И даже Васе она высказала это!
Через неделю мы с Людмилой поехали к Нонне Александровне. Тогда, чтобы уехать в военный городок, надо было сесть в автобус на автостанции, то есть такая поездка была  настоящим путешествием. Вот мы выехали, автобус поднялся вверх по Дубынинскому переулку, свернул направо на улицу Гидростроителей. Проехали здание управления. Я посмотрела направо и вдруг увидела, что Вася в своём коротком плащике перешёл дорогу и как-то робко идёт в сторону моего дома. Я вздрогнула и сказала Людке об этом. Она спокойно мне ответила:
 - И пускай идёт, а тебя нет дома.
Но я как соскочу с места! Как заору на весь автобус:
 - Остановите!!!
Да как выскочу! Да как закричу:
 - Васяяя!!!

                Глава 10. ПОИСКИ РАБОТЫ

Мне стало так спокойно, я увидела, что Вася рад моему возвращению. Но, главное, что я  в себе перестала сомневаться. Да, я люблю Васю, хоть и без страсти. Мы необходимы друг другу. Я поняла, что Вася не сможет жить без меня, а мне тоже хорошо и спокойно с ним, и я ощущаю гармонию жизни. И сколько нового хорошего нас ждёт впереди!  Я оптимистка! Меня питают надежды на будущее, меня поддерживают и  мечты,  и сила моей воли. Мои мечты сбываются, и так будет всегда! Мы с Васей никогда не расстанемся, но я должна учиться дальше и получить любимую профессию.
Я рано поняла, что не смогу трудиться, если мне не нравится работа. Многие доброжелатели советовали, кем же мне быть. Наша давняя приятельница Нина Павловна Дрёмина хорошо обдумала, как она сказала, вариант портнихи. Я прислушалась к её совету: и на самом деле люблю шить, только не очень умею.
 - Так ты учись у мамы. Ты станешь такой же хорошей портнихой, как твоя мама!
Да, подумала я, хорошо бы стать такой мастерицей, как мамочка. И побежала домой с радостной вестью. Но мама встретила эту новость не только без радости, но ещё и с возмущением:
 - Почему бы её дочери не стать портнихой? Она не понимает, какой это каторжный и ответственный труд! Только не портнихой!
А вот я думаю, что Нина была близка к истине. Я очень люблю ткани, люблю, чтобы было красиво, шитьё меня успокаивает, а ножницы бегут быстрее моего сознания. Эти слова мамочка сразу подхватила:
 - Вот-вот! Сразу испортишь чужую ткань! И заказчики бывают такие капризные! Спросишь, бывало:
 - Вам к какому дню пошить?
 - Да когда пошьёте… А через неделю говорят, что надо срочно. Всё бросай и шей! И шьёшь им днём и ночью.
  Но я-то видела, как нравились заказчицам сшитые мамой наряды, и очень редко кто-то был недоволен, но вот эти-то редкие  случаи мама сильно и долго переживала.
Дни летели, а я не могла устроиться на работу. Хотелось работать в библиотеке. Я спросила в читальном зале, не возьмут ли меня на работу, и получила  твёрдый отказ:
 - Чтобы работать в библиотеке, надо иметь специальное среднее, а лучше  высшее образование.
У меня были только курсы, и те не библиотечные. Я узнавала, не возьмут ли меня на машиносчётную станцию, согласно документу, полученному на курсах в Риге. Но свободных мест на станции не было, да и я туда особо не стремилась. Однажды мы с Васей были в гостях. Милая дама очень обрадовалась, что я ищу работу, а она сможет мне помочь:
 - Работа нетрудная и на свежем воздухе. Будешь точковщицей машин на дороге.
Но мамочка в очередной раз встретила мою «новую работу» с возмущением:
 - Пусть она сама работает на свежем воздухе!






































                Глава 11. ДЕБЮТ

Этой осенью 1964-го года мне исполнилось уже 19 лет, а я ещё не определилась окончательно, кем же я буду. Больше всего мне хотелось изучать искусство и нести свои знания людям, но очень скоро я засомневалась: а смогу ли?
Нонна Александровна не сомневалась, что я смогу, и быстро организовала мне премьеру в своей тринадцатой школе. Я пришла на урок рисования в шестой класс. Там была и учительница, но я сразу сникла, увидев её беременной. Но какое же отношение ко мне имело её положение? А такое, что она не собиралась «устанавливать для меня дисциплину», а я этого и сейчас не умею делать. Я начала неуверенно говорить о художнике, уже не помню о каком, притом делая паузы,  а дети спешили их заполнить.  Но они всё-таки сдерживались – им было любопытно, зачем я к ним пришла и что я умею. А я ничего не умела тогда. Ничего! Меня это ужасно разочаровало, и мои амбиции  мигом улетучились.
Когда я пришла к Нонне Александровне вернуть её книги, она успокоила меня и посоветовала прочесть рассказ Ираклия Андроникова «Впервые на эстраде». Меня удивил Андроников! Оказывается, он, такой уверенный в своих знаниях и речах, тоже неудачно выступил  перед зрителями в первый раз, но ведь не пал духом! Ну что ж, я буду старательно учиться. Моё провальное выступление показало, что я не твёрдо знала то, о чём собиралась рассказать детям, к тому  излишне волновалась и проявила неуверенность. Да и невероятно сложно говорить о художнике, имея в руках две-три небольшие картинки. А уж о подлинниках в наших условиях и говорить нечего – их тогда попросту не было ни у кого в нашем Братске! Картины - в книжных и журнальных репродукциях, музыка -  в радиорепродукторе.
А музыку я любила. У Васи был переносной радиоприёмник на батарейках. Его можно было вешать на шею и в поисках музыки крутить  регулятор волны. Я любила тогда «Итальянское каприччио» Чайковского и «Рондо каприччиозо» Паганини - Листа. И вот поздней осенью идём с Васей по улице, он повернул регулятор, и - в темноту, подсвеченную  фонарём и снегом, в самое сердце ворвались звуки скрипки с оркестром! Господи, какое же это было счастье! Какое упоение! Как же было не любить моего Васеньку, сделавшего меня такой счастливой и окрылённой! Музыка, именно музыка даёт, как ничто другое, веру в жизнь! От неё, веющей красотой и вечностью, перетекает в нас то ручейком, то спокойной широкой рекой, а то обрушивается водопадом  великая энергия жизни, созидания  и веры в будущее!  Хотите счастья – слушайте музыку! Её гармония делает  гармоничными и нас. Музыка примиряет с судьбой.  Она не отнимает энергии  жизни, а, наоборот, – усиливает желание жить.
   


                Глава 12. ВЕРА

Вася поддерживал все мои интересы.  14 октября он принёс мне небывалый подарок. До сих пор ощущаю  не только душевный, но и физический трепет, когда я развернула упаковку и, потрясённая, увидела  пожелтевшие страницы старопечатного издания. У той «инкунабулы» без обложки были перегнуты вдоль все листы. Видно, что её тщательно скрывали, но всегда носили при себе и наверняка прятали в сапог. Я раскрыла книжный блок и прочла: «Отче наш, ежи еси на небеси, да святится имя Твое….». И дыхание перехватило…. Удивление и радость переполняли меня:
 - Васенька! Где же ты нашёл такое?
Вася улыбался и молчал. Так я и не узнала, где он раздобыл ту драгоценность…. Потом он скажет так:
 - Я другой – не такой, как ты. Но я хорошо понимаю тебя. Ты необычная, и я  тебя люблю.
Тогда мама пресекала мой интерес к религии, хотя потом будет рассказывать, как в детстве она ходила в церковь на исповедь. По этой причине я не показывала маме Васин подарок. Верить в бога тогда всем запрещалось, верующие преследовались разными угрозами, нареканиями начальства, товарищескими судами и, что самоё прискорбное, осуждались обществом. В нашем городе не было ни одной церкви. И каково же было наше удивление, когда жена Васиного дяди Миши  - тётя Оля - вдруг открыла церковь в Падуне! Но прежде этого мы были потрясены трагедией в семье Михаила и Ольги Черезовых: враз погибли две их юные  дочери! Их, идущих по обочине дороги, сбил пьяный водитель. Девушек похоронили в белых подвенечных платьях. Дядя Миша ненадолго пережил дочерей, а Ольга купила в индивидуальном посёлке дом и подарила его  Русской Православной Церкви. Мой Вася почему-то  сказал: «Как же она нагрешила!» Таково  было мнение в его семье…  Как всё было на самом деле, я не знаю.
Церковь стоит до сих пор,  она была первою в Братске. Но тогда, (да, признаюсь, что и теперь), жизнь уносила меня всё дальше и дальше от религии, а когда я была готова окунуться в неё сердцем и головой, не было никаких условий. И самое главное, не было наставника-духовника. Если бы я осталась в Риге, то скорей всего пришла бы в лоно Православия, а в условиях Братска мне оставалось читать справочник атеиста, где речь шла о разных религиях, и я стала интересоваться разными верованиями. О религии тогда было что сказать отрицательного и советским журналистам и художникам, и  историкам. Но с  нею примиряло пронзительное «Арабское танго» и реалистическая проза Льва Толстого, а потом и Достоевского.
Моей же религией, как и у многих советских людей, стала поэзия.

                Глава 13. ПОЭТ ЭПОХИ

Лора Петрова рассказывала, как на встрече с поэтом Евгением Евтушенко, приезжавшим в Братск год назад (я тогда  жила в Риге), кто-то из зала спросил его:
 - Какой  поэт, по-вашему мнению, станет символом нашей эпохи?
 - Понятно, что Евтушенко трудно было ответить на этот вопрос. – продолжала Лора. - Он мог бы ответить «я» и не ошибся бы, так как  большой зрительный зал  в тот момент был  такого же   мнения. Но ведь он  не мог так сказать сам о себе! Возникла пауза, а потом Евтушенко сказал:
 - Думаю, что Роберт Рождественский.
А спрашивающий  на свой вопрос ответил  иначе:
 - А я думаю, что это будет Андрей Вознесенский.
Меня эта история очень озадачила. Люди всерьёз говорят о Вознесенском, а я совсем не знаю его, и только отмахиваюсь его «треугольными грушами». Надо его изучить. Но сколько я ни читала в журнале «Юность», никак не могла попасть на его волну – мне всё казалось каким-то вычурно-вывернутым и искусственным. Я принялась за Роберта Рождественского: читала и учила наизусть «Реквием», «Если вы есть, будьте первыми», «Письмо в тридцатый век». Из того «письма» только помню:   «Вам, родившимся в трёхтысячном, девяносто каком-то году…»
Однажды я была дома одна, и по радио объявили о выступлении  Андрея Вознесенского. До этого я никогда не видела и не слышала его. Я прибавила звук. Из репродуктора лился прекрасный голос. Поэт не читал, он пел!
                Свисаю с вагонной площадки…. Прощайте!
                Прощай, моё лето! Пора мне….
                На даче стучат топорами,
                Мой дом забивают дощатый. Прощайте!

Господи! – подумала я. Это же про меня: про нашу дачу в Юрмале….
И далее:
                Прощай, моя мама! У окон
                Ты станешь прозрачной, как кокон.
                Наверно умаялась за день?
                Присядем.
                О, Родина, попрощаемся!
                Буду звезда, ветла….
                Не плачу, не попрошайка!
                Спасибо, жизнь, что была!
                На стрельбищах в десять балов
                Я пробовал выбить сто….

Я услышала этот выстрел! И уже никаких сомнений не было, что Андрей Вознесенский  -  мой поэт!
Но теперь думаю, что ту эпоху точно выразили два поэта: Владимир Высоцкий и Евгений Евтушенко.


                Глава 14. ПЕРЕПИСКА С ЮЛЕЙ

Дни за днями летели, а я сидела дома, не работала. Читала всякую всячину. Учила  Вознесенского и уже выучила его книгу  «Антимиры».  И вдруг Юля прислала его же «Параболу»,
Юлины письма сохранились, и временами я перечитываю их. Перечитываю в основном с сожалением, что для меня  потерян её след….  Лет пять мы переписывались, а встретились через девять лет! И потом виделись несколько раз во время моих приездов. Но с каждой встречей, ( а их было немного), Юля отдалялась от меня.  В чём была причина? Я так и не поняла. Говорят, что жизнь разводит людей. Подозреваю, что и моя сестра Клара способствовала этому. Но об этом в другой раз, а сейчас я хочу привести Юлины письма по горячим следам, и начать с самых горячих.
               
13.07.64. г. Рига.

Здравствуй, дорогой мой человек! Как ты живёшь? Что нового, интересного? Кто ты сейчас и чем ты занята? Меня интересует абсолютно всё и до подробностей….
Что у меня?  Во-первых, милая Галка, что творилось со мной в первые дни твоего отъезда! Я думала, что  просто  сойду с ума от  воспоминаний и тоски. Как только я приходила домой, меня встречали книги: «Человек» и «Ты рядом». Я уходила на улицу, там  проходила мимо нашего парка, и всё начиналось сначала. Я всё помню. Помню утренние встречи, экзамены, необыкновенное ночное купание. Ладно, не буду ныть….
Я  подала заявление на биофак. Дорогая Галка! Если бы ты могла хоть ненадолго представить себе, что там делается! Страшно много поступающих. Все бросились на биофак (в основном это евреи, т. к. они почуяли перспективность этой работы). Суди сама, в нелатышскую группу будет принято лишь 25 человек, а заявлений уже 67. Надежды у меня почти никакой. Я сейчас работаю и занимаюсь мало.
,,,,Галка, пришли мне вид Братска. Я хочу видеть город, в котором ты живёшь. Видела нашу математичку Зинаиду Константиновну. Она просила  передать тебе привет и наилучшие пожелания».
Юлина просьба прислать вид Братска повергла меня  в шок. Что я могла ей прислать? Разве чёрно-белый вид Братской ГЭС? Её письмо отрезвило меня…. Из мира старинной архитектуры я возвратилась к типовым деревянным убогим  домам! Нет, об этом не хотелось думать! Больно было вспоминать, чего я лишилась. Но быть  рядом с матерью, с будущим мужем, ходить по знакомым тропинкам…. Нет, мой отъезд стоил этого! Я правильно сделала, что уехала домой, а в Ригу и в другие города стану наезжать - ведь все ездят в отпуск в разные концы нашей огромной страны.
Юлино письмо написано карандашом. Тогда не было шариковых ручек, а постоянно  носить в сумке наливную ручку было опасно: прольются чернила. Значит, Юля писала это письмо не дома, а где-нибудь в парке…
Она поступила на биофак на вечернее отделение и продолжила работу в медицине, питая надежду выучиться на врача.
Осенью пришло  ещё одно потрясающее письмо. Юля написала его прямо на почтамте Сигулды. Это письмо на телеграфных бланках. Просто не знаю, какой выбрать фрагмент, с чего начать….
«Здравствуй, далёкая и близкая моя братчанка! Знаешь, где я сейчас? Галка, я никак не могу ничего забыть! Понимаешь, всё-всё связано с тобой. Куда бы я ни шла, что бы я ни делала – ты со мною всюду.
Сегодня у меня выходной. Я проснулась в таком радостном настроении, вскочила, подбежала к окну и ахнула! На голубом небе торжественно и плавно выходит из-за горизонта огромный ярко-рыжий диск солнца. Буквально через две минуты шар исчез, а всё небо осветилось нежно-розовым светом. От такого чуда у меня всё запело внутри, я готова была совершить подвиг!  Распахнув окно,  весело крикнула облакам и ветру:
 - Доброе утро, Галка! Ветер, донеси ей мои слова!
И я тут же решила ехать в Сигулду. Хотелось ещё раз пройти там, где была ты со мной! Схватив сумку, твои письма, стихи Есенина и яблок на дорогу, я выскочила из дому. Еле успела на электричку на 8-05.
Помнишь, как мы ехали, какой был ветер? Помнишь, сколько цветов мы набрали с тобой! Я очень жалею, что в тот раз мы с тобою не дошли до замка, но я надеюсь, что несмотря ни на что, ты всё это увидишь. Ты, конечно, помнишь ярусы лесов и изгибы реки Гауи. Сейчас лес напоминает картины художников-импрессионистов…. Понимаешь, Галка, это так красиво, что невольно думаешь, кто творец всего этого…. Всё это море леса под дыханием ветра поёт и переливается всеми красками, которые могут существовать только в природе. Прости, но я не могу найти слов, чтобы всё это выразить. Могу сказать только два слова: удивительно красиво! Собрала для тебя листочки, чтобы ты могла представить себе эти краски природы. Высылаю их тебе, и вместе с ними  шлю тебе всю свою любовь, свои мысли о тебе.
На самой высокой башенке замка, на кирпиче около второго окна, я написала: «Галка, чудо-человек! Жду! Юлька. 1964 год,  осень»….
Читаю такие письма, и сложные чувства путаются во мне… Юношеская восторженность…  Потому такая любовь к подруге? Я ведь тоже любила Юлю, но как-то по-другому. Прежде любила Людку, даже целовала ей руку, (которую она быстро отдёрнула, и правильно сделала). У меня скоро прошли те нежные чувства, но восторги вспыхивают во мне и сегодня. Но чтобы так, как Юля! Такие страсти меня пугали.  Я боялась, что у Юли это не  пройдёт.  «Ведь так можно любить только юношу», -  уверенно думала я. Но и у Юли прошло!  И когда мы встретились через девять лет, казалось, что будто и не было никакой страстной восторженности, а если и была, то ушла без следа, оставив на былом месте  груз беспросветной безрадостной  жизни.  Где же ты теперь, моя любимая прекрасная подруга?! Дай мне знак, что  слышишь меня.
«Ночью, в узких улочках Риги ты меня ждёшь….»
      



































                Глава 15. ВАНИНЫ ПИСЬМА

Я продолжала мечтать, как летом поеду в Ленинград поступать в Академию художеств. Уверенности, что поступлю, у меня не было, но оставалась надежда на встречу с Юлей  – ведь от Ленинграда до Риги  рукой подать.
Кларина свекровь переслала мне письма от Вани Греховодова. В августе он был в Ленинграде, поступал в университет на кафедру физиологии человека и животных к профессору Васильеву. Всё сдал, кроме физики – завалил! «Галка, я рядом с тобой. Это меня бесит!» - продолжал он своё письмо. Ванечка думал, что я в Риге, а я уже в Братске…. Дома  нашла его прошлогоднее письмо, в котором он «бесился» по поводу мнимой нашей  «близости»: я в Братске, а он завклубом в Илимске. А я в тот момент уже жила в Риге. Теперь я сделала вывод, что мы вряд ли встретимся: не судьба. Я не могла откликнуться на его чувства, да и были ли они у него  настоящими? Одиночество способствовало его быстрой и сильной привязанности ко мне. Его письма (а они  сохранились) невозможно читать равнодушно. Он сумел в них выразить себя настолько ярко, что его образ, а к нему и хороший слог, до сих пор держат меня в плену необычной  Ваниной личности. Хочется напечатать эти письма, из них получится небольшой, но страстный роман и без моих писем, которых, разумеется, у меня нет.
Кроме сочувствия трудной сиротской судьбе инвалида,    восхищения  его стойкостью и талантом, я не испытывала к нему других чувств – только дружеские!
В ноябре он прислал мне в Ригу открытку-поздравление с праздником:
 «Крошка! С большим праздником! Желаю всего!!! А теперь…? В чём дело? Я на тебя обижаюсь! Ван». Так он недоумевал, почему я не отвечаю. А я была не в Риге, а в Братске.
Наконец, получив моё  ноябрьское письмо из Братска, он отвечает уже из Евпатории:
 «Бросай институт. Тебе это не подходит (а я и так уже бросила). Перед праздником я вызывал тебя по телефону из Риги, но ты не пришла. Вернее, тебя не было в Риге. Зачем ты покинула этот сказочный городок?
Я утром проснулся, а на улице снег! Такое было сногсшибательное чувство, когда шёл на работу! Работаю коммерсантом в газетно-журнальной экспедиции (как я в газетно-журнальном киоске книгоношей!). Но я бы предпочёл больше физику на лекциях профессора, чем эту коммерцию. Но ничего не поделаешь, придётся покорпеть ещё годик.
А сейчас, к вечеру, снег наполовину растаял, и так почему-то грустно…. Наверно ещё и потому, что у меня под носом «капель».
Галинка! Галчонок мой! Ну, что там с тобою стряслось? Пиши ясней! Твой Ван».



                Глава 16. ГРЕХОПАДЕНИЕ

К письму была приписка: «Если можно, то я крепко целую тебя в губы, ты ведь разрешишь, я знаю!» Меня, как любую девушку, такая фраза и взволновала, и ввела в недоумение: что это он, будто мы с ним когда-нибудь целовались?! Я ещё раз убедилась, что Ванечка легко «заводится» - ну, прямо «спол-оборота»! Это значило, что он мастер воображать. Да, фантазировать интересно и приятно, только после приходится  ещё и дорого платить за собственные фантазии. Впрочем, пришлось платить нам обоим. 
Когда я заговорила с мамой о Ванечке, она быстро урезонила меня:
 - Он инвалид! Калека.  Они бывают злыми на всех.
Я  не уверена, что мама  права, но её слова запомнились. А если бы я действительно Ваню любила, то и мамины слова меня бы не остановили. Но я давно знала, что моя судьба – Вася Черезов.
Не помню, как наступил Новый, 1965-ый год, но он наступил. Не имея денежных средств, я на копейки купила плотной тёмно-синей ткани на модную юбку с бретельками. Быстро раскроила, быстро сшила, но не влезла: при раскрое  не сделала припусков на швы. Убрала юбочку до лучших времён – когда похудею.
Эпидиаскоп оставался в обиходе. Никакой множительной печатной техники для картинок, кроме  небольшой копирки и светочувствительной бумаги, просто не существовало. Да и с помощью перечисленных средств можно было «изобразить» что-то маленькое или бледное. А графика художника Стасиса Красаускаса волновала не только меня, и многим хотелось смотреть на неё не только в книжке Межелайтиса или в журнале «Юность», а украсить ею своё жилище. В быту делать копии фотоаппаратом тоже не получалось. Тогда снова пригодился эпидиаскоп.
Перед его объективом ставили картинку и проецировали на лист ватмана, закреплённый на стене. Изображение-картинка увеличивалась во весь  ватманский лист! Надо было быстро обводить карандашом основные контуры изображения. Быстро потому, что за объективом с  книгой находилась мощная лампа, сжигающая книгу  с  иллюстрацией. После обводки книга быстро вынималась. Контуры на бумаге надо было оставлять белыми, а   всё  пространство внутри контуров  закрашивалось чёрной тушью. Только меткий глаз и  искусная рука  могли воспроизвести окончательно копию гравюры – ведь не было же в нашем распоряжении печатных станков.
Так копию  иллюстрации Красаускаса сделала для меня та самая девочка (Люда Рябова?), которая бегала в кино под моим именем без билета. В жизни много чудес!
Так что же было изображено ею на ватмане? Какую иллюстрацию мне удалось заполучить? Это были Адам и Ева. Красаускас их изобразил на фоне дерева с райскими яблоками, но не Ева, а Адам тянется к яблоку. Художник по-своему  трактует грехопадение. У него Адам – искуситель, а Ева, смущённая, падает перед ним. И не из ребра Адама, а от бедра отделяется она. Их ноги ещё вместе, но Адам тянется за новым яблоком...




































                Глава 17. ВСТРЕЧА ВЫПУСКНИКОВ

Такую «картинку» поместить у себя в комнате я не могла. Возможно, я принесла её домой, но встретила мамино сопротивление, а скорей всего, и не приносила, а повесила картину у Васи в его комнате. Вася не особенно был похож на  того мужчину с гравюры, а вот я – вполне. Вася не был таким сильным, но он был самостоятельным и смелым, а ещё он  очень  любил меня….
Наступил долгожданный февраль! Я всегда его встречаю  с радостью!  Потому, что скоро весна!
Первого февраля, по традиции, в нашей двадцатой школе состоялся вечер встречи  выпускников-одноклассников. Мы с Людмилой Артемьевой, хотя и не вполне подходили под этот статус (я выпускалась в Риге, Людмила - ещё без аттестата) с радостью помчались на эту встречу. Это была наша школа, и ожидался приезд Елены Борисовны!
После общего собрания, все разошлись по классам, но таковых было немного – выпуска четыре: школа  открылась недавно. Поэтому все побежали к «своим» учителям. К Елене Борисовне собрался целый кабинет из разных выпусков. Помню среди «не наших» краснощёкого красавчика брюнета Борю Поспелова. Елена и к нему относилась с тёплым вниманием. Она задала всем один вопрос: « Нашли ли вы своё счастье?» 
  Боря что-то пробормотал, Галя Казадаева пожаловалась, что мало денег: «Купишь какую-нибудь безделушку, и есть не на что».
Меня, как и Елену, их ответы не устроили. Я тогда почти всех однокашников считала очень состоятельными и успешными, поэтому заключила, что они, возможно, «с жиру бесятся». Потом-то я поняла, что и в Братске, а не только в Риге, жить затруднительно, и не только нам с мамочкой, - проблемы возникают у всех, несмотря   на кажущееся благополучие.
Но я себя ощущала вполне счастливой в тот момент. Встреча с любимой учительницей, с которой столько не виделась! И тесная юбка мне подошла, а значит, я постройнела, чувство лёгкости, полёта переполняли меня! И неважно, что не всё у меня ладится – это временно! Я всё смогу, всё сумею. Всё ещё впереди! И уж так ныть, как мои одноклассники, не стану!
Елена Борисовна ушла к коллегам, а мы небольшой группой уединились и  в честь такой серьёзной встречи понемногу выпили вина - ведь мы уже совсем взрослые, и нам всё можно!
Оставаться свободными  тогда нам помогала поэзия. Людмила прекрасно читала Федерико Гарсиа Лорку:

Чёрные кони жандармов
Железом подкованы чёрным….

Или:

Начинается плач гитары….

 А я  -   «Осеннюю песню»: «Сегодня чувствую в сердце неясную дрожь созвездий»….


                Глава 18. ГРАВЮРА КРАСАУСКАСА ОЖИВАЕТ

Когда осенью Нонна Александровна посоветовала Васе взять меня, как берут крепости и города, я не поняла, что она имела в виду. Если близкие отношения, то они у нас уже были. А  как же ещё? Приказом? Боем? Оказалось, что можно взять ещё одним способом.
Собираясь на учёбу в далёкий город, я не думала порывать с Васей. Но он-то понимал и знал по опыту моего прошлого  года в Риге, что ждать меня – это очень трудно, да и я порой капризничаю и выступаю с угрозами перемен. Это качество вообще свойственно моей натуре. Я стремлюсь к стабильности, но застоя не выношу.
Вечерами я приходила к Васе в его уютную небольшую комнатку, где были проигрыватель и магнитофон, мягкий свет бледно-голубого абажура настольной лампы.   Чёрно-белая гравюра Красаускаса призывно манила нас друг к другу.

Я руками тело её беру, грех -  приличествует человеку.
Я за грех, когда семя взрасти успев, красит тело, как землю – щедро!
И не нравится мне, когда весь посев одному достаётся ветру.
Я за хлеб насущный любви большой, жажду плоти и жажду света.
За такую любовь, о какой ещё не писали нигде поэты….
                Э. Межелайтис

    Пару раз я видела во сне маленькую, говорящую девочку и решила подарить последнюю куклу соседке. А девочка мне встретилась другая. Это была Анечка Семёнова – Бертина дочка. Тогда наши соседи по квартире Берта и Володя Семёновы уже проживали в отдельной квартире на Новом городе. Анечка подросла, Берта вышла на работу в ГРП, а меня позвала нянчить дочку. Анечка была милая и очень спокойная - ну прямо, как куколка - хорошенькая беленькая и чистенькая девочка. Правда, я не очень понимала, что мне делать с нею. Кормить, высаживать на горшочек, переодевать, вести на прогулку, кормить обедом, снова горшочек и укладывать спать днём. А что ещё? Во время её сна я читала Алпатова  «Историю русского искусства», и книга вполне гармонировала с двухлетним ангелом,  сладко спавшим в своей кроватке - ну как настоящая Дюймовочка в розовых лепестках. Берта очень её любила и заботилась о ребёнке, одевая во всё красивое и качественное: в белое, розовое и красное.
Так прошло дней десять. Ребёнок начал привыкать ко мне, как вдруг что-то произошло, и Анечка стала плохо кушать и капризничать. Зато я кушала ну прямо за двоих  и не могла остановиться! Было очень вкусно, очень! Но ведь и честь надо иметь! Но я ничего не могла поделать, как ни боролась с собой!
На выходных я всё думала, почему вредничает Анечка? А она вовсе не вредничала, а заболела корью. Кто-то во дворе или в подъезде был болен, и наша крошка заразилась. Берта дозвонилась до моих соседей, и те передали, что мне  не надо приходить.
               



































                Глава 19. РАБОТА НАЙДЕНА!

Время текло медленно, не то, что в Риге! Но всё-таки текло, а  я опять  не работала, хотя упорно занималась самообразованием.
Как-то в гости к Лунёвым приехал племянник из Харанжино.  Он жил в деревне (или это был леспромхоз?). Порода выдавала в нём несельского жителя, да и впрямь не сельский – метрсексуал, как сказали бы теперь.  И деловой, и красавчик, и любил принарядиться - старался хорошо выглядеть. Он всего-навсего оканчивал среднюю школу и получил задание на весенние каникулы написать сочинение. Но оно не получалось, так как  читать роман Горького «Мать»  он не хотел. Я вызвалась помочь, (всё равно бездельничаю!) и   так «вошла» в тот роман, что насочиняла уйму лирических отступлений, но мой труд  безоговорочно был отвергнут: «К чему всё это?» - возмутился он. Но юноша сделал мне интересное предложение пойти работать пионервожатой в его школу в посёлке  Харанжино.
 - А меня возьмут?
 - Возьмут! Работать-то некому! Поезжай в Братский районо с заявлением, а в Харанжино полетишь на вертолёте!
Уже зная строгий мамин подход к выбору моей работы, я решила ничего ей не говорить, пока не устроюсь, и поехала в город оформляться.
В районо немало удивились моему рвению. С чего это я решила, что мне надо там работать?
 - А что ты умеешь? Петь умеешь? А танцевать? Чему ты можешь научить?
Я давно не пела в хоре и не танцевала сценические танцы, а про стихи  решила и не заикаться. Так и не стала я пассажиркой вертолёта!
А гость был разочарован, что не помог родной школе. Может, он выучился  и стал её директором?
А между тем мама с Евгением Дмитриевичем хлопотали за меня и к концу марта  мне нашли  место в лаборатории на КБЖБ - на заводе ЖБИ-4. Буквы Ж и Б в этих аббревиатурах означают железо-бетон. Я и рада была и не очень, но решила потерпеть, так как деньги платят, а я уже взрослая и должна их зарабатывать.
Устроилась быстро, и  взрослая девушка Аня проинструктировала меня, научив принимать закладные детали для бетонных плит, испытывать металл на прочность, а точнее на разрыв. Я всё неплохо усвоила, и  крепость металла высчитывала по формуле, но качество сварных швов на деталях почему-то проверяла на глаз. Аня успокоилась моим знанием одной формулы и укатила в отпуск, а я начала  мучиться на новой работе, терпя её изо всех сил. Сначала я работала в первую смену, а потом и во вторую, и даже в третью. Всё это оказалось подобием каторги для меня. Но лучше по порядку, а именно, что же  конкретно  делала я на том заводе?



                Глава 20. ЛАБОРАНТ И КОНТРОЛЁР

На заводе ЖБИ-4 было две лаборатории. Одна – испытывала бетон, другая – металл, или железо для закладных деталей, а закладывались они в бетонные панельные плиты, из которых строились дома в большом количестве. Если плохой бетон, или плохой металл, не выдерживает заданной нагрузки, то дом может  развалиться. Но металл закладывают в виде сложных, скреплённых сваркой деталей – разных железных пластин и штырей. Так сложилось, что я оказалась не только лаборантом, но и контролёром ОТК. Почему? Из экономии, вероятно.
Как я уже сказала, лаборантской  должностью я справлялась, но как на меня навесили вторую – не поняла. Возможно, потому я и принимала закладные по форме, но не по формуле. Вообще-то, то и другое исполнять было не утомительно, но как-то пустили на самотёк моё обучение. Наверное, спешили в отпуск, и главная начальница всей этой службы   (и  однофамилица моей старшей сестры) Воскобойникова была в кругосветном путешествии.
Смена начиналась с того, что мне в лабораторию без окон приносили большие железные штыри. Я брала один, вставляла в испытательную машину и включала её. На стержень поступало давление, правда, не помню, откуда.  Машина начинала гудеть  всё сильнее и сильнее, и вдруг после паузы в долю секунды раздавался страшный грохот! Стержень разрывался! Я должна была увидеть деление с цифрой, на котором произошёл разрыв, и быстро, запомнив, записать. Потом считать по формуле, есть ли у металла запас прочности, сверяя по шкале в документах. Норма была всегда, ни разу не было сбоя. Потом всё повторяла со вторым стержнем.
Примерно через час, в который я «отдыхала» от грохота, были готовы сварные закладные детали. Присев на корточки, я штемпелевала каждую деталь своим штемпелем.  Постоянно макала штамп,  или обмазывала его кисточкой в чёрном кузбаслаке. От такой процедуры я не могла уберечь светлую куртку, а другой у меня не было. Так я «разрисовала» её полностью!
Штамп я ставила в том случае, если шов был аккуратным, не менее 8 - 10 миллиметров в ширину и без «раковин». Иногда мне приходилось откидывать детали на доработку той же сварщице, и она подваривала их  безо всяких возражений.
От всего этого я ощущала себя ужасно! Духота, дымы от сварки, цементная пыль, которая была повсюду, а свежий воздух только в обеденный перерыв, но  иногда я выбегала и в свой очередной «перерыв» глотнуть немного воздуха.
Страдала я и от шума. Отопительная труба постоянно тревожно постукивала, иногда при её охлаждении появлялись войска тараканов. Но ужаснее всего я переносила разрыв металла, поэтому я приноровилась после крепежа стержня и включения машины, выскакивать за дверь, а в момент разрыва дверь распахивать, чтобы увидеть цифру на шкале.
«Но ведь деньги платят», - утешала я себя. А к концу марта на меня разом свалились три проблемы, а следом и четвёртая.











































                ЧАСТЬ 2
               
               

                Её движенья непроворны.
                Она ступает тяжело,
                Неся сосуд нерукотворный,
                В который небо снизошло.
                Валерий Брюсов.


                Глава 1 Астрология

В настоящее время я располагаю диском с компьютерной астрологической программой. Можно включить сегодняшнюю дату, или будущую, или прошлую и увидеть, как встали звёзды сегодня, встанут завтра, или  давным-давно. Можно в это не верить. Но вот я открыла 24 февраля 1965-го года. Открыла и вздрогнула! Планеты собрались в узлы-соединения! И таких узлов  два: Венера в Водолее, а с нею рядом, (но  в Рыбах) - Солнце кубарем с Сатурном и Меркурием – все в одном узле! А в другом - Уран соединяется с Плутоном, а рядом Марс, и все втроём в Деве. К тому же обе группы планет в оппозиции друг к другу. Кто понимает, тому объяснять не надо, скажу только, что меня ожидали большие трудности, но я сумела собрать волю в кулак. Но всё - по порядку.                В начале апреля 1965 года за спортивные успехи и примерное комсомольское поведение  Васю наградили путёвкой  в международный лагерь «Спутник», расположенный в окрестностях Сочи. Васе очень хотелось поехать, но он был озадачен моим положением. Первой это заметила мама:
 - Что-то я не припомню, были ли  у тебя месячные?
На мгновение я задумалась, тут же вздрогнула, но, подавив ужас, спокойно ответила, что конечно  были.  Тогда я не имела привычки   следить  за циклами в организме, а Вася знал, что я собираюсь в Ленинград учиться, так что   я рассчитывала на его понимание. Но вот однажды, кажется на 23 февраля, я была менее осторожна. Может, хотела Васе сделать подарок или он всё же решился таким образом «взять» меня по совету Нонны («взять, как берут города»), но сделал это несколько коварно…. Нет, я не рассердилась на него ни тогда, ни потом.  Меня охватила некоторая паника, но я надеялась, что всё обойдётся, и как говорится, «рассосётся».
Уже не помню, кто посоветовал пить аспирин, алкоголь, садиться в горячую ванну – всё это для бывалых и ослабленных женских организмов, а я была на редкость крепка и здорова. Ну, то, что я  здорова – это, скорее, относительно. Выпила всего одну таблетку аспирина, а со второй – вырвало. Водку я не пила вообще, и потому выпила брагу, которую мастерски варила Васина матушка. Так это не алкоголь, а просто витамин,  организм ещё больше укрепила. Села в горячую ванну – началось сердцебиение, так что вылезла сразу и ни с чем. И вовремя сделала выводы: если нет ожидаемых результатов, так надо успокоиться и ждать. Я ведь хотела маленькую девочку – так значит, она и будет. Но вдруг это будет мальчик, и я его не полюблю? Господи, как это страшно! Что же делать? А, может, всё ещё образуется?
Но тогда же   появилось новое страшное  (не из моего словаря!) слово. Я с ужасом  перебирала его в разговорах с Людмилой, наедине, а однажды сказала Васе:
 - Может, мне сделать аборт?
 - Нет! Я чувствую, что мало проживу. Я хочу хоть одним глазком увидеть своё дитя, - так окончательно заявил  своё  решение Вася. И я следом поставила  точку. Маленькую точку.
И  с Васиным отъездом я тоже смирилась. Теперь мне хочется сказать так: я на завод, а он на курорт, но тогда я была рада за Васю, что ему выпала редкая удача –  бесплатная поездка на юг.
На работе и дома я повторяла Брюсовские строки:
               
В час наслажденья, в миг объятья,
Когда душа была пьяна,
  Свершилась истина зачатья,
О чём не ведала она….

Первые две строки были не про меня, а следующие две – точно обо мне. 


















                Глава 2. ПЕРЕМЕНЫ

Вася уехал в начале апреля, а у меня начался токсикоз. Если посчитать, то это была уже третья неприятность, не считая работы и необходимости скрывать своё положение от мамы.
Я ничего не могла есть.   Стало понятно, отчего я  без остановки уплетала у Берты. Оказывается, не только потому, что вкусно! Завязавшийся плод требовал питания, но  почему же теперь он отвергает пищу? Я не знала, что делать, как жить, но жила и работала, отплёвываясь в прямом смысле: постоянно отделялась слюна, а если я глотала её, то начиналась рвота. Моё состояние заметила сварщица, и посоветовала пить минеральную воду. Из минвод в свободной продаже оказались «Ессентуки» под номерами 4 и 17 – самые противные! Но мне именно они помогали. А ещё меня спасал очень горячий чай – настоящий кипяток, но на работе для кипятка условий не было никаких.
Я продолжала потихоньку готовиться в Академию художеств, но сил и надежд оставалось всё меньше и меньше.
Вскоре Ваня Греховодов прислал мне из Евпатории отчаянное письмо. Он сообщал, что его могут посадить в «долговую яму». В следующем письме он просил срочно приехать, взяв с собой постель и побольше денег, так как ещё месяц он не получит зарплату.
Теперь я никуда не могла выехать, да и если бы могла, то не поехала, но не помочь Ване я тоже не могла. Я отправила ему деньги, заняв у своего одноклассника Торопина. Помню, как Сергей вздохнул, узнав, зачем так срочно они понадобились, но принёс до зарплаты, прибавив: «Зря ты так….»
Ванечка благодарил меня, называл  спасительницей, писал, что я помогла ему выбраться из пекла, но просил помочь ему выехать в Ленинград на учёбу. Во второй раз я отправляла деньги без трепета  спасительницы, но кто же ему поможет, кроме меня? Да и я всё равно ничего не могу есть, так зачем мне деньги?
На этот раз благодарность от Ванечки пришла из Ленинграда: он был в радостном волнении от предстоящей встречи со мной.
А я уже знала, что никуда не поеду. Жизнь всё решила за меня, и хорошо ещё, если она даст мне отсрочку, чтобы учиться!
Я написала Ване письмо, объяснив свою ситуацию, но он продолжал строить совместные планы. Сказать просто «Нет!» мне всегда не просто, а тогда, в начале взрослой жизни, я и вовсе  боялась его обидеть, и делала глупость за глупостью, переписываясь с ним целый год, а теперь ещё и  отправляла деньги, даря ему надежду. И Ваня  писал:
«Ну, что там у тебя стряслось? Ну, со здоровьем? Ты, действительно, маленькая и притом самая пребольшая трусиха! И, пожалуйста, не болей. Я знаю, это очень неприятно, тем более для будущей Матери. Знаешь, у тебя настоящие глаза матери. И, пожалуйста, береги себя! Ты ведь мне очень и очень нужна! Береги себя для меня!»
Трудно представить, понимал ли Ваня до конца, что произошло.





                Глава 3. В ОДИНОКОМ ОЖИДАНИИ

Другая сварщица, с высокой причёской и  золотым перстнем, узнав о моём положении  и состоянии, советовала  вызвать по блату искусственные роды.
 - Что это такое и зачем?
 - Ребёнок родится, но не выживет, а ты  будешь свободна. Мне делали искусственные роды. Ребёнок родился и закричал. Я как соскочу с кресла! Оставьте его живым! Но он умер….
 - Так зачем же Вы мне такое советуете?!
 - Да я вижу, как тебе тяжело….
 - Ну не так же! Родившегося умертвить! Нет, я ничего подобного никогда не сделаю!...
От Васи я  получала письма и радовалась за него. Он  восторгался  и  природой, и  погодой, извинялся, что не все мои заказы  выполнил. В те времена  отъезжающим в другие города  давались поручения на покупку вещей, отсутствующих в местной продаже. Но я не расстраивалась, что Вася что-то не купил - я просто ждала его. И не просто, а с нетерпением!
Я была измучена токсикозом, и кроме самого Васи, меня ничто не радовало - даже  стихи! Но читать надо, поэтому я принялась  сначала за «Исповедь» Жан-Жака Руссо, и в обеденный перерыв, когда  была в состоянии съесть только картофельное пюре, шла в сторону леса, садилась на пенёк и читала о природе Швейцарии. Неподалёку бежал ручеёк. И ничего, что в нём подозрительно  мутная вода – мне это помогает воспринимать текст – будто я в Швейцарии. Потом мне скажут, что этот ручеёк течёт из душевой и в нём мыльная вода -  и  станет совсем  неприятно. К тому же – вокруг цветёт багульник – рододендрон розовый, и источает тошнотворный запах…. Я перестала читать на природе. А кассир  на раздаче посмотрела на меня с жалостью, и, думая, что у меня нет денег, предложила взять что-нибудь, кроме пюре, в долг, но я, конечно, отказалась.
Однажды, устав от ожидания и токсикоза, с надеждой я побрела в сторону микрорайона - в сторону Васиного дома. И не напрасно! Вася меня окликнул! Мы кинулись навстречу друг другу, и я заплакала у него на груди. Ему стало жаль меня:
 - Ну, как ты? – спросил он, и, видя мою удручённость, добавил:
 - Без изменений?
Мы пошли к Васе, и он с радостью вручал  привезённые  подарки, а я и сейчас их с нежностью вспоминаю, и почти все они сохранились.  Я будто снова вдыхаю смолистый запах давно осыпавшихся веточек настоящего кедра, двух-трёх диковинных шишек.… Из заказов он вручил мне маленькую братину – деревянный ковшичек в стиле Хохломы, а потом, радостно сверкнув  голубыми глазами, и, сделав таинственную паузу, преподнёс главное сокровище: голубой томик Гарсиа Лорки! Я была счастлива!
Но как странно, что в тот период (в период токсикоза) я совсем не воспринимала стихов, и даже сегодня, раскрывая эту бесценную для меня книжку, я ощущаю головокружение и лёгкое поташнивание…..
 - Ну, что? Пойдём в загс?
 - Я люблю тебя, но не хочу замуж: чувствую, что скоро встречу того, кого  очень сильно полюблю…..
 - Ну, когда встретишь, я тебя отпущу.
Может быть, такой договор был раньше, но тогда, при встрече, мы приняли решение идти в загс.






























                Глава 4. ПРОБЛЕМЫ

Решение идти в загс было принято обоюдно, но сил у меня  почти не было. А тут ещё и Ваня возобновил свои атаки! Снова и снова он звал меня, и уже не в Евпаторию, а в Ленинград, куда вылетел, получив мой перевод, но у него снова кончались деньги.  Много ли я ему высылала? Больше 30-40 рублей – никогда! У меня попросту не было большей суммы. Но настанет момент, когда ему понадобится больше: то 100 рублей, то 300. Он умалял меня занять у матери или у сестёр, но об этом не могло быть и речи: ни у кого в нашей семье не было таких деньжищ!
Ване необходимо было то снять квартиру, а деньги отдать вперёд, то купить тёплую одежду (пальто, меховые ботинки, шапку), то дорогие китайские кисти и этюдник  (он метался между медициной и искусством), то портативный магнитофон…. Почему он просил это у меня? Или я произвела на него впечатление очень обеспеченной, или он так просил у всех, кого знал? Но вряд ли кто мог ему помочь приобрести так много.
Временами письма были сумбурны, излишне экспрессивны, но я и сама была экспрессивна – как говорится, пьяна без вина. А Ванечка порой признавался, что выпил с друзьями, а то сообщал, что курит только сигареты (не папиросы – хотя они дешевле!) и пьёт кофе с коньяком или коньяк с кофе.
Мне не хотелось бы думать и говорить, что он злоупотреблял моей добротой и наивностью, хотя теперь это отчётливо видно. Но я не жалею, что когда-то помогала ему. Однажды он, получив мой перевод, сразу купил пальто. И даже через 50 лет я отчётливо вижу это, никогда  не увиденное мной пальто, и душа моя спокойна, что я вытерпела, как могла, его атаку, и его просьбы воспринимала по-философски и по-житейски – не отчитывая его, больного, измученного, отчаивающегося, а иногда и злого и обещающего всем мстить, а иногда - вернуть долги. Хотя мы оба понимали, что их вернуть он не сможет.
Я тяжело переживала предстоящую регистрацию, но понимала, что выхода нет. Один Васин приятель очень удивился моему сопротивлению:
 - А тебе не приходит в голову, что Вася может и отказаться?  - так весело просил он меня. Я очень удивилась такому варианту. В ту пору я совсем не знала жизни, не знала мужской психологии.
Ване же пришло в голову сделать мне небольшой подарок: модную сумочку-кошелёк белого цвета с коротким ремешком, охватывающим кисть руки. С этой сумочкой я и пойду на регистрацию нашего  с Васей брака 19 июня 1965 года.
Через неделю Ваня вызовет меня на переговоры. Переговорный пункт был далеко от дома – на турбазе. Вечером мы с Васей,  не спеша, пришли на переговорный. Меня вызвали в кабину для разговора с Ваней. Он спрашивал, почему не еду к нему. Я ответила:
 - Я вышла замуж.
В ответ молчание. Я тоже молчала. Телефонистки заволновались, что нет связи.  Из  Ленинградского пункта сообщили: «Абонент покинул кабину и вышел из зала».      
   


                Глава 5. ВТОРАЯ СМЕНА

В своём повествовании я забежала вперёд,  а ведь до описанных выше событий оставалось ещё полмесяца.
После девятого мая изменился график работы.  Сменщица потребовала поменяться. До этого и ей, и мне было удобно, что она всегда выходит во вторую смену, а я - в первую. И вот я с трудом начала приноравливаться ко второй. В начале смены, то есть с четырёх до шести – хорошо:  народу мало и тихо, и силы ещё есть, а к десяти вечера уже непосебе. А чтобы до двадцати четырёх – терпения не хватало. Токсикоз не отпускал, мутило постоянно, минеральная вода всегда была при мне – даже в городской библиотеке, а уж на работе – и подавно!
Однажды я решила отъехать с работы чуть пораньше, не ожидая служебного транспорта. Для этого вышла на дорогу голосовать. Но и на дороге пришлось набраться терпения, однако,  я  сэкономила несколько минут. Но чего мне это стоило! Ну, не так, чтобы очень дорого, но волнений оказалось предостаточно, чтобы я прекратила такую практику.
Я села в кабину грузовика около двенадцати часов ночи. Водитель, круглоголовый небритый блондин, ехал молча, да и мне говорить не хотелось, я так  радовалась, что закончила смену.
  Вот машина повернула налево от КБЖБ – в сторону Энергетика. Вот проехали Энергетик, АТУ-2, промплощадку…. Мост через залив ещё   строился, поэтому водитель стал выруливать направо в темноту, чтобы ехать вокруг залива. Тут я пояснила ему, что мне надо выйти на восьмом квартале. Он ответил скороговоркой:
 - Будет дело – довезу.
 - Какое дело? – не поняла я – ведь  с шофёром  не планировалось  никаких дел.
 - Будет дело – довезу! – повторил он громче. И до меня дошло!
 - Остановите! -  не то прошипела, не то прошептала я с утробным ужасом….
Он затормозил, я выскочила, но, боясь, что он сшибёт меня, заметая следы,  инстинктивно прыгнула с дороги за какой-то сарай. Шофёр нажал на газ и скрался во тьме. Ни огонька вблизи, только вдали за заливом   светит Падун, да звёзды над головой. Вот и приехала пораньше! Что же делать? Пойду к мосту, домой – через мост, но я, всегда смелая, сейчас испытывала животный страх. И всё-таки  надо  идти вперёд, то есть  назад  по дороге к мосту. Я иду и вдруг вижу светящийся автобус! Сейчас он повернёт мне навстречу…. На всякий случай  поднимаю руку, и автобус останавливается.  Останавливается для меня и моего будущего ребёнка….   




                Глава 6. ДЕВЯТНАДЦАТОЕ ИЮНЯ

  Не было тогда психологов, не было священников, было сложно найти подходящее лицо с жизненным опытом, чтобы поделиться трудной ситуацией, найти поддержку, получить совет и одобрение. Мне тогда казалось, что одобрение в моей ситуации вообще неуместно. Но мамина приятельница Мария Петровна, сказала, что, если так быстро я забеременела, то мы с Васей очень подходим друг к другу. А Нонна Александровна успокоила меня, что учиться можно заочно, и у нас с Васей  уже есть хорошая  материальная база для семейной жизни: проигрыватель, магнитофон, приёмник и двухтомный энциклопедический словарь и, в придачу - целый стеллаж книг!
Я же была строптива и глупа, крайне измучена токсикозом, поэтому день регистрации нашего брака воспринимала, как тяжёлое испытание, и многие годы не любила его вспоминать. Вася относился к этому событию иначе и никогда не забывал  19 июня. Цифра эта состоит из единицы и девятки, и в сумме будет 10. Так и вышло, что мы попали в десятку! Да и 19 лет мне тогда было…  Наш брак оказался долговечным, но Сатурн, который подстерегает меня в семейном знаке Рака, творил козни без конца. Уран расширял мои возможности в семье, а Сатурн ограничивал и обдавал холодом. Я совершала ошибки, проступки, и даже преступления…. Но об этом впереди, а пока о нашем бракосочетании.
В назначенный день и час мы с Васей и его приятелями, Южаковым и Кронгаузом, пришли в Падунский ЗАГС. Не припомню пышных свадеб в те годы, и у нас всё было скромно. На мне был кремовый летний костюм с моего выпуска в Риге, в руках - Ванин подарок сумочка-кошелёк, а в нём запас чистых платков для токсикоза.
Мы заранее договорились, что я оставлю свою фамилию, но когда  сообщили об этом регистраторше, она решила прибегнуть к запрещённым приёмам: то подзадоривала Васю, то объявила, что я его не люблю. «Она меня быстро раскрыла», -  подумала я и испугалась. Тогда я не  понимала, что даже не испытывая страсти к Васе, я его очень любила, и что  любовь на уровне  сакральности и ментальности - самая сильная и  вечная.
Свидетель Кронгауз нас выручил, подсказав регистраторше заниматься своим делом: регистрировать.
Моя мама, узнав о предстоящем акте регистрации, быстро успокоилась, и я почувствовала себя отрезанным ломтём, поэтому мы отправились с нашими свидетелями в Новый город, то есть в посёлок Энергетик, где жена Рудольфа Южакова - Валентина уже накрыла стол. Мы и на ночь остались у них.
Перед сном вышли прогуляться. Солнце пекло даже вечером. С Васей вдвоём подошли к парку. В то время парк был совершенно диким лесом, и насекомые всех видов наполняли его. Мы постояли на опушке.
«Что меня ожидает? Какие испытания ещё предстоят?» - с грустью думала я.



                Глава 7. НОЧНАЯ СМЕНА

Как быстро и неожиданно в тот период разворачивались события моей жизни!  Одно за другим, и третье, и четвёртое, и пятое  - так, что я не успевала их осознавать и не могла переварить.  Я была по-настоящему натянутой струной, или машиной  – всё человеческое стало мне чуждо. Я уже не могла ни плакать, ни смеяться…. Ничто не радовало, но и не огорчало, только страх время от времени навещал меня.
Очень скоро в рабочем графике контролёров ОТК навели порядок, Теперь я работала в три смены, то есть попеременно: день в первую, день во вторую, день (то есть ночь) в третью. Для меня начался настоящий ад.
Сочувствующая мне сварщица подсказала выход:
 - Ты к ночной смене не приезжай. Я много наварю деталей, а ты приезжай утром,  всё проверишь и  примешь.
Я обрадовалась, но как всё осуществить, не могла представить. Вася взялся мне помочь. Поскольку я боялась ехать даже самым первым автобусом (вдруг меня кто-нибудь узнает и разоблачит!), мы решили встать пораньше и отправиться на завод пешком.  «Пораньше» означало, что я почти всю ночь не спала – так волновалась, представляя эту авантюру.
С первыми лучами мы поднялись, поели, и вышли из Падуна  к известному мосту. В округе – ни души! Пройдя мост, мы свернули направо к лодочной станции, и, огибая заливы, вышли к красному кирпичному дому в Энергетике. Мои силы были на исходе, но страх, что кто-то с завода, живущий в этом доме,  увидит меня в окно, подгонял не медлить и идти дальше.
Так мы достигли подножия горы, отделяющей посёлок Энергетик от железобетонного комбината.  Наскоро перевели дух, и двинули в гору. В те времена на горе ещё не было никаких дач, а теперь их уже нет. Начался дождь.
Между горой и комбинатом была проезжая дорога, но прежде, чем выйти на неё, мы условились, что Вася будет ждать меня неподалёку в бетонном шалаше, где он укроется от дождя. Тогда не пришло в голову, что тот шалаш, состоявший из двух плит, мог разрушиться и придавить Васю. Мы были молоды и беспечны!  Слава Богу, что всё обошлось!
Быстро, как могла, я пришла в цех, где меня ожидала гора закладных деталей. Сначала наскоро, а потом, отдышавшись, уже спокойно я проверила и пометила все детали. Смена заканчивалась, мы с Васей встретились у рейсовой будки и благополучно добрались до дома. На работу мой муж (мой друг!) уже не пошёл, и мы завалились спать.
Я долгие годы с содроганием вспоминала это авантюрное мероприятие, и не раз мне снились подобные приключения: идём неведомо куда и неведомо зачем, пробираясь со страхом, преодолеваем крутые подъёмы и спуски. После  нашего похода мы не отважились бы его повторить, да и всё очень скоро изменилось, и мне больше  не понадобилось работать в третью смену.


                Глава 8. В РАБОЧИЕ!
 
После ночной, если я не ошибаюсь, был суточный перерыв, а потом я вышла опять в первую смену. Ко мне в лаборантскую пожаловала незнакомая черноглазая дама. Она оказалась начальницей ОТК Воскобойниковой. Я насторожилась, так как уже знала одну Воскобойникову – мою родную (по матери) старшую сестру Клару, от которой я бежала из Риги.
Новая Воскобойникова на днях  вышла из длительного отпуска «за два года».
 - У нас новый лаборант! Давайте знакомиться! – деланно приветливо  заявила она и продолжала:
 - Ты давно у нас работаешь? Как ты здесь оказалась? Собираешься ли учиться дальше?
Я чистосердечно начала ей излагать, что училась в институте, но бросила.
 - Так ты можешь восстановиться!
 - Я не хочу, это не моё!
 - Как не твоё? А что же твоё?
 - Искусство! Я хочу быть искусствоведом.
- Ну что такое искусство! Я вот сейчас вернулась из кругосветного путешествия. Была в Италии, посетила картинные галереи…. Ну и что с того?
«Ну и дура!» - подумала я. Была в Италии, но так равнодушно об искусстве! Так зачем вообще  ты туда ездила! Я уже не возражала и не спорила, а Воскобойникова продолжала разговор:
 - Расскажи мне, как ты здесь работаешь, что делаешь?
Я начала перечислять и описывать те две-четыре операции, которые  повторяла ежедневно и ежечасно, а начальница слушала и кивала. Уходя, она пригласила меня на совещание при директоре завода, к которому относилась наша лаборатория.
Назавтра с утра я сидела в кабинете директора Собенникова, где собралось довольно много знакомых и незнакомых лиц, а среди них и сама Воскобойникова. Директор задавал вопросы, а все по очереди докладывали.   Из их разговоров я мало что понимала, и конечно, недоумевала, зачем меня сюда пригласили. Через час директор подвёл черту:
 - Всё! Идите работать!
 - А новая лаборантка! – напомнила ему Воскобойникова. -                Вы спросите, как она принимает закладные детали, каким должен быть сварочный шов.
- Ну? – нетерпеливо Собенников метнул взгляд в мою сторону. И я,  тоном сказочницы или старательной ученицы, начала свой рассказ:
- Сварочный шов должен быть восемь-десять миллиметров, ровным и без раковин….
 - В рабочие!!! – громко закричал  Собенников и вскинул руку!



                Глава 9. ЛЁГКИЙ ТРУД

Я была в шоке. Мало мне было, ещё и это прибавилось. В рабочие….
А что я буду делать в новой должности? Грузить? Так мне нельзя поднимать тяжести.
 - Будешь на каре разъезжать и больше получать по рабочей сетке, - обрадовала меня лаборантка из бетонной лаборатории.
 - Как это  «на каре» разъезжать? Я ещё задавлю кого-нибудь….
Кар – это такая тележка, но её не сам толкаешь, а, стоя на ней, жмёшь на рычаги, и она едет. А чтобы никого не задавить, надо, кричать «поберегись!». Для чего он нужен этот кар? Точно не знаю, но, возможно, для перевозки металлических частей к сварщицам, варившим закладные  детали  для железобетонных плит-панелей.
Нет, не могла я  представить себя, передвигающей рычаги кара…. Решила, что надо уходить. Всё же непонятно было, почему так быстро  решили выкинуть меня  в рабочие? Неправильно проверяла детали? Но какая же коварная эта Воскобойникова! Мне она ничего не сказала, ни одного замечания не сделала…. Отомстила  за любовь к искусству, а не к железобетону! Или кого-то обещала устроить на это место?...
Расстроенная, я подошла к моей любимой сварщице Антонине и рассказала всю историю, заканчивая каром.
 - Так ты беги к гинекологу, тебе выпишут справку на лёгкий труд. У тебя сколько месяцев?
 - Четвёртый.
 - Так пора, наверно, на лёгкий труд. Скажи, что плохо себя чувствуешь, что нужна справка, а со справкой пойдёшь в отдел кадров.
 - Так в отделе кадров не знают, что я беременна….
 - Вот из справки и узнают.
Я уже раз была у гинеколога, и,  собираясь во второй, вспомнила, что   Мария Петровна научила меня назвать другой срок, чтобы меня не обманули с декретным отпуском, а по этой новой дате выходило, что срок  беременности больше, поэтому справку мне дали без разговоров.
Высокая брюнетка в отделе кадров стояла за прилавком своего кабинета и с любопытством, смешанным с удивлением, смотрела на меня.
 - В ПТО пойдёшь копировщицей?
 - Пойду! – обрадовалась я, что буду, как сестра Лера копировать чертежи, но я не знала, что такое ПТО. Оказалось, что это  производственно-технический отдел. 
 - Ну, завтра к девяти часам, и одевайся в чистое.
На сердце отлегло. 



                Глава 10.  ПТО
 
         Отдел (ПТО) размещался  в другом здании. В просторной комнате стояло несколько столов, за ними сидели очень симпатичные женщины. Встретили меня так, будто я ходила сюда ежедневно – то есть спокойно и без любопытства,  сразу поручили мне копировать чертёж.
         Чертёж был небольшим и несложным, а я очень постаралась, да и было у кого учиться: у родной сестры! Мой копир повысил ко мне интерес, и я получила задание посложнее.
         Через пару дней я заметила невзрачную девушку, которая оказалась
штатной копировщицей. Я с интересом заглянула в её работу, но, оказалось, что учиться у неё мне было нечему. Теперь все ответственные чертежи доверяли мне, а ей – попроще, или во вторую очередь.
         Когда работы не было, становилось скучно, я спросила разрешения читать книгу.  Красавицы-инженерши были очень добры ко мне, а, вероятно, ко всем вообще, и я начала читать роман  М.Горького «Жизнь Клима Самгина». Несмотря на то, что роман хорошо написан, читать его было нелегко. Его  известная фраза «А был ли мальчик?» приводила меня в настоящий ужас, который я всячески подавляла в себе.
         Мне все прочили мальчика, и я постоянно думала, что я должна  его полюбить, так как мне очень хотелось девочку… Ну, так что же для меня означает эта фраза «а был ли мальчик?»… Вдруг с ним что-то случится? Я сразу представляла покойного племянника Женечку, но и плакать я не могла – разучилась. В таком напряжении я читала роман на работе, а дома, ночью, приснилась девочка! Ну, такая славная, такая милая! И уже разговаривает…. Я проснулась счастливая, но действительность меня опять окунула в сомнения.
         Через десять дней за центральным столом в ПТО появился необычный мужчина. Он был стильно одет, но что-то выдавало в нём простачка. Оказалось, это появился после отпуска начальник ПТО Подвласенко. Он мало что замечал вокруг, и над ним любили подшутить. Кто-то под его стол налил воды, и все дамы стали переглядываться и смущённо отводить глаза.
         Как-то в ПТО зашёл мастер Складчиков. Подвласенко с радостью сообщил, что в выходной идёт в лес за грибами, на что получил разрешение жены. Складчиков сделал вид, что заинтересован в этом событии, и спросил у начальника:
 - А где это разрешение? Оно должно быть у Вас  в письменном виде! Кто-нибудь  встретит Вас в лесу и спросит: «Кто разрешил? Где разрешение?» А Вы ему бумагу: «Вот, пожалуйста!»
         Странно, что никто не смеялся, даже я. Начальника всё-таки побаивались. Однако он был  непредсказуем.
         Меня Подвласенко просто не замечал, но вдруг увидел, что я читаю:
 - А Вы что читаете? Какая у Вас книга?
 - Роман Горького «Жизнь Клима Самгина», - ответила я спокойно, не ожидая подвоха. Но Власенко сразу  решил поставить меня на место:
 - В рабочее время Вы не имеете права читать художественную литературу!
 - Но сейчас у меня нет работы, мне  не дали  задания.
         Ему пояснили, что я легкотрудница, но Подвласенко не унимался:
 - Тогда Вы должны читать техническую литературу! Я сейчас позвоню в отдел кадров, пусть вам снимут часы. Он набрал номер и строго сказал:
 - Тут у меня в отделе легкотрудница. Снимите ей три часа рабочего времени – читает художественную литературу! Фамилия? Как Ваша фамилия? – отодвинув от уха трубку, спросил он меня.
         Моя фамилия не простая, и, конечно, он не смог её с ходу произнести.
Тем комичнее выглядела вся эта «глупова» ситуация.
         Встретив на обеде начальницу отдела кадров, я поймала её весёлый
взгляд:
 - Что, читаешь на рабочем месте художественную литературу? – и  притом   
хихикнула.
         И я поняла, что мои рабочие часы в целости и сохранности, а вскоре -
меня ожидал декретный отпуск! 
 
         
 
         
                Глава 11. СЕМЕЙНАЯ ЖИЗНЬ
 
         Мы с Васей поселились у нас, то есть в квартире  моей мамы. Моя
комнатка в семь метров не вмещала большой кровати, поэтому мы стелились на полу.
Я всегда любила спать на полу, но, имея кровать, не уляжешься на пол, поэтому визит подруги Ларисы Авдеенко был особенно в радость: я могла улечься на пол! Но теперь, будучи беременной, никакой радости не было. Поэтому со временем мы с Васей переберёмся к его маме в двухкомнатную квартиру, а пока мы живём у моей.
         Выйдя в декретный отпуск, я окунулась в домашнее хозяйство, чему очень обрадовалась мама, а новый помощник в доме только возбуждал её неуёмные хозяйственные интересы.
         Мне нравилось готовить,  Вася мыл посуду. Вечером под окном нас ожидал   огород с морковью, луком и помидорами. Надо было и полоть и поливать. Мама ухитрилась купить 12-литровые вёдра. Я рифмовала: вёдра -  бёдра! Хотя мы жили на первом этаже, таскать такие здоровенные вёдра с водой было каторгой! Я видела, как моему  изящному супругу было несподручно их нести – вода разливалась в подъезде, но Вася терпел.
         Помню, как, управившись с хозяйством, и ненадолго присев, мы тупо
смотрели друг на друга, и ничего нам не хотелось – ни говорить, ни читать…. Словом, никакой духовной жизни!
         Мы попробовали облегчить наш быт. Вася достал шланг,  подключил его к крану на кухне, протянул в окно и мы спокойно  поливали огород. Мама молча смотрела на это два дня, не разделяя нашей радости. Через два дня она взбунтовалась:
 - Из шланга поливать нельзя, вода в кране холодная.
         Конечно, холодная, но не такой уж у нас мировой огород, да  можно было  бы  и нас  пожалеть…. Но спорить с мамой  не принято. Через неделю они с Евгением Дмитриевичем уехали на юг - в Евпаторию. Мы с Васей немного отдышались.
         Тогда возобновилось моё детское увлечение комнатными растениями. Прямо через дорогу открылся отдел с комнатными растениями, привезёнными на пароходе из Иркутска девушкой-продавцом. Кто ей приказал или подсказал, неизвестно, но не частным же образом она стала ими торговать в магазине! Все виды растений, а их было не больше четырёх-пяти, я у неё  купила.
Вот сейчас думаю, разве не промысел высших сил! Мой ангел-хранитель прямо ко мне подослал эту девушку с растениями! С ними потихоньку стала оттаивать  моя душа.
 
 
 
 
 
 












                Глава 12.  ВОЛЬФ  МЕССИНГ
 
         Эту историю я вспоминала не раз. Ничего особенного в ней нет, кроме самого Мессинга, который посетил наш Братск во время моей беременности.
В конце августа мы увидели афишу, извещающую о встрече со знаменитым гипнотизёром Вольфом Мессингом. Сначала я сомневалась, идти ли мне вообще на эту встречу и можно ли  идти, когда я в таком положении. Но Людмила Артемьева быстро убедила нас с Васей, что встреча с гением всем полезна и просто необходима.
Всё лето я проходила в лёгком штапельном платьице в разноцветную полоску, а ближе к осени понадобилась другая одежда. Я приспособила свою студенческую «форму»: прямую юбку в  чёрно-белую клетку с красным свитером крупной вязки. Было красиво и тепло!
Афиша приглашала в клуб «Комсомолец», который до нового времени  не сохранился. Вход по билетам, но, кажется, без указания мест. Мы  сели втроём примерно в двадцатом ряду.
Выступление началось с введения. Рассказывала его жена (она же ассистент гипнотизёра) о трудном детстве Вольфа, о его побеге из Польши в  СССР в период немецко-фашистской оккупации. Рассказала  о загадочном случае, когда ещё ребёнком он ехал в поезде без билета, и вдруг появился строгий контролёр. Вольф нашёл на полу какую-то бумажку и подал её под видом билета. И контролёр поверил, что это билет! Но он мог и пожалеть мальчишку и сделать вид, что поверил….
Я скептически слушала этот рассказ. Но вот начались опыты! На сцену пригласили желающих. Людмила решительно пошла к Мессингу. Он предложил записать на маленьком листочке имя и фамилию того, кого Людмила хотела вывести на сцену, то есть, чтобы он, Мессинг привёл,  кого она заказала, не зная кого. Записка убиралась в сторону, а Вольф Мессинг, взяв Людмилу за руку, энергично сошёл по ступенькам сцены и направился в нашу сторону. Я напряглась от мысли, что мне с животом придётся идти на сцену. Он шёл быстро, впереди, и, казалось, тащил за собой Людку.
Я  уже приготовилась выходить и  глубоко вздохнула, наполнив  лёгкие. Я была прикована к фигуре, голове, глазам гипнотизёра. Но вдруг он, сверкнул глазами, вздрогнул и вместо меня схватил моего  Васю за руку и потащил его обратно в сторону сцены! Я была спасена! Казалось, что мы с Мессингом поняли друг друга, что он прочёл все мои путаные мысли. Но он считывал не только меня, но и Людмилу – ведь её рука была в его руке! Людка сначала решила записать меня, но сообразила, что мне на сцену лучше не ходить, и записала Васю. Пока Мессинг вёл её до двадцатого ряда, она, конечно, с сожалением думала обо мне, вот он и хотел выбрать меня…. Но Людка вовремя спохватилась и подумала о Васе.
На сцене Васе дали Людкину записку, и Мессинг приказал моему мужу:
 - Читайте!
 - Вася Черезов.
 - Это кто?
 - Это я! – и Вася вернулся ко мне в двадцатый ряд.
Были и другие подобные и совсем новые опыты, но проводились они в ближних рядах (это Людмила - такая смелая! – выбралась из последних рядов), поэтому совсем немногие видели Мессинга близко. Что-то он экспериментировал с часами, перекладывал их по заданному кем-то адресу, что-то находил в чьих-то карманах…. Я уже не вникала в последующие опыты, только аплодисменты зрителей говорили, что они удались.
В перерыве Людмила продолжала общаться с гением. Ему бы отдохнуть на воздухе, но Людка, словно приклеилась к нему! Я, как сейчас, вижу их гуляющими по тропинке в сторону от клуба и назад. И чего она хотела от него? Предсказания! Людмила хотела, чтобы Мессинг подтвердил  её исключительность – она верила в свою гениальность. Может, оно так и было, но моя подруга ошиблась в профессии, став химиком, а потом поняла, что надо было стать экономистом. О том, что ей   поведал  Вольф Мессинг – она не сказала нам. 
 
 
 
 
 















               





                Глава 13. ПЕРЕЕЗД К МУЖУ

Мама вернулась с юга, а мы с Васей уже решили переезжать к нему. Очень вяло моя мама отговаривала нас, но мы её не слушали. Мне хотелось жить самостоятельно, но я совсем не учла, что жить придётся со свекровью. Анна Филипповна была многоопытная мать, но это я пойму после, а сейчас я критически оценивала её хозяйство, и мне многое не нравилось, и чаше -  по глупости.
Со временем станет ясно, что все люди живут по-своему, имея на это полное право, но тогда я строго  судила чужой быт, сравнивая его с привычным маминым укладом, не учитывая ни индивидуальных, ни социальных, ни культурных особенностей разных семей. Мои суждения высказывались только  маме, но когда она пришла в гости к нам, то ей совсем не показался ужасным быт моей свекрови. Оказалось, что  многое я, что называется, надумала, а всё не так уж плохо, и моя свекровь - чистоплотная женщина. Тогда  мне казалось верхом нечистоплотности иметь цветное постельное бельё, так как у моей мамы  было только белое. Мама тут же с пониманием сказала, что у Анны Филипповны нет стиральной машины, а стирать руками ей, уже пожилой, тяжело….
Таким образом, продолжалось  моё воспитание, но, как известно, этот процесс   очень тонкий и длительный. Надо не только сравнивать, но входить в положение других и не делать того, чего и себе не желаешь. Одним словом, я много наделала ошибок в отношениях со свекровью, да и в семейной жизни вообще! Кое-что мне удалось поправить,  но болит душа и совесть саднит  за  многие проступки и обиды, нанесённые мною сгоряча, по глупости, но, уверяю, не по жестокости и злобе. Понимаю, что многое упустила, чего уже не исправить.
Я не называла мамой свою свекровь, а ведь Анна Филипповна так хотела дочку! В 1946-ом году у неё родилась дочь, и её назвали Людмилой, но во время эпидемии скарлатины или от воспаления лёгких девочка умерла. Могла ли я заменить эту утрату? Вряд ли, но чем-то украсить жизнь свекрови - вполне. Я же ходила с каменным лицом, совсем не улыбалась. Не могла - и всё! Страдала от плохого  самочувствия, да и  капризничала: ведь у меня отняли мечту об Академии художеств! Неизвестно, поступила бы я туда или нет, но кто знает!
Я ни в чём не винила Васю, но он страдал. Однажды ему стало так плохо, что я испугалась.  По всей вероятности, Васе хотелось выкричаться, а он наоборот, зажался, и его скрутили конвульсии. Или попросту, он не хотел со мною говорить и как-то странно мычал. Я испугалась ужасно, но о плохом старалась не думать и быть внимательной  к нему. Он  тогда быстро пришёл в себя, и скажу сразу, что такое состояние у него не повторялось никогда.
Муж  Нонны Александровны  был врач. Я решила спросить, что же случилось с Васей, а он ответил мне:
 - Это приступ эпилепсии.
 - Да что Вы! Я никогда не замечала за ним подобного, да и сам он никогда не рассказывал про такое. Эпилепсия же встречается очень редко….
 - Да что ты говоришь! Пять процентов людей страдают эпилепсией в той или иной форме.
Я была озадачена и  сделала вывод: Васю нельзя доводить до  крайности!   Сдерживать  себя  не всегда удавалось, но я быстро приходила в норму, и он реагировал  на мои «закидоны» уже по-другому.  Слава Богу, что все Васины  потомки  окажутся   здоровы! 
 

 


































                Глава 14.  МНЕ УЖЕ ДВАДЦАТЬ

Мы с Васей соединили две  наши «девичьи» односпальные  кровати – металлические сетки  без спинок, и у нас получилось комфортное ложе. Кровати встали поперёк 10-метровой комнаты в её глубине. А к окну встал стеллаж, сделанный Васиными руками. К одной из полок на шарниры он прикрутил деревянную чертёжную доску, которая откидывалась и закрывалась – получился секретер. Слева падал свет из окна, и было очень уютно сидеть и читать, а иногда писать письма. Книги все не вместились, и тогда я спроектировала узкий стеллаж, торцом примыкающий к основному и отделивший «кабинет» от «спальни». Вася всё  одобрил и сделал, как я задумала.
На стеллаже-перегородке я разместила не только книги, но букетики осенних листьев и часть комнатных растений. Стало ещё уютнее! Я любила сидеть за секретером и смотреть в окно на краешек залива. Этот краешек  так чётко просматривался в солнечную погоду! Отражённое в синей воде солнце переполняло его, и залив оживал, в нём происходило движение воды и света.  Надо было успеть уловить этот момент, так как вскоре луч прятался за лесом, вода замирала, и сколько я ни всматривалась, видно было сплошное серое пятно. Уже холодало, но в полдень,  всё раньше и раньше, я ухитрялась на мгновение поймать солнце в маленькой излучине – в моём лукоморье, о котором никто, кроме меня, не знал…
С грустью я оглядывалась в свободный от мебели уголок за спиной. Он был так невелик, что я понимала: кроватку для малыша ставить некуда.
На Покров, 14 октября в том, 1965-ом году, мне исполнилось 20 лет.
 В нашем, с любовью обставленном гнёздышке, я принимала гостей. Пришли три моих любимых подруги: Лариса Авдеенко, Людмила Артемьева и Тамара Криворотенко. Я была просто на седьмом небе! Мило и скромно сервирован сделанный Васей журнальный столик. Мы с подругами  ещё так юны, но понимали, что уже взрослые. Людмила и Лариса порадовали очень красивыми книгами,  раскрывшими  передо мной  горизонты зарубежного и русского искусства. 
  Тамара же  свой подарок не вручила, а потихоньку поставила  на верхнюю полочку стеллажа, где я заметила его  после ухода гостей. Почему не вручила? Любила тайны? Она сама была и осталась тайной для меня. А может, потому, что тогда кто-то придумал «моду» не разворачивать подарки при их получении и проявлять к ним некоторую небрежность? До сих пор храню тот подарок - красивую шкатулку из берёзового капа. Тамара её подписала, но надпись уже стёрлась. Это вещь стоила недёшево, но дарительница, возможно, показала, что ей для подруги  цена нипочём. Так я и не отблагодарила Тамару, а встретимся мы с нею только однажды и не скоро.
Тогда же, или годом позже, я узнала о странной кончине моего мучителя - математика Никпала: его укусила пчела. 
                Глава 15. ОЖИДАНИЕ
 
Почему-то так сложилось, что мы с Васей снова начали отдаляться друг от друга, а я, нуждавшаяся в поддержке, и,  не зная, где её найти, металась между подругами. Вот говорят, что как вышла замуж, надо распрощаться с подругами, значит, с девической жизнью, а я и по сей день дружу, и  поддержку нахожу в общении с ними.
Я понимала, что Васе стало очень трудно, видела, как не просто справиться ему в  нашей ситуации со всеми проблемами, которых он и не ожидал. Поэтому я  решила временно оставить Васю в покое. Ведь впереди столько волнующих  событий!
В августе и Ваня, и Юля оказались в одно время в одном городе Ленинграде. Незнакомые друг с другом,  они оба   были связаны  со мной. В сентябре Ваня был уже в Евпатории, так как не поступил в ленинградский институт, но и мама моя в том же месяце оказалась так же в Евпатории. Странные совпадения!
Юля писала мне:
«Милая родная Галка! Как мне недостаёт тебя сейчас! Где ты, моя душа? Хожу зачарованная по Ленинграду, дорогому мне городу. Городу моей мечты! Смотрю на всё, разинув глаза, и всё думаю о тебе. Ты просто должна быть рядом со мной!»
А из Риги Юля прислала открытку: «Я и море ждём тебя!» Нет, эта открытка была годом раньше…
Но вот  поздней осенью 1965-го года подруга пишет:
  «Дорогая Галинка! Ну, как ты живёшь? Как твоё самочувствие? Ты почему-то не пишешь, какое у тебя настроение в этот, важный для тебя период жизни? Что говорят врачи? Чем ты занимаешься сейчас? О чём думаешь?  Понимаешь, Галинка, я очень волнуюсь за тебя, как ты себя чувствуешь, когда ждёшь?... Береги себя! Очень прошу. Пиши обо всём. Буду очень ждать твоих писем».
Конечно, я с радостью отвечала, но писала ли я, о чём думала тогда? А думала я о том, что материально нам жить трудно, что питание моё неполноценно для ребёнка, а выхода я не видела.
Когда Мария Петровна  спрашивала, ем ли я яблочки – хотя бы по одному в день, я мотала головой, а почему нет, ответить не могла.
А что говорили врачи? Акушерка говорила, что хорошее сердцебиение у плода, и это значит, что будет мальчик.  О мальчике говорили все. 







               
                Глава 16. НАЧАЛОСЬ!

Снег шёл и таял, и осень продолжалась. Была середина ноября, а снежный покров никак не устанавливался. А я уже жалела, что послушалась Марию Петровну и обманула акушерку: хожу и хожу, жду и жду, а никого нет пока….
Я всё ещё ходила в осеннем голубом пальто, купленном в Юрмале в детском отделе. На голове – шерстяной бирюзовый платок, привезённый Васиным братом по моему заказу. Ещё он привёз нам вазу для цветов, из которой вытекала вода, и поэтому я использовала её только для сухоцветов. В ней долго стояла ветка боярышника. Тогда все читали  новеллу  Проспера  Мериме «Этрусская ваза», и теперь именно так все называли нашу вазу. Вряд ли кто представлял, как  должна была выглядеть именно этрусская, но когда я больше узнала об искусстве, то поняла, что ваза, привезённая из художественного салона Москвы, действительно была созвучна этрусской. Жаль, что она не дожила до этих дней.
В ожидании внука, мама опомнилась в том смысле, что стала наставлять меня, как рожать:
 - Будет сильно болеть спина. Но ты не кричи! А то некоторые как разорутся, а им  и рожать ещё рано. Боли будут долгими. Потерпи….
А у Васи, видно, уже кончалось терпение ждать, и он решил съездить на соревнования в Иркутск. Я растерялась:
 - Как же ты уедешь? А я?
 - Ну, скажете соседям, если что. Вызовут скорую. Да я не надолго: на два дня.
Вася уехал, мы остались вдвоём с Анной Филипповной, и ничего не случилось, и Вася быстро вернулся, а я – по-прежнему, то есть с животом!
Однажды ночью я ощутила слабую боль в низу живота и, по привычке, стала согревать это место рукой, продолжая спать. Так прошёл час или два, я снова проснулась, так как боль усилилась. «Что это со мной? Почему разболелся живот? Почему болит не в середине, как обычно, а внизу?» Я повернулась со спины на бок, и моё сознание окончательно включилось: «Так это уже началось! Наконец-то настаёт долгожданный день!»
Я разбудила Васю, мы подумали, как нам быть, звонить ли в скорую. Роддом  неподалёку, соседи ещё спят, поэтому мы решили обойтись  без скорой помощи. Оделись и вышли на улицу. Нас обволокла тишина и падающий снег. Фонари освещали округу так, что я чётко видела каждую снежинку, и эта возможность так остро видеть пробудила все спящие во мне до той поры чувства: я была счастлива, словно уже родила! Такая благодать, такое тепло и в теле, и в душе, я ничего не боялась, и смело шагала вперёд, но Вася подстраховывал меня, ведя под руку.
Мы подошли к освещённому одноэтажному зданию. Постучали в запертую дверь. Открывшая нам дежурная, попросила Васю обождать, чтобы он забрал мою одежду.


                Глава 17. ПРОДОЛЖЕНИЕ

До сих пор бываю чрезмерно щепетильна, а тогда мне не было равных!
Я разделась, мне дали рубаху, по типу ночной, и градусник подмышку. Через три минуты сестра потянулась за градусником, а я встала, забыв, что на мне  под рубахой ничего нет, и без препятствий  градусник упал  на кафельный пол.
 - С вас термометр! - сказала медсестра, она надела резиновую перчатку, приказала мне  лечь на кушетку для осмотра.
 - Я закрыла глаза - так было необычно и очень неприятно!
 - Открой глаза!  - резко прикрикнула она. « Зачем ей мои глаза, когда она не смотрит в них?» - подумала я. Потом я пойму, что закрытые глаза могут означать обморок и что-то похуже, а тогда я была неприятно обескуражена.
 - Шейка матки едва приоткрыта. Иди, ложись в палату. Рожать  ещё нескоро.
 - А когда?
 - Да, может, ночью. У тебя же первые роды.
Радость совсем ушла, а боль начала ко мне приступать волнами. Я лежала в предродовой палате, видя, как одну беременную, намазанную йодом, уже во  второй раз, и ей нестерпимо  жгло ноги и гениталии, опять возвратили в палату. А у меня болевые волны становились всё чаще. Но, по опыту соседки, намазанной йодом, я понимала, что проситься рожать ещё рано, что меня не приглашают на стол, да и медсестра говорила, что ночью.
Вдруг я захотела в туалет. Я сбегала, но только прилегла, как снова захотела по-большому, но почему-то не смогла. Я легла опять, но начались нестерпимые потуги, что я даже испугалась, что наделаю в постель. Я пожаловалась третьей соседке, она что-то ответила, я не поняла, так как из моего влагалища вырвался небольшой поток тёплой воды.
 - Что это?! Откуда эта вода?
 - Да ты уже рожаешь! – закричала соседка и позвала акушерку.
 - Быстро на стол! – взволнованно забегала акушерка.
 - Да мне ещё рано! – я  убеждала её, на ходу хватая платок для слюны.
Разместившись на родовом столе,  стала наблюдать, как очень быстро акушерка (кстати, наша соседка по дому) намазывает меня йодом, а я терпеливо жду, когда она отправит меня в палату ещё подождать,  и вытираю платком слюну.
 - Что это у тебя в руках? Брось! Сейчас руки будут заняты.
 - А что я буду делать?
 - Рожать!!!
 - ???
 - Руки на поручни! Держись и тужься! Тужься, задушишь ребёнка!!! Не тужься! Разорвёшься!!! Разорвалась!



                Глава 18. РОЖДЕНИЕ
 
Разорвавшись, я не почувствовала боли и не успела испугаться, так как услышала чей-то писк.
 - Ну,  красная девица!
 - Вы это про кого? - вкрадчиво спрашиваю акушерку.
 - Как про кого?  ( Ну, думаю, добавит сейчас «про тебя»)
 - Девчонку родила! Такая хорошенькая!
 - А нос длинный?
 - Да нет! На, смотри, какая красавица!
И я вижу своими глазами нежно-розовое личико, настоящее живое тельце…. Нет, это вам не кукла какая-нибудь, хотя и хорошенькая! Это мой ребёнок! А я уже его родила! Ура-ура! У меня девочка! Все сейчас на работе, а я уже родила! И никто-никто не знает об этом – только я знаю! И это мой ребёнок, моя дочь….
Акушерка закапывает карболку в глаза моей малышки, взвешивает её: три пятьдесят. Затем надевает на ручки браслетики из клеёнки с надписями, чтобы не потерялась.
Мой нос тоже не короток, но у Черезовых ещё длиннее. Свекровь рассказывала мне:
 - Все мои новорождённые, а их было шестеро, рождались с длинными носиками.
Вот почему я спросила акушерку, какой нос у моей крошки. «Значит, не в Черезовых, а в наших», - подумала я. И такая гордость, что эта девочка наша, что я её выносила и родила, переполнила и  разлилась в моей душе, во всём теле!.. И слюна уже прекратилась, не мучает меня, и живота нет. Ах, какое счастье испытывала я в те минуты!  Ощутила себя вдвое и втрое сильнее, всё было мне по плечу в тот момент! Но вдруг опять заболел живот,  я испугалась, что снова рожаю!  Вскрикнула от страха, но акушерка хихикнула и пояснила, что это отходит плацента.
- Теперь лежи смирно, я буду тебя зашивать.
Через час меня отвезли в палату, запретив вставать, иначе швы разойдутся.









                Глава 19.  В РОДДОМЕ

Хотя я родила днём (в 15-40), уже наступали сумерки, а что было   вечером – не помню. Наутро, в шесть часов, в палату пришла дежурная и включила свет. Затем  санитарка  стала подмывать всех рожениц из чайника тёплой водой с марганцовкой. Было неловко, но телу приятно. Потом, оставаясь лежать в постели, я умылась, причесалась. Всем принесли детей на кормление, а моя очередь кормить настала только в девять. А пока зашла санитарка-уборщица мыть полы. Как увидела меня (я лежала первой от двери), так и ахнула:
 - Молодая, - как трава!!! Тебе сколько же лет?
 - Двадцать!
 - Двадцать? - не поверила она, и разочарованно добавила после:
 - А я подумала шестнадцать…
 - Двадцать – это хорошо! – она подвела итог и принялась мыть палату.
После завтрака  принесли  малютку, а мне она показалась уже большой: подросла! Розовая кожа  стала белой, но глазки оставались припухлыми. Лёжа на боку, как мне было велено (ведь я называюсь «лежачей»),  пытаюсь лечь поудобнее, чтобы дать ребёнку свою нежную грудь. Но моя маленькая новорождённая хищно хватает сосок, не думая, что мне это очень больно. Я пытаюсь на мгновение забрать сосок и вложить его поровнее, но крошка крепко  (намертво!) держит его, зажимая дёснами, словно зубами. Это просто удивительно и  почти  возмутительно!  Только родилась…. Ну, откуда у неё такая сила? А говорят, что новорождённые беспомощны…. И как терпеть такую боль?
 - Надо было грудь готовить к кормлению: растирать её махровым  полотенцем. Ты готовила? – спрашивают меня опытные роженицы.
 - Готовила…. – привираю я. Раз попробовала, так такой дискомфорт ощутила! Ладно, как-нибудь справлюсь….
 - У груди ребёнка долго не держите! Хватит и пяти минут. Не приучайте спать у груди. За пять минут ребёнок успевает насытиться - так учил нас медицинский персонал роддома.
Второе кормление прибавило мне опыта, с каждым разом было больнее и больнее, хотя я всё делала по правилам, но лёжа. Неправильное положение груди в лежачей позе способствовало появлению настоящих корост, и ко времени выписки из роддома я уже чем-то лечила соски. Но до выписки было ещё далеко, а пока я беседовала с родственниками через стёкла окон  одноэтажного здания, а потом шла подкрепляться  вкусными  передачами. Детский врач велела  кушать хорошо.
Однажды было шумно в палате и поэтому затруднительно говорить с Васей через окно. Я сообразила зайти в пустую соседнюю палату, где насладилась общением с мужем. Видимо, я так увлеклась, что меня услышала медсестра. Говорила ли мне она, что здесь, в пустой палате нельзя вести беседы, я не помню, но когда следом за сестрой, в палату ворвалась разъярённая главврач, по фамилии Гавка, я была её  криком отброшена от окна и  запомнила это на всю жизнь!
 - Немедленно покиньте палату!
 - Но здесь же никого нет!
 - Эта палата отдыхает! Вы нарушили распорядок роддома!!! –  с радостью, что меня застукала, гавкала она.
Думаю, что ей, Гавке, так хотелось схватить меня за шкирку и выкинуть на улицу. Я долго не могла понять, что это значит: «палата отдыхает».  Во время обходов  опять были нарекания в мой адрес и постоянные поучения:
 - Вы молодая, и должны всё впитывать, как губка!
Мало того, что мне удалили стыд, так ещё  и  так запугали, что этот роддом мне снился в страшных снах несколько лет, и день  выписки  стал самым счастливым днём моей жизни.         

 

                Глава 20. СОВСЕМ НОВАЯ ЖИЗНЬ

И за что меня так жучили в роддоме? За то, что я родила легко и быстро? Но ведь и разорвалась…. Никто не подсказал мне, что пора бы кормить ребёнка в сидячей позе, а я была так мнительна, что продолжала бояться расхождения швов.
Ещё в роддоме мы с Васей обсудили, как назовём дочку. У меня были два желанных имени: Мария и Юлия. Но первое имя переводится как горькая. Так зовут мою маму, а её жизнь была очень горькой – большей частью в её восприятии. Конечно, я не хотела горькой судьбы своей девочке! Но решить окончательно тоже не могла. Всё решила моя подруга Людмила, и когда Вася пришёл к окну роддома в первый раз, он сообщил, что они с Людмилой выбрали второе имя, и уже называют маленькую Юлькой.
К выписке из роддома Вася принёс мне и ребёнку одежду. Юленьку одевала медсестра, а я одевалась с удовольствием в ту самую, сшитую мною синюю  юбочку на бретельках и синюю шерстяную кофточку. Юле надели распашонки, подгузник, две пелёнки и две шапочки и завернули в ватное одеяло с кружевным уголком.
Когда мы вышли на улицу, меня пробрал жуткий холод. Был первый день календарной зимы, и она вступила в свои права, не мешкая. Вася нёс ребёнка, но его окликнули два раза, назвав Гнечутским. Мы посмеялись, взяли документы, забытые в роддоме и с мыслью никогда сюда больше не возвращаться, двинули пешком в сторону дома.
На морозе Юлька  так крепко заснула, что я часа два отдыхала, приходя в себя.
Дома меня ожидали подарки, купленные Васей на мои декретные деньги. Денег оказалось немного, но больше нормы, учитывая невысокую зарплату, но длительный период отпуска.
На те деньги Вася купил  жёлтое полушерстяное одеяло и большой китайский термос – то и другое очень красивые! Моё настроение  оставалось праздничным.
Забежала Лариса Авдеенко, ничего не знавшая о рождении Юленьки. Они с женихом Юрой приглашали нас на предстоящую свадьбу, но я сразу отказалась: у меня ведь ребёнок! Потом пришла мама. Она увидела меня праздно сидящей, а ребёнка завёрнутым и перевязанным лентой, что её очень возмутило, а Юля будто это почувствовала и завозилась, и закричала.
Мама развернула новорождённую, а  у той на ручках браслеты, что вызвало  ещё большее возмущение:
 - Два часа, как пришла домой, а ребёнка до сих пор не развернула!
 - Но она же спала!
 - Ну и что? Надо было развернуть и маленькими ножницами давно срезать  с ручонок эти клеёнки….
А теперь ребёнок  орал вовсю, а мы большими ножницами пытались срезать браслеты.
 - Ладно уж, оставь, сначала накорми!
Я начала суетиться: протирать соски борной кислотой, потом укладываться на кровати, что удивило маму, но я сказала, что мне дано такое предписание.
Потом мы в первый раз  купали Юленьку, я снова кормила, и так через каждые три часа кормила, корчась от боли.  Чтобы не кричать, я просила мужа посильнее сдавливать  мои ноги. Эта новая боль отвлекала меня в самый первый  момент прикосновения младенца к груди….
На следующий день полагалось выйти на прогулку минуты на две – с учётом сильного похолодания. За окном светило солнышко, и казалось, что потеплело. Я укутала дочку,  с трудом  обхватила её руками, а когда вышла с большим свёртком в сени, едва открыв пружинящую дверь, то она, дверь, «отомстила» мне, ударив в спину. Я потеряла равновесие и с трудом удержала в руках своё сокровище.
Чувство радости сменилось тяжёлой ответственностью. Главным смыслом моей  жизни тогда  стал девиз:  только бы выжила моя дочь! И хотя пришедшая к нам врач сказала, что всё в норме, и девочка очень хорошая, я ощущала сильное беспокойство. Было видно, что ребёнок недоедает, не спит, плачет. И, главное, меня беспокоил холод в нашей квартире. С усилением морозов его можно было унять только постоянно включённой электрической печкой-киловаткой – такими обогревались крановщицы на строительных и монтажных кранах. Печь хорошо согревала только маленький уголок с розовой коляской, где теперь спала наша доченька.   
 











 
   




































































               




                ГАЛИНА  ГНЕЧУТСКАЯ


                ДВАЖДЫ     В    ОДНУ   РЕКУ,

                или

                ВОЗВРАЩЕНИЕ В БРАТСК

 



                ЧАСТЬ 1


                Глава 1. ВОЗВРАЩЕНИЕ

Я возвращалась из Риги в Братск. Возвращалась домой, на родину к мамочке. Возвращалась вместе с моим милым суженым –  Васей Черезовым, хотя у меня были планы  учиться, а замужество, казалось, подождёт.
Дорога была дальняя, с пересадкой в Москве, и я запланировала там две экскурсии: к памятнику Маяковскому и в Музей зарубежных искусств имени Пушкина. В музее я мечтала посмотреть импрессионистов. И мечта сбылась, но… Картины были развешены как-то неудачно, в узких проходах: и отсутствие перспективы мешало их разглядеть. Теперь кажется, что  это было  специально, чтобы не очаровывать советского зрителя.
На Красной площади мы подошли к храму Василия Блаженного, он же Покровский  собор. Я родилась 14 октября, в день Покрова Богородицы. Так, сами того не ведая, мы с Васей  встали под покровительство высших божественных сил!
  У памятника Маяковскому я намеревалась читать стихи, думая, что там их читают каждый вечер. Но  никого не было. Мы с Васей закурили. Но тут появился прохожий и накинулся на меня с приказанием бросить сигарету. Я отказалась подчиниться, продолжая курить…. Неприятно вспоминать тот случай,  неловко испытывать настоящую агрессию, но я не хотела сдаваться.  Удивительно, но тот человек смог меня переубедить, и  со временем я  бросила курить.
В поезде я  старательно делала вкусные бутерброды из московской варёной колбасы и зелёного горошка, и двое суток мы не открывали банки с рыбными консервами.
С нами ехало много молодёжи постарше, они с интересом смотрели на нас с Васей и посмеивались над моей наивностью -  я не уставала горячо спорить чуть ли ни  по каждому поводу. Уже тогда я планировала семейную жизнь и твёрдо знала, как  буду жить, а как  не буду.
Затаив дыхание, но и не скрывая радости, я подъезжала к Братску.  Мне казалось, что и Вася  был рад, что мы едем вместе.
Нас никто не встречал - мы не сообщали о возвращении. Расставшись с Васей у моего дома, я ринулась к себе, хотя знала, что мама на работе. Оставив вещи у соседей, полетела к мамочке. Она сидела за столом, и, конечно, удивилась мне, но большой радости не выразила, и, не вставая из-за стола, тут же вручила мне бланк заявления абитуриента в наш институт, и  велела немедленно его заполнить. В том году в Братске  открывалось дневное отделение Иркутского Политехнического института.
После этого мама дала мне  ключ от квартиры, где меня ждал новый халат, случайно  не отправленный в Ригу. Переодевшись в него после ванны,  я помчалась к Людке Артемьевой  прямо   в халате по Падуну, так как у меня не было другой чистой одежды. В те времена я презирала разные условности, чего не могла делать в Риге. А тут – дома – полная свобода! Как это радовало! Я могла выражать свои чувства и эмоции, и не бояться иметь собственное мнение.
   






                Глава 2. НОВОСТИ         

Своё мнение было иметь непросто! И что скрывать, я остерегалась высказывать его своей родной матери. Когда она подала мне бланк для заявления в Политехнический вуз, я пыталась возражать, но, видя, как она разочарована моим приездом, сразу сдалась. И мама была на этот раз удовлетворена: её младшая дочь станет инженером. Да и почему не попробовать, ведь с математикой у меня теперь порядок!
А любимая подруга Людка была в шоке:
 - Как? Ты решила вернуться? И почему? Я, конечно, рада тебе очень, но всё равно неожиданно….
 - Мы приехали с Васькой. Он меня привёз. Я сама так решила. Буду поступать в наш вуз. Давай вместе!
 - Но у меня нет аттестата. Меня не допустили до экзаменов. 
 - Как не допустили? Ты же хорошо училась и по химии, и по математике….
Я уже не помню, в чём состояла причина Людмилиной неудачи. Вроде для допуска ей надо было сдавать зачёты, но хорошего аттестата это не обещало.  Людмила теперь, как и я в прошлом году, собиралась пойти в вечернюю школу и получить хороший аттестат.
Мне не терпелось узнать все новости! Оказывается, не только моя любимая подруга  не была допущена к экзаменам на аттестат, но ещё несколько девочек, и на этот раз по уважительной причине: беременность. Но кое-кого из беременных всё же допустили, а именно, дочь начальника милиции. Да, передержали нас в школе с этим производственным обучением! Рано мы повзрослели, оставаясь детьми…. Сёстры Глотины нашли свою судьбу на производстве – в том самом гараже, откуда сбежала когда-то я.  Но и мне не удастся избежать «производственной» судьбы! И всё бы хорошо, да рано! Ольге Голомидовой тоже не выдали   аттестат, и она  вышла замуж за брата одноклассницы, а её родители не простили родную дочь! Умница и красавица, Ольга рано умрёт, оставив двух сыновей на неладного мужа…
 - Очень хочу к Елене Борисовне. Пошли прямо сейчас, хотя этот халат болтается на мне! Ведь мама шила его без примерки, да и замерила я себя не точно, или похудела, но зато он новый.
 - А Елены Борисовны уже нет в Братске. Она уехала с мужем и дочерью на строительство Зейской ГЭС.
 - Как уехала? Когда?
 - Да чуть ли ни вчера…. Как выпустила класс, как вручили нашим  аттестаты, так и засобиралась в дорогу. У меня есть её письмо в газету «Огни Ангары». Вот возьми почитай, тут и отрывки из сочинений  наших одноклассников.
Сочинения одноклассников меня не очень интересовали, хотя и были хороши.  Я и сама умела неплохо сочинять, а письмо любимой Елены я переписала в альбом, но до сего времени не сохранила.







                Глава  3. ОРЛОВЫ

И закипела моя домашняя размеренная жизнь! Я так наскучалась по дому и матери и  так была счастлива, что вернулась!
Над моей кроватью теперь висел простенький гобеленовый коврик, который  удивил меня, но вскоре я узнала, что в моей комнатке  жил новый мамин друг – начальник цеха завода ЦАРЗ Евгений Дмитриевич Орлов. Я специально называю его имя полностью, потому что он  был   человек хороший. Он полюбил мою маму по-настоящему, а что вскоре ушёл к освободившейся из тюрьмы жене, так Бог ему судья – мало ли как бывает в жизни. Мама тоже его полюбила, и они даже  съездили  вместе в Евпаторию, а возвратясь, опять дружно жили. Но Евгений Дмитриевич возвращался  к дочери часа в два ночи, а потом совсем вернулся к жене.
С его дочерью Ниной мы почти подружились, встречались на автостанции, вместе ездили на учёбу в институт. У нас были одинаковые трикотажные блузки в полоску, которые нам обеим были к лицу. Их купила нам моя мамочка, пока Нинина мать была в заключении за растрату.  Сестра Лера на это сказала:
 - Хорош этот Евгений Дмитрич! Он что, не знал, что жена прихватывает  из магазина? Как он мог не замечать лишние деньги и продукты? Она же его кормила. Если она это делала, он тоже виноват!
Однажды я спросила Нину, какова обстановка в доме, то есть в семье. Она уклончиво заметила, что слово  «обстановка» имеет двоякий смысл, а именно, мебель, а ещё….
 - Так что тебя конкретно интересует? – переспросила она.
А меня уже не интересовало ничего. Я поняла, что Нина не хочет делиться со мною сокровенным, и не стала больше приставать к ней с интимными вопросами. Так мы и раздружились. Тогда уже вернулась её мама, и обстановка в их доме вряд ли кого радовала. Но я навсегда запомнила светловолосую и тёмноглазую Нину Орлову. Жалость и содрогание вызывали её металлические зубы. Глядя на них, я сознавала, что и меня  это ждёт, и уже не за горами….
Остаток июля, да и август, я не столько готовилась к приёмным экзаменам, как готовила рижское блюдо: борщ на курином бульоне.  Сейчас задумалась, а была ли тогда в Братске в  свободной продаже  курица? Вряд ли, но рыба была! Однажды в холодильнике я обнаружила сига, и постаралась его не испортить, приготовив «по-гречески» - с морковью. Это гораздо вкуснее, чем так называемая, «рыба под маринадом». Евгений Дмитриевич спросил, кто готовил, и очень удивился, что я. К тому же был красиво сервирован стол на белой скатерти, с мельхиоровыми приборами,  со стеклянным синеватого  тона кувшинчиком вина. Его, кувшинчик, мама с Евгением привезли из Евпатории, и я много лет, любуясь на него, воображала, что это венецианское стекло, не зная, как оно  выглядит на самом деле.














                Глава 4. ВЗАИМОПОМОЩЬ

Я вспомнила, что Вася как-то дарил мне керамические бусы, поискала – нигде! Спросила маму, а она запричитала, что пришлось их выкинуть: в них завелись черви. Но как могли завестись черви в керамике?
Мама хотела выкинуть, но случайно забыла, а я всё-таки нашла остатки бус! Когда раскрыла пакетик, то обнаружила в нём не осколки бус, а кусочки раскрашенного сухого хлебного мякиша. Вот как в те времена изготовляли модную керамику  предприимчивые люди!
Васина мама была в отъезде у родственников.  Отпускные деньги  у Васи   закончились, поэтому я взяла на себя заботу о пропитании моего друга.  Незаметно отделяла небольшие порции еды от нашего стола, складывала их в сумку и несла голодавшему Васе. Тогда я уже приходила к нему домой, где нам никто не мешал.
Я внимательно изучила их жилище, найдя многое устаревшим – немодным. Вася дал мне ключ от квартиры, и придя как-то без него, я от скуки похулиганила. Взяв пилу-ножовку, отпилила ножку стола и, накрыв его скатертью, ушла. В их квартире было два больших стола, что показалось мне лишним и громоздким для небольшой комнаты. Придя домой, Вася очень озадачился. Увидев скособоченный стол, он тоже взял пилу и укоротил у стола остальные три ноги. Потом убавил столешницу и обстрогал ножки. Затем нашёл краску двух цветов и окрасил ножки в чёрный цвет, а столешницу в ярко-жёлтый. Получился чудный журнальный столик!
          Однажды я принесла Васе обед из многих блюд - всего понемногу. Он быстро всё съел и сказал, что не наелся. Я так расстроилась! Заметив это, он очень беспечно ответил:
 - А завтра схожу на рыбалку, да и поем!
 - А ты разве умеешь ловить рыбу? Это же надо уметь, это не просто!
 - А! – махнул он рукой, - наловлю!
 - А у тебя есть, чем ловить?
 - Да найду!
Я не поверила ему, но Вася, как ни странно, встретил меня с ухой! Он даже небольшую щучку поймал на удочку. Оказалось, мой Вася был прирождённый рыбак, к тому же, голодавший в войну, он рано  приспособился к добыче пропитания. Отменной двойной и четвертной ухой он будет потчевать нашу семью долгие годы, никому не доверяя «портить» добытую им рыбу. Сам, наслаждаясь своим трудом, уплетая рыбку, он приговаривал мне:
 - Нет, ты рыбу не любишь!
И было бесполезно спорить, что очень люблю, Но не так, как мой Кот Вася: люблю не любую рыбу, а хорошую!
Тогда  разными способами я старалась украсить моего Васю и его жизнь. Как-то он показал мне фотографии, где, стесняясь длинного плаща, он смешно  приподнимал его полы, собирая в горсть лишнюю длину. Узнав причину этого странного действия, я забрала плащ домой, и потихоньку, чтобы не видела мамочка, укоротила и подшила Васин плащ. Но не рассчитала подгиба, и плащ оказался коротковат, но Васе всё равно понравилась моя работа, и он долго бегал в том светлом коротком плащике.

                Глава 5.  ВСТУПИТЕЛЬНЫЕ

Первого августа 1964-го года я пришла на первый экзамен в Иркутский политехнический институт, а точнее в его очный филиал в городе Братске.
В те времена вся страна, то есть все её абитуриенты начинали вступительные экзамены на дневное отделение в один день, и все писали сочинение по литературе и по русскому языку, а вернее, на русском языке (кроме поступающих на творческие специальности – у них были другие сроки экзаменов).
Не помню, как называлась выбранная тема сочинения, но она относилась к «свободным». Я была очень взволнована, вдохновение просто накрыло меня!
Через день результатов ещё не было, но когда я приехала в гости к Нонне Александровне в военный городок, та, оказалось, лучше меня знала о моих успехах:
 - Ты написала отличное сочинение! Лучше всех!
 - Так откуда же Вы знаете???
 - Мне сказала об этом моя приятельница-учительница, которая работает в приёмной комиссии.
 - Так она же не знает моей фамилии!
 - Она сказала, что среди всех сочинений два лучших. Одно написал мальчик из школы №20, а другое – девочка из Риги.
 - Но это не значит, что я….
 -  А ты думаешь, что много девочек из Риги поступает в наш институт?
И в самом деле! Через день я увидела результат: «пять» за содержание и «четыре» за грамотность. Я была счастлива! Хороший разбег для абитуриента! Но этот результат говорил о другом: что я поступаю не туда, не по своему призванию! Но азарт экзаменов уже захватил меня.
Помню, что письменную математику я сдала на «четыре», а вот с устной возникли проблемы. Экзамен принимали две женщины. Я присмотрелась к ним:  мне понравилась Журавлёва – мягче, добрее. Когда же другая – Голубцова -  пригласила идти отвечать, я сказала, что ещё не готова. Как только  Журавлёва оказалась свободна, я сразу рванула к ней! И этот экзамен мне удалось сдать.
Физику сдала хорошо, даже помогла пареньку в военной форме нарисовать схему электрического звонка! А вот на химии Тамара Криворотенко выручила меня и подкинула «шпору».
Числа двадцатого было зачисление, и по конкурсу я прошла не на строительный  факультет, который выбрала первоначально, а на СДМ – строительные и дорожные машины, от них я  была страшно далека. Строительный факультет меня как-то примирял с архитектурой, которую я полюбила в Риге. Тогда я не знала, что советских архитекторов, по сути, готовили, чтобы строить типовые панельные дома, или такие дворцы, как  недавно открытый «Энергетик», где по центру здания были две большие белые буквы П.
  Стояло тёплое лето, я скучала по купанию, и вот однажды мы пошли на наше Братское море. Я выбрала безлюдное  место с ровным берегом, покрытым  травкой, а дно, как на Рижском взморье - песчаное. Разделись, погрелись на солнышке и ринулись в воду!  Она была сравнительно тёплой.  Я немного проплыла и, по привычке, стала нащупывать ногами  дно, но его не было. У меня началась паника, и я стала тонуть. Захлёбываясь, я призывала Васю, но он не сумел мне помочь, так как сам боялся глубины. С детства у него был дефект барабанной перепонки, и врачи не рекомендовали мочить ухо – вот почему он тоже не умел плавать. Но я выплыла! А опорой мне послужили  испуганные  Васины глаза.   





                Глава 6. ТУРСЛЁТ

В середине сентября был объявлен городской турслёт. Мы, студенты, тоже приглашались  участвовать. Не помню, чтобы нас кто-то сильно организовывал или готовил. Просто объявили, что с ночёвкой на воскресенье все идут на речку Вихоревку с едой и  тёплой одеждой. Была ли у нас своя палатка или нам её установили?  В нашей группе собралось несколько девочек и мой Вася, конечно.
Мы шли с походным снаряжением  пешком до Вихоревки, поэтому утомились, а после краткого отдыха принялись обустраиваться. Приготовили ужин на костре, оделись потеплее, и кто во что горазд! Пели, плясали, бродили и, как заворожённые, смотрели на огонь большого костра. Песни были разные, но больше туристские, то есть сочинённые известными и неизвестными туристами.  Многие из  тех песен  со временем  влились в разряд авторских. Кажется, в тот раз я впервые услышала песню Городницкого: «Снег, снег, снег, снег… Снег над палаткой кружится…».  Некоторые из бывалых туристов подвыпили, и, теряя контроль, норовили исполнять и  «вольный фольклор». В те поры я была очень строгой девушкой, да и сегодня не люблю скабрезных историй.
Стояла тихая тёплая ночь, и спать никому не хотелось, потому уснули на рассвете, когда костры уже не горели, а только дымили, и дым  смешивался с утренним туманом.
После завтрака началась игра в футбол, но он меня не интересовал, поэтому, полдня я посвятила приготовлению обеда, а потом, помыв посуду,  поняла, что больше здесь делать нечего. Не знаю, как другие, а я восприняла тот слёт как массовый отдых на природе, а туризм, о котором я читала в книжках, был ни при чём. Поэтому мне захотелось настоящего похода и, по возможности, с приключением.
Вообще-то на приключения рассчитывать не приходилось: я же была с Васей, а он такой взрослый и умный! Вот я и решила пойти не прямым путём к дому, а как-нибудь с поворотом, а точнее, с вывертом, но Вася не сразу сообразил, что я задумала.
Река Вихоревка была первозданной чистоты, все пили её воду, бродили, купались, ещё не был построен завод БЛПК, который окончательно отравил её.  Вихоревка, по моему мнению, названа так не по имени некоего Вихорева, а по её собственному свойству – она выгибается, течёт и мечется подобно вихрю. Мы с Васей пошли вдоль реки, любуясь её течением в изгибах берегов с пышными кустарниками -  золотыми, а местами ещё зелёными. Было тепло, солнечно,  тихо и радостно! Вот ещё один поворот!
Вася забеспокоился: пора домой.
 - Да что ты спешишь домой, ещё ведь рано, светит солнце, так красиво! - возражала я.
Мы отошли от реки и направились в сторону дома - на восток, в глубь леса. Но лес уже погружался в сумрак.
 - Мы заблудились! - взволнованно заключил Вася.
 - Да ты что? Разве можно здесь заблудиться? Солнце на западе, мы идём на восток. Сейчас выйдем на открытое место и проверим.
Но вокруг была чаща, и мы пошли быстрее. У меня такая особенность: чем чаще лес, тем быстрее  по нему иду. А вот и поляна! Последний луч осветил дальние сопки. Как свечи, на них вспыхнули яйцевидные купола лиственниц, но я успела сверить выбранный мной  маршрут по этому прощальному лучу!
 - Мы правильно идём! Мы должны выйти на дорогу в аэропорт.
 - Нет, мы ушли далеко. На дорогу в аэропорт мы бы  вышли раньше…-растерянно проговорил Вася.
 - Так  идём же скорее вперёд! Мы идём в нужном направлении! Дорога в аэропорт переходит в Усть-илимскую трассу, и мы выйдем на неё!
Стало совсем темно, но я рвалась вперёд, и вот мы уже слышим шум машин! Ах, вот и асфальтовая дорога! Проехала машина….
    Дорога, как мечта! Она освещалась звёздами, и на фоне чёрного леса казалась совсем светлой и тёплой. Я выбежала на неё, и от радости стала кричать, танцевать и петь! Вася оставался сдержан. Конечно, он тоже был очень рад, но как-то не мог прийти в себя. Очевидно, он до конца не верил,  что мы выйдем из леса.
Он не любил вспоминать этот случай. Мне же не пришло в голову, что мой друг может оказаться ненадёжным спутником, только смутное разочарование мелькнуло во мне, но я его быстро подавила. Зато я какова! Со мной не пропадёшь!
Мы остановили проезжающую попутку, и благополучно добрались до дома.      




                Глава 7. СТУДЕНТКА

Все поздравляли меня с поступлением в вуз. Мама была просто счастлива! Вася тоже  гордился мною, и я этому радовалась, но когда оставалась одна, то на душе скребли кошки….
Первого сентября состоялось торжественное открытие филиала, и начались учебные будни. С удивлением я встретила знакомого преподавателя. Это был математик и чертёжник Олег Петрович Бороздин. Он тоже помнил меня по школе.
На комсомольском собрании меня избрали  в  культмассовый сектор. Олег Петрович тут же придумал мне ещё одно,  соответствующее профилю поручение. Я должна была приносить в институт свежие газеты и журналы. Почему это поручение он дал именно мне, а не  библиотекарям филиала? Так или иначе, но он точно определил мой  истинный профиль. Итак, я должна была зарегистрироваться в ближайшем к вузу киоске «Союзпечать», где мне выдавали корреспонденцию для продажи. За эту хлопотную работу я получала десять процентов. Порою мне надоедало поручение, тем более, что покупал печать почти всегда один Олег Петрович. Он не ругал меня за отлынивание, но как-то разочарованно смотрел, если я ничего ему не предлагала, и я возобновляла свою деятельность.
Меня почти постоянно тяготил вопрос моего фальшивого присутствия в комсомоле. Я же не встала на учёт, да и не могла: у меня не было учётной карточки. Идти в комитет БРАСКГЭССТРОЯ? Но как я объясню, почему  нет карточки? Надо рассказывать, какая у меня оказалась сестра, похитившая карточку учёта…. Но взносы  я платила исправно.
А  ещё надо было учиться! И я отлично училась по двум предметам: по английскому и по истории КПСС. Поначалу понравилась начертательная геометрия, и я получила «пятёрку». Но потом все точные науки вызывали во мне панику и ужас.
Помню, как с целью психологической защиты среди студентов я  избрала себе  кумира, которого донимала своими верлибрами. Старалась его опекать:  ведь он жил не дома, а у родственников, а я уже имела такой опыт проживания.  По вечерам занималась с ним  английским языком, а потом, надев телогрейку, шла его провожать. В телогрейке я никого не боялась и, как мне казалось, смогла бы его защитить от хулиганов. Уж очень он был хорош собой  – светловолосый и  с огромными голубыми глазами.
Очень скоро все стали носиться с чертежами, обнимая их, как родных детей, а я к черчению никак не приступала. Думаю, что влюблёнными в чертежи были студентки строительного факультета. На их месте, может, и я бы что-то начертила.
Наконец, на ноябрьские праздники  я твёрдо решила сделать чертёж, и когда осталась дома одна, освободила большой кухонный стол, приготовила линейки, угольники и лекала. Расстелила лист ватмана, очинила карандаши, раскрыла готовальню с циркулем и рейсфедером. Сейчас кажется, что в руках я вертела какой-то сложный механический узел. Или он был на картинке? Я наметила оси изометрии, рука хотела рисовать, но не чертить. Что же делать дальше? Я подумала ещё минуту и свернула ватман в трубку, закрыла готовальню, закрутила пузырёк с тушью. Убрав со стола все инородные  кухне предметы, а заодно и моей натуре, я поставила точку на своей технической карьере. Всё! Больше я не учусь в филиале Иркутского политеха!   




























         





                Глава 8. С МЕЧТОЙ ОБ ИСКУССТВЕ

В институте я больше не появлялась. О том, что я бросила учёбу, знали только Вася и Людка.  Я долго скрывала от мамы своё решение.  Соседи по квартире  были уже  другие, поэтому не с кем было делиться,  кроме самых близких друзей.
Я съездила в военный городок к Ноне Александровне, сообщила ей о моём решении, и она приободрила меня:
 - Ну что же…. Значит, ты станешь искусствоведом. Поедешь учиться в Ленинград.
 - И я смогу поступить в Академию художеств?
 - Сможешь, если захочешь и будешь хорошо готовиться.
 - А что значит хорошо готовиться? Что надо знать и что будут спрашивать?
 - Надо пройти предварительный конкурс на профпригодность. Тебе будут показывать открытки-репродукции без названий, а ты должна будешь сказать и автора и название. А ещё подготовить по программе историю русского искусства, начиная с архитектуры. Я тебе дам том Алпатова, по нему и готовься.
И Нона вручила мне огромный том  истории русского искусства академика Алпатова. С большим трудом, но и с неменьшим интересом я взялась за  чтение. Сразу возникло много попутных вопросов. Я пошла в библиотеку. Каждое утро я выходила из дому в половине девятого утра – как в институт, а сама сначала шла к Людке (пока она не устроилась на работу), а потом в библиотеку, и там погружалась с головой в мир книг, журналов и словарей.
Но кто-то из соседей сказал моей маме (а может, и Людкина мама?), что я бросила институт. Однажды, выйдя из дома, я вскоре вернулась, как вдруг пришла и мамочка. Она строго спросила меня, правда ли, что я бросила учёбу. Отпираться я не умела. Мама кинулась уговаривать меня вернуться в институт. Я была тверда! Она начала обнимать и целовать меня, умоляя. Таких её бурных ласк я никогда не испытывала. Мне стало очень жаль маму, но с непривычки её ласки вызвали дискомфорт, хотелось плакать. Я осталась холодна, только пообещала, что учиться всё равно буду, но не здесь.
О профессии инженера у мамы были очень приблизительные представления, хотя она и работала в проектной организации.  Эта профессия в ту пору была престижна и хорошо оплачивалась. Мамина приятельница Мария Петровна нередко повторяла:
 - Хорошо быть инженером: восемь часов плюют в потолок, и двести рублей в кармане!
Когда я сестре Лере пересказала эту обывательскую фразу, она возмутилась:
 - Как это «плюют в потолок»! Такая сложная и ответственная профессия! Где она видела, чтобы инженер  плевал в потолок?
У Марии Петровны был муж-инженер, но не думаю, что он так работал. Так работала сама Мария Петровна то контролёром в кинотеатре, то в снабжении. Только  двухсот рублей никогда не получала.










































                Глава 9. И ВСЁ ЖЕ СУДЬБА….

Вася продолжал занятия спортом. После работы, которая была, что называется, «на ногах», он шёл в спортзал, где играл в баскетбольной команде, всё так же ловко отбирая у противника мяч, и, высоко прыгая, легко отправлял его в корзину.
Осенью в спортивной среде подводились итоги, при этом вручались грамоты, устраивался банкет для спортсменов. Вася пригласил меня на это запланированное мероприятие. Помню, что главной фигурой на нём была сухая холодная дама Семиусова, говорившая очень невыразительным  суконным языком. Может, она не была равнодушным человеком, но произвела именно такое впечатление. Типичная чиновница, каких не должно быть.
После немногочисленных речей все навалились на выпивку и закуски. Теперь думается, что закуски были так себе, если мой Вася сразу захмелел. Мы вскоре вышли на улицу. Вася не мог идти, и мне приходилось подпирать его своим плечом. Он старался держаться, но это ему  с трудом удавалось. Таким я его никогда не видела. Было тяжело тащить его, и на душе стало как-то кисло, если не сказать хуже. Я уговаривала себя, что такое в первый и в последний раз, что это произошло случайно. Ведь Вася очень устал за неделю. Оно так и было на самом деле. Потом я замечу, что закусывать Вася не привык – чаще было нечем. Мне не нравились ни его роль в этой ситуации, ни моя. Ну, неужели я буду всю жизнь так его водить? Нет, я не согласна! Такой Вася мне решительно не нравится. Но что будет, если я вообще от него откажусь?  Помня опыт с Юрой, я понимала, что Вася будет очень страдать, даже может не пережить страданий. Я почувствовала себя виноватой за мысль расстаться с ним. Виноватой ещё и в том, что я так его завлекла, привязала и обнадёжила.
Мне не с кем было посоветоваться, кроме Людмилы. Когда я сказала, что почувствовала и поняла, что недостаточно люблю Васю, она решительно подвела за меня черту: ты должна с ним расстаться. И даже Васе она высказала это!
Через неделю мы с Людмилой поехали к Нонне Александровне. Тогда, чтобы уехать в военный городок, надо было сесть в автобус на автостанции, то есть такая поездка была  настоящим путешествием. Вот мы выехали, автобус поднялся вверх по Дубынинскому переулку, свернул направо на улицу Гидростроителей. Проехали здание управления. Я посмотрела направо и вдруг увидела, что Вася в своём коротком плащике перешёл дорогу и как-то робко идёт в сторону моего дома. Я вздрогнула и сказала Людке об этом. Она спокойно мне ответила:
 - И пускай идёт, а тебя нет дома.
Но я как соскочу с места! Как заору на весь автобус:
 - Остановите!!!
Да как выскочу! Да как закричу:
 - Васяяя!!!

                Глава 10. ПОИСКИ РАБОТЫ

Мне стало так спокойно, я увидела, что Вася рад моему возвращению. Но, главное, что я  в себе перестала сомневаться. Да, я люблю Васю, хоть и без страсти. Мы необходимы друг другу. Я поняла, что Вася не сможет жить без меня, а мне тоже хорошо и спокойно с ним, и я ощущаю гармонию жизни. И сколько нового хорошего нас ждёт впереди!  Я оптимистка! Меня питают надежды на будущее, меня поддерживают и  мечты,  и сила моей воли. Мои мечты сбываются, и так будет всегда! Мы с Васей никогда не расстанемся, но я должна учиться дальше и получить любимую профессию.
Я рано поняла, что не смогу трудиться, если мне не нравится работа. Многие доброжелатели советовали, кем же мне быть. Наша давняя приятельница Нина Павловна Дрёмина хорошо обдумала, как она сказала, вариант портнихи. Я прислушалась к её совету: и на самом деле люблю шить, только не очень умею.
 - Так ты учись у мамы. Ты станешь такой же хорошей портнихой, как твоя мама!
Да, подумала я, хорошо бы стать такой мастерицей, как мамочка. И побежала домой с радостной вестью. Но мама встретила эту новость не только без радости, но ещё и с возмущением:
 - Почему бы её дочери не стать портнихой? Она не понимает, какой это каторжный и ответственный труд! Только не портнихой!
А вот я думаю, что Нина была близка к истине. Я очень люблю ткани, люблю, чтобы было красиво, шитьё меня успокаивает, а ножницы бегут быстрее моего сознания. Эти слова мамочка сразу подхватила:
 - Вот-вот! Сразу испортишь чужую ткань! И заказчики бывают такие капризные! Спросишь, бывало:
 - Вам к какому дню пошить?
 - Да когда пошьёте… А через неделю говорят, что надо срочно. Всё бросай и шей! И шьёшь им днём и ночью.
  Но я-то видела, как нравились заказчицам сшитые мамой наряды, и очень редко кто-то был недоволен, но вот эти-то редкие  случаи мама сильно и долго переживала.
Дни летели, а я не могла устроиться на работу. Хотелось работать в библиотеке. Я спросила в читальном зале, не возьмут ли меня на работу, и получила  твёрдый отказ:
 - Чтобы работать в библиотеке, надо иметь специальное среднее, а лучше  высшее образование.
У меня были только курсы, и те не библиотечные. Я узнавала, не возьмут ли меня на машиносчётную станцию, согласно документу, полученному на курсах в Риге. Но свободных мест на станции не было, да и я туда особо не стремилась. Однажды мы с Васей были в гостях. Милая дама очень обрадовалась, что я ищу работу, а она сможет мне помочь:
 - Работа нетрудная и на свежем воздухе. Будешь точковщицей машин на дороге.
Но мамочка в очередной раз встретила мою «новую работу» с возмущением:
 - Пусть она сама работает на свежем воздухе!






































                Глава 11. ДЕБЮТ

Этой осенью 1964-го года мне исполнилось уже 19 лет, а я ещё не определилась окончательно, кем же я буду. Больше всего мне хотелось изучать искусство и нести свои знания людям, но очень скоро я засомневалась: а смогу ли?
Нонна Александровна не сомневалась, что я смогу, и быстро организовала мне премьеру в своей тринадцатой школе. Я пришла на урок рисования в шестой класс. Там была и учительница, но я сразу сникла, увидев её беременной. Но какое же отношение ко мне имело её положение? А такое, что она не собиралась «устанавливать для меня дисциплину», а я этого и сейчас не умею делать. Я начала неуверенно говорить о художнике, уже не помню о каком, притом делая паузы,  а дети спешили их заполнить.  Но они всё-таки сдерживались – им было любопытно, зачем я к ним пришла и что я умею. А я ничего не умела тогда. Ничего! Меня это ужасно разочаровало, и мои амбиции  мигом улетучились.
Когда я пришла к Нонне Александровне вернуть её книги, она успокоила меня и посоветовала прочесть рассказ Ираклия Андроникова «Впервые на эстраде». Меня удивил Андроников! Оказывается, он, такой уверенный в своих знаниях и речах, тоже неудачно выступил  перед зрителями в первый раз, но ведь не пал духом! Ну что ж, я буду старательно учиться. Моё провальное выступление показало, что я не твёрдо знала то, о чём собиралась рассказать детям, к тому  излишне волновалась и проявила неуверенность. Да и невероятно сложно говорить о художнике, имея в руках две-три небольшие картинки. А уж о подлинниках в наших условиях и говорить нечего – их тогда попросту не было ни у кого в нашем Братске! Картины - в книжных и журнальных репродукциях, музыка -  в радиорепродукторе.
А музыку я любила. У Васи был переносной радиоприёмник на батарейках. Его можно было вешать на шею и в поисках музыки крутить  регулятор волны. Я любила тогда «Итальянское каприччио» Чайковского и «Рондо каприччиозо» Паганини - Листа. И вот поздней осенью идём с Васей по улице, он повернул регулятор, и - в темноту, подсвеченную  фонарём и снегом, в самое сердце ворвались звуки скрипки с оркестром! Господи, какое же это было счастье! Какое упоение! Как же было не любить моего Васеньку, сделавшего меня такой счастливой и окрылённой! Музыка, именно музыка даёт, как ничто другое, веру в жизнь! От неё, веющей красотой и вечностью, перетекает в нас то ручейком, то спокойной широкой рекой, а то обрушивается водопадом  великая энергия жизни, созидания  и веры в будущее!  Хотите счастья – слушайте музыку! Её гармония делает  гармоничными и нас. Музыка примиряет с судьбой.  Она не отнимает энергии  жизни, а, наоборот, – усиливает желание жить.
   


                Глава 12. ВЕРА

Вася поддерживал все мои интересы.  14 октября он принёс мне небывалый подарок. До сих пор ощущаю  не только душевный, но и физический трепет, когда я развернула упаковку и, потрясённая, увидела  пожелтевшие страницы старопечатного издания. У той «инкунабулы» без обложки были перегнуты вдоль все листы. Видно, что её тщательно скрывали, но всегда носили при себе и наверняка прятали в сапог. Я раскрыла книжный блок и прочла: «Отче наш, ежи еси на небеси, да святится имя Твое….». И дыхание перехватило…. Удивление и радость переполняли меня:
 - Васенька! Где же ты нашёл такое?
Вася улыбался и молчал. Так я и не узнала, где он раздобыл ту драгоценность…. Потом он скажет так:
 - Я другой – не такой, как ты. Но я хорошо понимаю тебя. Ты необычная, и я  тебя люблю.
Тогда мама пресекала мой интерес к религии, хотя потом будет рассказывать, как в детстве она ходила в церковь на исповедь. По этой причине я не показывала маме Васин подарок. Верить в бога тогда всем запрещалось, верующие преследовались разными угрозами, нареканиями начальства, товарищескими судами и, что самоё прискорбное, осуждались обществом. В нашем городе не было ни одной церкви. И каково же было наше удивление, когда жена Васиного дяди Миши  - тётя Оля - вдруг открыла церковь в Падуне! Но прежде этого мы были потрясены трагедией в семье Михаила и Ольги Черезовых: враз погибли две их юные  дочери! Их, идущих по обочине дороги, сбил пьяный водитель. Девушек похоронили в белых подвенечных платьях. Дядя Миша ненадолго пережил дочерей, а Ольга купила в индивидуальном посёлке дом и подарила его  Русской Православной Церкви. Мой Вася почему-то  сказал: «Как же она нагрешила!» Таково  было мнение в его семье…  Как всё было на самом деле, я не знаю.
Церковь стоит до сих пор,  она была первою в Братске. Но тогда, (да, признаюсь, что и теперь), жизнь уносила меня всё дальше и дальше от религии, а когда я была готова окунуться в неё сердцем и головой, не было никаких условий. И самое главное, не было наставника-духовника. Если бы я осталась в Риге, то скорей всего пришла бы в лоно Православия, а в условиях Братска мне оставалось читать справочник атеиста, где речь шла о разных религиях, и я стала интересоваться разными верованиями. О религии тогда было что сказать отрицательного и советским журналистам и художникам, и  историкам. Но с  нею примиряло пронзительное «Арабское танго» и реалистическая проза Льва Толстого, а потом и Достоевского.
Моей же религией, как и у многих советских людей, стала поэзия.

                Глава 13. ПОЭТ ЭПОХИ

Лора Петрова рассказывала, как на встрече с поэтом Евгением Евтушенко, приезжавшим в Братск год назад (я тогда  жила в Риге), кто-то из зала спросил его:
 - Какой  поэт, по-вашему мнению, станет символом нашей эпохи?
 - Понятно, что Евтушенко трудно было ответить на этот вопрос. – продолжала Лора. - Он мог бы ответить «я» и не ошибся бы, так как  большой зрительный зал  в тот момент был  такого же   мнения. Но ведь он  не мог так сказать сам о себе! Возникла пауза, а потом Евтушенко сказал:
 - Думаю, что Роберт Рождественский.
А спрашивающий  на свой вопрос ответил  иначе:
 - А я думаю, что это будет Андрей Вознесенский.
Меня эта история очень озадачила. Люди всерьёз говорят о Вознесенском, а я совсем не знаю его, и только отмахиваюсь его «треугольными грушами». Надо его изучить. Но сколько я ни читала в журнале «Юность», никак не могла попасть на его волну – мне всё казалось каким-то вычурно-вывернутым и искусственным. Я принялась за Роберта Рождественского: читала и учила наизусть «Реквием», «Если вы есть, будьте первыми», «Письмо в тридцатый век». Из того «письма» только помню:   «Вам, родившимся в трёхтысячном, девяносто каком-то году…»
Однажды я была дома одна, и по радио объявили о выступлении  Андрея Вознесенского. До этого я никогда не видела и не слышала его. Я прибавила звук. Из репродуктора лился прекрасный голос. Поэт не читал, он пел!
                Свисаю с вагонной площадки…. Прощайте!
                Прощай, моё лето! Пора мне….
                На даче стучат топорами,
                Мой дом забивают дощатый. Прощайте!

Господи! – подумала я. Это же про меня: про нашу дачу в Юрмале….
И далее:
                Прощай, моя мама! У окон
                Ты станешь прозрачной, как кокон.
                Наверно умаялась за день?
                Присядем.
                О, Родина, попрощаемся!
                Буду звезда, ветла….
                Не плачу, не попрошайка!
                Спасибо, жизнь, что была!
                На стрельбищах в десять балов
                Я пробовал выбить сто….

Я услышала этот выстрел! И уже никаких сомнений не было, что Андрей Вознесенский  -  мой поэт!
Но теперь думаю, что ту эпоху точно выразили два поэта: Владимир Высоцкий и Евгений Евтушенко.


                Глава 14. ПЕРЕПИСКА С ЮЛЕЙ

Дни за днями летели, а я сидела дома, не работала. Читала всякую всячину. Учила  Вознесенского и уже выучила его книгу  «Антимиры».  И вдруг Юля прислала его же «Параболу»,
Юлины письма сохранились, и временами я перечитываю их. Перечитываю в основном с сожалением, что для меня  потерян её след….  Лет пять мы переписывались, а встретились через девять лет! И потом виделись несколько раз во время моих приездов. Но с каждой встречей, ( а их было немного), Юля отдалялась от меня.  В чём была причина? Я так и не поняла. Говорят, что жизнь разводит людей. Подозреваю, что и моя сестра Клара способствовала этому. Но об этом в другой раз, а сейчас я хочу привести Юлины письма по горячим следам, и начать с самых горячих.
               
13.07.64. г. Рига.

Здравствуй, дорогой мой человек! Как ты живёшь? Что нового, интересного? Кто ты сейчас и чем ты занята? Меня интересует абсолютно всё и до подробностей….
Что у меня?  Во-первых, милая Галка, что творилось со мной в первые дни твоего отъезда! Я думала, что  просто  сойду с ума от  воспоминаний и тоски. Как только я приходила домой, меня встречали книги: «Человек» и «Ты рядом». Я уходила на улицу, там  проходила мимо нашего парка, и всё начиналось сначала. Я всё помню. Помню утренние встречи, экзамены, необыкновенное ночное купание. Ладно, не буду ныть….
Я  подала заявление на биофак. Дорогая Галка! Если бы ты могла хоть ненадолго представить себе, что там делается! Страшно много поступающих. Все бросились на биофак (в основном это евреи, т. к. они почуяли перспективность этой работы). Суди сама, в нелатышскую группу будет принято лишь 25 человек, а заявлений уже 67. Надежды у меня почти никакой. Я сейчас работаю и занимаюсь мало.
,,,,Галка, пришли мне вид Братска. Я хочу видеть город, в котором ты живёшь. Видела нашу математичку Зинаиду Константиновну. Она просила  передать тебе привет и наилучшие пожелания».
Юлина просьба прислать вид Братска повергла меня  в шок. Что я могла ей прислать? Разве чёрно-белый вид Братской ГЭС? Её письмо отрезвило меня…. Из мира старинной архитектуры я возвратилась к типовым деревянным убогим  домам! Нет, об этом не хотелось думать! Больно было вспоминать, чего я лишилась. Но быть  рядом с матерью, с будущим мужем, ходить по знакомым тропинкам…. Нет, мой отъезд стоил этого! Я правильно сделала, что уехала домой, а в Ригу и в другие города стану наезжать - ведь все ездят в отпуск в разные концы нашей огромной страны.
Юлино письмо написано карандашом. Тогда не было шариковых ручек, а постоянно  носить в сумке наливную ручку было опасно: прольются чернила. Значит, Юля писала это письмо не дома, а где-нибудь в парке…
Она поступила на биофак на вечернее отделение и продолжила работу в медицине, питая надежду выучиться на врача.
Осенью пришло  ещё одно потрясающее письмо. Юля написала его прямо на почтамте Сигулды. Это письмо на телеграфных бланках. Просто не знаю, какой выбрать фрагмент, с чего начать….
«Здравствуй, далёкая и близкая моя братчанка! Знаешь, где я сейчас? Галка, я никак не могу ничего забыть! Понимаешь, всё-всё связано с тобой. Куда бы я ни шла, что бы я ни делала – ты со мною всюду.
Сегодня у меня выходной. Я проснулась в таком радостном настроении, вскочила, подбежала к окну и ахнула! На голубом небе торжественно и плавно выходит из-за горизонта огромный ярко-рыжий диск солнца. Буквально через две минуты шар исчез, а всё небо осветилось нежно-розовым светом. От такого чуда у меня всё запело внутри, я готова была совершить подвиг!  Распахнув окно,  весело крикнула облакам и ветру:
 - Доброе утро, Галка! Ветер, донеси ей мои слова!
И я тут же решила ехать в Сигулду. Хотелось ещё раз пройти там, где была ты со мной! Схватив сумку, твои письма, стихи Есенина и яблок на дорогу, я выскочила из дому. Еле успела на электричку на 8-05.
Помнишь, как мы ехали, какой был ветер? Помнишь, сколько цветов мы набрали с тобой! Я очень жалею, что в тот раз мы с тобою не дошли до замка, но я надеюсь, что несмотря ни на что, ты всё это увидишь. Ты, конечно, помнишь ярусы лесов и изгибы реки Гауи. Сейчас лес напоминает картины художников-импрессионистов…. Понимаешь, Галка, это так красиво, что невольно думаешь, кто творец всего этого…. Всё это море леса под дыханием ветра поёт и переливается всеми красками, которые могут существовать только в природе. Прости, но я не могу найти слов, чтобы всё это выразить. Могу сказать только два слова: удивительно красиво! Собрала для тебя листочки, чтобы ты могла представить себе эти краски природы. Высылаю их тебе, и вместе с ними  шлю тебе всю свою любовь, свои мысли о тебе.
На самой высокой башенке замка, на кирпиче около второго окна, я написала: «Галка, чудо-человек! Жду! Юлька. 1964 год,  осень»….
Читаю такие письма, и сложные чувства путаются во мне… Юношеская восторженность…  Потому такая любовь к подруге? Я ведь тоже любила Юлю, но как-то по-другому. Прежде любила Людку, даже целовала ей руку, (которую она быстро отдёрнула, и правильно сделала). У меня скоро прошли те нежные чувства, но восторги вспыхивают во мне и сегодня. Но чтобы так, как Юля! Такие страсти меня пугали.  Я боялась, что у Юли это не  пройдёт.  «Ведь так можно любить только юношу», -  уверенно думала я. Но и у Юли прошло!  И когда мы встретились через девять лет, казалось, что будто и не было никакой страстной восторженности, а если и была, то ушла без следа, оставив на былом месте  груз беспросветной безрадостной  жизни.  Где же ты теперь, моя любимая прекрасная подруга?! Дай мне знак, что  слышишь меня.
«Ночью, в узких улочках Риги ты меня ждёшь….»
      



































                Глава 15. ВАНИНЫ ПИСЬМА

Я продолжала мечтать, как летом поеду в Ленинград поступать в Академию художеств. Уверенности, что поступлю, у меня не было, но оставалась надежда на встречу с Юлей  – ведь от Ленинграда до Риги  рукой подать.
Кларина свекровь переслала мне письма от Вани Греховодова. В августе он был в Ленинграде, поступал в университет на кафедру физиологии человека и животных к профессору Васильеву. Всё сдал, кроме физики – завалил! «Галка, я рядом с тобой. Это меня бесит!» - продолжал он своё письмо. Ванечка думал, что я в Риге, а я уже в Братске…. Дома  нашла его прошлогоднее письмо, в котором он «бесился» по поводу мнимой нашей  «близости»: я в Братске, а он завклубом в Илимске. А я в тот момент уже жила в Риге. Теперь я сделала вывод, что мы вряд ли встретимся: не судьба. Я не могла откликнуться на его чувства, да и были ли они у него  настоящими? Одиночество способствовало его быстрой и сильной привязанности ко мне. Его письма (а они  сохранились) невозможно читать равнодушно. Он сумел в них выразить себя настолько ярко, что его образ, а к нему и хороший слог, до сих пор держат меня в плену необычной  Ваниной личности. Хочется напечатать эти письма, из них получится небольшой, но страстный роман и без моих писем, которых, разумеется, у меня нет.
Кроме сочувствия трудной сиротской судьбе инвалида,    восхищения  его стойкостью и талантом, я не испытывала к нему других чувств – только дружеские!
В ноябре он прислал мне в Ригу открытку-поздравление с праздником:
 «Крошка! С большим праздником! Желаю всего!!! А теперь…? В чём дело? Я на тебя обижаюсь! Ван». Так он недоумевал, почему я не отвечаю. А я была не в Риге, а в Братске.
Наконец, получив моё  ноябрьское письмо из Братска, он отвечает уже из Евпатории:
 «Бросай институт. Тебе это не подходит (а я и так уже бросила). Перед праздником я вызывал тебя по телефону из Риги, но ты не пришла. Вернее, тебя не было в Риге. Зачем ты покинула этот сказочный городок?
Я утром проснулся, а на улице снег! Такое было сногсшибательное чувство, когда шёл на работу! Работаю коммерсантом в газетно-журнальной экспедиции (как я в газетно-журнальном киоске книгоношей!). Но я бы предпочёл больше физику на лекциях профессора, чем эту коммерцию. Но ничего не поделаешь, придётся покорпеть ещё годик.
А сейчас, к вечеру, снег наполовину растаял, и так почему-то грустно…. Наверно ещё и потому, что у меня под носом «капель».
Галинка! Галчонок мой! Ну, что там с тобою стряслось? Пиши ясней! Твой Ван».



                Глава 16. ГРЕХОПАДЕНИЕ

К письму была приписка: «Если можно, то я крепко целую тебя в губы, ты ведь разрешишь, я знаю!» Меня, как любую девушку, такая фраза и взволновала, и ввела в недоумение: что это он, будто мы с ним когда-нибудь целовались?! Я ещё раз убедилась, что Ванечка легко «заводится» - ну, прямо «спол-оборота»! Это значило, что он мастер воображать. Да, фантазировать интересно и приятно, только после приходится  ещё и дорого платить за собственные фантазии. Впрочем, пришлось платить нам обоим. 
Когда я заговорила с мамой о Ванечке, она быстро урезонила меня:
 - Он инвалид! Калека.  Они бывают злыми на всех.
Я  не уверена, что мама  права, но её слова запомнились. А если бы я действительно Ваню любила, то и мамины слова меня бы не остановили. Но я давно знала, что моя судьба – Вася Черезов.
Не помню, как наступил Новый, 1965-ый год, но он наступил. Не имея денежных средств, я на копейки купила плотной тёмно-синей ткани на модную юбку с бретельками. Быстро раскроила, быстро сшила, но не влезла: при раскрое  не сделала припусков на швы. Убрала юбочку до лучших времён – когда похудею.
Эпидиаскоп оставался в обиходе. Никакой множительной печатной техники для картинок, кроме  небольшой копирки и светочувствительной бумаги, просто не существовало. Да и с помощью перечисленных средств можно было «изобразить» что-то маленькое или бледное. А графика художника Стасиса Красаускаса волновала не только меня, и многим хотелось смотреть на неё не только в книжке Межелайтиса или в журнале «Юность», а украсить ею своё жилище. В быту делать копии фотоаппаратом тоже не получалось. Тогда снова пригодился эпидиаскоп.
Перед его объективом ставили картинку и проецировали на лист ватмана, закреплённый на стене. Изображение-картинка увеличивалась во весь  ватманский лист! Надо было быстро обводить карандашом основные контуры изображения. Быстро потому, что за объективом с  книгой находилась мощная лампа, сжигающая книгу  с  иллюстрацией. После обводки книга быстро вынималась. Контуры на бумаге надо было оставлять белыми, а   всё  пространство внутри контуров  закрашивалось чёрной тушью. Только меткий глаз и  искусная рука  могли воспроизвести окончательно копию гравюры – ведь не было же в нашем распоряжении печатных станков.
Так копию  иллюстрации Красаускаса сделала для меня та самая девочка (Люда Рябова?), которая бегала в кино под моим именем без билета. В жизни много чудес!
Так что же было изображено ею на ватмане? Какую иллюстрацию мне удалось заполучить? Это были Адам и Ева. Красаускас их изобразил на фоне дерева с райскими яблоками, но не Ева, а Адам тянется к яблоку. Художник по-своему  трактует грехопадение. У него Адам – искуситель, а Ева, смущённая, падает перед ним. И не из ребра Адама, а от бедра отделяется она. Их ноги ещё вместе, но Адам тянется за новым яблоком...




































                Глава 17. ВСТРЕЧА ВЫПУСКНИКОВ

Такую «картинку» поместить у себя в комнате я не могла. Возможно, я принесла её домой, но встретила мамино сопротивление, а скорей всего, и не приносила, а повесила картину у Васи в его комнате. Вася не особенно был похож на  того мужчину с гравюры, а вот я – вполне. Вася не был таким сильным, но он был самостоятельным и смелым, а ещё он  очень  любил меня….
Наступил долгожданный февраль! Я всегда его встречаю  с радостью!  Потому, что скоро весна!
Первого февраля, по традиции, в нашей двадцатой школе состоялся вечер встречи  выпускников-одноклассников. Мы с Людмилой Артемьевой, хотя и не вполне подходили под этот статус (я выпускалась в Риге, Людмила - ещё без аттестата) с радостью помчались на эту встречу. Это была наша школа, и ожидался приезд Елены Борисовны!
После общего собрания, все разошлись по классам, но таковых было немного – выпуска четыре: школа  открылась недавно. Поэтому все побежали к «своим» учителям. К Елене Борисовне собрался целый кабинет из разных выпусков. Помню среди «не наших» краснощёкого красавчика брюнета Борю Поспелова. Елена и к нему относилась с тёплым вниманием. Она задала всем один вопрос: « Нашли ли вы своё счастье?» 
  Боря что-то пробормотал, Галя Казадаева пожаловалась, что мало денег: «Купишь какую-нибудь безделушку, и есть не на что».
Меня, как и Елену, их ответы не устроили. Я тогда почти всех однокашников считала очень состоятельными и успешными, поэтому заключила, что они, возможно, «с жиру бесятся». Потом-то я поняла, что и в Братске, а не только в Риге, жить затруднительно, и не только нам с мамочкой, - проблемы возникают у всех, несмотря   на кажущееся благополучие.
Но я себя ощущала вполне счастливой в тот момент. Встреча с любимой учительницей, с которой столько не виделась! И тесная юбка мне подошла, а значит, я постройнела, чувство лёгкости, полёта переполняли меня! И неважно, что не всё у меня ладится – это временно! Я всё смогу, всё сумею. Всё ещё впереди! И уж так ныть, как мои одноклассники, не стану!
Елена Борисовна ушла к коллегам, а мы небольшой группой уединились и  в честь такой серьёзной встречи понемногу выпили вина - ведь мы уже совсем взрослые, и нам всё можно!
Оставаться свободными  тогда нам помогала поэзия. Людмила прекрасно читала Федерико Гарсиа Лорку:

Чёрные кони жандармов
Железом подкованы чёрным….

Или:

Начинается плач гитары….

 А я  -   «Осеннюю песню»: «Сегодня чувствую в сердце неясную дрожь созвездий»….


                Глава 18. ГРАВЮРА КРАСАУСКАСА ОЖИВАЕТ

Когда осенью Нонна Александровна посоветовала Васе взять меня, как берут крепости и города, я не поняла, что она имела в виду. Если близкие отношения, то они у нас уже были. А  как же ещё? Приказом? Боем? Оказалось, что можно взять ещё одним способом.
Собираясь на учёбу в далёкий город, я не думала порывать с Васей. Но он-то понимал и знал по опыту моего прошлого  года в Риге, что ждать меня – это очень трудно, да и я порой капризничаю и выступаю с угрозами перемен. Это качество вообще свойственно моей натуре. Я стремлюсь к стабильности, но застоя не выношу.
Вечерами я приходила к Васе в его уютную небольшую комнатку, где были проигрыватель и магнитофон, мягкий свет бледно-голубого абажура настольной лампы.   Чёрно-белая гравюра Красаускаса призывно манила нас друг к другу.

Я руками тело её беру, грех -  приличествует человеку.
Я за грех, когда семя взрасти успев, красит тело, как землю – щедро!
И не нравится мне, когда весь посев одному достаётся ветру.
Я за хлеб насущный любви большой, жажду плоти и жажду света.
За такую любовь, о какой ещё не писали нигде поэты….
                Э. Межелайтис

    Пару раз я видела во сне маленькую, говорящую девочку и решила подарить последнюю куклу соседке. А девочка мне встретилась другая. Это была Анечка Семёнова – Бертина дочка. Тогда наши соседи по квартире Берта и Володя Семёновы уже проживали в отдельной квартире на Новом городе. Анечка подросла, Берта вышла на работу в ГРП, а меня позвала нянчить дочку. Анечка была милая и очень спокойная - ну прямо, как куколка - хорошенькая беленькая и чистенькая девочка. Правда, я не очень понимала, что мне делать с нею. Кормить, высаживать на горшочек, переодевать, вести на прогулку, кормить обедом, снова горшочек и укладывать спать днём. А что ещё? Во время её сна я читала Алпатова  «Историю русского искусства», и книга вполне гармонировала с двухлетним ангелом,  сладко спавшим в своей кроватке - ну как настоящая Дюймовочка в розовых лепестках. Берта очень её любила и заботилась о ребёнке, одевая во всё красивое и качественное: в белое, розовое и красное.
Так прошло дней десять. Ребёнок начал привыкать ко мне, как вдруг что-то произошло, и Анечка стала плохо кушать и капризничать. Зато я кушала ну прямо за двоих  и не могла остановиться! Было очень вкусно, очень! Но ведь и честь надо иметь! Но я ничего не могла поделать, как ни боролась с собой!
На выходных я всё думала, почему вредничает Анечка? А она вовсе не вредничала, а заболела корью. Кто-то во дворе или в подъезде был болен, и наша крошка заразилась. Берта дозвонилась до моих соседей, и те передали, что мне  не надо приходить.
               



































                Глава 19. РАБОТА НАЙДЕНА!

Время текло медленно, не то, что в Риге! Но всё-таки текло, а  я опять  не работала, хотя упорно занималась самообразованием.
Как-то в гости к Лунёвым приехал племянник из Харанжино.  Он жил в деревне (или это был леспромхоз?). Порода выдавала в нём несельского жителя, да и впрямь не сельский – метрсексуал, как сказали бы теперь.  И деловой, и красавчик, и любил принарядиться - старался хорошо выглядеть. Он всего-навсего оканчивал среднюю школу и получил задание на весенние каникулы написать сочинение. Но оно не получалось, так как  читать роман Горького «Мать»  он не хотел. Я вызвалась помочь, (всё равно бездельничаю!) и   так «вошла» в тот роман, что насочиняла уйму лирических отступлений, но мой труд  безоговорочно был отвергнут: «К чему всё это?» - возмутился он. Но юноша сделал мне интересное предложение пойти работать пионервожатой в его школу в посёлке  Харанжино.
 - А меня возьмут?
 - Возьмут! Работать-то некому! Поезжай в Братский районо с заявлением, а в Харанжино полетишь на вертолёте!
Уже зная строгий мамин подход к выбору моей работы, я решила ничего ей не говорить, пока не устроюсь, и поехала в город оформляться.
В районо немало удивились моему рвению. С чего это я решила, что мне надо там работать?
 - А что ты умеешь? Петь умеешь? А танцевать? Чему ты можешь научить?
Я давно не пела в хоре и не танцевала сценические танцы, а про стихи  решила и не заикаться. Так и не стала я пассажиркой вертолёта!
А гость был разочарован, что не помог родной школе. Может, он выучился  и стал её директором?
А между тем мама с Евгением Дмитриевичем хлопотали за меня и к концу марта  мне нашли  место в лаборатории на КБЖБ - на заводе ЖБИ-4. Буквы Ж и Б в этих аббревиатурах означают железо-бетон. Я и рада была и не очень, но решила потерпеть, так как деньги платят, а я уже взрослая и должна их зарабатывать.
Устроилась быстро, и  взрослая девушка Аня проинструктировала меня, научив принимать закладные детали для бетонных плит, испытывать металл на прочность, а точнее на разрыв. Я всё неплохо усвоила, и  крепость металла высчитывала по формуле, но качество сварных швов на деталях почему-то проверяла на глаз. Аня успокоилась моим знанием одной формулы и укатила в отпуск, а я начала  мучиться на новой работе, терпя её изо всех сил. Сначала я работала в первую смену, а потом и во вторую, и даже в третью. Всё это оказалось подобием каторги для меня. Но лучше по порядку, а именно, что же  конкретно  делала я на том заводе?



                Глава 20. ЛАБОРАНТ И КОНТРОЛЁР

На заводе ЖБИ-4 было две лаборатории. Одна – испытывала бетон, другая – металл, или железо для закладных деталей, а закладывались они в бетонные панельные плиты, из которых строились дома в большом количестве. Если плохой бетон, или плохой металл, не выдерживает заданной нагрузки, то дом может  развалиться. Но металл закладывают в виде сложных, скреплённых сваркой деталей – разных железных пластин и штырей. Так сложилось, что я оказалась не только лаборантом, но и контролёром ОТК. Почему? Из экономии, вероятно.
Как я уже сказала, лаборантской  должностью я справлялась, но как на меня навесили вторую – не поняла. Возможно, потому я и принимала закладные по форме, но не по формуле. Вообще-то, то и другое исполнять было не утомительно, но как-то пустили на самотёк моё обучение. Наверное, спешили в отпуск, и главная начальница всей этой службы   (и  однофамилица моей старшей сестры) Воскобойникова была в кругосветном путешествии.
Смена начиналась с того, что мне в лабораторию без окон приносили большие железные штыри. Я брала один, вставляла в испытательную машину и включала её. На стержень поступало давление, правда, не помню, откуда.  Машина начинала гудеть  всё сильнее и сильнее, и вдруг после паузы в долю секунды раздавался страшный грохот! Стержень разрывался! Я должна была увидеть деление с цифрой, на котором произошёл разрыв, и быстро, запомнив, записать. Потом считать по формуле, есть ли у металла запас прочности, сверяя по шкале в документах. Норма была всегда, ни разу не было сбоя. Потом всё повторяла со вторым стержнем.
Примерно через час, в который я «отдыхала» от грохота, были готовы сварные закладные детали. Присев на корточки, я штемпелевала каждую деталь своим штемпелем.  Постоянно макала штамп,  или обмазывала его кисточкой в чёрном кузбаслаке. От такой процедуры я не могла уберечь светлую куртку, а другой у меня не было. Так я «разрисовала» её полностью!
Штамп я ставила в том случае, если шов был аккуратным, не менее 8 - 10 миллиметров в ширину и без «раковин». Иногда мне приходилось откидывать детали на доработку той же сварщице, и она подваривала их  безо всяких возражений.
От всего этого я ощущала себя ужасно! Духота, дымы от сварки, цементная пыль, которая была повсюду, а свежий воздух только в обеденный перерыв, но  иногда я выбегала и в свой очередной «перерыв» глотнуть немного воздуха.
Страдала я и от шума. Отопительная труба постоянно тревожно постукивала, иногда при её охлаждении появлялись войска тараканов. Но ужаснее всего я переносила разрыв металла, поэтому я приноровилась после крепежа стержня и включения машины, выскакивать за дверь, а в момент разрыва дверь распахивать, чтобы увидеть цифру на шкале.
«Но ведь деньги платят», - утешала я себя. А к концу марта на меня разом свалились три проблемы, а следом и четвёртая.











































                ЧАСТЬ 2
               
               

                Её движенья непроворны.
                Она ступает тяжело,
                Неся сосуд нерукотворный,
                В который небо снизошло.
                Валерий Брюсов.


                Глава 1 Астрология

В настоящее время я располагаю диском с компьютерной астрологической программой. Можно включить сегодняшнюю дату, или будущую, или прошлую и увидеть, как встали звёзды сегодня, встанут завтра, или  давным-давно. Можно в это не верить. Но вот я открыла 24 февраля 1965-го года. Открыла и вздрогнула! Планеты собрались в узлы-соединения! И таких узлов  два: Венера в Водолее, а с нею рядом, (но  в Рыбах) - Солнце кубарем с Сатурном и Меркурием – все в одном узле! А в другом - Уран соединяется с Плутоном, а рядом Марс, и все втроём в Деве. К тому же обе группы планет в оппозиции друг к другу. Кто понимает, тому объяснять не надо, скажу только, что меня ожидали большие трудности, но я сумела собрать волю в кулак. Но всё - по порядку.                В начале апреля 1965 года за спортивные успехи и примерное комсомольское поведение  Васю наградили путёвкой  в международный лагерь «Спутник», расположенный в окрестностях Сочи. Васе очень хотелось поехать, но он был озадачен моим положением. Первой это заметила мама:
 - Что-то я не припомню, были ли  у тебя месячные?
На мгновение я задумалась, тут же вздрогнула, но, подавив ужас, спокойно ответила, что конечно  были.  Тогда я не имела привычки   следить  за циклами в организме, а Вася знал, что я собираюсь в Ленинград учиться, так что   я рассчитывала на его понимание. Но вот однажды, кажется на 23 февраля, я была менее осторожна. Может, хотела Васе сделать подарок или он всё же решился таким образом «взять» меня по совету Нонны («взять, как берут города»), но сделал это несколько коварно…. Нет, я не рассердилась на него ни тогда, ни потом.  Меня охватила некоторая паника, но я надеялась, что всё обойдётся, и как говорится, «рассосётся».
Уже не помню, кто посоветовал пить аспирин, алкоголь, садиться в горячую ванну – всё это для бывалых и ослабленных женских организмов, а я была на редкость крепка и здорова. Ну, то, что я  здорова – это, скорее, относительно. Выпила всего одну таблетку аспирина, а со второй – вырвало. Водку я не пила вообще, и потому выпила брагу, которую мастерски варила Васина матушка. Так это не алкоголь, а просто витамин,  организм ещё больше укрепила. Села в горячую ванну – началось сердцебиение, так что вылезла сразу и ни с чем. И вовремя сделала выводы: если нет ожидаемых результатов, так надо успокоиться и ждать. Я ведь хотела маленькую девочку – так значит, она и будет. Но вдруг это будет мальчик, и я его не полюблю? Господи, как это страшно! Что же делать? А, может, всё ещё образуется?
Но тогда же   появилось новое страшное  (не из моего словаря!) слово. Я с ужасом  перебирала его в разговорах с Людмилой, наедине, а однажды сказала Васе:
 - Может, мне сделать аборт?
 - Нет! Я чувствую, что мало проживу. Я хочу хоть одним глазком увидеть своё дитя, - так окончательно заявил  своё  решение Вася. И я следом поставила  точку. Маленькую точку.
И  с Васиным отъездом я тоже смирилась. Теперь мне хочется сказать так: я на завод, а он на курорт, но тогда я была рада за Васю, что ему выпала редкая удача –  бесплатная поездка на юг.
На работе и дома я повторяла Брюсовские строки:
               
В час наслажденья, в миг объятья,
Когда душа была пьяна,
  Свершилась истина зачатья,
О чём не ведала она….

Первые две строки были не про меня, а следующие две – точно обо мне. 


















                Глава 2. ПЕРЕМЕНЫ

Вася уехал в начале апреля, а у меня начался токсикоз. Если посчитать, то это была уже третья неприятность, не считая работы и необходимости скрывать своё положение от мамы.
Я ничего не могла есть.   Стало понятно, отчего я  без остановки уплетала у Берты. Оказывается, не только потому, что вкусно! Завязавшийся плод требовал питания, но  почему же теперь он отвергает пищу? Я не знала, что делать, как жить, но жила и работала, отплёвываясь в прямом смысле: постоянно отделялась слюна, а если я глотала её, то начиналась рвота. Моё состояние заметила сварщица, и посоветовала пить минеральную воду. Из минвод в свободной продаже оказались «Ессентуки» под номерами 4 и 17 – самые противные! Но мне именно они помогали. А ещё меня спасал очень горячий чай – настоящий кипяток, но на работе для кипятка условий не было никаких.
Я продолжала потихоньку готовиться в Академию художеств, но сил и надежд оставалось всё меньше и меньше.
Вскоре Ваня Греховодов прислал мне из Евпатории отчаянное письмо. Он сообщал, что его могут посадить в «долговую яму». В следующем письме он просил срочно приехать, взяв с собой постель и побольше денег, так как ещё месяц он не получит зарплату.
Теперь я никуда не могла выехать, да и если бы могла, то не поехала, но не помочь Ване я тоже не могла. Я отправила ему деньги, заняв у своего одноклассника Торопина. Помню, как Сергей вздохнул, узнав, зачем так срочно они понадобились, но принёс до зарплаты, прибавив: «Зря ты так….»
Ванечка благодарил меня, называл  спасительницей, писал, что я помогла ему выбраться из пекла, но просил помочь ему выехать в Ленинград на учёбу. Во второй раз я отправляла деньги без трепета  спасительницы, но кто же ему поможет, кроме меня? Да и я всё равно ничего не могу есть, так зачем мне деньги?
На этот раз благодарность от Ванечки пришла из Ленинграда: он был в радостном волнении от предстоящей встречи со мной.
А я уже знала, что никуда не поеду. Жизнь всё решила за меня, и хорошо ещё, если она даст мне отсрочку, чтобы учиться!
Я написала Ване письмо, объяснив свою ситуацию, но он продолжал строить совместные планы. Сказать просто «Нет!» мне всегда не просто, а тогда, в начале взрослой жизни, я и вовсе  боялась его обидеть, и делала глупость за глупостью, переписываясь с ним целый год, а теперь ещё и  отправляла деньги, даря ему надежду. И Ваня  писал:
«Ну, что там у тебя стряслось? Ну, со здоровьем? Ты, действительно, маленькая и притом самая пребольшая трусиха! И, пожалуйста, не болей. Я знаю, это очень неприятно, тем более для будущей Матери. Знаешь, у тебя настоящие глаза матери. И, пожалуйста, береги себя! Ты ведь мне очень и очень нужна! Береги себя для меня!»
Трудно представить, понимал ли Ваня до конца, что произошло.





                Глава 3. В ОДИНОКОМ ОЖИДАНИИ

Другая сварщица, с высокой причёской и  золотым перстнем, узнав о моём положении  и состоянии, советовала  вызвать по блату искусственные роды.
 - Что это такое и зачем?
 - Ребёнок родится, но не выживет, а ты  будешь свободна. Мне делали искусственные роды. Ребёнок родился и закричал. Я как соскочу с кресла! Оставьте его живым! Но он умер….
 - Так зачем же Вы мне такое советуете?!
 - Да я вижу, как тебе тяжело….
 - Ну не так же! Родившегося умертвить! Нет, я ничего подобного никогда не сделаю!...
От Васи я  получала письма и радовалась за него. Он  восторгался  и  природой, и  погодой, извинялся, что не все мои заказы  выполнил. В те времена  отъезжающим в другие города  давались поручения на покупку вещей, отсутствующих в местной продаже. Но я не расстраивалась, что Вася что-то не купил - я просто ждала его. И не просто, а с нетерпением!
Я была измучена токсикозом, и кроме самого Васи, меня ничто не радовало - даже  стихи! Но читать надо, поэтому я принялась  сначала за «Исповедь» Жан-Жака Руссо, и в обеденный перерыв, когда  была в состоянии съесть только картофельное пюре, шла в сторону леса, садилась на пенёк и читала о природе Швейцарии. Неподалёку бежал ручеёк. И ничего, что в нём подозрительно  мутная вода – мне это помогает воспринимать текст – будто я в Швейцарии. Потом мне скажут, что этот ручеёк течёт из душевой и в нём мыльная вода -  и  станет совсем  неприятно. К тому же – вокруг цветёт багульник – рододендрон розовый, и источает тошнотворный запах…. Я перестала читать на природе. А кассир  на раздаче посмотрела на меня с жалостью, и, думая, что у меня нет денег, предложила взять что-нибудь, кроме пюре, в долг, но я, конечно, отказалась.
Однажды, устав от ожидания и токсикоза, с надеждой я побрела в сторону микрорайона - в сторону Васиного дома. И не напрасно! Вася меня окликнул! Мы кинулись навстречу друг другу, и я заплакала у него на груди. Ему стало жаль меня:
 - Ну, как ты? – спросил он, и, видя мою удручённость, добавил:
 - Без изменений?
Мы пошли к Васе, и он с радостью вручал  привезённые  подарки, а я и сейчас их с нежностью вспоминаю, и почти все они сохранились.  Я будто снова вдыхаю смолистый запах давно осыпавшихся веточек настоящего кедра, двух-трёх диковинных шишек.… Из заказов он вручил мне маленькую братину – деревянный ковшичек в стиле Хохломы, а потом, радостно сверкнув  голубыми глазами, и, сделав таинственную паузу, преподнёс главное сокровище: голубой томик Гарсиа Лорки! Я была счастлива!
Но как странно, что в тот период (в период токсикоза) я совсем не воспринимала стихов, и даже сегодня, раскрывая эту бесценную для меня книжку, я ощущаю головокружение и лёгкое поташнивание…..
 - Ну, что? Пойдём в загс?
 - Я люблю тебя, но не хочу замуж: чувствую, что скоро встречу того, кого  очень сильно полюблю…..
 - Ну, когда встретишь, я тебя отпущу.
Может быть, такой договор был раньше, но тогда, при встрече, мы приняли решение идти в загс.






























                Глава 4. ПРОБЛЕМЫ

Решение идти в загс было принято обоюдно, но сил у меня  почти не было. А тут ещё и Ваня возобновил свои атаки! Снова и снова он звал меня, и уже не в Евпаторию, а в Ленинград, куда вылетел, получив мой перевод, но у него снова кончались деньги.  Много ли я ему высылала? Больше 30-40 рублей – никогда! У меня попросту не было большей суммы. Но настанет момент, когда ему понадобится больше: то 100 рублей, то 300. Он умалял меня занять у матери или у сестёр, но об этом не могло быть и речи: ни у кого в нашей семье не было таких деньжищ!
Ване необходимо было то снять квартиру, а деньги отдать вперёд, то купить тёплую одежду (пальто, меховые ботинки, шапку), то дорогие китайские кисти и этюдник  (он метался между медициной и искусством), то портативный магнитофон…. Почему он просил это у меня? Или я произвела на него впечатление очень обеспеченной, или он так просил у всех, кого знал? Но вряд ли кто мог ему помочь приобрести так много.
Временами письма были сумбурны, излишне экспрессивны, но я и сама была экспрессивна – как говорится, пьяна без вина. А Ванечка порой признавался, что выпил с друзьями, а то сообщал, что курит только сигареты (не папиросы – хотя они дешевле!) и пьёт кофе с коньяком или коньяк с кофе.
Мне не хотелось бы думать и говорить, что он злоупотреблял моей добротой и наивностью, хотя теперь это отчётливо видно. Но я не жалею, что когда-то помогала ему. Однажды он, получив мой перевод, сразу купил пальто. И даже через 50 лет я отчётливо вижу это, никогда  не увиденное мной пальто, и душа моя спокойна, что я вытерпела, как могла, его атаку, и его просьбы воспринимала по-философски и по-житейски – не отчитывая его, больного, измученного, отчаивающегося, а иногда и злого и обещающего всем мстить, а иногда - вернуть долги. Хотя мы оба понимали, что их вернуть он не сможет.
Я тяжело переживала предстоящую регистрацию, но понимала, что выхода нет. Один Васин приятель очень удивился моему сопротивлению:
 - А тебе не приходит в голову, что Вася может и отказаться?  - так весело просил он меня. Я очень удивилась такому варианту. В ту пору я совсем не знала жизни, не знала мужской психологии.
Ване же пришло в голову сделать мне небольшой подарок: модную сумочку-кошелёк белого цвета с коротким ремешком, охватывающим кисть руки. С этой сумочкой я и пойду на регистрацию нашего  с Васей брака 19 июня 1965 года.
Через неделю Ваня вызовет меня на переговоры. Переговорный пункт был далеко от дома – на турбазе. Вечером мы с Васей,  не спеша, пришли на переговорный. Меня вызвали в кабину для разговора с Ваней. Он спрашивал, почему не еду к нему. Я ответила:
 - Я вышла замуж.
В ответ молчание. Я тоже молчала. Телефонистки заволновались, что нет связи.  Из  Ленинградского пункта сообщили: «Абонент покинул кабину и вышел из зала».      
   


                Глава 5. ВТОРАЯ СМЕНА

В своём повествовании я забежала вперёд,  а ведь до описанных выше событий оставалось ещё полмесяца.
После девятого мая изменился график работы.  Сменщица потребовала поменяться. До этого и ей, и мне было удобно, что она всегда выходит во вторую смену, а я - в первую. И вот я с трудом начала приноравливаться ко второй. В начале смены, то есть с четырёх до шести – хорошо:  народу мало и тихо, и силы ещё есть, а к десяти вечера уже непосебе. А чтобы до двадцати четырёх – терпения не хватало. Токсикоз не отпускал, мутило постоянно, минеральная вода всегда была при мне – даже в городской библиотеке, а уж на работе – и подавно!
Однажды я решила отъехать с работы чуть пораньше, не ожидая служебного транспорта. Для этого вышла на дорогу голосовать. Но и на дороге пришлось набраться терпения, однако,  я  сэкономила несколько минут. Но чего мне это стоило! Ну, не так, чтобы очень дорого, но волнений оказалось предостаточно, чтобы я прекратила такую практику.
Я села в кабину грузовика около двенадцати часов ночи. Водитель, круглоголовый небритый блондин, ехал молча, да и мне говорить не хотелось, я так  радовалась, что закончила смену.
  Вот машина повернула налево от КБЖБ – в сторону Энергетика. Вот проехали Энергетик, АТУ-2, промплощадку…. Мост через залив ещё   строился, поэтому водитель стал выруливать направо в темноту, чтобы ехать вокруг залива. Тут я пояснила ему, что мне надо выйти на восьмом квартале. Он ответил скороговоркой:
 - Будет дело – довезу.
 - Какое дело? – не поняла я – ведь  с шофёром  не планировалось  никаких дел.
 - Будет дело – довезу! – повторил он громче. И до меня дошло!
 - Остановите! -  не то прошипела, не то прошептала я с утробным ужасом….
Он затормозил, я выскочила, но, боясь, что он сшибёт меня, заметая следы,  инстинктивно прыгнула с дороги за какой-то сарай. Шофёр нажал на газ и скрался во тьме. Ни огонька вблизи, только вдали за заливом   светит Падун, да звёзды над головой. Вот и приехала пораньше! Что же делать? Пойду к мосту, домой – через мост, но я, всегда смелая, сейчас испытывала животный страх. И всё-таки  надо  идти вперёд, то есть  назад  по дороге к мосту. Я иду и вдруг вижу светящийся автобус! Сейчас он повернёт мне навстречу…. На всякий случай  поднимаю руку, и автобус останавливается.  Останавливается для меня и моего будущего ребёнка….   




                Глава 6. ДЕВЯТНАДЦАТОЕ ИЮНЯ

  Не было тогда психологов, не было священников, было сложно найти подходящее лицо с жизненным опытом, чтобы поделиться трудной ситуацией, найти поддержку, получить совет и одобрение. Мне тогда казалось, что одобрение в моей ситуации вообще неуместно. Но мамина приятельница Мария Петровна, сказала, что, если так быстро я забеременела, то мы с Васей очень подходим друг к другу. А Нонна Александровна успокоила меня, что учиться можно заочно, и у нас с Васей  уже есть хорошая  материальная база для семейной жизни: проигрыватель, магнитофон, приёмник и двухтомный энциклопедический словарь и, в придачу - целый стеллаж книг!
Я же была строптива и глупа, крайне измучена токсикозом, поэтому день регистрации нашего брака воспринимала, как тяжёлое испытание, и многие годы не любила его вспоминать. Вася относился к этому событию иначе и никогда не забывал  19 июня. Цифра эта состоит из единицы и девятки, и в сумме будет 10. Так и вышло, что мы попали в десятку! Да и 19 лет мне тогда было…  Наш брак оказался долговечным, но Сатурн, который подстерегает меня в семейном знаке Рака, творил козни без конца. Уран расширял мои возможности в семье, а Сатурн ограничивал и обдавал холодом. Я совершала ошибки, проступки, и даже преступления…. Но об этом впереди, а пока о нашем бракосочетании.
В назначенный день и час мы с Васей и его приятелями, Южаковым и Кронгаузом, пришли в Падунский ЗАГС. Не припомню пышных свадеб в те годы, и у нас всё было скромно. На мне был кремовый летний костюм с моего выпуска в Риге, в руках - Ванин подарок сумочка-кошелёк, а в нём запас чистых платков для токсикоза.
Мы заранее договорились, что я оставлю свою фамилию, но когда  сообщили об этом регистраторше, она решила прибегнуть к запрещённым приёмам: то подзадоривала Васю, то объявила, что я его не люблю. «Она меня быстро раскрыла», -  подумала я и испугалась. Тогда я не  понимала, что даже не испытывая страсти к Васе, я его очень любила, и что  любовь на уровне  сакральности и ментальности - самая сильная и  вечная.
Свидетель Кронгауз нас выручил, подсказав регистраторше заниматься своим делом: регистрировать.
Моя мама, узнав о предстоящем акте регистрации, быстро успокоилась, и я почувствовала себя отрезанным ломтём, поэтому мы отправились с нашими свидетелями в Новый город, то есть в посёлок Энергетик, где жена Рудольфа Южакова - Валентина уже накрыла стол. Мы и на ночь остались у них.
Перед сном вышли прогуляться. Солнце пекло даже вечером. С Васей вдвоём подошли к парку. В то время парк был совершенно диким лесом, и насекомые всех видов наполняли его. Мы постояли на опушке.
«Что меня ожидает? Какие испытания ещё предстоят?» - с грустью думала я.



                Глава 7. НОЧНАЯ СМЕНА

Как быстро и неожиданно в тот период разворачивались события моей жизни!  Одно за другим, и третье, и четвёртое, и пятое  - так, что я не успевала их осознавать и не могла переварить.  Я была по-настоящему натянутой струной, или машиной  – всё человеческое стало мне чуждо. Я уже не могла ни плакать, ни смеяться…. Ничто не радовало, но и не огорчало, только страх время от времени навещал меня.
Очень скоро в рабочем графике контролёров ОТК навели порядок, Теперь я работала в три смены, то есть попеременно: день в первую, день во вторую, день (то есть ночь) в третью. Для меня начался настоящий ад.
Сочувствующая мне сварщица подсказала выход:
 - Ты к ночной смене не приезжай. Я много наварю деталей, а ты приезжай утром,  всё проверишь и  примешь.
Я обрадовалась, но как всё осуществить, не могла представить. Вася взялся мне помочь. Поскольку я боялась ехать даже самым первым автобусом (вдруг меня кто-нибудь узнает и разоблачит!), мы решили встать пораньше и отправиться на завод пешком.  «Пораньше» означало, что я почти всю ночь не спала – так волновалась, представляя эту авантюру.
С первыми лучами мы поднялись, поели, и вышли из Падуна  к известному мосту. В округе – ни души! Пройдя мост, мы свернули направо к лодочной станции, и, огибая заливы, вышли к красному кирпичному дому в Энергетике. Мои силы были на исходе, но страх, что кто-то с завода, живущий в этом доме,  увидит меня в окно, подгонял не медлить и идти дальше.
Так мы достигли подножия горы, отделяющей посёлок Энергетик от железобетонного комбината.  Наскоро перевели дух, и двинули в гору. В те времена на горе ещё не было никаких дач, а теперь их уже нет. Начался дождь.
Между горой и комбинатом была проезжая дорога, но прежде, чем выйти на неё, мы условились, что Вася будет ждать меня неподалёку в бетонном шалаше, где он укроется от дождя. Тогда не пришло в голову, что тот шалаш, состоявший из двух плит, мог разрушиться и придавить Васю. Мы были молоды и беспечны!  Слава Богу, что всё обошлось!
Быстро, как могла, я пришла в цех, где меня ожидала гора закладных деталей. Сначала наскоро, а потом, отдышавшись, уже спокойно я проверила и пометила все детали. Смена заканчивалась, мы с Васей встретились у рейсовой будки и благополучно добрались до дома. На работу мой муж (мой друг!) уже не пошёл, и мы завалились спать.
Я долгие годы с содроганием вспоминала это авантюрное мероприятие, и не раз мне снились подобные приключения: идём неведомо куда и неведомо зачем, пробираясь со страхом, преодолеваем крутые подъёмы и спуски. После  нашего похода мы не отважились бы его повторить, да и всё очень скоро изменилось, и мне больше  не понадобилось работать в третью смену.


                Глава 8. В РАБОЧИЕ!
 
После ночной, если я не ошибаюсь, был суточный перерыв, а потом я вышла опять в первую смену. Ко мне в лаборантскую пожаловала незнакомая черноглазая дама. Она оказалась начальницей ОТК Воскобойниковой. Я насторожилась, так как уже знала одну Воскобойникову – мою родную (по матери) старшую сестру Клару, от которой я бежала из Риги.
Новая Воскобойникова на днях  вышла из длительного отпуска «за два года».
 - У нас новый лаборант! Давайте знакомиться! – деланно приветливо  заявила она и продолжала:
 - Ты давно у нас работаешь? Как ты здесь оказалась? Собираешься ли учиться дальше?
Я чистосердечно начала ей излагать, что училась в институте, но бросила.
 - Так ты можешь восстановиться!
 - Я не хочу, это не моё!
 - Как не твоё? А что же твоё?
 - Искусство! Я хочу быть искусствоведом.
- Ну что такое искусство! Я вот сейчас вернулась из кругосветного путешествия. Была в Италии, посетила картинные галереи…. Ну и что с того?
«Ну и дура!» - подумала я. Была в Италии, но так равнодушно об искусстве! Так зачем вообще  ты туда ездила! Я уже не возражала и не спорила, а Воскобойникова продолжала разговор:
 - Расскажи мне, как ты здесь работаешь, что делаешь?
Я начала перечислять и описывать те две-четыре операции, которые  повторяла ежедневно и ежечасно, а начальница слушала и кивала. Уходя, она пригласила меня на совещание при директоре завода, к которому относилась наша лаборатория.
Назавтра с утра я сидела в кабинете директора Собенникова, где собралось довольно много знакомых и незнакомых лиц, а среди них и сама Воскобойникова. Директор задавал вопросы, а все по очереди докладывали.   Из их разговоров я мало что понимала, и конечно, недоумевала, зачем меня сюда пригласили. Через час директор подвёл черту:
 - Всё! Идите работать!
 - А новая лаборантка! – напомнила ему Воскобойникова. -                Вы спросите, как она принимает закладные детали, каким должен быть сварочный шов.
- Ну? – нетерпеливо Собенников метнул взгляд в мою сторону. И я,  тоном сказочницы или старательной ученицы, начала свой рассказ:
- Сварочный шов должен быть восемь-десять миллиметров, ровным и без раковин….
 - В рабочие!!! – громко закричал  Собенников и вскинул руку!



                Глава 9. ЛЁГКИЙ ТРУД

Я была в шоке. Мало мне было, ещё и это прибавилось. В рабочие….
А что я буду делать в новой должности? Грузить? Так мне нельзя поднимать тяжести.
 - Будешь на каре разъезжать и больше получать по рабочей сетке, - обрадовала меня лаборантка из бетонной лаборатории.
 - Как это  «на каре» разъезжать? Я ещё задавлю кого-нибудь….
Кар – это такая тележка, но её не сам толкаешь, а, стоя на ней, жмёшь на рычаги, и она едет. А чтобы никого не задавить, надо, кричать «поберегись!». Для чего он нужен этот кар? Точно не знаю, но, возможно, для перевозки металлических частей к сварщицам, варившим закладные  детали  для железобетонных плит-панелей.
Нет, не могла я  представить себя, передвигающей рычаги кара…. Решила, что надо уходить. Всё же непонятно было, почему так быстро  решили выкинуть меня  в рабочие? Неправильно проверяла детали? Но какая же коварная эта Воскобойникова! Мне она ничего не сказала, ни одного замечания не сделала…. Отомстила  за любовь к искусству, а не к железобетону! Или кого-то обещала устроить на это место?...
Расстроенная, я подошла к моей любимой сварщице Антонине и рассказала всю историю, заканчивая каром.
 - Так ты беги к гинекологу, тебе выпишут справку на лёгкий труд. У тебя сколько месяцев?
 - Четвёртый.
 - Так пора, наверно, на лёгкий труд. Скажи, что плохо себя чувствуешь, что нужна справка, а со справкой пойдёшь в отдел кадров.
 - Так в отделе кадров не знают, что я беременна….
 - Вот из справки и узнают.
Я уже раз была у гинеколога, и,  собираясь во второй, вспомнила, что   Мария Петровна научила меня назвать другой срок, чтобы меня не обманули с декретным отпуском, а по этой новой дате выходило, что срок  беременности больше, поэтому справку мне дали без разговоров.
Высокая брюнетка в отделе кадров стояла за прилавком своего кабинета и с любопытством, смешанным с удивлением, смотрела на меня.
 - В ПТО пойдёшь копировщицей?
 - Пойду! – обрадовалась я, что буду, как сестра Лера копировать чертежи, но я не знала, что такое ПТО. Оказалось, что это  производственно-технический отдел. 
 - Ну, завтра к девяти часам, и одевайся в чистое.
На сердце отлегло. 



                Глава 10.  ПТО
 
         Отдел (ПТО) размещался  в другом здании. В просторной комнате стояло несколько столов, за ними сидели очень симпатичные женщины. Встретили меня так, будто я ходила сюда ежедневно – то есть спокойно и без любопытства,  сразу поручили мне копировать чертёж.
         Чертёж был небольшим и несложным, а я очень постаралась, да и было у кого учиться: у родной сестры! Мой копир повысил ко мне интерес, и я получила задание посложнее.
         Через пару дней я заметила невзрачную девушку, которая оказалась
штатной копировщицей. Я с интересом заглянула в её работу, но, оказалось, что учиться у неё мне было нечему. Теперь все ответственные чертежи доверяли мне, а ей – попроще, или во вторую очередь.
         Когда работы не было, становилось скучно, я спросила разрешения читать книгу.  Красавицы-инженерши были очень добры ко мне, а, вероятно, ко всем вообще, и я начала читать роман  М.Горького «Жизнь Клима Самгина». Несмотря на то, что роман хорошо написан, читать его было нелегко. Его  известная фраза «А был ли мальчик?» приводила меня в настоящий ужас, который я всячески подавляла в себе.
         Мне все прочили мальчика, и я постоянно думала, что я должна  его полюбить, так как мне очень хотелось девочку… Ну, так что же для меня означает эта фраза «а был ли мальчик?»… Вдруг с ним что-то случится? Я сразу представляла покойного племянника Женечку, но и плакать я не могла – разучилась. В таком напряжении я читала роман на работе, а дома, ночью, приснилась девочка! Ну, такая славная, такая милая! И уже разговаривает…. Я проснулась счастливая, но действительность меня опять окунула в сомнения.
         Через десять дней за центральным столом в ПТО появился необычный мужчина. Он был стильно одет, но что-то выдавало в нём простачка. Оказалось, это появился после отпуска начальник ПТО Подвласенко. Он мало что замечал вокруг, и над ним любили подшутить. Кто-то под его стол налил воды, и все дамы стали переглядываться и смущённо отводить глаза.
         Как-то в ПТО зашёл мастер Складчиков. Подвласенко с радостью сообщил, что в выходной идёт в лес за грибами, на что получил разрешение жены. Складчиков сделал вид, что заинтересован в этом событии, и спросил у начальника:
 - А где это разрешение? Оно должно быть у Вас  в письменном виде! Кто-нибудь  встретит Вас в лесу и спросит: «Кто разрешил? Где разрешение?» А Вы ему бумагу: «Вот, пожалуйста!»
         Странно, что никто не смеялся, даже я. Начальника всё-таки побаивались. Однако он был  непредсказуем.
         Меня Подвласенко просто не замечал, но вдруг увидел, что я читаю:
 - А Вы что читаете? Какая у Вас книга?
 - Роман Горького «Жизнь Клима Самгина», - ответила я спокойно, не ожидая подвоха. Но Власенко сразу  решил поставить меня на место:
 - В рабочее время Вы не имеете права читать художественную литературу!
 - Но сейчас у меня нет работы, мне  не дали  задания.
         Ему пояснили, что я легкотрудница, но Подвласенко не унимался:
 - Тогда Вы должны читать техническую литературу! Я сейчас позвоню в отдел кадров, пусть вам снимут часы. Он набрал номер и строго сказал:
 - Тут у меня в отделе легкотрудница. Снимите ей три часа рабочего времени – читает художественную литературу! Фамилия? Как Ваша фамилия? – отодвинув от уха трубку, спросил он меня.
         Моя фамилия не простая, и, конечно, он не смог её с ходу произнести.
Тем комичнее выглядела вся эта «глупова» ситуация.
         Встретив на обеде начальницу отдела кадров, я поймала её весёлый
взгляд:
 - Что, читаешь на рабочем месте художественную литературу? – и  притом   
хихикнула.
         И я поняла, что мои рабочие часы в целости и сохранности, а вскоре -
меня ожидал декретный отпуск! 
 
         
 
         
                Глава 11. СЕМЕЙНАЯ ЖИЗНЬ
 
         Мы с Васей поселились у нас, то есть в квартире  моей мамы. Моя
комнатка в семь метров не вмещала большой кровати, поэтому мы стелились на полу.
Я всегда любила спать на полу, но, имея кровать, не уляжешься на пол, поэтому визит подруги Ларисы Авдеенко был особенно в радость: я могла улечься на пол! Но теперь, будучи беременной, никакой радости не было. Поэтому со временем мы с Васей переберёмся к его маме в двухкомнатную квартиру, а пока мы живём у моей.
         Выйдя в декретный отпуск, я окунулась в домашнее хозяйство, чему очень обрадовалась мама, а новый помощник в доме только возбуждал её неуёмные хозяйственные интересы.
         Мне нравилось готовить,  Вася мыл посуду. Вечером под окном нас ожидал   огород с морковью, луком и помидорами. Надо было и полоть и поливать. Мама ухитрилась купить 12-литровые вёдра. Я рифмовала: вёдра -  бёдра! Хотя мы жили на первом этаже, таскать такие здоровенные вёдра с водой было каторгой! Я видела, как моему  изящному супругу было несподручно их нести – вода разливалась в подъезде, но Вася терпел.
         Помню, как, управившись с хозяйством, и ненадолго присев, мы тупо
смотрели друг на друга, и ничего нам не хотелось – ни говорить, ни читать…. Словом, никакой духовной жизни!
         Мы попробовали облегчить наш быт. Вася достал шланг,  подключил его к крану на кухне, протянул в окно и мы спокойно  поливали огород. Мама молча смотрела на это два дня, не разделяя нашей радости. Через два дня она взбунтовалась:
 - Из шланга поливать нельзя, вода в кране холодная.
         Конечно, холодная, но не такой уж у нас мировой огород, да  можно было  бы  и нас  пожалеть…. Но спорить с мамой  не принято. Через неделю они с Евгением Дмитриевичем уехали на юг - в Евпаторию. Мы с Васей немного отдышались.
         Тогда возобновилось моё детское увлечение комнатными растениями. Прямо через дорогу открылся отдел с комнатными растениями, привезёнными на пароходе из Иркутска девушкой-продавцом. Кто ей приказал или подсказал, неизвестно, но не частным же образом она стала ими торговать в магазине! Все виды растений, а их было не больше четырёх-пяти, я у неё  купила.
Вот сейчас думаю, разве не промысел высших сил! Мой ангел-хранитель прямо ко мне подослал эту девушку с растениями! С ними потихоньку стала оттаивать  моя душа.
 
 
 
 
 
 












                Глава 12.  ВОЛЬФ  МЕССИНГ
 
         Эту историю я вспоминала не раз. Ничего особенного в ней нет, кроме самого Мессинга, который посетил наш Братск во время моей беременности.
В конце августа мы увидели афишу, извещающую о встрече со знаменитым гипнотизёром Вольфом Мессингом. Сначала я сомневалась, идти ли мне вообще на эту встречу и можно ли  идти, когда я в таком положении. Но Людмила Артемьева быстро убедила нас с Васей, что встреча с гением всем полезна и просто необходима.
Всё лето я проходила в лёгком штапельном платьице в разноцветную полоску, а ближе к осени понадобилась другая одежда. Я приспособила свою студенческую «форму»: прямую юбку в  чёрно-белую клетку с красным свитером крупной вязки. Было красиво и тепло!
Афиша приглашала в клуб «Комсомолец», который до нового времени  не сохранился. Вход по билетам, но, кажется, без указания мест. Мы  сели втроём примерно в двадцатом ряду.
Выступление началось с введения. Рассказывала его жена (она же ассистент гипнотизёра) о трудном детстве Вольфа, о его побеге из Польши в  СССР в период немецко-фашистской оккупации. Рассказала  о загадочном случае, когда ещё ребёнком он ехал в поезде без билета, и вдруг появился строгий контролёр. Вольф нашёл на полу какую-то бумажку и подал её под видом билета. И контролёр поверил, что это билет! Но он мог и пожалеть мальчишку и сделать вид, что поверил….
Я скептически слушала этот рассказ. Но вот начались опыты! На сцену пригласили желающих. Людмила решительно пошла к Мессингу. Он предложил записать на маленьком листочке имя и фамилию того, кого Людмила хотела вывести на сцену, то есть, чтобы он, Мессинг привёл,  кого она заказала, не зная кого. Записка убиралась в сторону, а Вольф Мессинг, взяв Людмилу за руку, энергично сошёл по ступенькам сцены и направился в нашу сторону. Я напряглась от мысли, что мне с животом придётся идти на сцену. Он шёл быстро, впереди, и, казалось, тащил за собой Людку.
Я  уже приготовилась выходить и  глубоко вздохнула, наполнив  лёгкие. Я была прикована к фигуре, голове, глазам гипнотизёра. Но вдруг он, сверкнул глазами, вздрогнул и вместо меня схватил моего  Васю за руку и потащил его обратно в сторону сцены! Я была спасена! Казалось, что мы с Мессингом поняли друг друга, что он прочёл все мои путаные мысли. Но он считывал не только меня, но и Людмилу – ведь её рука была в его руке! Людка сначала решила записать меня, но сообразила, что мне на сцену лучше не ходить, и записала Васю. Пока Мессинг вёл её до двадцатого ряда, она, конечно, с сожалением думала обо мне, вот он и хотел выбрать меня…. Но Людка вовремя спохватилась и подумала о Васе.
На сцене Васе дали Людкину записку, и Мессинг приказал моему мужу:
 - Читайте!
 - Вася Черезов.
 - Это кто?
 - Это я! – и Вася вернулся ко мне в двадцатый ряд.
Были и другие подобные и совсем новые опыты, но проводились они в ближних рядах (это Людмила - такая смелая! – выбралась из последних рядов), поэтому совсем немногие видели Мессинга близко. Что-то он экспериментировал с часами, перекладывал их по заданному кем-то адресу, что-то находил в чьих-то карманах…. Я уже не вникала в последующие опыты, только аплодисменты зрителей говорили, что они удались.
В перерыве Людмила продолжала общаться с гением. Ему бы отдохнуть на воздухе, но Людка, словно приклеилась к нему! Я, как сейчас, вижу их гуляющими по тропинке в сторону от клуба и назад. И чего она хотела от него? Предсказания! Людмила хотела, чтобы Мессинг подтвердил  её исключительность – она верила в свою гениальность. Может, оно так и было, но моя подруга ошиблась в профессии, став химиком, а потом поняла, что надо было стать экономистом. О том, что ей   поведал  Вольф Мессинг – она не сказала нам. 
 
 
 
 
 















               





                Глава 13. ПЕРЕЕЗД К МУЖУ

Мама вернулась с юга, а мы с Васей уже решили переезжать к нему. Очень вяло моя мама отговаривала нас, но мы её не слушали. Мне хотелось жить самостоятельно, но я совсем не учла, что жить придётся со свекровью. Анна Филипповна была многоопытная мать, но это я пойму после, а сейчас я критически оценивала её хозяйство, и мне многое не нравилось, и чаше -  по глупости.
Со временем станет ясно, что все люди живут по-своему, имея на это полное право, но тогда я строго  судила чужой быт, сравнивая его с привычным маминым укладом, не учитывая ни индивидуальных, ни социальных, ни культурных особенностей разных семей. Мои суждения высказывались только  маме, но когда она пришла в гости к нам, то ей совсем не показался ужасным быт моей свекрови. Оказалось, что  многое я, что называется, надумала, а всё не так уж плохо, и моя свекровь - чистоплотная женщина. Тогда  мне казалось верхом нечистоплотности иметь цветное постельное бельё, так как у моей мамы  было только белое. Мама тут же с пониманием сказала, что у Анны Филипповны нет стиральной машины, а стирать руками ей, уже пожилой, тяжело….
Таким образом, продолжалось  моё воспитание, но, как известно, этот процесс   очень тонкий и длительный. Надо не только сравнивать, но входить в положение других и не делать того, чего и себе не желаешь. Одним словом, я много наделала ошибок в отношениях со свекровью, да и в семейной жизни вообще! Кое-что мне удалось поправить,  но болит душа и совесть саднит  за  многие проступки и обиды, нанесённые мною сгоряча, по глупости, но, уверяю, не по жестокости и злобе. Понимаю, что многое упустила, чего уже не исправить.
Я не называла мамой свою свекровь, а ведь Анна Филипповна так хотела дочку! В 1946-ом году у неё родилась дочь, и её назвали Людмилой, но во время эпидемии скарлатины или от воспаления лёгких девочка умерла. Могла ли я заменить эту утрату? Вряд ли, но чем-то украсить жизнь свекрови - вполне. Я же ходила с каменным лицом, совсем не улыбалась. Не могла - и всё! Страдала от плохого  самочувствия, да и  капризничала: ведь у меня отняли мечту об Академии художеств! Неизвестно, поступила бы я туда или нет, но кто знает!
Я ни в чём не винила Васю, но он страдал. Однажды ему стало так плохо, что я испугалась.  По всей вероятности, Васе хотелось выкричаться, а он наоборот, зажался, и его скрутили конвульсии. Или попросту, он не хотел со мною говорить и как-то странно мычал. Я испугалась ужасно, но о плохом старалась не думать и быть внимательной  к нему. Он  тогда быстро пришёл в себя, и скажу сразу, что такое состояние у него не повторялось никогда.
Муж  Нонны Александровны  был врач. Я решила спросить, что же случилось с Васей, а он ответил мне:
 - Это приступ эпилепсии.
 - Да что Вы! Я никогда не замечала за ним подобного, да и сам он никогда не рассказывал про такое. Эпилепсия же встречается очень редко….
 - Да что ты говоришь! Пять процентов людей страдают эпилепсией в той или иной форме.
Я была озадачена и  сделала вывод: Васю нельзя доводить до  крайности!   Сдерживать  себя  не всегда удавалось, но я быстро приходила в норму, и он реагировал  на мои «закидоны» уже по-другому.  Слава Богу, что все Васины  потомки  окажутся   здоровы! 
 

 


































                Глава 14.  МНЕ УЖЕ ДВАДЦАТЬ

Мы с Васей соединили две  наши «девичьи» односпальные  кровати – металлические сетки  без спинок, и у нас получилось комфортное ложе. Кровати встали поперёк 10-метровой комнаты в её глубине. А к окну встал стеллаж, сделанный Васиными руками. К одной из полок на шарниры он прикрутил деревянную чертёжную доску, которая откидывалась и закрывалась – получился секретер. Слева падал свет из окна, и было очень уютно сидеть и читать, а иногда писать письма. Книги все не вместились, и тогда я спроектировала узкий стеллаж, торцом примыкающий к основному и отделивший «кабинет» от «спальни». Вася всё  одобрил и сделал, как я задумала.
На стеллаже-перегородке я разместила не только книги, но букетики осенних листьев и часть комнатных растений. Стало ещё уютнее! Я любила сидеть за секретером и смотреть в окно на краешек залива. Этот краешек  так чётко просматривался в солнечную погоду! Отражённое в синей воде солнце переполняло его, и залив оживал, в нём происходило движение воды и света.  Надо было успеть уловить этот момент, так как вскоре луч прятался за лесом, вода замирала, и сколько я ни всматривалась, видно было сплошное серое пятно. Уже холодало, но в полдень,  всё раньше и раньше, я ухитрялась на мгновение поймать солнце в маленькой излучине – в моём лукоморье, о котором никто, кроме меня, не знал…
С грустью я оглядывалась в свободный от мебели уголок за спиной. Он был так невелик, что я понимала: кроватку для малыша ставить некуда.
На Покров, 14 октября в том, 1965-ом году, мне исполнилось 20 лет.
 В нашем, с любовью обставленном гнёздышке, я принимала гостей. Пришли три моих любимых подруги: Лариса Авдеенко, Людмила Артемьева и Тамара Криворотенко. Я была просто на седьмом небе! Мило и скромно сервирован сделанный Васей журнальный столик. Мы с подругами  ещё так юны, но понимали, что уже взрослые. Людмила и Лариса порадовали очень красивыми книгами,  раскрывшими  передо мной  горизонты зарубежного и русского искусства. 
  Тамара же  свой подарок не вручила, а потихоньку поставила  на верхнюю полочку стеллажа, где я заметила его  после ухода гостей. Почему не вручила? Любила тайны? Она сама была и осталась тайной для меня. А может, потому, что тогда кто-то придумал «моду» не разворачивать подарки при их получении и проявлять к ним некоторую небрежность? До сих пор храню тот подарок - красивую шкатулку из берёзового капа. Тамара её подписала, но надпись уже стёрлась. Это вещь стоила недёшево, но дарительница, возможно, показала, что ей для подруги  цена нипочём. Так я и не отблагодарила Тамару, а встретимся мы с нею только однажды и не скоро.
Тогда же, или годом позже, я узнала о странной кончине моего мучителя - математика Никпала: его укусила пчела. 
                Глава 15. ОЖИДАНИЕ
 
Почему-то так сложилось, что мы с Васей снова начали отдаляться друг от друга, а я, нуждавшаяся в поддержке, и,  не зная, где её найти, металась между подругами. Вот говорят, что как вышла замуж, надо распрощаться с подругами, значит, с девической жизнью, а я и по сей день дружу, и  поддержку нахожу в общении с ними.
Я понимала, что Васе стало очень трудно, видела, как не просто справиться ему в  нашей ситуации со всеми проблемами, которых он и не ожидал. Поэтому я  решила временно оставить Васю в покое. Ведь впереди столько волнующих  событий!
В августе и Ваня, и Юля оказались в одно время в одном городе Ленинграде. Незнакомые друг с другом,  они оба   были связаны  со мной. В сентябре Ваня был уже в Евпатории, так как не поступил в ленинградский институт, но и мама моя в том же месяце оказалась так же в Евпатории. Странные совпадения!
Юля писала мне:
«Милая родная Галка! Как мне недостаёт тебя сейчас! Где ты, моя душа? Хожу зачарованная по Ленинграду, дорогому мне городу. Городу моей мечты! Смотрю на всё, разинув глаза, и всё думаю о тебе. Ты просто должна быть рядом со мной!»
А из Риги Юля прислала открытку: «Я и море ждём тебя!» Нет, эта открытка была годом раньше…
Но вот  поздней осенью 1965-го года подруга пишет:
  «Дорогая Галинка! Ну, как ты живёшь? Как твоё самочувствие? Ты почему-то не пишешь, какое у тебя настроение в этот, важный для тебя период жизни? Что говорят врачи? Чем ты занимаешься сейчас? О чём думаешь?  Понимаешь, Галинка, я очень волнуюсь за тебя, как ты себя чувствуешь, когда ждёшь?... Береги себя! Очень прошу. Пиши обо всём. Буду очень ждать твоих писем».
Конечно, я с радостью отвечала, но писала ли я, о чём думала тогда? А думала я о том, что материально нам жить трудно, что питание моё неполноценно для ребёнка, а выхода я не видела.
Когда Мария Петровна  спрашивала, ем ли я яблочки – хотя бы по одному в день, я мотала головой, а почему нет, ответить не могла.
А что говорили врачи? Акушерка говорила, что хорошее сердцебиение у плода, и это значит, что будет мальчик.  О мальчике говорили все. 







               
                Глава 16. НАЧАЛОСЬ!

Снег шёл и таял, и осень продолжалась. Была середина ноября, а снежный покров никак не устанавливался. А я уже жалела, что послушалась Марию Петровну и обманула акушерку: хожу и хожу, жду и жду, а никого нет пока….
Я всё ещё ходила в осеннем голубом пальто, купленном в Юрмале в детском отделе. На голове – шерстяной бирюзовый платок, привезённый Васиным братом по моему заказу. Ещё он привёз нам вазу для цветов, из которой вытекала вода, и поэтому я использовала её только для сухоцветов. В ней долго стояла ветка боярышника. Тогда все читали  новеллу  Проспера  Мериме «Этрусская ваза», и теперь именно так все называли нашу вазу. Вряд ли кто представлял, как  должна была выглядеть именно этрусская, но когда я больше узнала об искусстве, то поняла, что ваза, привезённая из художественного салона Москвы, действительно была созвучна этрусской. Жаль, что она не дожила до этих дней.
В ожидании внука, мама опомнилась в том смысле, что стала наставлять меня, как рожать:
 - Будет сильно болеть спина. Но ты не кричи! А то некоторые как разорутся, а им  и рожать ещё рано. Боли будут долгими. Потерпи….
А у Васи, видно, уже кончалось терпение ждать, и он решил съездить на соревнования в Иркутск. Я растерялась:
 - Как же ты уедешь? А я?
 - Ну, скажете соседям, если что. Вызовут скорую. Да я не надолго: на два дня.
Вася уехал, мы остались вдвоём с Анной Филипповной, и ничего не случилось, и Вася быстро вернулся, а я – по-прежнему, то есть с животом!
Однажды ночью я ощутила слабую боль в низу живота и, по привычке, стала согревать это место рукой, продолжая спать. Так прошёл час или два, я снова проснулась, так как боль усилилась. «Что это со мной? Почему разболелся живот? Почему болит не в середине, как обычно, а внизу?» Я повернулась со спины на бок, и моё сознание окончательно включилось: «Так это уже началось! Наконец-то настаёт долгожданный день!»
Я разбудила Васю, мы подумали, как нам быть, звонить ли в скорую. Роддом  неподалёку, соседи ещё спят, поэтому мы решили обойтись  без скорой помощи. Оделись и вышли на улицу. Нас обволокла тишина и падающий снег. Фонари освещали округу так, что я чётко видела каждую снежинку, и эта возможность так остро видеть пробудила все спящие во мне до той поры чувства: я была счастлива, словно уже родила! Такая благодать, такое тепло и в теле, и в душе, я ничего не боялась, и смело шагала вперёд, но Вася подстраховывал меня, ведя под руку.
Мы подошли к освещённому одноэтажному зданию. Постучали в запертую дверь. Открывшая нам дежурная, попросила Васю обождать, чтобы он забрал мою одежду.


                Глава 17. ПРОДОЛЖЕНИЕ

До сих пор бываю чрезмерно щепетильна, а тогда мне не было равных!
Я разделась, мне дали рубаху, по типу ночной, и градусник подмышку. Через три минуты сестра потянулась за градусником, а я встала, забыв, что на мне  под рубахой ничего нет, и без препятствий  градусник упал  на кафельный пол.
 - С вас термометр! - сказала медсестра, она надела резиновую перчатку, приказала мне  лечь на кушетку для осмотра.
 - Я закрыла глаза - так было необычно и очень неприятно!
 - Открой глаза!  - резко прикрикнула она. « Зачем ей мои глаза, когда она не смотрит в них?» - подумала я. Потом я пойму, что закрытые глаза могут означать обморок и что-то похуже, а тогда я была неприятно обескуражена.
 - Шейка матки едва приоткрыта. Иди, ложись в палату. Рожать  ещё нескоро.
 - А когда?
 - Да, может, ночью. У тебя же первые роды.
Радость совсем ушла, а боль начала ко мне приступать волнами. Я лежала в предродовой палате, видя, как одну беременную, намазанную йодом, уже во  второй раз, и ей нестерпимо  жгло ноги и гениталии, опять возвратили в палату. А у меня болевые волны становились всё чаще. Но, по опыту соседки, намазанной йодом, я понимала, что проситься рожать ещё рано, что меня не приглашают на стол, да и медсестра говорила, что ночью.
Вдруг я захотела в туалет. Я сбегала, но только прилегла, как снова захотела по-большому, но почему-то не смогла. Я легла опять, но начались нестерпимые потуги, что я даже испугалась, что наделаю в постель. Я пожаловалась третьей соседке, она что-то ответила, я не поняла, так как из моего влагалища вырвался небольшой поток тёплой воды.
 - Что это?! Откуда эта вода?
 - Да ты уже рожаешь! – закричала соседка и позвала акушерку.
 - Быстро на стол! – взволнованно забегала акушерка.
 - Да мне ещё рано! – я  убеждала её, на ходу хватая платок для слюны.
Разместившись на родовом столе,  стала наблюдать, как очень быстро акушерка (кстати, наша соседка по дому) намазывает меня йодом, а я терпеливо жду, когда она отправит меня в палату ещё подождать,  и вытираю платком слюну.
 - Что это у тебя в руках? Брось! Сейчас руки будут заняты.
 - А что я буду делать?
 - Рожать!!!
 - ???
 - Руки на поручни! Держись и тужься! Тужься, задушишь ребёнка!!! Не тужься! Разорвёшься!!! Разорвалась!



                Глава 18. РОЖДЕНИЕ
 
Разорвавшись, я не почувствовала боли и не успела испугаться, так как услышала чей-то писк.
 - Ну,  красная девица!
 - Вы это про кого? - вкрадчиво спрашиваю акушерку.
 - Как про кого?  ( Ну, думаю, добавит сейчас «про тебя»)
 - Девчонку родила! Такая хорошенькая!
 - А нос длинный?
 - Да нет! На, смотри, какая красавица!
И я вижу своими глазами нежно-розовое личико, настоящее живое тельце…. Нет, это вам не кукла какая-нибудь, хотя и хорошенькая! Это мой ребёнок! А я уже его родила! Ура-ура! У меня девочка! Все сейчас на работе, а я уже родила! И никто-никто не знает об этом – только я знаю! И это мой ребёнок, моя дочь….
Акушерка закапывает карболку в глаза моей малышки, взвешивает её: три пятьдесят. Затем надевает на ручки браслетики из клеёнки с надписями, чтобы не потерялась.
Мой нос тоже не короток, но у Черезовых ещё длиннее. Свекровь рассказывала мне:
 - Все мои новорождённые, а их было шестеро, рождались с длинными носиками.
Вот почему я спросила акушерку, какой нос у моей крошки. «Значит, не в Черезовых, а в наших», - подумала я. И такая гордость, что эта девочка наша, что я её выносила и родила, переполнила и  разлилась в моей душе, во всём теле!.. И слюна уже прекратилась, не мучает меня, и живота нет. Ах, какое счастье испытывала я в те минуты!  Ощутила себя вдвое и втрое сильнее, всё было мне по плечу в тот момент! Но вдруг опять заболел живот,  я испугалась, что снова рожаю!  Вскрикнула от страха, но акушерка хихикнула и пояснила, что это отходит плацента.
- Теперь лежи смирно, я буду тебя зашивать.
Через час меня отвезли в палату, запретив вставать, иначе швы разойдутся.









                Глава 19.  В РОДДОМЕ

Хотя я родила днём (в 15-40), уже наступали сумерки, а что было   вечером – не помню. Наутро, в шесть часов, в палату пришла дежурная и включила свет. Затем  санитарка  стала подмывать всех рожениц из чайника тёплой водой с марганцовкой. Было неловко, но телу приятно. Потом, оставаясь лежать в постели, я умылась, причесалась. Всем принесли детей на кормление, а моя очередь кормить настала только в девять. А пока зашла санитарка-уборщица мыть полы. Как увидела меня (я лежала первой от двери), так и ахнула:
 - Молодая, - как трава!!! Тебе сколько же лет?
 - Двадцать!
 - Двадцать? - не поверила она, и разочарованно добавила после:
 - А я подумала шестнадцать…
 - Двадцать – это хорошо! – она подвела итог и принялась мыть палату.
После завтрака  принесли  малютку, а мне она показалась уже большой: подросла! Розовая кожа  стала белой, но глазки оставались припухлыми. Лёжа на боку, как мне было велено (ведь я называюсь «лежачей»),  пытаюсь лечь поудобнее, чтобы дать ребёнку свою нежную грудь. Но моя маленькая новорождённая хищно хватает сосок, не думая, что мне это очень больно. Я пытаюсь на мгновение забрать сосок и вложить его поровнее, но крошка крепко  (намертво!) держит его, зажимая дёснами, словно зубами. Это просто удивительно и  почти  возмутительно!  Только родилась…. Ну, откуда у неё такая сила? А говорят, что новорождённые беспомощны…. И как терпеть такую боль?
 - Надо было грудь готовить к кормлению: растирать её махровым  полотенцем. Ты готовила? – спрашивают меня опытные роженицы.
 - Готовила…. – привираю я. Раз попробовала, так такой дискомфорт ощутила! Ладно, как-нибудь справлюсь….
 - У груди ребёнка долго не держите! Хватит и пяти минут. Не приучайте спать у груди. За пять минут ребёнок успевает насытиться - так учил нас медицинский персонал роддома.
Второе кормление прибавило мне опыта, с каждым разом было больнее и больнее, хотя я всё делала по правилам, но лёжа. Неправильное положение груди в лежачей позе способствовало появлению настоящих корост, и ко времени выписки из роддома я уже чем-то лечила соски. Но до выписки было ещё далеко, а пока я беседовала с родственниками через стёкла окон  одноэтажного здания, а потом шла подкрепляться  вкусными  передачами. Детский врач велела  кушать хорошо.
Однажды было шумно в палате и поэтому затруднительно говорить с Васей через окно. Я сообразила зайти в пустую соседнюю палату, где насладилась общением с мужем. Видимо, я так увлеклась, что меня услышала медсестра. Говорила ли мне она, что здесь, в пустой палате нельзя вести беседы, я не помню, но когда следом за сестрой, в палату ворвалась разъярённая главврач, по фамилии Гавка, я была её  криком отброшена от окна и  запомнила это на всю жизнь!
 - Немедленно покиньте палату!
 - Но здесь же никого нет!
 - Эта палата отдыхает! Вы нарушили распорядок роддома!!! –  с радостью, что меня застукала, гавкала она.
Думаю, что ей, Гавке, так хотелось схватить меня за шкирку и выкинуть на улицу. Я долго не могла понять, что это значит: «палата отдыхает».  Во время обходов  опять были нарекания в мой адрес и постоянные поучения:
 - Вы молодая, и должны всё впитывать, как губка!
Мало того, что мне удалили стыд, так ещё  и  так запугали, что этот роддом мне снился в страшных снах несколько лет, и день  выписки  стал самым счастливым днём моей жизни.         

 

                Глава 20. СОВСЕМ НОВАЯ ЖИЗНЬ

И за что меня так жучили в роддоме? За то, что я родила легко и быстро? Но ведь и разорвалась…. Никто не подсказал мне, что пора бы кормить ребёнка в сидячей позе, а я была так мнительна, что продолжала бояться расхождения швов.
Ещё в роддоме мы с Васей обсудили, как назовём дочку. У меня были два желанных имени: Мария и Юлия. Но первое имя переводится как горькая. Так зовут мою маму, а её жизнь была очень горькой – большей частью в её восприятии. Конечно, я не хотела горькой судьбы своей девочке! Но решить окончательно тоже не могла. Всё решила моя подруга Людмила, и когда Вася пришёл к окну роддома в первый раз, он сообщил, что они с Людмилой выбрали второе имя, и уже называют маленькую Юлькой.
К выписке из роддома Вася принёс мне и ребёнку одежду. Юленьку одевала медсестра, а я одевалась с удовольствием в ту самую, сшитую мною синюю  юбочку на бретельках и синюю шерстяную кофточку. Юле надели распашонки, подгузник, две пелёнки и две шапочки и завернули в ватное одеяло с кружевным уголком.
Когда мы вышли на улицу, меня пробрал жуткий холод. Был первый день календарной зимы, и она вступила в свои права, не мешкая. Вася нёс ребёнка, но его окликнули два раза, назвав Гнечутским. Мы посмеялись, взяли документы, забытые в роддоме и с мыслью никогда сюда больше не возвращаться, двинули пешком в сторону дома.
На морозе Юлька  так крепко заснула, что я часа два отдыхала, приходя в себя.
Дома меня ожидали подарки, купленные Васей на мои декретные деньги. Денег оказалось немного, но больше нормы, учитывая невысокую зарплату, но длительный период отпуска.
На те деньги Вася купил  жёлтое полушерстяное одеяло и большой китайский термос – то и другое очень красивые! Моё настроение  оставалось праздничным.
Забежала Лариса Авдеенко, ничего не знавшая о рождении Юленьки. Они с женихом Юрой приглашали нас на предстоящую свадьбу, но я сразу отказалась: у меня ведь ребёнок! Потом пришла мама. Она увидела меня праздно сидящей, а ребёнка завёрнутым и перевязанным лентой, что её очень возмутило, а Юля будто это почувствовала и завозилась, и закричала.
Мама развернула новорождённую, а  у той на ручках браслеты, что вызвало  ещё большее возмущение:
 - Два часа, как пришла домой, а ребёнка до сих пор не развернула!
 - Но она же спала!
 - Ну и что? Надо было развернуть и маленькими ножницами давно срезать  с ручонок эти клеёнки….
А теперь ребёнок  орал вовсю, а мы большими ножницами пытались срезать браслеты.
 - Ладно уж, оставь, сначала накорми!
Я начала суетиться: протирать соски борной кислотой, потом укладываться на кровати, что удивило маму, но я сказала, что мне дано такое предписание.
Потом мы в первый раз  купали Юленьку, я снова кормила, и так через каждые три часа кормила, корчась от боли.  Чтобы не кричать, я просила мужа посильнее сдавливать  мои ноги. Эта новая боль отвлекала меня в самый первый  момент прикосновения младенца к груди….
На следующий день полагалось выйти на прогулку минуты на две – с учётом сильного похолодания. За окном светило солнышко, и казалось, что потеплело. Я укутала дочку,  с трудом  обхватила её руками, а когда вышла с большим свёртком в сени, едва открыв пружинящую дверь, то она, дверь, «отомстила» мне, ударив в спину. Я потеряла равновесие и с трудом удержала в руках своё сокровище.
Чувство радости сменилось тяжёлой ответственностью. Главным смыслом моей  жизни тогда  стал девиз:  только бы выжила моя дочь! И хотя пришедшая к нам врач сказала, что всё в норме, и девочка очень хорошая, я ощущала сильное беспокойство. Было видно, что ребёнок недоедает, не спит, плачет. И, главное, меня беспокоил холод в нашей квартире. С усилением морозов его можно было унять только постоянно включённой электрической печкой-киловаткой – такими обогревались крановщицы на строительных и монтажных кранах. Печь хорошо согревала только маленький уголок с розовой коляской, где теперь спала наша доченька.   
 











 
   




































































               




                ГАЛИНА  ГНЕЧУТСКАЯ


                ДВАЖДЫ     В    ОДНУ   РЕКУ,

                или

                ВОЗВРАЩЕНИЕ В БРАТСК

 



                ЧАСТЬ 1


                Глава 1. ВОЗВРАЩЕНИЕ

Я возвращалась из Риги в Братск. Возвращалась домой, на родину к мамочке. Возвращалась вместе с моим милым суженым –  Васей Черезовым, хотя у меня были планы  учиться, а замужество, казалось, подождёт.
Дорога была дальняя, с пересадкой в Москве, и я запланировала там две экскурсии: к памятнику Маяковскому и в Музей зарубежных искусств имени Пушкина. В музее я мечтала посмотреть импрессионистов. И мечта сбылась, но… Картины были развешены как-то неудачно, в узких проходах: и отсутствие перспективы мешало их разглядеть. Теперь кажется, что  это было  специально, чтобы не очаровывать советского зрителя.
На Красной площади мы подошли к храму Василия Блаженного, он же Покровский  собор. Я родилась 14 октября, в день Покрова Богородицы. Так, сами того не ведая, мы с Васей  встали под покровительство высших божественных сил!
  У памятника Маяковскому я намеревалась читать стихи, думая, что там их читают каждый вечер. Но  никого не было. Мы с Васей закурили. Но тут появился прохожий и накинулся на меня с приказанием бросить сигарету. Я отказалась подчиниться, продолжая курить…. Неприятно вспоминать тот случай,  неловко испытывать настоящую агрессию, но я не хотела сдаваться.  Удивительно, но тот человек смог меня переубедить, и  со временем я  бросила курить.
В поезде я  старательно делала вкусные бутерброды из московской варёной колбасы и зелёного горошка, и двое суток мы не открывали банки с рыбными консервами.
С нами ехало много молодёжи постарше, они с интересом смотрели на нас с Васей и посмеивались над моей наивностью -  я не уставала горячо спорить чуть ли ни  по каждому поводу. Уже тогда я планировала семейную жизнь и твёрдо знала, как  буду жить, а как  не буду.
Затаив дыхание, но и не скрывая радости, я подъезжала к Братску.  Мне казалось, что и Вася  был рад, что мы едем вместе.
Нас никто не встречал - мы не сообщали о возвращении. Расставшись с Васей у моего дома, я ринулась к себе, хотя знала, что мама на работе. Оставив вещи у соседей, полетела к мамочке. Она сидела за столом, и, конечно, удивилась мне, но большой радости не выразила, и, не вставая из-за стола, тут же вручила мне бланк заявления абитуриента в наш институт, и  велела немедленно его заполнить. В том году в Братске  открывалось дневное отделение Иркутского Политехнического института.
После этого мама дала мне  ключ от квартиры, где меня ждал новый халат, случайно  не отправленный в Ригу. Переодевшись в него после ванны,  я помчалась к Людке Артемьевой  прямо   в халате по Падуну, так как у меня не было другой чистой одежды. В те времена я презирала разные условности, чего не могла делать в Риге. А тут – дома – полная свобода! Как это радовало! Я могла выражать свои чувства и эмоции, и не бояться иметь собственное мнение.
   






                Глава 2. НОВОСТИ         

Своё мнение было иметь непросто! И что скрывать, я остерегалась высказывать его своей родной матери. Когда она подала мне бланк для заявления в Политехнический вуз, я пыталась возражать, но, видя, как она разочарована моим приездом, сразу сдалась. И мама была на этот раз удовлетворена: её младшая дочь станет инженером. Да и почему не попробовать, ведь с математикой у меня теперь порядок!
А любимая подруга Людка была в шоке:
 - Как? Ты решила вернуться? И почему? Я, конечно, рада тебе очень, но всё равно неожиданно….
 - Мы приехали с Васькой. Он меня привёз. Я сама так решила. Буду поступать в наш вуз. Давай вместе!
 - Но у меня нет аттестата. Меня не допустили до экзаменов. 
 - Как не допустили? Ты же хорошо училась и по химии, и по математике….
Я уже не помню, в чём состояла причина Людмилиной неудачи. Вроде для допуска ей надо было сдавать зачёты, но хорошего аттестата это не обещало.  Людмила теперь, как и я в прошлом году, собиралась пойти в вечернюю школу и получить хороший аттестат.
Мне не терпелось узнать все новости! Оказывается, не только моя любимая подруга  не была допущена к экзаменам на аттестат, но ещё несколько девочек, и на этот раз по уважительной причине: беременность. Но кое-кого из беременных всё же допустили, а именно, дочь начальника милиции. Да, передержали нас в школе с этим производственным обучением! Рано мы повзрослели, оставаясь детьми…. Сёстры Глотины нашли свою судьбу на производстве – в том самом гараже, откуда сбежала когда-то я.  Но и мне не удастся избежать «производственной» судьбы! И всё бы хорошо, да рано! Ольге Голомидовой тоже не выдали   аттестат, и она  вышла замуж за брата одноклассницы, а её родители не простили родную дочь! Умница и красавица, Ольга рано умрёт, оставив двух сыновей на неладного мужа…
 - Очень хочу к Елене Борисовне. Пошли прямо сейчас, хотя этот халат болтается на мне! Ведь мама шила его без примерки, да и замерила я себя не точно, или похудела, но зато он новый.
 - А Елены Борисовны уже нет в Братске. Она уехала с мужем и дочерью на строительство Зейской ГЭС.
 - Как уехала? Когда?
 - Да чуть ли ни вчера…. Как выпустила класс, как вручили нашим  аттестаты, так и засобиралась в дорогу. У меня есть её письмо в газету «Огни Ангары». Вот возьми почитай, тут и отрывки из сочинений  наших одноклассников.
Сочинения одноклассников меня не очень интересовали, хотя и были хороши.  Я и сама умела неплохо сочинять, а письмо любимой Елены я переписала в альбом, но до сего времени не сохранила.







                Глава  3. ОРЛОВЫ

И закипела моя домашняя размеренная жизнь! Я так наскучалась по дому и матери и  так была счастлива, что вернулась!
Над моей кроватью теперь висел простенький гобеленовый коврик, который  удивил меня, но вскоре я узнала, что в моей комнатке  жил новый мамин друг – начальник цеха завода ЦАРЗ Евгений Дмитриевич Орлов. Я специально называю его имя полностью, потому что он  был   человек хороший. Он полюбил мою маму по-настоящему, а что вскоре ушёл к освободившейся из тюрьмы жене, так Бог ему судья – мало ли как бывает в жизни. Мама тоже его полюбила, и они даже  съездили  вместе в Евпаторию, а возвратясь, опять дружно жили. Но Евгений Дмитриевич возвращался  к дочери часа в два ночи, а потом совсем вернулся к жене.
С его дочерью Ниной мы почти подружились, встречались на автостанции, вместе ездили на учёбу в институт. У нас были одинаковые трикотажные блузки в полоску, которые нам обеим были к лицу. Их купила нам моя мамочка, пока Нинина мать была в заключении за растрату.  Сестра Лера на это сказала:
 - Хорош этот Евгений Дмитрич! Он что, не знал, что жена прихватывает  из магазина? Как он мог не замечать лишние деньги и продукты? Она же его кормила. Если она это делала, он тоже виноват!
Однажды я спросила Нину, какова обстановка в доме, то есть в семье. Она уклончиво заметила, что слово  «обстановка» имеет двоякий смысл, а именно, мебель, а ещё….
 - Так что тебя конкретно интересует? – переспросила она.
А меня уже не интересовало ничего. Я поняла, что Нина не хочет делиться со мною сокровенным, и не стала больше приставать к ней с интимными вопросами. Так мы и раздружились. Тогда уже вернулась её мама, и обстановка в их доме вряд ли кого радовала. Но я навсегда запомнила светловолосую и тёмноглазую Нину Орлову. Жалость и содрогание вызывали её металлические зубы. Глядя на них, я сознавала, что и меня  это ждёт, и уже не за горами….
Остаток июля, да и август, я не столько готовилась к приёмным экзаменам, как готовила рижское блюдо: борщ на курином бульоне.  Сейчас задумалась, а была ли тогда в Братске в  свободной продаже  курица? Вряд ли, но рыба была! Однажды в холодильнике я обнаружила сига, и постаралась его не испортить, приготовив «по-гречески» - с морковью. Это гораздо вкуснее, чем так называемая, «рыба под маринадом». Евгений Дмитриевич спросил, кто готовил, и очень удивился, что я. К тому же был красиво сервирован стол на белой скатерти, с мельхиоровыми приборами,  со стеклянным синеватого  тона кувшинчиком вина. Его, кувшинчик, мама с Евгением привезли из Евпатории, и я много лет, любуясь на него, воображала, что это венецианское стекло, не зная, как оно  выглядит на самом деле.














                Глава 4. ВЗАИМОПОМОЩЬ

Я вспомнила, что Вася как-то дарил мне керамические бусы, поискала – нигде! Спросила маму, а она запричитала, что пришлось их выкинуть: в них завелись черви. Но как могли завестись черви в керамике?
Мама хотела выкинуть, но случайно забыла, а я всё-таки нашла остатки бус! Когда раскрыла пакетик, то обнаружила в нём не осколки бус, а кусочки раскрашенного сухого хлебного мякиша. Вот как в те времена изготовляли модную керамику  предприимчивые люди!
Васина мама была в отъезде у родственников.  Отпускные деньги  у Васи   закончились, поэтому я взяла на себя заботу о пропитании моего друга.  Незаметно отделяла небольшие порции еды от нашего стола, складывала их в сумку и несла голодавшему Васе. Тогда я уже приходила к нему домой, где нам никто не мешал.
Я внимательно изучила их жилище, найдя многое устаревшим – немодным. Вася дал мне ключ от квартиры, и придя как-то без него, я от скуки похулиганила. Взяв пилу-ножовку, отпилила ножку стола и, накрыв его скатертью, ушла. В их квартире было два больших стола, что показалось мне лишним и громоздким для небольшой комнаты. Придя домой, Вася очень озадачился. Увидев скособоченный стол, он тоже взял пилу и укоротил у стола остальные три ноги. Потом убавил столешницу и обстрогал ножки. Затем нашёл краску двух цветов и окрасил ножки в чёрный цвет, а столешницу в ярко-жёлтый. Получился чудный журнальный столик!
          Однажды я принесла Васе обед из многих блюд - всего понемногу. Он быстро всё съел и сказал, что не наелся. Я так расстроилась! Заметив это, он очень беспечно ответил:
 - А завтра схожу на рыбалку, да и поем!
 - А ты разве умеешь ловить рыбу? Это же надо уметь, это не просто!
 - А! – махнул он рукой, - наловлю!
 - А у тебя есть, чем ловить?
 - Да найду!
Я не поверила ему, но Вася, как ни странно, встретил меня с ухой! Он даже небольшую щучку поймал на удочку. Оказалось, мой Вася был прирождённый рыбак, к тому же, голодавший в войну, он рано  приспособился к добыче пропитания. Отменной двойной и четвертной ухой он будет потчевать нашу семью долгие годы, никому не доверяя «портить» добытую им рыбу. Сам, наслаждаясь своим трудом, уплетая рыбку, он приговаривал мне:
 - Нет, ты рыбу не любишь!
И было бесполезно спорить, что очень люблю, Но не так, как мой Кот Вася: люблю не любую рыбу, а хорошую!
Тогда  разными способами я старалась украсить моего Васю и его жизнь. Как-то он показал мне фотографии, где, стесняясь длинного плаща, он смешно  приподнимал его полы, собирая в горсть лишнюю длину. Узнав причину этого странного действия, я забрала плащ домой, и потихоньку, чтобы не видела мамочка, укоротила и подшила Васин плащ. Но не рассчитала подгиба, и плащ оказался коротковат, но Васе всё равно понравилась моя работа, и он долго бегал в том светлом коротком плащике.

                Глава 5.  ВСТУПИТЕЛЬНЫЕ

Первого августа 1964-го года я пришла на первый экзамен в Иркутский политехнический институт, а точнее в его очный филиал в городе Братске.
В те времена вся страна, то есть все её абитуриенты начинали вступительные экзамены на дневное отделение в один день, и все писали сочинение по литературе и по русскому языку, а вернее, на русском языке (кроме поступающих на творческие специальности – у них были другие сроки экзаменов).
Не помню, как называлась выбранная тема сочинения, но она относилась к «свободным». Я была очень взволнована, вдохновение просто накрыло меня!
Через день результатов ещё не было, но когда я приехала в гости к Нонне Александровне в военный городок, та, оказалось, лучше меня знала о моих успехах:
 - Ты написала отличное сочинение! Лучше всех!
 - Так откуда же Вы знаете???
 - Мне сказала об этом моя приятельница-учительница, которая работает в приёмной комиссии.
 - Так она же не знает моей фамилии!
 - Она сказала, что среди всех сочинений два лучших. Одно написал мальчик из школы №20, а другое – девочка из Риги.
 - Но это не значит, что я….
 -  А ты думаешь, что много девочек из Риги поступает в наш институт?
И в самом деле! Через день я увидела результат: «пять» за содержание и «четыре» за грамотность. Я была счастлива! Хороший разбег для абитуриента! Но этот результат говорил о другом: что я поступаю не туда, не по своему призванию! Но азарт экзаменов уже захватил меня.
Помню, что письменную математику я сдала на «четыре», а вот с устной возникли проблемы. Экзамен принимали две женщины. Я присмотрелась к ним:  мне понравилась Журавлёва – мягче, добрее. Когда же другая – Голубцова -  пригласила идти отвечать, я сказала, что ещё не готова. Как только  Журавлёва оказалась свободна, я сразу рванула к ней! И этот экзамен мне удалось сдать.
Физику сдала хорошо, даже помогла пареньку в военной форме нарисовать схему электрического звонка! А вот на химии Тамара Криворотенко выручила меня и подкинула «шпору».
Числа двадцатого было зачисление, и по конкурсу я прошла не на строительный  факультет, который выбрала первоначально, а на СДМ – строительные и дорожные машины, от них я  была страшно далека. Строительный факультет меня как-то примирял с архитектурой, которую я полюбила в Риге. Тогда я не знала, что советских архитекторов, по сути, готовили, чтобы строить типовые панельные дома, или такие дворцы, как  недавно открытый «Энергетик», где по центру здания были две большие белые буквы П.
  Стояло тёплое лето, я скучала по купанию, и вот однажды мы пошли на наше Братское море. Я выбрала безлюдное  место с ровным берегом, покрытым  травкой, а дно, как на Рижском взморье - песчаное. Разделись, погрелись на солнышке и ринулись в воду!  Она была сравнительно тёплой.  Я немного проплыла и, по привычке, стала нащупывать ногами  дно, но его не было. У меня началась паника, и я стала тонуть. Захлёбываясь, я призывала Васю, но он не сумел мне помочь, так как сам боялся глубины. С детства у него был дефект барабанной перепонки, и врачи не рекомендовали мочить ухо – вот почему он тоже не умел плавать. Но я выплыла! А опорой мне послужили  испуганные  Васины глаза.   





                Глава 6. ТУРСЛЁТ

В середине сентября был объявлен городской турслёт. Мы, студенты, тоже приглашались  участвовать. Не помню, чтобы нас кто-то сильно организовывал или готовил. Просто объявили, что с ночёвкой на воскресенье все идут на речку Вихоревку с едой и  тёплой одеждой. Была ли у нас своя палатка или нам её установили?  В нашей группе собралось несколько девочек и мой Вася, конечно.
Мы шли с походным снаряжением  пешком до Вихоревки, поэтому утомились, а после краткого отдыха принялись обустраиваться. Приготовили ужин на костре, оделись потеплее, и кто во что горазд! Пели, плясали, бродили и, как заворожённые, смотрели на огонь большого костра. Песни были разные, но больше туристские, то есть сочинённые известными и неизвестными туристами.  Многие из  тех песен  со временем  влились в разряд авторских. Кажется, в тот раз я впервые услышала песню Городницкого: «Снег, снег, снег, снег… Снег над палаткой кружится…».  Некоторые из бывалых туристов подвыпили, и, теряя контроль, норовили исполнять и  «вольный фольклор». В те поры я была очень строгой девушкой, да и сегодня не люблю скабрезных историй.
Стояла тихая тёплая ночь, и спать никому не хотелось, потому уснули на рассвете, когда костры уже не горели, а только дымили, и дым  смешивался с утренним туманом.
После завтрака началась игра в футбол, но он меня не интересовал, поэтому, полдня я посвятила приготовлению обеда, а потом, помыв посуду,  поняла, что больше здесь делать нечего. Не знаю, как другие, а я восприняла тот слёт как массовый отдых на природе, а туризм, о котором я читала в книжках, был ни при чём. Поэтому мне захотелось настоящего похода и, по возможности, с приключением.
Вообще-то на приключения рассчитывать не приходилось: я же была с Васей, а он такой взрослый и умный! Вот я и решила пойти не прямым путём к дому, а как-нибудь с поворотом, а точнее, с вывертом, но Вася не сразу сообразил, что я задумала.
Река Вихоревка была первозданной чистоты, все пили её воду, бродили, купались, ещё не был построен завод БЛПК, который окончательно отравил её.  Вихоревка, по моему мнению, названа так не по имени некоего Вихорева, а по её собственному свойству – она выгибается, течёт и мечется подобно вихрю. Мы с Васей пошли вдоль реки, любуясь её течением в изгибах берегов с пышными кустарниками -  золотыми, а местами ещё зелёными. Было тепло, солнечно,  тихо и радостно! Вот ещё один поворот!
Вася забеспокоился: пора домой.
 - Да что ты спешишь домой, ещё ведь рано, светит солнце, так красиво! - возражала я.
Мы отошли от реки и направились в сторону дома - на восток, в глубь леса. Но лес уже погружался в сумрак.
 - Мы заблудились! - взволнованно заключил Вася.
 - Да ты что? Разве можно здесь заблудиться? Солнце на западе, мы идём на восток. Сейчас выйдем на открытое место и проверим.
Но вокруг была чаща, и мы пошли быстрее. У меня такая особенность: чем чаще лес, тем быстрее  по нему иду. А вот и поляна! Последний луч осветил дальние сопки. Как свечи, на них вспыхнули яйцевидные купола лиственниц, но я успела сверить выбранный мной  маршрут по этому прощальному лучу!
 - Мы правильно идём! Мы должны выйти на дорогу в аэропорт.
 - Нет, мы ушли далеко. На дорогу в аэропорт мы бы  вышли раньше…-растерянно проговорил Вася.
 - Так  идём же скорее вперёд! Мы идём в нужном направлении! Дорога в аэропорт переходит в Усть-илимскую трассу, и мы выйдем на неё!
Стало совсем темно, но я рвалась вперёд, и вот мы уже слышим шум машин! Ах, вот и асфальтовая дорога! Проехала машина….
    Дорога, как мечта! Она освещалась звёздами, и на фоне чёрного леса казалась совсем светлой и тёплой. Я выбежала на неё, и от радости стала кричать, танцевать и петь! Вася оставался сдержан. Конечно, он тоже был очень рад, но как-то не мог прийти в себя. Очевидно, он до конца не верил,  что мы выйдем из леса.
Он не любил вспоминать этот случай. Мне же не пришло в голову, что мой друг может оказаться ненадёжным спутником, только смутное разочарование мелькнуло во мне, но я его быстро подавила. Зато я какова! Со мной не пропадёшь!
Мы остановили проезжающую попутку, и благополучно добрались до дома.      




                Глава 7. СТУДЕНТКА

Все поздравляли меня с поступлением в вуз. Мама была просто счастлива! Вася тоже  гордился мною, и я этому радовалась, но когда оставалась одна, то на душе скребли кошки….
Первого сентября состоялось торжественное открытие филиала, и начались учебные будни. С удивлением я встретила знакомого преподавателя. Это был математик и чертёжник Олег Петрович Бороздин. Он тоже помнил меня по школе.
На комсомольском собрании меня избрали  в  культмассовый сектор. Олег Петрович тут же придумал мне ещё одно,  соответствующее профилю поручение. Я должна была приносить в институт свежие газеты и журналы. Почему это поручение он дал именно мне, а не  библиотекарям филиала? Так или иначе, но он точно определил мой  истинный профиль. Итак, я должна была зарегистрироваться в ближайшем к вузу киоске «Союзпечать», где мне выдавали корреспонденцию для продажи. За эту хлопотную работу я получала десять процентов. Порою мне надоедало поручение, тем более, что покупал печать почти всегда один Олег Петрович. Он не ругал меня за отлынивание, но как-то разочарованно смотрел, если я ничего ему не предлагала, и я возобновляла свою деятельность.
Меня почти постоянно тяготил вопрос моего фальшивого присутствия в комсомоле. Я же не встала на учёт, да и не могла: у меня не было учётной карточки. Идти в комитет БРАСКГЭССТРОЯ? Но как я объясню, почему  нет карточки? Надо рассказывать, какая у меня оказалась сестра, похитившая карточку учёта…. Но взносы  я платила исправно.
А  ещё надо было учиться! И я отлично училась по двум предметам: по английскому и по истории КПСС. Поначалу понравилась начертательная геометрия, и я получила «пятёрку». Но потом все точные науки вызывали во мне панику и ужас.
Помню, как с целью психологической защиты среди студентов я  избрала себе  кумира, которого донимала своими верлибрами. Старалась его опекать:  ведь он жил не дома, а у родственников, а я уже имела такой опыт проживания.  По вечерам занималась с ним  английским языком, а потом, надев телогрейку, шла его провожать. В телогрейке я никого не боялась и, как мне казалось, смогла бы его защитить от хулиганов. Уж очень он был хорош собой  – светловолосый и  с огромными голубыми глазами.
Очень скоро все стали носиться с чертежами, обнимая их, как родных детей, а я к черчению никак не приступала. Думаю, что влюблёнными в чертежи были студентки строительного факультета. На их месте, может, и я бы что-то начертила.
Наконец, на ноябрьские праздники  я твёрдо решила сделать чертёж, и когда осталась дома одна, освободила большой кухонный стол, приготовила линейки, угольники и лекала. Расстелила лист ватмана, очинила карандаши, раскрыла готовальню с циркулем и рейсфедером. Сейчас кажется, что в руках я вертела какой-то сложный механический узел. Или он был на картинке? Я наметила оси изометрии, рука хотела рисовать, но не чертить. Что же делать дальше? Я подумала ещё минуту и свернула ватман в трубку, закрыла готовальню, закрутила пузырёк с тушью. Убрав со стола все инородные  кухне предметы, а заодно и моей натуре, я поставила точку на своей технической карьере. Всё! Больше я не учусь в филиале Иркутского политеха!   




























         





                Глава 8. С МЕЧТОЙ ОБ ИСКУССТВЕ

В институте я больше не появлялась. О том, что я бросила учёбу, знали только Вася и Людка.  Я долго скрывала от мамы своё решение.  Соседи по квартире  были уже  другие, поэтому не с кем было делиться,  кроме самых близких друзей.
Я съездила в военный городок к Ноне Александровне, сообщила ей о моём решении, и она приободрила меня:
 - Ну что же…. Значит, ты станешь искусствоведом. Поедешь учиться в Ленинград.
 - И я смогу поступить в Академию художеств?
 - Сможешь, если захочешь и будешь хорошо готовиться.
 - А что значит хорошо готовиться? Что надо знать и что будут спрашивать?
 - Надо пройти предварительный конкурс на профпригодность. Тебе будут показывать открытки-репродукции без названий, а ты должна будешь сказать и автора и название. А ещё подготовить по программе историю русского искусства, начиная с архитектуры. Я тебе дам том Алпатова, по нему и готовься.
И Нона вручила мне огромный том  истории русского искусства академика Алпатова. С большим трудом, но и с неменьшим интересом я взялась за  чтение. Сразу возникло много попутных вопросов. Я пошла в библиотеку. Каждое утро я выходила из дому в половине девятого утра – как в институт, а сама сначала шла к Людке (пока она не устроилась на работу), а потом в библиотеку, и там погружалась с головой в мир книг, журналов и словарей.
Но кто-то из соседей сказал моей маме (а может, и Людкина мама?), что я бросила институт. Однажды, выйдя из дома, я вскоре вернулась, как вдруг пришла и мамочка. Она строго спросила меня, правда ли, что я бросила учёбу. Отпираться я не умела. Мама кинулась уговаривать меня вернуться в институт. Я была тверда! Она начала обнимать и целовать меня, умоляя. Таких её бурных ласк я никогда не испытывала. Мне стало очень жаль маму, но с непривычки её ласки вызвали дискомфорт, хотелось плакать. Я осталась холодна, только пообещала, что учиться всё равно буду, но не здесь.
О профессии инженера у мамы были очень приблизительные представления, хотя она и работала в проектной организации.  Эта профессия в ту пору была престижна и хорошо оплачивалась. Мамина приятельница Мария Петровна нередко повторяла:
 - Хорошо быть инженером: восемь часов плюют в потолок, и двести рублей в кармане!
Когда я сестре Лере пересказала эту обывательскую фразу, она возмутилась:
 - Как это «плюют в потолок»! Такая сложная и ответственная профессия! Где она видела, чтобы инженер  плевал в потолок?
У Марии Петровны был муж-инженер, но не думаю, что он так работал. Так работала сама Мария Петровна то контролёром в кинотеатре, то в снабжении. Только  двухсот рублей никогда не получала.










































                Глава 9. И ВСЁ ЖЕ СУДЬБА….

Вася продолжал занятия спортом. После работы, которая была, что называется, «на ногах», он шёл в спортзал, где играл в баскетбольной команде, всё так же ловко отбирая у противника мяч, и, высоко прыгая, легко отправлял его в корзину.
Осенью в спортивной среде подводились итоги, при этом вручались грамоты, устраивался банкет для спортсменов. Вася пригласил меня на это запланированное мероприятие. Помню, что главной фигурой на нём была сухая холодная дама Семиусова, говорившая очень невыразительным  суконным языком. Может, она не была равнодушным человеком, но произвела именно такое впечатление. Типичная чиновница, каких не должно быть.
После немногочисленных речей все навалились на выпивку и закуски. Теперь думается, что закуски были так себе, если мой Вася сразу захмелел. Мы вскоре вышли на улицу. Вася не мог идти, и мне приходилось подпирать его своим плечом. Он старался держаться, но это ему  с трудом удавалось. Таким я его никогда не видела. Было тяжело тащить его, и на душе стало как-то кисло, если не сказать хуже. Я уговаривала себя, что такое в первый и в последний раз, что это произошло случайно. Ведь Вася очень устал за неделю. Оно так и было на самом деле. Потом я замечу, что закусывать Вася не привык – чаще было нечем. Мне не нравились ни его роль в этой ситуации, ни моя. Ну, неужели я буду всю жизнь так его водить? Нет, я не согласна! Такой Вася мне решительно не нравится. Но что будет, если я вообще от него откажусь?  Помня опыт с Юрой, я понимала, что Вася будет очень страдать, даже может не пережить страданий. Я почувствовала себя виноватой за мысль расстаться с ним. Виноватой ещё и в том, что я так его завлекла, привязала и обнадёжила.
Мне не с кем было посоветоваться, кроме Людмилы. Когда я сказала, что почувствовала и поняла, что недостаточно люблю Васю, она решительно подвела за меня черту: ты должна с ним расстаться. И даже Васе она высказала это!
Через неделю мы с Людмилой поехали к Нонне Александровне. Тогда, чтобы уехать в военный городок, надо было сесть в автобус на автостанции, то есть такая поездка была  настоящим путешествием. Вот мы выехали, автобус поднялся вверх по Дубынинскому переулку, свернул направо на улицу Гидростроителей. Проехали здание управления. Я посмотрела направо и вдруг увидела, что Вася в своём коротком плащике перешёл дорогу и как-то робко идёт в сторону моего дома. Я вздрогнула и сказала Людке об этом. Она спокойно мне ответила:
 - И пускай идёт, а тебя нет дома.
Но я как соскочу с места! Как заору на весь автобус:
 - Остановите!!!
Да как выскочу! Да как закричу:
 - Васяяя!!!

                Глава 10. ПОИСКИ РАБОТЫ

Мне стало так спокойно, я увидела, что Вася рад моему возвращению. Но, главное, что я  в себе перестала сомневаться. Да, я люблю Васю, хоть и без страсти. Мы необходимы друг другу. Я поняла, что Вася не сможет жить без меня, а мне тоже хорошо и спокойно с ним, и я ощущаю гармонию жизни. И сколько нового хорошего нас ждёт впереди!  Я оптимистка! Меня питают надежды на будущее, меня поддерживают и  мечты,  и сила моей воли. Мои мечты сбываются, и так будет всегда! Мы с Васей никогда не расстанемся, но я должна учиться дальше и получить любимую профессию.
Я рано поняла, что не смогу трудиться, если мне не нравится работа. Многие доброжелатели советовали, кем же мне быть. Наша давняя приятельница Нина Павловна Дрёмина хорошо обдумала, как она сказала, вариант портнихи. Я прислушалась к её совету: и на самом деле люблю шить, только не очень умею.
 - Так ты учись у мамы. Ты станешь такой же хорошей портнихой, как твоя мама!
Да, подумала я, хорошо бы стать такой мастерицей, как мамочка. И побежала домой с радостной вестью. Но мама встретила эту новость не только без радости, но ещё и с возмущением:
 - Почему бы её дочери не стать портнихой? Она не понимает, какой это каторжный и ответственный труд! Только не портнихой!
А вот я думаю, что Нина была близка к истине. Я очень люблю ткани, люблю, чтобы было красиво, шитьё меня успокаивает, а ножницы бегут быстрее моего сознания. Эти слова мамочка сразу подхватила:
 - Вот-вот! Сразу испортишь чужую ткань! И заказчики бывают такие капризные! Спросишь, бывало:
 - Вам к какому дню пошить?
 - Да когда пошьёте… А через неделю говорят, что надо срочно. Всё бросай и шей! И шьёшь им днём и ночью.
  Но я-то видела, как нравились заказчицам сшитые мамой наряды, и очень редко кто-то был недоволен, но вот эти-то редкие  случаи мама сильно и долго переживала.
Дни летели, а я не могла устроиться на работу. Хотелось работать в библиотеке. Я спросила в читальном зале, не возьмут ли меня на работу, и получила  твёрдый отказ:
 - Чтобы работать в библиотеке, надо иметь специальное среднее, а лучше  высшее образование.
У меня были только курсы, и те не библиотечные. Я узнавала, не возьмут ли меня на машиносчётную станцию, согласно документу, полученному на курсах в Риге. Но свободных мест на станции не было, да и я туда особо не стремилась. Однажды мы с Васей были в гостях. Милая дама очень обрадовалась, что я ищу работу, а она сможет мне помочь:
 - Работа нетрудная и на свежем воздухе. Будешь точковщицей машин на дороге.
Но мамочка в очередной раз встретила мою «новую работу» с возмущением:
 - Пусть она сама работает на свежем воздухе!






































                Глава 11. ДЕБЮТ

Этой осенью 1964-го года мне исполнилось уже 19 лет, а я ещё не определилась окончательно, кем же я буду. Больше всего мне хотелось изучать искусство и нести свои знания людям, но очень скоро я засомневалась: а смогу ли?
Нонна Александровна не сомневалась, что я смогу, и быстро организовала мне премьеру в своей тринадцатой школе. Я пришла на урок рисования в шестой класс. Там была и учительница, но я сразу сникла, увидев её беременной. Но какое же отношение ко мне имело её положение? А такое, что она не собиралась «устанавливать для меня дисциплину», а я этого и сейчас не умею делать. Я начала неуверенно говорить о художнике, уже не помню о каком, притом делая паузы,  а дети спешили их заполнить.  Но они всё-таки сдерживались – им было любопытно, зачем я к ним пришла и что я умею. А я ничего не умела тогда. Ничего! Меня это ужасно разочаровало, и мои амбиции  мигом улетучились.
Когда я пришла к Нонне Александровне вернуть её книги, она успокоила меня и посоветовала прочесть рассказ Ираклия Андроникова «Впервые на эстраде». Меня удивил Андроников! Оказывается, он, такой уверенный в своих знаниях и речах, тоже неудачно выступил  перед зрителями в первый раз, но ведь не пал духом! Ну что ж, я буду старательно учиться. Моё провальное выступление показало, что я не твёрдо знала то, о чём собиралась рассказать детям, к тому  излишне волновалась и проявила неуверенность. Да и невероятно сложно говорить о художнике, имея в руках две-три небольшие картинки. А уж о подлинниках в наших условиях и говорить нечего – их тогда попросту не было ни у кого в нашем Братске! Картины - в книжных и журнальных репродукциях, музыка -  в радиорепродукторе.
А музыку я любила. У Васи был переносной радиоприёмник на батарейках. Его можно было вешать на шею и в поисках музыки крутить  регулятор волны. Я любила тогда «Итальянское каприччио» Чайковского и «Рондо каприччиозо» Паганини - Листа. И вот поздней осенью идём с Васей по улице, он повернул регулятор, и - в темноту, подсвеченную  фонарём и снегом, в самое сердце ворвались звуки скрипки с оркестром! Господи, какое же это было счастье! Какое упоение! Как же было не любить моего Васеньку, сделавшего меня такой счастливой и окрылённой! Музыка, именно музыка даёт, как ничто другое, веру в жизнь! От неё, веющей красотой и вечностью, перетекает в нас то ручейком, то спокойной широкой рекой, а то обрушивается водопадом  великая энергия жизни, созидания  и веры в будущее!  Хотите счастья – слушайте музыку! Её гармония делает  гармоничными и нас. Музыка примиряет с судьбой.  Она не отнимает энергии  жизни, а, наоборот, – усиливает желание жить.
   


                Глава 12. ВЕРА

Вася поддерживал все мои интересы.  14 октября он принёс мне небывалый подарок. До сих пор ощущаю  не только душевный, но и физический трепет, когда я развернула упаковку и, потрясённая, увидела  пожелтевшие страницы старопечатного издания. У той «инкунабулы» без обложки были перегнуты вдоль все листы. Видно, что её тщательно скрывали, но всегда носили при себе и наверняка прятали в сапог. Я раскрыла книжный блок и прочла: «Отче наш, ежи еси на небеси, да святится имя Твое….». И дыхание перехватило…. Удивление и радость переполняли меня:
 - Васенька! Где же ты нашёл такое?
Вася улыбался и молчал. Так я и не узнала, где он раздобыл ту драгоценность…. Потом он скажет так:
 - Я другой – не такой, как ты. Но я хорошо понимаю тебя. Ты необычная, и я  тебя люблю.
Тогда мама пресекала мой интерес к религии, хотя потом будет рассказывать, как в детстве она ходила в церковь на исповедь. По этой причине я не показывала маме Васин подарок. Верить в бога тогда всем запрещалось, верующие преследовались разными угрозами, нареканиями начальства, товарищескими судами и, что самоё прискорбное, осуждались обществом. В нашем городе не было ни одной церкви. И каково же было наше удивление, когда жена Васиного дяди Миши  - тётя Оля - вдруг открыла церковь в Падуне! Но прежде этого мы были потрясены трагедией в семье Михаила и Ольги Черезовых: враз погибли две их юные  дочери! Их, идущих по обочине дороги, сбил пьяный водитель. Девушек похоронили в белых подвенечных платьях. Дядя Миша ненадолго пережил дочерей, а Ольга купила в индивидуальном посёлке дом и подарила его  Русской Православной Церкви. Мой Вася почему-то  сказал: «Как же она нагрешила!» Таково  было мнение в его семье…  Как всё было на самом деле, я не знаю.
Церковь стоит до сих пор,  она была первою в Братске. Но тогда, (да, признаюсь, что и теперь), жизнь уносила меня всё дальше и дальше от религии, а когда я была готова окунуться в неё сердцем и головой, не было никаких условий. И самое главное, не было наставника-духовника. Если бы я осталась в Риге, то скорей всего пришла бы в лоно Православия, а в условиях Братска мне оставалось читать справочник атеиста, где речь шла о разных религиях, и я стала интересоваться разными верованиями. О религии тогда было что сказать отрицательного и советским журналистам и художникам, и  историкам. Но с  нею примиряло пронзительное «Арабское танго» и реалистическая проза Льва Толстого, а потом и Достоевского.
Моей же религией, как и у многих советских людей, стала поэзия.

                Глава 13. ПОЭТ ЭПОХИ

Лора Петрова рассказывала, как на встрече с поэтом Евгением Евтушенко, приезжавшим в Братск год назад (я тогда  жила в Риге), кто-то из зала спросил его:
 - Какой  поэт, по-вашему мнению, станет символом нашей эпохи?
 - Понятно, что Евтушенко трудно было ответить на этот вопрос. – продолжала Лора. - Он мог бы ответить «я» и не ошибся бы, так как  большой зрительный зал  в тот момент был  такого же   мнения. Но ведь он  не мог так сказать сам о себе! Возникла пауза, а потом Евтушенко сказал:
 - Думаю, что Роберт Рождественский.
А спрашивающий  на свой вопрос ответил  иначе:
 - А я думаю, что это будет Андрей Вознесенский.
Меня эта история очень озадачила. Люди всерьёз говорят о Вознесенском, а я совсем не знаю его, и только отмахиваюсь его «треугольными грушами». Надо его изучить. Но сколько я ни читала в журнале «Юность», никак не могла попасть на его волну – мне всё казалось каким-то вычурно-вывернутым и искусственным. Я принялась за Роберта Рождественского: читала и учила наизусть «Реквием», «Если вы есть, будьте первыми», «Письмо в тридцатый век». Из того «письма» только помню:   «Вам, родившимся в трёхтысячном, девяносто каком-то году…»
Однажды я была дома одна, и по радио объявили о выступлении  Андрея Вознесенского. До этого я никогда не видела и не слышала его. Я прибавила звук. Из репродуктора лился прекрасный голос. Поэт не читал, он пел!
                Свисаю с вагонной площадки…. Прощайте!
                Прощай, моё лето! Пора мне….
                На даче стучат топорами,
                Мой дом забивают дощатый. Прощайте!

Господи! – подумала я. Это же про меня: про нашу дачу в Юрмале….
И далее:
                Прощай, моя мама! У окон
                Ты станешь прозрачной, как кокон.
                Наверно умаялась за день?
                Присядем.
                О, Родина, попрощаемся!
                Буду звезда, ветла….
                Не плачу, не попрошайка!
                Спасибо, жизнь, что была!
                На стрельбищах в десять балов
                Я пробовал выбить сто….

Я услышала этот выстрел! И уже никаких сомнений не было, что Андрей Вознесенский  -  мой поэт!
Но теперь думаю, что ту эпоху точно выразили два поэта: Владимир Высоцкий и Евгений Евтушенко.


                Глава 14. ПЕРЕПИСКА С ЮЛЕЙ

Дни за днями летели, а я сидела дома, не работала. Читала всякую всячину. Учила  Вознесенского и уже выучила его книгу  «Антимиры».  И вдруг Юля прислала его же «Параболу»,
Юлины письма сохранились, и временами я перечитываю их. Перечитываю в основном с сожалением, что для меня  потерян её след….  Лет пять мы переписывались, а встретились через девять лет! И потом виделись несколько раз во время моих приездов. Но с каждой встречей, ( а их было немного), Юля отдалялась от меня.  В чём была причина? Я так и не поняла. Говорят, что жизнь разводит людей. Подозреваю, что и моя сестра Клара способствовала этому. Но об этом в другой раз, а сейчас я хочу привести Юлины письма по горячим следам, и начать с самых горячих.
               
13.07.64. г. Рига.

Здравствуй, дорогой мой человек! Как ты живёшь? Что нового, интересного? Кто ты сейчас и чем ты занята? Меня интересует абсолютно всё и до подробностей….
Что у меня?  Во-первых, милая Галка, что творилось со мной в первые дни твоего отъезда! Я думала, что  просто  сойду с ума от  воспоминаний и тоски. Как только я приходила домой, меня встречали книги: «Человек» и «Ты рядом». Я уходила на улицу, там  проходила мимо нашего парка, и всё начиналось сначала. Я всё помню. Помню утренние встречи, экзамены, необыкновенное ночное купание. Ладно, не буду ныть….
Я  подала заявление на биофак. Дорогая Галка! Если бы ты могла хоть ненадолго представить себе, что там делается! Страшно много поступающих. Все бросились на биофак (в основном это евреи, т. к. они почуяли перспективность этой работы). Суди сама, в нелатышскую группу будет принято лишь 25 человек, а заявлений уже 67. Надежды у меня почти никакой. Я сейчас работаю и занимаюсь мало.
,,,,Галка, пришли мне вид Братска. Я хочу видеть город, в котором ты живёшь. Видела нашу математичку Зинаиду Константиновну. Она просила  передать тебе привет и наилучшие пожелания».
Юлина просьба прислать вид Братска повергла меня  в шок. Что я могла ей прислать? Разве чёрно-белый вид Братской ГЭС? Её письмо отрезвило меня…. Из мира старинной архитектуры я возвратилась к типовым деревянным убогим  домам! Нет, об этом не хотелось думать! Больно было вспоминать, чего я лишилась. Но быть  рядом с матерью, с будущим мужем, ходить по знакомым тропинкам…. Нет, мой отъезд стоил этого! Я правильно сделала, что уехала домой, а в Ригу и в другие города стану наезжать - ведь все ездят в отпуск в разные концы нашей огромной страны.
Юлино письмо написано карандашом. Тогда не было шариковых ручек, а постоянно  носить в сумке наливную ручку было опасно: прольются чернила. Значит, Юля писала это письмо не дома, а где-нибудь в парке…
Она поступила на биофак на вечернее отделение и продолжила работу в медицине, питая надежду выучиться на врача.
Осенью пришло  ещё одно потрясающее письмо. Юля написала его прямо на почтамте Сигулды. Это письмо на телеграфных бланках. Просто не знаю, какой выбрать фрагмент, с чего начать….
«Здравствуй, далёкая и близкая моя братчанка! Знаешь, где я сейчас? Галка, я никак не могу ничего забыть! Понимаешь, всё-всё связано с тобой. Куда бы я ни шла, что бы я ни делала – ты со мною всюду.
Сегодня у меня выходной. Я проснулась в таком радостном настроении, вскочила, подбежала к окну и ахнула! На голубом небе торжественно и плавно выходит из-за горизонта огромный ярко-рыжий диск солнца. Буквально через две минуты шар исчез, а всё небо осветилось нежно-розовым светом. От такого чуда у меня всё запело внутри, я готова была совершить подвиг!  Распахнув окно,  весело крикнула облакам и ветру:
 - Доброе утро, Галка! Ветер, донеси ей мои слова!
И я тут же решила ехать в Сигулду. Хотелось ещё раз пройти там, где была ты со мной! Схватив сумку, твои письма, стихи Есенина и яблок на дорогу, я выскочила из дому. Еле успела на электричку на 8-05.
Помнишь, как мы ехали, какой был ветер? Помнишь, сколько цветов мы набрали с тобой! Я очень жалею, что в тот раз мы с тобою не дошли до замка, но я надеюсь, что несмотря ни на что, ты всё это увидишь. Ты, конечно, помнишь ярусы лесов и изгибы реки Гауи. Сейчас лес напоминает картины художников-импрессионистов…. Понимаешь, Галка, это так красиво, что невольно думаешь, кто творец всего этого…. Всё это море леса под дыханием ветра поёт и переливается всеми красками, которые могут существовать только в природе. Прости, но я не могу найти слов, чтобы всё это выразить. Могу сказать только два слова: удивительно красиво! Собрала для тебя листочки, чтобы ты могла представить себе эти краски природы. Высылаю их тебе, и вместе с ними  шлю тебе всю свою любовь, свои мысли о тебе.
На самой высокой башенке замка, на кирпиче около второго окна, я написала: «Галка, чудо-человек! Жду! Юлька. 1964 год,  осень»….
Читаю такие письма, и сложные чувства путаются во мне… Юношеская восторженность…  Потому такая любовь к подруге? Я ведь тоже любила Юлю, но как-то по-другому. Прежде любила Людку, даже целовала ей руку, (которую она быстро отдёрнула, и правильно сделала). У меня скоро прошли те нежные чувства, но восторги вспыхивают во мне и сегодня. Но чтобы так, как Юля! Такие страсти меня пугали.  Я боялась, что у Юли это не  пройдёт.  «Ведь так можно любить только юношу», -  уверенно думала я. Но и у Юли прошло!  И когда мы встретились через девять лет, казалось, что будто и не было никакой страстной восторженности, а если и была, то ушла без следа, оставив на былом месте  груз беспросветной безрадостной  жизни.  Где же ты теперь, моя любимая прекрасная подруга?! Дай мне знак, что  слышишь меня.
«Ночью, в узких улочках Риги ты меня ждёшь….»
      



































                Глава 15. ВАНИНЫ ПИСЬМА

Я продолжала мечтать, как летом поеду в Ленинград поступать в Академию художеств. Уверенности, что поступлю, у меня не было, но оставалась надежда на встречу с Юлей  – ведь от Ленинграда до Риги  рукой подать.
Кларина свекровь переслала мне письма от Вани Греховодова. В августе он был в Ленинграде, поступал в университет на кафедру физиологии человека и животных к профессору Васильеву. Всё сдал, кроме физики – завалил! «Галка, я рядом с тобой. Это меня бесит!» - продолжал он своё письмо. Ванечка думал, что я в Риге, а я уже в Братске…. Дома  нашла его прошлогоднее письмо, в котором он «бесился» по поводу мнимой нашей  «близости»: я в Братске, а он завклубом в Илимске. А я в тот момент уже жила в Риге. Теперь я сделала вывод, что мы вряд ли встретимся: не судьба. Я не могла откликнуться на его чувства, да и были ли они у него  настоящими? Одиночество способствовало его быстрой и сильной привязанности ко мне. Его письма (а они  сохранились) невозможно читать равнодушно. Он сумел в них выразить себя настолько ярко, что его образ, а к нему и хороший слог, до сих пор держат меня в плену необычной  Ваниной личности. Хочется напечатать эти письма, из них получится небольшой, но страстный роман и без моих писем, которых, разумеется, у меня нет.
Кроме сочувствия трудной сиротской судьбе инвалида,    восхищения  его стойкостью и талантом, я не испытывала к нему других чувств – только дружеские!
В ноябре он прислал мне в Ригу открытку-поздравление с праздником:
 «Крошка! С большим праздником! Желаю всего!!! А теперь…? В чём дело? Я на тебя обижаюсь! Ван». Так он недоумевал, почему я не отвечаю. А я была не в Риге, а в Братске.
Наконец, получив моё  ноябрьское письмо из Братска, он отвечает уже из Евпатории:
 «Бросай институт. Тебе это не подходит (а я и так уже бросила). Перед праздником я вызывал тебя по телефону из Риги, но ты не пришла. Вернее, тебя не было в Риге. Зачем ты покинула этот сказочный городок?
Я утром проснулся, а на улице снег! Такое было сногсшибательное чувство, когда шёл на работу! Работаю коммерсантом в газетно-журнальной экспедиции (как я в газетно-журнальном киоске книгоношей!). Но я бы предпочёл больше физику на лекциях профессора, чем эту коммерцию. Но ничего не поделаешь, придётся покорпеть ещё годик.
А сейчас, к вечеру, снег наполовину растаял, и так почему-то грустно…. Наверно ещё и потому, что у меня под носом «капель».
Галинка! Галчонок мой! Ну, что там с тобою стряслось? Пиши ясней! Твой Ван».



                Глава 16. ГРЕХОПАДЕНИЕ

К письму была приписка: «Если можно, то я крепко целую тебя в губы, ты ведь разрешишь, я знаю!» Меня, как любую девушку, такая фраза и взволновала, и ввела в недоумение: что это он, будто мы с ним когда-нибудь целовались?! Я ещё раз убедилась, что Ванечка легко «заводится» - ну, прямо «спол-оборота»! Это значило, что он мастер воображать. Да, фантазировать интересно и приятно, только после приходится  ещё и дорого платить за собственные фантазии. Впрочем, пришлось платить нам обоим. 
Когда я заговорила с мамой о Ванечке, она быстро урезонила меня:
 - Он инвалид! Калека.  Они бывают злыми на всех.
Я  не уверена, что мама  права, но её слова запомнились. А если бы я действительно Ваню любила, то и мамины слова меня бы не остановили. Но я давно знала, что моя судьба – Вася Черезов.
Не помню, как наступил Новый, 1965-ый год, но он наступил. Не имея денежных средств, я на копейки купила плотной тёмно-синей ткани на модную юбку с бретельками. Быстро раскроила, быстро сшила, но не влезла: при раскрое  не сделала припусков на швы. Убрала юбочку до лучших времён – когда похудею.
Эпидиаскоп оставался в обиходе. Никакой множительной печатной техники для картинок, кроме  небольшой копирки и светочувствительной бумаги, просто не существовало. Да и с помощью перечисленных средств можно было «изобразить» что-то маленькое или бледное. А графика художника Стасиса Красаускаса волновала не только меня, и многим хотелось смотреть на неё не только в книжке Межелайтиса или в журнале «Юность», а украсить ею своё жилище. В быту делать копии фотоаппаратом тоже не получалось. Тогда снова пригодился эпидиаскоп.
Перед его объективом ставили картинку и проецировали на лист ватмана, закреплённый на стене. Изображение-картинка увеличивалась во весь  ватманский лист! Надо было быстро обводить карандашом основные контуры изображения. Быстро потому, что за объективом с  книгой находилась мощная лампа, сжигающая книгу  с  иллюстрацией. После обводки книга быстро вынималась. Контуры на бумаге надо было оставлять белыми, а   всё  пространство внутри контуров  закрашивалось чёрной тушью. Только меткий глаз и  искусная рука  могли воспроизвести окончательно копию гравюры – ведь не было же в нашем распоряжении печатных станков.
Так копию  иллюстрации Красаускаса сделала для меня та самая девочка (Люда Рябова?), которая бегала в кино под моим именем без билета. В жизни много чудес!
Так что же было изображено ею на ватмане? Какую иллюстрацию мне удалось заполучить? Это были Адам и Ева. Красаускас их изобразил на фоне дерева с райскими яблоками, но не Ева, а Адам тянется к яблоку. Художник по-своему  трактует грехопадение. У него Адам – искуситель, а Ева, смущённая, падает перед ним. И не из ребра Адама, а от бедра отделяется она. Их ноги ещё вместе, но Адам тянется за новым яблоком...




































                Глава 17. ВСТРЕЧА ВЫПУСКНИКОВ

Такую «картинку» поместить у себя в комнате я не могла. Возможно, я принесла её домой, но встретила мамино сопротивление, а скорей всего, и не приносила, а повесила картину у Васи в его комнате. Вася не особенно был похож на  того мужчину с гравюры, а вот я – вполне. Вася не был таким сильным, но он был самостоятельным и смелым, а ещё он  очень  любил меня….
Наступил долгожданный февраль! Я всегда его встречаю  с радостью!  Потому, что скоро весна!
Первого февраля, по традиции, в нашей двадцатой школе состоялся вечер встречи  выпускников-одноклассников. Мы с Людмилой Артемьевой, хотя и не вполне подходили под этот статус (я выпускалась в Риге, Людмила - ещё без аттестата) с радостью помчались на эту встречу. Это была наша школа, и ожидался приезд Елены Борисовны!
После общего собрания, все разошлись по классам, но таковых было немного – выпуска четыре: школа  открылась недавно. Поэтому все побежали к «своим» учителям. К Елене Борисовне собрался целый кабинет из разных выпусков. Помню среди «не наших» краснощёкого красавчика брюнета Борю Поспелова. Елена и к нему относилась с тёплым вниманием. Она задала всем один вопрос: « Нашли ли вы своё счастье?» 
  Боря что-то пробормотал, Галя Казадаева пожаловалась, что мало денег: «Купишь какую-нибудь безделушку, и есть не на что».
Меня, как и Елену, их ответы не устроили. Я тогда почти всех однокашников считала очень состоятельными и успешными, поэтому заключила, что они, возможно, «с жиру бесятся». Потом-то я поняла, что и в Братске, а не только в Риге, жить затруднительно, и не только нам с мамочкой, - проблемы возникают у всех, несмотря   на кажущееся благополучие.
Но я себя ощущала вполне счастливой в тот момент. Встреча с любимой учительницей, с которой столько не виделась! И тесная юбка мне подошла, а значит, я постройнела, чувство лёгкости, полёта переполняли меня! И неважно, что не всё у меня ладится – это временно! Я всё смогу, всё сумею. Всё ещё впереди! И уж так ныть, как мои одноклассники, не стану!
Елена Борисовна ушла к коллегам, а мы небольшой группой уединились и  в честь такой серьёзной встречи понемногу выпили вина - ведь мы уже совсем взрослые, и нам всё можно!
Оставаться свободными  тогда нам помогала поэзия. Людмила прекрасно читала Федерико Гарсиа Лорку:

Чёрные кони жандармов
Железом подкованы чёрным….

Или:

Начинается плач гитары….

 А я  -   «Осеннюю песню»: «Сегодня чувствую в сердце неясную дрожь созвездий»….


                Глава 18. ГРАВЮРА КРАСАУСКАСА ОЖИВАЕТ

Когда осенью Нонна Александровна посоветовала Васе взять меня, как берут крепости и города, я не поняла, что она имела в виду. Если близкие отношения, то они у нас уже были. А  как же ещё? Приказом? Боем? Оказалось, что можно взять ещё одним способом.
Собираясь на учёбу в далёкий город, я не думала порывать с Васей. Но он-то понимал и знал по опыту моего прошлого  года в Риге, что ждать меня – это очень трудно, да и я порой капризничаю и выступаю с угрозами перемен. Это качество вообще свойственно моей натуре. Я стремлюсь к стабильности, но застоя не выношу.
Вечерами я приходила к Васе в его уютную небольшую комнатку, где были проигрыватель и магнитофон, мягкий свет бледно-голубого абажура настольной лампы.   Чёрно-белая гравюра Красаускаса призывно манила нас друг к другу.

Я руками тело её беру, грех -  приличествует человеку.
Я за грех, когда семя взрасти успев, красит тело, как землю – щедро!
И не нравится мне, когда весь посев одному достаётся ветру.
Я за хлеб насущный любви большой, жажду плоти и жажду света.
За такую любовь, о какой ещё не писали нигде поэты….
                Э. Межелайтис

    Пару раз я видела во сне маленькую, говорящую девочку и решила подарить последнюю куклу соседке. А девочка мне встретилась другая. Это была Анечка Семёнова – Бертина дочка. Тогда наши соседи по квартире Берта и Володя Семёновы уже проживали в отдельной квартире на Новом городе. Анечка подросла, Берта вышла на работу в ГРП, а меня позвала нянчить дочку. Анечка была милая и очень спокойная - ну прямо, как куколка - хорошенькая беленькая и чистенькая девочка. Правда, я не очень понимала, что мне делать с нею. Кормить, высаживать на горшочек, переодевать, вести на прогулку, кормить обедом, снова горшочек и укладывать спать днём. А что ещё? Во время её сна я читала Алпатова  «Историю русского искусства», и книга вполне гармонировала с двухлетним ангелом,  сладко спавшим в своей кроватке - ну как настоящая Дюймовочка в розовых лепестках. Берта очень её любила и заботилась о ребёнке, одевая во всё красивое и качественное: в белое, розовое и красное.
Так прошло дней десять. Ребёнок начал привыкать ко мне, как вдруг что-то произошло, и Анечка стала плохо кушать и капризничать. Зато я кушала ну прямо за двоих  и не могла остановиться! Было очень вкусно, очень! Но ведь и честь надо иметь! Но я ничего не могла поделать, как ни боролась с собой!
На выходных я всё думала, почему вредничает Анечка? А она вовсе не вредничала, а заболела корью. Кто-то во дворе или в подъезде был болен, и наша крошка заразилась. Берта дозвонилась до моих соседей, и те передали, что мне  не надо приходить.
               



































                Глава 19. РАБОТА НАЙДЕНА!

Время текло медленно, не то, что в Риге! Но всё-таки текло, а  я опять  не работала, хотя упорно занималась самообразованием.
Как-то в гости к Лунёвым приехал племянник из Харанжино.  Он жил в деревне (или это был леспромхоз?). Порода выдавала в нём несельского жителя, да и впрямь не сельский – метрсексуал, как сказали бы теперь.  И деловой, и красавчик, и любил принарядиться - старался хорошо выглядеть. Он всего-навсего оканчивал среднюю школу и получил задание на весенние каникулы написать сочинение. Но оно не получалось, так как  читать роман Горького «Мать»  он не хотел. Я вызвалась помочь, (всё равно бездельничаю!) и   так «вошла» в тот роман, что насочиняла уйму лирических отступлений, но мой труд  безоговорочно был отвергнут: «К чему всё это?» - возмутился он. Но юноша сделал мне интересное предложение пойти работать пионервожатой в его школу в посёлке  Харанжино.
 - А меня возьмут?
 - Возьмут! Работать-то некому! Поезжай в Братский районо с заявлением, а в Харанжино полетишь на вертолёте!
Уже зная строгий мамин подход к выбору моей работы, я решила ничего ей не говорить, пока не устроюсь, и поехала в город оформляться.
В районо немало удивились моему рвению. С чего это я решила, что мне надо там работать?
 - А что ты умеешь? Петь умеешь? А танцевать? Чему ты можешь научить?
Я давно не пела в хоре и не танцевала сценические танцы, а про стихи  решила и не заикаться. Так и не стала я пассажиркой вертолёта!
А гость был разочарован, что не помог родной школе. Может, он выучился  и стал её директором?
А между тем мама с Евгением Дмитриевичем хлопотали за меня и к концу марта  мне нашли  место в лаборатории на КБЖБ - на заводе ЖБИ-4. Буквы Ж и Б в этих аббревиатурах означают железо-бетон. Я и рада была и не очень, но решила потерпеть, так как деньги платят, а я уже взрослая и должна их зарабатывать.
Устроилась быстро, и  взрослая девушка Аня проинструктировала меня, научив принимать закладные детали для бетонных плит, испытывать металл на прочность, а точнее на разрыв. Я всё неплохо усвоила, и  крепость металла высчитывала по формуле, но качество сварных швов на деталях почему-то проверяла на глаз. Аня успокоилась моим знанием одной формулы и укатила в отпуск, а я начала  мучиться на новой работе, терпя её изо всех сил. Сначала я работала в первую смену, а потом и во вторую, и даже в третью. Всё это оказалось подобием каторги для меня. Но лучше по порядку, а именно, что же  конкретно  делала я на том заводе?



                Глава 20. ЛАБОРАНТ И КОНТРОЛЁР

На заводе ЖБИ-4 было две лаборатории. Одна – испытывала бетон, другая – металл, или железо для закладных деталей, а закладывались они в бетонные панельные плиты, из которых строились дома в большом количестве. Если плохой бетон, или плохой металл, не выдерживает заданной нагрузки, то дом может  развалиться. Но металл закладывают в виде сложных, скреплённых сваркой деталей – разных железных пластин и штырей. Так сложилось, что я оказалась не только лаборантом, но и контролёром ОТК. Почему? Из экономии, вероятно.
Как я уже сказала, лаборантской  должностью я справлялась, но как на меня навесили вторую – не поняла. Возможно, потому я и принимала закладные по форме, но не по формуле. Вообще-то, то и другое исполнять было не утомительно, но как-то пустили на самотёк моё обучение. Наверное, спешили в отпуск, и главная начальница всей этой службы   (и  однофамилица моей старшей сестры) Воскобойникова была в кругосветном путешествии.
Смена начиналась с того, что мне в лабораторию без окон приносили большие железные штыри. Я брала один, вставляла в испытательную машину и включала её. На стержень поступало давление, правда, не помню, откуда.  Машина начинала гудеть  всё сильнее и сильнее, и вдруг после паузы в долю секунды раздавался страшный грохот! Стержень разрывался! Я должна была увидеть деление с цифрой, на котором произошёл разрыв, и быстро, запомнив, записать. Потом считать по формуле, есть ли у металла запас прочности, сверяя по шкале в документах. Норма была всегда, ни разу не было сбоя. Потом всё повторяла со вторым стержнем.
Примерно через час, в который я «отдыхала» от грохота, были готовы сварные закладные детали. Присев на корточки, я штемпелевала каждую деталь своим штемпелем.  Постоянно макала штамп,  или обмазывала его кисточкой в чёрном кузбаслаке. От такой процедуры я не могла уберечь светлую куртку, а другой у меня не было. Так я «разрисовала» её полностью!
Штамп я ставила в том случае, если шов был аккуратным, не менее 8 - 10 миллиметров в ширину и без «раковин». Иногда мне приходилось откидывать детали на доработку той же сварщице, и она подваривала их  безо всяких возражений.
От всего этого я ощущала себя ужасно! Духота, дымы от сварки, цементная пыль, которая была повсюду, а свежий воздух только в обеденный перерыв, но  иногда я выбегала и в свой очередной «перерыв» глотнуть немного воздуха.
Страдала я и от шума. Отопительная труба постоянно тревожно постукивала, иногда при её охлаждении появлялись войска тараканов. Но ужаснее всего я переносила разрыв металла, поэтому я приноровилась после крепежа стержня и включения машины, выскакивать за дверь, а в момент разрыва дверь распахивать, чтобы увидеть цифру на шкале.
«Но ведь деньги платят», - утешала я себя. А к концу марта на меня разом свалились три проблемы, а следом и четвёртая.











































                ЧАСТЬ 2
               
               

                Её движенья непроворны.
                Она ступает тяжело,
                Неся сосуд нерукотворный,
                В который небо снизошло.
                Валерий Брюсов.


                Глава 1 Астрология

В настоящее время я располагаю диском с компьютерной астрологической программой. Можно включить сегодняшнюю дату, или будущую, или прошлую и увидеть, как встали звёзды сегодня, встанут завтра, или  давным-давно. Можно в это не верить. Но вот я открыла 24 февраля 1965-го года. Открыла и вздрогнула! Планеты собрались в узлы-соединения! И таких узлов  два: Венера в Водолее, а с нею рядом, (но  в Рыбах) - Солнце кубарем с Сатурном и Меркурием – все в одном узле! А в другом - Уран соединяется с Плутоном, а рядом Марс, и все втроём в Деве. К тому же обе группы планет в оппозиции друг к другу. Кто понимает, тому объяснять не надо, скажу только, что меня ожидали большие трудности, но я сумела собрать волю в кулак. Но всё - по порядку.                В начале апреля 1965 года за спортивные успехи и примерное комсомольское поведение  Васю наградили путёвкой  в международный лагерь «Спутник», расположенный в окрестностях Сочи. Васе очень хотелось поехать, но он был озадачен моим положением. Первой это заметила мама:
 - Что-то я не припомню, были ли  у тебя месячные?
На мгновение я задумалась, тут же вздрогнула, но, подавив ужас, спокойно ответила, что конечно  были.  Тогда я не имела привычки   следить  за циклами в организме, а Вася знал, что я собираюсь в Ленинград учиться, так что   я рассчитывала на его понимание. Но вот однажды, кажется на 23 февраля, я была менее осторожна. Может, хотела Васе сделать подарок или он всё же решился таким образом «взять» меня по совету Нонны («взять, как берут города»), но сделал это несколько коварно…. Нет, я не рассердилась на него ни тогда, ни потом.  Меня охватила некоторая паника, но я надеялась, что всё обойдётся, и как говорится, «рассосётся».
Уже не помню, кто посоветовал пить аспирин, алкоголь, садиться в горячую ванну – всё это для бывалых и ослабленных женских организмов, а я была на редкость крепка и здорова. Ну, то, что я  здорова – это, скорее, относительно. Выпила всего одну таблетку аспирина, а со второй – вырвало. Водку я не пила вообще, и потому выпила брагу, которую мастерски варила Васина матушка. Так это не алкоголь, а просто витамин,  организм ещё больше укрепила. Села в горячую ванну – началось сердцебиение, так что вылезла сразу и ни с чем. И вовремя сделала выводы: если нет ожидаемых результатов, так надо успокоиться и ждать. Я ведь хотела маленькую девочку – так значит, она и будет. Но вдруг это будет мальчик, и я его не полюблю? Господи, как это страшно! Что же делать? А, может, всё ещё образуется?
Но тогда же   появилось новое страшное  (не из моего словаря!) слово. Я с ужасом  перебирала его в разговорах с Людмилой, наедине, а однажды сказала Васе:
 - Может, мне сделать аборт?
 - Нет! Я чувствую, что мало проживу. Я хочу хоть одним глазком увидеть своё дитя, - так окончательно заявил  своё  решение Вася. И я следом поставила  точку. Маленькую точку.
И  с Васиным отъездом я тоже смирилась. Теперь мне хочется сказать так: я на завод, а он на курорт, но тогда я была рада за Васю, что ему выпала редкая удача –  бесплатная поездка на юг.
На работе и дома я повторяла Брюсовские строки:
               
В час наслажденья, в миг объятья,
Когда душа была пьяна,
  Свершилась истина зачатья,
О чём не ведала она….

Первые две строки были не про меня, а следующие две – точно обо мне. 


















                Глава 2. ПЕРЕМЕНЫ

Вася уехал в начале апреля, а у меня начался токсикоз. Если посчитать, то это была уже третья неприятность, не считая работы и необходимости скрывать своё положение от мамы.
Я ничего не могла есть.   Стало понятно, отчего я  без остановки уплетала у Берты. Оказывается, не только потому, что вкусно! Завязавшийся плод требовал питания, но  почему же теперь он отвергает пищу? Я не знала, что делать, как жить, но жила и работала, отплёвываясь в прямом смысле: постоянно отделялась слюна, а если я глотала её, то начиналась рвота. Моё состояние заметила сварщица, и посоветовала пить минеральную воду. Из минвод в свободной продаже оказались «Ессентуки» под номерами 4 и 17 – самые противные! Но мне именно они помогали. А ещё меня спасал очень горячий чай – настоящий кипяток, но на работе для кипятка условий не было никаких.
Я продолжала потихоньку готовиться в Академию художеств, но сил и надежд оставалось всё меньше и меньше.
Вскоре Ваня Греховодов прислал мне из Евпатории отчаянное письмо. Он сообщал, что его могут посадить в «долговую яму». В следующем письме он просил срочно приехать, взяв с собой постель и побольше денег, так как ещё месяц он не получит зарплату.
Теперь я никуда не могла выехать, да и если бы могла, то не поехала, но не помочь Ване я тоже не могла. Я отправила ему деньги, заняв у своего одноклассника Торопина. Помню, как Сергей вздохнул, узнав, зачем так срочно они понадобились, но принёс до зарплаты, прибавив: «Зря ты так….»
Ванечка благодарил меня, называл  спасительницей, писал, что я помогла ему выбраться из пекла, но просил помочь ему выехать в Ленинград на учёбу. Во второй раз я отправляла деньги без трепета  спасительницы, но кто же ему поможет, кроме меня? Да и я всё равно ничего не могу есть, так зачем мне деньги?
На этот раз благодарность от Ванечки пришла из Ленинграда: он был в радостном волнении от предстоящей встречи со мной.
А я уже знала, что никуда не поеду. Жизнь всё решила за меня, и хорошо ещё, если она даст мне отсрочку, чтобы учиться!
Я написала Ване письмо, объяснив свою ситуацию, но он продолжал строить совместные планы. Сказать просто «Нет!» мне всегда не просто, а тогда, в начале взрослой жизни, я и вовсе  боялась его обидеть, и делала глупость за глупостью, переписываясь с ним целый год, а теперь ещё и  отправляла деньги, даря ему надежду. И Ваня  писал:
«Ну, что там у тебя стряслось? Ну, со здоровьем? Ты, действительно, маленькая и притом самая пребольшая трусиха! И, пожалуйста, не болей. Я знаю, это очень неприятно, тем более для будущей Матери. Знаешь, у тебя настоящие глаза матери. И, пожалуйста, береги себя! Ты ведь мне очень и очень нужна! Береги себя для меня!»
Трудно представить, понимал ли Ваня до конца, что произошло.





                Глава 3. В ОДИНОКОМ ОЖИДАНИИ

Другая сварщица, с высокой причёской и  золотым перстнем, узнав о моём положении  и состоянии, советовала  вызвать по блату искусственные роды.
 - Что это такое и зачем?
 - Ребёнок родится, но не выживет, а ты  будешь свободна. Мне делали искусственные роды. Ребёнок родился и закричал. Я как соскочу с кресла! Оставьте его живым! Но он умер….
 - Так зачем же Вы мне такое советуете?!
 - Да я вижу, как тебе тяжело….
 - Ну не так же! Родившегося умертвить! Нет, я ничего подобного никогда не сделаю!...
От Васи я  получала письма и радовалась за него. Он  восторгался  и  природой, и  погодой, извинялся, что не все мои заказы  выполнил. В те времена  отъезжающим в другие города  давались поручения на покупку вещей, отсутствующих в местной продаже. Но я не расстраивалась, что Вася что-то не купил - я просто ждала его. И не просто, а с нетерпением!
Я была измучена токсикозом, и кроме самого Васи, меня ничто не радовало - даже  стихи! Но читать надо, поэтому я принялась  сначала за «Исповедь» Жан-Жака Руссо, и в обеденный перерыв, когда  была в состоянии съесть только картофельное пюре, шла в сторону леса, садилась на пенёк и читала о природе Швейцарии. Неподалёку бежал ручеёк. И ничего, что в нём подозрительно  мутная вода – мне это помогает воспринимать текст – будто я в Швейцарии. Потом мне скажут, что этот ручеёк течёт из душевой и в нём мыльная вода -  и  станет совсем  неприятно. К тому же – вокруг цветёт багульник – рододендрон розовый, и источает тошнотворный запах…. Я перестала читать на природе. А кассир  на раздаче посмотрела на меня с жалостью, и, думая, что у меня нет денег, предложила взять что-нибудь, кроме пюре, в долг, но я, конечно, отказалась.
Однажды, устав от ожидания и токсикоза, с надеждой я побрела в сторону микрорайона - в сторону Васиного дома. И не напрасно! Вася меня окликнул! Мы кинулись навстречу друг другу, и я заплакала у него на груди. Ему стало жаль меня:
 - Ну, как ты? – спросил он, и, видя мою удручённость, добавил:
 - Без изменений?
Мы пошли к Васе, и он с радостью вручал  привезённые  подарки, а я и сейчас их с нежностью вспоминаю, и почти все они сохранились.  Я будто снова вдыхаю смолистый запах давно осыпавшихся веточек настоящего кедра, двух-трёх диковинных шишек.… Из заказов он вручил мне маленькую братину – деревянный ковшичек в стиле Хохломы, а потом, радостно сверкнув  голубыми глазами, и, сделав таинственную паузу, преподнёс главное сокровище: голубой томик Гарсиа Лорки! Я была счастлива!
Но как странно, что в тот период (в период токсикоза) я совсем не воспринимала стихов, и даже сегодня, раскрывая эту бесценную для меня книжку, я ощущаю головокружение и лёгкое поташнивание…..
 - Ну, что? Пойдём в загс?
 - Я люблю тебя, но не хочу замуж: чувствую, что скоро встречу того, кого  очень сильно полюблю…..
 - Ну, когда встретишь, я тебя отпущу.
Может быть, такой договор был раньше, но тогда, при встрече, мы приняли решение идти в загс.






























                Глава 4. ПРОБЛЕМЫ

Решение идти в загс было принято обоюдно, но сил у меня  почти не было. А тут ещё и Ваня возобновил свои атаки! Снова и снова он звал меня, и уже не в Евпаторию, а в Ленинград, куда вылетел, получив мой перевод, но у него снова кончались деньги.  Много ли я ему высылала? Больше 30-40 рублей – никогда! У меня попросту не было большей суммы. Но настанет момент, когда ему понадобится больше: то 100 рублей, то 300. Он умалял меня занять у матери или у сестёр, но об этом не могло быть и речи: ни у кого в нашей семье не было таких деньжищ!
Ване необходимо было то снять квартиру, а деньги отдать вперёд, то купить тёплую одежду (пальто, меховые ботинки, шапку), то дорогие китайские кисти и этюдник  (он метался между медициной и искусством), то портативный магнитофон…. Почему он просил это у меня? Или я произвела на него впечатление очень обеспеченной, или он так просил у всех, кого знал? Но вряд ли кто мог ему помочь приобрести так много.
Временами письма были сумбурны, излишне экспрессивны, но я и сама была экспрессивна – как говорится, пьяна без вина. А Ванечка порой признавался, что выпил с друзьями, а то сообщал, что курит только сигареты (не папиросы – хотя они дешевле!) и пьёт кофе с коньяком или коньяк с кофе.
Мне не хотелось бы думать и говорить, что он злоупотреблял моей добротой и наивностью, хотя теперь это отчётливо видно. Но я не жалею, что когда-то помогала ему. Однажды он, получив мой перевод, сразу купил пальто. И даже через 50 лет я отчётливо вижу это, никогда  не увиденное мной пальто, и душа моя спокойна, что я вытерпела, как могла, его атаку, и его просьбы воспринимала по-философски и по-житейски – не отчитывая его, больного, измученного, отчаивающегося, а иногда и злого и обещающего всем мстить, а иногда - вернуть долги. Хотя мы оба понимали, что их вернуть он не сможет.
Я тяжело переживала предстоящую регистрацию, но понимала, что выхода нет. Один Васин приятель очень удивился моему сопротивлению:
 - А тебе не приходит в голову, что Вася может и отказаться?  - так весело просил он меня. Я очень удивилась такому варианту. В ту пору я совсем не знала жизни, не знала мужской психологии.
Ване же пришло в голову сделать мне небольшой подарок: модную сумочку-кошелёк белого цвета с коротким ремешком, охватывающим кисть руки. С этой сумочкой я и пойду на регистрацию нашего  с Васей брака 19 июня 1965 года.
Через неделю Ваня вызовет меня на переговоры. Переговорный пункт был далеко от дома – на турбазе. Вечером мы с Васей,  не спеша, пришли на переговорный. Меня вызвали в кабину для разговора с Ваней. Он спрашивал, почему не еду к нему. Я ответила:
 - Я вышла замуж.
В ответ молчание. Я тоже молчала. Телефонистки заволновались, что нет связи.  Из  Ленинградского пункта сообщили: «Абонент покинул кабину и вышел из зала».      
   


                Глава 5. ВТОРАЯ СМЕНА

В своём повествовании я забежала вперёд,  а ведь до описанных выше событий оставалось ещё полмесяца.
После девятого мая изменился график работы.  Сменщица потребовала поменяться. До этого и ей, и мне было удобно, что она всегда выходит во вторую смену, а я - в первую. И вот я с трудом начала приноравливаться ко второй. В начале смены, то есть с четырёх до шести – хорошо:  народу мало и тихо, и силы ещё есть, а к десяти вечера уже непосебе. А чтобы до двадцати четырёх – терпения не хватало. Токсикоз не отпускал, мутило постоянно, минеральная вода всегда была при мне – даже в городской библиотеке, а уж на работе – и подавно!
Однажды я решила отъехать с работы чуть пораньше, не ожидая служебного транспорта. Для этого вышла на дорогу голосовать. Но и на дороге пришлось набраться терпения, однако,  я  сэкономила несколько минут. Но чего мне это стоило! Ну, не так, чтобы очень дорого, но волнений оказалось предостаточно, чтобы я прекратила такую практику.
Я села в кабину грузовика около двенадцати часов ночи. Водитель, круглоголовый небритый блондин, ехал молча, да и мне говорить не хотелось, я так  радовалась, что закончила смену.
  Вот машина повернула налево от КБЖБ – в сторону Энергетика. Вот проехали Энергетик, АТУ-2, промплощадку…. Мост через залив ещё   строился, поэтому водитель стал выруливать направо в темноту, чтобы ехать вокруг залива. Тут я пояснила ему, что мне надо выйти на восьмом квартале. Он ответил скороговоркой:
 - Будет дело – довезу.
 - Какое дело? – не поняла я – ведь  с шофёром  не планировалось  никаких дел.
 - Будет дело – довезу! – повторил он громче. И до меня дошло!
 - Остановите! -  не то прошипела, не то прошептала я с утробным ужасом….
Он затормозил, я выскочила, но, боясь, что он сшибёт меня, заметая следы,  инстинктивно прыгнула с дороги за какой-то сарай. Шофёр нажал на газ и скрался во тьме. Ни огонька вблизи, только вдали за заливом   светит Падун, да звёзды над головой. Вот и приехала пораньше! Что же делать? Пойду к мосту, домой – через мост, но я, всегда смелая, сейчас испытывала животный страх. И всё-таки  надо  идти вперёд, то есть  назад  по дороге к мосту. Я иду и вдруг вижу светящийся автобус! Сейчас он повернёт мне навстречу…. На всякий случай  поднимаю руку, и автобус останавливается.  Останавливается для меня и моего будущего ребёнка….   




                Глава 6. ДЕВЯТНАДЦАТОЕ ИЮНЯ

  Не было тогда психологов, не было священников, было сложно найти подходящее лицо с жизненным опытом, чтобы поделиться трудной ситуацией, найти поддержку, получить совет и одобрение. Мне тогда казалось, что одобрение в моей ситуации вообще неуместно. Но мамина приятельница Мария Петровна, сказала, что, если так быстро я забеременела, то мы с Васей очень подходим друг к другу. А Нонна Александровна успокоила меня, что учиться можно заочно, и у нас с Васей  уже есть хорошая  материальная база для семейной жизни: проигрыватель, магнитофон, приёмник и двухтомный энциклопедический словарь и, в придачу - целый стеллаж книг!
Я же была строптива и глупа, крайне измучена токсикозом, поэтому день регистрации нашего брака воспринимала, как тяжёлое испытание, и многие годы не любила его вспоминать. Вася относился к этому событию иначе и никогда не забывал  19 июня. Цифра эта состоит из единицы и девятки, и в сумме будет 10. Так и вышло, что мы попали в десятку! Да и 19 лет мне тогда было…  Наш брак оказался долговечным, но Сатурн, который подстерегает меня в семейном знаке Рака, творил козни без конца. Уран расширял мои возможности в семье, а Сатурн ограничивал и обдавал холодом. Я совершала ошибки, проступки, и даже преступления…. Но об этом впереди, а пока о нашем бракосочетании.
В назначенный день и час мы с Васей и его приятелями, Южаковым и Кронгаузом, пришли в Падунский ЗАГС. Не припомню пышных свадеб в те годы, и у нас всё было скромно. На мне был кремовый летний костюм с моего выпуска в Риге, в руках - Ванин подарок сумочка-кошелёк, а в нём запас чистых платков для токсикоза.
Мы заранее договорились, что я оставлю свою фамилию, но когда  сообщили об этом регистраторше, она решила прибегнуть к запрещённым приёмам: то подзадоривала Васю, то объявила, что я его не люблю. «Она меня быстро раскрыла», -  подумала я и испугалась. Тогда я не  понимала, что даже не испытывая страсти к Васе, я его очень любила, и что  любовь на уровне  сакральности и ментальности - самая сильная и  вечная.
Свидетель Кронгауз нас выручил, подсказав регистраторше заниматься своим делом: регистрировать.
Моя мама, узнав о предстоящем акте регистрации, быстро успокоилась, и я почувствовала себя отрезанным ломтём, поэтому мы отправились с нашими свидетелями в Новый город, то есть в посёлок Энергетик, где жена Рудольфа Южакова - Валентина уже накрыла стол. Мы и на ночь остались у них.
Перед сном вышли прогуляться. Солнце пекло даже вечером. С Васей вдвоём подошли к парку. В то время парк был совершенно диким лесом, и насекомые всех видов наполняли его. Мы постояли на опушке.
«Что меня ожидает? Какие испытания ещё предстоят?» - с грустью думала я.



                Глава 7. НОЧНАЯ СМЕНА

Как быстро и неожиданно в тот период разворачивались события моей жизни!  Одно за другим, и третье, и четвёртое, и пятое  - так, что я не успевала их осознавать и не могла переварить.  Я была по-настоящему натянутой струной, или машиной  – всё человеческое стало мне чуждо. Я уже не могла ни плакать, ни смеяться…. Ничто не радовало, но и не огорчало, только страх время от времени навещал меня.
Очень скоро в рабочем графике контролёров ОТК навели порядок, Теперь я работала в три смены, то есть попеременно: день в первую, день во вторую, день (то есть ночь) в третью. Для меня начался настоящий ад.
Сочувствующая мне сварщица подсказала выход:
 - Ты к ночной смене не приезжай. Я много наварю деталей, а ты приезжай утром,  всё проверишь и  примешь.
Я обрадовалась, но как всё осуществить, не могла представить. Вася взялся мне помочь. Поскольку я боялась ехать даже самым первым автобусом (вдруг меня кто-нибудь узнает и разоблачит!), мы решили встать пораньше и отправиться на завод пешком.  «Пораньше» означало, что я почти всю ночь не спала – так волновалась, представляя эту авантюру.
С первыми лучами мы поднялись, поели, и вышли из Падуна  к известному мосту. В округе – ни души! Пройдя мост, мы свернули направо к лодочной станции, и, огибая заливы, вышли к красному кирпичному дому в Энергетике. Мои силы были на исходе, но страх, что кто-то с завода, живущий в этом доме,  увидит меня в окно, подгонял не медлить и идти дальше.
Так мы достигли подножия горы, отделяющей посёлок Энергетик от железобетонного комбината.  Наскоро перевели дух, и двинули в гору. В те времена на горе ещё не было никаких дач, а теперь их уже нет. Начался дождь.
Между горой и комбинатом была проезжая дорога, но прежде, чем выйти на неё, мы условились, что Вася будет ждать меня неподалёку в бетонном шалаше, где он укроется от дождя. Тогда не пришло в голову, что тот шалаш, состоявший из двух плит, мог разрушиться и придавить Васю. Мы были молоды и беспечны!  Слава Богу, что всё обошлось!
Быстро, как могла, я пришла в цех, где меня ожидала гора закладных деталей. Сначала наскоро, а потом, отдышавшись, уже спокойно я проверила и пометила все детали. Смена заканчивалась, мы с Васей встретились у рейсовой будки и благополучно добрались до дома. На работу мой муж (мой друг!) уже не пошёл, и мы завалились спать.
Я долгие годы с содроганием вспоминала это авантюрное мероприятие, и не раз мне снились подобные приключения: идём неведомо куда и неведомо зачем, пробираясь со страхом, преодолеваем крутые подъёмы и спуски. После  нашего похода мы не отважились бы его повторить, да и всё очень скоро изменилось, и мне больше  не понадобилось работать в третью смену.


                Глава 8. В РАБОЧИЕ!
 
После ночной, если я не ошибаюсь, был суточный перерыв, а потом я вышла опять в первую смену. Ко мне в лаборантскую пожаловала незнакомая черноглазая дама. Она оказалась начальницей ОТК Воскобойниковой. Я насторожилась, так как уже знала одну Воскобойникову – мою родную (по матери) старшую сестру Клару, от которой я бежала из Риги.
Новая Воскобойникова на днях  вышла из длительного отпуска «за два года».
 - У нас новый лаборант! Давайте знакомиться! – деланно приветливо  заявила она и продолжала:
 - Ты давно у нас работаешь? Как ты здесь оказалась? Собираешься ли учиться дальше?
Я чистосердечно начала ей излагать, что училась в институте, но бросила.
 - Так ты можешь восстановиться!
 - Я не хочу, это не моё!
 - Как не твоё? А что же твоё?
 - Искусство! Я хочу быть искусствоведом.
- Ну что такое искусство! Я вот сейчас вернулась из кругосветного путешествия. Была в Италии, посетила картинные галереи…. Ну и что с того?
«Ну и дура!» - подумала я. Была в Италии, но так равнодушно об искусстве! Так зачем вообще  ты туда ездила! Я уже не возражала и не спорила, а Воскобойникова продолжала разговор:
 - Расскажи мне, как ты здесь работаешь, что делаешь?
Я начала перечислять и описывать те две-четыре операции, которые  повторяла ежедневно и ежечасно, а начальница слушала и кивала. Уходя, она пригласила меня на совещание при директоре завода, к которому относилась наша лаборатория.
Назавтра с утра я сидела в кабинете директора Собенникова, где собралось довольно много знакомых и незнакомых лиц, а среди них и сама Воскобойникова. Директор задавал вопросы, а все по очереди докладывали.   Из их разговоров я мало что понимала, и конечно, недоумевала, зачем меня сюда пригласили. Через час директор подвёл черту:
 - Всё! Идите работать!
 - А новая лаборантка! – напомнила ему Воскобойникова. -                Вы спросите, как она принимает закладные детали, каким должен быть сварочный шов.
- Ну? – нетерпеливо Собенников метнул взгляд в мою сторону. И я,  тоном сказочницы или старательной ученицы, начала свой рассказ:
- Сварочный шов должен быть восемь-десять миллиметров, ровным и без раковин….
 - В рабочие!!! – громко закричал  Собенников и вскинул руку!



                Глава 9. ЛЁГКИЙ ТРУД

Я была в шоке. Мало мне было, ещё и это прибавилось. В рабочие….
А что я буду делать в новой должности? Грузить? Так мне нельзя поднимать тяжести.
 - Будешь на каре разъезжать и больше получать по рабочей сетке, - обрадовала меня лаборантка из бетонной лаборатории.
 - Как это  «на каре» разъезжать? Я ещё задавлю кого-нибудь….
Кар – это такая тележка, но её не сам толкаешь, а, стоя на ней, жмёшь на рычаги, и она едет. А чтобы никого не задавить, надо, кричать «поберегись!». Для чего он нужен этот кар? Точно не знаю, но, возможно, для перевозки металлических частей к сварщицам, варившим закладные  детали  для железобетонных плит-панелей.
Нет, не могла я  представить себя, передвигающей рычаги кара…. Решила, что надо уходить. Всё же непонятно было, почему так быстро  решили выкинуть меня  в рабочие? Неправильно проверяла детали? Но какая же коварная эта Воскобойникова! Мне она ничего не сказала, ни одного замечания не сделала…. Отомстила  за любовь к искусству, а не к железобетону! Или кого-то обещала устроить на это место?...
Расстроенная, я подошла к моей любимой сварщице Антонине и рассказала всю историю, заканчивая каром.
 - Так ты беги к гинекологу, тебе выпишут справку на лёгкий труд. У тебя сколько месяцев?
 - Четвёртый.
 - Так пора, наверно, на лёгкий труд. Скажи, что плохо себя чувствуешь, что нужна справка, а со справкой пойдёшь в отдел кадров.
 - Так в отделе кадров не знают, что я беременна….
 - Вот из справки и узнают.
Я уже раз была у гинеколога, и,  собираясь во второй, вспомнила, что   Мария Петровна научила меня назвать другой срок, чтобы меня не обманули с декретным отпуском, а по этой новой дате выходило, что срок  беременности больше, поэтому справку мне дали без разговоров.
Высокая брюнетка в отделе кадров стояла за прилавком своего кабинета и с любопытством, смешанным с удивлением, смотрела на меня.
 - В ПТО пойдёшь копировщицей?
 - Пойду! – обрадовалась я, что буду, как сестра Лера копировать чертежи, но я не знала, что такое ПТО. Оказалось, что это  производственно-технический отдел. 
 - Ну, завтра к девяти часам, и одевайся в чистое.
На сердце отлегло. 



                Глава 10.  ПТО
 
         Отдел (ПТО) размещался  в другом здании. В просторной комнате стояло несколько столов, за ними сидели очень симпатичные женщины. Встретили меня так, будто я ходила сюда ежедневно – то есть спокойно и без любопытства,  сразу поручили мне копировать чертёж.
         Чертёж был небольшим и несложным, а я очень постаралась, да и было у кого учиться: у родной сестры! Мой копир повысил ко мне интерес, и я получила задание посложнее.
         Через пару дней я заметила невзрачную девушку, которая оказалась
штатной копировщицей. Я с интересом заглянула в её работу, но, оказалось, что учиться у неё мне было нечему. Теперь все ответственные чертежи доверяли мне, а ей – попроще, или во вторую очередь.
         Когда работы не было, становилось скучно, я спросила разрешения читать книгу.  Красавицы-инженерши были очень добры ко мне, а, вероятно, ко всем вообще, и я начала читать роман  М.Горького «Жизнь Клима Самгина». Несмотря на то, что роман хорошо написан, читать его было нелегко. Его  известная фраза «А был ли мальчик?» приводила меня в настоящий ужас, который я всячески подавляла в себе.
         Мне все прочили мальчика, и я постоянно думала, что я должна  его полюбить, так как мне очень хотелось девочку… Ну, так что же для меня означает эта фраза «а был ли мальчик?»… Вдруг с ним что-то случится? Я сразу представляла покойного племянника Женечку, но и плакать я не могла – разучилась. В таком напряжении я читала роман на работе, а дома, ночью, приснилась девочка! Ну, такая славная, такая милая! И уже разговаривает…. Я проснулась счастливая, но действительность меня опять окунула в сомнения.
         Через десять дней за центральным столом в ПТО появился необычный мужчина. Он был стильно одет, но что-то выдавало в нём простачка. Оказалось, это появился после отпуска начальник ПТО Подвласенко. Он мало что замечал вокруг, и над ним любили подшутить. Кто-то под его стол налил воды, и все дамы стали переглядываться и смущённо отводить глаза.
         Как-то в ПТО зашёл мастер Складчиков. Подвласенко с радостью сообщил, что в выходной идёт в лес за грибами, на что получил разрешение жены. Складчиков сделал вид, что заинтересован в этом событии, и спросил у начальника:
 - А где это разрешение? Оно должно быть у Вас  в письменном виде! Кто-нибудь  встретит Вас в лесу и спросит: «Кто разрешил? Где разрешение?» А Вы ему бумагу: «Вот, пожалуйста!»
         Странно, что никто не смеялся, даже я. Начальника всё-таки побаивались. Однако он был  непредсказуем.
         Меня Подвласенко просто не замечал, но вдруг увидел, что я читаю:
 - А Вы что читаете? Какая у Вас книга?
 - Роман Горького «Жизнь Клима Самгина», - ответила я спокойно, не ожидая подвоха. Но Власенко сразу  решил поставить меня на место:
 - В рабочее время Вы не имеете права читать художественную литературу!
 - Но сейчас у меня нет работы, мне  не дали  задания.
         Ему пояснили, что я легкотрудница, но Подвласенко не унимался:
 - Тогда Вы должны читать техническую литературу! Я сейчас позвоню в отдел кадров, пусть вам снимут часы. Он набрал номер и строго сказал:
 - Тут у меня в отделе легкотрудница. Снимите ей три часа рабочего времени – читает художественную литературу! Фамилия? Как Ваша фамилия? – отодвинув от уха трубку, спросил он меня.
         Моя фамилия не простая, и, конечно, он не смог её с ходу произнести.
Тем комичнее выглядела вся эта «глупова» ситуация.
         Встретив на обеде начальницу отдела кадров, я поймала её весёлый
взгляд:
 - Что, читаешь на рабочем месте художественную литературу? – и  притом   
хихикнула.
         И я поняла, что мои рабочие часы в целости и сохранности, а вскоре -
меня ожидал декретный отпуск! 
 
         
 
         
                Глава 11. СЕМЕЙНАЯ ЖИЗНЬ
 
         Мы с Васей поселились у нас, то есть в квартире  моей мамы. Моя
комнатка в семь метров не вмещала большой кровати, поэтому мы стелились на полу.
Я всегда любила спать на полу, но, имея кровать, не уляжешься на пол, поэтому визит подруги Ларисы Авдеенко был особенно в радость: я могла улечься на пол! Но теперь, будучи беременной, никакой радости не было. Поэтому со временем мы с Васей переберёмся к его маме в двухкомнатную квартиру, а пока мы живём у моей.
         Выйдя в декретный отпуск, я окунулась в домашнее хозяйство, чему очень обрадовалась мама, а новый помощник в доме только возбуждал её неуёмные хозяйственные интересы.
         Мне нравилось готовить,  Вася мыл посуду. Вечером под окном нас ожидал   огород с морковью, луком и помидорами. Надо было и полоть и поливать. Мама ухитрилась купить 12-литровые вёдра. Я рифмовала: вёдра -  бёдра! Хотя мы жили на первом этаже, таскать такие здоровенные вёдра с водой было каторгой! Я видела, как моему  изящному супругу было несподручно их нести – вода разливалась в подъезде, но Вася терпел.
         Помню, как, управившись с хозяйством, и ненадолго присев, мы тупо
смотрели друг на друга, и ничего нам не хотелось – ни говорить, ни читать…. Словом, никакой духовной жизни!
         Мы попробовали облегчить наш быт. Вася достал шланг,  подключил его к крану на кухне, протянул в окно и мы спокойно  поливали огород. Мама молча смотрела на это два дня, не разделяя нашей радости. Через два дня она взбунтовалась:
 - Из шланга поливать нельзя, вода в кране холодная.
         Конечно, холодная, но не такой уж у нас мировой огород, да  можно было  бы  и нас  пожалеть…. Но спорить с мамой  не принято. Через неделю они с Евгением Дмитриевичем уехали на юг - в Евпаторию. Мы с Васей немного отдышались.
         Тогда возобновилось моё детское увлечение комнатными растениями. Прямо через дорогу открылся отдел с комнатными растениями, привезёнными на пароходе из Иркутска девушкой-продавцом. Кто ей приказал или подсказал, неизвестно, но не частным же образом она стала ими торговать в магазине! Все виды растений, а их было не больше четырёх-пяти, я у неё  купила.
Вот сейчас думаю, разве не промысел высших сил! Мой ангел-хранитель прямо ко мне подослал эту девушку с растениями! С ними потихоньку стала оттаивать  моя душа.
 
 
 
 
 
 












                Глава 12.  ВОЛЬФ  МЕССИНГ
 
         Эту историю я вспоминала не раз. Ничего особенного в ней нет, кроме самого Мессинга, который посетил наш Братск во время моей беременности.
В конце августа мы увидели афишу, извещающую о встрече со знаменитым гипнотизёром Вольфом Мессингом. Сначала я сомневалась, идти ли мне вообще на эту встречу и можно ли  идти, когда я в таком положении. Но Людмила Артемьева быстро убедила нас с Васей, что встреча с гением всем полезна и просто необходима.
Всё лето я проходила в лёгком штапельном платьице в разноцветную полоску, а ближе к осени понадобилась другая одежда. Я приспособила свою студенческую «форму»: прямую юбку в  чёрно-белую клетку с красным свитером крупной вязки. Было красиво и тепло!
Афиша приглашала в клуб «Комсомолец», который до нового времени  не сохранился. Вход по билетам, но, кажется, без указания мест. Мы  сели втроём примерно в двадцатом ряду.
Выступление началось с введения. Рассказывала его жена (она же ассистент гипнотизёра) о трудном детстве Вольфа, о его побеге из Польши в  СССР в период немецко-фашистской оккупации. Рассказала  о загадочном случае, когда ещё ребёнком он ехал в поезде без билета, и вдруг появился строгий контролёр. Вольф нашёл на полу какую-то бумажку и подал её под видом билета. И контролёр поверил, что это билет! Но он мог и пожалеть мальчишку и сделать вид, что поверил….
Я скептически слушала этот рассказ. Но вот начались опыты! На сцену пригласили желающих. Людмила решительно пошла к Мессингу. Он предложил записать на маленьком листочке имя и фамилию того, кого Людмила хотела вывести на сцену, то есть, чтобы он, Мессинг привёл,  кого она заказала, не зная кого. Записка убиралась в сторону, а Вольф Мессинг, взяв Людмилу за руку, энергично сошёл по ступенькам сцены и направился в нашу сторону. Я напряглась от мысли, что мне с животом придётся идти на сцену. Он шёл быстро, впереди, и, казалось, тащил за собой Людку.
Я  уже приготовилась выходить и  глубоко вздохнула, наполнив  лёгкие. Я была прикована к фигуре, голове, глазам гипнотизёра. Но вдруг он, сверкнул глазами, вздрогнул и вместо меня схватил моего  Васю за руку и потащил его обратно в сторону сцены! Я была спасена! Казалось, что мы с Мессингом поняли друг друга, что он прочёл все мои путаные мысли. Но он считывал не только меня, но и Людмилу – ведь её рука была в его руке! Людка сначала решила записать меня, но сообразила, что мне на сцену лучше не ходить, и записала Васю. Пока Мессинг вёл её до двадцатого ряда, она, конечно, с сожалением думала обо мне, вот он и хотел выбрать меня…. Но Людка вовремя спохватилась и подумала о Васе.
На сцене Васе дали Людкину записку, и Мессинг приказал моему мужу:
 - Читайте!
 - Вася Черезов.
 - Это кто?
 - Это я! – и Вася вернулся ко мне в двадцатый ряд.
Были и другие подобные и совсем новые опыты, но проводились они в ближних рядах (это Людмила - такая смелая! – выбралась из последних рядов), поэтому совсем немногие видели Мессинга близко. Что-то он экспериментировал с часами, перекладывал их по заданному кем-то адресу, что-то находил в чьих-то карманах…. Я уже не вникала в последующие опыты, только аплодисменты зрителей говорили, что они удались.
В перерыве Людмила продолжала общаться с гением. Ему бы отдохнуть на воздухе, но Людка, словно приклеилась к нему! Я, как сейчас, вижу их гуляющими по тропинке в сторону от клуба и назад. И чего она хотела от него? Предсказания! Людмила хотела, чтобы Мессинг подтвердил  её исключительность – она верила в свою гениальность. Может, оно так и было, но моя подруга ошиблась в профессии, став химиком, а потом поняла, что надо было стать экономистом. О том, что ей   поведал  Вольф Мессинг – она не сказала нам. 
 
 
 
 
 















               





                Глава 13. ПЕРЕЕЗД К МУЖУ

Мама вернулась с юга, а мы с Васей уже решили переезжать к нему. Очень вяло моя мама отговаривала нас, но мы её не слушали. Мне хотелось жить самостоятельно, но я совсем не учла, что жить придётся со свекровью. Анна Филипповна была многоопытная мать, но это я пойму после, а сейчас я критически оценивала её хозяйство, и мне многое не нравилось, и чаше -  по глупости.
Со временем станет ясно, что все люди живут по-своему, имея на это полное право, но тогда я строго  судила чужой быт, сравнивая его с привычным маминым укладом, не учитывая ни индивидуальных, ни социальных, ни культурных особенностей разных семей. Мои суждения высказывались только  маме, но когда она пришла в гости к нам, то ей совсем не показался ужасным быт моей свекрови. Оказалось, что  многое я, что называется, надумала, а всё не так уж плохо, и моя свекровь - чистоплотная женщина. Тогда  мне казалось верхом нечистоплотности иметь цветное постельное бельё, так как у моей мамы  было только белое. Мама тут же с пониманием сказала, что у Анны Филипповны нет стиральной машины, а стирать руками ей, уже пожилой, тяжело….
Таким образом, продолжалось  моё воспитание, но, как известно, этот процесс   очень тонкий и длительный. Надо не только сравнивать, но входить в положение других и не делать того, чего и себе не желаешь. Одним словом, я много наделала ошибок в отношениях со свекровью, да и в семейной жизни вообще! Кое-что мне удалось поправить,  но болит душа и совесть саднит  за  многие проступки и обиды, нанесённые мною сгоряча, по глупости, но, уверяю, не по жестокости и злобе. Понимаю, что многое упустила, чего уже не исправить.
Я не называла мамой свою свекровь, а ведь Анна Филипповна так хотела дочку! В 1946-ом году у неё родилась дочь, и её назвали Людмилой, но во время эпидемии скарлатины или от воспаления лёгких девочка умерла. Могла ли я заменить эту утрату? Вряд ли, но чем-то украсить жизнь свекрови - вполне. Я же ходила с каменным лицом, совсем не улыбалась. Не могла - и всё! Страдала от плохого  самочувствия, да и  капризничала: ведь у меня отняли мечту об Академии художеств! Неизвестно, поступила бы я туда или нет, но кто знает!
Я ни в чём не винила Васю, но он страдал. Однажды ему стало так плохо, что я испугалась.  По всей вероятности, Васе хотелось выкричаться, а он наоборот, зажался, и его скрутили конвульсии. Или попросту, он не хотел со мною говорить и как-то странно мычал. Я испугалась ужасно, но о плохом старалась не думать и быть внимательной  к нему. Он  тогда быстро пришёл в себя, и скажу сразу, что такое состояние у него не повторялось никогда.
Муж  Нонны Александровны  был врач. Я решила спросить, что же случилось с Васей, а он ответил мне:
 - Это приступ эпилепсии.
 - Да что Вы! Я никогда не замечала за ним подобного, да и сам он никогда не рассказывал про такое. Эпилепсия же встречается очень редко….
 - Да что ты говоришь! Пять процентов людей страдают эпилепсией в той или иной форме.
Я была озадачена и  сделала вывод: Васю нельзя доводить до  крайности!   Сдерживать  себя  не всегда удавалось, но я быстро приходила в норму, и он реагировал  на мои «закидоны» уже по-другому.  Слава Богу, что все Васины  потомки  окажутся   здоровы! 
 

 


































                Глава 14.  МНЕ УЖЕ ДВАДЦАТЬ

Мы с Васей соединили две  наши «девичьи» односпальные  кровати – металлические сетки  без спинок, и у нас получилось комфортное ложе. Кровати встали поперёк 10-метровой комнаты в её глубине. А к окну встал стеллаж, сделанный Васиными руками. К одной из полок на шарниры он прикрутил деревянную чертёжную доску, которая откидывалась и закрывалась – получился секретер. Слева падал свет из окна, и было очень уютно сидеть и читать, а иногда писать письма. Книги все не вместились, и тогда я спроектировала узкий стеллаж, торцом примыкающий к основному и отделивший «кабинет» от «спальни». Вася всё  одобрил и сделал, как я задумала.
На стеллаже-перегородке я разместила не только книги, но букетики осенних листьев и часть комнатных растений. Стало ещё уютнее! Я любила сидеть за секретером и смотреть в окно на краешек залива. Этот краешек  так чётко просматривался в солнечную погоду! Отражённое в синей воде солнце переполняло его, и залив оживал, в нём происходило движение воды и света.  Надо было успеть уловить этот момент, так как вскоре луч прятался за лесом, вода замирала, и сколько я ни всматривалась, видно было сплошное серое пятно. Уже холодало, но в полдень,  всё раньше и раньше, я ухитрялась на мгновение поймать солнце в маленькой излучине – в моём лукоморье, о котором никто, кроме меня, не знал…
С грустью я оглядывалась в свободный от мебели уголок за спиной. Он был так невелик, что я понимала: кроватку для малыша ставить некуда.
На Покров, 14 октября в том, 1965-ом году, мне исполнилось 20 лет.
 В нашем, с любовью обставленном гнёздышке, я принимала гостей. Пришли три моих любимых подруги: Лариса Авдеенко, Людмила Артемьева и Тамара Криворотенко. Я была просто на седьмом небе! Мило и скромно сервирован сделанный Васей журнальный столик. Мы с подругами  ещё так юны, но понимали, что уже взрослые. Людмила и Лариса порадовали очень красивыми книгами,  раскрывшими  передо мной  горизонты зарубежного и русского искусства. 
  Тамара же  свой подарок не вручила, а потихоньку поставила  на верхнюю полочку стеллажа, где я заметила его  после ухода гостей. Почему не вручила? Любила тайны? Она сама была и осталась тайной для меня. А может, потому, что тогда кто-то придумал «моду» не разворачивать подарки при их получении и проявлять к ним некоторую небрежность? До сих пор храню тот подарок - красивую шкатулку из берёзового капа. Тамара её подписала, но надпись уже стёрлась. Это вещь стоила недёшево, но дарительница, возможно, показала, что ей для подруги  цена нипочём. Так я и не отблагодарила Тамару, а встретимся мы с нею только однажды и не скоро.
Тогда же, или годом позже, я узнала о странной кончине моего мучителя - математика Никпала: его укусила пчела. 
                Глава 15. ОЖИДАНИЕ
 
Почему-то так сложилось, что мы с Васей снова начали отдаляться друг от друга, а я, нуждавшаяся в поддержке, и,  не зная, где её найти, металась между подругами. Вот говорят, что как вышла замуж, надо распрощаться с подругами, значит, с девической жизнью, а я и по сей день дружу, и  поддержку нахожу в общении с ними.
Я понимала, что Васе стало очень трудно, видела, как не просто справиться ему в  нашей ситуации со всеми проблемами, которых он и не ожидал. Поэтому я  решила временно оставить Васю в покое. Ведь впереди столько волнующих  событий!
В августе и Ваня, и Юля оказались в одно время в одном городе Ленинграде. Незнакомые друг с другом,  они оба   были связаны  со мной. В сентябре Ваня был уже в Евпатории, так как не поступил в ленинградский институт, но и мама моя в том же месяце оказалась так же в Евпатории. Странные совпадения!
Юля писала мне:
«Милая родная Галка! Как мне недостаёт тебя сейчас! Где ты, моя душа? Хожу зачарованная по Ленинграду, дорогому мне городу. Городу моей мечты! Смотрю на всё, разинув глаза, и всё думаю о тебе. Ты просто должна быть рядом со мной!»
А из Риги Юля прислала открытку: «Я и море ждём тебя!» Нет, эта открытка была годом раньше…
Но вот  поздней осенью 1965-го года подруга пишет:
  «Дорогая Галинка! Ну, как ты живёшь? Как твоё самочувствие? Ты почему-то не пишешь, какое у тебя настроение в этот, важный для тебя период жизни? Что говорят врачи? Чем ты занимаешься сейчас? О чём думаешь?  Понимаешь, Галинка, я очень волнуюсь за тебя, как ты себя чувствуешь, когда ждёшь?... Береги себя! Очень прошу. Пиши обо всём. Буду очень ждать твоих писем».
Конечно, я с радостью отвечала, но писала ли я, о чём думала тогда? А думала я о том, что материально нам жить трудно, что питание моё неполноценно для ребёнка, а выхода я не видела.
Когда Мария Петровна  спрашивала, ем ли я яблочки – хотя бы по одному в день, я мотала головой, а почему нет, ответить не могла.
А что говорили врачи? Акушерка говорила, что хорошее сердцебиение у плода, и это значит, что будет мальчик.  О мальчике говорили все. 







               
                Глава 16. НАЧАЛОСЬ!

Снег шёл и таял, и осень продолжалась. Была середина ноября, а снежный покров никак не устанавливался. А я уже жалела, что послушалась Марию Петровну и обманула акушерку: хожу и хожу, жду и жду, а никого нет пока….
Я всё ещё ходила в осеннем голубом пальто, купленном в Юрмале в детском отделе. На голове – шерстяной бирюзовый платок, привезённый Васиным братом по моему заказу. Ещё он привёз нам вазу для цветов, из которой вытекала вода, и поэтому я использовала её только для сухоцветов. В ней долго стояла ветка боярышника. Тогда все читали  новеллу  Проспера  Мериме «Этрусская ваза», и теперь именно так все называли нашу вазу. Вряд ли кто представлял, как  должна была выглядеть именно этрусская, но когда я больше узнала об искусстве, то поняла, что ваза, привезённая из художественного салона Москвы, действительно была созвучна этрусской. Жаль, что она не дожила до этих дней.
В ожидании внука, мама опомнилась в том смысле, что стала наставлять меня, как рожать:
 - Будет сильно болеть спина. Но ты не кричи! А то некоторые как разорутся, а им  и рожать ещё рано. Боли будут долгими. Потерпи….
А у Васи, видно, уже кончалось терпение ждать, и он решил съездить на соревнования в Иркутск. Я растерялась:
 - Как же ты уедешь? А я?
 - Ну, скажете соседям, если что. Вызовут скорую. Да я не надолго: на два дня.
Вася уехал, мы остались вдвоём с Анной Филипповной, и ничего не случилось, и Вася быстро вернулся, а я – по-прежнему, то есть с животом!
Однажды ночью я ощутила слабую боль в низу живота и, по привычке, стала согревать это место рукой, продолжая спать. Так прошёл час или два, я снова проснулась, так как боль усилилась. «Что это со мной? Почему разболелся живот? Почему болит не в середине, как обычно, а внизу?» Я повернулась со спины на бок, и моё сознание окончательно включилось: «Так это уже началось! Наконец-то настаёт долгожданный день!»
Я разбудила Васю, мы подумали, как нам быть, звонить ли в скорую. Роддом  неподалёку, соседи ещё спят, поэтому мы решили обойтись  без скорой помощи. Оделись и вышли на улицу. Нас обволокла тишина и падающий снег. Фонари освещали округу так, что я чётко видела каждую снежинку, и эта возможность так остро видеть пробудила все спящие во мне до той поры чувства: я была счастлива, словно уже родила! Такая благодать, такое тепло и в теле, и в душе, я ничего не боялась, и смело шагала вперёд, но Вася подстраховывал меня, ведя под руку.
Мы подошли к освещённому одноэтажному зданию. Постучали в запертую дверь. Открывшая нам дежурная, попросила Васю обождать, чтобы он забрал мою одежду.


                Глава 17. ПРОДОЛЖЕНИЕ

До сих пор бываю чрезмерно щепетильна, а тогда мне не было равных!
Я разделась, мне дали рубаху, по типу ночной, и градусник подмышку. Через три минуты сестра потянулась за градусником, а я встала, забыв, что на мне  под рубахой ничего нет, и без препятствий  градусник упал  на кафельный пол.
 - С вас термометр! - сказала медсестра, она надела резиновую перчатку, приказала мне  лечь на кушетку для осмотра.
 - Я закрыла глаза - так было необычно и очень неприятно!
 - Открой глаза!  - резко прикрикнула она. « Зачем ей мои глаза, когда она не смотрит в них?» - подумала я. Потом я пойму, что закрытые глаза могут означать обморок и что-то похуже, а тогда я была неприятно обескуражена.
 - Шейка матки едва приоткрыта. Иди, ложись в палату. Рожать  ещё нескоро.
 - А когда?
 - Да, может, ночью. У тебя же первые роды.
Радость совсем ушла, а боль начала ко мне приступать волнами. Я лежала в предродовой палате, видя, как одну беременную, намазанную йодом, уже во  второй раз, и ей нестерпимо  жгло ноги и гениталии, опять возвратили в палату. А у меня болевые волны становились всё чаще. Но, по опыту соседки, намазанной йодом, я понимала, что проситься рожать ещё рано, что меня не приглашают на стол, да и медсестра говорила, что ночью.
Вдруг я захотела в туалет. Я сбегала, но только прилегла, как снова захотела по-большому, но почему-то не смогла. Я легла опять, но начались нестерпимые потуги, что я даже испугалась, что наделаю в постель. Я пожаловалась третьей соседке, она что-то ответила, я не поняла, так как из моего влагалища вырвался небольшой поток тёплой воды.
 - Что это?! Откуда эта вода?
 - Да ты уже рожаешь! – закричала соседка и позвала акушерку.
 - Быстро на стол! – взволнованно забегала акушерка.
 - Да мне ещё рано! – я  убеждала её, на ходу хватая платок для слюны.
Разместившись на родовом столе,  стала наблюдать, как очень быстро акушерка (кстати, наша соседка по дому) намазывает меня йодом, а я терпеливо жду, когда она отправит меня в палату ещё подождать,  и вытираю платком слюну.
 - Что это у тебя в руках? Брось! Сейчас руки будут заняты.
 - А что я буду делать?
 - Рожать!!!
 - ???
 - Руки на поручни! Держись и тужься! Тужься, задушишь ребёнка!!! Не тужься! Разорвёшься!!! Разорвалась!



                Глава 18. РОЖДЕНИЕ
 
Разорвавшись, я не почувствовала боли и не успела испугаться, так как услышала чей-то писк.
 - Ну,  красная девица!
 - Вы это про кого? - вкрадчиво спрашиваю акушерку.
 - Как про кого?  ( Ну, думаю, добавит сейчас «про тебя»)
 - Девчонку родила! Такая хорошенькая!
 - А нос длинный?
 - Да нет! На, смотри, какая красавица!
И я вижу своими глазами нежно-розовое личико, настоящее живое тельце…. Нет, это вам не кукла какая-нибудь, хотя и хорошенькая! Это мой ребёнок! А я уже его родила! Ура-ура! У меня девочка! Все сейчас на работе, а я уже родила! И никто-никто не знает об этом – только я знаю! И это мой ребёнок, моя дочь….
Акушерка закапывает карболку в глаза моей малышки, взвешивает её: три пятьдесят. Затем надевает на ручки браслетики из клеёнки с надписями, чтобы не потерялась.
Мой нос тоже не короток, но у Черезовых ещё длиннее. Свекровь рассказывала мне:
 - Все мои новорождённые, а их было шестеро, рождались с длинными носиками.
Вот почему я спросила акушерку, какой нос у моей крошки. «Значит, не в Черезовых, а в наших», - подумала я. И такая гордость, что эта девочка наша, что я её выносила и родила, переполнила и  разлилась в моей душе, во всём теле!.. И слюна уже прекратилась, не мучает меня, и живота нет. Ах, какое счастье испытывала я в те минуты!  Ощутила себя вдвое и втрое сильнее, всё было мне по плечу в тот момент! Но вдруг опять заболел живот,  я испугалась, что снова рожаю!  Вскрикнула от страха, но акушерка хихикнула и пояснила, что это отходит плацента.
- Теперь лежи смирно, я буду тебя зашивать.
Через час меня отвезли в палату, запретив вставать, иначе швы разойдутся.









                Глава 19.  В РОДДОМЕ

Хотя я родила днём (в 15-40), уже наступали сумерки, а что было   вечером – не помню. Наутро, в шесть часов, в палату пришла дежурная и включила свет. Затем  санитарка  стала подмывать всех рожениц из чайника тёплой водой с марганцовкой. Было неловко, но телу приятно. Потом, оставаясь лежать в постели, я умылась, причесалась. Всем принесли детей на кормление, а моя очередь кормить настала только в девять. А пока зашла санитарка-уборщица мыть полы. Как увидела меня (я лежала первой от двери), так и ахнула:
 - Молодая, - как трава!!! Тебе сколько же лет?
 - Двадцать!
 - Двадцать? - не поверила она, и разочарованно добавила после:
 - А я подумала шестнадцать…
 - Двадцать – это хорошо! – она подвела итог и принялась мыть палату.
После завтрака  принесли  малютку, а мне она показалась уже большой: подросла! Розовая кожа  стала белой, но глазки оставались припухлыми. Лёжа на боку, как мне было велено (ведь я называюсь «лежачей»),  пытаюсь лечь поудобнее, чтобы дать ребёнку свою нежную грудь. Но моя маленькая новорождённая хищно хватает сосок, не думая, что мне это очень больно. Я пытаюсь на мгновение забрать сосок и вложить его поровнее, но крошка крепко  (намертво!) держит его, зажимая дёснами, словно зубами. Это просто удивительно и  почти  возмутительно!  Только родилась…. Ну, откуда у неё такая сила? А говорят, что новорождённые беспомощны…. И как терпеть такую боль?
 - Надо было грудь готовить к кормлению: растирать её махровым  полотенцем. Ты готовила? – спрашивают меня опытные роженицы.
 - Готовила…. – привираю я. Раз попробовала, так такой дискомфорт ощутила! Ладно, как-нибудь справлюсь….
 - У груди ребёнка долго не держите! Хватит и пяти минут. Не приучайте спать у груди. За пять минут ребёнок успевает насытиться - так учил нас медицинский персонал роддома.
Второе кормление прибавило мне опыта, с каждым разом было больнее и больнее, хотя я всё делала по правилам, но лёжа. Неправильное положение груди в лежачей позе способствовало появлению настоящих корост, и ко времени выписки из роддома я уже чем-то лечила соски. Но до выписки было ещё далеко, а пока я беседовала с родственниками через стёкла окон  одноэтажного здания, а потом шла подкрепляться  вкусными  передачами. Детский врач велела  кушать хорошо.
Однажды было шумно в палате и поэтому затруднительно говорить с Васей через окно. Я сообразила зайти в пустую соседнюю палату, где насладилась общением с мужем. Видимо, я так увлеклась, что меня услышала медсестра. Говорила ли мне она, что здесь, в пустой палате нельзя вести беседы, я не помню, но когда следом за сестрой, в палату ворвалась разъярённая главврач, по фамилии Гавка, я была её  криком отброшена от окна и  запомнила это на всю жизнь!
 - Немедленно покиньте палату!
 - Но здесь же никого нет!
 - Эта палата отдыхает! Вы нарушили распорядок роддома!!! –  с радостью, что меня застукала, гавкала она.
Думаю, что ей, Гавке, так хотелось схватить меня за шкирку и выкинуть на улицу. Я долго не могла понять, что это значит: «палата отдыхает».  Во время обходов  опять были нарекания в мой адрес и постоянные поучения:
 - Вы молодая, и должны всё впитывать, как губка!
Мало того, что мне удалили стыд, так ещё  и  так запугали, что этот роддом мне снился в страшных снах несколько лет, и день  выписки  стал самым счастливым днём моей жизни.         

 

                Глава 20. СОВСЕМ НОВАЯ ЖИЗНЬ

И за что меня так жучили в роддоме? За то, что я родила легко и быстро? Но ведь и разорвалась…. Никто не подсказал мне, что пора бы кормить ребёнка в сидячей позе, а я была так мнительна, что продолжала бояться расхождения швов.
Ещё в роддоме мы с Васей обсудили, как назовём дочку. У меня были два желанных имени: Мария и Юлия. Но первое имя переводится как горькая. Так зовут мою маму, а её жизнь была очень горькой – большей частью в её восприятии. Конечно, я не хотела горькой судьбы своей девочке! Но решить окончательно тоже не могла. Всё решила моя подруга Людмила, и когда Вася пришёл к окну роддома в первый раз, он сообщил, что они с Людмилой выбрали второе имя, и уже называют маленькую Юлькой.
К выписке из роддома Вася принёс мне и ребёнку одежду. Юленьку одевала медсестра, а я одевалась с удовольствием в ту самую, сшитую мною синюю  юбочку на бретельках и синюю шерстяную кофточку. Юле надели распашонки, подгузник, две пелёнки и две шапочки и завернули в ватное одеяло с кружевным уголком.
Когда мы вышли на улицу, меня пробрал жуткий холод. Был первый день календарной зимы, и она вступила в свои права, не мешкая. Вася нёс ребёнка, но его окликнули два раза, назвав Гнечутским. Мы посмеялись, взяли документы, забытые в роддоме и с мыслью никогда сюда больше не возвращаться, двинули пешком в сторону дома.
На морозе Юлька  так крепко заснула, что я часа два отдыхала, приходя в себя.
Дома меня ожидали подарки, купленные Васей на мои декретные деньги. Денег оказалось немного, но больше нормы, учитывая невысокую зарплату, но длительный период отпуска.
На те деньги Вася купил  жёлтое полушерстяное одеяло и большой китайский термос – то и другое очень красивые! Моё настроение  оставалось праздничным.
Забежала Лариса Авдеенко, ничего не знавшая о рождении Юленьки. Они с женихом Юрой приглашали нас на предстоящую свадьбу, но я сразу отказалась: у меня ведь ребёнок! Потом пришла мама. Она увидела меня праздно сидящей, а ребёнка завёрнутым и перевязанным лентой, что её очень возмутило, а Юля будто это почувствовала и завозилась, и закричала.
Мама развернула новорождённую, а  у той на ручках браслеты, что вызвало  ещё большее возмущение:
 - Два часа, как пришла домой, а ребёнка до сих пор не развернула!
 - Но она же спала!
 - Ну и что? Надо было развернуть и маленькими ножницами давно срезать  с ручонок эти клеёнки….
А теперь ребёнок  орал вовсю, а мы большими ножницами пытались срезать браслеты.
 - Ладно уж, оставь, сначала накорми!
Я начала суетиться: протирать соски борной кислотой, потом укладываться на кровати, что удивило маму, но я сказала, что мне дано такое предписание.
Потом мы в первый раз  купали Юленьку, я снова кормила, и так через каждые три часа кормила, корчась от боли.  Чтобы не кричать, я просила мужа посильнее сдавливать  мои ноги. Эта новая боль отвлекала меня в самый первый  момент прикосновения младенца к груди….
На следующий день полагалось выйти на прогулку минуты на две – с учётом сильного похолодания. За окном светило солнышко, и казалось, что потеплело. Я укутала дочку,  с трудом  обхватила её руками, а когда вышла с большим свёртком в сени, едва открыв пружинящую дверь, то она, дверь, «отомстила» мне, ударив в спину. Я потеряла равновесие и с трудом удержала в руках своё сокровище.
Чувство радости сменилось тяжёлой ответственностью. Главным смыслом моей  жизни тогда  стал девиз:  только бы выжила моя дочь! И хотя пришедшая к нам врач сказала, что всё в норме, и девочка очень хорошая, я ощущала сильное беспокойство. Было видно, что ребёнок недоедает, не спит, плачет. И, главное, меня беспокоил холод в нашей квартире. С усилением морозов его можно было унять только постоянно включённой электрической печкой-киловаткой – такими обогревались крановщицы на строительных и монтажных кранах. Печь хорошо согревала только маленький уголок с розовой коляской, где теперь спала наша доченька.   
 











 
   



























































                ГАЛИНА  ГНЕЧУТСКАЯ


                ДВАЖДЫ     В    ОДНУ   РЕКУ,

                или

                ВОЗВРАЩЕНИЕ В БРАТСК

 



                ЧАСТЬ 1


                Глава 1. ВОЗВРАЩЕНИЕ

Я возвращалась из Риги в Братск. Возвращалась домой, на родину к мамочке. Возвращалась вместе с моим милым суженым –  Васей Черезовым, хотя у меня были планы  учиться, а замужество, казалось, подождёт.
Дорога была дальняя, с пересадкой в Москве, и я запланировала там две экскурсии: к памятнику Маяковскому и в Музей зарубежных искусств имени Пушкина. В музее я мечтала посмотреть импрессионистов. И мечта сбылась, но… Картины были развешены как-то неудачно, в узких проходах: и отсутствие перспективы мешало их разглядеть. Теперь кажется, что  это было  специально, чтобы не очаровывать советского зрителя.
На Красной площади мы подошли к храму Василия Блаженного, он же Покровский  собор. Я родилась 14 октября, в день Покрова Богородицы. Так, сами того не ведая, мы с Васей  встали под покровительство высших божественных сил!
  У памятника Маяковскому я намеревалась читать стихи, думая, что там их читают каждый вечер. Но  никого не было. Мы с Васей закурили. Но тут появился прохожий и накинулся на меня с приказанием бросить сигарету. Я отказалась подчиниться, продолжая курить…. Неприятно вспоминать тот случай,  неловко испытывать настоящую агрессию, но я не хотела сдаваться.  Удивительно, но тот человек смог меня переубедить, и  со временем я  бросила курить.
В поезде я  старательно делала вкусные бутерброды из московской варёной колбасы и зелёного горошка, и двое суток мы не открывали банки с рыбными консервами.
С нами ехало много молодёжи постарше, они с интересом смотрели на нас с Васей и посмеивались над моей наивностью -  я не уставала горячо спорить чуть ли ни  по каждому поводу. Уже тогда я планировала семейную жизнь и твёрдо знала, как  буду жить, а как  не буду.
Затаив дыхание, но и не скрывая радости, я подъезжала к Братску.  Мне казалось, что и Вася  был рад, что мы едем вместе.
Нас никто не встречал - мы не сообщали о возвращении. Расставшись с Васей у моего дома, я ринулась к себе, хотя знала, что мама на работе. Оставив вещи у соседей, полетела к мамочке. Она сидела за столом, и, конечно, удивилась мне, но большой радости не выразила, и, не вставая из-за стола, тут же вручила мне бланк заявления абитуриента в наш институт, и  велела немедленно его заполнить. В том году в Братске  открывалось дневное отделение Иркутского Политехнического института.
После этого мама дала мне  ключ от квартиры, где меня ждал новый халат, случайно  не отправленный в Ригу. Переодевшись в него после ванны,  я помчалась к Людке Артемьевой  прямо   в халате по Падуну, так как у меня не было другой чистой одежды. В те времена я презирала разные условности, чего не могла делать в Риге. А тут – дома – полная свобода! Как это радовало! Я могла выражать свои чувства и эмоции, и не бояться иметь собственное мнение.
   






                Глава 2. НОВОСТИ         

Своё мнение было иметь непросто! И что скрывать, я остерегалась высказывать его своей родной матери. Когда она подала мне бланк для заявления в Политехнический вуз, я пыталась возражать, но, видя, как она разочарована моим приездом, сразу сдалась. И мама была на этот раз удовлетворена: её младшая дочь станет инженером. Да и почему не попробовать, ведь с математикой у меня теперь порядок!
А любимая подруга Людка была в шоке:
 - Как? Ты решила вернуться? И почему? Я, конечно, рада тебе очень, но всё равно неожиданно….
 - Мы приехали с Васькой. Он меня привёз. Я сама так решила. Буду поступать в наш вуз. Давай вместе!
 - Но у меня нет аттестата. Меня не допустили до экзаменов. 
 - Как не допустили? Ты же хорошо училась и по химии, и по математике….
Я уже не помню, в чём состояла причина Людмилиной неудачи. Вроде для допуска ей надо было сдавать зачёты, но хорошего аттестата это не обещало.  Людмила теперь, как и я в прошлом году, собиралась пойти в вечернюю школу и получить хороший аттестат.
Мне не терпелось узнать все новости! Оказывается, не только моя любимая подруга  не была допущена к экзаменам на аттестат, но ещё несколько девочек, и на этот раз по уважительной причине: беременность. Но кое-кого из беременных всё же допустили, а именно, дочь начальника милиции. Да, передержали нас в школе с этим производственным обучением! Рано мы повзрослели, оставаясь детьми…. Сёстры Глотины нашли свою судьбу на производстве – в том самом гараже, откуда сбежала когда-то я.  Но и мне не удастся избежать «производственной» судьбы! И всё бы хорошо, да рано! Ольге Голомидовой тоже не выдали   аттестат, и она  вышла замуж за брата одноклассницы, а её родители не простили родную дочь! Умница и красавица, Ольга рано умрёт, оставив двух сыновей на неладного мужа…
 - Очень хочу к Елене Борисовне. Пошли прямо сейчас, хотя этот халат болтается на мне! Ведь мама шила его без примерки, да и замерила я себя не точно, или похудела, но зато он новый.
 - А Елены Борисовны уже нет в Братске. Она уехала с мужем и дочерью на строительство Зейской ГЭС.
 - Как уехала? Когда?
 - Да чуть ли ни вчера…. Как выпустила класс, как вручили нашим  аттестаты, так и засобиралась в дорогу. У меня есть её письмо в газету «Огни Ангары». Вот возьми почитай, тут и отрывки из сочинений  наших одноклассников.
Сочинения одноклассников меня не очень интересовали, хотя и были хороши.  Я и сама умела неплохо сочинять, а письмо любимой Елены я переписала в альбом, но до сего времени не сохранила.







                Глава  3. ОРЛОВЫ

И закипела моя домашняя размеренная жизнь! Я так наскучалась по дому и матери и  так была счастлива, что вернулась!
Над моей кроватью теперь висел простенький гобеленовый коврик, который  удивил меня, но вскоре я узнала, что в моей комнатке  жил новый мамин друг – начальник цеха завода ЦАРЗ Евгений Дмитриевич Орлов. Я специально называю его имя полностью, потому что он  был   человек хороший. Он полюбил мою маму по-настоящему, а что вскоре ушёл к освободившейся из тюрьмы жене, так Бог ему судья – мало ли как бывает в жизни. Мама тоже его полюбила, и они даже  съездили  вместе в Евпаторию, а возвратясь, опять дружно жили. Но Евгений Дмитриевич возвращался  к дочери часа в два ночи, а потом совсем вернулся к жене.
С его дочерью Ниной мы почти подружились, встречались на автостанции, вместе ездили на учёбу в институт. У нас были одинаковые трикотажные блузки в полоску, которые нам обеим были к лицу. Их купила нам моя мамочка, пока Нинина мать была в заключении за растрату.  Сестра Лера на это сказала:
 - Хорош этот Евгений Дмитрич! Он что, не знал, что жена прихватывает  из магазина? Как он мог не замечать лишние деньги и продукты? Она же его кормила. Если она это делала, он тоже виноват!
Однажды я спросила Нину, какова обстановка в доме, то есть в семье. Она уклончиво заметила, что слово  «обстановка» имеет двоякий смысл, а именно, мебель, а ещё….
 - Так что тебя конкретно интересует? – переспросила она.
А меня уже не интересовало ничего. Я поняла, что Нина не хочет делиться со мною сокровенным, и не стала больше приставать к ней с интимными вопросами. Так мы и раздружились. Тогда уже вернулась её мама, и обстановка в их доме вряд ли кого радовала. Но я навсегда запомнила светловолосую и тёмноглазую Нину Орлову. Жалость и содрогание вызывали её металлические зубы. Глядя на них, я сознавала, что и меня  это ждёт, и уже не за горами….
Остаток июля, да и август, я не столько готовилась к приёмным экзаменам, как готовила рижское блюдо: борщ на курином бульоне.  Сейчас задумалась, а была ли тогда в Братске в  свободной продаже  курица? Вряд ли, но рыба была! Однажды в холодильнике я обнаружила сига, и постаралась его не испортить, приготовив «по-гречески» - с морковью. Это гораздо вкуснее, чем так называемая, «рыба под маринадом». Евгений Дмитриевич спросил, кто готовил, и очень удивился, что я. К тому же был красиво сервирован стол на белой скатерти, с мельхиоровыми приборами,  со стеклянным синеватого  тона кувшинчиком вина. Его, кувшинчик, мама с Евгением привезли из Евпатории, и я много лет, любуясь на него, воображала, что это венецианское стекло, не зная, как оно  выглядит на самом деле.














                Глава 4. ВЗАИМОПОМОЩЬ

Я вспомнила, что Вася как-то дарил мне керамические бусы, поискала – нигде! Спросила маму, а она запричитала, что пришлось их выкинуть: в них завелись черви. Но как могли завестись черви в керамике?
Мама хотела выкинуть, но случайно забыла, а я всё-таки нашла остатки бус! Когда раскрыла пакетик, то обнаружила в нём не осколки бус, а кусочки раскрашенного сухого хлебного мякиша. Вот как в те времена изготовляли модную керамику  предприимчивые люди!
Васина мама была в отъезде у родственников.  Отпускные деньги  у Васи   закончились, поэтому я взяла на себя заботу о пропитании моего друга.  Незаметно отделяла небольшие порции еды от нашего стола, складывала их в сумку и несла голодавшему Васе. Тогда я уже приходила к нему домой, где нам никто не мешал.
Я внимательно изучила их жилище, найдя многое устаревшим – немодным. Вася дал мне ключ от квартиры, и придя как-то без него, я от скуки похулиганила. Взяв пилу-ножовку, отпилила ножку стола и, накрыв его скатертью, ушла. В их квартире было два больших стола, что показалось мне лишним и громоздким для небольшой комнаты. Придя домой, Вася очень озадачился. Увидев скособоченный стол, он тоже взял пилу и укоротил у стола остальные три ноги. Потом убавил столешницу и обстрогал ножки. Затем нашёл краску двух цветов и окрасил ножки в чёрный цвет, а столешницу в ярко-жёлтый. Получился чудный журнальный столик!
          Однажды я принесла Васе обед из многих блюд - всего понемногу. Он быстро всё съел и сказал, что не наелся. Я так расстроилась! Заметив это, он очень беспечно ответил:
 - А завтра схожу на рыбалку, да и поем!
 - А ты разве умеешь ловить рыбу? Это же надо уметь, это не просто!
 - А! – махнул он рукой, - наловлю!
 - А у тебя есть, чем ловить?
 - Да найду!
Я не поверила ему, но Вася, как ни странно, встретил меня с ухой! Он даже небольшую щучку поймал на удочку. Оказалось, мой Вася был прирождённый рыбак, к тому же, голодавший в войну, он рано  приспособился к добыче пропитания. Отменной двойной и четвертной ухой он будет потчевать нашу семью долгие годы, никому не доверяя «портить» добытую им рыбу. Сам, наслаждаясь своим трудом, уплетая рыбку, он приговаривал мне:
 - Нет, ты рыбу не любишь!
И было бесполезно спорить, что очень люблю, Но не так, как мой Кот Вася: люблю не любую рыбу, а хорошую!
Тогда  разными способами я старалась украсить моего Васю и его жизнь. Как-то он показал мне фотографии, где, стесняясь длинного плаща, он смешно  приподнимал его полы, собирая в горсть лишнюю длину. Узнав причину этого странного действия, я забрала плащ домой, и потихоньку, чтобы не видела мамочка, укоротила и подшила Васин плащ. Но не рассчитала подгиба, и плащ оказался коротковат, но Васе всё равно понравилась моя работа, и он долго бегал в том светлом коротком плащике.

                Глава 5.  ВСТУПИТЕЛЬНЫЕ

Первого августа 1964-го года я пришла на первый экзамен в Иркутский политехнический институт, а точнее в его очный филиал в городе Братске.
В те времена вся страна, то есть все её абитуриенты начинали вступительные экзамены на дневное отделение в один день, и все писали сочинение по литературе и по русскому языку, а вернее, на русском языке (кроме поступающих на творческие специальности – у них были другие сроки экзаменов).
Не помню, как называлась выбранная тема сочинения, но она относилась к «свободным». Я была очень взволнована, вдохновение просто накрыло меня!
Через день результатов ещё не было, но когда я приехала в гости к Нонне Александровне в военный городок, та, оказалось, лучше меня знала о моих успехах:
 - Ты написала отличное сочинение! Лучше всех!
 - Так откуда же Вы знаете???
 - Мне сказала об этом моя приятельница-учительница, которая работает в приёмной комиссии.
 - Так она же не знает моей фамилии!
 - Она сказала, что среди всех сочинений два лучших. Одно написал мальчик из школы №20, а другое – девочка из Риги.
 - Но это не значит, что я….
 -  А ты думаешь, что много девочек из Риги поступает в наш институт?
И в самом деле! Через день я увидела результат: «пять» за содержание и «четыре» за грамотность. Я была счастлива! Хороший разбег для абитуриента! Но этот результат говорил о другом: что я поступаю не туда, не по своему призванию! Но азарт экзаменов уже захватил меня.
Помню, что письменную математику я сдала на «четыре», а вот с устной возникли проблемы. Экзамен принимали две женщины. Я присмотрелась к ним:  мне понравилась Журавлёва – мягче, добрее. Когда же другая – Голубцова -  пригласила идти отвечать, я сказала, что ещё не готова. Как только  Журавлёва оказалась свободна, я сразу рванула к ней! И этот экзамен мне удалось сдать.
Физику сдала хорошо, даже помогла пареньку в военной форме нарисовать схему электрического звонка! А вот на химии Тамара Криворотенко выручила меня и подкинула «шпору».
Числа двадцатого было зачисление, и по конкурсу я прошла не на строительный  факультет, который выбрала первоначально, а на СДМ – строительные и дорожные машины, от них я  была страшно далека. Строительный факультет меня как-то примирял с архитектурой, которую я полюбила в Риге. Тогда я не знала, что советских архитекторов, по сути, готовили, чтобы строить типовые панельные дома, или такие дворцы, как  недавно открытый «Энергетик», где по центру здания были две большие белые буквы П.
  Стояло тёплое лето, я скучала по купанию, и вот однажды мы пошли на наше Братское море. Я выбрала безлюдное  место с ровным берегом, покрытым  травкой, а дно, как на Рижском взморье - песчаное. Разделись, погрелись на солнышке и ринулись в воду!  Она была сравнительно тёплой.  Я немного проплыла и, по привычке, стала нащупывать ногами  дно, но его не было. У меня началась паника, и я стала тонуть. Захлёбываясь, я призывала Васю, но он не сумел мне помочь, так как сам боялся глубины. С детства у него был дефект барабанной перепонки, и врачи не рекомендовали мочить ухо – вот почему он тоже не умел плавать. Но я выплыла! А опорой мне послужили  испуганные  Васины глаза.   





                Глава 6. ТУРСЛЁТ

В середине сентября был объявлен городской турслёт. Мы, студенты, тоже приглашались  участвовать. Не помню, чтобы нас кто-то сильно организовывал или готовил. Просто объявили, что с ночёвкой на воскресенье все идут на речку Вихоревку с едой и  тёплой одеждой. Была ли у нас своя палатка или нам её установили?  В нашей группе собралось несколько девочек и мой Вася, конечно.
Мы шли с походным снаряжением  пешком до Вихоревки, поэтому утомились, а после краткого отдыха принялись обустраиваться. Приготовили ужин на костре, оделись потеплее, и кто во что горазд! Пели, плясали, бродили и, как заворожённые, смотрели на огонь большого костра. Песни были разные, но больше туристские, то есть сочинённые известными и неизвестными туристами.  Многие из  тех песен  со временем  влились в разряд авторских. Кажется, в тот раз я впервые услышала песню Городницкого: «Снег, снег, снег, снег… Снег над палаткой кружится…».  Некоторые из бывалых туристов подвыпили, и, теряя контроль, норовили исполнять и  «вольный фольклор». В те поры я была очень строгой девушкой, да и сегодня не люблю скабрезных историй.
Стояла тихая тёплая ночь, и спать никому не хотелось, потому уснули на рассвете, когда костры уже не горели, а только дымили, и дым  смешивался с утренним туманом.
После завтрака началась игра в футбол, но он меня не интересовал, поэтому, полдня я посвятила приготовлению обеда, а потом, помыв посуду,  поняла, что больше здесь делать нечего. Не знаю, как другие, а я восприняла тот слёт как массовый отдых на природе, а туризм, о котором я читала в книжках, был ни при чём. Поэтому мне захотелось настоящего похода и, по возможности, с приключением.
Вообще-то на приключения рассчитывать не приходилось: я же была с Васей, а он такой взрослый и умный! Вот я и решила пойти не прямым путём к дому, а как-нибудь с поворотом, а точнее, с вывертом, но Вася не сразу сообразил, что я задумала.
Река Вихоревка была первозданной чистоты, все пили её воду, бродили, купались, ещё не был построен завод БЛПК, который окончательно отравил её.  Вихоревка, по моему мнению, названа так не по имени некоего Вихорева, а по её собственному свойству – она выгибается, течёт и мечется подобно вихрю. Мы с Васей пошли вдоль реки, любуясь её течением в изгибах берегов с пышными кустарниками -  золотыми, а местами ещё зелёными. Было тепло, солнечно,  тихо и радостно! Вот ещё один поворот!
Вася забеспокоился: пора домой.
 - Да что ты спешишь домой, ещё ведь рано, светит солнце, так красиво! - возражала я.
Мы отошли от реки и направились в сторону дома - на восток, в глубь леса. Но лес уже погружался в сумрак.
 - Мы заблудились! - взволнованно заключил Вася.
 - Да ты что? Разве можно здесь заблудиться? Солнце на западе, мы идём на восток. Сейчас выйдем на открытое место и проверим.
Но вокруг была чаща, и мы пошли быстрее. У меня такая особенность: чем чаще лес, тем быстрее  по нему иду. А вот и поляна! Последний луч осветил дальние сопки. Как свечи, на них вспыхнули яйцевидные купола лиственниц, но я успела сверить выбранный мной  маршрут по этому прощальному лучу!
 - Мы правильно идём! Мы должны выйти на дорогу в аэропорт.
 - Нет, мы ушли далеко. На дорогу в аэропорт мы бы  вышли раньше…-растерянно проговорил Вася.
 - Так  идём же скорее вперёд! Мы идём в нужном направлении! Дорога в аэропорт переходит в Усть-илимскую трассу, и мы выйдем на неё!
Стало совсем темно, но я рвалась вперёд, и вот мы уже слышим шум машин! Ах, вот и асфальтовая дорога! Проехала машина….
    Дорога, как мечта! Она освещалась звёздами, и на фоне чёрного леса казалась совсем светлой и тёплой. Я выбежала на неё, и от радости стала кричать, танцевать и петь! Вася оставался сдержан. Конечно, он тоже был очень рад, но как-то не мог прийти в себя. Очевидно, он до конца не верил,  что мы выйдем из леса.
Он не любил вспоминать этот случай. Мне же не пришло в голову, что мой друг может оказаться ненадёжным спутником, только смутное разочарование мелькнуло во мне, но я его быстро подавила. Зато я какова! Со мной не пропадёшь!
Мы остановили проезжающую попутку, и благополучно добрались до дома.      




                Глава 7. СТУДЕНТКА

Все поздравляли меня с поступлением в вуз. Мама была просто счастлива! Вася тоже  гордился мною, и я этому радовалась, но когда оставалась одна, то на душе скребли кошки….
Первого сентября состоялось торжественное открытие филиала, и начались учебные будни. С удивлением я встретила знакомого преподавателя. Это был математик и чертёжник Олег Петрович Бороздин. Он тоже помнил меня по школе.
На комсомольском собрании меня избрали  в  культмассовый сектор. Олег Петрович тут же придумал мне ещё одно,  соответствующее профилю поручение. Я должна была приносить в институт свежие газеты и журналы. Почему это поручение он дал именно мне, а не  библиотекарям филиала? Так или иначе, но он точно определил мой  истинный профиль. Итак, я должна была зарегистрироваться в ближайшем к вузу киоске «Союзпечать», где мне выдавали корреспонденцию для продажи. За эту хлопотную работу я получала десять процентов. Порою мне надоедало поручение, тем более, что покупал печать почти всегда один Олег Петрович. Он не ругал меня за отлынивание, но как-то разочарованно смотрел, если я ничего ему не предлагала, и я возобновляла свою деятельность.
Меня почти постоянно тяготил вопрос моего фальшивого присутствия в комсомоле. Я же не встала на учёт, да и не могла: у меня не было учётной карточки. Идти в комитет БРАСКГЭССТРОЯ? Но как я объясню, почему  нет карточки? Надо рассказывать, какая у меня оказалась сестра, похитившая карточку учёта…. Но взносы  я платила исправно.
А  ещё надо было учиться! И я отлично училась по двум предметам: по английскому и по истории КПСС. Поначалу понравилась начертательная геометрия, и я получила «пятёрку». Но потом все точные науки вызывали во мне панику и ужас.
Помню, как с целью психологической защиты среди студентов я  избрала себе  кумира, которого донимала своими верлибрами. Старалась его опекать:  ведь он жил не дома, а у родственников, а я уже имела такой опыт проживания.  По вечерам занималась с ним  английским языком, а потом, надев телогрейку, шла его провожать. В телогрейке я никого не боялась и, как мне казалось, смогла бы его защитить от хулиганов. Уж очень он был хорош собой  – светловолосый и  с огромными голубыми глазами.
Очень скоро все стали носиться с чертежами, обнимая их, как родных детей, а я к черчению никак не приступала. Думаю, что влюблёнными в чертежи были студентки строительного факультета. На их месте, может, и я бы что-то начертила.
Наконец, на ноябрьские праздники  я твёрдо решила сделать чертёж, и когда осталась дома одна, освободила большой кухонный стол, приготовила линейки, угольники и лекала. Расстелила лист ватмана, очинила карандаши, раскрыла готовальню с циркулем и рейсфедером. Сейчас кажется, что в руках я вертела какой-то сложный механический узел. Или он был на картинке? Я наметила оси изометрии, рука хотела рисовать, но не чертить. Что же делать дальше? Я подумала ещё минуту и свернула ватман в трубку, закрыла готовальню, закрутила пузырёк с тушью. Убрав со стола все инородные  кухне предметы, а заодно и моей натуре, я поставила точку на своей технической карьере. Всё! Больше я не учусь в филиале Иркутского политеха!   




























         





                Глава 8. С МЕЧТОЙ ОБ ИСКУССТВЕ

В институте я больше не появлялась. О том, что я бросила учёбу, знали только Вася и Людка.  Я долго скрывала от мамы своё решение.  Соседи по квартире  были уже  другие, поэтому не с кем было делиться,  кроме самых близких друзей.
Я съездила в военный городок к Ноне Александровне, сообщила ей о моём решении, и она приободрила меня:
 - Ну что же…. Значит, ты станешь искусствоведом. Поедешь учиться в Ленинград.
 - И я смогу поступить в Академию художеств?
 - Сможешь, если захочешь и будешь хорошо готовиться.
 - А что значит хорошо готовиться? Что надо знать и что будут спрашивать?
 - Надо пройти предварительный конкурс на профпригодность. Тебе будут показывать открытки-репродукции без названий, а ты должна будешь сказать и автора и название. А ещё подготовить по программе историю русского искусства, начиная с архитектуры. Я тебе дам том Алпатова, по нему и готовься.
И Нона вручила мне огромный том  истории русского искусства академика Алпатова. С большим трудом, но и с неменьшим интересом я взялась за  чтение. Сразу возникло много попутных вопросов. Я пошла в библиотеку. Каждое утро я выходила из дому в половине девятого утра – как в институт, а сама сначала шла к Людке (пока она не устроилась на работу), а потом в библиотеку, и там погружалась с головой в мир книг, журналов и словарей.
Но кто-то из соседей сказал моей маме (а может, и Людкина мама?), что я бросила институт. Однажды, выйдя из дома, я вскоре вернулась, как вдруг пришла и мамочка. Она строго спросила меня, правда ли, что я бросила учёбу. Отпираться я не умела. Мама кинулась уговаривать меня вернуться в институт. Я была тверда! Она начала обнимать и целовать меня, умоляя. Таких её бурных ласк я никогда не испытывала. Мне стало очень жаль маму, но с непривычки её ласки вызвали дискомфорт, хотелось плакать. Я осталась холодна, только пообещала, что учиться всё равно буду, но не здесь.
О профессии инженера у мамы были очень приблизительные представления, хотя она и работала в проектной организации.  Эта профессия в ту пору была престижна и хорошо оплачивалась. Мамина приятельница Мария Петровна нередко повторяла:
 - Хорошо быть инженером: восемь часов плюют в потолок, и двести рублей в кармане!
Когда я сестре Лере пересказала эту обывательскую фразу, она возмутилась:
 - Как это «плюют в потолок»! Такая сложная и ответственная профессия! Где она видела, чтобы инженер  плевал в потолок?
У Марии Петровны был муж-инженер, но не думаю, что он так работал. Так работала сама Мария Петровна то контролёром в кинотеатре, то в снабжении. Только  двухсот рублей никогда не получала.










































                Глава 9. И ВСЁ ЖЕ СУДЬБА….

Вася продолжал занятия спортом. После работы, которая была, что называется, «на ногах», он шёл в спортзал, где играл в баскетбольной команде, всё так же ловко отбирая у противника мяч, и, высоко прыгая, легко отправлял его в корзину.
Осенью в спортивной среде подводились итоги, при этом вручались грамоты, устраивался банкет для спортсменов. Вася пригласил меня на это запланированное мероприятие. Помню, что главной фигурой на нём была сухая холодная дама Семиусова, говорившая очень невыразительным  суконным языком. Может, она не была равнодушным человеком, но произвела именно такое впечатление. Типичная чиновница, каких не должно быть.
После немногочисленных речей все навалились на выпивку и закуски. Теперь думается, что закуски были так себе, если мой Вася сразу захмелел. Мы вскоре вышли на улицу. Вася не мог идти, и мне приходилось подпирать его своим плечом. Он старался держаться, но это ему  с трудом удавалось. Таким я его никогда не видела. Было тяжело тащить его, и на душе стало как-то кисло, если не сказать хуже. Я уговаривала себя, что такое в первый и в последний раз, что это произошло случайно. Ведь Вася очень устал за неделю. Оно так и было на самом деле. Потом я замечу, что закусывать Вася не привык – чаще было нечем. Мне не нравились ни его роль в этой ситуации, ни моя. Ну, неужели я буду всю жизнь так его водить? Нет, я не согласна! Такой Вася мне решительно не нравится. Но что будет, если я вообще от него откажусь?  Помня опыт с Юрой, я понимала, что Вася будет очень страдать, даже может не пережить страданий. Я почувствовала себя виноватой за мысль расстаться с ним. Виноватой ещё и в том, что я так его завлекла, привязала и обнадёжила.
Мне не с кем было посоветоваться, кроме Людмилы. Когда я сказала, что почувствовала и поняла, что недостаточно люблю Васю, она решительно подвела за меня черту: ты должна с ним расстаться. И даже Васе она высказала это!
Через неделю мы с Людмилой поехали к Нонне Александровне. Тогда, чтобы уехать в военный городок, надо было сесть в автобус на автостанции, то есть такая поездка была  настоящим путешествием. Вот мы выехали, автобус поднялся вверх по Дубынинскому переулку, свернул направо на улицу Гидростроителей. Проехали здание управления. Я посмотрела направо и вдруг увидела, что Вася в своём коротком плащике перешёл дорогу и как-то робко идёт в сторону моего дома. Я вздрогнула и сказала Людке об этом. Она спокойно мне ответила:
 - И пускай идёт, а тебя нет дома.
Но я как соскочу с места! Как заору на весь автобус:
 - Остановите!!!
Да как выскочу! Да как закричу:
 - Васяяя!!!

                Глава 10. ПОИСКИ РАБОТЫ

Мне стало так спокойно, я увидела, что Вася рад моему возвращению. Но, главное, что я  в себе перестала сомневаться. Да, я люблю Васю, хоть и без страсти. Мы необходимы друг другу. Я поняла, что Вася не сможет жить без меня, а мне тоже хорошо и спокойно с ним, и я ощущаю гармонию жизни. И сколько нового хорошего нас ждёт впереди!  Я оптимистка! Меня питают надежды на будущее, меня поддерживают и  мечты,  и сила моей воли. Мои мечты сбываются, и так будет всегда! Мы с Васей никогда не расстанемся, но я должна учиться дальше и получить любимую профессию.
Я рано поняла, что не смогу трудиться, если мне не нравится работа. Многие доброжелатели советовали, кем же мне быть. Наша давняя приятельница Нина Павловна Дрёмина хорошо обдумала, как она сказала, вариант портнихи. Я прислушалась к её совету: и на самом деле люблю шить, только не очень умею.
 - Так ты учись у мамы. Ты станешь такой же хорошей портнихой, как твоя мама!
Да, подумала я, хорошо бы стать такой мастерицей, как мамочка. И побежала домой с радостной вестью. Но мама встретила эту новость не только без радости, но ещё и с возмущением:
 - Почему бы её дочери не стать портнихой? Она не понимает, какой это каторжный и ответственный труд! Только не портнихой!
А вот я думаю, что Нина была близка к истине. Я очень люблю ткани, люблю, чтобы было красиво, шитьё меня успокаивает, а ножницы бегут быстрее моего сознания. Эти слова мамочка сразу подхватила:
 - Вот-вот! Сразу испортишь чужую ткань! И заказчики бывают такие капризные! Спросишь, бывало:
 - Вам к какому дню пошить?
 - Да когда пошьёте… А через неделю говорят, что надо срочно. Всё бросай и шей! И шьёшь им днём и ночью.
  Но я-то видела, как нравились заказчицам сшитые мамой наряды, и очень редко кто-то был недоволен, но вот эти-то редкие  случаи мама сильно и долго переживала.
Дни летели, а я не могла устроиться на работу. Хотелось работать в библиотеке. Я спросила в читальном зале, не возьмут ли меня на работу, и получила  твёрдый отказ:
 - Чтобы работать в библиотеке, надо иметь специальное среднее, а лучше  высшее образование.
У меня были только курсы, и те не библиотечные. Я узнавала, не возьмут ли меня на машиносчётную станцию, согласно документу, полученному на курсах в Риге. Но свободных мест на станции не было, да и я туда особо не стремилась. Однажды мы с Васей были в гостях. Милая дама очень обрадовалась, что я ищу работу, а она сможет мне помочь:
 - Работа нетрудная и на свежем воздухе. Будешь точковщицей машин на дороге.
Но мамочка в очередной раз встретила мою «новую работу» с возмущением:
 - Пусть она сама работает на свежем воздухе!






































                Глава 11. ДЕБЮТ

Этой осенью 1964-го года мне исполнилось уже 19 лет, а я ещё не определилась окончательно, кем же я буду. Больше всего мне хотелось изучать искусство и нести свои знания людям, но очень скоро я засомневалась: а смогу ли?
Нонна Александровна не сомневалась, что я смогу, и быстро организовала мне премьеру в своей тринадцатой школе. Я пришла на урок рисования в шестой класс. Там была и учительница, но я сразу сникла, увидев её беременной. Но какое же отношение ко мне имело её положение? А такое, что она не собиралась «устанавливать для меня дисциплину», а я этого и сейчас не умею делать. Я начала неуверенно говорить о художнике, уже не помню о каком, притом делая паузы,  а дети спешили их заполнить.  Но они всё-таки сдерживались – им было любопытно, зачем я к ним пришла и что я умею. А я ничего не умела тогда. Ничего! Меня это ужасно разочаровало, и мои амбиции  мигом улетучились.
Когда я пришла к Нонне Александровне вернуть её книги, она успокоила меня и посоветовала прочесть рассказ Ираклия Андроникова «Впервые на эстраде». Меня удивил Андроников! Оказывается, он, такой уверенный в своих знаниях и речах, тоже неудачно выступил  перед зрителями в первый раз, но ведь не пал духом! Ну что ж, я буду старательно учиться. Моё провальное выступление показало, что я не твёрдо знала то, о чём собиралась рассказать детям, к тому  излишне волновалась и проявила неуверенность. Да и невероятно сложно говорить о художнике, имея в руках две-три небольшие картинки. А уж о подлинниках в наших условиях и говорить нечего – их тогда попросту не было ни у кого в нашем Братске! Картины - в книжных и журнальных репродукциях, музыка -  в радиорепродукторе.
А музыку я любила. У Васи был переносной радиоприёмник на батарейках. Его можно было вешать на шею и в поисках музыки крутить  регулятор волны. Я любила тогда «Итальянское каприччио» Чайковского и «Рондо каприччиозо» Паганини - Листа. И вот поздней осенью идём с Васей по улице, он повернул регулятор, и - в темноту, подсвеченную  фонарём и снегом, в самое сердце ворвались звуки скрипки с оркестром! Господи, какое же это было счастье! Какое упоение! Как же было не любить моего Васеньку, сделавшего меня такой счастливой и окрылённой! Музыка, именно музыка даёт, как ничто другое, веру в жизнь! От неё, веющей красотой и вечностью, перетекает в нас то ручейком, то спокойной широкой рекой, а то обрушивается водопадом  великая энергия жизни, созидания  и веры в будущее!  Хотите счастья – слушайте музыку! Её гармония делает  гармоничными и нас. Музыка примиряет с судьбой.  Она не отнимает энергии  жизни, а, наоборот, – усиливает желание жить.
   


                Глава 12. ВЕРА

Вася поддерживал все мои интересы.  14 октября он принёс мне небывалый подарок. До сих пор ощущаю  не только душевный, но и физический трепет, когда я развернула упаковку и, потрясённая, увидела  пожелтевшие страницы старопечатного издания. У той «инкунабулы» без обложки были перегнуты вдоль все листы. Видно, что её тщательно скрывали, но всегда носили при себе и наверняка прятали в сапог. Я раскрыла книжный блок и прочла: «Отче наш, ежи еси на небеси, да святится имя Твое….». И дыхание перехватило…. Удивление и радость переполняли меня:
 - Васенька! Где же ты нашёл такое?
Вася улыбался и молчал. Так я и не узнала, где он раздобыл ту драгоценность…. Потом он скажет так:
 - Я другой – не такой, как ты. Но я хорошо понимаю тебя. Ты необычная, и я  тебя люблю.
Тогда мама пресекала мой интерес к религии, хотя потом будет рассказывать, как в детстве она ходила в церковь на исповедь. По этой причине я не показывала маме Васин подарок. Верить в бога тогда всем запрещалось, верующие преследовались разными угрозами, нареканиями начальства, товарищескими судами и, что самоё прискорбное, осуждались обществом. В нашем городе не было ни одной церкви. И каково же было наше удивление, когда жена Васиного дяди Миши  - тётя Оля - вдруг открыла церковь в Падуне! Но прежде этого мы были потрясены трагедией в семье Михаила и Ольги Черезовых: враз погибли две их юные  дочери! Их, идущих по обочине дороги, сбил пьяный водитель. Девушек похоронили в белых подвенечных платьях. Дядя Миша ненадолго пережил дочерей, а Ольга купила в индивидуальном посёлке дом и подарила его  Русской Православной Церкви. Мой Вася почему-то  сказал: «Как же она нагрешила!» Таково  было мнение в его семье…  Как всё было на самом деле, я не знаю.
Церковь стоит до сих пор,  она была первою в Братске. Но тогда, (да, признаюсь, что и теперь), жизнь уносила меня всё дальше и дальше от религии, а когда я была готова окунуться в неё сердцем и головой, не было никаких условий. И самое главное, не было наставника-духовника. Если бы я осталась в Риге, то скорей всего пришла бы в лоно Православия, а в условиях Братска мне оставалось читать справочник атеиста, где речь шла о разных религиях, и я стала интересоваться разными верованиями. О религии тогда было что сказать отрицательного и советским журналистам и художникам, и  историкам. Но с  нею примиряло пронзительное «Арабское танго» и реалистическая проза Льва Толстого, а потом и Достоевского.
Моей же религией, как и у многих советских людей, стала поэзия.

                Глава 13. ПОЭТ ЭПОХИ

Лора Петрова рассказывала, как на встрече с поэтом Евгением Евтушенко, приезжавшим в Братск год назад (я тогда  жила в Риге), кто-то из зала спросил его:
 - Какой  поэт, по-вашему мнению, станет символом нашей эпохи?
 - Понятно, что Евтушенко трудно было ответить на этот вопрос. – продолжала Лора. - Он мог бы ответить «я» и не ошибся бы, так как  большой зрительный зал  в тот момент был  такого же   мнения. Но ведь он  не мог так сказать сам о себе! Возникла пауза, а потом Евтушенко сказал:
 - Думаю, что Роберт Рождественский.
А спрашивающий  на свой вопрос ответил  иначе:
 - А я думаю, что это будет Андрей Вознесенский.
Меня эта история очень озадачила. Люди всерьёз говорят о Вознесенском, а я совсем не знаю его, и только отмахиваюсь его «треугольными грушами». Надо его изучить. Но сколько я ни читала в журнале «Юность», никак не могла попасть на его волну – мне всё казалось каким-то вычурно-вывернутым и искусственным. Я принялась за Роберта Рождественского: читала и учила наизусть «Реквием», «Если вы есть, будьте первыми», «Письмо в тридцатый век». Из того «письма» только помню:   «Вам, родившимся в трёхтысячном, девяносто каком-то году…»
Однажды я была дома одна, и по радио объявили о выступлении  Андрея Вознесенского. До этого я никогда не видела и не слышала его. Я прибавила звук. Из репродуктора лился прекрасный голос. Поэт не читал, он пел!
                Свисаю с вагонной площадки…. Прощайте!
                Прощай, моё лето! Пора мне….
                На даче стучат топорами,
                Мой дом забивают дощатый. Прощайте!

Господи! – подумала я. Это же про меня: про нашу дачу в Юрмале….
И далее:
                Прощай, моя мама! У окон
                Ты станешь прозрачной, как кокон.
                Наверно умаялась за день?
                Присядем.
                О, Родина, попрощаемся!
                Буду звезда, ветла….
                Не плачу, не попрошайка!
                Спасибо, жизнь, что была!
                На стрельбищах в десять балов
                Я пробовал выбить сто….

Я услышала этот выстрел! И уже никаких сомнений не было, что Андрей Вознесенский  -  мой поэт!
Но теперь думаю, что ту эпоху точно выразили два поэта: Владимир Высоцкий и Евгений Евтушенко.


                Глава 14. ПЕРЕПИСКА С ЮЛЕЙ

Дни за днями летели, а я сидела дома, не работала. Читала всякую всячину. Учила  Вознесенского и уже выучила его книгу  «Антимиры».  И вдруг Юля прислала его же «Параболу»,
Юлины письма сохранились, и временами я перечитываю их. Перечитываю в основном с сожалением, что для меня  потерян её след….  Лет пять мы переписывались, а встретились через девять лет! И потом виделись несколько раз во время моих приездов. Но с каждой встречей, ( а их было немного), Юля отдалялась от меня.  В чём была причина? Я так и не поняла. Говорят, что жизнь разводит людей. Подозреваю, что и моя сестра Клара способствовала этому. Но об этом в другой раз, а сейчас я хочу привести Юлины письма по горячим следам, и начать с самых горячих.
               
13.07.64. г. Рига.

Здравствуй, дорогой мой человек! Как ты живёшь? Что нового, интересного? Кто ты сейчас и чем ты занята? Меня интересует абсолютно всё и до подробностей….
Что у меня?  Во-первых, милая Галка, что творилось со мной в первые дни твоего отъезда! Я думала, что  просто  сойду с ума от  воспоминаний и тоски. Как только я приходила домой, меня встречали книги: «Человек» и «Ты рядом». Я уходила на улицу, там  проходила мимо нашего парка, и всё начиналось сначала. Я всё помню. Помню утренние встречи, экзамены, необыкновенное ночное купание. Ладно, не буду ныть….
Я  подала заявление на биофак. Дорогая Галка! Если бы ты могла хоть ненадолго представить себе, что там делается! Страшно много поступающих. Все бросились на биофак (в основном это евреи, т. к. они почуяли перспективность этой работы). Суди сама, в нелатышскую группу будет принято лишь 25 человек, а заявлений уже 67. Надежды у меня почти никакой. Я сейчас работаю и занимаюсь мало.
,,,,Галка, пришли мне вид Братска. Я хочу видеть город, в котором ты живёшь. Видела нашу математичку Зинаиду Константиновну. Она просила  передать тебе привет и наилучшие пожелания».
Юлина просьба прислать вид Братска повергла меня  в шок. Что я могла ей прислать? Разве чёрно-белый вид Братской ГЭС? Её письмо отрезвило меня…. Из мира старинной архитектуры я возвратилась к типовым деревянным убогим  домам! Нет, об этом не хотелось думать! Больно было вспоминать, чего я лишилась. Но быть  рядом с матерью, с будущим мужем, ходить по знакомым тропинкам…. Нет, мой отъезд стоил этого! Я правильно сделала, что уехала домой, а в Ригу и в другие города стану наезжать - ведь все ездят в отпуск в разные концы нашей огромной страны.
Юлино письмо написано карандашом. Тогда не было шариковых ручек, а постоянно  носить в сумке наливную ручку было опасно: прольются чернила. Значит, Юля писала это письмо не дома, а где-нибудь в парке…
Она поступила на биофак на вечернее отделение и продолжила работу в медицине, питая надежду выучиться на врача.
Осенью пришло  ещё одно потрясающее письмо. Юля написала его прямо на почтамте Сигулды. Это письмо на телеграфных бланках. Просто не знаю, какой выбрать фрагмент, с чего начать….
«Здравствуй, далёкая и близкая моя братчанка! Знаешь, где я сейчас? Галка, я никак не могу ничего забыть! Понимаешь, всё-всё связано с тобой. Куда бы я ни шла, что бы я ни делала – ты со мною всюду.
Сегодня у меня выходной. Я проснулась в таком радостном настроении, вскочила, подбежала к окну и ахнула! На голубом небе торжественно и плавно выходит из-за горизонта огромный ярко-рыжий диск солнца. Буквально через две минуты шар исчез, а всё небо осветилось нежно-розовым светом. От такого чуда у меня всё запело внутри, я готова была совершить подвиг!  Распахнув окно,  весело крикнула облакам и ветру:
 - Доброе утро, Галка! Ветер, донеси ей мои слова!
И я тут же решила ехать в Сигулду. Хотелось ещё раз пройти там, где была ты со мной! Схватив сумку, твои письма, стихи Есенина и яблок на дорогу, я выскочила из дому. Еле успела на электричку на 8-05.
Помнишь, как мы ехали, какой был ветер? Помнишь, сколько цветов мы набрали с тобой! Я очень жалею, что в тот раз мы с тобою не дошли до замка, но я надеюсь, что несмотря ни на что, ты всё это увидишь. Ты, конечно, помнишь ярусы лесов и изгибы реки Гауи. Сейчас лес напоминает картины художников-импрессионистов…. Понимаешь, Галка, это так красиво, что невольно думаешь, кто творец всего этого…. Всё это море леса под дыханием ветра поёт и переливается всеми красками, которые могут существовать только в природе. Прости, но я не могу найти слов, чтобы всё это выразить. Могу сказать только два слова: удивительно красиво! Собрала для тебя листочки, чтобы ты могла представить себе эти краски природы. Высылаю их тебе, и вместе с ними  шлю тебе всю свою любовь, свои мысли о тебе.
На самой высокой башенке замка, на кирпиче около второго окна, я написала: «Галка, чудо-человек! Жду! Юлька. 1964 год,  осень»….
Читаю такие письма, и сложные чувства путаются во мне… Юношеская восторженность…  Потому такая любовь к подруге? Я ведь тоже любила Юлю, но как-то по-другому. Прежде любила Людку, даже целовала ей руку, (которую она быстро отдёрнула, и правильно сделала). У меня скоро прошли те нежные чувства, но восторги вспыхивают во мне и сегодня. Но чтобы так, как Юля! Такие страсти меня пугали.  Я боялась, что у Юли это не  пройдёт.  «Ведь так можно любить только юношу», -  уверенно думала я. Но и у Юли прошло!  И когда мы встретились через девять лет, казалось, что будто и не было никакой страстной восторженности, а если и была, то ушла без следа, оставив на былом месте  груз беспросветной безрадостной  жизни.  Где же ты теперь, моя любимая прекрасная подруга?! Дай мне знак, что  слышишь меня.
«Ночью, в узких улочках Риги ты меня ждёшь….»
      



































                Глава 15. ВАНИНЫ ПИСЬМА

Я продолжала мечтать, как летом поеду в Ленинград поступать в Академию художеств. Уверенности, что поступлю, у меня не было, но оставалась надежда на встречу с Юлей  – ведь от Ленинграда до Риги  рукой подать.
Кларина свекровь переслала мне письма от Вани Греховодова. В августе он был в Ленинграде, поступал в университет на кафедру физиологии человека и животных к профессору Васильеву. Всё сдал, кроме физики – завалил! «Галка, я рядом с тобой. Это меня бесит!» - продолжал он своё письмо. Ванечка думал, что я в Риге, а я уже в Братске…. Дома  нашла его прошлогоднее письмо, в котором он «бесился» по поводу мнимой нашей  «близости»: я в Братске, а он завклубом в Илимске. А я в тот момент уже жила в Риге. Теперь я сделала вывод, что мы вряд ли встретимся: не судьба. Я не могла откликнуться на его чувства, да и были ли они у него  настоящими? Одиночество способствовало его быстрой и сильной привязанности ко мне. Его письма (а они  сохранились) невозможно читать равнодушно. Он сумел в них выразить себя настолько ярко, что его образ, а к нему и хороший слог, до сих пор держат меня в плену необычной  Ваниной личности. Хочется напечатать эти письма, из них получится небольшой, но страстный роман и без моих писем, которых, разумеется, у меня нет.
Кроме сочувствия трудной сиротской судьбе инвалида,    восхищения  его стойкостью и талантом, я не испытывала к нему других чувств – только дружеские!
В ноябре он прислал мне в Ригу открытку-поздравление с праздником:
 «Крошка! С большим праздником! Желаю всего!!! А теперь…? В чём дело? Я на тебя обижаюсь! Ван». Так он недоумевал, почему я не отвечаю. А я была не в Риге, а в Братске.
Наконец, получив моё  ноябрьское письмо из Братска, он отвечает уже из Евпатории:
 «Бросай институт. Тебе это не подходит (а я и так уже бросила). Перед праздником я вызывал тебя по телефону из Риги, но ты не пришла. Вернее, тебя не было в Риге. Зачем ты покинула этот сказочный городок?
Я утром проснулся, а на улице снег! Такое было сногсшибательное чувство, когда шёл на работу! Работаю коммерсантом в газетно-журнальной экспедиции (как я в газетно-журнальном киоске книгоношей!). Но я бы предпочёл больше физику на лекциях профессора, чем эту коммерцию. Но ничего не поделаешь, придётся покорпеть ещё годик.
А сейчас, к вечеру, снег наполовину растаял, и так почему-то грустно…. Наверно ещё и потому, что у меня под носом «капель».
Галинка! Галчонок мой! Ну, что там с тобою стряслось? Пиши ясней! Твой Ван».



                Глава 16. ГРЕХОПАДЕНИЕ

К письму была приписка: «Если можно, то я крепко целую тебя в губы, ты ведь разрешишь, я знаю!» Меня, как любую девушку, такая фраза и взволновала, и ввела в недоумение: что это он, будто мы с ним когда-нибудь целовались?! Я ещё раз убедилась, что Ванечка легко «заводится» - ну, прямо «спол-оборота»! Это значило, что он мастер воображать. Да, фантазировать интересно и приятно, только после приходится  ещё и дорого платить за собственные фантазии. Впрочем, пришлось платить нам обоим. 
Когда я заговорила с мамой о Ванечке, она быстро урезонила меня:
 - Он инвалид! Калека.  Они бывают злыми на всех.
Я  не уверена, что мама  права, но её слова запомнились. А если бы я действительно Ваню любила, то и мамины слова меня бы не остановили. Но я давно знала, что моя судьба – Вася Черезов.
Не помню, как наступил Новый, 1965-ый год, но он наступил. Не имея денежных средств, я на копейки купила плотной тёмно-синей ткани на модную юбку с бретельками. Быстро раскроила, быстро сшила, но не влезла: при раскрое  не сделала припусков на швы. Убрала юбочку до лучших времён – когда похудею.
Эпидиаскоп оставался в обиходе. Никакой множительной печатной техники для картинок, кроме  небольшой копирки и светочувствительной бумаги, просто не существовало. Да и с помощью перечисленных средств можно было «изобразить» что-то маленькое или бледное. А графика художника Стасиса Красаускаса волновала не только меня, и многим хотелось смотреть на неё не только в книжке Межелайтиса или в журнале «Юность», а украсить ею своё жилище. В быту делать копии фотоаппаратом тоже не получалось. Тогда снова пригодился эпидиаскоп.
Перед его объективом ставили картинку и проецировали на лист ватмана, закреплённый на стене. Изображение-картинка увеличивалась во весь  ватманский лист! Надо было быстро обводить карандашом основные контуры изображения. Быстро потому, что за объективом с  книгой находилась мощная лампа, сжигающая книгу  с  иллюстрацией. После обводки книга быстро вынималась. Контуры на бумаге надо было оставлять белыми, а   всё  пространство внутри контуров  закрашивалось чёрной тушью. Только меткий глаз и  искусная рука  могли воспроизвести окончательно копию гравюры – ведь не было же в нашем распоряжении печатных станков.
Так копию  иллюстрации Красаускаса сделала для меня та самая девочка (Люда Рябова?), которая бегала в кино под моим именем без билета. В жизни много чудес!
Так что же было изображено ею на ватмане? Какую иллюстрацию мне удалось заполучить? Это были Адам и Ева. Красаускас их изобразил на фоне дерева с райскими яблоками, но не Ева, а Адам тянется к яблоку. Художник по-своему  трактует грехопадение. У него Адам – искуситель, а Ева, смущённая, падает перед ним. И не из ребра Адама, а от бедра отделяется она. Их ноги ещё вместе, но Адам тянется за новым яблоком...




































                Глава 17. ВСТРЕЧА ВЫПУСКНИКОВ

Такую «картинку» поместить у себя в комнате я не могла. Возможно, я принесла её домой, но встретила мамино сопротивление, а скорей всего, и не приносила, а повесила картину у Васи в его комнате. Вася не особенно был похож на  того мужчину с гравюры, а вот я – вполне. Вася не был таким сильным, но он был самостоятельным и смелым, а ещё он  очень  любил меня….
Наступил долгожданный февраль! Я всегда его встречаю  с радостью!  Потому, что скоро весна!
Первого февраля, по традиции, в нашей двадцатой школе состоялся вечер встречи  выпускников-одноклассников. Мы с Людмилой Артемьевой, хотя и не вполне подходили под этот статус (я выпускалась в Риге, Людмила - ещё без аттестата) с радостью помчались на эту встречу. Это была наша школа, и ожидался приезд Елены Борисовны!
После общего собрания, все разошлись по классам, но таковых было немного – выпуска четыре: школа  открылась недавно. Поэтому все побежали к «своим» учителям. К Елене Борисовне собрался целый кабинет из разных выпусков. Помню среди «не наших» краснощёкого красавчика брюнета Борю Поспелова. Елена и к нему относилась с тёплым вниманием. Она задала всем один вопрос: « Нашли ли вы своё счастье?» 
  Боря что-то пробормотал, Галя Казадаева пожаловалась, что мало денег: «Купишь какую-нибудь безделушку, и есть не на что».
Меня, как и Елену, их ответы не устроили. Я тогда почти всех однокашников считала очень состоятельными и успешными, поэтому заключила, что они, возможно, «с жиру бесятся». Потом-то я поняла, что и в Братске, а не только в Риге, жить затруднительно, и не только нам с мамочкой, - проблемы возникают у всех, несмотря   на кажущееся благополучие.
Но я себя ощущала вполне счастливой в тот момент. Встреча с любимой учительницей, с которой столько не виделась! И тесная юбка мне подошла, а значит, я постройнела, чувство лёгкости, полёта переполняли меня! И неважно, что не всё у меня ладится – это временно! Я всё смогу, всё сумею. Всё ещё впереди! И уж так ныть, как мои одноклассники, не стану!
Елена Борисовна ушла к коллегам, а мы небольшой группой уединились и  в честь такой серьёзной встречи понемногу выпили вина - ведь мы уже совсем взрослые, и нам всё можно!
Оставаться свободными  тогда нам помогала поэзия. Людмила прекрасно читала Федерико Гарсиа Лорку:

Чёрные кони жандармов
Железом подкованы чёрным….

Или:

Начинается плач гитары….

 А я  -   «Осеннюю песню»: «Сегодня чувствую в сердце неясную дрожь созвездий»….


                Глава 18. ГРАВЮРА КРАСАУСКАСА ОЖИВАЕТ

Когда осенью Нонна Александровна посоветовала Васе взять меня, как берут крепости и города, я не поняла, что она имела в виду. Если близкие отношения, то они у нас уже были. А  как же ещё? Приказом? Боем? Оказалось, что можно взять ещё одним способом.
Собираясь на учёбу в далёкий город, я не думала порывать с Васей. Но он-то понимал и знал по опыту моего прошлого  года в Риге, что ждать меня – это очень трудно, да и я порой капризничаю и выступаю с угрозами перемен. Это качество вообще свойственно моей натуре. Я стремлюсь к стабильности, но застоя не выношу.
Вечерами я приходила к Васе в его уютную небольшую комнатку, где были проигрыватель и магнитофон, мягкий свет бледно-голубого абажура настольной лампы.   Чёрно-белая гравюра Красаускаса призывно манила нас друг к другу.

Я руками тело её беру, грех -  приличествует человеку.
Я за грех, когда семя взрасти успев, красит тело, как землю – щедро!
И не нравится мне, когда весь посев одному достаётся ветру.
Я за хлеб насущный любви большой, жажду плоти и жажду света.
За такую любовь, о какой ещё не писали нигде поэты….
                Э. Межелайтис

    Пару раз я видела во сне маленькую, говорящую девочку и решила подарить последнюю куклу соседке. А девочка мне встретилась другая. Это была Анечка Семёнова – Бертина дочка. Тогда наши соседи по квартире Берта и Володя Семёновы уже проживали в отдельной квартире на Новом городе. Анечка подросла, Берта вышла на работу в ГРП, а меня позвала нянчить дочку. Анечка была милая и очень спокойная - ну прямо, как куколка - хорошенькая беленькая и чистенькая девочка. Правда, я не очень понимала, что мне делать с нею. Кормить, высаживать на горшочек, переодевать, вести на прогулку, кормить обедом, снова горшочек и укладывать спать днём. А что ещё? Во время её сна я читала Алпатова  «Историю русского искусства», и книга вполне гармонировала с двухлетним ангелом,  сладко спавшим в своей кроватке - ну как настоящая Дюймовочка в розовых лепестках. Берта очень её любила и заботилась о ребёнке, одевая во всё красивое и качественное: в белое, розовое и красное.
Так прошло дней десять. Ребёнок начал привыкать ко мне, как вдруг что-то произошло, и Анечка стала плохо кушать и капризничать. Зато я кушала ну прямо за двоих  и не могла остановиться! Было очень вкусно, очень! Но ведь и честь надо иметь! Но я ничего не могла поделать, как ни боролась с собой!
На выходных я всё думала, почему вредничает Анечка? А она вовсе не вредничала, а заболела корью. Кто-то во дворе или в подъезде был болен, и наша крошка заразилась. Берта дозвонилась до моих соседей, и те передали, что мне  не надо приходить.
               



































                Глава 19. РАБОТА НАЙДЕНА!

Время текло медленно, не то, что в Риге! Но всё-таки текло, а  я опять  не работала, хотя упорно занималась самообразованием.
Как-то в гости к Лунёвым приехал племянник из Харанжино.  Он жил в деревне (или это был леспромхоз?). Порода выдавала в нём несельского жителя, да и впрямь не сельский – метрсексуал, как сказали бы теперь.  И деловой, и красавчик, и любил принарядиться - старался хорошо выглядеть. Он всего-навсего оканчивал среднюю школу и получил задание на весенние каникулы написать сочинение. Но оно не получалось, так как  читать роман Горького «Мать»  он не хотел. Я вызвалась помочь, (всё равно бездельничаю!) и   так «вошла» в тот роман, что насочиняла уйму лирических отступлений, но мой труд  безоговорочно был отвергнут: «К чему всё это?» - возмутился он. Но юноша сделал мне интересное предложение пойти работать пионервожатой в его школу в посёлке  Харанжино.
 - А меня возьмут?
 - Возьмут! Работать-то некому! Поезжай в Братский районо с заявлением, а в Харанжино полетишь на вертолёте!
Уже зная строгий мамин подход к выбору моей работы, я решила ничего ей не говорить, пока не устроюсь, и поехала в город оформляться.
В районо немало удивились моему рвению. С чего это я решила, что мне надо там работать?
 - А что ты умеешь? Петь умеешь? А танцевать? Чему ты можешь научить?
Я давно не пела в хоре и не танцевала сценические танцы, а про стихи  решила и не заикаться. Так и не стала я пассажиркой вертолёта!
А гость был разочарован, что не помог родной школе. Может, он выучился  и стал её директором?
А между тем мама с Евгением Дмитриевичем хлопотали за меня и к концу марта  мне нашли  место в лаборатории на КБЖБ - на заводе ЖБИ-4. Буквы Ж и Б в этих аббревиатурах означают железо-бетон. Я и рада была и не очень, но решила потерпеть, так как деньги платят, а я уже взрослая и должна их зарабатывать.
Устроилась быстро, и  взрослая девушка Аня проинструктировала меня, научив принимать закладные детали для бетонных плит, испытывать металл на прочность, а точнее на разрыв. Я всё неплохо усвоила, и  крепость металла высчитывала по формуле, но качество сварных швов на деталях почему-то проверяла на глаз. Аня успокоилась моим знанием одной формулы и укатила в отпуск, а я начала  мучиться на новой работе, терпя её изо всех сил. Сначала я работала в первую смену, а потом и во вторую, и даже в третью. Всё это оказалось подобием каторги для меня. Но лучше по порядку, а именно, что же  конкретно  делала я на том заводе?



                Глава 20. ЛАБОРАНТ И КОНТРОЛЁР

На заводе ЖБИ-4 было две лаборатории. Одна – испытывала бетон, другая – металл, или железо для закладных деталей, а закладывались они в бетонные панельные плиты, из которых строились дома в большом количестве. Если плохой бетон, или плохой металл, не выдерживает заданной нагрузки, то дом может  развалиться. Но металл закладывают в виде сложных, скреплённых сваркой деталей – разных железных пластин и штырей. Так сложилось, что я оказалась не только лаборантом, но и контролёром ОТК. Почему? Из экономии, вероятно.
Как я уже сказала, лаборантской  должностью я справлялась, но как на меня навесили вторую – не поняла. Возможно, потому я и принимала закладные по форме, но не по формуле. Вообще-то, то и другое исполнять было не утомительно, но как-то пустили на самотёк моё обучение. Наверное, спешили в отпуск, и главная начальница всей этой службы   (и  однофамилица моей старшей сестры) Воскобойникова была в кругосветном путешествии.
Смена начиналась с того, что мне в лабораторию без окон приносили большие железные штыри. Я брала один, вставляла в испытательную машину и включала её. На стержень поступало давление, правда, не помню, откуда.  Машина начинала гудеть  всё сильнее и сильнее, и вдруг после паузы в долю секунды раздавался страшный грохот! Стержень разрывался! Я должна была увидеть деление с цифрой, на котором произошёл разрыв, и быстро, запомнив, записать. Потом считать по формуле, есть ли у металла запас прочности, сверяя по шкале в документах. Норма была всегда, ни разу не было сбоя. Потом всё повторяла со вторым стержнем.
Примерно через час, в который я «отдыхала» от грохота, были готовы сварные закладные детали. Присев на корточки, я штемпелевала каждую деталь своим штемпелем.  Постоянно макала штамп,  или обмазывала его кисточкой в чёрном кузбаслаке. От такой процедуры я не могла уберечь светлую куртку, а другой у меня не было. Так я «разрисовала» её полностью!
Штамп я ставила в том случае, если шов был аккуратным, не менее 8 - 10 миллиметров в ширину и без «раковин». Иногда мне приходилось откидывать детали на доработку той же сварщице, и она подваривала их  безо всяких возражений.
От всего этого я ощущала себя ужасно! Духота, дымы от сварки, цементная пыль, которая была повсюду, а свежий воздух только в обеденный перерыв, но  иногда я выбегала и в свой очередной «перерыв» глотнуть немного воздуха.
Страдала я и от шума. Отопительная труба постоянно тревожно постукивала, иногда при её охлаждении появлялись войска тараканов. Но ужаснее всего я переносила разрыв металла, поэтому я приноровилась после крепежа стержня и включения машины, выскакивать за дверь, а в момент разрыва дверь распахивать, чтобы увидеть цифру на шкале.
«Но ведь деньги платят», - утешала я себя. А к концу марта на меня разом свалились три проблемы, а следом и четвёртая.











































                ЧАСТЬ 2
               
               

                Её движенья непроворны.
                Она ступает тяжело,
                Неся сосуд нерукотворный,
                В который небо снизошло.
                Валерий Брюсов.


                Глава 1 Астрология

В настоящее время я располагаю диском с компьютерной астрологической программой. Можно включить сегодняшнюю дату, или будущую, или прошлую и увидеть, как встали звёзды сегодня, встанут завтра, или  давным-давно. Можно в это не верить. Но вот я открыла 24 февраля 1965-го года. Открыла и вздрогнула! Планеты собрались в узлы-соединения! И таких узлов  два: Венера в Водолее, а с нею рядом, (но  в Рыбах) - Солнце кубарем с Сатурном и Меркурием – все в одном узле! А в другом - Уран соединяется с Плутоном, а рядом Марс, и все втроём в Деве. К тому же обе группы планет в оппозиции друг к другу. Кто понимает, тому объяснять не надо, скажу только, что меня ожидали большие трудности, но я сумела собрать волю в кулак. Но всё - по порядку.                В начале апреля 1965 года за спортивные успехи и примерное комсомольское поведение  Васю наградили путёвкой  в международный лагерь «Спутник», расположенный в окрестностях Сочи. Васе очень хотелось поехать, но он был озадачен моим положением. Первой это заметила мама:
 - Что-то я не припомню, были ли  у тебя месячные?
На мгновение я задумалась, тут же вздрогнула, но, подавив ужас, спокойно ответила, что конечно  были.  Тогда я не имела привычки   следить  за циклами в организме, а Вася знал, что я собираюсь в Ленинград учиться, так что   я рассчитывала на его понимание. Но вот однажды, кажется на 23 февраля, я была менее осторожна. Может, хотела Васе сделать подарок или он всё же решился таким образом «взять» меня по совету Нонны («взять, как берут города»), но сделал это несколько коварно…. Нет, я не рассердилась на него ни тогда, ни потом.  Меня охватила некоторая паника, но я надеялась, что всё обойдётся, и как говорится, «рассосётся».
Уже не помню, кто посоветовал пить аспирин, алкоголь, садиться в горячую ванну – всё это для бывалых и ослабленных женских организмов, а я была на редкость крепка и здорова. Ну, то, что я  здорова – это, скорее, относительно. Выпила всего одну таблетку аспирина, а со второй – вырвало. Водку я не пила вообще, и потому выпила брагу, которую мастерски варила Васина матушка. Так это не алкоголь, а просто витамин,  организм ещё больше укрепила. Села в горячую ванну – началось сердцебиение, так что вылезла сразу и ни с чем. И вовремя сделала выводы: если нет ожидаемых результатов, так надо успокоиться и ждать. Я ведь хотела маленькую девочку – так значит, она и будет. Но вдруг это будет мальчик, и я его не полюблю? Господи, как это страшно! Что же делать? А, может, всё ещё образуется?
Но тогда же   появилось новое страшное  (не из моего словаря!) слово. Я с ужасом  перебирала его в разговорах с Людмилой, наедине, а однажды сказала Васе:
 - Может, мне сделать аборт?
 - Нет! Я чувствую, что мало проживу. Я хочу хоть одним глазком увидеть своё дитя, - так окончательно заявил  своё  решение Вася. И я следом поставила  точку. Маленькую точку.
И  с Васиным отъездом я тоже смирилась. Теперь мне хочется сказать так: я на завод, а он на курорт, но тогда я была рада за Васю, что ему выпала редкая удача –  бесплатная поездка на юг.
На работе и дома я повторяла Брюсовские строки:
               
В час наслажденья, в миг объятья,
Когда душа была пьяна,
  Свершилась истина зачатья,
О чём не ведала она….

Первые две строки были не про меня, а следующие две – точно обо мне. 


















                Глава 2. ПЕРЕМЕНЫ

Вася уехал в начале апреля, а у меня начался токсикоз. Если посчитать, то это была уже третья неприятность, не считая работы и необходимости скрывать своё положение от мамы.
Я ничего не могла есть.   Стало понятно, отчего я  без остановки уплетала у Берты. Оказывается, не только потому, что вкусно! Завязавшийся плод требовал питания, но  почему же теперь он отвергает пищу? Я не знала, что делать, как жить, но жила и работала, отплёвываясь в прямом смысле: постоянно отделялась слюна, а если я глотала её, то начиналась рвота. Моё состояние заметила сварщица, и посоветовала пить минеральную воду. Из минвод в свободной продаже оказались «Ессентуки» под номерами 4 и 17 – самые противные! Но мне именно они помогали. А ещё меня спасал очень горячий чай – настоящий кипяток, но на работе для кипятка условий не было никаких.
Я продолжала потихоньку готовиться в Академию художеств, но сил и надежд оставалось всё меньше и меньше.
Вскоре Ваня Греховодов прислал мне из Евпатории отчаянное письмо. Он сообщал, что его могут посадить в «долговую яму». В следующем письме он просил срочно приехать, взяв с собой постель и побольше денег, так как ещё месяц он не получит зарплату.
Теперь я никуда не могла выехать, да и если бы могла, то не поехала, но не помочь Ване я тоже не могла. Я отправила ему деньги, заняв у своего одноклассника Торопина. Помню, как Сергей вздохнул, узнав, зачем так срочно они понадобились, но принёс до зарплаты, прибавив: «Зря ты так….»
Ванечка благодарил меня, называл  спасительницей, писал, что я помогла ему выбраться из пекла, но просил помочь ему выехать в Ленинград на учёбу. Во второй раз я отправляла деньги без трепета  спасительницы, но кто же ему поможет, кроме меня? Да и я всё равно ничего не могу есть, так зачем мне деньги?
На этот раз благодарность от Ванечки пришла из Ленинграда: он был в радостном волнении от предстоящей встречи со мной.
А я уже знала, что никуда не поеду. Жизнь всё решила за меня, и хорошо ещё, если она даст мне отсрочку, чтобы учиться!
Я написала Ване письмо, объяснив свою ситуацию, но он продолжал строить совместные планы. Сказать просто «Нет!» мне всегда не просто, а тогда, в начале взрослой жизни, я и вовсе  боялась его обидеть, и делала глупость за глупостью, переписываясь с ним целый год, а теперь ещё и  отправляла деньги, даря ему надежду. И Ваня  писал:
«Ну, что там у тебя стряслось? Ну, со здоровьем? Ты, действительно, маленькая и притом самая пребольшая трусиха! И, пожалуйста, не болей. Я знаю, это очень неприятно, тем более для будущей Матери. Знаешь, у тебя настоящие глаза матери. И, пожалуйста, береги себя! Ты ведь мне очень и очень нужна! Береги себя для меня!»
Трудно представить, понимал ли Ваня до конца, что произошло.





                Глава 3. В ОДИНОКОМ ОЖИДАНИИ

Другая сварщица, с высокой причёской и  золотым перстнем, узнав о моём положении  и состоянии, советовала  вызвать по блату искусственные роды.
 - Что это такое и зачем?
 - Ребёнок родится, но не выживет, а ты  будешь свободна. Мне делали искусственные роды. Ребёнок родился и закричал. Я как соскочу с кресла! Оставьте его живым! Но он умер….
 - Так зачем же Вы мне такое советуете?!
 - Да я вижу, как тебе тяжело….
 - Ну не так же! Родившегося умертвить! Нет, я ничего подобного никогда не сделаю!...
От Васи я  получала письма и радовалась за него. Он  восторгался  и  природой, и  погодой, извинялся, что не все мои заказы  выполнил. В те времена  отъезжающим в другие города  давались поручения на покупку вещей, отсутствующих в местной продаже. Но я не расстраивалась, что Вася что-то не купил - я просто ждала его. И не просто, а с нетерпением!
Я была измучена токсикозом, и кроме самого Васи, меня ничто не радовало - даже  стихи! Но читать надо, поэтому я принялась  сначала за «Исповедь» Жан-Жака Руссо, и в обеденный перерыв, когда  была в состоянии съесть только картофельное пюре, шла в сторону леса, садилась на пенёк и читала о природе Швейцарии. Неподалёку бежал ручеёк. И ничего, что в нём подозрительно  мутная вода – мне это помогает воспринимать текст – будто я в Швейцарии. Потом мне скажут, что этот ручеёк течёт из душевой и в нём мыльная вода -  и  станет совсем  неприятно. К тому же – вокруг цветёт багульник – рододендрон розовый, и источает тошнотворный запах…. Я перестала читать на природе. А кассир  на раздаче посмотрела на меня с жалостью, и, думая, что у меня нет денег, предложила взять что-нибудь, кроме пюре, в долг, но я, конечно, отказалась.
Однажды, устав от ожидания и токсикоза, с надеждой я побрела в сторону микрорайона - в сторону Васиного дома. И не напрасно! Вася меня окликнул! Мы кинулись навстречу друг другу, и я заплакала у него на груди. Ему стало жаль меня:
 - Ну, как ты? – спросил он, и, видя мою удручённость, добавил:
 - Без изменений?
Мы пошли к Васе, и он с радостью вручал  привезённые  подарки, а я и сейчас их с нежностью вспоминаю, и почти все они сохранились.  Я будто снова вдыхаю смолистый запах давно осыпавшихся веточек настоящего кедра, двух-трёх диковинных шишек.… Из заказов он вручил мне маленькую братину – деревянный ковшичек в стиле Хохломы, а потом, радостно сверкнув  голубыми глазами, и, сделав таинственную паузу, преподнёс главное сокровище: голубой томик Гарсиа Лорки! Я была счастлива!
Но как странно, что в тот период (в период токсикоза) я совсем не воспринимала стихов, и даже сегодня, раскрывая эту бесценную для меня книжку, я ощущаю головокружение и лёгкое поташнивание…..
 - Ну, что? Пойдём в загс?
 - Я люблю тебя, но не хочу замуж: чувствую, что скоро встречу того, кого  очень сильно полюблю…..
 - Ну, когда встретишь, я тебя отпущу.
Может быть, такой договор был раньше, но тогда, при встрече, мы приняли решение идти в загс.






























                Глава 4. ПРОБЛЕМЫ

Решение идти в загс было принято обоюдно, но сил у меня  почти не было. А тут ещё и Ваня возобновил свои атаки! Снова и снова он звал меня, и уже не в Евпаторию, а в Ленинград, куда вылетел, получив мой перевод, но у него снова кончались деньги.  Много ли я ему высылала? Больше 30-40 рублей – никогда! У меня попросту не было большей суммы. Но настанет момент, когда ему понадобится больше: то 100 рублей, то 300. Он умалял меня занять у матери или у сестёр, но об этом не могло быть и речи: ни у кого в нашей семье не было таких деньжищ!
Ване необходимо было то снять квартиру, а деньги отдать вперёд, то купить тёплую одежду (пальто, меховые ботинки, шапку), то дорогие китайские кисти и этюдник  (он метался между медициной и искусством), то портативный магнитофон…. Почему он просил это у меня? Или я произвела на него впечатление очень обеспеченной, или он так просил у всех, кого знал? Но вряд ли кто мог ему помочь приобрести так много.
Временами письма были сумбурны, излишне экспрессивны, но я и сама была экспрессивна – как говорится, пьяна без вина. А Ванечка порой признавался, что выпил с друзьями, а то сообщал, что курит только сигареты (не папиросы – хотя они дешевле!) и пьёт кофе с коньяком или коньяк с кофе.
Мне не хотелось бы думать и говорить, что он злоупотреблял моей добротой и наивностью, хотя теперь это отчётливо видно. Но я не жалею, что когда-то помогала ему. Однажды он, получив мой перевод, сразу купил пальто. И даже через 50 лет я отчётливо вижу это, никогда  не увиденное мной пальто, и душа моя спокойна, что я вытерпела, как могла, его атаку, и его просьбы воспринимала по-философски и по-житейски – не отчитывая его, больного, измученного, отчаивающегося, а иногда и злого и обещающего всем мстить, а иногда - вернуть долги. Хотя мы оба понимали, что их вернуть он не сможет.
Я тяжело переживала предстоящую регистрацию, но понимала, что выхода нет. Один Васин приятель очень удивился моему сопротивлению:
 - А тебе не приходит в голову, что Вася может и отказаться?  - так весело просил он меня. Я очень удивилась такому варианту. В ту пору я совсем не знала жизни, не знала мужской психологии.
Ване же пришло в голову сделать мне небольшой подарок: модную сумочку-кошелёк белого цвета с коротким ремешком, охватывающим кисть руки. С этой сумочкой я и пойду на регистрацию нашего  с Васей брака 19 июня 1965 года.
Через неделю Ваня вызовет меня на переговоры. Переговорный пункт был далеко от дома – на турбазе. Вечером мы с Васей,  не спеша, пришли на переговорный. Меня вызвали в кабину для разговора с Ваней. Он спрашивал, почему не еду к нему. Я ответила:
 - Я вышла замуж.
В ответ молчание. Я тоже молчала. Телефонистки заволновались, что нет связи.  Из  Ленинградского пункта сообщили: «Абонент покинул кабину и вышел из зала».      
   


                Глава 5. ВТОРАЯ СМЕНА

В своём повествовании я забежала вперёд,  а ведь до описанных выше событий оставалось ещё полмесяца.
После девятого мая изменился график работы.  Сменщица потребовала поменяться. До этого и ей, и мне было удобно, что она всегда выходит во вторую смену, а я - в первую. И вот я с трудом начала приноравливаться ко второй. В начале смены, то есть с четырёх до шести – хорошо:  народу мало и тихо, и силы ещё есть, а к десяти вечера уже непосебе. А чтобы до двадцати четырёх – терпения не хватало. Токсикоз не отпускал, мутило постоянно, минеральная вода всегда была при мне – даже в городской библиотеке, а уж на работе – и подавно!
Однажды я решила отъехать с работы чуть пораньше, не ожидая служебного транспорта. Для этого вышла на дорогу голосовать. Но и на дороге пришлось набраться терпения, однако,  я  сэкономила несколько минут. Но чего мне это стоило! Ну, не так, чтобы очень дорого, но волнений оказалось предостаточно, чтобы я прекратила такую практику.
Я села в кабину грузовика около двенадцати часов ночи. Водитель, круглоголовый небритый блондин, ехал молча, да и мне говорить не хотелось, я так  радовалась, что закончила смену.
  Вот машина повернула налево от КБЖБ – в сторону Энергетика. Вот проехали Энергетик, АТУ-2, промплощадку…. Мост через залив ещё   строился, поэтому водитель стал выруливать направо в темноту, чтобы ехать вокруг залива. Тут я пояснила ему, что мне надо выйти на восьмом квартале. Он ответил скороговоркой:
 - Будет дело – довезу.
 - Какое дело? – не поняла я – ведь  с шофёром  не планировалось  никаких дел.
 - Будет дело – довезу! – повторил он громче. И до меня дошло!
 - Остановите! -  не то прошипела, не то прошептала я с утробным ужасом….
Он затормозил, я выскочила, но, боясь, что он сшибёт меня, заметая следы,  инстинктивно прыгнула с дороги за какой-то сарай. Шофёр нажал на газ и скрался во тьме. Ни огонька вблизи, только вдали за заливом   светит Падун, да звёзды над головой. Вот и приехала пораньше! Что же делать? Пойду к мосту, домой – через мост, но я, всегда смелая, сейчас испытывала животный страх. И всё-таки  надо  идти вперёд, то есть  назад  по дороге к мосту. Я иду и вдруг вижу светящийся автобус! Сейчас он повернёт мне навстречу…. На всякий случай  поднимаю руку, и автобус останавливается.  Останавливается для меня и моего будущего ребёнка….   




                Глава 6. ДЕВЯТНАДЦАТОЕ ИЮНЯ

  Не было тогда психологов, не было священников, было сложно найти подходящее лицо с жизненным опытом, чтобы поделиться трудной ситуацией, найти поддержку, получить совет и одобрение. Мне тогда казалось, что одобрение в моей ситуации вообще неуместно. Но мамина приятельница Мария Петровна, сказала, что, если так быстро я забеременела, то мы с Васей очень подходим друг к другу. А Нонна Александровна успокоила меня, что учиться можно заочно, и у нас с Васей  уже есть хорошая  материальная база для семейной жизни: проигрыватель, магнитофон, приёмник и двухтомный энциклопедический словарь и, в придачу - целый стеллаж книг!
Я же была строптива и глупа, крайне измучена токсикозом, поэтому день регистрации нашего брака воспринимала, как тяжёлое испытание, и многие годы не любила его вспоминать. Вася относился к этому событию иначе и никогда не забывал  19 июня. Цифра эта состоит из единицы и девятки, и в сумме будет 10. Так и вышло, что мы попали в десятку! Да и 19 лет мне тогда было…  Наш брак оказался долговечным, но Сатурн, который подстерегает меня в семейном знаке Рака, творил козни без конца. Уран расширял мои возможности в семье, а Сатурн ограничивал и обдавал холодом. Я совершала ошибки, проступки, и даже преступления…. Но об этом впереди, а пока о нашем бракосочетании.
В назначенный день и час мы с Васей и его приятелями, Южаковым и Кронгаузом, пришли в Падунский ЗАГС. Не припомню пышных свадеб в те годы, и у нас всё было скромно. На мне был кремовый летний костюм с моего выпуска в Риге, в руках - Ванин подарок сумочка-кошелёк, а в нём запас чистых платков для токсикоза.
Мы заранее договорились, что я оставлю свою фамилию, но когда  сообщили об этом регистраторше, она решила прибегнуть к запрещённым приёмам: то подзадоривала Васю, то объявила, что я его не люблю. «Она меня быстро раскрыла», -  подумала я и испугалась. Тогда я не  понимала, что даже не испытывая страсти к Васе, я его очень любила, и что  любовь на уровне  сакральности и ментальности - самая сильная и  вечная.
Свидетель Кронгауз нас выручил, подсказав регистраторше заниматься своим делом: регистрировать.
Моя мама, узнав о предстоящем акте регистрации, быстро успокоилась, и я почувствовала себя отрезанным ломтём, поэтому мы отправились с нашими свидетелями в Новый город, то есть в посёлок Энергетик, где жена Рудольфа Южакова - Валентина уже накрыла стол. Мы и на ночь остались у них.
Перед сном вышли прогуляться. Солнце пекло даже вечером. С Васей вдвоём подошли к парку. В то время парк был совершенно диким лесом, и насекомые всех видов наполняли его. Мы постояли на опушке.
«Что меня ожидает? Какие испытания ещё предстоят?» - с грустью думала я.



                Глава 7. НОЧНАЯ СМЕНА

Как быстро и неожиданно в тот период разворачивались события моей жизни!  Одно за другим, и третье, и четвёртое, и пятое  - так, что я не успевала их осознавать и не могла переварить.  Я была по-настоящему натянутой струной, или машиной  – всё человеческое стало мне чуждо. Я уже не могла ни плакать, ни смеяться…. Ничто не радовало, но и не огорчало, только страх время от времени навещал меня.
Очень скоро в рабочем графике контролёров ОТК навели порядок, Теперь я работала в три смены, то есть попеременно: день в первую, день во вторую, день (то есть ночь) в третью. Для меня начался настоящий ад.
Сочувствующая мне сварщица подсказала выход:
 - Ты к ночной смене не приезжай. Я много наварю деталей, а ты приезжай утром,  всё проверишь и  примешь.
Я обрадовалась, но как всё осуществить, не могла представить. Вася взялся мне помочь. Поскольку я боялась ехать даже самым первым автобусом (вдруг меня кто-нибудь узнает и разоблачит!), мы решили встать пораньше и отправиться на завод пешком.  «Пораньше» означало, что я почти всю ночь не спала – так волновалась, представляя эту авантюру.
С первыми лучами мы поднялись, поели, и вышли из Падуна  к известному мосту. В округе – ни души! Пройдя мост, мы свернули направо к лодочной станции, и, огибая заливы, вышли к красному кирпичному дому в Энергетике. Мои силы были на исходе, но страх, что кто-то с завода, живущий в этом доме,  увидит меня в окно, подгонял не медлить и идти дальше.
Так мы достигли подножия горы, отделяющей посёлок Энергетик от железобетонного комбината.  Наскоро перевели дух, и двинули в гору. В те времена на горе ещё не было никаких дач, а теперь их уже нет. Начался дождь.
Между горой и комбинатом была проезжая дорога, но прежде, чем выйти на неё, мы условились, что Вася будет ждать меня неподалёку в бетонном шалаше, где он укроется от дождя. Тогда не пришло в голову, что тот шалаш, состоявший из двух плит, мог разрушиться и придавить Васю. Мы были молоды и беспечны!  Слава Богу, что всё обошлось!
Быстро, как могла, я пришла в цех, где меня ожидала гора закладных деталей. Сначала наскоро, а потом, отдышавшись, уже спокойно я проверила и пометила все детали. Смена заканчивалась, мы с Васей встретились у рейсовой будки и благополучно добрались до дома. На работу мой муж (мой друг!) уже не пошёл, и мы завалились спать.
Я долгие годы с содроганием вспоминала это авантюрное мероприятие, и не раз мне снились подобные приключения: идём неведомо куда и неведомо зачем, пробираясь со страхом, преодолеваем крутые подъёмы и спуски. После  нашего похода мы не отважились бы его повторить, да и всё очень скоро изменилось, и мне больше  не понадобилось работать в третью смену.


                Глава 8. В РАБОЧИЕ!
 
После ночной, если я не ошибаюсь, был суточный перерыв, а потом я вышла опять в первую смену. Ко мне в лаборантскую пожаловала незнакомая черноглазая дама. Она оказалась начальницей ОТК Воскобойниковой. Я насторожилась, так как уже знала одну Воскобойникову – мою родную (по матери) старшую сестру Клару, от которой я бежала из Риги.
Новая Воскобойникова на днях  вышла из длительного отпуска «за два года».
 - У нас новый лаборант! Давайте знакомиться! – деланно приветливо  заявила она и продолжала:
 - Ты давно у нас работаешь? Как ты здесь оказалась? Собираешься ли учиться дальше?
Я чистосердечно начала ей излагать, что училась в институте, но бросила.
 - Так ты можешь восстановиться!
 - Я не хочу, это не моё!
 - Как не твоё? А что же твоё?
 - Искусство! Я хочу быть искусствоведом.
- Ну что такое искусство! Я вот сейчас вернулась из кругосветного путешествия. Была в Италии, посетила картинные галереи…. Ну и что с того?
«Ну и дура!» - подумала я. Была в Италии, но так равнодушно об искусстве! Так зачем вообще  ты туда ездила! Я уже не возражала и не спорила, а Воскобойникова продолжала разговор:
 - Расскажи мне, как ты здесь работаешь, что делаешь?
Я начала перечислять и описывать те две-четыре операции, которые  повторяла ежедневно и ежечасно, а начальница слушала и кивала. Уходя, она пригласила меня на совещание при директоре завода, к которому относилась наша лаборатория.
Назавтра с утра я сидела в кабинете директора Собенникова, где собралось довольно много знакомых и незнакомых лиц, а среди них и сама Воскобойникова. Директор задавал вопросы, а все по очереди докладывали.   Из их разговоров я мало что понимала, и конечно, недоумевала, зачем меня сюда пригласили. Через час директор подвёл черту:
 - Всё! Идите работать!
 - А новая лаборантка! – напомнила ему Воскобойникова. -                Вы спросите, как она принимает закладные детали, каким должен быть сварочный шов.
- Ну? – нетерпеливо Собенников метнул взгляд в мою сторону. И я,  тоном сказочницы или старательной ученицы, начала свой рассказ:
- Сварочный шов должен быть восемь-десять миллиметров, ровным и без раковин….
 - В рабочие!!! – громко закричал  Собенников и вскинул руку!



                Глава 9. ЛЁГКИЙ ТРУД

Я была в шоке. Мало мне было, ещё и это прибавилось. В рабочие….
А что я буду делать в новой должности? Грузить? Так мне нельзя поднимать тяжести.
 - Будешь на каре разъезжать и больше получать по рабочей сетке, - обрадовала меня лаборантка из бетонной лаборатории.
 - Как это  «на каре» разъезжать? Я ещё задавлю кого-нибудь….
Кар – это такая тележка, но её не сам толкаешь, а, стоя на ней, жмёшь на рычаги, и она едет. А чтобы никого не задавить, надо, кричать «поберегись!». Для чего он нужен этот кар? Точно не знаю, но, возможно, для перевозки металлических частей к сварщицам, варившим закладные  детали  для железобетонных плит-панелей.
Нет, не могла я  представить себя, передвигающей рычаги кара…. Решила, что надо уходить. Всё же непонятно было, почему так быстро  решили выкинуть меня  в рабочие? Неправильно проверяла детали? Но какая же коварная эта Воскобойникова! Мне она ничего не сказала, ни одного замечания не сделала…. Отомстила  за любовь к искусству, а не к железобетону! Или кого-то обещала устроить на это место?...
Расстроенная, я подошла к моей любимой сварщице Антонине и рассказала всю историю, заканчивая каром.
 - Так ты беги к гинекологу, тебе выпишут справку на лёгкий труд. У тебя сколько месяцев?
 - Четвёртый.
 - Так пора, наверно, на лёгкий труд. Скажи, что плохо себя чувствуешь, что нужна справка, а со справкой пойдёшь в отдел кадров.
 - Так в отделе кадров не знают, что я беременна….
 - Вот из справки и узнают.
Я уже раз была у гинеколога, и,  собираясь во второй, вспомнила, что   Мария Петровна научила меня назвать другой срок, чтобы меня не обманули с декретным отпуском, а по этой новой дате выходило, что срок  беременности больше, поэтому справку мне дали без разговоров.
Высокая брюнетка в отделе кадров стояла за прилавком своего кабинета и с любопытством, смешанным с удивлением, смотрела на меня.
 - В ПТО пойдёшь копировщицей?
 - Пойду! – обрадовалась я, что буду, как сестра Лера копировать чертежи, но я не знала, что такое ПТО. Оказалось, что это  производственно-технический отдел. 
 - Ну, завтра к девяти часам, и одевайся в чистое.
На сердце отлегло. 



                Глава 10.  ПТО
 
         Отдел (ПТО) размещался  в другом здании. В просторной комнате стояло несколько столов, за ними сидели очень симпатичные женщины. Встретили меня так, будто я ходила сюда ежедневно – то есть спокойно и без любопытства,  сразу поручили мне копировать чертёж.
         Чертёж был небольшим и несложным, а я очень постаралась, да и было у кого учиться: у родной сестры! Мой копир повысил ко мне интерес, и я получила задание посложнее.
         Через пару дней я заметила невзрачную девушку, которая оказалась
штатной копировщицей. Я с интересом заглянула в её работу, но, оказалось, что учиться у неё мне было нечему. Теперь все ответственные чертежи доверяли мне, а ей – попроще, или во вторую очередь.
         Когда работы не было, становилось скучно, я спросила разрешения читать книгу.  Красавицы-инженерши были очень добры ко мне, а, вероятно, ко всем вообще, и я начала читать роман  М.Горького «Жизнь Клима Самгина». Несмотря на то, что роман хорошо написан, читать его было нелегко. Его  известная фраза «А был ли мальчик?» приводила меня в настоящий ужас, который я всячески подавляла в себе.
         Мне все прочили мальчика, и я постоянно думала, что я должна  его полюбить, так как мне очень хотелось девочку… Ну, так что же для меня означает эта фраза «а был ли мальчик?»… Вдруг с ним что-то случится? Я сразу представляла покойного племянника Женечку, но и плакать я не могла – разучилась. В таком напряжении я читала роман на работе, а дома, ночью, приснилась девочка! Ну, такая славная, такая милая! И уже разговаривает…. Я проснулась счастливая, но действительность меня опять окунула в сомнения.
         Через десять дней за центральным столом в ПТО появился необычный мужчина. Он был стильно одет, но что-то выдавало в нём простачка. Оказалось, это появился после отпуска начальник ПТО Подвласенко. Он мало что замечал вокруг, и над ним любили подшутить. Кто-то под его стол налил воды, и все дамы стали переглядываться и смущённо отводить глаза.
         Как-то в ПТО зашёл мастер Складчиков. Подвласенко с радостью сообщил, что в выходной идёт в лес за грибами, на что получил разрешение жены. Складчиков сделал вид, что заинтересован в этом событии, и спросил у начальника:
 - А где это разрешение? Оно должно быть у Вас  в письменном виде! Кто-нибудь  встретит Вас в лесу и спросит: «Кто разрешил? Где разрешение?» А Вы ему бумагу: «Вот, пожалуйста!»
         Странно, что никто не смеялся, даже я. Начальника всё-таки побаивались. Однако он был  непредсказуем.
         Меня Подвласенко просто не замечал, но вдруг увидел, что я читаю:
 - А Вы что читаете? Какая у Вас книга?
 - Роман Горького «Жизнь Клима Самгина», - ответила я спокойно, не ожидая подвоха. Но Власенко сразу  решил поставить меня на место:
 - В рабочее время Вы не имеете права читать художественную литературу!
 - Но сейчас у меня нет работы, мне  не дали  задания.
         Ему пояснили, что я легкотрудница, но Подвласенко не унимался:
 - Тогда Вы должны читать техническую литературу! Я сейчас позвоню в отдел кадров, пусть вам снимут часы. Он набрал номер и строго сказал:
 - Тут у меня в отделе легкотрудница. Снимите ей три часа рабочего времени – читает художественную литературу! Фамилия? Как Ваша фамилия? – отодвинув от уха трубку, спросил он меня.
         Моя фамилия не простая, и, конечно, он не смог её с ходу произнести.
Тем комичнее выглядела вся эта «глупова» ситуация.
         Встретив на обеде начальницу отдела кадров, я поймала её весёлый
взгляд:
 - Что, читаешь на рабочем месте художественную литературу? – и  притом   
хихикнула.
         И я поняла, что мои рабочие часы в целости и сохранности, а вскоре -
меня ожидал декретный отпуск! 
 
         
 
         
                Глава 11. СЕМЕЙНАЯ ЖИЗНЬ
 
         Мы с Васей поселились у нас, то есть в квартире  моей мамы. Моя
комнатка в семь метров не вмещала большой кровати, поэтому мы стелились на полу.
Я всегда любила спать на полу, но, имея кровать, не уляжешься на пол, поэтому визит подруги Ларисы Авдеенко был особенно в радость: я могла улечься на пол! Но теперь, будучи беременной, никакой радости не было. Поэтому со временем мы с Васей переберёмся к его маме в двухкомнатную квартиру, а пока мы живём у моей.
         Выйдя в декретный отпуск, я окунулась в домашнее хозяйство, чему очень обрадовалась мама, а новый помощник в доме только возбуждал её неуёмные хозяйственные интересы.
         Мне нравилось готовить,  Вася мыл посуду. Вечером под окном нас ожидал   огород с морковью, луком и помидорами. Надо было и полоть и поливать. Мама ухитрилась купить 12-литровые вёдра. Я рифмовала: вёдра -  бёдра! Хотя мы жили на первом этаже, таскать такие здоровенные вёдра с водой было каторгой! Я видела, как моему  изящному супругу было несподручно их нести – вода разливалась в подъезде, но Вася терпел.
         Помню, как, управившись с хозяйством, и ненадолго присев, мы тупо
смотрели друг на друга, и ничего нам не хотелось – ни говорить, ни читать…. Словом, никакой духовной жизни!
         Мы попробовали облегчить наш быт. Вася достал шланг,  подключил его к крану на кухне, протянул в окно и мы спокойно  поливали огород. Мама молча смотрела на это два дня, не разделяя нашей радости. Через два дня она взбунтовалась:
 - Из шланга поливать нельзя, вода в кране холодная.
         Конечно, холодная, но не такой уж у нас мировой огород, да  можно было  бы  и нас  пожалеть…. Но спорить с мамой  не принято. Через неделю они с Евгением Дмитриевичем уехали на юг - в Евпаторию. Мы с Васей немного отдышались.
         Тогда возобновилось моё детское увлечение комнатными растениями. Прямо через дорогу открылся отдел с комнатными растениями, привезёнными на пароходе из Иркутска девушкой-продавцом. Кто ей приказал или подсказал, неизвестно, но не частным же образом она стала ими торговать в магазине! Все виды растений, а их было не больше четырёх-пяти, я у неё  купила.
Вот сейчас думаю, разве не промысел высших сил! Мой ангел-хранитель прямо ко мне подослал эту девушку с растениями! С ними потихоньку стала оттаивать  моя душа.
 
 
 
 
 
 












                Глава 12.  ВОЛЬФ  МЕССИНГ
 
         Эту историю я вспоминала не раз. Ничего особенного в ней нет, кроме самого Мессинга, который посетил наш Братск во время моей беременности.
В конце августа мы увидели афишу, извещающую о встрече со знаменитым гипнотизёром Вольфом Мессингом. Сначала я сомневалась, идти ли мне вообще на эту встречу и можно ли  идти, когда я в таком положении. Но Людмила Артемьева быстро убедила нас с Васей, что встреча с гением всем полезна и просто необходима.
Всё лето я проходила в лёгком штапельном платьице в разноцветную полоску, а ближе к осени понадобилась другая одежда. Я приспособила свою студенческую «форму»: прямую юбку в  чёрно-белую клетку с красным свитером крупной вязки. Было красиво и тепло!
Афиша приглашала в клуб «Комсомолец», который до нового времени  не сохранился. Вход по билетам, но, кажется, без указания мест. Мы  сели втроём примерно в двадцатом ряду.
Выступление началось с введения. Рассказывала его жена (она же ассистент гипнотизёра) о трудном детстве Вольфа, о его побеге из Польши в  СССР в период немецко-фашистской оккупации. Рассказала  о загадочном случае, когда ещё ребёнком он ехал в поезде без билета, и вдруг появился строгий контролёр. Вольф нашёл на полу какую-то бумажку и подал её под видом билета. И контролёр поверил, что это билет! Но он мог и пожалеть мальчишку и сделать вид, что поверил….
Я скептически слушала этот рассказ. Но вот начались опыты! На сцену пригласили желающих. Людмила решительно пошла к Мессингу. Он предложил записать на маленьком листочке имя и фамилию того, кого Людмила хотела вывести на сцену, то есть, чтобы он, Мессинг привёл,  кого она заказала, не зная кого. Записка убиралась в сторону, а Вольф Мессинг, взяв Людмилу за руку, энергично сошёл по ступенькам сцены и направился в нашу сторону. Я напряглась от мысли, что мне с животом придётся идти на сцену. Он шёл быстро, впереди, и, казалось, тащил за собой Людку.
Я  уже приготовилась выходить и  глубоко вздохнула, наполнив  лёгкие. Я была прикована к фигуре, голове, глазам гипнотизёра. Но вдруг он, сверкнул глазами, вздрогнул и вместо меня схватил моего  Васю за руку и потащил его обратно в сторону сцены! Я была спасена! Казалось, что мы с Мессингом поняли друг друга, что он прочёл все мои путаные мысли. Но он считывал не только меня, но и Людмилу – ведь её рука была в его руке! Людка сначала решила записать меня, но сообразила, что мне на сцену лучше не ходить, и записала Васю. Пока Мессинг вёл её до двадцатого ряда, она, конечно, с сожалением думала обо мне, вот он и хотел выбрать меня…. Но Людка вовремя спохватилась и подумала о Васе.
На сцене Васе дали Людкину записку, и Мессинг приказал моему мужу:
 - Читайте!
 - Вася Черезов.
 - Это кто?
 - Это я! – и Вася вернулся ко мне в двадцатый ряд.
Были и другие подобные и совсем новые опыты, но проводились они в ближних рядах (это Людмила - такая смелая! – выбралась из последних рядов), поэтому совсем немногие видели Мессинга близко. Что-то он экспериментировал с часами, перекладывал их по заданному кем-то адресу, что-то находил в чьих-то карманах…. Я уже не вникала в последующие опыты, только аплодисменты зрителей говорили, что они удались.
В перерыве Людмила продолжала общаться с гением. Ему бы отдохнуть на воздухе, но Людка, словно приклеилась к нему! Я, как сейчас, вижу их гуляющими по тропинке в сторону от клуба и назад. И чего она хотела от него? Предсказания! Людмила хотела, чтобы Мессинг подтвердил  её исключительность – она верила в свою гениальность. Может, оно так и было, но моя подруга ошиблась в профессии, став химиком, а потом поняла, что надо было стать экономистом. О том, что ей   поведал  Вольф Мессинг – она не сказала нам. 
 
 
 
 
 















               





                Глава 13. ПЕРЕЕЗД К МУЖУ

Мама вернулась с юга, а мы с Васей уже решили переезжать к нему. Очень вяло моя мама отговаривала нас, но мы её не слушали. Мне хотелось жить самостоятельно, но я совсем не учла, что жить придётся со свекровью. Анна Филипповна была многоопытная мать, но это я пойму после, а сейчас я критически оценивала её хозяйство, и мне многое не нравилось, и чаше -  по глупости.
Со временем станет ясно, что все люди живут по-своему, имея на это полное право, но тогда я строго  судила чужой быт, сравнивая его с привычным маминым укладом, не учитывая ни индивидуальных, ни социальных, ни культурных особенностей разных семей. Мои суждения высказывались только  маме, но когда она пришла в гости к нам, то ей совсем не показался ужасным быт моей свекрови. Оказалось, что  многое я, что называется, надумала, а всё не так уж плохо, и моя свекровь - чистоплотная женщина. Тогда  мне казалось верхом нечистоплотности иметь цветное постельное бельё, так как у моей мамы  было только белое. Мама тут же с пониманием сказала, что у Анны Филипповны нет стиральной машины, а стирать руками ей, уже пожилой, тяжело….
Таким образом, продолжалось  моё воспитание, но, как известно, этот процесс   очень тонкий и длительный. Надо не только сравнивать, но входить в положение других и не делать того, чего и себе не желаешь. Одним словом, я много наделала ошибок в отношениях со свекровью, да и в семейной жизни вообще! Кое-что мне удалось поправить,  но болит душа и совесть саднит  за  многие проступки и обиды, нанесённые мною сгоряча, по глупости, но, уверяю, не по жестокости и злобе. Понимаю, что многое упустила, чего уже не исправить.
Я не называла мамой свою свекровь, а ведь Анна Филипповна так хотела дочку! В 1946-ом году у неё родилась дочь, и её назвали Людмилой, но во время эпидемии скарлатины или от воспаления лёгких девочка умерла. Могла ли я заменить эту утрату? Вряд ли, но чем-то украсить жизнь свекрови - вполне. Я же ходила с каменным лицом, совсем не улыбалась. Не могла - и всё! Страдала от плохого  самочувствия, да и  капризничала: ведь у меня отняли мечту об Академии художеств! Неизвестно, поступила бы я туда или нет, но кто знает!
Я ни в чём не винила Васю, но он страдал. Однажды ему стало так плохо, что я испугалась.  По всей вероятности, Васе хотелось выкричаться, а он наоборот, зажался, и его скрутили конвульсии. Или попросту, он не хотел со мною говорить и как-то странно мычал. Я испугалась ужасно, но о плохом старалась не думать и быть внимательной  к нему. Он  тогда быстро пришёл в себя, и скажу сразу, что такое состояние у него не повторялось никогда.
Муж  Нонны Александровны  был врач. Я решила спросить, что же случилось с Васей, а он ответил мне:
 - Это приступ эпилепсии.
 - Да что Вы! Я никогда не замечала за ним подобного, да и сам он никогда не рассказывал про такое. Эпилепсия же встречается очень редко….
 - Да что ты говоришь! Пять процентов людей страдают эпилепсией в той или иной форме.
Я была озадачена и  сделала вывод: Васю нельзя доводить до  крайности!   Сдерживать  себя  не всегда удавалось, но я быстро приходила в норму, и он реагировал  на мои «закидоны» уже по-другому.  Слава Богу, что все Васины  потомки  окажутся   здоровы! 
 

 


































                Глава 14.  МНЕ УЖЕ ДВАДЦАТЬ

Мы с Васей соединили две  наши «девичьи» односпальные  кровати – металлические сетки  без спинок, и у нас получилось комфортное ложе. Кровати встали поперёк 10-метровой комнаты в её глубине. А к окну встал стеллаж, сделанный Васиными руками. К одной из полок на шарниры он прикрутил деревянную чертёжную доску, которая откидывалась и закрывалась – получился секретер. Слева падал свет из окна, и было очень уютно сидеть и читать, а иногда писать письма. Книги все не вместились, и тогда я спроектировала узкий стеллаж, торцом примыкающий к основному и отделивший «кабинет» от «спальни». Вася всё  одобрил и сделал, как я задумала.
На стеллаже-перегородке я разместила не только книги, но букетики осенних листьев и часть комнатных растений. Стало ещё уютнее! Я любила сидеть за секретером и смотреть в окно на краешек залива. Этот краешек  так чётко просматривался в солнечную погоду! Отражённое в синей воде солнце переполняло его, и залив оживал, в нём происходило движение воды и света.  Надо было успеть уловить этот момент, так как вскоре луч прятался за лесом, вода замирала, и сколько я ни всматривалась, видно было сплошное серое пятно. Уже холодало, но в полдень,  всё раньше и раньше, я ухитрялась на мгновение поймать солнце в маленькой излучине – в моём лукоморье, о котором никто, кроме меня, не знал…
С грустью я оглядывалась в свободный от мебели уголок за спиной. Он был так невелик, что я понимала: кроватку для малыша ставить некуда.
На Покров, 14 октября в том, 1965-ом году, мне исполнилось 20 лет.
 В нашем, с любовью обставленном гнёздышке, я принимала гостей. Пришли три моих любимых подруги: Лариса Авдеенко, Людмила Артемьева и Тамара Криворотенко. Я была просто на седьмом небе! Мило и скромно сервирован сделанный Васей журнальный столик. Мы с подругами  ещё так юны, но понимали, что уже взрослые. Людмила и Лариса порадовали очень красивыми книгами,  раскрывшими  передо мной  горизонты зарубежного и русского искусства. 
  Тамара же  свой подарок не вручила, а потихоньку поставила  на верхнюю полочку стеллажа, где я заметила его  после ухода гостей. Почему не вручила? Любила тайны? Она сама была и осталась тайной для меня. А может, потому, что тогда кто-то придумал «моду» не разворачивать подарки при их получении и проявлять к ним некоторую небрежность? До сих пор храню тот подарок - красивую шкатулку из берёзового капа. Тамара её подписала, но надпись уже стёрлась. Это вещь стоила недёшево, но дарительница, возможно, показала, что ей для подруги  цена нипочём. Так я и не отблагодарила Тамару, а встретимся мы с нею только однажды и не скоро.
Тогда же, или годом позже, я узнала о странной кончине моего мучителя - математика Никпала: его укусила пчела. 
                Глава 15. ОЖИДАНИЕ
 
Почему-то так сложилось, что мы с Васей снова начали отдаляться друг от друга, а я, нуждавшаяся в поддержке, и,  не зная, где её найти, металась между подругами. Вот говорят, что как вышла замуж, надо распрощаться с подругами, значит, с девической жизнью, а я и по сей день дружу, и  поддержку нахожу в общении с ними.
Я понимала, что Васе стало очень трудно, видела, как не просто справиться ему в  нашей ситуации со всеми проблемами, которых он и не ожидал. Поэтому я  решила временно оставить Васю в покое. Ведь впереди столько волнующих  событий!
В августе и Ваня, и Юля оказались в одно время в одном городе Ленинграде. Незнакомые друг с другом,  они оба   были связаны  со мной. В сентябре Ваня был уже в Евпатории, так как не поступил в ленинградский институт, но и мама моя в том же месяце оказалась так же в Евпатории. Странные совпадения!
Юля писала мне:
«Милая родная Галка! Как мне недостаёт тебя сейчас! Где ты, моя душа? Хожу зачарованная по Ленинграду, дорогому мне городу. Городу моей мечты! Смотрю на всё, разинув глаза, и всё думаю о тебе. Ты просто должна быть рядом со мной!»
А из Риги Юля прислала открытку: «Я и море ждём тебя!» Нет, эта открытка была годом раньше…
Но вот  поздней осенью 1965-го года подруга пишет:
  «Дорогая Галинка! Ну, как ты живёшь? Как твоё самочувствие? Ты почему-то не пишешь, какое у тебя настроение в этот, важный для тебя период жизни? Что говорят врачи? Чем ты занимаешься сейчас? О чём думаешь?  Понимаешь, Галинка, я очень волнуюсь за тебя, как ты себя чувствуешь, когда ждёшь?... Береги себя! Очень прошу. Пиши обо всём. Буду очень ждать твоих писем».
Конечно, я с радостью отвечала, но писала ли я, о чём думала тогда? А думала я о том, что материально нам жить трудно, что питание моё неполноценно для ребёнка, а выхода я не видела.
Когда Мария Петровна  спрашивала, ем ли я яблочки – хотя бы по одному в день, я мотала головой, а почему нет, ответить не могла.
А что говорили врачи? Акушерка говорила, что хорошее сердцебиение у плода, и это значит, что будет мальчик.  О мальчике говорили все. 







               
                Глава 16. НАЧАЛОСЬ!

Снег шёл и таял, и осень продолжалась. Была середина ноября, а снежный покров никак не устанавливался. А я уже жалела, что послушалась Марию Петровну и обманула акушерку: хожу и хожу, жду и жду, а никого нет пока….
Я всё ещё ходила в осеннем голубом пальто, купленном в Юрмале в детском отделе. На голове – шерстяной бирюзовый платок, привезённый Васиным братом по моему заказу. Ещё он привёз нам вазу для цветов, из которой вытекала вода, и поэтому я использовала её только для сухоцветов. В ней долго стояла ветка боярышника. Тогда все читали  новеллу  Проспера  Мериме «Этрусская ваза», и теперь именно так все называли нашу вазу. Вряд ли кто представлял, как  должна была выглядеть именно этрусская, но когда я больше узнала об искусстве, то поняла, что ваза, привезённая из художественного салона Москвы, действительно была созвучна этрусской. Жаль, что она не дожила до этих дней.
В ожидании внука, мама опомнилась в том смысле, что стала наставлять меня, как рожать:
 - Будет сильно болеть спина. Но ты не кричи! А то некоторые как разорутся, а им  и рожать ещё рано. Боли будут долгими. Потерпи….
А у Васи, видно, уже кончалось терпение ждать, и он решил съездить на соревнования в Иркутск. Я растерялась:
 - Как же ты уедешь? А я?
 - Ну, скажете соседям, если что. Вызовут скорую. Да я не надолго: на два дня.
Вася уехал, мы остались вдвоём с Анной Филипповной, и ничего не случилось, и Вася быстро вернулся, а я – по-прежнему, то есть с животом!
Однажды ночью я ощутила слабую боль в низу живота и, по привычке, стала согревать это место рукой, продолжая спать. Так прошёл час или два, я снова проснулась, так как боль усилилась. «Что это со мной? Почему разболелся живот? Почему болит не в середине, как обычно, а внизу?» Я повернулась со спины на бок, и моё сознание окончательно включилось: «Так это уже началось! Наконец-то настаёт долгожданный день!»
Я разбудила Васю, мы подумали, как нам быть, звонить ли в скорую. Роддом  неподалёку, соседи ещё спят, поэтому мы решили обойтись  без скорой помощи. Оделись и вышли на улицу. Нас обволокла тишина и падающий снег. Фонари освещали округу так, что я чётко видела каждую снежинку, и эта возможность так остро видеть пробудила все спящие во мне до той поры чувства: я была счастлива, словно уже родила! Такая благодать, такое тепло и в теле, и в душе, я ничего не боялась, и смело шагала вперёд, но Вася подстраховывал меня, ведя под руку.
Мы подошли к освещённому одноэтажному зданию. Постучали в запертую дверь. Открывшая нам дежурная, попросила Васю обождать, чтобы он забрал мою одежду.


                Глава 17. ПРОДОЛЖЕНИЕ

До сих пор бываю чрезмерно щепетильна, а тогда мне не было равных!
Я разделась, мне дали рубаху, по типу ночной, и градусник подмышку. Через три минуты сестра потянулась за градусником, а я встала, забыв, что на мне  под рубахой ничего нет, и без препятствий  градусник упал  на кафельный пол.
 - С вас термометр! - сказала медсестра, она надела резиновую перчатку, приказала мне  лечь на кушетку для осмотра.
 - Я закрыла глаза - так было необычно и очень неприятно!
 - Открой глаза!  - резко прикрикнула она. « Зачем ей мои глаза, когда она не смотрит в них?» - подумала я. Потом я пойму, что закрытые глаза могут означать обморок и что-то похуже, а тогда я была неприятно обескуражена.
 - Шейка матки едва приоткрыта. Иди, ложись в палату. Рожать  ещё нескоро.
 - А когда?
 - Да, может, ночью. У тебя же первые роды.
Радость совсем ушла, а боль начала ко мне приступать волнами. Я лежала в предродовой палате, видя, как одну беременную, намазанную йодом, уже во  второй раз, и ей нестерпимо  жгло ноги и гениталии, опять возвратили в палату. А у меня болевые волны становились всё чаще. Но, по опыту соседки, намазанной йодом, я понимала, что проситься рожать ещё рано, что меня не приглашают на стол, да и медсестра говорила, что ночью.
Вдруг я захотела в туалет. Я сбегала, но только прилегла, как снова захотела по-большому, но почему-то не смогла. Я легла опять, но начались нестерпимые потуги, что я даже испугалась, что наделаю в постель. Я пожаловалась третьей соседке, она что-то ответила, я не поняла, так как из моего влагалища вырвался небольшой поток тёплой воды.
 - Что это?! Откуда эта вода?
 - Да ты уже рожаешь! – закричала соседка и позвала акушерку.
 - Быстро на стол! – взволнованно забегала акушерка.
 - Да мне ещё рано! – я  убеждала её, на ходу хватая платок для слюны.
Разместившись на родовом столе,  стала наблюдать, как очень быстро акушерка (кстати, наша соседка по дому) намазывает меня йодом, а я терпеливо жду, когда она отправит меня в палату ещё подождать,  и вытираю платком слюну.
 - Что это у тебя в руках? Брось! Сейчас руки будут заняты.
 - А что я буду делать?
 - Рожать!!!
 - ???
 - Руки на поручни! Держись и тужься! Тужься, задушишь ребёнка!!! Не тужься! Разорвёшься!!! Разорвалась!



                Глава 18. РОЖДЕНИЕ
 
Разорвавшись, я не почувствовала боли и не успела испугаться, так как услышала чей-то писк.
 - Ну,  красная девица!
 - Вы это про кого? - вкрадчиво спрашиваю акушерку.
 - Как про кого?  ( Ну, думаю, добавит сейчас «про тебя»)
 - Девчонку родила! Такая хорошенькая!
 - А нос длинный?
 - Да нет! На, смотри, какая красавица!
И я вижу своими глазами нежно-розовое личико, настоящее живое тельце…. Нет, это вам не кукла какая-нибудь, хотя и хорошенькая! Это мой ребёнок! А я уже его родила! Ура-ура! У меня девочка! Все сейчас на работе, а я уже родила! И никто-никто не знает об этом – только я знаю! И это мой ребёнок, моя дочь….
Акушерка закапывает карболку в глаза моей малышки, взвешивает её: три пятьдесят. Затем надевает на ручки браслетики из клеёнки с надписями, чтобы не потерялась.
Мой нос тоже не короток, но у Черезовых ещё длиннее. Свекровь рассказывала мне:
 - Все мои новорождённые, а их было шестеро, рождались с длинными носиками.
Вот почему я спросила акушерку, какой нос у моей крошки. «Значит, не в Черезовых, а в наших», - подумала я. И такая гордость, что эта девочка наша, что я её выносила и родила, переполнила и  разлилась в моей душе, во всём теле!.. И слюна уже прекратилась, не мучает меня, и живота нет. Ах, какое счастье испытывала я в те минуты!  Ощутила себя вдвое и втрое сильнее, всё было мне по плечу в тот момент! Но вдруг опять заболел живот,  я испугалась, что снова рожаю!  Вскрикнула от страха, но акушерка хихикнула и пояснила, что это отходит плацента.
- Теперь лежи смирно, я буду тебя зашивать.
Через час меня отвезли в палату, запретив вставать, иначе швы разойдутся.









                Глава 19.  В РОДДОМЕ

Хотя я родила днём (в 15-40), уже наступали сумерки, а что было   вечером – не помню. Наутро, в шесть часов, в палату пришла дежурная и включила свет. Затем  санитарка  стала подмывать всех рожениц из чайника тёплой водой с марганцовкой. Было неловко, но телу приятно. Потом, оставаясь лежать в постели, я умылась, причесалась. Всем принесли детей на кормление, а моя очередь кормить настала только в девять. А пока зашла санитарка-уборщица мыть полы. Как увидела меня (я лежала первой от двери), так и ахнула:
 - Молодая, - как трава!!! Тебе сколько же лет?
 - Двадцать!
 - Двадцать? - не поверила она, и разочарованно добавила после:
 - А я подумала шестнадцать…
 - Двадцать – это хорошо! – она подвела итог и принялась мыть палату.
После завтрака  принесли  малютку, а мне она показалась уже большой: подросла! Розовая кожа  стала белой, но глазки оставались припухлыми. Лёжа на боку, как мне было велено (ведь я называюсь «лежачей»),  пытаюсь лечь поудобнее, чтобы дать ребёнку свою нежную грудь. Но моя маленькая новорождённая хищно хватает сосок, не думая, что мне это очень больно. Я пытаюсь на мгновение забрать сосок и вложить его поровнее, но крошка крепко  (намертво!) держит его, зажимая дёснами, словно зубами. Это просто удивительно и  почти  возмутительно!  Только родилась…. Ну, откуда у неё такая сила? А говорят, что новорождённые беспомощны…. И как терпеть такую боль?
 - Надо было грудь готовить к кормлению: растирать её махровым  полотенцем. Ты готовила? – спрашивают меня опытные роженицы.
 - Готовила…. – привираю я. Раз попробовала, так такой дискомфорт ощутила! Ладно, как-нибудь справлюсь….
 - У груди ребёнка долго не держите! Хватит и пяти минут. Не приучайте спать у груди. За пять минут ребёнок успевает насытиться - так учил нас медицинский персонал роддома.
Второе кормление прибавило мне опыта, с каждым разом было больнее и больнее, хотя я всё делала по правилам, но лёжа. Неправильное положение груди в лежачей позе способствовало появлению настоящих корост, и ко времени выписки из роддома я уже чем-то лечила соски. Но до выписки было ещё далеко, а пока я беседовала с родственниками через стёкла окон  одноэтажного здания, а потом шла подкрепляться  вкусными  передачами. Детский врач велела  кушать хорошо.
Однажды было шумно в палате и поэтому затруднительно говорить с Васей через окно. Я сообразила зайти в пустую соседнюю палату, где насладилась общением с мужем. Видимо, я так увлеклась, что меня услышала медсестра. Говорила ли мне она, что здесь, в пустой палате нельзя вести беседы, я не помню, но когда следом за сестрой, в палату ворвалась разъярённая главврач, по фамилии Гавка, я была её  криком отброшена от окна и  запомнила это на всю жизнь!
 - Немедленно покиньте палату!
 - Но здесь же никого нет!
 - Эта палата отдыхает! Вы нарушили распорядок роддома!!! –  с радостью, что меня застукала, гавкала она.
Думаю, что ей, Гавке, так хотелось схватить меня за шкирку и выкинуть на улицу. Я долго не могла понять, что это значит: «палата отдыхает».  Во время обходов  опять были нарекания в мой адрес и постоянные поучения:
 - Вы молодая, и должны всё впитывать, как губка!
Мало того, что мне удалили стыд, так ещё  и  так запугали, что этот роддом мне снился в страшных снах несколько лет, и день  выписки  стал самым счастливым днём моей жизни.         

 

                Глава 20. СОВСЕМ НОВАЯ ЖИЗНЬ

И за что меня так жучили в роддоме? За то, что я родила легко и быстро? Но ведь и разорвалась…. Никто не подсказал мне, что пора бы кормить ребёнка в сидячей позе, а я была так мнительна, что продолжала бояться расхождения швов.
Ещё в роддоме мы с Васей обсудили, как назовём дочку. У меня были два желанных имени: Мария и Юлия. Но первое имя переводится как горькая. Так зовут мою маму, а её жизнь была очень горькой – большей частью в её восприятии. Конечно, я не хотела горькой судьбы своей девочке! Но решить окончательно тоже не могла. Всё решила моя подруга Людмила, и когда Вася пришёл к окну роддома в первый раз, он сообщил, что они с Людмилой выбрали второе имя, и уже называют маленькую Юлькой.
К выписке из роддома Вася принёс мне и ребёнку одежду. Юленьку одевала медсестра, а я одевалась с удовольствием в ту самую, сшитую мною синюю  юбочку на бретельках и синюю шерстяную кофточку. Юле надели распашонки, подгузник, две пелёнки и две шапочки и завернули в ватное одеяло с кружевным уголком.
Когда мы вышли на улицу, меня пробрал жуткий холод. Был первый день календарной зимы, и она вступила в свои права, не мешкая. Вася нёс ребёнка, но его окликнули два раза, назвав Гнечутским. Мы посмеялись, взяли документы, забытые в роддоме и с мыслью никогда сюда больше не возвращаться, двинули пешком в сторону дома.
На морозе Юлька  так крепко заснула, что я часа два отдыхала, приходя в себя.
Дома меня ожидали подарки, купленные Васей на мои декретные деньги. Денег оказалось немного, но больше нормы, учитывая невысокую зарплату, но длительный период отпуска.
На те деньги Вася купил  жёлтое полушерстяное одеяло и большой китайский термос – то и другое очень красивые! Моё настроение  оставалось праздничным.
Забежала Лариса Авдеенко, ничего не знавшая о рождении Юленьки. Они с женихом Юрой приглашали нас на предстоящую свадьбу, но я сразу отказалась: у меня ведь ребёнок! Потом пришла мама. Она увидела меня праздно сидящей, а ребёнка завёрнутым и перевязанным лентой, что её очень возмутило, а Юля будто это почувствовала и завозилась, и закричала.
Мама развернула новорождённую, а  у той на ручках браслеты, что вызвало  ещё большее возмущение:
 - Два часа, как пришла домой, а ребёнка до сих пор не развернула!
 - Но она же спала!
 - Ну и что? Надо было развернуть и маленькими ножницами давно срезать  с ручонок эти клеёнки….
А теперь ребёнок  орал вовсю, а мы большими ножницами пытались срезать браслеты.
 - Ладно уж, оставь, сначала накорми!
Я начала суетиться: протирать соски борной кислотой, потом укладываться на кровати, что удивило маму, но я сказала, что мне дано такое предписание.
Потом мы в первый раз  купали Юленьку, я снова кормила, и так через каждые три часа кормила, корчась от боли.  Чтобы не кричать, я просила мужа посильнее сдавливать  мои ноги. Эта новая боль отвлекала меня в самый первый  момент прикосновения младенца к груди….
На следующий день полагалось выйти на прогулку минуты на две – с учётом сильного похолодания. За окном светило солнышко, и казалось, что потеплело. Я укутала дочку,  с трудом  обхватила её руками, а когда вышла с большим свёртком в сени, едва открыв пружинящую дверь, то она, дверь, «отомстила» мне, ударив в спину. Я потеряла равновесие и с трудом удержала в руках своё сокровище.
Чувство радости сменилось тяжёлой ответственностью. Главным смыслом моей  жизни тогда  стал девиз:  только бы выжила моя дочь! И хотя пришедшая к нам врач сказала, что всё в норме, и девочка очень хорошая, я ощущала сильное беспокойство. Было видно, что ребёнок недоедает, не спит, плачет. И, главное, меня беспокоил холод в нашей квартире. С усилением морозов его можно было унять только постоянно включённой электрической печкой-киловаткой – такими обогревались крановщицы на строительных и монтажных кранах. Печь хорошо согревала только маленький уголок с розовой коляской, где теперь спала наша доченька.   
 











 
   
































































                ГАЛИНА  ГНЕЧУТСКАЯ


                ДВАЖДЫ     В    ОДНУ   РЕКУ,

                или

                ВОЗВРАЩЕНИЕ В БРАТСК

 



                ЧАСТЬ 1


                Глава 1. ВОЗВРАЩЕНИЕ

Я возвращалась из Риги в Братск. Возвращалась домой, на родину к мамочке. Возвращалась вместе с моим милым суженым –  Васей Черезовым, хотя у меня были планы  учиться, а замужество, казалось, подождёт.
Дорога была дальняя, с пересадкой в Москве, и я запланировала там две экскурсии: к памятнику Маяковскому и в Музей зарубежных искусств имени Пушкина. В музее я мечтала посмотреть импрессионистов. И мечта сбылась, но… Картины были развешены как-то неудачно, в узких проходах: и отсутствие перспективы мешало их разглядеть. Теперь кажется, что  это было  специально, чтобы не очаровывать советского зрителя.
На Красной площади мы подошли к храму Василия Блаженного, он же Покровский  собор. Я родилась 14 октября, в день Покрова Богородицы. Так, сами того не ведая, мы с Васей  встали под покровительство высших божественных сил!
  У памятника Маяковскому я намеревалась читать стихи, думая, что там их читают каждый вечер. Но  никого не было. Мы с Васей закурили. Но тут появился прохожий и накинулся на меня с приказанием бросить сигарету. Я отказалась подчиниться, продолжая курить…. Неприятно вспоминать тот случай,  неловко испытывать настоящую агрессию, но я не хотела сдаваться.  Удивительно, но тот человек смог меня переубедить, и  со временем я  бросила курить.
В поезде я  старательно делала вкусные бутерброды из московской варёной колбасы и зелёного горошка, и двое суток мы не открывали банки с рыбными консервами.
С нами ехало много молодёжи постарше, они с интересом смотрели на нас с Васей и посмеивались над моей наивностью -  я не уставала горячо спорить чуть ли ни  по каждому поводу. Уже тогда я планировала семейную жизнь и твёрдо знала, как  буду жить, а как  не буду.
Затаив дыхание, но и не скрывая радости, я подъезжала к Братску.  Мне казалось, что и Вася  был рад, что мы едем вместе.
Нас никто не встречал - мы не сообщали о возвращении. Расставшись с Васей у моего дома, я ринулась к себе, хотя знала, что мама на работе. Оставив вещи у соседей, полетела к мамочке. Она сидела за столом, и, конечно, удивилась мне, но большой радости не выразила, и, не вставая из-за стола, тут же вручила мне бланк заявления абитуриента в наш институт, и  велела немедленно его заполнить. В том году в Братске  открывалось дневное отделение Иркутского Политехнического института.
После этого мама дала мне  ключ от квартиры, где меня ждал новый халат, случайно  не отправленный в Ригу. Переодевшись в него после ванны,  я помчалась к Людке Артемьевой  прямо   в халате по Падуну, так как у меня не было другой чистой одежды. В те времена я презирала разные условности, чего не могла делать в Риге. А тут – дома – полная свобода! Как это радовало! Я могла выражать свои чувства и эмоции, и не бояться иметь собственное мнение.
   






                Глава 2. НОВОСТИ         

Своё мнение было иметь непросто! И что скрывать, я остерегалась высказывать его своей родной матери. Когда она подала мне бланк для заявления в Политехнический вуз, я пыталась возражать, но, видя, как она разочарована моим приездом, сразу сдалась. И мама была на этот раз удовлетворена: её младшая дочь станет инженером. Да и почему не попробовать, ведь с математикой у меня теперь порядок!
А любимая подруга Людка была в шоке:
 - Как? Ты решила вернуться? И почему? Я, конечно, рада тебе очень, но всё равно неожиданно….
 - Мы приехали с Васькой. Он меня привёз. Я сама так решила. Буду поступать в наш вуз. Давай вместе!
 - Но у меня нет аттестата. Меня не допустили до экзаменов. 
 - Как не допустили? Ты же хорошо училась и по химии, и по математике….
Я уже не помню, в чём состояла причина Людмилиной неудачи. Вроде для допуска ей надо было сдавать зачёты, но хорошего аттестата это не обещало.  Людмила теперь, как и я в прошлом году, собиралась пойти в вечернюю школу и получить хороший аттестат.
Мне не терпелось узнать все новости! Оказывается, не только моя любимая подруга  не была допущена к экзаменам на аттестат, но ещё несколько девочек, и на этот раз по уважительной причине: беременность. Но кое-кого из беременных всё же допустили, а именно, дочь начальника милиции. Да, передержали нас в школе с этим производственным обучением! Рано мы повзрослели, оставаясь детьми…. Сёстры Глотины нашли свою судьбу на производстве – в том самом гараже, откуда сбежала когда-то я.  Но и мне не удастся избежать «производственной» судьбы! И всё бы хорошо, да рано! Ольге Голомидовой тоже не выдали   аттестат, и она  вышла замуж за брата одноклассницы, а её родители не простили родную дочь! Умница и красавица, Ольга рано умрёт, оставив двух сыновей на неладного мужа…
 - Очень хочу к Елене Борисовне. Пошли прямо сейчас, хотя этот халат болтается на мне! Ведь мама шила его без примерки, да и замерила я себя не точно, или похудела, но зато он новый.
 - А Елены Борисовны уже нет в Братске. Она уехала с мужем и дочерью на строительство Зейской ГЭС.
 - Как уехала? Когда?
 - Да чуть ли ни вчера…. Как выпустила класс, как вручили нашим  аттестаты, так и засобиралась в дорогу. У меня есть её письмо в газету «Огни Ангары». Вот возьми почитай, тут и отрывки из сочинений  наших одноклассников.
Сочинения одноклассников меня не очень интересовали, хотя и были хороши.  Я и сама умела неплохо сочинять, а письмо любимой Елены я переписала в альбом, но до сего времени не сохранила.







                Глава  3. ОРЛОВЫ

И закипела моя домашняя размеренная жизнь! Я так наскучалась по дому и матери и  так была счастлива, что вернулась!
Над моей кроватью теперь висел простенький гобеленовый коврик, который  удивил меня, но вскоре я узнала, что в моей комнатке  жил новый мамин друг – начальник цеха завода ЦАРЗ Евгений Дмитриевич Орлов. Я специально называю его имя полностью, потому что он  был   человек хороший. Он полюбил мою маму по-настоящему, а что вскоре ушёл к освободившейся из тюрьмы жене, так Бог ему судья – мало ли как бывает в жизни. Мама тоже его полюбила, и они даже  съездили  вместе в Евпаторию, а возвратясь, опять дружно жили. Но Евгений Дмитриевич возвращался  к дочери часа в два ночи, а потом совсем вернулся к жене.
С его дочерью Ниной мы почти подружились, встречались на автостанции, вместе ездили на учёбу в институт. У нас были одинаковые трикотажные блузки в полоску, которые нам обеим были к лицу. Их купила нам моя мамочка, пока Нинина мать была в заключении за растрату.  Сестра Лера на это сказала:
 - Хорош этот Евгений Дмитрич! Он что, не знал, что жена прихватывает  из магазина? Как он мог не замечать лишние деньги и продукты? Она же его кормила. Если она это делала, он тоже виноват!
Однажды я спросила Нину, какова обстановка в доме, то есть в семье. Она уклончиво заметила, что слово  «обстановка» имеет двоякий смысл, а именно, мебель, а ещё….
 - Так что тебя конкретно интересует? – переспросила она.
А меня уже не интересовало ничего. Я поняла, что Нина не хочет делиться со мною сокровенным, и не стала больше приставать к ней с интимными вопросами. Так мы и раздружились. Тогда уже вернулась её мама, и обстановка в их доме вряд ли кого радовала. Но я навсегда запомнила светловолосую и тёмноглазую Нину Орлову. Жалость и содрогание вызывали её металлические зубы. Глядя на них, я сознавала, что и меня  это ждёт, и уже не за горами….
Остаток июля, да и август, я не столько готовилась к приёмным экзаменам, как готовила рижское блюдо: борщ на курином бульоне.  Сейчас задумалась, а была ли тогда в Братске в  свободной продаже  курица? Вряд ли, но рыба была! Однажды в холодильнике я обнаружила сига, и постаралась его не испортить, приготовив «по-гречески» - с морковью. Это гораздо вкуснее, чем так называемая, «рыба под маринадом». Евгений Дмитриевич спросил, кто готовил, и очень удивился, что я. К тому же был красиво сервирован стол на белой скатерти, с мельхиоровыми приборами,  со стеклянным синеватого  тона кувшинчиком вина. Его, кувшинчик, мама с Евгением привезли из Евпатории, и я много лет, любуясь на него, воображала, что это венецианское стекло, не зная, как оно  выглядит на самом деле.














                Глава 4. ВЗАИМОПОМОЩЬ

Я вспомнила, что Вася как-то дарил мне керамические бусы, поискала – нигде! Спросила маму, а она запричитала, что пришлось их выкинуть: в них завелись черви. Но как могли завестись черви в керамике?
Мама хотела выкинуть, но случайно забыла, а я всё-таки нашла остатки бус! Когда раскрыла пакетик, то обнаружила в нём не осколки бус, а кусочки раскрашенного сухого хлебного мякиша. Вот как в те времена изготовляли модную керамику  предприимчивые люди!
Васина мама была в отъезде у родственников.  Отпускные деньги  у Васи   закончились, поэтому я взяла на себя заботу о пропитании моего друга.  Незаметно отделяла небольшие порции еды от нашего стола, складывала их в сумку и несла голодавшему Васе. Тогда я уже приходила к нему домой, где нам никто не мешал.
Я внимательно изучила их жилище, найдя многое устаревшим – немодным. Вася дал мне ключ от квартиры, и придя как-то без него, я от скуки похулиганила. Взяв пилу-ножовку, отпилила ножку стола и, накрыв его скатертью, ушла. В их квартире было два больших стола, что показалось мне лишним и громоздким для небольшой комнаты. Придя домой, Вася очень озадачился. Увидев скособоченный стол, он тоже взял пилу и укоротил у стола остальные три ноги. Потом убавил столешницу и обстрогал ножки. Затем нашёл краску двух цветов и окрасил ножки в чёрный цвет, а столешницу в ярко-жёлтый. Получился чудный журнальный столик!
          Однажды я принесла Васе обед из многих блюд - всего понемногу. Он быстро всё съел и сказал, что не наелся. Я так расстроилась! Заметив это, он очень беспечно ответил:
 - А завтра схожу на рыбалку, да и поем!
 - А ты разве умеешь ловить рыбу? Это же надо уметь, это не просто!
 - А! – махнул он рукой, - наловлю!
 - А у тебя есть, чем ловить?
 - Да найду!
Я не поверила ему, но Вася, как ни странно, встретил меня с ухой! Он даже небольшую щучку поймал на удочку. Оказалось, мой Вася был прирождённый рыбак, к тому же, голодавший в войну, он рано  приспособился к добыче пропитания. Отменной двойной и четвертной ухой он будет потчевать нашу семью долгие годы, никому не доверяя «портить» добытую им рыбу. Сам, наслаждаясь своим трудом, уплетая рыбку, он приговаривал мне:
 - Нет, ты рыбу не любишь!
И было бесполезно спорить, что очень люблю, Но не так, как мой Кот Вася: люблю не любую рыбу, а хорошую!
Тогда  разными способами я старалась украсить моего Васю и его жизнь. Как-то он показал мне фотографии, где, стесняясь длинного плаща, он смешно  приподнимал его полы, собирая в горсть лишнюю длину. Узнав причину этого странного действия, я забрала плащ домой, и потихоньку, чтобы не видела мамочка, укоротила и подшила Васин плащ. Но не рассчитала подгиба, и плащ оказался коротковат, но Васе всё равно понравилась моя работа, и он долго бегал в том светлом коротком плащике.

                Глава 5.  ВСТУПИТЕЛЬНЫЕ

Первого августа 1964-го года я пришла на первый экзамен в Иркутский политехнический институт, а точнее в его очный филиал в городе Братске.
В те времена вся страна, то есть все её абитуриенты начинали вступительные экзамены на дневное отделение в один день, и все писали сочинение по литературе и по русскому языку, а вернее, на русском языке (кроме поступающих на творческие специальности – у них были другие сроки экзаменов).
Не помню, как называлась выбранная тема сочинения, но она относилась к «свободным». Я была очень взволнована, вдохновение просто накрыло меня!
Через день результатов ещё не было, но когда я приехала в гости к Нонне Александровне в военный городок, та, оказалось, лучше меня знала о моих успехах:
 - Ты написала отличное сочинение! Лучше всех!
 - Так откуда же Вы знаете???
 - Мне сказала об этом моя приятельница-учительница, которая работает в приёмной комиссии.
 - Так она же не знает моей фамилии!
 - Она сказала, что среди всех сочинений два лучших. Одно написал мальчик из школы №20, а другое – девочка из Риги.
 - Но это не значит, что я….
 -  А ты думаешь, что много девочек из Риги поступает в наш институт?
И в самом деле! Через день я увидела результат: «пять» за содержание и «четыре» за грамотность. Я была счастлива! Хороший разбег для абитуриента! Но этот результат говорил о другом: что я поступаю не туда, не по своему призванию! Но азарт экзаменов уже захватил меня.
Помню, что письменную математику я сдала на «четыре», а вот с устной возникли проблемы. Экзамен принимали две женщины. Я присмотрелась к ним:  мне понравилась Журавлёва – мягче, добрее. Когда же другая – Голубцова -  пригласила идти отвечать, я сказала, что ещё не готова. Как только  Журавлёва оказалась свободна, я сразу рванула к ней! И этот экзамен мне удалось сдать.
Физику сдала хорошо, даже помогла пареньку в военной форме нарисовать схему электрического звонка! А вот на химии Тамара Криворотенко выручила меня и подкинула «шпору».
Числа двадцатого было зачисление, и по конкурсу я прошла не на строительный  факультет, который выбрала первоначально, а на СДМ – строительные и дорожные машины, от них я  была страшно далека. Строительный факультет меня как-то примирял с архитектурой, которую я полюбила в Риге. Тогда я не знала, что советских архитекторов, по сути, готовили, чтобы строить типовые панельные дома, или такие дворцы, как  недавно открытый «Энергетик», где по центру здания были две большие белые буквы П.
  Стояло тёплое лето, я скучала по купанию, и вот однажды мы пошли на наше Братское море. Я выбрала безлюдное  место с ровным берегом, покрытым  травкой, а дно, как на Рижском взморье - песчаное. Разделись, погрелись на солнышке и ринулись в воду!  Она была сравнительно тёплой.  Я немного проплыла и, по привычке, стала нащупывать ногами  дно, но его не было. У меня началась паника, и я стала тонуть. Захлёбываясь, я призывала Васю, но он не сумел мне помочь, так как сам боялся глубины. С детства у него был дефект барабанной перепонки, и врачи не рекомендовали мочить ухо – вот почему он тоже не умел плавать. Но я выплыла! А опорой мне послужили  испуганные  Васины глаза.   





                Глава 6. ТУРСЛЁТ

В середине сентября был объявлен городской турслёт. Мы, студенты, тоже приглашались  участвовать. Не помню, чтобы нас кто-то сильно организовывал или готовил. Просто объявили, что с ночёвкой на воскресенье все идут на речку Вихоревку с едой и  тёплой одеждой. Была ли у нас своя палатка или нам её установили?  В нашей группе собралось несколько девочек и мой Вася, конечно.
Мы шли с походным снаряжением  пешком до Вихоревки, поэтому утомились, а после краткого отдыха принялись обустраиваться. Приготовили ужин на костре, оделись потеплее, и кто во что горазд! Пели, плясали, бродили и, как заворожённые, смотрели на огонь большого костра. Песни были разные, но больше туристские, то есть сочинённые известными и неизвестными туристами.  Многие из  тех песен  со временем  влились в разряд авторских. Кажется, в тот раз я впервые услышала песню Городницкого: «Снег, снег, снег, снег… Снег над палаткой кружится…».  Некоторые из бывалых туристов подвыпили, и, теряя контроль, норовили исполнять и  «вольный фольклор». В те поры я была очень строгой девушкой, да и сегодня не люблю скабрезных историй.
Стояла тихая тёплая ночь, и спать никому не хотелось, потому уснули на рассвете, когда костры уже не горели, а только дымили, и дым  смешивался с утренним туманом.
После завтрака началась игра в футбол, но он меня не интересовал, поэтому, полдня я посвятила приготовлению обеда, а потом, помыв посуду,  поняла, что больше здесь делать нечего. Не знаю, как другие, а я восприняла тот слёт как массовый отдых на природе, а туризм, о котором я читала в книжках, был ни при чём. Поэтому мне захотелось настоящего похода и, по возможности, с приключением.
Вообще-то на приключения рассчитывать не приходилось: я же была с Васей, а он такой взрослый и умный! Вот я и решила пойти не прямым путём к дому, а как-нибудь с поворотом, а точнее, с вывертом, но Вася не сразу сообразил, что я задумала.
Река Вихоревка была первозданной чистоты, все пили её воду, бродили, купались, ещё не был построен завод БЛПК, который окончательно отравил её.  Вихоревка, по моему мнению, названа так не по имени некоего Вихорева, а по её собственному свойству – она выгибается, течёт и мечется подобно вихрю. Мы с Васей пошли вдоль реки, любуясь её течением в изгибах берегов с пышными кустарниками -  золотыми, а местами ещё зелёными. Было тепло, солнечно,  тихо и радостно! Вот ещё один поворот!
Вася забеспокоился: пора домой.
 - Да что ты спешишь домой, ещё ведь рано, светит солнце, так красиво! - возражала я.
Мы отошли от реки и направились в сторону дома - на восток, в глубь леса. Но лес уже погружался в сумрак.
 - Мы заблудились! - взволнованно заключил Вася.
 - Да ты что? Разве можно здесь заблудиться? Солнце на западе, мы идём на восток. Сейчас выйдем на открытое место и проверим.
Но вокруг была чаща, и мы пошли быстрее. У меня такая особенность: чем чаще лес, тем быстрее  по нему иду. А вот и поляна! Последний луч осветил дальние сопки. Как свечи, на них вспыхнули яйцевидные купола лиственниц, но я успела сверить выбранный мной  маршрут по этому прощальному лучу!
 - Мы правильно идём! Мы должны выйти на дорогу в аэропорт.
 - Нет, мы ушли далеко. На дорогу в аэропорт мы бы  вышли раньше…-растерянно проговорил Вася.
 - Так  идём же скорее вперёд! Мы идём в нужном направлении! Дорога в аэропорт переходит в Усть-илимскую трассу, и мы выйдем на неё!
Стало совсем темно, но я рвалась вперёд, и вот мы уже слышим шум машин! Ах, вот и асфальтовая дорога! Проехала машина….
    Дорога, как мечта! Она освещалась звёздами, и на фоне чёрного леса казалась совсем светлой и тёплой. Я выбежала на неё, и от радости стала кричать, танцевать и петь! Вася оставался сдержан. Конечно, он тоже был очень рад, но как-то не мог прийти в себя. Очевидно, он до конца не верил,  что мы выйдем из леса.
Он не любил вспоминать этот случай. Мне же не пришло в голову, что мой друг может оказаться ненадёжным спутником, только смутное разочарование мелькнуло во мне, но я его быстро подавила. Зато я какова! Со мной не пропадёшь!
Мы остановили проезжающую попутку, и благополучно добрались до дома.      




                Глава 7. СТУДЕНТКА

Все поздравляли меня с поступлением в вуз. Мама была просто счастлива! Вася тоже  гордился мною, и я этому радовалась, но когда оставалась одна, то на душе скребли кошки….
Первого сентября состоялось торжественное открытие филиала, и начались учебные будни. С удивлением я встретила знакомого преподавателя. Это был математик и чертёжник Олег Петрович Бороздин. Он тоже помнил меня по школе.
На комсомольском собрании меня избрали  в  культмассовый сектор. Олег Петрович тут же придумал мне ещё одно,  соответствующее профилю поручение. Я должна была приносить в институт свежие газеты и журналы. Почему это поручение он дал именно мне, а не  библиотекарям филиала? Так или иначе, но он точно определил мой  истинный профиль. Итак, я должна была зарегистрироваться в ближайшем к вузу киоске «Союзпечать», где мне выдавали корреспонденцию для продажи. За эту хлопотную работу я получала десять процентов. Порою мне надоедало поручение, тем более, что покупал печать почти всегда один Олег Петрович. Он не ругал меня за отлынивание, но как-то разочарованно смотрел, если я ничего ему не предлагала, и я возобновляла свою деятельность.
Меня почти постоянно тяготил вопрос моего фальшивого присутствия в комсомоле. Я же не встала на учёт, да и не могла: у меня не было учётной карточки. Идти в комитет БРАСКГЭССТРОЯ? Но как я объясню, почему  нет карточки? Надо рассказывать, какая у меня оказалась сестра, похитившая карточку учёта…. Но взносы  я платила исправно.
А  ещё надо было учиться! И я отлично училась по двум предметам: по английскому и по истории КПСС. Поначалу понравилась начертательная геометрия, и я получила «пятёрку». Но потом все точные науки вызывали во мне панику и ужас.
Помню, как с целью психологической защиты среди студентов я  избрала себе  кумира, которого донимала своими верлибрами. Старалась его опекать:  ведь он жил не дома, а у родственников, а я уже имела такой опыт проживания.  По вечерам занималась с ним  английским языком, а потом, надев телогрейку, шла его провожать. В телогрейке я никого не боялась и, как мне казалось, смогла бы его защитить от хулиганов. Уж очень он был хорош собой  – светловолосый и  с огромными голубыми глазами.
Очень скоро все стали носиться с чертежами, обнимая их, как родных детей, а я к черчению никак не приступала. Думаю, что влюблёнными в чертежи были студентки строительного факультета. На их месте, может, и я бы что-то начертила.
Наконец, на ноябрьские праздники  я твёрдо решила сделать чертёж, и когда осталась дома одна, освободила большой кухонный стол, приготовила линейки, угольники и лекала. Расстелила лист ватмана, очинила карандаши, раскрыла готовальню с циркулем и рейсфедером. Сейчас кажется, что в руках я вертела какой-то сложный механический узел. Или он был на картинке? Я наметила оси изометрии, рука хотела рисовать, но не чертить. Что же делать дальше? Я подумала ещё минуту и свернула ватман в трубку, закрыла готовальню, закрутила пузырёк с тушью. Убрав со стола все инородные  кухне предметы, а заодно и моей натуре, я поставила точку на своей технической карьере. Всё! Больше я не учусь в филиале Иркутского политеха!   




























         





                Глава 8. С МЕЧТОЙ ОБ ИСКУССТВЕ

В институте я больше не появлялась. О том, что я бросила учёбу, знали только Вася и Людка.  Я долго скрывала от мамы своё решение.  Соседи по квартире  были уже  другие, поэтому не с кем было делиться,  кроме самых близких друзей.
Я съездила в военный городок к Ноне Александровне, сообщила ей о моём решении, и она приободрила меня:
 - Ну что же…. Значит, ты станешь искусствоведом. Поедешь учиться в Ленинград.
 - И я смогу поступить в Академию художеств?
 - Сможешь, если захочешь и будешь хорошо готовиться.
 - А что значит хорошо готовиться? Что надо знать и что будут спрашивать?
 - Надо пройти предварительный конкурс на профпригодность. Тебе будут показывать открытки-репродукции без названий, а ты должна будешь сказать и автора и название. А ещё подготовить по программе историю русского искусства, начиная с архитектуры. Я тебе дам том Алпатова, по нему и готовься.
И Нона вручила мне огромный том  истории русского искусства академика Алпатова. С большим трудом, но и с неменьшим интересом я взялась за  чтение. Сразу возникло много попутных вопросов. Я пошла в библиотеку. Каждое утро я выходила из дому в половине девятого утра – как в институт, а сама сначала шла к Людке (пока она не устроилась на работу), а потом в библиотеку, и там погружалась с головой в мир книг, журналов и словарей.
Но кто-то из соседей сказал моей маме (а может, и Людкина мама?), что я бросила институт. Однажды, выйдя из дома, я вскоре вернулась, как вдруг пришла и мамочка. Она строго спросила меня, правда ли, что я бросила учёбу. Отпираться я не умела. Мама кинулась уговаривать меня вернуться в институт. Я была тверда! Она начала обнимать и целовать меня, умоляя. Таких её бурных ласк я никогда не испытывала. Мне стало очень жаль маму, но с непривычки её ласки вызвали дискомфорт, хотелось плакать. Я осталась холодна, только пообещала, что учиться всё равно буду, но не здесь.
О профессии инженера у мамы были очень приблизительные представления, хотя она и работала в проектной организации.  Эта профессия в ту пору была престижна и хорошо оплачивалась. Мамина приятельница Мария Петровна нередко повторяла:
 - Хорошо быть инженером: восемь часов плюют в потолок, и двести рублей в кармане!
Когда я сестре Лере пересказала эту обывательскую фразу, она возмутилась:
 - Как это «плюют в потолок»! Такая сложная и ответственная профессия! Где она видела, чтобы инженер  плевал в потолок?
У Марии Петровны был муж-инженер, но не думаю, что он так работал. Так работала сама Мария Петровна то контролёром в кинотеатре, то в снабжении. Только  двухсот рублей никогда не получала.










































                Глава 9. И ВСЁ ЖЕ СУДЬБА….

Вася продолжал занятия спортом. После работы, которая была, что называется, «на ногах», он шёл в спортзал, где играл в баскетбольной команде, всё так же ловко отбирая у противника мяч, и, высоко прыгая, легко отправлял его в корзину.
Осенью в спортивной среде подводились итоги, при этом вручались грамоты, устраивался банкет для спортсменов. Вася пригласил меня на это запланированное мероприятие. Помню, что главной фигурой на нём была сухая холодная дама Семиусова, говорившая очень невыразительным  суконным языком. Может, она не была равнодушным человеком, но произвела именно такое впечатление. Типичная чиновница, каких не должно быть.
После немногочисленных речей все навалились на выпивку и закуски. Теперь думается, что закуски были так себе, если мой Вася сразу захмелел. Мы вскоре вышли на улицу. Вася не мог идти, и мне приходилось подпирать его своим плечом. Он старался держаться, но это ему  с трудом удавалось. Таким я его никогда не видела. Было тяжело тащить его, и на душе стало как-то кисло, если не сказать хуже. Я уговаривала себя, что такое в первый и в последний раз, что это произошло случайно. Ведь Вася очень устал за неделю. Оно так и было на самом деле. Потом я замечу, что закусывать Вася не привык – чаще было нечем. Мне не нравились ни его роль в этой ситуации, ни моя. Ну, неужели я буду всю жизнь так его водить? Нет, я не согласна! Такой Вася мне решительно не нравится. Но что будет, если я вообще от него откажусь?  Помня опыт с Юрой, я понимала, что Вася будет очень страдать, даже может не пережить страданий. Я почувствовала себя виноватой за мысль расстаться с ним. Виноватой ещё и в том, что я так его завлекла, привязала и обнадёжила.
Мне не с кем было посоветоваться, кроме Людмилы. Когда я сказала, что почувствовала и поняла, что недостаточно люблю Васю, она решительно подвела за меня черту: ты должна с ним расстаться. И даже Васе она высказала это!
Через неделю мы с Людмилой поехали к Нонне Александровне. Тогда, чтобы уехать в военный городок, надо было сесть в автобус на автостанции, то есть такая поездка была  настоящим путешествием. Вот мы выехали, автобус поднялся вверх по Дубынинскому переулку, свернул направо на улицу Гидростроителей. Проехали здание управления. Я посмотрела направо и вдруг увидела, что Вася в своём коротком плащике перешёл дорогу и как-то робко идёт в сторону моего дома. Я вздрогнула и сказала Людке об этом. Она спокойно мне ответила:
 - И пускай идёт, а тебя нет дома.
Но я как соскочу с места! Как заору на весь автобус:
 - Остановите!!!
Да как выскочу! Да как закричу:
 - Васяяя!!!

                Глава 10. ПОИСКИ РАБОТЫ

Мне стало так спокойно, я увидела, что Вася рад моему возвращению. Но, главное, что я  в себе перестала сомневаться. Да, я люблю Васю, хоть и без страсти. Мы необходимы друг другу. Я поняла, что Вася не сможет жить без меня, а мне тоже хорошо и спокойно с ним, и я ощущаю гармонию жизни. И сколько нового хорошего нас ждёт впереди!  Я оптимистка! Меня питают надежды на будущее, меня поддерживают и  мечты,  и сила моей воли. Мои мечты сбываются, и так будет всегда! Мы с Васей никогда не расстанемся, но я должна учиться дальше и получить любимую профессию.
Я рано поняла, что не смогу трудиться, если мне не нравится работа. Многие доброжелатели советовали, кем же мне быть. Наша давняя приятельница Нина Павловна Дрёмина хорошо обдумала, как она сказала, вариант портнихи. Я прислушалась к её совету: и на самом деле люблю шить, только не очень умею.
 - Так ты учись у мамы. Ты станешь такой же хорошей портнихой, как твоя мама!
Да, подумала я, хорошо бы стать такой мастерицей, как мамочка. И побежала домой с радостной вестью. Но мама встретила эту новость не только без радости, но ещё и с возмущением:
 - Почему бы её дочери не стать портнихой? Она не понимает, какой это каторжный и ответственный труд! Только не портнихой!
А вот я думаю, что Нина была близка к истине. Я очень люблю ткани, люблю, чтобы было красиво, шитьё меня успокаивает, а ножницы бегут быстрее моего сознания. Эти слова мамочка сразу подхватила:
 - Вот-вот! Сразу испортишь чужую ткань! И заказчики бывают такие капризные! Спросишь, бывало:
 - Вам к какому дню пошить?
 - Да когда пошьёте… А через неделю говорят, что надо срочно. Всё бросай и шей! И шьёшь им днём и ночью.
  Но я-то видела, как нравились заказчицам сшитые мамой наряды, и очень редко кто-то был недоволен, но вот эти-то редкие  случаи мама сильно и долго переживала.
Дни летели, а я не могла устроиться на работу. Хотелось работать в библиотеке. Я спросила в читальном зале, не возьмут ли меня на работу, и получила  твёрдый отказ:
 - Чтобы работать в библиотеке, надо иметь специальное среднее, а лучше  высшее образование.
У меня были только курсы, и те не библиотечные. Я узнавала, не возьмут ли меня на машиносчётную станцию, согласно документу, полученному на курсах в Риге. Но свободных мест на станции не было, да и я туда особо не стремилась. Однажды мы с Васей были в гостях. Милая дама очень обрадовалась, что я ищу работу, а она сможет мне помочь:
 - Работа нетрудная и на свежем воздухе. Будешь точковщицей машин на дороге.
Но мамочка в очередной раз встретила мою «новую работу» с возмущением:
 - Пусть она сама работает на свежем воздухе!






































                Глава 11. ДЕБЮТ

Этой осенью 1964-го года мне исполнилось уже 19 лет, а я ещё не определилась окончательно, кем же я буду. Больше всего мне хотелось изучать искусство и нести свои знания людям, но очень скоро я засомневалась: а смогу ли?
Нонна Александровна не сомневалась, что я смогу, и быстро организовала мне премьеру в своей тринадцатой школе. Я пришла на урок рисования в шестой класс. Там была и учительница, но я сразу сникла, увидев её беременной. Но какое же отношение ко мне имело её положение? А такое, что она не собиралась «устанавливать для меня дисциплину», а я этого и сейчас не умею делать. Я начала неуверенно говорить о художнике, уже не помню о каком, притом делая паузы,  а дети спешили их заполнить.  Но они всё-таки сдерживались – им было любопытно, зачем я к ним пришла и что я умею. А я ничего не умела тогда. Ничего! Меня это ужасно разочаровало, и мои амбиции  мигом улетучились.
Когда я пришла к Нонне Александровне вернуть её книги, она успокоила меня и посоветовала прочесть рассказ Ираклия Андроникова «Впервые на эстраде». Меня удивил Андроников! Оказывается, он, такой уверенный в своих знаниях и речах, тоже неудачно выступил  перед зрителями в первый раз, но ведь не пал духом! Ну что ж, я буду старательно учиться. Моё провальное выступление показало, что я не твёрдо знала то, о чём собиралась рассказать детям, к тому  излишне волновалась и проявила неуверенность. Да и невероятно сложно говорить о художнике, имея в руках две-три небольшие картинки. А уж о подлинниках в наших условиях и говорить нечего – их тогда попросту не было ни у кого в нашем Братске! Картины - в книжных и журнальных репродукциях, музыка -  в радиорепродукторе.
А музыку я любила. У Васи был переносной радиоприёмник на батарейках. Его можно было вешать на шею и в поисках музыки крутить  регулятор волны. Я любила тогда «Итальянское каприччио» Чайковского и «Рондо каприччиозо» Паганини - Листа. И вот поздней осенью идём с Васей по улице, он повернул регулятор, и - в темноту, подсвеченную  фонарём и снегом, в самое сердце ворвались звуки скрипки с оркестром! Господи, какое же это было счастье! Какое упоение! Как же было не любить моего Васеньку, сделавшего меня такой счастливой и окрылённой! Музыка, именно музыка даёт, как ничто другое, веру в жизнь! От неё, веющей красотой и вечностью, перетекает в нас то ручейком, то спокойной широкой рекой, а то обрушивается водопадом  великая энергия жизни, созидания  и веры в будущее!  Хотите счастья – слушайте музыку! Её гармония делает  гармоничными и нас. Музыка примиряет с судьбой.  Она не отнимает энергии  жизни, а, наоборот, – усиливает желание жить.
   


                Глава 12. ВЕРА

Вася поддерживал все мои интересы.  14 октября он принёс мне небывалый подарок. До сих пор ощущаю  не только душевный, но и физический трепет, когда я развернула упаковку и, потрясённая, увидела  пожелтевшие страницы старопечатного издания. У той «инкунабулы» без обложки были перегнуты вдоль все листы. Видно, что её тщательно скрывали, но всегда носили при себе и наверняка прятали в сапог. Я раскрыла книжный блок и прочла: «Отче наш, ежи еси на небеси, да святится имя Твое….». И дыхание перехватило…. Удивление и радость переполняли меня:
 - Васенька! Где же ты нашёл такое?
Вася улыбался и молчал. Так я и не узнала, где он раздобыл ту драгоценность…. Потом он скажет так:
 - Я другой – не такой, как ты. Но я хорошо понимаю тебя. Ты необычная, и я  тебя люблю.
Тогда мама пресекала мой интерес к религии, хотя потом будет рассказывать, как в детстве она ходила в церковь на исповедь. По этой причине я не показывала маме Васин подарок. Верить в бога тогда всем запрещалось, верующие преследовались разными угрозами, нареканиями начальства, товарищескими судами и, что самоё прискорбное, осуждались обществом. В нашем городе не было ни одной церкви. И каково же было наше удивление, когда жена Васиного дяди Миши  - тётя Оля - вдруг открыла церковь в Падуне! Но прежде этого мы были потрясены трагедией в семье Михаила и Ольги Черезовых: враз погибли две их юные  дочери! Их, идущих по обочине дороги, сбил пьяный водитель. Девушек похоронили в белых подвенечных платьях. Дядя Миша ненадолго пережил дочерей, а Ольга купила в индивидуальном посёлке дом и подарила его  Русской Православной Церкви. Мой Вася почему-то  сказал: «Как же она нагрешила!» Таково  было мнение в его семье…  Как всё было на самом деле, я не знаю.
Церковь стоит до сих пор,  она была первою в Братске. Но тогда, (да, признаюсь, что и теперь), жизнь уносила меня всё дальше и дальше от религии, а когда я была готова окунуться в неё сердцем и головой, не было никаких условий. И самое главное, не было наставника-духовника. Если бы я осталась в Риге, то скорей всего пришла бы в лоно Православия, а в условиях Братска мне оставалось читать справочник атеиста, где речь шла о разных религиях, и я стала интересоваться разными верованиями. О религии тогда было что сказать отрицательного и советским журналистам и художникам, и  историкам. Но с  нею примиряло пронзительное «Арабское танго» и реалистическая проза Льва Толстого, а потом и Достоевского.
Моей же религией, как и у многих советских людей, стала поэзия.

                Глава 13. ПОЭТ ЭПОХИ

Лора Петрова рассказывала, как на встрече с поэтом Евгением Евтушенко, приезжавшим в Братск год назад (я тогда  жила в Риге), кто-то из зала спросил его:
 - Какой  поэт, по-вашему мнению, станет символом нашей эпохи?
 - Понятно, что Евтушенко трудно было ответить на этот вопрос. – продолжала Лора. - Он мог бы ответить «я» и не ошибся бы, так как  большой зрительный зал  в тот момент был  такого же   мнения. Но ведь он  не мог так сказать сам о себе! Возникла пауза, а потом Евтушенко сказал:
 - Думаю, что Роберт Рождественский.
А спрашивающий  на свой вопрос ответил  иначе:
 - А я думаю, что это будет Андрей Вознесенский.
Меня эта история очень озадачила. Люди всерьёз говорят о Вознесенском, а я совсем не знаю его, и только отмахиваюсь его «треугольными грушами». Надо его изучить. Но сколько я ни читала в журнале «Юность», никак не могла попасть на его волну – мне всё казалось каким-то вычурно-вывернутым и искусственным. Я принялась за Роберта Рождественского: читала и учила наизусть «Реквием», «Если вы есть, будьте первыми», «Письмо в тридцатый век». Из того «письма» только помню:   «Вам, родившимся в трёхтысячном, девяносто каком-то году…»
Однажды я была дома одна, и по радио объявили о выступлении  Андрея Вознесенского. До этого я никогда не видела и не слышала его. Я прибавила звук. Из репродуктора лился прекрасный голос. Поэт не читал, он пел!
                Свисаю с вагонной площадки…. Прощайте!
                Прощай, моё лето! Пора мне….
                На даче стучат топорами,
                Мой дом забивают дощатый. Прощайте!

Господи! – подумала я. Это же про меня: про нашу дачу в Юрмале….
И далее:
                Прощай, моя мама! У окон
                Ты станешь прозрачной, как кокон.
                Наверно умаялась за день?
                Присядем.
                О, Родина, попрощаемся!
                Буду звезда, ветла….
                Не плачу, не попрошайка!
                Спасибо, жизнь, что была!
                На стрельбищах в десять балов
                Я пробовал выбить сто….

Я услышала этот выстрел! И уже никаких сомнений не было, что Андрей Вознесенский  -  мой поэт!
Но теперь думаю, что ту эпоху точно выразили два поэта: Владимир Высоцкий и Евгений Евтушенко.


                Глава 14. ПЕРЕПИСКА С ЮЛЕЙ

Дни за днями летели, а я сидела дома, не работала. Читала всякую всячину. Учила  Вознесенского и уже выучила его книгу  «Антимиры».  И вдруг Юля прислала его же «Параболу»,
Юлины письма сохранились, и временами я перечитываю их. Перечитываю в основном с сожалением, что для меня  потерян её след….  Лет пять мы переписывались, а встретились через девять лет! И потом виделись несколько раз во время моих приездов. Но с каждой встречей, ( а их было немного), Юля отдалялась от меня.  В чём была причина? Я так и не поняла. Говорят, что жизнь разводит людей. Подозреваю, что и моя сестра Клара способствовала этому. Но об этом в другой раз, а сейчас я хочу привести Юлины письма по горячим следам, и начать с самых горячих.
               
13.07.64. г. Рига.

Здравствуй, дорогой мой человек! Как ты живёшь? Что нового, интересного? Кто ты сейчас и чем ты занята? Меня интересует абсолютно всё и до подробностей….
Что у меня?  Во-первых, милая Галка, что творилось со мной в первые дни твоего отъезда! Я думала, что  просто  сойду с ума от  воспоминаний и тоски. Как только я приходила домой, меня встречали книги: «Человек» и «Ты рядом». Я уходила на улицу, там  проходила мимо нашего парка, и всё начиналось сначала. Я всё помню. Помню утренние встречи, экзамены, необыкновенное ночное купание. Ладно, не буду ныть….
Я  подала заявление на биофак. Дорогая Галка! Если бы ты могла хоть ненадолго представить себе, что там делается! Страшно много поступающих. Все бросились на биофак (в основном это евреи, т. к. они почуяли перспективность этой работы). Суди сама, в нелатышскую группу будет принято лишь 25 человек, а заявлений уже 67. Надежды у меня почти никакой. Я сейчас работаю и занимаюсь мало.
,,,,Галка, пришли мне вид Братска. Я хочу видеть город, в котором ты живёшь. Видела нашу математичку Зинаиду Константиновну. Она просила  передать тебе привет и наилучшие пожелания».
Юлина просьба прислать вид Братска повергла меня  в шок. Что я могла ей прислать? Разве чёрно-белый вид Братской ГЭС? Её письмо отрезвило меня…. Из мира старинной архитектуры я возвратилась к типовым деревянным убогим  домам! Нет, об этом не хотелось думать! Больно было вспоминать, чего я лишилась. Но быть  рядом с матерью, с будущим мужем, ходить по знакомым тропинкам…. Нет, мой отъезд стоил этого! Я правильно сделала, что уехала домой, а в Ригу и в другие города стану наезжать - ведь все ездят в отпуск в разные концы нашей огромной страны.
Юлино письмо написано карандашом. Тогда не было шариковых ручек, а постоянно  носить в сумке наливную ручку было опасно: прольются чернила. Значит, Юля писала это письмо не дома, а где-нибудь в парке…
Она поступила на биофак на вечернее отделение и продолжила работу в медицине, питая надежду выучиться на врача.
Осенью пришло  ещё одно потрясающее письмо. Юля написала его прямо на почтамте Сигулды. Это письмо на телеграфных бланках. Просто не знаю, какой выбрать фрагмент, с чего начать….
«Здравствуй, далёкая и близкая моя братчанка! Знаешь, где я сейчас? Галка, я никак не могу ничего забыть! Понимаешь, всё-всё связано с тобой. Куда бы я ни шла, что бы я ни делала – ты со мною всюду.
Сегодня у меня выходной. Я проснулась в таком радостном настроении, вскочила, подбежала к окну и ахнула! На голубом небе торжественно и плавно выходит из-за горизонта огромный ярко-рыжий диск солнца. Буквально через две минуты шар исчез, а всё небо осветилось нежно-розовым светом. От такого чуда у меня всё запело внутри, я готова была совершить подвиг!  Распахнув окно,  весело крикнула облакам и ветру:
 - Доброе утро, Галка! Ветер, донеси ей мои слова!
И я тут же решила ехать в Сигулду. Хотелось ещё раз пройти там, где была ты со мной! Схватив сумку, твои письма, стихи Есенина и яблок на дорогу, я выскочила из дому. Еле успела на электричку на 8-05.
Помнишь, как мы ехали, какой был ветер? Помнишь, сколько цветов мы набрали с тобой! Я очень жалею, что в тот раз мы с тобою не дошли до замка, но я надеюсь, что несмотря ни на что, ты всё это увидишь. Ты, конечно, помнишь ярусы лесов и изгибы реки Гауи. Сейчас лес напоминает картины художников-импрессионистов…. Понимаешь, Галка, это так красиво, что невольно думаешь, кто творец всего этого…. Всё это море леса под дыханием ветра поёт и переливается всеми красками, которые могут существовать только в природе. Прости, но я не могу найти слов, чтобы всё это выразить. Могу сказать только два слова: удивительно красиво! Собрала для тебя листочки, чтобы ты могла представить себе эти краски природы. Высылаю их тебе, и вместе с ними  шлю тебе всю свою любовь, свои мысли о тебе.
На самой высокой башенке замка, на кирпиче около второго окна, я написала: «Галка, чудо-человек! Жду! Юлька. 1964 год,  осень»….
Читаю такие письма, и сложные чувства путаются во мне… Юношеская восторженность…  Потому такая любовь к подруге? Я ведь тоже любила Юлю, но как-то по-другому. Прежде любила Людку, даже целовала ей руку, (которую она быстро отдёрнула, и правильно сделала). У меня скоро прошли те нежные чувства, но восторги вспыхивают во мне и сегодня. Но чтобы так, как Юля! Такие страсти меня пугали.  Я боялась, что у Юли это не  пройдёт.  «Ведь так можно любить только юношу», -  уверенно думала я. Но и у Юли прошло!  И когда мы встретились через девять лет, казалось, что будто и не было никакой страстной восторженности, а если и была, то ушла без следа, оставив на былом месте  груз беспросветной безрадостной  жизни.  Где же ты теперь, моя любимая прекрасная подруга?! Дай мне знак, что  слышишь меня.
«Ночью, в узких улочках Риги ты меня ждёшь….»
      



































                Глава 15. ВАНИНЫ ПИСЬМА

Я продолжала мечтать, как летом поеду в Ленинград поступать в Академию художеств. Уверенности, что поступлю, у меня не было, но оставалась надежда на встречу с Юлей  – ведь от Ленинграда до Риги  рукой подать.
Кларина свекровь переслала мне письма от Вани Греховодова. В августе он был в Ленинграде, поступал в университет на кафедру физиологии человека и животных к профессору Васильеву. Всё сдал, кроме физики – завалил! «Галка, я рядом с тобой. Это меня бесит!» - продолжал он своё письмо. Ванечка думал, что я в Риге, а я уже в Братске…. Дома  нашла его прошлогоднее письмо, в котором он «бесился» по поводу мнимой нашей  «близости»: я в Братске, а он завклубом в Илимске. А я в тот момент уже жила в Риге. Теперь я сделала вывод, что мы вряд ли встретимся: не судьба. Я не могла откликнуться на его чувства, да и были ли они у него  настоящими? Одиночество способствовало его быстрой и сильной привязанности ко мне. Его письма (а они  сохранились) невозможно читать равнодушно. Он сумел в них выразить себя настолько ярко, что его образ, а к нему и хороший слог, до сих пор держат меня в плену необычной  Ваниной личности. Хочется напечатать эти письма, из них получится небольшой, но страстный роман и без моих писем, которых, разумеется, у меня нет.
Кроме сочувствия трудной сиротской судьбе инвалида,    восхищения  его стойкостью и талантом, я не испытывала к нему других чувств – только дружеские!
В ноябре он прислал мне в Ригу открытку-поздравление с праздником:
 «Крошка! С большим праздником! Желаю всего!!! А теперь…? В чём дело? Я на тебя обижаюсь! Ван». Так он недоумевал, почему я не отвечаю. А я была не в Риге, а в Братске.
Наконец, получив моё  ноябрьское письмо из Братска, он отвечает уже из Евпатории:
 «Бросай институт. Тебе это не подходит (а я и так уже бросила). Перед праздником я вызывал тебя по телефону из Риги, но ты не пришла. Вернее, тебя не было в Риге. Зачем ты покинула этот сказочный городок?
Я утром проснулся, а на улице снег! Такое было сногсшибательное чувство, когда шёл на работу! Работаю коммерсантом в газетно-журнальной экспедиции (как я в газетно-журнальном киоске книгоношей!). Но я бы предпочёл больше физику на лекциях профессора, чем эту коммерцию. Но ничего не поделаешь, придётся покорпеть ещё годик.
А сейчас, к вечеру, снег наполовину растаял, и так почему-то грустно…. Наверно ещё и потому, что у меня под носом «капель».
Галинка! Галчонок мой! Ну, что там с тобою стряслось? Пиши ясней! Твой Ван».



                Глава 16. ГРЕХОПАДЕНИЕ

К письму была приписка: «Если можно, то я крепко целую тебя в губы, ты ведь разрешишь, я знаю!» Меня, как любую девушку, такая фраза и взволновала, и ввела в недоумение: что это он, будто мы с ним когда-нибудь целовались?! Я ещё раз убедилась, что Ванечка легко «заводится» - ну, прямо «спол-оборота»! Это значило, что он мастер воображать. Да, фантазировать интересно и приятно, только после приходится  ещё и дорого платить за собственные фантазии. Впрочем, пришлось платить нам обоим. 
Когда я заговорила с мамой о Ванечке, она быстро урезонила меня:
 - Он инвалид! Калека.  Они бывают злыми на всех.
Я  не уверена, что мама  права, но её слова запомнились. А если бы я действительно Ваню любила, то и мамины слова меня бы не остановили. Но я давно знала, что моя судьба – Вася Черезов.
Не помню, как наступил Новый, 1965-ый год, но он наступил. Не имея денежных средств, я на копейки купила плотной тёмно-синей ткани на модную юбку с бретельками. Быстро раскроила, быстро сшила, но не влезла: при раскрое  не сделала припусков на швы. Убрала юбочку до лучших времён – когда похудею.
Эпидиаскоп оставался в обиходе. Никакой множительной печатной техники для картинок, кроме  небольшой копирки и светочувствительной бумаги, просто не существовало. Да и с помощью перечисленных средств можно было «изобразить» что-то маленькое или бледное. А графика художника Стасиса Красаускаса волновала не только меня, и многим хотелось смотреть на неё не только в книжке Межелайтиса или в журнале «Юность», а украсить ею своё жилище. В быту делать копии фотоаппаратом тоже не получалось. Тогда снова пригодился эпидиаскоп.
Перед его объективом ставили картинку и проецировали на лист ватмана, закреплённый на стене. Изображение-картинка увеличивалась во весь  ватманский лист! Надо было быстро обводить карандашом основные контуры изображения. Быстро потому, что за объективом с  книгой находилась мощная лампа, сжигающая книгу  с  иллюстрацией. После обводки книга быстро вынималась. Контуры на бумаге надо было оставлять белыми, а   всё  пространство внутри контуров  закрашивалось чёрной тушью. Только меткий глаз и  искусная рука  могли воспроизвести окончательно копию гравюры – ведь не было же в нашем распоряжении печатных станков.
Так копию  иллюстрации Красаускаса сделала для меня та самая девочка (Люда Рябова?), которая бегала в кино под моим именем без билета. В жизни много чудес!
Так что же было изображено ею на ватмане? Какую иллюстрацию мне удалось заполучить? Это были Адам и Ева. Красаускас их изобразил на фоне дерева с райскими яблоками, но не Ева, а Адам тянется к яблоку. Художник по-своему  трактует грехопадение. У него Адам – искуситель, а Ева, смущённая, падает перед ним. И не из ребра Адама, а от бедра отделяется она. Их ноги ещё вместе, но Адам тянется за новым яблоком...




































                Глава 17. ВСТРЕЧА ВЫПУСКНИКОВ

Такую «картинку» поместить у себя в комнате я не могла. Возможно, я принесла её домой, но встретила мамино сопротивление, а скорей всего, и не приносила, а повесила картину у Васи в его комнате. Вася не особенно был похож на  того мужчину с гравюры, а вот я – вполне. Вася не был таким сильным, но он был самостоятельным и смелым, а ещё он  очень  любил меня….
Наступил долгожданный февраль! Я всегда его встречаю  с радостью!  Потому, что скоро весна!
Первого февраля, по традиции, в нашей двадцатой школе состоялся вечер встречи  выпускников-одноклассников. Мы с Людмилой Артемьевой, хотя и не вполне подходили под этот статус (я выпускалась в Риге, Людмила - ещё без аттестата) с радостью помчались на эту встречу. Это была наша школа, и ожидался приезд Елены Борисовны!
После общего собрания, все разошлись по классам, но таковых было немного – выпуска четыре: школа  открылась недавно. Поэтому все побежали к «своим» учителям. К Елене Борисовне собрался целый кабинет из разных выпусков. Помню среди «не наших» краснощёкого красавчика брюнета Борю Поспелова. Елена и к нему относилась с тёплым вниманием. Она задала всем один вопрос: « Нашли ли вы своё счастье?» 
  Боря что-то пробормотал, Галя Казадаева пожаловалась, что мало денег: «Купишь какую-нибудь безделушку, и есть не на что».
Меня, как и Елену, их ответы не устроили. Я тогда почти всех однокашников считала очень состоятельными и успешными, поэтому заключила, что они, возможно, «с жиру бесятся». Потом-то я поняла, что и в Братске, а не только в Риге, жить затруднительно, и не только нам с мамочкой, - проблемы возникают у всех, несмотря   на кажущееся благополучие.
Но я себя ощущала вполне счастливой в тот момент. Встреча с любимой учительницей, с которой столько не виделась! И тесная юбка мне подошла, а значит, я постройнела, чувство лёгкости, полёта переполняли меня! И неважно, что не всё у меня ладится – это временно! Я всё смогу, всё сумею. Всё ещё впереди! И уж так ныть, как мои одноклассники, не стану!
Елена Борисовна ушла к коллегам, а мы небольшой группой уединились и  в честь такой серьёзной встречи понемногу выпили вина - ведь мы уже совсем взрослые, и нам всё можно!
Оставаться свободными  тогда нам помогала поэзия. Людмила прекрасно читала Федерико Гарсиа Лорку:

Чёрные кони жандармов
Железом подкованы чёрным….

Или:

Начинается плач гитары….

 А я  -   «Осеннюю песню»: «Сегодня чувствую в сердце неясную дрожь созвездий»….


                Глава 18. ГРАВЮРА КРАСАУСКАСА ОЖИВАЕТ

Когда осенью Нонна Александровна посоветовала Васе взять меня, как берут крепости и города, я не поняла, что она имела в виду. Если близкие отношения, то они у нас уже были. А  как же ещё? Приказом? Боем? Оказалось, что можно взять ещё одним способом.
Собираясь на учёбу в далёкий город, я не думала порывать с Васей. Но он-то понимал и знал по опыту моего прошлого  года в Риге, что ждать меня – это очень трудно, да и я порой капризничаю и выступаю с угрозами перемен. Это качество вообще свойственно моей натуре. Я стремлюсь к стабильности, но застоя не выношу.
Вечерами я приходила к Васе в его уютную небольшую комнатку, где были проигрыватель и магнитофон, мягкий свет бледно-голубого абажура настольной лампы.   Чёрно-белая гравюра Красаускаса призывно манила нас друг к другу.

Я руками тело её беру, грех -  приличествует человеку.
Я за грех, когда семя взрасти успев, красит тело, как землю – щедро!
И не нравится мне, когда весь посев одному достаётся ветру.
Я за хлеб насущный любви большой, жажду плоти и жажду света.
За такую любовь, о какой ещё не писали нигде поэты….
                Э. Межелайтис

    Пару раз я видела во сне маленькую, говорящую девочку и решила подарить последнюю куклу соседке. А девочка мне встретилась другая. Это была Анечка Семёнова – Бертина дочка. Тогда наши соседи по квартире Берта и Володя Семёновы уже проживали в отдельной квартире на Новом городе. Анечка подросла, Берта вышла на работу в ГРП, а меня позвала нянчить дочку. Анечка была милая и очень спокойная - ну прямо, как куколка - хорошенькая беленькая и чистенькая девочка. Правда, я не очень понимала, что мне делать с нею. Кормить, высаживать на горшочек, переодевать, вести на прогулку, кормить обедом, снова горшочек и укладывать спать днём. А что ещё? Во время её сна я читала Алпатова  «Историю русского искусства», и книга вполне гармонировала с двухлетним ангелом,  сладко спавшим в своей кроватке - ну как настоящая Дюймовочка в розовых лепестках. Берта очень её любила и заботилась о ребёнке, одевая во всё красивое и качественное: в белое, розовое и красное.
Так прошло дней десять. Ребёнок начал привыкать ко мне, как вдруг что-то произошло, и Анечка стала плохо кушать и капризничать. Зато я кушала ну прямо за двоих  и не могла остановиться! Было очень вкусно, очень! Но ведь и честь надо иметь! Но я ничего не могла поделать, как ни боролась с собой!
На выходных я всё думала, почему вредничает Анечка? А она вовсе не вредничала, а заболела корью. Кто-то во дворе или в подъезде был болен, и наша крошка заразилась. Берта дозвонилась до моих соседей, и те передали, что мне  не надо приходить.
               



































                Глава 19. РАБОТА НАЙДЕНА!

Время текло медленно, не то, что в Риге! Но всё-таки текло, а  я опять  не работала, хотя упорно занималась самообразованием.
Как-то в гости к Лунёвым приехал племянник из Харанжино.  Он жил в деревне (или это был леспромхоз?). Порода выдавала в нём несельского жителя, да и впрямь не сельский – метрсексуал, как сказали бы теперь.  И деловой, и красавчик, и любил принарядиться - старался хорошо выглядеть. Он всего-навсего оканчивал среднюю школу и получил задание на весенние каникулы написать сочинение. Но оно не получалось, так как  читать роман Горького «Мать»  он не хотел. Я вызвалась помочь, (всё равно бездельничаю!) и   так «вошла» в тот роман, что насочиняла уйму лирических отступлений, но мой труд  безоговорочно был отвергнут: «К чему всё это?» - возмутился он. Но юноша сделал мне интересное предложение пойти работать пионервожатой в его школу в посёлке  Харанжино.
 - А меня возьмут?
 - Возьмут! Работать-то некому! Поезжай в Братский районо с заявлением, а в Харанжино полетишь на вертолёте!
Уже зная строгий мамин подход к выбору моей работы, я решила ничего ей не говорить, пока не устроюсь, и поехала в город оформляться.
В районо немало удивились моему рвению. С чего это я решила, что мне надо там работать?
 - А что ты умеешь? Петь умеешь? А танцевать? Чему ты можешь научить?
Я давно не пела в хоре и не танцевала сценические танцы, а про стихи  решила и не заикаться. Так и не стала я пассажиркой вертолёта!
А гость был разочарован, что не помог родной школе. Может, он выучился  и стал её директором?
А между тем мама с Евгением Дмитриевичем хлопотали за меня и к концу марта  мне нашли  место в лаборатории на КБЖБ - на заводе ЖБИ-4. Буквы Ж и Б в этих аббревиатурах означают железо-бетон. Я и рада была и не очень, но решила потерпеть, так как деньги платят, а я уже взрослая и должна их зарабатывать.
Устроилась быстро, и  взрослая девушка Аня проинструктировала меня, научив принимать закладные детали для бетонных плит, испытывать металл на прочность, а точнее на разрыв. Я всё неплохо усвоила, и  крепость металла высчитывала по формуле, но качество сварных швов на деталях почему-то проверяла на глаз. Аня успокоилась моим знанием одной формулы и укатила в отпуск, а я начала  мучиться на новой работе, терпя её изо всех сил. Сначала я работала в первую смену, а потом и во вторую, и даже в третью. Всё это оказалось подобием каторги для меня. Но лучше по порядку, а именно, что же  конкретно  делала я на том заводе?



                Глава 20. ЛАБОРАНТ И КОНТРОЛЁР

На заводе ЖБИ-4 было две лаборатории. Одна – испытывала бетон, другая – металл, или железо для закладных деталей, а закладывались они в бетонные панельные плиты, из которых строились дома в большом количестве. Если плохой бетон, или плохой металл, не выдерживает заданной нагрузки, то дом может  развалиться. Но металл закладывают в виде сложных, скреплённых сваркой деталей – разных железных пластин и штырей. Так сложилось, что я оказалась не только лаборантом, но и контролёром ОТК. Почему? Из экономии, вероятно.
Как я уже сказала, лаборантской  должностью я справлялась, но как на меня навесили вторую – не поняла. Возможно, потому я и принимала закладные по форме, но не по формуле. Вообще-то, то и другое исполнять было не утомительно, но как-то пустили на самотёк моё обучение. Наверное, спешили в отпуск, и главная начальница всей этой службы   (и  однофамилица моей старшей сестры) Воскобойникова была в кругосветном путешествии.
Смена начиналась с того, что мне в лабораторию без окон приносили большие железные штыри. Я брала один, вставляла в испытательную машину и включала её. На стержень поступало давление, правда, не помню, откуда.  Машина начинала гудеть  всё сильнее и сильнее, и вдруг после паузы в долю секунды раздавался страшный грохот! Стержень разрывался! Я должна была увидеть деление с цифрой, на котором произошёл разрыв, и быстро, запомнив, записать. Потом считать по формуле, есть ли у металла запас прочности, сверяя по шкале в документах. Норма была всегда, ни разу не было сбоя. Потом всё повторяла со вторым стержнем.
Примерно через час, в который я «отдыхала» от грохота, были готовы сварные закладные детали. Присев на корточки, я штемпелевала каждую деталь своим штемпелем.  Постоянно макала штамп,  или обмазывала его кисточкой в чёрном кузбаслаке. От такой процедуры я не могла уберечь светлую куртку, а другой у меня не было. Так я «разрисовала» её полностью!
Штамп я ставила в том случае, если шов был аккуратным, не менее 8 - 10 миллиметров в ширину и без «раковин». Иногда мне приходилось откидывать детали на доработку той же сварщице, и она подваривала их  безо всяких возражений.
От всего этого я ощущала себя ужасно! Духота, дымы от сварки, цементная пыль, которая была повсюду, а свежий воздух только в обеденный перерыв, но  иногда я выбегала и в свой очередной «перерыв» глотнуть немного воздуха.
Страдала я и от шума. Отопительная труба постоянно тревожно постукивала, иногда при её охлаждении появлялись войска тараканов. Но ужаснее всего я переносила разрыв металла, поэтому я приноровилась после крепежа стержня и включения машины, выскакивать за дверь, а в момент разрыва дверь распахивать, чтобы увидеть цифру на шкале.
«Но ведь деньги платят», - утешала я себя. А к концу марта на меня разом свалились три проблемы, а следом и четвёртая.











































                ЧАСТЬ 2
               
               

                Её движенья непроворны.
                Она ступает тяжело,
                Неся сосуд нерукотворный,
                В который небо снизошло.
                Валерий Брюсов.


                Глава 1 Астрология

В настоящее время я располагаю диском с компьютерной астрологической программой. Можно включить сегодняшнюю дату, или будущую, или прошлую и увидеть, как встали звёзды сегодня, встанут завтра, или  давным-давно. Можно в это не верить. Но вот я открыла 24 февраля 1965-го года. Открыла и вздрогнула! Планеты собрались в узлы-соединения! И таких узлов  два: Венера в Водолее, а с нею рядом, (но  в Рыбах) - Солнце кубарем с Сатурном и Меркурием – все в одном узле! А в другом - Уран соединяется с Плутоном, а рядом Марс, и все втроём в Деве. К тому же обе группы планет в оппозиции друг к другу. Кто понимает, тому объяснять не надо, скажу только, что меня ожидали большие трудности, но я сумела собрать волю в кулак. Но всё - по порядку.                В начале апреля 1965 года за спортивные успехи и примерное комсомольское поведение  Васю наградили путёвкой  в международный лагерь «Спутник», расположенный в окрестностях Сочи. Васе очень хотелось поехать, но он был озадачен моим положением. Первой это заметила мама:
 - Что-то я не припомню, были ли  у тебя месячные?
На мгновение я задумалась, тут же вздрогнула, но, подавив ужас, спокойно ответила, что конечно  были.  Тогда я не имела привычки   следить  за циклами в организме, а Вася знал, что я собираюсь в Ленинград учиться, так что   я рассчитывала на его понимание. Но вот однажды, кажется на 23 февраля, я была менее осторожна. Может, хотела Васе сделать подарок или он всё же решился таким образом «взять» меня по совету Нонны («взять, как берут города»), но сделал это несколько коварно…. Нет, я не рассердилась на него ни тогда, ни потом.  Меня охватила некоторая паника, но я надеялась, что всё обойдётся, и как говорится, «рассосётся».
Уже не помню, кто посоветовал пить аспирин, алкоголь, садиться в горячую ванну – всё это для бывалых и ослабленных женских организмов, а я была на редкость крепка и здорова. Ну, то, что я  здорова – это, скорее, относительно. Выпила всего одну таблетку аспирина, а со второй – вырвало. Водку я не пила вообще, и потому выпила брагу, которую мастерски варила Васина матушка. Так это не алкоголь, а просто витамин,  организм ещё больше укрепила. Села в горячую ванну – началось сердцебиение, так что вылезла сразу и ни с чем. И вовремя сделала выводы: если нет ожидаемых результатов, так надо успокоиться и ждать. Я ведь хотела маленькую девочку – так значит, она и будет. Но вдруг это будет мальчик, и я его не полюблю? Господи, как это страшно! Что же делать? А, может, всё ещё образуется?
Но тогда же   появилось новое страшное  (не из моего словаря!) слово. Я с ужасом  перебирала его в разговорах с Людмилой, наедине, а однажды сказала Васе:
 - Может, мне сделать аборт?
 - Нет! Я чувствую, что мало проживу. Я хочу хоть одним глазком увидеть своё дитя, - так окончательно заявил  своё  решение Вася. И я следом поставила  точку. Маленькую точку.
И  с Васиным отъездом я тоже смирилась. Теперь мне хочется сказать так: я на завод, а он на курорт, но тогда я была рада за Васю, что ему выпала редкая удача –  бесплатная поездка на юг.
На работе и дома я повторяла Брюсовские строки:
               
В час наслажденья, в миг объятья,
Когда душа была пьяна,
  Свершилась истина зачатья,
О чём не ведала она….

Первые две строки были не про меня, а следующие две – точно обо мне. 


















                Глава 2. ПЕРЕМЕНЫ

Вася уехал в начале апреля, а у меня начался токсикоз. Если посчитать, то это была уже третья неприятность, не считая работы и необходимости скрывать своё положение от мамы.
Я ничего не могла есть.   Стало понятно, отчего я  без остановки уплетала у Берты. Оказывается, не только потому, что вкусно! Завязавшийся плод требовал питания, но  почему же теперь он отвергает пищу? Я не знала, что делать, как жить, но жила и работала, отплёвываясь в прямом смысле: постоянно отделялась слюна, а если я глотала её, то начиналась рвота. Моё состояние заметила сварщица, и посоветовала пить минеральную воду. Из минвод в свободной продаже оказались «Ессентуки» под номерами 4 и 17 – самые противные! Но мне именно они помогали. А ещё меня спасал очень горячий чай – настоящий кипяток, но на работе для кипятка условий не было никаких.
Я продолжала потихоньку готовиться в Академию художеств, но сил и надежд оставалось всё меньше и меньше.
Вскоре Ваня Греховодов прислал мне из Евпатории отчаянное письмо. Он сообщал, что его могут посадить в «долговую яму». В следующем письме он просил срочно приехать, взяв с собой постель и побольше денег, так как ещё месяц он не получит зарплату.
Теперь я никуда не могла выехать, да и если бы могла, то не поехала, но не помочь Ване я тоже не могла. Я отправила ему деньги, заняв у своего одноклассника Торопина. Помню, как Сергей вздохнул, узнав, зачем так срочно они понадобились, но принёс до зарплаты, прибавив: «Зря ты так….»
Ванечка благодарил меня, называл  спасительницей, писал, что я помогла ему выбраться из пекла, но просил помочь ему выехать в Ленинград на учёбу. Во второй раз я отправляла деньги без трепета  спасительницы, но кто же ему поможет, кроме меня? Да и я всё равно ничего не могу есть, так зачем мне деньги?
На этот раз благодарность от Ванечки пришла из Ленинграда: он был в радостном волнении от предстоящей встречи со мной.
А я уже знала, что никуда не поеду. Жизнь всё решила за меня, и хорошо ещё, если она даст мне отсрочку, чтобы учиться!
Я написала Ване письмо, объяснив свою ситуацию, но он продолжал строить совместные планы. Сказать просто «Нет!» мне всегда не просто, а тогда, в начале взрослой жизни, я и вовсе  боялась его обидеть, и делала глупость за глупостью, переписываясь с ним целый год, а теперь ещё и  отправляла деньги, даря ему надежду. И Ваня  писал:
«Ну, что там у тебя стряслось? Ну, со здоровьем? Ты, действительно, маленькая и притом самая пребольшая трусиха! И, пожалуйста, не болей. Я знаю, это очень неприятно, тем более для будущей Матери. Знаешь, у тебя настоящие глаза матери. И, пожалуйста, береги себя! Ты ведь мне очень и очень нужна! Береги себя для меня!»
Трудно представить, понимал ли Ваня до конца, что произошло.





                Глава 3. В ОДИНОКОМ ОЖИДАНИИ

Другая сварщица, с высокой причёской и  золотым перстнем, узнав о моём положении  и состоянии, советовала  вызвать по блату искусственные роды.
 - Что это такое и зачем?
 - Ребёнок родится, но не выживет, а ты  будешь свободна. Мне делали искусственные роды. Ребёнок родился и закричал. Я как соскочу с кресла! Оставьте его живым! Но он умер….
 - Так зачем же Вы мне такое советуете?!
 - Да я вижу, как тебе тяжело….
 - Ну не так же! Родившегося умертвить! Нет, я ничего подобного никогда не сделаю!...
От Васи я  получала письма и радовалась за него. Он  восторгался  и  природой, и  погодой, извинялся, что не все мои заказы  выполнил. В те времена  отъезжающим в другие города  давались поручения на покупку вещей, отсутствующих в местной продаже. Но я не расстраивалась, что Вася что-то не купил - я просто ждала его. И не просто, а с нетерпением!
Я была измучена токсикозом, и кроме самого Васи, меня ничто не радовало - даже  стихи! Но читать надо, поэтому я принялась  сначала за «Исповедь» Жан-Жака Руссо, и в обеденный перерыв, когда  была в состоянии съесть только картофельное пюре, шла в сторону леса, садилась на пенёк и читала о природе Швейцарии. Неподалёку бежал ручеёк. И ничего, что в нём подозрительно  мутная вода – мне это помогает воспринимать текст – будто я в Швейцарии. Потом мне скажут, что этот ручеёк течёт из душевой и в нём мыльная вода -  и  станет совсем  неприятно. К тому же – вокруг цветёт багульник – рододендрон розовый, и источает тошнотворный запах…. Я перестала читать на природе. А кассир  на раздаче посмотрела на меня с жалостью, и, думая, что у меня нет денег, предложила взять что-нибудь, кроме пюре, в долг, но я, конечно, отказалась.
Однажды, устав от ожидания и токсикоза, с надеждой я побрела в сторону микрорайона - в сторону Васиного дома. И не напрасно! Вася меня окликнул! Мы кинулись навстречу друг другу, и я заплакала у него на груди. Ему стало жаль меня:
 - Ну, как ты? – спросил он, и, видя мою удручённость, добавил:
 - Без изменений?
Мы пошли к Васе, и он с радостью вручал  привезённые  подарки, а я и сейчас их с нежностью вспоминаю, и почти все они сохранились.  Я будто снова вдыхаю смолистый запах давно осыпавшихся веточек настоящего кедра, двух-трёх диковинных шишек.… Из заказов он вручил мне маленькую братину – деревянный ковшичек в стиле Хохломы, а потом, радостно сверкнув  голубыми глазами, и, сделав таинственную паузу, преподнёс главное сокровище: голубой томик Гарсиа Лорки! Я была счастлива!
Но как странно, что в тот период (в период токсикоза) я совсем не воспринимала стихов, и даже сегодня, раскрывая эту бесценную для меня книжку, я ощущаю головокружение и лёгкое поташнивание…..
 - Ну, что? Пойдём в загс?
 - Я люблю тебя, но не хочу замуж: чувствую, что скоро встречу того, кого  очень сильно полюблю…..
 - Ну, когда встретишь, я тебя отпущу.
Может быть, такой договор был раньше, но тогда, при встрече, мы приняли решение идти в загс.






























                Глава 4. ПРОБЛЕМЫ

Решение идти в загс было принято обоюдно, но сил у меня  почти не было. А тут ещё и Ваня возобновил свои атаки! Снова и снова он звал меня, и уже не в Евпаторию, а в Ленинград, куда вылетел, получив мой перевод, но у него снова кончались деньги.  Много ли я ему высылала? Больше 30-40 рублей – никогда! У меня попросту не было большей суммы. Но настанет момент, когда ему понадобится больше: то 100 рублей, то 300. Он умалял меня занять у матери или у сестёр, но об этом не могло быть и речи: ни у кого в нашей семье не было таких деньжищ!
Ване необходимо было то снять квартиру, а деньги отдать вперёд, то купить тёплую одежду (пальто, меховые ботинки, шапку), то дорогие китайские кисти и этюдник  (он метался между медициной и искусством), то портативный магнитофон…. Почему он просил это у меня? Или я произвела на него впечатление очень обеспеченной, или он так просил у всех, кого знал? Но вряд ли кто мог ему помочь приобрести так много.
Временами письма были сумбурны, излишне экспрессивны, но я и сама была экспрессивна – как говорится, пьяна без вина. А Ванечка порой признавался, что выпил с друзьями, а то сообщал, что курит только сигареты (не папиросы – хотя они дешевле!) и пьёт кофе с коньяком или коньяк с кофе.
Мне не хотелось бы думать и говорить, что он злоупотреблял моей добротой и наивностью, хотя теперь это отчётливо видно. Но я не жалею, что когда-то помогала ему. Однажды он, получив мой перевод, сразу купил пальто. И даже через 50 лет я отчётливо вижу это, никогда  не увиденное мной пальто, и душа моя спокойна, что я вытерпела, как могла, его атаку, и его просьбы воспринимала по-философски и по-житейски – не отчитывая его, больного, измученного, отчаивающегося, а иногда и злого и обещающего всем мстить, а иногда - вернуть долги. Хотя мы оба понимали, что их вернуть он не сможет.
Я тяжело переживала предстоящую регистрацию, но понимала, что выхода нет. Один Васин приятель очень удивился моему сопротивлению:
 - А тебе не приходит в голову, что Вася может и отказаться?  - так весело просил он меня. Я очень удивилась такому варианту. В ту пору я совсем не знала жизни, не знала мужской психологии.
Ване же пришло в голову сделать мне небольшой подарок: модную сумочку-кошелёк белого цвета с коротким ремешком, охватывающим кисть руки. С этой сумочкой я и пойду на регистрацию нашего  с Васей брака 19 июня 1965 года.
Через неделю Ваня вызовет меня на переговоры. Переговорный пункт был далеко от дома – на турбазе. Вечером мы с Васей,  не спеша, пришли на переговорный. Меня вызвали в кабину для разговора с Ваней. Он спрашивал, почему не еду к нему. Я ответила:
 - Я вышла замуж.
В ответ молчание. Я тоже молчала. Телефонистки заволновались, что нет связи.  Из  Ленинградского пункта сообщили: «Абонент покинул кабину и вышел из зала».      
   


                Глава 5. ВТОРАЯ СМЕНА

В своём повествовании я забежала вперёд,  а ведь до описанных выше событий оставалось ещё полмесяца.
После девятого мая изменился график работы.  Сменщица потребовала поменяться. До этого и ей, и мне было удобно, что она всегда выходит во вторую смену, а я - в первую. И вот я с трудом начала приноравливаться ко второй. В начале смены, то есть с четырёх до шести – хорошо:  народу мало и тихо, и силы ещё есть, а к десяти вечера уже непосебе. А чтобы до двадцати четырёх – терпения не хватало. Токсикоз не отпускал, мутило постоянно, минеральная вода всегда была при мне – даже в городской библиотеке, а уж на работе – и подавно!
Однажды я решила отъехать с работы чуть пораньше, не ожидая служебного транспорта. Для этого вышла на дорогу голосовать. Но и на дороге пришлось набраться терпения, однако,  я  сэкономила несколько минут. Но чего мне это стоило! Ну, не так, чтобы очень дорого, но волнений оказалось предостаточно, чтобы я прекратила такую практику.
Я села в кабину грузовика около двенадцати часов ночи. Водитель, круглоголовый небритый блондин, ехал молча, да и мне говорить не хотелось, я так  радовалась, что закончила смену.
  Вот машина повернула налево от КБЖБ – в сторону Энергетика. Вот проехали Энергетик, АТУ-2, промплощадку…. Мост через залив ещё   строился, поэтому водитель стал выруливать направо в темноту, чтобы ехать вокруг залива. Тут я пояснила ему, что мне надо выйти на восьмом квартале. Он ответил скороговоркой:
 - Будет дело – довезу.
 - Какое дело? – не поняла я – ведь  с шофёром  не планировалось  никаких дел.
 - Будет дело – довезу! – повторил он громче. И до меня дошло!
 - Остановите! -  не то прошипела, не то прошептала я с утробным ужасом….
Он затормозил, я выскочила, но, боясь, что он сшибёт меня, заметая следы,  инстинктивно прыгнула с дороги за какой-то сарай. Шофёр нажал на газ и скрался во тьме. Ни огонька вблизи, только вдали за заливом   светит Падун, да звёзды над головой. Вот и приехала пораньше! Что же делать? Пойду к мосту, домой – через мост, но я, всегда смелая, сейчас испытывала животный страх. И всё-таки  надо  идти вперёд, то есть  назад  по дороге к мосту. Я иду и вдруг вижу светящийся автобус! Сейчас он повернёт мне навстречу…. На всякий случай  поднимаю руку, и автобус останавливается.  Останавливается для меня и моего будущего ребёнка….   




                Глава 6. ДЕВЯТНАДЦАТОЕ ИЮНЯ

  Не было тогда психологов, не было священников, было сложно найти подходящее лицо с жизненным опытом, чтобы поделиться трудной ситуацией, найти поддержку, получить совет и одобрение. Мне тогда казалось, что одобрение в моей ситуации вообще неуместно. Но мамина приятельница Мария Петровна, сказала, что, если так быстро я забеременела, то мы с Васей очень подходим друг к другу. А Нонна Александровна успокоила меня, что учиться можно заочно, и у нас с Васей  уже есть хорошая  материальная база для семейной жизни: проигрыватель, магнитофон, приёмник и двухтомный энциклопедический словарь и, в придачу - целый стеллаж книг!
Я же была строптива и глупа, крайне измучена токсикозом, поэтому день регистрации нашего брака воспринимала, как тяжёлое испытание, и многие годы не любила его вспоминать. Вася относился к этому событию иначе и никогда не забывал  19 июня. Цифра эта состоит из единицы и девятки, и в сумме будет 10. Так и вышло, что мы попали в десятку! Да и 19 лет мне тогда было…  Наш брак оказался долговечным, но Сатурн, который подстерегает меня в семейном знаке Рака, творил козни без конца. Уран расширял мои возможности в семье, а Сатурн ограничивал и обдавал холодом. Я совершала ошибки, проступки, и даже преступления…. Но об этом впереди, а пока о нашем бракосочетании.
В назначенный день и час мы с Васей и его приятелями, Южаковым и Кронгаузом, пришли в Падунский ЗАГС. Не припомню пышных свадеб в те годы, и у нас всё было скромно. На мне был кремовый летний костюм с моего выпуска в Риге, в руках - Ванин подарок сумочка-кошелёк, а в нём запас чистых платков для токсикоза.
Мы заранее договорились, что я оставлю свою фамилию, но когда  сообщили об этом регистраторше, она решила прибегнуть к запрещённым приёмам: то подзадоривала Васю, то объявила, что я его не люблю. «Она меня быстро раскрыла», -  подумала я и испугалась. Тогда я не  понимала, что даже не испытывая страсти к Васе, я его очень любила, и что  любовь на уровне  сакральности и ментальности - самая сильная и  вечная.
Свидетель Кронгауз нас выручил, подсказав регистраторше заниматься своим делом: регистрировать.
Моя мама, узнав о предстоящем акте регистрации, быстро успокоилась, и я почувствовала себя отрезанным ломтём, поэтому мы отправились с нашими свидетелями в Новый город, то есть в посёлок Энергетик, где жена Рудольфа Южакова - Валентина уже накрыла стол. Мы и на ночь остались у них.
Перед сном вышли прогуляться. Солнце пекло даже вечером. С Васей вдвоём подошли к парку. В то время парк был совершенно диким лесом, и насекомые всех видов наполняли его. Мы постояли на опушке.
«Что меня ожидает? Какие испытания ещё предстоят?» - с грустью думала я.



                Глава 7. НОЧНАЯ СМЕНА

Как быстро и неожиданно в тот период разворачивались события моей жизни!  Одно за другим, и третье, и четвёртое, и пятое  - так, что я не успевала их осознавать и не могла переварить.  Я была по-настоящему натянутой струной, или машиной  – всё человеческое стало мне чуждо. Я уже не могла ни плакать, ни смеяться…. Ничто не радовало, но и не огорчало, только страх время от времени навещал меня.
Очень скоро в рабочем графике контролёров ОТК навели порядок, Теперь я работала в три смены, то есть попеременно: день в первую, день во вторую, день (то есть ночь) в третью. Для меня начался настоящий ад.
Сочувствующая мне сварщица подсказала выход:
 - Ты к ночной смене не приезжай. Я много наварю деталей, а ты приезжай утром,  всё проверишь и  примешь.
Я обрадовалась, но как всё осуществить, не могла представить. Вася взялся мне помочь. Поскольку я боялась ехать даже самым первым автобусом (вдруг меня кто-нибудь узнает и разоблачит!), мы решили встать пораньше и отправиться на завод пешком.  «Пораньше» означало, что я почти всю ночь не спала – так волновалась, представляя эту авантюру.
С первыми лучами мы поднялись, поели, и вышли из Падуна  к известному мосту. В округе – ни души! Пройдя мост, мы свернули направо к лодочной станции, и, огибая заливы, вышли к красному кирпичному дому в Энергетике. Мои силы были на исходе, но страх, что кто-то с завода, живущий в этом доме,  увидит меня в окно, подгонял не медлить и идти дальше.
Так мы достигли подножия горы, отделяющей посёлок Энергетик от железобетонного комбината.  Наскоро перевели дух, и двинули в гору. В те времена на горе ещё не было никаких дач, а теперь их уже нет. Начался дождь.
Между горой и комбинатом была проезжая дорога, но прежде, чем выйти на неё, мы условились, что Вася будет ждать меня неподалёку в бетонном шалаше, где он укроется от дождя. Тогда не пришло в голову, что тот шалаш, состоявший из двух плит, мог разрушиться и придавить Васю. Мы были молоды и беспечны!  Слава Богу, что всё обошлось!
Быстро, как могла, я пришла в цех, где меня ожидала гора закладных деталей. Сначала наскоро, а потом, отдышавшись, уже спокойно я проверила и пометила все детали. Смена заканчивалась, мы с Васей встретились у рейсовой будки и благополучно добрались до дома. На работу мой муж (мой друг!) уже не пошёл, и мы завалились спать.
Я долгие годы с содроганием вспоминала это авантюрное мероприятие, и не раз мне снились подобные приключения: идём неведомо куда и неведомо зачем, пробираясь со страхом, преодолеваем крутые подъёмы и спуски. После  нашего похода мы не отважились бы его повторить, да и всё очень скоро изменилось, и мне больше  не понадобилось работать в третью смену.


                Глава 8. В РАБОЧИЕ!
 
После ночной, если я не ошибаюсь, был суточный перерыв, а потом я вышла опять в первую смену. Ко мне в лаборантскую пожаловала незнакомая черноглазая дама. Она оказалась начальницей ОТК Воскобойниковой. Я насторожилась, так как уже знала одну Воскобойникову – мою родную (по матери) старшую сестру Клару, от которой я бежала из Риги.
Новая Воскобойникова на днях  вышла из длительного отпуска «за два года».
 - У нас новый лаборант! Давайте знакомиться! – деланно приветливо  заявила она и продолжала:
 - Ты давно у нас работаешь? Как ты здесь оказалась? Собираешься ли учиться дальше?
Я чистосердечно начала ей излагать, что училась в институте, но бросила.
 - Так ты можешь восстановиться!
 - Я не хочу, это не моё!
 - Как не твоё? А что же твоё?
 - Искусство! Я хочу быть искусствоведом.
- Ну что такое искусство! Я вот сейчас вернулась из кругосветного путешествия. Была в Италии, посетила картинные галереи…. Ну и что с того?
«Ну и дура!» - подумала я. Была в Италии, но так равнодушно об искусстве! Так зачем вообще  ты туда ездила! Я уже не возражала и не спорила, а Воскобойникова продолжала разговор:
 - Расскажи мне, как ты здесь работаешь, что делаешь?
Я начала перечислять и описывать те две-четыре операции, которые  повторяла ежедневно и ежечасно, а начальница слушала и кивала. Уходя, она пригласила меня на совещание при директоре завода, к которому относилась наша лаборатория.
Назавтра с утра я сидела в кабинете директора Собенникова, где собралось довольно много знакомых и незнакомых лиц, а среди них и сама Воскобойникова. Директор задавал вопросы, а все по очереди докладывали.   Из их разговоров я мало что понимала, и конечно, недоумевала, зачем меня сюда пригласили. Через час директор подвёл черту:
 - Всё! Идите работать!
 - А новая лаборантка! – напомнила ему Воскобойникова. -                Вы спросите, как она принимает закладные детали, каким должен быть сварочный шов.
- Ну? – нетерпеливо Собенников метнул взгляд в мою сторону. И я,  тоном сказочницы или старательной ученицы, начала свой рассказ:
- Сварочный шов должен быть восемь-десять миллиметров, ровным и без раковин….
 - В рабочие!!! – громко закричал  Собенников и вскинул руку!



                Глава 9. ЛЁГКИЙ ТРУД

Я была в шоке. Мало мне было, ещё и это прибавилось. В рабочие….
А что я буду делать в новой должности? Грузить? Так мне нельзя поднимать тяжести.
 - Будешь на каре разъезжать и больше получать по рабочей сетке, - обрадовала меня лаборантка из бетонной лаборатории.
 - Как это  «на каре» разъезжать? Я ещё задавлю кого-нибудь….
Кар – это такая тележка, но её не сам толкаешь, а, стоя на ней, жмёшь на рычаги, и она едет. А чтобы никого не задавить, надо, кричать «поберегись!». Для чего он нужен этот кар? Точно не знаю, но, возможно, для перевозки металлических частей к сварщицам, варившим закладные  детали  для железобетонных плит-панелей.
Нет, не могла я  представить себя, передвигающей рычаги кара…. Решила, что надо уходить. Всё же непонятно было, почему так быстро  решили выкинуть меня  в рабочие? Неправильно проверяла детали? Но какая же коварная эта Воскобойникова! Мне она ничего не сказала, ни одного замечания не сделала…. Отомстила  за любовь к искусству, а не к железобетону! Или кого-то обещала устроить на это место?...
Расстроенная, я подошла к моей любимой сварщице Антонине и рассказала всю историю, заканчивая каром.
 - Так ты беги к гинекологу, тебе выпишут справку на лёгкий труд. У тебя сколько месяцев?
 - Четвёртый.
 - Так пора, наверно, на лёгкий труд. Скажи, что плохо себя чувствуешь, что нужна справка, а со справкой пойдёшь в отдел кадров.
 - Так в отделе кадров не знают, что я беременна….
 - Вот из справки и узнают.
Я уже раз была у гинеколога, и,  собираясь во второй, вспомнила, что   Мария Петровна научила меня назвать другой срок, чтобы меня не обманули с декретным отпуском, а по этой новой дате выходило, что срок  беременности больше, поэтому справку мне дали без разговоров.
Высокая брюнетка в отделе кадров стояла за прилавком своего кабинета и с любопытством, смешанным с удивлением, смотрела на меня.
 - В ПТО пойдёшь копировщицей?
 - Пойду! – обрадовалась я, что буду, как сестра Лера копировать чертежи, но я не знала, что такое ПТО. Оказалось, что это  производственно-технический отдел. 
 - Ну, завтра к девяти часам, и одевайся в чистое.
На сердце отлегло. 



                Глава 10.  ПТО
 
         Отдел (ПТО) размещался  в другом здании. В просторной комнате стояло несколько столов, за ними сидели очень симпатичные женщины. Встретили меня так, будто я ходила сюда ежедневно – то есть спокойно и без любопытства,  сразу поручили мне копировать чертёж.
         Чертёж был небольшим и несложным, а я очень постаралась, да и было у кого учиться: у родной сестры! Мой копир повысил ко мне интерес, и я получила задание посложнее.
         Через пару дней я заметила невзрачную девушку, которая оказалась
штатной копировщицей. Я с интересом заглянула в её работу, но, оказалось, что учиться у неё мне было нечему. Теперь все ответственные чертежи доверяли мне, а ей – попроще, или во вторую очередь.
         Когда работы не было, становилось скучно, я спросила разрешения читать книгу.  Красавицы-инженерши были очень добры ко мне, а, вероятно, ко всем вообще, и я начала читать роман  М.Горького «Жизнь Клима Самгина». Несмотря на то, что роман хорошо написан, читать его было нелегко. Его  известная фраза «А был ли мальчик?» приводила меня в настоящий ужас, который я всячески подавляла в себе.
         Мне все прочили мальчика, и я постоянно думала, что я должна  его полюбить, так как мне очень хотелось девочку… Ну, так что же для меня означает эта фраза «а был ли мальчик?»… Вдруг с ним что-то случится? Я сразу представляла покойного племянника Женечку, но и плакать я не могла – разучилась. В таком напряжении я читала роман на работе, а дома, ночью, приснилась девочка! Ну, такая славная, такая милая! И уже разговаривает…. Я проснулась счастливая, но действительность меня опять окунула в сомнения.
         Через десять дней за центральным столом в ПТО появился необычный мужчина. Он был стильно одет, но что-то выдавало в нём простачка. Оказалось, это появился после отпуска начальник ПТО Подвласенко. Он мало что замечал вокруг, и над ним любили подшутить. Кто-то под его стол налил воды, и все дамы стали переглядываться и смущённо отводить глаза.
         Как-то в ПТО зашёл мастер Складчиков. Подвласенко с радостью сообщил, что в выходной идёт в лес за грибами, на что получил разрешение жены. Складчиков сделал вид, что заинтересован в этом событии, и спросил у начальника:
 - А где это разрешение? Оно должно быть у Вас  в письменном виде! Кто-нибудь  встретит Вас в лесу и спросит: «Кто разрешил? Где разрешение?» А Вы ему бумагу: «Вот, пожалуйста!»
         Странно, что никто не смеялся, даже я. Начальника всё-таки побаивались. Однако он был  непредсказуем.
         Меня Подвласенко просто не замечал, но вдруг увидел, что я читаю:
 - А Вы что читаете? Какая у Вас книга?
 - Роман Горького «Жизнь Клима Самгина», - ответила я спокойно, не ожидая подвоха. Но Власенко сразу  решил поставить меня на место:
 - В рабочее время Вы не имеете права читать художественную литературу!
 - Но сейчас у меня нет работы, мне  не дали  задания.
         Ему пояснили, что я легкотрудница, но Подвласенко не унимался:
 - Тогда Вы должны читать техническую литературу! Я сейчас позвоню в отдел кадров, пусть вам снимут часы. Он набрал номер и строго сказал:
 - Тут у меня в отделе легкотрудница. Снимите ей три часа рабочего времени – читает художественную литературу! Фамилия? Как Ваша фамилия? – отодвинув от уха трубку, спросил он меня.
         Моя фамилия не простая, и, конечно, он не смог её с ходу произнести.
Тем комичнее выглядела вся эта «глупова» ситуация.
         Встретив на обеде начальницу отдела кадров, я поймала её весёлый
взгляд:
 - Что, читаешь на рабочем месте художественную литературу? – и  притом   
хихикнула.
         И я поняла, что мои рабочие часы в целости и сохранности, а вскоре -
меня ожидал декретный отпуск! 
 
         
 
         
                Глава 11. СЕМЕЙНАЯ ЖИЗНЬ
 
         Мы с Васей поселились у нас, то есть в квартире  моей мамы. Моя
комнатка в семь метров не вмещала большой кровати, поэтому мы стелились на полу.
Я всегда любила спать на полу, но, имея кровать, не уляжешься на пол, поэтому визит подруги Ларисы Авдеенко был особенно в радость: я могла улечься на пол! Но теперь, будучи беременной, никакой радости не было. Поэтому со временем мы с Васей переберёмся к его маме в двухкомнатную квартиру, а пока мы живём у моей.
         Выйдя в декретный отпуск, я окунулась в домашнее хозяйство, чему очень обрадовалась мама, а новый помощник в доме только возбуждал её неуёмные хозяйственные интересы.
         Мне нравилось готовить,  Вася мыл посуду. Вечером под окном нас ожидал   огород с морковью, луком и помидорами. Надо было и полоть и поливать. Мама ухитрилась купить 12-литровые вёдра. Я рифмовала: вёдра -  бёдра! Хотя мы жили на первом этаже, таскать такие здоровенные вёдра с водой было каторгой! Я видела, как моему  изящному супругу было несподручно их нести – вода разливалась в подъезде, но Вася терпел.
         Помню, как, управившись с хозяйством, и ненадолго присев, мы тупо
смотрели друг на друга, и ничего нам не хотелось – ни говорить, ни читать…. Словом, никакой духовной жизни!
         Мы попробовали облегчить наш быт. Вася достал шланг,  подключил его к крану на кухне, протянул в окно и мы спокойно  поливали огород. Мама молча смотрела на это два дня, не разделяя нашей радости. Через два дня она взбунтовалась:
 - Из шланга поливать нельзя, вода в кране холодная.
         Конечно, холодная, но не такой уж у нас мировой огород, да  можно было  бы  и нас  пожалеть…. Но спорить с мамой  не принято. Через неделю они с Евгением Дмитриевичем уехали на юг - в Евпаторию. Мы с Васей немного отдышались.
         Тогда возобновилось моё детское увлечение комнатными растениями. Прямо через дорогу открылся отдел с комнатными растениями, привезёнными на пароходе из Иркутска девушкой-продавцом. Кто ей приказал или подсказал, неизвестно, но не частным же образом она стала ими торговать в магазине! Все виды растений, а их было не больше четырёх-пяти, я у неё  купила.
Вот сейчас думаю, разве не промысел высших сил! Мой ангел-хранитель прямо ко мне подослал эту девушку с растениями! С ними потихоньку стала оттаивать  моя душа.
 
 
 
 
 
 












                Глава 12.  ВОЛЬФ  МЕССИНГ
 
         Эту историю я вспоминала не раз. Ничего особенного в ней нет, кроме самого Мессинга, который посетил наш Братск во время моей беременности.
В конце августа мы увидели афишу, извещающую о встрече со знаменитым гипнотизёром Вольфом Мессингом. Сначала я сомневалась, идти ли мне вообще на эту встречу и можно ли  идти, когда я в таком положении. Но Людмила Артемьева быстро убедила нас с Васей, что встреча с гением всем полезна и просто необходима.
Всё лето я проходила в лёгком штапельном платьице в разноцветную полоску, а ближе к осени понадобилась другая одежда. Я приспособила свою студенческую «форму»: прямую юбку в  чёрно-белую клетку с красным свитером крупной вязки. Было красиво и тепло!
Афиша приглашала в клуб «Комсомолец», который до нового времени  не сохранился. Вход по билетам, но, кажется, без указания мест. Мы  сели втроём примерно в двадцатом ряду.
Выступление началось с введения. Рассказывала его жена (она же ассистент гипнотизёра) о трудном детстве Вольфа, о его побеге из Польши в  СССР в период немецко-фашистской оккупации. Рассказала  о загадочном случае, когда ещё ребёнком он ехал в поезде без билета, и вдруг появился строгий контролёр. Вольф нашёл на полу какую-то бумажку и подал её под видом билета. И контролёр поверил, что это билет! Но он мог и пожалеть мальчишку и сделать вид, что поверил….
Я скептически слушала этот рассказ. Но вот начались опыты! На сцену пригласили желающих. Людмила решительно пошла к Мессингу. Он предложил записать на маленьком листочке имя и фамилию того, кого Людмила хотела вывести на сцену, то есть, чтобы он, Мессинг привёл,  кого она заказала, не зная кого. Записка убиралась в сторону, а Вольф Мессинг, взяв Людмилу за руку, энергично сошёл по ступенькам сцены и направился в нашу сторону. Я напряглась от мысли, что мне с животом придётся идти на сцену. Он шёл быстро, впереди, и, казалось, тащил за собой Людку.
Я  уже приготовилась выходить и  глубоко вздохнула, наполнив  лёгкие. Я была прикована к фигуре, голове, глазам гипнотизёра. Но вдруг он, сверкнул глазами, вздрогнул и вместо меня схватил моего  Васю за руку и потащил его обратно в сторону сцены! Я была спасена! Казалось, что мы с Мессингом поняли друг друга, что он прочёл все мои путаные мысли. Но он считывал не только меня, но и Людмилу – ведь её рука была в его руке! Людка сначала решила записать меня, но сообразила, что мне на сцену лучше не ходить, и записала Васю. Пока Мессинг вёл её до двадцатого ряда, она, конечно, с сожалением думала обо мне, вот он и хотел выбрать меня…. Но Людка вовремя спохватилась и подумала о Васе.
На сцене Васе дали Людкину записку, и Мессинг приказал моему мужу:
 - Читайте!
 - Вася Черезов.
 - Это кто?
 - Это я! – и Вася вернулся ко мне в двадцатый ряд.
Были и другие подобные и совсем новые опыты, но проводились они в ближних рядах (это Людмила - такая смелая! – выбралась из последних рядов), поэтому совсем немногие видели Мессинга близко. Что-то он экспериментировал с часами, перекладывал их по заданному кем-то адресу, что-то находил в чьих-то карманах…. Я уже не вникала в последующие опыты, только аплодисменты зрителей говорили, что они удались.
В перерыве Людмила продолжала общаться с гением. Ему бы отдохнуть на воздухе, но Людка, словно приклеилась к нему! Я, как сейчас, вижу их гуляющими по тропинке в сторону от клуба и назад. И чего она хотела от него? Предсказания! Людмила хотела, чтобы Мессинг подтвердил  её исключительность – она верила в свою гениальность. Может, оно так и было, но моя подруга ошиблась в профессии, став химиком, а потом поняла, что надо было стать экономистом. О том, что ей   поведал  Вольф Мессинг – она не сказала нам. 
 
 
 
 
 















               





                Глава 13. ПЕРЕЕЗД К МУЖУ

Мама вернулась с юга, а мы с Васей уже решили переезжать к нему. Очень вяло моя мама отговаривала нас, но мы её не слушали. Мне хотелось жить самостоятельно, но я совсем не учла, что жить придётся со свекровью. Анна Филипповна была многоопытная мать, но это я пойму после, а сейчас я критически оценивала её хозяйство, и мне многое не нравилось, и чаше -  по глупости.
Со временем станет ясно, что все люди живут по-своему, имея на это полное право, но тогда я строго  судила чужой быт, сравнивая его с привычным маминым укладом, не учитывая ни индивидуальных, ни социальных, ни культурных особенностей разных семей. Мои суждения высказывались только  маме, но когда она пришла в гости к нам, то ей совсем не показался ужасным быт моей свекрови. Оказалось, что  многое я, что называется, надумала, а всё не так уж плохо, и моя свекровь - чистоплотная женщина. Тогда  мне казалось верхом нечистоплотности иметь цветное постельное бельё, так как у моей мамы  было только белое. Мама тут же с пониманием сказала, что у Анны Филипповны нет стиральной машины, а стирать руками ей, уже пожилой, тяжело….
Таким образом, продолжалось  моё воспитание, но, как известно, этот процесс   очень тонкий и длительный. Надо не только сравнивать, но входить в положение других и не делать того, чего и себе не желаешь. Одним словом, я много наделала ошибок в отношениях со свекровью, да и в семейной жизни вообще! Кое-что мне удалось поправить,  но болит душа и совесть саднит  за  многие проступки и обиды, нанесённые мною сгоряча, по глупости, но, уверяю, не по жестокости и злобе. Понимаю, что многое упустила, чего уже не исправить.
Я не называла мамой свою свекровь, а ведь Анна Филипповна так хотела дочку! В 1946-ом году у неё родилась дочь, и её назвали Людмилой, но во время эпидемии скарлатины или от воспаления лёгких девочка умерла. Могла ли я заменить эту утрату? Вряд ли, но чем-то украсить жизнь свекрови - вполне. Я же ходила с каменным лицом, совсем не улыбалась. Не могла - и всё! Страдала от плохого  самочувствия, да и  капризничала: ведь у меня отняли мечту об Академии художеств! Неизвестно, поступила бы я туда или нет, но кто знает!
Я ни в чём не винила Васю, но он страдал. Однажды ему стало так плохо, что я испугалась.  По всей вероятности, Васе хотелось выкричаться, а он наоборот, зажался, и его скрутили конвульсии. Или попросту, он не хотел со мною говорить и как-то странно мычал. Я испугалась ужасно, но о плохом старалась не думать и быть внимательной  к нему. Он  тогда быстро пришёл в себя, и скажу сразу, что такое состояние у него не повторялось никогда.
Муж  Нонны Александровны  был врач. Я решила спросить, что же случилось с Васей, а он ответил мне:
 - Это приступ эпилепсии.
 - Да что Вы! Я никогда не замечала за ним подобного, да и сам он никогда не рассказывал про такое. Эпилепсия же встречается очень редко….
 - Да что ты говоришь! Пять процентов людей страдают эпилепсией в той или иной форме.
Я была озадачена и  сделала вывод: Васю нельзя доводить до  крайности!   Сдерживать  себя  не всегда удавалось, но я быстро приходила в норму, и он реагировал  на мои «закидоны» уже по-другому.  Слава Богу, что все Васины  потомки  окажутся   здоровы! 
 

 


































                Глава 14.  МНЕ УЖЕ ДВАДЦАТЬ

Мы с Васей соединили две  наши «девичьи» односпальные  кровати – металлические сетки  без спинок, и у нас получилось комфортное ложе. Кровати встали поперёк 10-метровой комнаты в её глубине. А к окну встал стеллаж, сделанный Васиными руками. К одной из полок на шарниры он прикрутил деревянную чертёжную доску, которая откидывалась и закрывалась – получился секретер. Слева падал свет из окна, и было очень уютно сидеть и читать, а иногда писать письма. Книги все не вместились, и тогда я спроектировала узкий стеллаж, торцом примыкающий к основному и отделивший «кабинет» от «спальни». Вася всё  одобрил и сделал, как я задумала.
На стеллаже-перегородке я разместила не только книги, но букетики осенних листьев и часть комнатных растений. Стало ещё уютнее! Я любила сидеть за секретером и смотреть в окно на краешек залива. Этот краешек  так чётко просматривался в солнечную погоду! Отражённое в синей воде солнце переполняло его, и залив оживал, в нём происходило движение воды и света.  Надо было успеть уловить этот момент, так как вскоре луч прятался за лесом, вода замирала, и сколько я ни всматривалась, видно было сплошное серое пятно. Уже холодало, но в полдень,  всё раньше и раньше, я ухитрялась на мгновение поймать солнце в маленькой излучине – в моём лукоморье, о котором никто, кроме меня, не знал…
С грустью я оглядывалась в свободный от мебели уголок за спиной. Он был так невелик, что я понимала: кроватку для малыша ставить некуда.
На Покров, 14 октября в том, 1965-ом году, мне исполнилось 20 лет.
 В нашем, с любовью обставленном гнёздышке, я принимала гостей. Пришли три моих любимых подруги: Лариса Авдеенко, Людмила Артемьева и Тамара Криворотенко. Я была просто на седьмом небе! Мило и скромно сервирован сделанный Васей журнальный столик. Мы с подругами  ещё так юны, но понимали, что уже взрослые. Людмила и Лариса порадовали очень красивыми книгами,  раскрывшими  передо мной  горизонты зарубежного и русского искусства. 
  Тамара же  свой подарок не вручила, а потихоньку поставила  на верхнюю полочку стеллажа, где я заметила его  после ухода гостей. Почему не вручила? Любила тайны? Она сама была и осталась тайной для меня. А может, потому, что тогда кто-то придумал «моду» не разворачивать подарки при их получении и проявлять к ним некоторую небрежность? До сих пор храню тот подарок - красивую шкатулку из берёзового капа. Тамара её подписала, но надпись уже стёрлась. Это вещь стоила недёшево, но дарительница, возможно, показала, что ей для подруги  цена нипочём. Так я и не отблагодарила Тамару, а встретимся мы с нею только однажды и не скоро.
Тогда же, или годом позже, я узнала о странной кончине моего мучителя - математика Никпала: его укусила пчела. 
                Глава 15. ОЖИДАНИЕ
 
Почему-то так сложилось, что мы с Васей снова начали отдаляться друг от друга, а я, нуждавшаяся в поддержке, и,  не зная, где её найти, металась между подругами. Вот говорят, что как вышла замуж, надо распрощаться с подругами, значит, с девической жизнью, а я и по сей день дружу, и  поддержку нахожу в общении с ними.
Я понимала, что Васе стало очень трудно, видела, как не просто справиться ему в  нашей ситуации со всеми проблемами, которых он и не ожидал. Поэтому я  решила временно оставить Васю в покое. Ведь впереди столько волнующих  событий!
В августе и Ваня, и Юля оказались в одно время в одном городе Ленинграде. Незнакомые друг с другом,  они оба   были связаны  со мной. В сентябре Ваня был уже в Евпатории, так как не поступил в ленинградский институт, но и мама моя в том же месяце оказалась так же в Евпатории. Странные совпадения!
Юля писала мне:
«Милая родная Галка! Как мне недостаёт тебя сейчас! Где ты, моя душа? Хожу зачарованная по Ленинграду, дорогому мне городу. Городу моей мечты! Смотрю на всё, разинув глаза, и всё думаю о тебе. Ты просто должна быть рядом со мной!»
А из Риги Юля прислала открытку: «Я и море ждём тебя!» Нет, эта открытка была годом раньше…
Но вот  поздней осенью 1965-го года подруга пишет:
  «Дорогая Галинка! Ну, как ты живёшь? Как твоё самочувствие? Ты почему-то не пишешь, какое у тебя настроение в этот, важный для тебя период жизни? Что говорят врачи? Чем ты занимаешься сейчас? О чём думаешь?  Понимаешь, Галинка, я очень волнуюсь за тебя, как ты себя чувствуешь, когда ждёшь?... Береги себя! Очень прошу. Пиши обо всём. Буду очень ждать твоих писем».
Конечно, я с радостью отвечала, но писала ли я, о чём думала тогда? А думала я о том, что материально нам жить трудно, что питание моё неполноценно для ребёнка, а выхода я не видела.
Когда Мария Петровна  спрашивала, ем ли я яблочки – хотя бы по одному в день, я мотала головой, а почему нет, ответить не могла.
А что говорили врачи? Акушерка говорила, что хорошее сердцебиение у плода, и это значит, что будет мальчик.  О мальчике говорили все. 







               
                Глава 16. НАЧАЛОСЬ!

Снег шёл и таял, и осень продолжалась. Была середина ноября, а снежный покров никак не устанавливался. А я уже жалела, что послушалась Марию Петровну и обманула акушерку: хожу и хожу, жду и жду, а никого нет пока….
Я всё ещё ходила в осеннем голубом пальто, купленном в Юрмале в детском отделе. На голове – шерстяной бирюзовый платок, привезённый Васиным братом по моему заказу. Ещё он привёз нам вазу для цветов, из которой вытекала вода, и поэтому я использовала её только для сухоцветов. В ней долго стояла ветка боярышника. Тогда все читали  новеллу  Проспера  Мериме «Этрусская ваза», и теперь именно так все называли нашу вазу. Вряд ли кто представлял, как  должна была выглядеть именно этрусская, но когда я больше узнала об искусстве, то поняла, что ваза, привезённая из художественного салона Москвы, действительно была созвучна этрусской. Жаль, что она не дожила до этих дней.
В ожидании внука, мама опомнилась в том смысле, что стала наставлять меня, как рожать:
 - Будет сильно болеть спина. Но ты не кричи! А то некоторые как разорутся, а им  и рожать ещё рано. Боли будут долгими. Потерпи….
А у Васи, видно, уже кончалось терпение ждать, и он решил съездить на соревнования в Иркутск. Я растерялась:
 - Как же ты уедешь? А я?
 - Ну, скажете соседям, если что. Вызовут скорую. Да я не надолго: на два дня.
Вася уехал, мы остались вдвоём с Анной Филипповной, и ничего не случилось, и Вася быстро вернулся, а я – по-прежнему, то есть с животом!
Однажды ночью я ощутила слабую боль в низу живота и, по привычке, стала согревать это место рукой, продолжая спать. Так прошёл час или два, я снова проснулась, так как боль усилилась. «Что это со мной? Почему разболелся живот? Почему болит не в середине, как обычно, а внизу?» Я повернулась со спины на бок, и моё сознание окончательно включилось: «Так это уже началось! Наконец-то настаёт долгожданный день!»
Я разбудила Васю, мы подумали, как нам быть, звонить ли в скорую. Роддом  неподалёку, соседи ещё спят, поэтому мы решили обойтись  без скорой помощи. Оделись и вышли на улицу. Нас обволокла тишина и падающий снег. Фонари освещали округу так, что я чётко видела каждую снежинку, и эта возможность так остро видеть пробудила все спящие во мне до той поры чувства: я была счастлива, словно уже родила! Такая благодать, такое тепло и в теле, и в душе, я ничего не боялась, и смело шагала вперёд, но Вася подстраховывал меня, ведя под руку.
Мы подошли к освещённому одноэтажному зданию. Постучали в запертую дверь. Открывшая нам дежурная, попросила Васю обождать, чтобы он забрал мою одежду.


                Глава 17. ПРОДОЛЖЕНИЕ

До сих пор бываю чрезмерно щепетильна, а тогда мне не было равных!
Я разделась, мне дали рубаху, по типу ночной, и градусник подмышку. Через три минуты сестра потянулась за градусником, а я встала, забыв, что на мне  под рубахой ничего нет, и без препятствий  градусник упал  на кафельный пол.
 - С вас термометр! - сказала медсестра, она надела резиновую перчатку, приказала мне  лечь на кушетку для осмотра.
 - Я закрыла глаза - так было необычно и очень неприятно!
 - Открой глаза!  - резко прикрикнула она. « Зачем ей мои глаза, когда она не смотрит в них?» - подумала я. Потом я пойму, что закрытые глаза могут означать обморок и что-то похуже, а тогда я была неприятно обескуражена.
 - Шейка матки едва приоткрыта. Иди, ложись в палату. Рожать  ещё нескоро.
 - А когда?
 - Да, может, ночью. У тебя же первые роды.
Радость совсем ушла, а боль начала ко мне приступать волнами. Я лежала в предродовой палате, видя, как одну беременную, намазанную йодом, уже во  второй раз, и ей нестерпимо  жгло ноги и гениталии, опять возвратили в палату. А у меня болевые волны становились всё чаще. Но, по опыту соседки, намазанной йодом, я понимала, что проситься рожать ещё рано, что меня не приглашают на стол, да и медсестра говорила, что ночью.
Вдруг я захотела в туалет. Я сбегала, но только прилегла, как снова захотела по-большому, но почему-то не смогла. Я легла опять, но начались нестерпимые потуги, что я даже испугалась, что наделаю в постель. Я пожаловалась третьей соседке, она что-то ответила, я не поняла, так как из моего влагалища вырвался небольшой поток тёплой воды.
 - Что это?! Откуда эта вода?
 - Да ты уже рожаешь! – закричала соседка и позвала акушерку.
 - Быстро на стол! – взволнованно забегала акушерка.
 - Да мне ещё рано! – я  убеждала её, на ходу хватая платок для слюны.
Разместившись на родовом столе,  стала наблюдать, как очень быстро акушерка (кстати, наша соседка по дому) намазывает меня йодом, а я терпеливо жду, когда она отправит меня в палату ещё подождать,  и вытираю платком слюну.
 - Что это у тебя в руках? Брось! Сейчас руки будут заняты.
 - А что я буду делать?
 - Рожать!!!
 - ???
 - Руки на поручни! Держись и тужься! Тужься, задушишь ребёнка!!! Не тужься! Разорвёшься!!! Разорвалась!



                Глава 18. РОЖДЕНИЕ
 
Разорвавшись, я не почувствовала боли и не успела испугаться, так как услышала чей-то писк.
 - Ну,  красная девица!
 - Вы это про кого? - вкрадчиво спрашиваю акушерку.
 - Как про кого?  ( Ну, думаю, добавит сейчас «про тебя»)
 - Девчонку родила! Такая хорошенькая!
 - А нос длинный?
 - Да нет! На, смотри, какая красавица!
И я вижу своими глазами нежно-розовое личико, настоящее живое тельце…. Нет, это вам не кукла какая-нибудь, хотя и хорошенькая! Это мой ребёнок! А я уже его родила! Ура-ура! У меня девочка! Все сейчас на работе, а я уже родила! И никто-никто не знает об этом – только я знаю! И это мой ребёнок, моя дочь….
Акушерка закапывает карболку в глаза моей малышки, взвешивает её: три пятьдесят. Затем надевает на ручки браслетики из клеёнки с надписями, чтобы не потерялась.
Мой нос тоже не короток, но у Черезовых ещё длиннее. Свекровь рассказывала мне:
 - Все мои новорождённые, а их было шестеро, рождались с длинными носиками.
Вот почему я спросила акушерку, какой нос у моей крошки. «Значит, не в Черезовых, а в наших», - подумала я. И такая гордость, что эта девочка наша, что я её выносила и родила, переполнила и  разлилась в моей душе, во всём теле!.. И слюна уже прекратилась, не мучает меня, и живота нет. Ах, какое счастье испытывала я в те минуты!  Ощутила себя вдвое и втрое сильнее, всё было мне по плечу в тот момент! Но вдруг опять заболел живот,  я испугалась, что снова рожаю!  Вскрикнула от страха, но акушерка хихикнула и пояснила, что это отходит плацента.
- Теперь лежи смирно, я буду тебя зашивать.
Через час меня отвезли в палату, запретив вставать, иначе швы разойдутся.









                Глава 19.  В РОДДОМЕ

Хотя я родила днём (в 15-40), уже наступали сумерки, а что было   вечером – не помню. Наутро, в шесть часов, в палату пришла дежурная и включила свет. Затем  санитарка  стала подмывать всех рожениц из чайника тёплой водой с марганцовкой. Было неловко, но телу приятно. Потом, оставаясь лежать в постели, я умылась, причесалась. Всем принесли детей на кормление, а моя очередь кормить настала только в девять. А пока зашла санитарка-уборщица мыть полы. Как увидела меня (я лежала первой от двери), так и ахнула:
 - Молодая, - как трава!!! Тебе сколько же лет?
 - Двадцать!
 - Двадцать? - не поверила она, и разочарованно добавила после:
 - А я подумала шестнадцать…
 - Двадцать – это хорошо! – она подвела итог и принялась мыть палату.
После завтрака  принесли  малютку, а мне она показалась уже большой: подросла! Розовая кожа  стала белой, но глазки оставались припухлыми. Лёжа на боку, как мне было велено (ведь я называюсь «лежачей»),  пытаюсь лечь поудобнее, чтобы дать ребёнку свою нежную грудь. Но моя маленькая новорождённая хищно хватает сосок, не думая, что мне это очень больно. Я пытаюсь на мгновение забрать сосок и вложить его поровнее, но крошка крепко  (намертво!) держит его, зажимая дёснами, словно зубами. Это просто удивительно и  почти  возмутительно!  Только родилась…. Ну, откуда у неё такая сила? А говорят, что новорождённые беспомощны…. И как терпеть такую боль?
 - Надо было грудь готовить к кормлению: растирать её махровым  полотенцем. Ты готовила? – спрашивают меня опытные роженицы.
 - Готовила…. – привираю я. Раз попробовала, так такой дискомфорт ощутила! Ладно, как-нибудь справлюсь….
 - У груди ребёнка долго не держите! Хватит и пяти минут. Не приучайте спать у груди. За пять минут ребёнок успевает насытиться - так учил нас медицинский персонал роддома.
Второе кормление прибавило мне опыта, с каждым разом было больнее и больнее, хотя я всё делала по правилам, но лёжа. Неправильное положение груди в лежачей позе способствовало появлению настоящих корост, и ко времени выписки из роддома я уже чем-то лечила соски. Но до выписки было ещё далеко, а пока я беседовала с родственниками через стёкла окон  одноэтажного здания, а потом шла подкрепляться  вкусными  передачами. Детский врач велела  кушать хорошо.
Однажды было шумно в палате и поэтому затруднительно говорить с Васей через окно. Я сообразила зайти в пустую соседнюю палату, где насладилась общением с мужем. Видимо, я так увлеклась, что меня услышала медсестра. Говорила ли мне она, что здесь, в пустой палате нельзя вести беседы, я не помню, но когда следом за сестрой, в палату ворвалась разъярённая главврач, по фамилии Гавка, я была её  криком отброшена от окна и  запомнила это на всю жизнь!
 - Немедленно покиньте палату!
 - Но здесь же никого нет!
 - Эта палата отдыхает! Вы нарушили распорядок роддома!!! –  с радостью, что меня застукала, гавкала она.
Думаю, что ей, Гавке, так хотелось схватить меня за шкирку и выкинуть на улицу. Я долго не могла понять, что это значит: «палата отдыхает».  Во время обходов  опять были нарекания в мой адрес и постоянные поучения:
 - Вы молодая, и должны всё впитывать, как губка!
Мало того, что мне удалили стыд, так ещё  и  так запугали, что этот роддом мне снился в страшных снах несколько лет, и день  выписки  стал самым счастливым днём моей жизни.         

 

                Глава 20. СОВСЕМ НОВАЯ ЖИЗНЬ

И за что меня так жучили в роддоме? За то, что я родила легко и быстро? Но ведь и разорвалась…. Никто не подсказал мне, что пора бы кормить ребёнка в сидячей позе, а я была так мнительна, что продолжала бояться расхождения швов.
Ещё в роддоме мы с Васей обсудили, как назовём дочку. У меня были два желанных имени: Мария и Юлия. Но первое имя переводится как горькая. Так зовут мою маму, а её жизнь была очень горькой – большей частью в её восприятии. Конечно, я не хотела горькой судьбы своей девочке! Но решить окончательно тоже не могла. Всё решила моя подруга Людмила, и когда Вася пришёл к окну роддома в первый раз, он сообщил, что они с Людмилой выбрали второе имя, и уже называют маленькую Юлькой.
К выписке из роддома Вася принёс мне и ребёнку одежду. Юленьку одевала медсестра, а я одевалась с удовольствием в ту самую, сшитую мною синюю  юбочку на бретельках и синюю шерстяную кофточку. Юле надели распашонки, подгузник, две пелёнки и две шапочки и завернули в ватное одеяло с кружевным уголком.
Когда мы вышли на улицу, меня пробрал жуткий холод. Был первый день календарной зимы, и она вступила в свои права, не мешкая. Вася нёс ребёнка, но его окликнули два раза, назвав Гнечутским. Мы посмеялись, взяли документы, забытые в роддоме и с мыслью никогда сюда больше не возвращаться, двинули пешком в сторону дома.
На морозе Юлька  так крепко заснула, что я часа два отдыхала, приходя в себя.
Дома меня ожидали подарки, купленные Васей на мои декретные деньги. Денег оказалось немного, но больше нормы, учитывая невысокую зарплату, но длительный период отпуска.
На те деньги Вася купил  жёлтое полушерстяное одеяло и большой китайский термос – то и другое очень красивые! Моё настроение  оставалось праздничным.
Забежала Лариса Авдеенко, ничего не знавшая о рождении Юленьки. Они с женихом Юрой приглашали нас на предстоящую свадьбу, но я сразу отказалась: у меня ведь ребёнок! Потом пришла мама. Она увидела меня праздно сидящей, а ребёнка завёрнутым и перевязанным лентой, что её очень возмутило, а Юля будто это почувствовала и завозилась, и закричала.
Мама развернула новорождённую, а  у той на ручках браслеты, что вызвало  ещё большее возмущение:
 - Два часа, как пришла домой, а ребёнка до сих пор не развернула!
 - Но она же спала!
 - Ну и что? Надо было развернуть и маленькими ножницами давно срезать  с ручонок эти клеёнки….
А теперь ребёнок  орал вовсю, а мы большими ножницами пытались срезать браслеты.
 - Ладно уж, оставь, сначала накорми!
Я начала суетиться: протирать соски борной кислотой, потом укладываться на кровати, что удивило маму, но я сказала, что мне дано такое предписание.
Потом мы в первый раз  купали Юленьку, я снова кормила, и так через каждые три часа кормила, корчась от боли.  Чтобы не кричать, я просила мужа посильнее сдавливать  мои ноги. Эта новая боль отвлекала меня в самый первый  момент прикосновения младенца к груди….
На следующий день полагалось выйти на прогулку минуты на две – с учётом сильного похолодания. За окном светило солнышко, и казалось, что потеплело. Я укутала дочку,  с трудом  обхватила её руками, а когда вышла с большим свёртком в сени, едва открыв пружинящую дверь, то она, дверь, «отомстила» мне, ударив в спину. Я потеряла равновесие и с трудом удержала в руках своё сокровище.
Чувство радости сменилось тяжёлой ответственностью. Главным смыслом моей  жизни тогда  стал девиз:  только бы выжила моя дочь! И хотя пришедшая к нам врач сказала, что всё в норме, и девочка очень хорошая, я ощущала сильное беспокойство. Было видно, что ребёнок недоедает, не спит, плачет. И, главное, меня беспокоил холод в нашей квартире. С усилением морозов его можно было унять только постоянно включённой электрической печкой-киловаткой – такими обогревались крановщицы на строительных и монтажных кранах. Печь хорошо согревала только маленький уголок с розовой коляской, где теперь спала наша доченька.   
 











 
   




































































               




                ГАЛИНА  ГНЕЧУТСКАЯ


                ДВАЖДЫ     В    ОДНУ   РЕКУ,

                или

                ВОЗВРАЩЕНИЕ В БРАТСК

 



                ЧАСТЬ 1


                Глава 1. ВОЗВРАЩЕНИЕ

Я возвращалась из Риги в Братск. Возвращалась домой, на родину к мамочке. Возвращалась вместе с моим милым суженым –  Васей Черезовым, хотя у меня были планы  учиться, а замужество, казалось, подождёт.
Дорога была дальняя, с пересадкой в Москве, и я запланировала там две экскурсии: к памятнику Маяковскому и в Музей зарубежных искусств имени Пушкина. В музее я мечтала посмотреть импрессионистов. И мечта сбылась, но… Картины были развешены как-то неудачно, в узких проходах: и отсутствие перспективы мешало их разглядеть. Теперь кажется, что  это было  специально, чтобы не очаровывать советского зрителя.
На Красной площади мы подошли к храму Василия Блаженного, он же Покровский  собор. Я родилась 14 октября, в день Покрова Богородицы. Так, сами того не ведая, мы с Васей  встали под покровительство высших божественных сил!
  У памятника Маяковскому я намеревалась читать стихи, думая, что там их читают каждый вечер. Но  никого не было. Мы с Васей закурили. Но тут появился прохожий и накинулся на меня с приказанием бросить сигарету. Я отказалась подчиниться, продолжая курить…. Неприятно вспоминать тот случай,  неловко испытывать настоящую агрессию, но я не хотела сдаваться.  Удивительно, но тот человек смог меня переубедить, и  со временем я  бросила курить.
В поезде я  старательно делала вкусные бутерброды из московской варёной колбасы и зелёного горошка, и двое суток мы не открывали банки с рыбными консервами.
С нами ехало много молодёжи постарше, они с интересом смотрели на нас с Васей и посмеивались над моей наивностью -  я не уставала горячо спорить чуть ли ни  по каждому поводу. Уже тогда я планировала семейную жизнь и твёрдо знала, как  буду жить, а как  не буду.
Затаив дыхание, но и не скрывая радости, я подъезжала к Братску.  Мне казалось, что и Вася  был рад, что мы едем вместе.
Нас никто не встречал - мы не сообщали о возвращении. Расставшись с Васей у моего дома, я ринулась к себе, хотя знала, что мама на работе. Оставив вещи у соседей, полетела к мамочке. Она сидела за столом, и, конечно, удивилась мне, но большой радости не выразила, и, не вставая из-за стола, тут же вручила мне бланк заявления абитуриента в наш институт, и  велела немедленно его заполнить. В том году в Братске  открывалось дневное отделение Иркутского Политехнического института.
После этого мама дала мне  ключ от квартиры, где меня ждал новый халат, случайно  не отправленный в Ригу. Переодевшись в него после ванны,  я помчалась к Людке Артемьевой  прямо   в халате по Падуну, так как у меня не было другой чистой одежды. В те времена я презирала разные условности, чего не могла делать в Риге. А тут – дома – полная свобода! Как это радовало! Я могла выражать свои чувства и эмоции, и не бояться иметь собственное мнение.
   






                Глава 2. НОВОСТИ         

Своё мнение было иметь непросто! И что скрывать, я остерегалась высказывать его своей родной матери. Когда она подала мне бланк для заявления в Политехнический вуз, я пыталась возражать, но, видя, как она разочарована моим приездом, сразу сдалась. И мама была на этот раз удовлетворена: её младшая дочь станет инженером. Да и почему не попробовать, ведь с математикой у меня теперь порядок!
А любимая подруга Людка была в шоке:
 - Как? Ты решила вернуться? И почему? Я, конечно, рада тебе очень, но всё равно неожиданно….
 - Мы приехали с Васькой. Он меня привёз. Я сама так решила. Буду поступать в наш вуз. Давай вместе!
 - Но у меня нет аттестата. Меня не допустили до экзаменов. 
 - Как не допустили? Ты же хорошо училась и по химии, и по математике….
Я уже не помню, в чём состояла причина Людмилиной неудачи. Вроде для допуска ей надо было сдавать зачёты, но хорошего аттестата это не обещало.  Людмила теперь, как и я в прошлом году, собиралась пойти в вечернюю школу и получить хороший аттестат.
Мне не терпелось узнать все новости! Оказывается, не только моя любимая подруга  не была допущена к экзаменам на аттестат, но ещё несколько девочек, и на этот раз по уважительной причине: беременность. Но кое-кого из беременных всё же допустили, а именно, дочь начальника милиции. Да, передержали нас в школе с этим производственным обучением! Рано мы повзрослели, оставаясь детьми…. Сёстры Глотины нашли свою судьбу на производстве – в том самом гараже, откуда сбежала когда-то я.  Но и мне не удастся избежать «производственной» судьбы! И всё бы хорошо, да рано! Ольге Голомидовой тоже не выдали   аттестат, и она  вышла замуж за брата одноклассницы, а её родители не простили родную дочь! Умница и красавица, Ольга рано умрёт, оставив двух сыновей на неладного мужа…
 - Очень хочу к Елене Борисовне. Пошли прямо сейчас, хотя этот халат болтается на мне! Ведь мама шила его без примерки, да и замерила я себя не точно, или похудела, но зато он новый.
 - А Елены Борисовны уже нет в Братске. Она уехала с мужем и дочерью на строительство Зейской ГЭС.
 - Как уехала? Когда?
 - Да чуть ли ни вчера…. Как выпустила класс, как вручили нашим  аттестаты, так и засобиралась в дорогу. У меня есть её письмо в газету «Огни Ангары». Вот возьми почитай, тут и отрывки из сочинений  наших одноклассников.
Сочинения одноклассников меня не очень интересовали, хотя и были хороши.  Я и сама умела неплохо сочинять, а письмо любимой Елены я переписала в альбом, но до сего времени не сохранила.







                Глава  3. ОРЛОВЫ

И закипела моя домашняя размеренная жизнь! Я так наскучалась по дому и матери и  так была счастлива, что вернулась!
Над моей кроватью теперь висел простенький гобеленовый коврик, который  удивил меня, но вскоре я узнала, что в моей комнатке  жил новый мамин друг – начальник цеха завода ЦАРЗ Евгений Дмитриевич Орлов. Я специально называю его имя полностью, потому что он  был   человек хороший. Он полюбил мою маму по-настоящему, а что вскоре ушёл к освободившейся из тюрьмы жене, так Бог ему судья – мало ли как бывает в жизни. Мама тоже его полюбила, и они даже  съездили  вместе в Евпаторию, а возвратясь, опять дружно жили. Но Евгений Дмитриевич возвращался  к дочери часа в два ночи, а потом совсем вернулся к жене.
С его дочерью Ниной мы почти подружились, встречались на автостанции, вместе ездили на учёбу в институт. У нас были одинаковые трикотажные блузки в полоску, которые нам обеим были к лицу. Их купила нам моя мамочка, пока Нинина мать была в заключении за растрату.  Сестра Лера на это сказала:
 - Хорош этот Евгений Дмитрич! Он что, не знал, что жена прихватывает  из магазина? Как он мог не замечать лишние деньги и продукты? Она же его кормила. Если она это делала, он тоже виноват!
Однажды я спросила Нину, какова обстановка в доме, то есть в семье. Она уклончиво заметила, что слово  «обстановка» имеет двоякий смысл, а именно, мебель, а ещё….
 - Так что тебя конкретно интересует? – переспросила она.
А меня уже не интересовало ничего. Я поняла, что Нина не хочет делиться со мною сокровенным, и не стала больше приставать к ней с интимными вопросами. Так мы и раздружились. Тогда уже вернулась её мама, и обстановка в их доме вряд ли кого радовала. Но я навсегда запомнила светловолосую и тёмноглазую Нину Орлову. Жалость и содрогание вызывали её металлические зубы. Глядя на них, я сознавала, что и меня  это ждёт, и уже не за горами….
Остаток июля, да и август, я не столько готовилась к приёмным экзаменам, как готовила рижское блюдо: борщ на курином бульоне.  Сейчас задумалась, а была ли тогда в Братске в  свободной продаже  курица? Вряд ли, но рыба была! Однажды в холодильнике я обнаружила сига, и постаралась его не испортить, приготовив «по-гречески» - с морковью. Это гораздо вкуснее, чем так называемая, «рыба под маринадом». Евгений Дмитриевич спросил, кто готовил, и очень удивился, что я. К тому же был красиво сервирован стол на белой скатерти, с мельхиоровыми приборами,  со стеклянным синеватого  тона кувшинчиком вина. Его, кувшинчик, мама с Евгением привезли из Евпатории, и я много лет, любуясь на него, воображала, что это венецианское стекло, не зная, как оно  выглядит на самом деле.














                Глава 4. ВЗАИМОПОМОЩЬ

Я вспомнила, что Вася как-то дарил мне керамические бусы, поискала – нигде! Спросила маму, а она запричитала, что пришлось их выкинуть: в них завелись черви. Но как могли завестись черви в керамике?
Мама хотела выкинуть, но случайно забыла, а я всё-таки нашла остатки бус! Когда раскрыла пакетик, то обнаружила в нём не осколки бус, а кусочки раскрашенного сухого хлебного мякиша. Вот как в те времена изготовляли модную керамику  предприимчивые люди!
Васина мама была в отъезде у родственников.  Отпускные деньги  у Васи   закончились, поэтому я взяла на себя заботу о пропитании моего друга.  Незаметно отделяла небольшие порции еды от нашего стола, складывала их в сумку и несла голодавшему Васе. Тогда я уже приходила к нему домой, где нам никто не мешал.
Я внимательно изучила их жилище, найдя многое устаревшим – немодным. Вася дал мне ключ от квартиры, и придя как-то без него, я от скуки похулиганила. Взяв пилу-ножовку, отпилила ножку стола и, накрыв его скатертью, ушла. В их квартире было два больших стола, что показалось мне лишним и громоздким для небольшой комнаты. Придя домой, Вася очень озадачился. Увидев скособоченный стол, он тоже взял пилу и укоротил у стола остальные три ноги. Потом убавил столешницу и обстрогал ножки. Затем нашёл краску двух цветов и окрасил ножки в чёрный цвет, а столешницу в ярко-жёлтый. Получился чудный журнальный столик!
          Однажды я принесла Васе обед из многих блюд - всего понемногу. Он быстро всё съел и сказал, что не наелся. Я так расстроилась! Заметив это, он очень беспечно ответил:
 - А завтра схожу на рыбалку, да и поем!
 - А ты разве умеешь ловить рыбу? Это же надо уметь, это не просто!
 - А! – махнул он рукой, - наловлю!
 - А у тебя есть, чем ловить?
 - Да найду!
Я не поверила ему, но Вася, как ни странно, встретил меня с ухой! Он даже небольшую щучку поймал на удочку. Оказалось, мой Вася был прирождённый рыбак, к тому же, голодавший в войну, он рано  приспособился к добыче пропитания. Отменной двойной и четвертной ухой он будет потчевать нашу семью долгие годы, никому не доверяя «портить» добытую им рыбу. Сам, наслаждаясь своим трудом, уплетая рыбку, он приговаривал мне:
 - Нет, ты рыбу не любишь!
И было бесполезно спорить, что очень люблю, Но не так, как мой Кот Вася: люблю не любую рыбу, а хорошую!
Тогда  разными способами я старалась украсить моего Васю и его жизнь. Как-то он показал мне фотографии, где, стесняясь длинного плаща, он смешно  приподнимал его полы, собирая в горсть лишнюю длину. Узнав причину этого странного действия, я забрала плащ домой, и потихоньку, чтобы не видела мамочка, укоротила и подшила Васин плащ. Но не рассчитала подгиба, и плащ оказался коротковат, но Васе всё равно понравилась моя работа, и он долго бегал в том светлом коротком плащике.

                Глава 5.  ВСТУПИТЕЛЬНЫЕ

Первого августа 1964-го года я пришла на первый экзамен в Иркутский политехнический институт, а точнее в его очный филиал в городе Братске.
В те времена вся страна, то есть все её абитуриенты начинали вступительные экзамены на дневное отделение в один день, и все писали сочинение по литературе и по русскому языку, а вернее, на русском языке (кроме поступающих на творческие специальности – у них были другие сроки экзаменов).
Не помню, как называлась выбранная тема сочинения, но она относилась к «свободным». Я была очень взволнована, вдохновение просто накрыло меня!
Через день результатов ещё не было, но когда я приехала в гости к Нонне Александровне в военный городок, та, оказалось, лучше меня знала о моих успехах:
 - Ты написала отличное сочинение! Лучше всех!
 - Так откуда же Вы знаете???
 - Мне сказала об этом моя приятельница-учительница, которая работает в приёмной комиссии.
 - Так она же не знает моей фамилии!
 - Она сказала, что среди всех сочинений два лучших. Одно написал мальчик из школы №20, а другое – девочка из Риги.
 - Но это не значит, что я….
 -  А ты думаешь, что много девочек из Риги поступает в наш институт?
И в самом деле! Через день я увидела результат: «пять» за содержание и «четыре» за грамотность. Я была счастлива! Хороший разбег для абитуриента! Но этот результат говорил о другом: что я поступаю не туда, не по своему призванию! Но азарт экзаменов уже захватил меня.
Помню, что письменную математику я сдала на «четыре», а вот с устной возникли проблемы. Экзамен принимали две женщины. Я присмотрелась к ним:  мне понравилась Журавлёва – мягче, добрее. Когда же другая – Голубцова -  пригласила идти отвечать, я сказала, что ещё не готова. Как только  Журавлёва оказалась свободна, я сразу рванула к ней! И этот экзамен мне удалось сдать.
Физику сдала хорошо, даже помогла пареньку в военной форме нарисовать схему электрического звонка! А вот на химии Тамара Криворотенко выручила меня и подкинула «шпору».
Числа двадцатого было зачисление, и по конкурсу я прошла не на строительный  факультет, который выбрала первоначально, а на СДМ – строительные и дорожные машины, от них я  была страшно далека. Строительный факультет меня как-то примирял с архитектурой, которую я полюбила в Риге. Тогда я не знала, что советских архитекторов, по сути, готовили, чтобы строить типовые панельные дома, или такие дворцы, как  недавно открытый «Энергетик», где по центру здания были две большие белые буквы П.
  Стояло тёплое лето, я скучала по купанию, и вот однажды мы пошли на наше Братское море. Я выбрала безлюдное  место с ровным берегом, покрытым  травкой, а дно, как на Рижском взморье - песчаное. Разделись, погрелись на солнышке и ринулись в воду!  Она была сравнительно тёплой.  Я немного проплыла и, по привычке, стала нащупывать ногами  дно, но его не было. У меня началась паника, и я стала тонуть. Захлёбываясь, я призывала Васю, но он не сумел мне помочь, так как сам боялся глубины. С детства у него был дефект барабанной перепонки, и врачи не рекомендовали мочить ухо – вот почему он тоже не умел плавать. Но я выплыла! А опорой мне послужили  испуганные  Васины глаза.   





                Глава 6. ТУРСЛЁТ

В середине сентября был объявлен городской турслёт. Мы, студенты, тоже приглашались  участвовать. Не помню, чтобы нас кто-то сильно организовывал или готовил. Просто объявили, что с ночёвкой на воскресенье все идут на речку Вихоревку с едой и  тёплой одеждой. Была ли у нас своя палатка или нам её установили?  В нашей группе собралось несколько девочек и мой Вася, конечно.
Мы шли с походным снаряжением  пешком до Вихоревки, поэтому утомились, а после краткого отдыха принялись обустраиваться. Приготовили ужин на костре, оделись потеплее, и кто во что горазд! Пели, плясали, бродили и, как заворожённые, смотрели на огонь большого костра. Песни были разные, но больше туристские, то есть сочинённые известными и неизвестными туристами.  Многие из  тех песен  со временем  влились в разряд авторских. Кажется, в тот раз я впервые услышала песню Городницкого: «Снег, снег, снег, снег… Снег над палаткой кружится…».  Некоторые из бывалых туристов подвыпили, и, теряя контроль, норовили исполнять и  «вольный фольклор». В те поры я была очень строгой девушкой, да и сегодня не люблю скабрезных историй.
Стояла тихая тёплая ночь, и спать никому не хотелось, потому уснули на рассвете, когда костры уже не горели, а только дымили, и дым  смешивался с утренним туманом.
После завтрака началась игра в футбол, но он меня не интересовал, поэтому, полдня я посвятила приготовлению обеда, а потом, помыв посуду,  поняла, что больше здесь делать нечего. Не знаю, как другие, а я восприняла тот слёт как массовый отдых на природе, а туризм, о котором я читала в книжках, был ни при чём. Поэтому мне захотелось настоящего похода и, по возможности, с приключением.
Вообще-то на приключения рассчитывать не приходилось: я же была с Васей, а он такой взрослый и умный! Вот я и решила пойти не прямым путём к дому, а как-нибудь с поворотом, а точнее, с вывертом, но Вася не сразу сообразил, что я задумала.
Река Вихоревка была первозданной чистоты, все пили её воду, бродили, купались, ещё не был построен завод БЛПК, который окончательно отравил её.  Вихоревка, по моему мнению, названа так не по имени некоего Вихорева, а по её собственному свойству – она выгибается, течёт и мечется подобно вихрю. Мы с Васей пошли вдоль реки, любуясь её течением в изгибах берегов с пышными кустарниками -  золотыми, а местами ещё зелёными. Было тепло, солнечно,  тихо и радостно! Вот ещё один поворот!
Вася забеспокоился: пора домой.
 - Да что ты спешишь домой, ещё ведь рано, светит солнце, так красиво! - возражала я.
Мы отошли от реки и направились в сторону дома - на восток, в глубь леса. Но лес уже погружался в сумрак.
 - Мы заблудились! - взволнованно заключил Вася.
 - Да ты что? Разве можно здесь заблудиться? Солнце на западе, мы идём на восток. Сейчас выйдем на открытое место и проверим.
Но вокруг была чаща, и мы пошли быстрее. У меня такая особенность: чем чаще лес, тем быстрее  по нему иду. А вот и поляна! Последний луч осветил дальние сопки. Как свечи, на них вспыхнули яйцевидные купола лиственниц, но я успела сверить выбранный мной  маршрут по этому прощальному лучу!
 - Мы правильно идём! Мы должны выйти на дорогу в аэропорт.
 - Нет, мы ушли далеко. На дорогу в аэропорт мы бы  вышли раньше…-растерянно проговорил Вася.
 - Так  идём же скорее вперёд! Мы идём в нужном направлении! Дорога в аэропорт переходит в Усть-илимскую трассу, и мы выйдем на неё!
Стало совсем темно, но я рвалась вперёд, и вот мы уже слышим шум машин! Ах, вот и асфальтовая дорога! Проехала машина….
    Дорога, как мечта! Она освещалась звёздами, и на фоне чёрного леса казалась совсем светлой и тёплой. Я выбежала на неё, и от радости стала кричать, танцевать и петь! Вася оставался сдержан. Конечно, он тоже был очень рад, но как-то не мог прийти в себя. Очевидно, он до конца не верил,  что мы выйдем из леса.
Он не любил вспоминать этот случай. Мне же не пришло в голову, что мой друг может оказаться ненадёжным спутником, только смутное разочарование мелькнуло во мне, но я его быстро подавила. Зато я какова! Со мной не пропадёшь!
Мы остановили проезжающую попутку, и благополучно добрались до дома.      




                Глава 7. СТУДЕНТКА

Все поздравляли меня с поступлением в вуз. Мама была просто счастлива! Вася тоже  гордился мною, и я этому радовалась, но когда оставалась одна, то на душе скребли кошки….
Первого сентября состоялось торжественное открытие филиала, и начались учебные будни. С удивлением я встретила знакомого преподавателя. Это был математик и чертёжник Олег Петрович Бороздин. Он тоже помнил меня по школе.
На комсомольском собрании меня избрали  в  культмассовый сектор. Олег Петрович тут же придумал мне ещё одно,  соответствующее профилю поручение. Я должна была приносить в институт свежие газеты и журналы. Почему это поручение он дал именно мне, а не  библиотекарям филиала? Так или иначе, но он точно определил мой  истинный профиль. Итак, я должна была зарегистрироваться в ближайшем к вузу киоске «Союзпечать», где мне выдавали корреспонденцию для продажи. За эту хлопотную работу я получала десять процентов. Порою мне надоедало поручение, тем более, что покупал печать почти всегда один Олег Петрович. Он не ругал меня за отлынивание, но как-то разочарованно смотрел, если я ничего ему не предлагала, и я возобновляла свою деятельность.
Меня почти постоянно тяготил вопрос моего фальшивого присутствия в комсомоле. Я же не встала на учёт, да и не могла: у меня не было учётной карточки. Идти в комитет БРАСКГЭССТРОЯ? Но как я объясню, почему  нет карточки? Надо рассказывать, какая у меня оказалась сестра, похитившая карточку учёта…. Но взносы  я платила исправно.
А  ещё надо было учиться! И я отлично училась по двум предметам: по английскому и по истории КПСС. Поначалу понравилась начертательная геометрия, и я получила «пятёрку». Но потом все точные науки вызывали во мне панику и ужас.
Помню, как с целью психологической защиты среди студентов я  избрала себе  кумира, которого донимала своими верлибрами. Старалась его опекать:  ведь он жил не дома, а у родственников, а я уже имела такой опыт проживания.  По вечерам занималась с ним  английским языком, а потом, надев телогрейку, шла его провожать. В телогрейке я никого не боялась и, как мне казалось, смогла бы его защитить от хулиганов. Уж очень он был хорош собой  – светловолосый и  с огромными голубыми глазами.
Очень скоро все стали носиться с чертежами, обнимая их, как родных детей, а я к черчению никак не приступала. Думаю, что влюблёнными в чертежи были студентки строительного факультета. На их месте, может, и я бы что-то начертила.
Наконец, на ноябрьские праздники  я твёрдо решила сделать чертёж, и когда осталась дома одна, освободила большой кухонный стол, приготовила линейки, угольники и лекала. Расстелила лист ватмана, очинила карандаши, раскрыла готовальню с циркулем и рейсфедером. Сейчас кажется, что в руках я вертела какой-то сложный механический узел. Или он был на картинке? Я наметила оси изометрии, рука хотела рисовать, но не чертить. Что же делать дальше? Я подумала ещё минуту и свернула ватман в трубку, закрыла готовальню, закрутила пузырёк с тушью. Убрав со стола все инородные  кухне предметы, а заодно и моей натуре, я поставила точку на своей технической карьере. Всё! Больше я не учусь в филиале Иркутского политеха!   




























         





                Глава 8. С МЕЧТОЙ ОБ ИСКУССТВЕ

В институте я больше не появлялась. О том, что я бросила учёбу, знали только Вася и Людка.  Я долго скрывала от мамы своё решение.  Соседи по квартире  были уже  другие, поэтому не с кем было делиться,  кроме самых близких друзей.
Я съездила в военный городок к Ноне Александровне, сообщила ей о моём решении, и она приободрила меня:
 - Ну что же…. Значит, ты станешь искусствоведом. Поедешь учиться в Ленинград.
 - И я смогу поступить в Академию художеств?
 - Сможешь, если захочешь и будешь хорошо готовиться.
 - А что значит хорошо готовиться? Что надо знать и что будут спрашивать?
 - Надо пройти предварительный конкурс на профпригодность. Тебе будут показывать открытки-репродукции без названий, а ты должна будешь сказать и автора и название. А ещё подготовить по программе историю русского искусства, начиная с архитектуры. Я тебе дам том Алпатова, по нему и готовься.
И Нона вручила мне огромный том  истории русского искусства академика Алпатова. С большим трудом, но и с неменьшим интересом я взялась за  чтение. Сразу возникло много попутных вопросов. Я пошла в библиотеку. Каждое утро я выходила из дому в половине девятого утра – как в институт, а сама сначала шла к Людке (пока она не устроилась на работу), а потом в библиотеку, и там погружалась с головой в мир книг, журналов и словарей.
Но кто-то из соседей сказал моей маме (а может, и Людкина мама?), что я бросила институт. Однажды, выйдя из дома, я вскоре вернулась, как вдруг пришла и мамочка. Она строго спросила меня, правда ли, что я бросила учёбу. Отпираться я не умела. Мама кинулась уговаривать меня вернуться в институт. Я была тверда! Она начала обнимать и целовать меня, умоляя. Таких её бурных ласк я никогда не испытывала. Мне стало очень жаль маму, но с непривычки её ласки вызвали дискомфорт, хотелось плакать. Я осталась холодна, только пообещала, что учиться всё равно буду, но не здесь.
О профессии инженера у мамы были очень приблизительные представления, хотя она и работала в проектной организации.  Эта профессия в ту пору была престижна и хорошо оплачивалась. Мамина приятельница Мария Петровна нередко повторяла:
 - Хорошо быть инженером: восемь часов плюют в потолок, и двести рублей в кармане!
Когда я сестре Лере пересказала эту обывательскую фразу, она возмутилась:
 - Как это «плюют в потолок»! Такая сложная и ответственная профессия! Где она видела, чтобы инженер  плевал в потолок?
У Марии Петровны был муж-инженер, но не думаю, что он так работал. Так работала сама Мария Петровна то контролёром в кинотеатре, то в снабжении. Только  двухсот рублей никогда не получала.










































                Глава 9. И ВСЁ ЖЕ СУДЬБА….

Вася продолжал занятия спортом. После работы, которая была, что называется, «на ногах», он шёл в спортзал, где играл в баскетбольной команде, всё так же ловко отбирая у противника мяч, и, высоко прыгая, легко отправлял его в корзину.
Осенью в спортивной среде подводились итоги, при этом вручались грамоты, устраивался банкет для спортсменов. Вася пригласил меня на это запланированное мероприятие. Помню, что главной фигурой на нём была сухая холодная дама Семиусова, говорившая очень невыразительным  суконным языком. Может, она не была равнодушным человеком, но произвела именно такое впечатление. Типичная чиновница, каких не должно быть.
После немногочисленных речей все навалились на выпивку и закуски. Теперь думается, что закуски были так себе, если мой Вася сразу захмелел. Мы вскоре вышли на улицу. Вася не мог идти, и мне приходилось подпирать его своим плечом. Он старался держаться, но это ему  с трудом удавалось. Таким я его никогда не видела. Было тяжело тащить его, и на душе стало как-то кисло, если не сказать хуже. Я уговаривала себя, что такое в первый и в последний раз, что это произошло случайно. Ведь Вася очень устал за неделю. Оно так и было на самом деле. Потом я замечу, что закусывать Вася не привык – чаще было нечем. Мне не нравились ни его роль в этой ситуации, ни моя. Ну, неужели я буду всю жизнь так его водить? Нет, я не согласна! Такой Вася мне решительно не нравится. Но что будет, если я вообще от него откажусь?  Помня опыт с Юрой, я понимала, что Вася будет очень страдать, даже может не пережить страданий. Я почувствовала себя виноватой за мысль расстаться с ним. Виноватой ещё и в том, что я так его завлекла, привязала и обнадёжила.
Мне не с кем было посоветоваться, кроме Людмилы. Когда я сказала, что почувствовала и поняла, что недостаточно люблю Васю, она решительно подвела за меня черту: ты должна с ним расстаться. И даже Васе она высказала это!
Через неделю мы с Людмилой поехали к Нонне Александровне. Тогда, чтобы уехать в военный городок, надо было сесть в автобус на автостанции, то есть такая поездка была  настоящим путешествием. Вот мы выехали, автобус поднялся вверх по Дубынинскому переулку, свернул направо на улицу Гидростроителей. Проехали здание управления. Я посмотрела направо и вдруг увидела, что Вася в своём коротком плащике перешёл дорогу и как-то робко идёт в сторону моего дома. Я вздрогнула и сказала Людке об этом. Она спокойно мне ответила:
 - И пускай идёт, а тебя нет дома.
Но я как соскочу с места! Как заору на весь автобус:
 - Остановите!!!
Да как выскочу! Да как закричу:
 - Васяяя!!!

                Глава 10. ПОИСКИ РАБОТЫ

Мне стало так спокойно, я увидела, что Вася рад моему возвращению. Но, главное, что я  в себе перестала сомневаться. Да, я люблю Васю, хоть и без страсти. Мы необходимы друг другу. Я поняла, что Вася не сможет жить без меня, а мне тоже хорошо и спокойно с ним, и я ощущаю гармонию жизни. И сколько нового хорошего нас ждёт впереди!  Я оптимистка! Меня питают надежды на будущее, меня поддерживают и  мечты,  и сила моей воли. Мои мечты сбываются, и так будет всегда! Мы с Васей никогда не расстанемся, но я должна учиться дальше и получить любимую профессию.
Я рано поняла, что не смогу трудиться, если мне не нравится работа. Многие доброжелатели советовали, кем же мне быть. Наша давняя приятельница Нина Павловна Дрёмина хорошо обдумала, как она сказала, вариант портнихи. Я прислушалась к её совету: и на самом деле люблю шить, только не очень умею.
 - Так ты учись у мамы. Ты станешь такой же хорошей портнихой, как твоя мама!
Да, подумала я, хорошо бы стать такой мастерицей, как мамочка. И побежала домой с радостной вестью. Но мама встретила эту новость не только без радости, но ещё и с возмущением:
 - Почему бы её дочери не стать портнихой? Она не понимает, какой это каторжный и ответственный труд! Только не портнихой!
А вот я думаю, что Нина была близка к истине. Я очень люблю ткани, люблю, чтобы было красиво, шитьё меня успокаивает, а ножницы бегут быстрее моего сознания. Эти слова мамочка сразу подхватила:
 - Вот-вот! Сразу испортишь чужую ткань! И заказчики бывают такие капризные! Спросишь, бывало:
 - Вам к какому дню пошить?
 - Да когда пошьёте… А через неделю говорят, что надо срочно. Всё бросай и шей! И шьёшь им днём и ночью.
  Но я-то видела, как нравились заказчицам сшитые мамой наряды, и очень редко кто-то был недоволен, но вот эти-то редкие  случаи мама сильно и долго переживала.
Дни летели, а я не могла устроиться на работу. Хотелось работать в библиотеке. Я спросила в читальном зале, не возьмут ли меня на работу, и получила  твёрдый отказ:
 - Чтобы работать в библиотеке, надо иметь специальное среднее, а лучше  высшее образование.
У меня были только курсы, и те не библиотечные. Я узнавала, не возьмут ли меня на машиносчётную станцию, согласно документу, полученному на курсах в Риге. Но свободных мест на станции не было, да и я туда особо не стремилась. Однажды мы с Васей были в гостях. Милая дама очень обрадовалась, что я ищу работу, а она сможет мне помочь:
 - Работа нетрудная и на свежем воздухе. Будешь точковщицей машин на дороге.
Но мамочка в очередной раз встретила мою «новую работу» с возмущением:
 - Пусть она сама работает на свежем воздухе!






































                Глава 11. ДЕБЮТ

Этой осенью 1964-го года мне исполнилось уже 19 лет, а я ещё не определилась окончательно, кем же я буду. Больше всего мне хотелось изучать искусство и нести свои знания людям, но очень скоро я засомневалась: а смогу ли?
Нонна Александровна не сомневалась, что я смогу, и быстро организовала мне премьеру в своей тринадцатой школе. Я пришла на урок рисования в шестой класс. Там была и учительница, но я сразу сникла, увидев её беременной. Но какое же отношение ко мне имело её положение? А такое, что она не собиралась «устанавливать для меня дисциплину», а я этого и сейчас не умею делать. Я начала неуверенно говорить о художнике, уже не помню о каком, притом делая паузы,  а дети спешили их заполнить.  Но они всё-таки сдерживались – им было любопытно, зачем я к ним пришла и что я умею. А я ничего не умела тогда. Ничего! Меня это ужасно разочаровало, и мои амбиции  мигом улетучились.
Когда я пришла к Нонне Александровне вернуть её книги, она успокоила меня и посоветовала прочесть рассказ Ираклия Андроникова «Впервые на эстраде». Меня удивил Андроников! Оказывается, он, такой уверенный в своих знаниях и речах, тоже неудачно выступил  перед зрителями в первый раз, но ведь не пал духом! Ну что ж, я буду старательно учиться. Моё провальное выступление показало, что я не твёрдо знала то, о чём собиралась рассказать детям, к тому  излишне волновалась и проявила неуверенность. Да и невероятно сложно говорить о художнике, имея в руках две-три небольшие картинки. А уж о подлинниках в наших условиях и говорить нечего – их тогда попросту не было ни у кого в нашем Братске! Картины - в книжных и журнальных репродукциях, музыка -  в радиорепродукторе.
А музыку я любила. У Васи был переносной радиоприёмник на батарейках. Его можно было вешать на шею и в поисках музыки крутить  регулятор волны. Я любила тогда «Итальянское каприччио» Чайковского и «Рондо каприччиозо» Паганини - Листа. И вот поздней осенью идём с Васей по улице, он повернул регулятор, и - в темноту, подсвеченную  фонарём и снегом, в самое сердце ворвались звуки скрипки с оркестром! Господи, какое же это было счастье! Какое упоение! Как же было не любить моего Васеньку, сделавшего меня такой счастливой и окрылённой! Музыка, именно музыка даёт, как ничто другое, веру в жизнь! От неё, веющей красотой и вечностью, перетекает в нас то ручейком, то спокойной широкой рекой, а то обрушивается водопадом  великая энергия жизни, созидания  и веры в будущее!  Хотите счастья – слушайте музыку! Её гармония делает  гармоничными и нас. Музыка примиряет с судьбой.  Она не отнимает энергии  жизни, а, наоборот, – усиливает желание жить.
   


                Глава 12. ВЕРА

Вася поддерживал все мои интересы.  14 октября он принёс мне небывалый подарок. До сих пор ощущаю  не только душевный, но и физический трепет, когда я развернула упаковку и, потрясённая, увидела  пожелтевшие страницы старопечатного издания. У той «инкунабулы» без обложки были перегнуты вдоль все листы. Видно, что её тщательно скрывали, но всегда носили при себе и наверняка прятали в сапог. Я раскрыла книжный блок и прочла: «Отче наш, ежи еси на небеси, да святится имя Твое….». И дыхание перехватило…. Удивление и радость переполняли меня:
 - Васенька! Где же ты нашёл такое?
Вася улыбался и молчал. Так я и не узнала, где он раздобыл ту драгоценность…. Потом он скажет так:
 - Я другой – не такой, как ты. Но я хорошо понимаю тебя. Ты необычная, и я  тебя люблю.
Тогда мама пресекала мой интерес к религии, хотя потом будет рассказывать, как в детстве она ходила в церковь на исповедь. По этой причине я не показывала маме Васин подарок. Верить в бога тогда всем запрещалось, верующие преследовались разными угрозами, нареканиями начальства, товарищескими судами и, что самоё прискорбное, осуждались обществом. В нашем городе не было ни одной церкви. И каково же было наше удивление, когда жена Васиного дяди Миши  - тётя Оля - вдруг открыла церковь в Падуне! Но прежде этого мы были потрясены трагедией в семье Михаила и Ольги Черезовых: враз погибли две их юные  дочери! Их, идущих по обочине дороги, сбил пьяный водитель. Девушек похоронили в белых подвенечных платьях. Дядя Миша ненадолго пережил дочерей, а Ольга купила в индивидуальном посёлке дом и подарила его  Русской Православной Церкви. Мой Вася почему-то  сказал: «Как же она нагрешила!» Таково  было мнение в его семье…  Как всё было на самом деле, я не знаю.
Церковь стоит до сих пор,  она была первою в Братске. Но тогда, (да, признаюсь, что и теперь), жизнь уносила меня всё дальше и дальше от религии, а когда я была готова окунуться в неё сердцем и головой, не было никаких условий. И самое главное, не было наставника-духовника. Если бы я осталась в Риге, то скорей всего пришла бы в лоно Православия, а в условиях Братска мне оставалось читать справочник атеиста, где речь шла о разных религиях, и я стала интересоваться разными верованиями. О религии тогда было что сказать отрицательного и советским журналистам и художникам, и  историкам. Но с  нею примиряло пронзительное «Арабское танго» и реалистическая проза Льва Толстого, а потом и Достоевского.
Моей же религией, как и у многих советских людей, стала поэзия.

                Глава 13. ПОЭТ ЭПОХИ

Лора Петрова рассказывала, как на встрече с поэтом Евгением Евтушенко, приезжавшим в Братск год назад (я тогда  жила в Риге), кто-то из зала спросил его:
 - Какой  поэт, по-вашему мнению, станет символом нашей эпохи?
 - Понятно, что Евтушенко трудно было ответить на этот вопрос. – продолжала Лора. - Он мог бы ответить «я» и не ошибся бы, так как  большой зрительный зал  в тот момент был  такого же   мнения. Но ведь он  не мог так сказать сам о себе! Возникла пауза, а потом Евтушенко сказал:
 - Думаю, что Роберт Рождественский.
А спрашивающий  на свой вопрос ответил  иначе:
 - А я думаю, что это будет Андрей Вознесенский.
Меня эта история очень озадачила. Люди всерьёз говорят о Вознесенском, а я совсем не знаю его, и только отмахиваюсь его «треугольными грушами». Надо его изучить. Но сколько я ни читала в журнале «Юность», никак не могла попасть на его волну – мне всё казалось каким-то вычурно-вывернутым и искусственным. Я принялась за Роберта Рождественского: читала и учила наизусть «Реквием», «Если вы есть, будьте первыми», «Письмо в тридцатый век». Из того «письма» только помню:   «Вам, родившимся в трёхтысячном, девяносто каком-то году…»
Однажды я была дома одна, и по радио объявили о выступлении  Андрея Вознесенского. До этого я никогда не видела и не слышала его. Я прибавила звук. Из репродуктора лился прекрасный голос. Поэт не читал, он пел!
                Свисаю с вагонной площадки…. Прощайте!
                Прощай, моё лето! Пора мне….
                На даче стучат топорами,
                Мой дом забивают дощатый. Прощайте!

Господи! – подумала я. Это же про меня: про нашу дачу в Юрмале….
И далее:
                Прощай, моя мама! У окон
                Ты станешь прозрачной, как кокон.
                Наверно умаялась за день?
                Присядем.
                О, Родина, попрощаемся!
                Буду звезда, ветла….
                Не плачу, не попрошайка!
                Спасибо, жизнь, что была!
                На стрельбищах в десять балов
                Я пробовал выбить сто….

Я услышала этот выстрел! И уже никаких сомнений не было, что Андрей Вознесенский  -  мой поэт!
Но теперь думаю, что ту эпоху точно выразили два поэта: Владимир Высоцкий и Евгений Евтушенко.


                Глава 14. ПЕРЕПИСКА С ЮЛЕЙ

Дни за днями летели, а я сидела дома, не работала. Читала всякую всячину. Учила  Вознесенского и уже выучила его книгу  «Антимиры».  И вдруг Юля прислала его же «Параболу»,
Юлины письма сохранились, и временами я перечитываю их. Перечитываю в основном с сожалением, что для меня  потерян её след….  Лет пять мы переписывались, а встретились через девять лет! И потом виделись несколько раз во время моих приездов. Но с каждой встречей, ( а их было немного), Юля отдалялась от меня.  В чём была причина? Я так и не поняла. Говорят, что жизнь разводит людей. Подозреваю, что и моя сестра Клара способствовала этому. Но об этом в другой раз, а сейчас я хочу привести Юлины письма по горячим следам, и начать с самых горячих.
               
13.07.64. г. Рига.

Здравствуй, дорогой мой человек! Как ты живёшь? Что нового, интересного? Кто ты сейчас и чем ты занята? Меня интересует абсолютно всё и до подробностей….
Что у меня?  Во-первых, милая Галка, что творилось со мной в первые дни твоего отъезда! Я думала, что  просто  сойду с ума от  воспоминаний и тоски. Как только я приходила домой, меня встречали книги: «Человек» и «Ты рядом». Я уходила на улицу, там  проходила мимо нашего парка, и всё начиналось сначала. Я всё помню. Помню утренние встречи, экзамены, необыкновенное ночное купание. Ладно, не буду ныть….
Я  подала заявление на биофак. Дорогая Галка! Если бы ты могла хоть ненадолго представить себе, что там делается! Страшно много поступающих. Все бросились на биофак (в основном это евреи, т. к. они почуяли перспективность этой работы). Суди сама, в нелатышскую группу будет принято лишь 25 человек, а заявлений уже 67. Надежды у меня почти никакой. Я сейчас работаю и занимаюсь мало.
,,,,Галка, пришли мне вид Братска. Я хочу видеть город, в котором ты живёшь. Видела нашу математичку Зинаиду Константиновну. Она просила  передать тебе привет и наилучшие пожелания».
Юлина просьба прислать вид Братска повергла меня  в шок. Что я могла ей прислать? Разве чёрно-белый вид Братской ГЭС? Её письмо отрезвило меня…. Из мира старинной архитектуры я возвратилась к типовым деревянным убогим  домам! Нет, об этом не хотелось думать! Больно было вспоминать, чего я лишилась. Но быть  рядом с матерью, с будущим мужем, ходить по знакомым тропинкам…. Нет, мой отъезд стоил этого! Я правильно сделала, что уехала домой, а в Ригу и в другие города стану наезжать - ведь все ездят в отпуск в разные концы нашей огромной страны.
Юлино письмо написано карандашом. Тогда не было шариковых ручек, а постоянно  носить в сумке наливную ручку было опасно: прольются чернила. Значит, Юля писала это письмо не дома, а где-нибудь в парке…
Она поступила на биофак на вечернее отделение и продолжила работу в медицине, питая надежду выучиться на врача.
Осенью пришло  ещё одно потрясающее письмо. Юля написала его прямо на почтамте Сигулды. Это письмо на телеграфных бланках. Просто не знаю, какой выбрать фрагмент, с чего начать….
«Здравствуй, далёкая и близкая моя братчанка! Знаешь, где я сейчас? Галка, я никак не могу ничего забыть! Понимаешь, всё-всё связано с тобой. Куда бы я ни шла, что бы я ни делала – ты со мною всюду.
Сегодня у меня выходной. Я проснулась в таком радостном настроении, вскочила, подбежала к окну и ахнула! На голубом небе торжественно и плавно выходит из-за горизонта огромный ярко-рыжий диск солнца. Буквально через две минуты шар исчез, а всё небо осветилось нежно-розовым светом. От такого чуда у меня всё запело внутри, я готова была совершить подвиг!  Распахнув окно,  весело крикнула облакам и ветру:
 - Доброе утро, Галка! Ветер, донеси ей мои слова!
И я тут же решила ехать в Сигулду. Хотелось ещё раз пройти там, где была ты со мной! Схватив сумку, твои письма, стихи Есенина и яблок на дорогу, я выскочила из дому. Еле успела на электричку на 8-05.
Помнишь, как мы ехали, какой был ветер? Помнишь, сколько цветов мы набрали с тобой! Я очень жалею, что в тот раз мы с тобою не дошли до замка, но я надеюсь, что несмотря ни на что, ты всё это увидишь. Ты, конечно, помнишь ярусы лесов и изгибы реки Гауи. Сейчас лес напоминает картины художников-импрессионистов…. Понимаешь, Галка, это так красиво, что невольно думаешь, кто творец всего этого…. Всё это море леса под дыханием ветра поёт и переливается всеми красками, которые могут существовать только в природе. Прости, но я не могу найти слов, чтобы всё это выразить. Могу сказать только два слова: удивительно красиво! Собрала для тебя листочки, чтобы ты могла представить себе эти краски природы. Высылаю их тебе, и вместе с ними  шлю тебе всю свою любовь, свои мысли о тебе.
На самой высокой башенке замка, на кирпиче около второго окна, я написала: «Галка, чудо-человек! Жду! Юлька. 1964 год,  осень»….
Читаю такие письма, и сложные чувства путаются во мне… Юношеская восторженность…  Потому такая любовь к подруге? Я ведь тоже любила Юлю, но как-то по-другому. Прежде любила Людку, даже целовала ей руку, (которую она быстро отдёрнула, и правильно сделала). У меня скоро прошли те нежные чувства, но восторги вспыхивают во мне и сегодня. Но чтобы так, как Юля! Такие страсти меня пугали.  Я боялась, что у Юли это не  пройдёт.  «Ведь так можно любить только юношу», -  уверенно думала я. Но и у Юли прошло!  И когда мы встретились через девять лет, казалось, что будто и не было никакой страстной восторженности, а если и была, то ушла без следа, оставив на былом месте  груз беспросветной безрадостной  жизни.  Где же ты теперь, моя любимая прекрасная подруга?! Дай мне знак, что  слышишь меня.
«Ночью, в узких улочках Риги ты меня ждёшь….»
      



































                Глава 15. ВАНИНЫ ПИСЬМА

Я продолжала мечтать, как летом поеду в Ленинград поступать в Академию художеств. Уверенности, что поступлю, у меня не было, но оставалась надежда на встречу с Юлей  – ведь от Ленинграда до Риги  рукой подать.
Кларина свекровь переслала мне письма от Вани Греховодова. В августе он был в Ленинграде, поступал в университет на кафедру физиологии человека и животных к профессору Васильеву. Всё сдал, кроме физики – завалил! «Галка, я рядом с тобой. Это меня бесит!» - продолжал он своё письмо. Ванечка думал, что я в Риге, а я уже в Братске…. Дома  нашла его прошлогоднее письмо, в котором он «бесился» по поводу мнимой нашей  «близости»: я в Братске, а он завклубом в Илимске. А я в тот момент уже жила в Риге. Теперь я сделала вывод, что мы вряд ли встретимся: не судьба. Я не могла откликнуться на его чувства, да и были ли они у него  настоящими? Одиночество способствовало его быстрой и сильной привязанности ко мне. Его письма (а они  сохранились) невозможно читать равнодушно. Он сумел в них выразить себя настолько ярко, что его образ, а к нему и хороший слог, до сих пор держат меня в плену необычной  Ваниной личности. Хочется напечатать эти письма, из них получится небольшой, но страстный роман и без моих писем, которых, разумеется, у меня нет.
Кроме сочувствия трудной сиротской судьбе инвалида,    восхищения  его стойкостью и талантом, я не испытывала к нему других чувств – только дружеские!
В ноябре он прислал мне в Ригу открытку-поздравление с праздником:
 «Крошка! С большим праздником! Желаю всего!!! А теперь…? В чём дело? Я на тебя обижаюсь! Ван». Так он недоумевал, почему я не отвечаю. А я была не в Риге, а в Братске.
Наконец, получив моё  ноябрьское письмо из Братска, он отвечает уже из Евпатории:
 «Бросай институт. Тебе это не подходит (а я и так уже бросила). Перед праздником я вызывал тебя по телефону из Риги, но ты не пришла. Вернее, тебя не было в Риге. Зачем ты покинула этот сказочный городок?
Я утром проснулся, а на улице снег! Такое было сногсшибательное чувство, когда шёл на работу! Работаю коммерсантом в газетно-журнальной экспедиции (как я в газетно-журнальном киоске книгоношей!). Но я бы предпочёл больше физику на лекциях профессора, чем эту коммерцию. Но ничего не поделаешь, придётся покорпеть ещё годик.
А сейчас, к вечеру, снег наполовину растаял, и так почему-то грустно…. Наверно ещё и потому, что у меня под носом «капель».
Галинка! Галчонок мой! Ну, что там с тобою стряслось? Пиши ясней! Твой Ван».



                Глава 16. ГРЕХОПАДЕНИЕ

К письму была приписка: «Если можно, то я крепко целую тебя в губы, ты ведь разрешишь, я знаю!» Меня, как любую девушку, такая фраза и взволновала, и ввела в недоумение: что это он, будто мы с ним когда-нибудь целовались?! Я ещё раз убедилась, что Ванечка легко «заводится» - ну, прямо «спол-оборота»! Это значило, что он мастер воображать. Да, фантазировать интересно и приятно, только после приходится  ещё и дорого платить за собственные фантазии. Впрочем, пришлось платить нам обоим. 
Когда я заговорила с мамой о Ванечке, она быстро урезонила меня:
 - Он инвалид! Калека.  Они бывают злыми на всех.
Я  не уверена, что мама  права, но её слова запомнились. А если бы я действительно Ваню любила, то и мамины слова меня бы не остановили. Но я давно знала, что моя судьба – Вася Черезов.
Не помню, как наступил Новый, 1965-ый год, но он наступил. Не имея денежных средств, я на копейки купила плотной тёмно-синей ткани на модную юбку с бретельками. Быстро раскроила, быстро сшила, но не влезла: при раскрое  не сделала припусков на швы. Убрала юбочку до лучших времён – когда похудею.
Эпидиаскоп оставался в обиходе. Никакой множительной печатной техники для картинок, кроме  небольшой копирки и светочувствительной бумаги, просто не существовало. Да и с помощью перечисленных средств можно было «изобразить» что-то маленькое или бледное. А графика художника Стасиса Красаускаса волновала не только меня, и многим хотелось смотреть на неё не только в книжке Межелайтиса или в журнале «Юность», а украсить ею своё жилище. В быту делать копии фотоаппаратом тоже не получалось. Тогда снова пригодился эпидиаскоп.
Перед его объективом ставили картинку и проецировали на лист ватмана, закреплённый на стене. Изображение-картинка увеличивалась во весь  ватманский лист! Надо было быстро обводить карандашом основные контуры изображения. Быстро потому, что за объективом с  книгой находилась мощная лампа, сжигающая книгу  с  иллюстрацией. После обводки книга быстро вынималась. Контуры на бумаге надо было оставлять белыми, а   всё  пространство внутри контуров  закрашивалось чёрной тушью. Только меткий глаз и  искусная рука  могли воспроизвести окончательно копию гравюры – ведь не было же в нашем распоряжении печатных станков.
Так копию  иллюстрации Красаускаса сделала для меня та самая девочка (Люда Рябова?), которая бегала в кино под моим именем без билета. В жизни много чудес!
Так что же было изображено ею на ватмане? Какую иллюстрацию мне удалось заполучить? Это были Адам и Ева. Красаускас их изобразил на фоне дерева с райскими яблоками, но не Ева, а Адам тянется к яблоку. Художник по-своему  трактует грехопадение. У него Адам – искуситель, а Ева, смущённая, падает перед ним. И не из ребра Адама, а от бедра отделяется она. Их ноги ещё вместе, но Адам тянется за новым яблоком...




































                Глава 17. ВСТРЕЧА ВЫПУСКНИКОВ

Такую «картинку» поместить у себя в комнате я не могла. Возможно, я принесла её домой, но встретила мамино сопротивление, а скорей всего, и не приносила, а повесила картину у Васи в его комнате. Вася не особенно был похож на  того мужчину с гравюры, а вот я – вполне. Вася не был таким сильным, но он был самостоятельным и смелым, а ещё он  очень  любил меня….
Наступил долгожданный февраль! Я всегда его встречаю  с радостью!  Потому, что скоро весна!
Первого февраля, по традиции, в нашей двадцатой школе состоялся вечер встречи  выпускников-одноклассников. Мы с Людмилой Артемьевой, хотя и не вполне подходили под этот статус (я выпускалась в Риге, Людмила - ещё без аттестата) с радостью помчались на эту встречу. Это была наша школа, и ожидался приезд Елены Борисовны!
После общего собрания, все разошлись по классам, но таковых было немного – выпуска четыре: школа  открылась недавно. Поэтому все побежали к «своим» учителям. К Елене Борисовне собрался целый кабинет из разных выпусков. Помню среди «не наших» краснощёкого красавчика брюнета Борю Поспелова. Елена и к нему относилась с тёплым вниманием. Она задала всем один вопрос: « Нашли ли вы своё счастье?» 
  Боря что-то пробормотал, Галя Казадаева пожаловалась, что мало денег: «Купишь какую-нибудь безделушку, и есть не на что».
Меня, как и Елену, их ответы не устроили. Я тогда почти всех однокашников считала очень состоятельными и успешными, поэтому заключила, что они, возможно, «с жиру бесятся». Потом-то я поняла, что и в Братске, а не только в Риге, жить затруднительно, и не только нам с мамочкой, - проблемы возникают у всех, несмотря   на кажущееся благополучие.
Но я себя ощущала вполне счастливой в тот момент. Встреча с любимой учительницей, с которой столько не виделась! И тесная юбка мне подошла, а значит, я постройнела, чувство лёгкости, полёта переполняли меня! И неважно, что не всё у меня ладится – это временно! Я всё смогу, всё сумею. Всё ещё впереди! И уж так ныть, как мои одноклассники, не стану!
Елена Борисовна ушла к коллегам, а мы небольшой группой уединились и  в честь такой серьёзной встречи понемногу выпили вина - ведь мы уже совсем взрослые, и нам всё можно!
Оставаться свободными  тогда нам помогала поэзия. Людмила прекрасно читала Федерико Гарсиа Лорку:

Чёрные кони жандармов
Железом подкованы чёрным….

Или:

Начинается плач гитары….

 А я  -   «Осеннюю песню»: «Сегодня чувствую в сердце неясную дрожь созвездий»….


                Глава 18. ГРАВЮРА КРАСАУСКАСА ОЖИВАЕТ

Когда осенью Нонна Александровна посоветовала Васе взять меня, как берут крепости и города, я не поняла, что она имела в виду. Если близкие отношения, то они у нас уже были. А  как же ещё? Приказом? Боем? Оказалось, что можно взять ещё одним способом.
Собираясь на учёбу в далёкий город, я не думала порывать с Васей. Но он-то понимал и знал по опыту моего прошлого  года в Риге, что ждать меня – это очень трудно, да и я порой капризничаю и выступаю с угрозами перемен. Это качество вообще свойственно моей натуре. Я стремлюсь к стабильности, но застоя не выношу.
Вечерами я приходила к Васе в его уютную небольшую комнатку, где были проигрыватель и магнитофон, мягкий свет бледно-голубого абажура настольной лампы.   Чёрно-белая гравюра Красаускаса призывно манила нас друг к другу.

Я руками тело её беру, грех -  приличествует человеку.
Я за грех, когда семя взрасти успев, красит тело, как землю – щедро!
И не нравится мне, когда весь посев одному достаётся ветру.
Я за хлеб насущный любви большой, жажду плоти и жажду света.
За такую любовь, о какой ещё не писали нигде поэты….
                Э. Межелайтис

    Пару раз я видела во сне маленькую, говорящую девочку и решила подарить последнюю куклу соседке. А девочка мне встретилась другая. Это была Анечка Семёнова – Бертина дочка. Тогда наши соседи по квартире Берта и Володя Семёновы уже проживали в отдельной квартире на Новом городе. Анечка подросла, Берта вышла на работу в ГРП, а меня позвала нянчить дочку. Анечка была милая и очень спокойная - ну прямо, как куколка - хорошенькая беленькая и чистенькая девочка. Правда, я не очень понимала, что мне делать с нею. Кормить, высаживать на горшочек, переодевать, вести на прогулку, кормить обедом, снова горшочек и укладывать спать днём. А что ещё? Во время её сна я читала Алпатова  «Историю русского искусства», и книга вполне гармонировала с двухлетним ангелом,  сладко спавшим в своей кроватке - ну как настоящая Дюймовочка в розовых лепестках. Берта очень её любила и заботилась о ребёнке, одевая во всё красивое и качественное: в белое, розовое и красное.
Так прошло дней десять. Ребёнок начал привыкать ко мне, как вдруг что-то произошло, и Анечка стала плохо кушать и капризничать. Зато я кушала ну прямо за двоих  и не могла остановиться! Было очень вкусно, очень! Но ведь и честь надо иметь! Но я ничего не могла поделать, как ни боролась с собой!
На выходных я всё думала, почему вредничает Анечка? А она вовсе не вредничала, а заболела корью. Кто-то во дворе или в подъезде был болен, и наша крошка заразилась. Берта дозвонилась до моих соседей, и те передали, что мне  не надо приходить.
               



































                Глава 19. РАБОТА НАЙДЕНА!

Время текло медленно, не то, что в Риге! Но всё-таки текло, а  я опять  не работала, хотя упорно занималась самообразованием.
Как-то в гости к Лунёвым приехал племянник из Харанжино.  Он жил в деревне (или это был леспромхоз?). Порода выдавала в нём несельского жителя, да и впрямь не сельский – метрсексуал, как сказали бы теперь.  И деловой, и красавчик, и любил принарядиться - старался хорошо выглядеть. Он всего-навсего оканчивал среднюю школу и получил задание на весенние каникулы написать сочинение. Но оно не получалось, так как  читать роман Горького «Мать»  он не хотел. Я вызвалась помочь, (всё равно бездельничаю!) и   так «вошла» в тот роман, что насочиняла уйму лирических отступлений, но мой труд  безоговорочно был отвергнут: «К чему всё это?» - возмутился он. Но юноша сделал мне интересное предложение пойти работать пионервожатой в его школу в посёлке  Харанжино.
 - А меня возьмут?
 - Возьмут! Работать-то некому! Поезжай в Братский районо с заявлением, а в Харанжино полетишь на вертолёте!
Уже зная строгий мамин подход к выбору моей работы, я решила ничего ей не говорить, пока не устроюсь, и поехала в город оформляться.
В районо немало удивились моему рвению. С чего это я решила, что мне надо там работать?
 - А что ты умеешь? Петь умеешь? А танцевать? Чему ты можешь научить?
Я давно не пела в хоре и не танцевала сценические танцы, а про стихи  решила и не заикаться. Так и не стала я пассажиркой вертолёта!
А гость был разочарован, что не помог родной школе. Может, он выучился  и стал её директором?
А между тем мама с Евгением Дмитриевичем хлопотали за меня и к концу марта  мне нашли  место в лаборатории на КБЖБ - на заводе ЖБИ-4. Буквы Ж и Б в этих аббревиатурах означают железо-бетон. Я и рада была и не очень, но решила потерпеть, так как деньги платят, а я уже взрослая и должна их зарабатывать.
Устроилась быстро, и  взрослая девушка Аня проинструктировала меня, научив принимать закладные детали для бетонных плит, испытывать металл на прочность, а точнее на разрыв. Я всё неплохо усвоила, и  крепость металла высчитывала по формуле, но качество сварных швов на деталях почему-то проверяла на глаз. Аня успокоилась моим знанием одной формулы и укатила в отпуск, а я начала  мучиться на новой работе, терпя её изо всех сил. Сначала я работала в первую смену, а потом и во вторую, и даже в третью. Всё это оказалось подобием каторги для меня. Но лучше по порядку, а именно, что же  конкретно  делала я на том заводе?



                Глава 20. ЛАБОРАНТ И КОНТРОЛЁР

На заводе ЖБИ-4 было две лаборатории. Одна – испытывала бетон, другая – металл, или железо для закладных деталей, а закладывались они в бетонные панельные плиты, из которых строились дома в большом количестве. Если плохой бетон, или плохой металл, не выдерживает заданной нагрузки, то дом может  развалиться. Но металл закладывают в виде сложных, скреплённых сваркой деталей – разных железных пластин и штырей. Так сложилось, что я оказалась не только лаборантом, но и контролёром ОТК. Почему? Из экономии, вероятно.
Как я уже сказала, лаборантской  должностью я справлялась, но как на меня навесили вторую – не поняла. Возможно, потому я и принимала закладные по форме, но не по формуле. Вообще-то, то и другое исполнять было не утомительно, но как-то пустили на самотёк моё обучение. Наверное, спешили в отпуск, и главная начальница всей этой службы   (и  однофамилица моей старшей сестры) Воскобойникова была в кругосветном путешествии.
Смена начиналась с того, что мне в лабораторию без окон приносили большие железные штыри. Я брала один, вставляла в испытательную машину и включала её. На стержень поступало давление, правда, не помню, откуда.  Машина начинала гудеть  всё сильнее и сильнее, и вдруг после паузы в долю секунды раздавался страшный грохот! Стержень разрывался! Я должна была увидеть деление с цифрой, на котором произошёл разрыв, и быстро, запомнив, записать. Потом считать по формуле, есть ли у металла запас прочности, сверяя по шкале в документах. Норма была всегда, ни разу не было сбоя. Потом всё повторяла со вторым стержнем.
Примерно через час, в который я «отдыхала» от грохота, были готовы сварные закладные детали. Присев на корточки, я штемпелевала каждую деталь своим штемпелем.  Постоянно макала штамп,  или обмазывала его кисточкой в чёрном кузбаслаке. От такой процедуры я не могла уберечь светлую куртку, а другой у меня не было. Так я «разрисовала» её полностью!
Штамп я ставила в том случае, если шов был аккуратным, не менее 8 - 10 миллиметров в ширину и без «раковин». Иногда мне приходилось откидывать детали на доработку той же сварщице, и она подваривала их  безо всяких возражений.
От всего этого я ощущала себя ужасно! Духота, дымы от сварки, цементная пыль, которая была повсюду, а свежий воздух только в обеденный перерыв, но  иногда я выбегала и в свой очередной «перерыв» глотнуть немного воздуха.
Страдала я и от шума. Отопительная труба постоянно тревожно постукивала, иногда при её охлаждении появлялись войска тараканов. Но ужаснее всего я переносила разрыв металла, поэтому я приноровилась после крепежа стержня и включения машины, выскакивать за дверь, а в момент разрыва дверь распахивать, чтобы увидеть цифру на шкале.
«Но ведь деньги платят», - утешала я себя. А к концу марта на меня разом свалились три проблемы, а следом и четвёртая.











































                ЧАСТЬ 2
               
               

                Её движенья непроворны.
                Она ступает тяжело,
                Неся сосуд нерукотворный,
                В который небо снизошло.
                Валерий Брюсов.


                Глава 1 Астрология

В настоящее время я располагаю диском с компьютерной астрологической программой. Можно включить сегодняшнюю дату, или будущую, или прошлую и увидеть, как встали звёзды сегодня, встанут завтра, или  давным-давно. Можно в это не верить. Но вот я открыла 24 февраля 1965-го года. Открыла и вздрогнула! Планеты собрались в узлы-соединения! И таких узлов  два: Венера в Водолее, а с нею рядом, (но  в Рыбах) - Солнце кубарем с Сатурном и Меркурием – все в одном узле! А в другом - Уран соединяется с Плутоном, а рядом Марс, и все втроём в Деве. К тому же обе группы планет в оппозиции друг к другу. Кто понимает, тому объяснять не надо, скажу только, что меня ожидали большие трудности, но я сумела собрать волю в кулак. Но всё - по порядку.                В начале апреля 1965 года за спортивные успехи и примерное комсомольское поведение  Васю наградили путёвкой  в международный лагерь «Спутник», расположенный в окрестностях Сочи. Васе очень хотелось поехать, но он был озадачен моим положением. Первой это заметила мама:
 - Что-то я не припомню, были ли  у тебя месячные?
На мгновение я задумалась, тут же вздрогнула, но, подавив ужас, спокойно ответила, что конечно  были.  Тогда я не имела привычки   следить  за циклами в организме, а Вася знал, что я собираюсь в Ленинград учиться, так что   я рассчитывала на его понимание. Но вот однажды, кажется на 23 февраля, я была менее осторожна. Может, хотела Васе сделать подарок или он всё же решился таким образом «взять» меня по совету Нонны («взять, как берут города»), но сделал это несколько коварно…. Нет, я не рассердилась на него ни тогда, ни потом.  Меня охватила некоторая паника, но я надеялась, что всё обойдётся, и как говорится, «рассосётся».
Уже не помню, кто посоветовал пить аспирин, алкоголь, садиться в горячую ванну – всё это для бывалых и ослабленных женских организмов, а я была на редкость крепка и здорова. Ну, то, что я  здорова – это, скорее, относительно. Выпила всего одну таблетку аспирина, а со второй – вырвало. Водку я не пила вообще, и потому выпила брагу, которую мастерски варила Васина матушка. Так это не алкоголь, а просто витамин,  организм ещё больше укрепила. Села в горячую ванну – началось сердцебиение, так что вылезла сразу и ни с чем. И вовремя сделала выводы: если нет ожидаемых результатов, так надо успокоиться и ждать. Я ведь хотела маленькую девочку – так значит, она и будет. Но вдруг это будет мальчик, и я его не полюблю? Господи, как это страшно! Что же делать? А, может, всё ещё образуется?
Но тогда же   появилось новое страшное  (не из моего словаря!) слово. Я с ужасом  перебирала его в разговорах с Людмилой, наедине, а однажды сказала Васе:
 - Может, мне сделать аборт?
 - Нет! Я чувствую, что мало проживу. Я хочу хоть одним глазком увидеть своё дитя, - так окончательно заявил  своё  решение Вася. И я следом поставила  точку. Маленькую точку.
И  с Васиным отъездом я тоже смирилась. Теперь мне хочется сказать так: я на завод, а он на курорт, но тогда я была рада за Васю, что ему выпала редкая удача –  бесплатная поездка на юг.
На работе и дома я повторяла Брюсовские строки:
               
В час наслажденья, в миг объятья,
Когда душа была пьяна,
  Свершилась истина зачатья,
О чём не ведала она….

Первые две строки были не про меня, а следующие две – точно обо мне. 


















                Глава 2. ПЕРЕМЕНЫ

Вася уехал в начале апреля, а у меня начался токсикоз. Если посчитать, то это была уже третья неприятность, не считая работы и необходимости скрывать своё положение от мамы.
Я ничего не могла есть.   Стало понятно, отчего я  без остановки уплетала у Берты. Оказывается, не только потому, что вкусно! Завязавшийся плод требовал питания, но  почему же теперь он отвергает пищу? Я не знала, что делать, как жить, но жила и работала, отплёвываясь в прямом смысле: постоянно отделялась слюна, а если я глотала её, то начиналась рвота. Моё состояние заметила сварщица, и посоветовала пить минеральную воду. Из минвод в свободной продаже оказались «Ессентуки» под номерами 4 и 17 – самые противные! Но мне именно они помогали. А ещё меня спасал очень горячий чай – настоящий кипяток, но на работе для кипятка условий не было никаких.
Я продолжала потихоньку готовиться в Академию художеств, но сил и надежд оставалось всё меньше и меньше.
Вскоре Ваня Греховодов прислал мне из Евпатории отчаянное письмо. Он сообщал, что его могут посадить в «долговую яму». В следующем письме он просил срочно приехать, взяв с собой постель и побольше денег, так как ещё месяц он не получит зарплату.
Теперь я никуда не могла выехать, да и если бы могла, то не поехала, но не помочь Ване я тоже не могла. Я отправила ему деньги, заняв у своего одноклассника Торопина. Помню, как Сергей вздохнул, узнав, зачем так срочно они понадобились, но принёс до зарплаты, прибавив: «Зря ты так….»
Ванечка благодарил меня, называл  спасительницей, писал, что я помогла ему выбраться из пекла, но просил помочь ему выехать в Ленинград на учёбу. Во второй раз я отправляла деньги без трепета  спасительницы, но кто же ему поможет, кроме меня? Да и я всё равно ничего не могу есть, так зачем мне деньги?
На этот раз благодарность от Ванечки пришла из Ленинграда: он был в радостном волнении от предстоящей встречи со мной.
А я уже знала, что никуда не поеду. Жизнь всё решила за меня, и хорошо ещё, если она даст мне отсрочку, чтобы учиться!
Я написала Ване письмо, объяснив свою ситуацию, но он продолжал строить совместные планы. Сказать просто «Нет!» мне всегда не просто, а тогда, в начале взрослой жизни, я и вовсе  боялась его обидеть, и делала глупость за глупостью, переписываясь с ним целый год, а теперь ещё и  отправляла деньги, даря ему надежду. И Ваня  писал:
«Ну, что там у тебя стряслось? Ну, со здоровьем? Ты, действительно, маленькая и притом самая пребольшая трусиха! И, пожалуйста, не болей. Я знаю, это очень неприятно, тем более для будущей Матери. Знаешь, у тебя настоящие глаза матери. И, пожалуйста, береги себя! Ты ведь мне очень и очень нужна! Береги себя для меня!»
Трудно представить, понимал ли Ваня до конца, что произошло.





                Глава 3. В ОДИНОКОМ ОЖИДАНИИ

Другая сварщица, с высокой причёской и  золотым перстнем, узнав о моём положении  и состоянии, советовала  вызвать по блату искусственные роды.
 - Что это такое и зачем?
 - Ребёнок родится, но не выживет, а ты  будешь свободна. Мне делали искусственные роды. Ребёнок родился и закричал. Я как соскочу с кресла! Оставьте его живым! Но он умер….
 - Так зачем же Вы мне такое советуете?!
 - Да я вижу, как тебе тяжело….
 - Ну не так же! Родившегося умертвить! Нет, я ничего подобного никогда не сделаю!...
От Васи я  получала письма и радовалась за него. Он  восторгался  и  природой, и  погодой, извинялся, что не все мои заказы  выполнил. В те времена  отъезжающим в другие города  давались поручения на покупку вещей, отсутствующих в местной продаже. Но я не расстраивалась, что Вася что-то не купил - я просто ждала его. И не просто, а с нетерпением!
Я была измучена токсикозом, и кроме самого Васи, меня ничто не радовало - даже  стихи! Но читать надо, поэтому я принялась  сначала за «Исповедь» Жан-Жака Руссо, и в обеденный перерыв, когда  была в состоянии съесть только картофельное пюре, шла в сторону леса, садилась на пенёк и читала о природе Швейцарии. Неподалёку бежал ручеёк. И ничего, что в нём подозрительно  мутная вода – мне это помогает воспринимать текст – будто я в Швейцарии. Потом мне скажут, что этот ручеёк течёт из душевой и в нём мыльная вода -  и  станет совсем  неприятно. К тому же – вокруг цветёт багульник – рододендрон розовый, и источает тошнотворный запах…. Я перестала читать на природе. А кассир  на раздаче посмотрела на меня с жалостью, и, думая, что у меня нет денег, предложила взять что-нибудь, кроме пюре, в долг, но я, конечно, отказалась.
Однажды, устав от ожидания и токсикоза, с надеждой я побрела в сторону микрорайона - в сторону Васиного дома. И не напрасно! Вася меня окликнул! Мы кинулись навстречу друг другу, и я заплакала у него на груди. Ему стало жаль меня:
 - Ну, как ты? – спросил он, и, видя мою удручённость, добавил:
 - Без изменений?
Мы пошли к Васе, и он с радостью вручал  привезённые  подарки, а я и сейчас их с нежностью вспоминаю, и почти все они сохранились.  Я будто снова вдыхаю смолистый запах давно осыпавшихся веточек настоящего кедра, двух-трёх диковинных шишек.… Из заказов он вручил мне маленькую братину – деревянный ковшичек в стиле Хохломы, а потом, радостно сверкнув  голубыми глазами, и, сделав таинственную паузу, преподнёс главное сокровище: голубой томик Гарсиа Лорки! Я была счастлива!
Но как странно, что в тот период (в период токсикоза) я совсем не воспринимала стихов, и даже сегодня, раскрывая эту бесценную для меня книжку, я ощущаю головокружение и лёгкое поташнивание…..
 - Ну, что? Пойдём в загс?
 - Я люблю тебя, но не хочу замуж: чувствую, что скоро встречу того, кого  очень сильно полюблю…..
 - Ну, когда встретишь, я тебя отпущу.
Может быть, такой договор был раньше, но тогда, при встрече, мы приняли решение идти в загс.






























                Глава 4. ПРОБЛЕМЫ

Решение идти в загс было принято обоюдно, но сил у меня  почти не было. А тут ещё и Ваня возобновил свои атаки! Снова и снова он звал меня, и уже не в Евпаторию, а в Ленинград, куда вылетел, получив мой перевод, но у него снова кончались деньги.  Много ли я ему высылала? Больше 30-40 рублей – никогда! У меня попросту не было большей суммы. Но настанет момент, когда ему понадобится больше: то 100 рублей, то 300. Он умалял меня занять у матери или у сестёр, но об этом не могло быть и речи: ни у кого в нашей семье не было таких деньжищ!
Ване необходимо было то снять квартиру, а деньги отдать вперёд, то купить тёплую одежду (пальто, меховые ботинки, шапку), то дорогие китайские кисти и этюдник  (он метался между медициной и искусством), то портативный магнитофон…. Почему он просил это у меня? Или я произвела на него впечатление очень обеспеченной, или он так просил у всех, кого знал? Но вряд ли кто мог ему помочь приобрести так много.
Временами письма были сумбурны, излишне экспрессивны, но я и сама была экспрессивна – как говорится, пьяна без вина. А Ванечка порой признавался, что выпил с друзьями, а то сообщал, что курит только сигареты (не папиросы – хотя они дешевле!) и пьёт кофе с коньяком или коньяк с кофе.
Мне не хотелось бы думать и говорить, что он злоупотреблял моей добротой и наивностью, хотя теперь это отчётливо видно. Но я не жалею, что когда-то помогала ему. Однажды он, получив мой перевод, сразу купил пальто. И даже через 50 лет я отчётливо вижу это, никогда  не увиденное мной пальто, и душа моя спокойна, что я вытерпела, как могла, его атаку, и его просьбы воспринимала по-философски и по-житейски – не отчитывая его, больного, измученного, отчаивающегося, а иногда и злого и обещающего всем мстить, а иногда - вернуть долги. Хотя мы оба понимали, что их вернуть он не сможет.
Я тяжело переживала предстоящую регистрацию, но понимала, что выхода нет. Один Васин приятель очень удивился моему сопротивлению:
 - А тебе не приходит в голову, что Вася может и отказаться?  - так весело просил он меня. Я очень удивилась такому варианту. В ту пору я совсем не знала жизни, не знала мужской психологии.
Ване же пришло в голову сделать мне небольшой подарок: модную сумочку-кошелёк белого цвета с коротким ремешком, охватывающим кисть руки. С этой сумочкой я и пойду на регистрацию нашего  с Васей брака 19 июня 1965 года.
Через неделю Ваня вызовет меня на переговоры. Переговорный пункт был далеко от дома – на турбазе. Вечером мы с Васей,  не спеша, пришли на переговорный. Меня вызвали в кабину для разговора с Ваней. Он спрашивал, почему не еду к нему. Я ответила:
 - Я вышла замуж.
В ответ молчание. Я тоже молчала. Телефонистки заволновались, что нет связи.  Из  Ленинградского пункта сообщили: «Абонент покинул кабину и вышел из зала».      
   


                Глава 5. ВТОРАЯ СМЕНА

В своём повествовании я забежала вперёд,  а ведь до описанных выше событий оставалось ещё полмесяца.
После девятого мая изменился график работы.  Сменщица потребовала поменяться. До этого и ей, и мне было удобно, что она всегда выходит во вторую смену, а я - в первую. И вот я с трудом начала приноравливаться ко второй. В начале смены, то есть с четырёх до шести – хорошо:  народу мало и тихо, и силы ещё есть, а к десяти вечера уже непосебе. А чтобы до двадцати четырёх – терпения не хватало. Токсикоз не отпускал, мутило постоянно, минеральная вода всегда была при мне – даже в городской библиотеке, а уж на работе – и подавно!
Однажды я решила отъехать с работы чуть пораньше, не ожидая служебного транспорта. Для этого вышла на дорогу голосовать. Но и на дороге пришлось набраться терпения, однако,  я  сэкономила несколько минут. Но чего мне это стоило! Ну, не так, чтобы очень дорого, но волнений оказалось предостаточно, чтобы я прекратила такую практику.
Я села в кабину грузовика около двенадцати часов ночи. Водитель, круглоголовый небритый блондин, ехал молча, да и мне говорить не хотелось, я так  радовалась, что закончила смену.
  Вот машина повернула налево от КБЖБ – в сторону Энергетика. Вот проехали Энергетик, АТУ-2, промплощадку…. Мост через залив ещё   строился, поэтому водитель стал выруливать направо в темноту, чтобы ехать вокруг залива. Тут я пояснила ему, что мне надо выйти на восьмом квартале. Он ответил скороговоркой:
 - Будет дело – довезу.
 - Какое дело? – не поняла я – ведь  с шофёром  не планировалось  никаких дел.
 - Будет дело – довезу! – повторил он громче. И до меня дошло!
 - Остановите! -  не то прошипела, не то прошептала я с утробным ужасом….
Он затормозил, я выскочила, но, боясь, что он сшибёт меня, заметая следы,  инстинктивно прыгнула с дороги за какой-то сарай. Шофёр нажал на газ и скрался во тьме. Ни огонька вблизи, только вдали за заливом   светит Падун, да звёзды над головой. Вот и приехала пораньше! Что же делать? Пойду к мосту, домой – через мост, но я, всегда смелая, сейчас испытывала животный страх. И всё-таки  надо  идти вперёд, то есть  назад  по дороге к мосту. Я иду и вдруг вижу светящийся автобус! Сейчас он повернёт мне навстречу…. На всякий случай  поднимаю руку, и автобус останавливается.  Останавливается для меня и моего будущего ребёнка….   




                Глава 6. ДЕВЯТНАДЦАТОЕ ИЮНЯ

  Не было тогда психологов, не было священников, было сложно найти подходящее лицо с жизненным опытом, чтобы поделиться трудной ситуацией, найти поддержку, получить совет и одобрение. Мне тогда казалось, что одобрение в моей ситуации вообще неуместно. Но мамина приятельница Мария Петровна, сказала, что, если так быстро я забеременела, то мы с Васей очень подходим друг к другу. А Нонна Александровна успокоила меня, что учиться можно заочно, и у нас с Васей  уже есть хорошая  материальная база для семейной жизни: проигрыватель, магнитофон, приёмник и двухтомный энциклопедический словарь и, в придачу - целый стеллаж книг!
Я же была строптива и глупа, крайне измучена токсикозом, поэтому день регистрации нашего брака воспринимала, как тяжёлое испытание, и многие годы не любила его вспоминать. Вася относился к этому событию иначе и никогда не забывал  19 июня. Цифра эта состоит из единицы и девятки, и в сумме будет 10. Так и вышло, что мы попали в десятку! Да и 19 лет мне тогда было…  Наш брак оказался долговечным, но Сатурн, который подстерегает меня в семейном знаке Рака, творил козни без конца. Уран расширял мои возможности в семье, а Сатурн ограничивал и обдавал холодом. Я совершала ошибки, проступки, и даже преступления…. Но об этом впереди, а пока о нашем бракосочетании.
В назначенный день и час мы с Васей и его приятелями, Южаковым и Кронгаузом, пришли в Падунский ЗАГС. Не припомню пышных свадеб в те годы, и у нас всё было скромно. На мне был кремовый летний костюм с моего выпуска в Риге, в руках - Ванин подарок сумочка-кошелёк, а в нём запас чистых платков для токсикоза.
Мы заранее договорились, что я оставлю свою фамилию, но когда  сообщили об этом регистраторше, она решила прибегнуть к запрещённым приёмам: то подзадоривала Васю, то объявила, что я его не люблю. «Она меня быстро раскрыла», -  подумала я и испугалась. Тогда я не  понимала, что даже не испытывая страсти к Васе, я его очень любила, и что  любовь на уровне  сакральности и ментальности - самая сильная и  вечная.
Свидетель Кронгауз нас выручил, подсказав регистраторше заниматься своим делом: регистрировать.
Моя мама, узнав о предстоящем акте регистрации, быстро успокоилась, и я почувствовала себя отрезанным ломтём, поэтому мы отправились с нашими свидетелями в Новый город, то есть в посёлок Энергетик, где жена Рудольфа Южакова - Валентина уже накрыла стол. Мы и на ночь остались у них.
Перед сном вышли прогуляться. Солнце пекло даже вечером. С Васей вдвоём подошли к парку. В то время парк был совершенно диким лесом, и насекомые всех видов наполняли его. Мы постояли на опушке.
«Что меня ожидает? Какие испытания ещё предстоят?» - с грустью думала я.



                Глава 7. НОЧНАЯ СМЕНА

Как быстро и неожиданно в тот период разворачивались события моей жизни!  Одно за другим, и третье, и четвёртое, и пятое  - так, что я не успевала их осознавать и не могла переварить.  Я была по-настоящему натянутой струной, или машиной  – всё человеческое стало мне чуждо. Я уже не могла ни плакать, ни смеяться…. Ничто не радовало, но и не огорчало, только страх время от времени навещал меня.
Очень скоро в рабочем графике контролёров ОТК навели порядок, Теперь я работала в три смены, то есть попеременно: день в первую, день во вторую, день (то есть ночь) в третью. Для меня начался настоящий ад.
Сочувствующая мне сварщица подсказала выход:
 - Ты к ночной смене не приезжай. Я много наварю деталей, а ты приезжай утром,  всё проверишь и  примешь.
Я обрадовалась, но как всё осуществить, не могла представить. Вася взялся мне помочь. Поскольку я боялась ехать даже самым первым автобусом (вдруг меня кто-нибудь узнает и разоблачит!), мы решили встать пораньше и отправиться на завод пешком.  «Пораньше» означало, что я почти всю ночь не спала – так волновалась, представляя эту авантюру.
С первыми лучами мы поднялись, поели, и вышли из Падуна  к известному мосту. В округе – ни души! Пройдя мост, мы свернули направо к лодочной станции, и, огибая заливы, вышли к красному кирпичному дому в Энергетике. Мои силы были на исходе, но страх, что кто-то с завода, живущий в этом доме,  увидит меня в окно, подгонял не медлить и идти дальше.
Так мы достигли подножия горы, отделяющей посёлок Энергетик от железобетонного комбината.  Наскоро перевели дух, и двинули в гору. В те времена на горе ещё не было никаких дач, а теперь их уже нет. Начался дождь.
Между горой и комбинатом была проезжая дорога, но прежде, чем выйти на неё, мы условились, что Вася будет ждать меня неподалёку в бетонном шалаше, где он укроется от дождя. Тогда не пришло в голову, что тот шалаш, состоявший из двух плит, мог разрушиться и придавить Васю. Мы были молоды и беспечны!  Слава Богу, что всё обошлось!
Быстро, как могла, я пришла в цех, где меня ожидала гора закладных деталей. Сначала наскоро, а потом, отдышавшись, уже спокойно я проверила и пометила все детали. Смена заканчивалась, мы с Васей встретились у рейсовой будки и благополучно добрались до дома. На работу мой муж (мой друг!) уже не пошёл, и мы завалились спать.
Я долгие годы с содроганием вспоминала это авантюрное мероприятие, и не раз мне снились подобные приключения: идём неведомо куда и неведомо зачем, пробираясь со страхом, преодолеваем крутые подъёмы и спуски. После  нашего похода мы не отважились бы его повторить, да и всё очень скоро изменилось, и мне больше  не понадобилось работать в третью смену.


                Глава 8. В РАБОЧИЕ!
 
После ночной, если я не ошибаюсь, был суточный перерыв, а потом я вышла опять в первую смену. Ко мне в лаборантскую пожаловала незнакомая черноглазая дама. Она оказалась начальницей ОТК Воскобойниковой. Я насторожилась, так как уже знала одну Воскобойникову – мою родную (по матери) старшую сестру Клару, от которой я бежала из Риги.
Новая Воскобойникова на днях  вышла из длительного отпуска «за два года».
 - У нас новый лаборант! Давайте знакомиться! – деланно приветливо  заявила она и продолжала:
 - Ты давно у нас работаешь? Как ты здесь оказалась? Собираешься ли учиться дальше?
Я чистосердечно начала ей излагать, что училась в институте, но бросила.
 - Так ты можешь восстановиться!
 - Я не хочу, это не моё!
 - Как не твоё? А что же твоё?
 - Искусство! Я хочу быть искусствоведом.
- Ну что такое искусство! Я вот сейчас вернулась из кругосветного путешествия. Была в Италии, посетила картинные галереи…. Ну и что с того?
«Ну и дура!» - подумала я. Была в Италии, но так равнодушно об искусстве! Так зачем вообще  ты туда ездила! Я уже не возражала и не спорила, а Воскобойникова продолжала разговор:
 - Расскажи мне, как ты здесь работаешь, что делаешь?
Я начала перечислять и описывать те две-четыре операции, которые  повторяла ежедневно и ежечасно, а начальница слушала и кивала. Уходя, она пригласила меня на совещание при директоре завода, к которому относилась наша лаборатория.
Назавтра с утра я сидела в кабинете директора Собенникова, где собралось довольно много знакомых и незнакомых лиц, а среди них и сама Воскобойникова. Директор задавал вопросы, а все по очереди докладывали.   Из их разговоров я мало что понимала, и конечно, недоумевала, зачем меня сюда пригласили. Через час директор подвёл черту:
 - Всё! Идите работать!
 - А новая лаборантка! – напомнила ему Воскобойникова. -                Вы спросите, как она принимает закладные детали, каким должен быть сварочный шов.
- Ну? – нетерпеливо Собенников метнул взгляд в мою сторону. И я,  тоном сказочницы или старательной ученицы, начала свой рассказ:
- Сварочный шов должен быть восемь-десять миллиметров, ровным и без раковин….
 - В рабочие!!! – громко закричал  Собенников и вскинул руку!



                Глава 9. ЛЁГКИЙ ТРУД

Я была в шоке. Мало мне было, ещё и это прибавилось. В рабочие….
А что я буду делать в новой должности? Грузить? Так мне нельзя поднимать тяжести.
 - Будешь на каре разъезжать и больше получать по рабочей сетке, - обрадовала меня лаборантка из бетонной лаборатории.
 - Как это  «на каре» разъезжать? Я ещё задавлю кого-нибудь….
Кар – это такая тележка, но её не сам толкаешь, а, стоя на ней, жмёшь на рычаги, и она едет. А чтобы никого не задавить, надо, кричать «поберегись!». Для чего он нужен этот кар? Точно не знаю, но, возможно, для перевозки металлических частей к сварщицам, варившим закладные  детали  для железобетонных плит-панелей.
Нет, не могла я  представить себя, передвигающей рычаги кара…. Решила, что надо уходить. Всё же непонятно было, почему так быстро  решили выкинуть меня  в рабочие? Неправильно проверяла детали? Но какая же коварная эта Воскобойникова! Мне она ничего не сказала, ни одного замечания не сделала…. Отомстила  за любовь к искусству, а не к железобетону! Или кого-то обещала устроить на это место?...
Расстроенная, я подошла к моей любимой сварщице Антонине и рассказала всю историю, заканчивая каром.
 - Так ты беги к гинекологу, тебе выпишут справку на лёгкий труд. У тебя сколько месяцев?
 - Четвёртый.
 - Так пора, наверно, на лёгкий труд. Скажи, что плохо себя чувствуешь, что нужна справка, а со справкой пойдёшь в отдел кадров.
 - Так в отделе кадров не знают, что я беременна….
 - Вот из справки и узнают.
Я уже раз была у гинеколога, и,  собираясь во второй, вспомнила, что   Мария Петровна научила меня назвать другой срок, чтобы меня не обманули с декретным отпуском, а по этой новой дате выходило, что срок  беременности больше, поэтому справку мне дали без разговоров.
Высокая брюнетка в отделе кадров стояла за прилавком своего кабинета и с любопытством, смешанным с удивлением, смотрела на меня.
 - В ПТО пойдёшь копировщицей?
 - Пойду! – обрадовалась я, что буду, как сестра Лера копировать чертежи, но я не знала, что такое ПТО. Оказалось, что это  производственно-технический отдел. 
 - Ну, завтра к девяти часам, и одевайся в чистое.
На сердце отлегло. 



                Глава 10.  ПТО
 
         Отдел (ПТО) размещался  в другом здании. В просторной комнате стояло несколько столов, за ними сидели очень симпатичные женщины. Встретили меня так, будто я ходила сюда ежедневно – то есть спокойно и без любопытства,  сразу поручили мне копировать чертёж.
         Чертёж был небольшим и несложным, а я очень постаралась, да и было у кого учиться: у родной сестры! Мой копир повысил ко мне интерес, и я получила задание посложнее.
         Через пару дней я заметила невзрачную девушку, которая оказалась
штатной копировщицей. Я с интересом заглянула в её работу, но, оказалось, что учиться у неё мне было нечему. Теперь все ответственные чертежи доверяли мне, а ей – попроще, или во вторую очередь.
         Когда работы не было, становилось скучно, я спросила разрешения читать книгу.  Красавицы-инженерши были очень добры ко мне, а, вероятно, ко всем вообще, и я начала читать роман  М.Горького «Жизнь Клима Самгина». Несмотря на то, что роман хорошо написан, читать его было нелегко. Его  известная фраза «А был ли мальчик?» приводила меня в настоящий ужас, который я всячески подавляла в себе.
         Мне все прочили мальчика, и я постоянно думала, что я должна  его полюбить, так как мне очень хотелось девочку… Ну, так что же для меня означает эта фраза «а был ли мальчик?»… Вдруг с ним что-то случится? Я сразу представляла покойного племянника Женечку, но и плакать я не могла – разучилась. В таком напряжении я читала роман на работе, а дома, ночью, приснилась девочка! Ну, такая славная, такая милая! И уже разговаривает…. Я проснулась счастливая, но действительность меня опять окунула в сомнения.
         Через десять дней за центральным столом в ПТО появился необычный мужчина. Он был стильно одет, но что-то выдавало в нём простачка. Оказалось, это появился после отпуска начальник ПТО Подвласенко. Он мало что замечал вокруг, и над ним любили подшутить. Кто-то под его стол налил воды, и все дамы стали переглядываться и смущённо отводить глаза.
         Как-то в ПТО зашёл мастер Складчиков. Подвласенко с радостью сообщил, что в выходной идёт в лес за грибами, на что получил разрешение жены. Складчиков сделал вид, что заинтересован в этом событии, и спросил у начальника:
 - А где это разрешение? Оно должно быть у Вас  в письменном виде! Кто-нибудь  встретит Вас в лесу и спросит: «Кто разрешил? Где разрешение?» А Вы ему бумагу: «Вот, пожалуйста!»
         Странно, что никто не смеялся, даже я. Начальника всё-таки побаивались. Однако он был  непредсказуем.
         Меня Подвласенко просто не замечал, но вдруг увидел, что я читаю:
 - А Вы что читаете? Какая у Вас книга?
 - Роман Горького «Жизнь Клима Самгина», - ответила я спокойно, не ожидая подвоха. Но Власенко сразу  решил поставить меня на место:
 - В рабочее время Вы не имеете права читать художественную литературу!
 - Но сейчас у меня нет работы, мне  не дали  задания.
         Ему пояснили, что я легкотрудница, но Подвласенко не унимался:
 - Тогда Вы должны читать техническую литературу! Я сейчас позвоню в отдел кадров, пусть вам снимут часы. Он набрал номер и строго сказал:
 - Тут у меня в отделе легкотрудница. Снимите ей три часа рабочего времени – читает художественную литературу! Фамилия? Как Ваша фамилия? – отодвинув от уха трубку, спросил он меня.
         Моя фамилия не простая, и, конечно, он не смог её с ходу произнести.
Тем комичнее выглядела вся эта «глупова» ситуация.
         Встретив на обеде начальницу отдела кадров, я поймала её весёлый
взгляд:
 - Что, читаешь на рабочем месте художественную литературу? – и  притом   
хихикнула.
         И я поняла, что мои рабочие часы в целости и сохранности, а вскоре -
меня ожидал декретный отпуск! 
 
         
 
         
                Глава 11. СЕМЕЙНАЯ ЖИЗНЬ
 
         Мы с Васей поселились у нас, то есть в квартире  моей мамы. Моя
комнатка в семь метров не вмещала большой кровати, поэтому мы стелились на полу.
Я всегда любила спать на полу, но, имея кровать, не уляжешься на пол, поэтому визит подруги Ларисы Авдеенко был особенно в радость: я могла улечься на пол! Но теперь, будучи беременной, никакой радости не было. Поэтому со временем мы с Васей переберёмся к его маме в двухкомнатную квартиру, а пока мы живём у моей.
         Выйдя в декретный отпуск, я окунулась в домашнее хозяйство, чему очень обрадовалась мама, а новый помощник в доме только возбуждал её неуёмные хозяйственные интересы.
         Мне нравилось готовить,  Вася мыл посуду. Вечером под окном нас ожидал   огород с морковью, луком и помидорами. Надо было и полоть и поливать. Мама ухитрилась купить 12-литровые вёдра. Я рифмовала: вёдра -  бёдра! Хотя мы жили на первом этаже, таскать такие здоровенные вёдра с водой было каторгой! Я видела, как моему  изящному супругу было несподручно их нести – вода разливалась в подъезде, но Вася терпел.
         Помню, как, управившись с хозяйством, и ненадолго присев, мы тупо
смотрели друг на друга, и ничего нам не хотелось – ни говорить, ни читать…. Словом, никакой духовной жизни!
         Мы попробовали облегчить наш быт. Вася достал шланг,  подключил его к крану на кухне, протянул в окно и мы спокойно  поливали огород. Мама молча смотрела на это два дня, не разделяя нашей радости. Через два дня она взбунтовалась:
 - Из шланга поливать нельзя, вода в кране холодная.
         Конечно, холодная, но не такой уж у нас мировой огород, да  можно было  бы  и нас  пожалеть…. Но спорить с мамой  не принято. Через неделю они с Евгением Дмитриевичем уехали на юг - в Евпаторию. Мы с Васей немного отдышались.
         Тогда возобновилось моё детское увлечение комнатными растениями. Прямо через дорогу открылся отдел с комнатными растениями, привезёнными на пароходе из Иркутска девушкой-продавцом. Кто ей приказал или подсказал, неизвестно, но не частным же образом она стала ими торговать в магазине! Все виды растений, а их было не больше четырёх-пяти, я у неё  купила.
Вот сейчас думаю, разве не промысел высших сил! Мой ангел-хранитель прямо ко мне подослал эту девушку с растениями! С ними потихоньку стала оттаивать  моя душа.
 
 
 
 
 
 












                Глава 12.  ВОЛЬФ  МЕССИНГ
 
         Эту историю я вспоминала не раз. Ничего особенного в ней нет, кроме самого Мессинга, который посетил наш Братск во время моей беременности.
В конце августа мы увидели афишу, извещающую о встрече со знаменитым гипнотизёром Вольфом Мессингом. Сначала я сомневалась, идти ли мне вообще на эту встречу и можно ли  идти, когда я в таком положении. Но Людмила Артемьева быстро убедила нас с Васей, что встреча с гением всем полезна и просто необходима.
Всё лето я проходила в лёгком штапельном платьице в разноцветную полоску, а ближе к осени понадобилась другая одежда. Я приспособила свою студенческую «форму»: прямую юбку в  чёрно-белую клетку с красным свитером крупной вязки. Было красиво и тепло!
Афиша приглашала в клуб «Комсомолец», который до нового времени  не сохранился. Вход по билетам, но, кажется, без указания мест. Мы  сели втроём примерно в двадцатом ряду.
Выступление началось с введения. Рассказывала его жена (она же ассистент гипнотизёра) о трудном детстве Вольфа, о его побеге из Польши в  СССР в период немецко-фашистской оккупации. Рассказала  о загадочном случае, когда ещё ребёнком он ехал в поезде без билета, и вдруг появился строгий контролёр. Вольф нашёл на полу какую-то бумажку и подал её под видом билета. И контролёр поверил, что это билет! Но он мог и пожалеть мальчишку и сделать вид, что поверил….
Я скептически слушала этот рассказ. Но вот начались опыты! На сцену пригласили желающих. Людмила решительно пошла к Мессингу. Он предложил записать на маленьком листочке имя и фамилию того, кого Людмила хотела вывести на сцену, то есть, чтобы он, Мессинг привёл,  кого она заказала, не зная кого. Записка убиралась в сторону, а Вольф Мессинг, взяв Людмилу за руку, энергично сошёл по ступенькам сцены и направился в нашу сторону. Я напряглась от мысли, что мне с животом придётся идти на сцену. Он шёл быстро, впереди, и, казалось, тащил за собой Людку.
Я  уже приготовилась выходить и  глубоко вздохнула, наполнив  лёгкие. Я была прикована к фигуре, голове, глазам гипнотизёра. Но вдруг он, сверкнул глазами, вздрогнул и вместо меня схватил моего  Васю за руку и потащил его обратно в сторону сцены! Я была спасена! Казалось, что мы с Мессингом поняли друг друга, что он прочёл все мои путаные мысли. Но он считывал не только меня, но и Людмилу – ведь её рука была в его руке! Людка сначала решила записать меня, но сообразила, что мне на сцену лучше не ходить, и записала Васю. Пока Мессинг вёл её до двадцатого ряда, она, конечно, с сожалением думала обо мне, вот он и хотел выбрать меня…. Но Людка вовремя спохватилась и подумала о Васе.
На сцене Васе дали Людкину записку, и Мессинг приказал моему мужу:
 - Читайте!
 - Вася Черезов.
 - Это кто?
 - Это я! – и Вася вернулся ко мне в двадцатый ряд.
Были и другие подобные и совсем новые опыты, но проводились они в ближних рядах (это Людмила - такая смелая! – выбралась из последних рядов), поэтому совсем немногие видели Мессинга близко. Что-то он экспериментировал с часами, перекладывал их по заданному кем-то адресу, что-то находил в чьих-то карманах…. Я уже не вникала в последующие опыты, только аплодисменты зрителей говорили, что они удались.
В перерыве Людмила продолжала общаться с гением. Ему бы отдохнуть на воздухе, но Людка, словно приклеилась к нему! Я, как сейчас, вижу их гуляющими по тропинке в сторону от клуба и назад. И чего она хотела от него? Предсказания! Людмила хотела, чтобы Мессинг подтвердил  её исключительность – она верила в свою гениальность. Может, оно так и было, но моя подруга ошиблась в профессии, став химиком, а потом поняла, что надо было стать экономистом. О том, что ей   поведал  Вольф Мессинг – она не сказала нам. 
 
 
 
 
 















               





                Глава 13. ПЕРЕЕЗД К МУЖУ

Мама вернулась с юга, а мы с Васей уже решили переезжать к нему. Очень вяло моя мама отговаривала нас, но мы её не слушали. Мне хотелось жить самостоятельно, но я совсем не учла, что жить придётся со свекровью. Анна Филипповна была многоопытная мать, но это я пойму после, а сейчас я критически оценивала её хозяйство, и мне многое не нравилось, и чаше -  по глупости.
Со временем станет ясно, что все люди живут по-своему, имея на это полное право, но тогда я строго  судила чужой быт, сравнивая его с привычным маминым укладом, не учитывая ни индивидуальных, ни социальных, ни культурных особенностей разных семей. Мои суждения высказывались только  маме, но когда она пришла в гости к нам, то ей совсем не показался ужасным быт моей свекрови. Оказалось, что  многое я, что называется, надумала, а всё не так уж плохо, и моя свекровь - чистоплотная женщина. Тогда  мне казалось верхом нечистоплотности иметь цветное постельное бельё, так как у моей мамы  было только белое. Мама тут же с пониманием сказала, что у Анны Филипповны нет стиральной машины, а стирать руками ей, уже пожилой, тяжело….
Таким образом, продолжалось  моё воспитание, но, как известно, этот процесс   очень тонкий и длительный. Надо не только сравнивать, но входить в положение других и не делать того, чего и себе не желаешь. Одним словом, я много наделала ошибок в отношениях со свекровью, да и в семейной жизни вообще! Кое-что мне удалось поправить,  но болит душа и совесть саднит  за  многие проступки и обиды, нанесённые мною сгоряча, по глупости, но, уверяю, не по жестокости и злобе. Понимаю, что многое упустила, чего уже не исправить.
Я не называла мамой свою свекровь, а ведь Анна Филипповна так хотела дочку! В 1946-ом году у неё родилась дочь, и её назвали Людмилой, но во время эпидемии скарлатины или от воспаления лёгких девочка умерла. Могла ли я заменить эту утрату? Вряд ли, но чем-то украсить жизнь свекрови - вполне. Я же ходила с каменным лицом, совсем не улыбалась. Не могла - и всё! Страдала от плохого  самочувствия, да и  капризничала: ведь у меня отняли мечту об Академии художеств! Неизвестно, поступила бы я туда или нет, но кто знает!
Я ни в чём не винила Васю, но он страдал. Однажды ему стало так плохо, что я испугалась.  По всей вероятности, Васе хотелось выкричаться, а он наоборот, зажался, и его скрутили конвульсии. Или попросту, он не хотел со мною говорить и как-то странно мычал. Я испугалась ужасно, но о плохом старалась не думать и быть внимательной  к нему. Он  тогда быстро пришёл в себя, и скажу сразу, что такое состояние у него не повторялось никогда.
Муж  Нонны Александровны  был врач. Я решила спросить, что же случилось с Васей, а он ответил мне:
 - Это приступ эпилепсии.
 - Да что Вы! Я никогда не замечала за ним подобного, да и сам он никогда не рассказывал про такое. Эпилепсия же встречается очень редко….
 - Да что ты говоришь! Пять процентов людей страдают эпилепсией в той или иной форме.
Я была озадачена и  сделала вывод: Васю нельзя доводить до  крайности!   Сдерживать  себя  не всегда удавалось, но я быстро приходила в норму, и он реагировал  на мои «закидоны» уже по-другому.  Слава Богу, что все Васины  потомки  окажутся   здоровы! 
 

 


































                Глава 14.  МНЕ УЖЕ ДВАДЦАТЬ

Мы с Васей соединили две  наши «девичьи» односпальные  кровати – металлические сетки  без спинок, и у нас получилось комфортное ложе. Кровати встали поперёк 10-метровой комнаты в её глубине. А к окну встал стеллаж, сделанный Васиными руками. К одной из полок на шарниры он прикрутил деревянную чертёжную доску, которая откидывалась и закрывалась – получился секретер. Слева падал свет из окна, и было очень уютно сидеть и читать, а иногда писать письма. Книги все не вместились, и тогда я спроектировала узкий стеллаж, торцом примыкающий к основному и отделивший «кабинет» от «спальни». Вася всё  одобрил и сделал, как я задумала.
На стеллаже-перегородке я разместила не только книги, но букетики осенних листьев и часть комнатных растений. Стало ещё уютнее! Я любила сидеть за секретером и смотреть в окно на краешек залива. Этот краешек  так чётко просматривался в солнечную погоду! Отражённое в синей воде солнце переполняло его, и залив оживал, в нём происходило движение воды и света.  Надо было успеть уловить этот момент, так как вскоре луч прятался за лесом, вода замирала, и сколько я ни всматривалась, видно было сплошное серое пятно. Уже холодало, но в полдень,  всё раньше и раньше, я ухитрялась на мгновение поймать солнце в маленькой излучине – в моём лукоморье, о котором никто, кроме меня, не знал…
С грустью я оглядывалась в свободный от мебели уголок за спиной. Он был так невелик, что я понимала: кроватку для малыша ставить некуда.
На Покров, 14 октября в том, 1965-ом году, мне исполнилось 20 лет.
 В нашем, с любовью обставленном гнёздышке, я принимала гостей. Пришли три моих любимых подруги: Лариса Авдеенко, Людмила Артемьева и Тамара Криворотенко. Я была просто на седьмом небе! Мило и скромно сервирован сделанный Васей журнальный столик. Мы с подругами  ещё так юны, но понимали, что уже взрослые. Людмила и Лариса порадовали очень красивыми книгами,  раскрывшими  передо мной  горизонты зарубежного и русского искусства. 
  Тамара же  свой подарок не вручила, а потихоньку поставила  на верхнюю полочку стеллажа, где я заметила его  после ухода гостей. Почему не вручила? Любила тайны? Она сама была и осталась тайной для меня. А может, потому, что тогда кто-то придумал «моду» не разворачивать подарки при их получении и проявлять к ним некоторую небрежность? До сих пор храню тот подарок - красивую шкатулку из берёзового капа. Тамара её подписала, но надпись уже стёрлась. Это вещь стоила недёшево, но дарительница, возможно, показала, что ей для подруги  цена нипочём. Так я и не отблагодарила Тамару, а встретимся мы с нею только однажды и не скоро.
Тогда же, или годом позже, я узнала о странной кончине моего мучителя - математика Никпала: его укусила пчела. 
                Глава 15. ОЖИДАНИЕ
 
Почему-то так сложилось, что мы с Васей снова начали отдаляться друг от друга, а я, нуждавшаяся в поддержке, и,  не зная, где её найти, металась между подругами. Вот говорят, что как вышла замуж, надо распрощаться с подругами, значит, с девической жизнью, а я и по сей день дружу, и  поддержку нахожу в общении с ними.
Я понимала, что Васе стало очень трудно, видела, как не просто справиться ему в  нашей ситуации со всеми проблемами, которых он и не ожидал. Поэтому я  решила временно оставить Васю в покое. Ведь впереди столько волнующих  событий!
В августе и Ваня, и Юля оказались в одно время в одном городе Ленинграде. Незнакомые друг с другом,  они оба   были связаны  со мной. В сентябре Ваня был уже в Евпатории, так как не поступил в ленинградский институт, но и мама моя в том же месяце оказалась так же в Евпатории. Странные совпадения!
Юля писала мне:
«Милая родная Галка! Как мне недостаёт тебя сейчас! Где ты, моя душа? Хожу зачарованная по Ленинграду, дорогому мне городу. Городу моей мечты! Смотрю на всё, разинув глаза, и всё думаю о тебе. Ты просто должна быть рядом со мной!»
А из Риги Юля прислала открытку: «Я и море ждём тебя!» Нет, эта открытка была годом раньше…
Но вот  поздней осенью 1965-го года подруга пишет:
  «Дорогая Галинка! Ну, как ты живёшь? Как твоё самочувствие? Ты почему-то не пишешь, какое у тебя настроение в этот, важный для тебя период жизни? Что говорят врачи? Чем ты занимаешься сейчас? О чём думаешь?  Понимаешь, Галинка, я очень волнуюсь за тебя, как ты себя чувствуешь, когда ждёшь?... Береги себя! Очень прошу. Пиши обо всём. Буду очень ждать твоих писем».
Конечно, я с радостью отвечала, но писала ли я, о чём думала тогда? А думала я о том, что материально нам жить трудно, что питание моё неполноценно для ребёнка, а выхода я не видела.
Когда Мария Петровна  спрашивала, ем ли я яблочки – хотя бы по одному в день, я мотала головой, а почему нет, ответить не могла.
А что говорили врачи? Акушерка говорила, что хорошее сердцебиение у плода, и это значит, что будет мальчик.  О мальчике говорили все. 







               
                Глава 16. НАЧАЛОСЬ!

Снег шёл и таял, и осень продолжалась. Была середина ноября, а снежный покров никак не устанавливался. А я уже жалела, что послушалась Марию Петровну и обманула акушерку: хожу и хожу, жду и жду, а никого нет пока….
Я всё ещё ходила в осеннем голубом пальто, купленном в Юрмале в детском отделе. На голове – шерстяной бирюзовый платок, привезённый Васиным братом по моему заказу. Ещё он привёз нам вазу для цветов, из которой вытекала вода, и поэтому я использовала её только для сухоцветов. В ней долго стояла ветка боярышника. Тогда все читали  новеллу  Проспера  Мериме «Этрусская ваза», и теперь именно так все называли нашу вазу. Вряд ли кто представлял, как  должна была выглядеть именно этрусская, но когда я больше узнала об искусстве, то поняла, что ваза, привезённая из художественного салона Москвы, действительно была созвучна этрусской. Жаль, что она не дожила до этих дней.
В ожидании внука, мама опомнилась в том смысле, что стала наставлять меня, как рожать:
 - Будет сильно болеть спина. Но ты не кричи! А то некоторые как разорутся, а им  и рожать ещё рано. Боли будут долгими. Потерпи….
А у Васи, видно, уже кончалось терпение ждать, и он решил съездить на соревнования в Иркутск. Я растерялась:
 - Как же ты уедешь? А я?
 - Ну, скажете соседям, если что. Вызовут скорую. Да я не надолго: на два дня.
Вася уехал, мы остались вдвоём с Анной Филипповной, и ничего не случилось, и Вася быстро вернулся, а я – по-прежнему, то есть с животом!
Однажды ночью я ощутила слабую боль в низу живота и, по привычке, стала согревать это место рукой, продолжая спать. Так прошёл час или два, я снова проснулась, так как боль усилилась. «Что это со мной? Почему разболелся живот? Почему болит не в середине, как обычно, а внизу?» Я повернулась со спины на бок, и моё сознание окончательно включилось: «Так это уже началось! Наконец-то настаёт долгожданный день!»
Я разбудила Васю, мы подумали, как нам быть, звонить ли в скорую. Роддом  неподалёку, соседи ещё спят, поэтому мы решили обойтись  без скорой помощи. Оделись и вышли на улицу. Нас обволокла тишина и падающий снег. Фонари освещали округу так, что я чётко видела каждую снежинку, и эта возможность так остро видеть пробудила все спящие во мне до той поры чувства: я была счастлива, словно уже родила! Такая благодать, такое тепло и в теле, и в душе, я ничего не боялась, и смело шагала вперёд, но Вася подстраховывал меня, ведя под руку.
Мы подошли к освещённому одноэтажному зданию. Постучали в запертую дверь. Открывшая нам дежурная, попросила Васю обождать, чтобы он забрал мою одежду.


                Глава 17. ПРОДОЛЖЕНИЕ

До сих пор бываю чрезмерно щепетильна, а тогда мне не было равных!
Я разделась, мне дали рубаху, по типу ночной, и градусник подмышку. Через три минуты сестра потянулась за градусником, а я встала, забыв, что на мне  под рубахой ничего нет, и без препятствий  градусник упал  на кафельный пол.
 - С вас термометр! - сказала медсестра, она надела резиновую перчатку, приказала мне  лечь на кушетку для осмотра.
 - Я закрыла глаза - так было необычно и очень неприятно!
 - Открой глаза!  - резко прикрикнула она. « Зачем ей мои глаза, когда она не смотрит в них?» - подумала я. Потом я пойму, что закрытые глаза могут означать обморок и что-то похуже, а тогда я была неприятно обескуражена.
 - Шейка матки едва приоткрыта. Иди, ложись в палату. Рожать  ещё нескоро.
 - А когда?
 - Да, может, ночью. У тебя же первые роды.
Радость совсем ушла, а боль начала ко мне приступать волнами. Я лежала в предродовой палате, видя, как одну беременную, намазанную йодом, уже во  второй раз, и ей нестерпимо  жгло ноги и гениталии, опять возвратили в палату. А у меня болевые волны становились всё чаще. Но, по опыту соседки, намазанной йодом, я понимала, что проситься рожать ещё рано, что меня не приглашают на стол, да и медсестра говорила, что ночью.
Вдруг я захотела в туалет. Я сбегала, но только прилегла, как снова захотела по-большому, но почему-то не смогла. Я легла опять, но начались нестерпимые потуги, что я даже испугалась, что наделаю в постель. Я пожаловалась третьей соседке, она что-то ответила, я не поняла, так как из моего влагалища вырвался небольшой поток тёплой воды.
 - Что это?! Откуда эта вода?
 - Да ты уже рожаешь! – закричала соседка и позвала акушерку.
 - Быстро на стол! – взволнованно забегала акушерка.
 - Да мне ещё рано! – я  убеждала её, на ходу хватая платок для слюны.
Разместившись на родовом столе,  стала наблюдать, как очень быстро акушерка (кстати, наша соседка по дому) намазывает меня йодом, а я терпеливо жду, когда она отправит меня в палату ещё подождать,  и вытираю платком слюну.
 - Что это у тебя в руках? Брось! Сейчас руки будут заняты.
 - А что я буду делать?
 - Рожать!!!
 - ???
 - Руки на поручни! Держись и тужься! Тужься, задушишь ребёнка!!! Не тужься! Разорвёшься!!! Разорвалась!



                Глава 18. РОЖДЕНИЕ
 
Разорвавшись, я не почувствовала боли и не успела испугаться, так как услышала чей-то писк.
 - Ну,  красная девица!
 - Вы это про кого? - вкрадчиво спрашиваю акушерку.
 - Как про кого?  ( Ну, думаю, добавит сейчас «про тебя»)
 - Девчонку родила! Такая хорошенькая!
 - А нос длинный?
 - Да нет! На, смотри, какая красавица!
И я вижу своими глазами нежно-розовое личико, настоящее живое тельце…. Нет, это вам не кукла какая-нибудь, хотя и хорошенькая! Это мой ребёнок! А я уже его родила! Ура-ура! У меня девочка! Все сейчас на работе, а я уже родила! И никто-никто не знает об этом – только я знаю! И это мой ребёнок, моя дочь….
Акушерка закапывает карболку в глаза моей малышки, взвешивает её: три пятьдесят. Затем надевает на ручки браслетики из клеёнки с надписями, чтобы не потерялась.
Мой нос тоже не короток, но у Черезовых ещё длиннее. Свекровь рассказывала мне:
 - Все мои новорождённые, а их было шестеро, рождались с длинными носиками.
Вот почему я спросила акушерку, какой нос у моей крошки. «Значит, не в Черезовых, а в наших», - подумала я. И такая гордость, что эта девочка наша, что я её выносила и родила, переполнила и  разлилась в моей душе, во всём теле!.. И слюна уже прекратилась, не мучает меня, и живота нет. Ах, какое счастье испытывала я в те минуты!  Ощутила себя вдвое и втрое сильнее, всё было мне по плечу в тот момент! Но вдруг опять заболел живот,  я испугалась, что снова рожаю!  Вскрикнула от страха, но акушерка хихикнула и пояснила, что это отходит плацента.
- Теперь лежи смирно, я буду тебя зашивать.
Через час меня отвезли в палату, запретив вставать, иначе швы разойдутся.









                Глава 19.  В РОДДОМЕ

Хотя я родила днём (в 15-40), уже наступали сумерки, а что было   вечером – не помню. Наутро, в шесть часов, в палату пришла дежурная и включила свет. Затем  санитарка  стала подмывать всех рожениц из чайника тёплой водой с марганцовкой. Было неловко, но телу приятно. Потом, оставаясь лежать в постели, я умылась, причесалась. Всем принесли детей на кормление, а моя очередь кормить настала только в девять. А пока зашла санитарка-уборщица мыть полы. Как увидела меня (я лежала первой от двери), так и ахнула:
 - Молодая, - как трава!!! Тебе сколько же лет?
 - Двадцать!
 - Двадцать? - не поверила она, и разочарованно добавила после:
 - А я подумала шестнадцать…
 - Двадцать – это хорошо! – она подвела итог и принялась мыть палату.
После завтрака  принесли  малютку, а мне она показалась уже большой: подросла! Розовая кожа  стала белой, но глазки оставались припухлыми. Лёжа на боку, как мне было велено (ведь я называюсь «лежачей»),  пытаюсь лечь поудобнее, чтобы дать ребёнку свою нежную грудь. Но моя маленькая новорождённая хищно хватает сосок, не думая, что мне это очень больно. Я пытаюсь на мгновение забрать сосок и вложить его поровнее, но крошка крепко  (намертво!) держит его, зажимая дёснами, словно зубами. Это просто удивительно и  почти  возмутительно!  Только родилась…. Ну, откуда у неё такая сила? А говорят, что новорождённые беспомощны…. И как терпеть такую боль?
 - Надо было грудь готовить к кормлению: растирать её махровым  полотенцем. Ты готовила? – спрашивают меня опытные роженицы.
 - Готовила…. – привираю я. Раз попробовала, так такой дискомфорт ощутила! Ладно, как-нибудь справлюсь….
 - У груди ребёнка долго не держите! Хватит и пяти минут. Не приучайте спать у груди. За пять минут ребёнок успевает насытиться - так учил нас медицинский персонал роддома.
Второе кормление прибавило мне опыта, с каждым разом было больнее и больнее, хотя я всё делала по правилам, но лёжа. Неправильное положение груди в лежачей позе способствовало появлению настоящих корост, и ко времени выписки из роддома я уже чем-то лечила соски. Но до выписки было ещё далеко, а пока я беседовала с родственниками через стёкла окон  одноэтажного здания, а потом шла подкрепляться  вкусными  передачами. Детский врач велела  кушать хорошо.
Однажды было шумно в палате и поэтому затруднительно говорить с Васей через окно. Я сообразила зайти в пустую соседнюю палату, где насладилась общением с мужем. Видимо, я так увлеклась, что меня услышала медсестра. Говорила ли мне она, что здесь, в пустой палате нельзя вести беседы, я не помню, но когда следом за сестрой, в палату ворвалась разъярённая главврач, по фамилии Гавка, я была её  криком отброшена от окна и  запомнила это на всю жизнь!
 - Немедленно покиньте палату!
 - Но здесь же никого нет!
 - Эта палата отдыхает! Вы нарушили распорядок роддома!!! –  с радостью, что меня застукала, гавкала она.
Думаю, что ей, Гавке, так хотелось схватить меня за шкирку и выкинуть на улицу. Я долго не могла понять, что это значит: «палата отдыхает».  Во время обходов  опять были нарекания в мой адрес и постоянные поучения:
 - Вы молодая, и должны всё впитывать, как губка!
Мало того, что мне удалили стыд, так ещё  и  так запугали, что этот роддом мне снился в страшных снах несколько лет, и день  выписки  стал самым счастливым днём моей жизни.         

 

                Глава 20. СОВСЕМ НОВАЯ ЖИЗНЬ

И за что меня так жучили в роддоме? За то, что я родила легко и быстро? Но ведь и разорвалась…. Никто не подсказал мне, что пора бы кормить ребёнка в сидячей позе, а я была так мнительна, что продолжала бояться расхождения швов.
Ещё в роддоме мы с Васей обсудили, как назовём дочку. У меня были два желанных имени: Мария и Юлия. Но первое имя переводится как горькая. Так зовут мою маму, а её жизнь была очень горькой – большей частью в её восприятии. Конечно, я не хотела горькой судьбы своей девочке! Но решить окончательно тоже не могла. Всё решила моя подруга Людмила, и когда Вася пришёл к окну роддома в первый раз, он сообщил, что они с Людмилой выбрали второе имя, и уже называют маленькую Юлькой.
К выписке из роддома Вася принёс мне и ребёнку одежду. Юленьку одевала медсестра, а я одевалась с удовольствием в ту самую, сшитую мною синюю  юбочку на бретельках и синюю шерстяную кофточку. Юле надели распашонки, подгузник, две пелёнки и две шапочки и завернули в ватное одеяло с кружевным уголком.
Когда мы вышли на улицу, меня пробрал жуткий холод. Был первый день календарной зимы, и она вступила в свои права, не мешкая. Вася нёс ребёнка, но его окликнули два раза, назвав Гнечутским. Мы посмеялись, взяли документы, забытые в роддоме и с мыслью никогда сюда больше не возвращаться, двинули пешком в сторону дома.
На морозе Юлька  так крепко заснула, что я часа два отдыхала, приходя в себя.
Дома меня ожидали подарки, купленные Васей на мои декретные деньги. Денег оказалось немного, но больше нормы, учитывая невысокую зарплату, но длительный период отпуска.
На те деньги Вася купил  жёлтое полушерстяное одеяло и большой китайский термос – то и другое очень красивые! Моё настроение  оставалось праздничным.
Забежала Лариса Авдеенко, ничего не знавшая о рождении Юленьки. Они с женихом Юрой приглашали нас на предстоящую свадьбу, но я сразу отказалась: у меня ведь ребёнок! Потом пришла мама. Она увидела меня праздно сидящей, а ребёнка завёрнутым и перевязанным лентой, что её очень возмутило, а Юля будто это почувствовала и завозилась, и закричала.
Мама развернула новорождённую, а  у той на ручках браслеты, что вызвало  ещё большее возмущение:
 - Два часа, как пришла домой, а ребёнка до сих пор не развернула!
 - Но она же спала!
 - Ну и что? Надо было развернуть и маленькими ножницами давно срезать  с ручонок эти клеёнки….
А теперь ребёнок  орал вовсю, а мы большими ножницами пытались срезать браслеты.
 - Ладно уж, оставь, сначала накорми!
Я начала суетиться: протирать соски борной кислотой, потом укладываться на кровати, что удивило маму, но я сказала, что мне дано такое предписание.
Потом мы в первый раз  купали Юленьку, я снова кормила, и так через каждые три часа кормила, корчась от боли.  Чтобы не кричать, я просила мужа посильнее сдавливать  мои ноги. Эта новая боль отвлекала меня в самый первый  момент прикосновения младенца к груди….
На следующий день полагалось выйти на прогулку минуты на две – с учётом сильного похолодания. За окном светило солнышко, и казалось, что потеплело. Я укутала дочку,  с трудом  обхватила её руками, а когда вышла с большим свёртком в сени, едва открыв пружинящую дверь, то она, дверь, «отомстила» мне, ударив в спину. Я потеряла равновесие и с трудом удержала в руках своё сокровище.
Чувство радости сменилось тяжёлой ответственностью. Главным смыслом моей  жизни тогда  стал девиз:  только бы выжила моя дочь! И хотя пришедшая к нам врач сказала, что всё в норме, и девочка очень хорошая, я ощущала сильное беспокойство. Было видно, что ребёнок недоедает, не спит, плачет. И, главное, меня беспокоил холод в нашей квартире. С усилением морозов его можно было унять только постоянно включённой электрической печкой-киловаткой – такими обогревались крановщицы на строительных и монтажных кранах. Печь хорошо согревала только маленький уголок с розовой коляской, где теперь спала наша доченька.   
 











 
   




































































               




                ГАЛИНА  ГНЕЧУТСКАЯ


                ДВАЖДЫ     В    ОДНУ   РЕКУ,

                или

                ВОЗВРАЩЕНИЕ В БРАТСК

 



                ЧАСТЬ 1


                Глава 1. ВОЗВРАЩЕНИЕ

Я возвращалась из Риги в Братск. Возвращалась домой, на родину к мамочке. Возвращалась вместе с моим милым суженым –  Васей Черезовым, хотя у меня были планы  учиться, а замужество, казалось, подождёт.
Дорога была дальняя, с пересадкой в Москве, и я запланировала там две экскурсии: к памятнику Маяковскому и в Музей зарубежных искусств имени Пушкина. В музее я мечтала посмотреть импрессионистов. И мечта сбылась, но… Картины были развешены как-то неудачно, в узких проходах: и отсутствие перспективы мешало их разглядеть. Теперь кажется, что  это было  специально, чтобы не очаровывать советского зрителя.
На Красной площади мы подошли к храму Василия Блаженного, он же Покровский  собор. Я родилась 14 октября, в день Покрова Богородицы. Так, сами того не ведая, мы с Васей  встали под покровительство высших божественных сил!
  У памятника Маяковскому я намеревалась читать стихи, думая, что там их читают каждый вечер. Но  никого не было. Мы с Васей закурили. Но тут появился прохожий и накинулся на меня с приказанием бросить сигарету. Я отказалась подчиниться, продолжая курить…. Неприятно вспоминать тот случай,  неловко испытывать настоящую агрессию, но я не хотела сдаваться.  Удивительно, но тот человек смог меня переубедить, и  со временем я  бросила курить.
В поезде я  старательно делала вкусные бутерброды из московской варёной колбасы и зелёного горошка, и двое суток мы не открывали банки с рыбными консервами.
С нами ехало много молодёжи постарше, они с интересом смотрели на нас с Васей и посмеивались над моей наивностью -  я не уставала горячо спорить чуть ли ни  по каждому поводу. Уже тогда я планировала семейную жизнь и твёрдо знала, как  буду жить, а как  не буду.
Затаив дыхание, но и не скрывая радости, я подъезжала к Братску.  Мне казалось, что и Вася  был рад, что мы едем вместе.
Нас никто не встречал - мы не сообщали о возвращении. Расставшись с Васей у моего дома, я ринулась к себе, хотя знала, что мама на работе. Оставив вещи у соседей, полетела к мамочке. Она сидела за столом, и, конечно, удивилась мне, но большой радости не выразила, и, не вставая из-за стола, тут же вручила мне бланк заявления абитуриента в наш институт, и  велела немедленно его заполнить. В том году в Братске  открывалось дневное отделение Иркутского Политехнического института.
После этого мама дала мне  ключ от квартиры, где меня ждал новый халат, случайно  не отправленный в Ригу. Переодевшись в него после ванны,  я помчалась к Людке Артемьевой  прямо   в халате по Падуну, так как у меня не было другой чистой одежды. В те времена я презирала разные условности, чего не могла делать в Риге. А тут – дома – полная свобода! Как это радовало! Я могла выражать свои чувства и эмоции, и не бояться иметь собственное мнение.
   






                Глава 2. НОВОСТИ         

Своё мнение было иметь непросто! И что скрывать, я остерегалась высказывать его своей родной матери. Когда она подала мне бланк для заявления в Политехнический вуз, я пыталась возражать, но, видя, как она разочарована моим приездом, сразу сдалась. И мама была на этот раз удовлетворена: её младшая дочь станет инженером. Да и почему не попробовать, ведь с математикой у меня теперь порядок!
А любимая подруга Людка была в шоке:
 - Как? Ты решила вернуться? И почему? Я, конечно, рада тебе очень, но всё равно неожиданно….
 - Мы приехали с Васькой. Он меня привёз. Я сама так решила. Буду поступать в наш вуз. Давай вместе!
 - Но у меня нет аттестата. Меня не допустили до экзаменов. 
 - Как не допустили? Ты же хорошо училась и по химии, и по математике….
Я уже не помню, в чём состояла причина Людмилиной неудачи. Вроде для допуска ей надо было сдавать зачёты, но хорошего аттестата это не обещало.  Людмила теперь, как и я в прошлом году, собиралась пойти в вечернюю школу и получить хороший аттестат.
Мне не терпелось узнать все новости! Оказывается, не только моя любимая подруга  не была допущена к экзаменам на аттестат, но ещё несколько девочек, и на этот раз по уважительной причине: беременность. Но кое-кого из беременных всё же допустили, а именно, дочь начальника милиции. Да, передержали нас в школе с этим производственным обучением! Рано мы повзрослели, оставаясь детьми…. Сёстры Глотины нашли свою судьбу на производстве – в том самом гараже, откуда сбежала когда-то я.  Но и мне не удастся избежать «производственной» судьбы! И всё бы хорошо, да рано! Ольге Голомидовой тоже не выдали   аттестат, и она  вышла замуж за брата одноклассницы, а её родители не простили родную дочь! Умница и красавица, Ольга рано умрёт, оставив двух сыновей на неладного мужа…
 - Очень хочу к Елене Борисовне. Пошли прямо сейчас, хотя этот халат болтается на мне! Ведь мама шила его без примерки, да и замерила я себя не точно, или похудела, но зато он новый.
 - А Елены Борисовны уже нет в Братске. Она уехала с мужем и дочерью на строительство Зейской ГЭС.
 - Как уехала? Когда?
 - Да чуть ли ни вчера…. Как выпустила класс, как вручили нашим  аттестаты, так и засобиралась в дорогу. У меня есть её письмо в газету «Огни Ангары». Вот возьми почитай, тут и отрывки из сочинений  наших одноклассников.
Сочинения одноклассников меня не очень интересовали, хотя и были хороши.  Я и сама умела неплохо сочинять, а письмо любимой Елены я переписала в альбом, но до сего времени не сохранила.







                Глава  3. ОРЛОВЫ

И закипела моя домашняя размеренная жизнь! Я так наскучалась по дому и матери и  так была счастлива, что вернулась!
Над моей кроватью теперь висел простенький гобеленовый коврик, который  удивил меня, но вскоре я узнала, что в моей комнатке  жил новый мамин друг – начальник цеха завода ЦАРЗ Евгений Дмитриевич Орлов. Я специально называю его имя полностью, потому что он  был   человек хороший. Он полюбил мою маму по-настоящему, а что вскоре ушёл к освободившейся из тюрьмы жене, так Бог ему судья – мало ли как бывает в жизни. Мама тоже его полюбила, и они даже  съездили  вместе в Евпаторию, а возвратясь, опять дружно жили. Но Евгений Дмитриевич возвращался  к дочери часа в два ночи, а потом совсем вернулся к жене.
С его дочерью Ниной мы почти подружились, встречались на автостанции, вместе ездили на учёбу в институт. У нас были одинаковые трикотажные блузки в полоску, которые нам обеим были к лицу. Их купила нам моя мамочка, пока Нинина мать была в заключении за растрату.  Сестра Лера на это сказала:
 - Хорош этот Евгений Дмитрич! Он что, не знал, что жена прихватывает  из магазина? Как он мог не замечать лишние деньги и продукты? Она же его кормила. Если она это делала, он тоже виноват!
Однажды я спросила Нину, какова обстановка в доме, то есть в семье. Она уклончиво заметила, что слово  «обстановка» имеет двоякий смысл, а именно, мебель, а ещё….
 - Так что тебя конкретно интересует? – переспросила она.
А меня уже не интересовало ничего. Я поняла, что Нина не хочет делиться со мною сокровенным, и не стала больше приставать к ней с интимными вопросами. Так мы и раздружились. Тогда уже вернулась её мама, и обстановка в их доме вряд ли кого радовала. Но я навсегда запомнила светловолосую и тёмноглазую Нину Орлову. Жалость и содрогание вызывали её металлические зубы. Глядя на них, я сознавала, что и меня  это ждёт, и уже не за горами….
Остаток июля, да и август, я не столько готовилась к приёмным экзаменам, как готовила рижское блюдо: борщ на курином бульоне.  Сейчас задумалась, а была ли тогда в Братске в  свободной продаже  курица? Вряд ли, но рыба была! Однажды в холодильнике я обнаружила сига, и постаралась его не испортить, приготовив «по-гречески» - с морковью. Это гораздо вкуснее, чем так называемая, «рыба под маринадом». Евгений Дмитриевич спросил, кто готовил, и очень удивился, что я. К тому же был красиво сервирован стол на белой скатерти, с мельхиоровыми приборами,  со стеклянным синеватого  тона кувшинчиком вина. Его, кувшинчик, мама с Евгением привезли из Евпатории, и я много лет, любуясь на него, воображала, что это венецианское стекло, не зная, как оно  выглядит на самом деле.














                Глава 4. ВЗАИМОПОМОЩЬ

Я вспомнила, что Вася как-то дарил мне керамические бусы, поискала – нигде! Спросила маму, а она запричитала, что пришлось их выкинуть: в них завелись черви. Но как могли завестись черви в керамике?
Мама хотела выкинуть, но случайно забыла, а я всё-таки нашла остатки бус! Когда раскрыла пакетик, то обнаружила в нём не осколки бус, а кусочки раскрашенного сухого хлебного мякиша. Вот как в те времена изготовляли модную керамику  предприимчивые люди!
Васина мама была в отъезде у родственников.  Отпускные деньги  у Васи   закончились, поэтому я взяла на себя заботу о пропитании моего друга.  Незаметно отделяла небольшие порции еды от нашего стола, складывала их в сумку и несла голодавшему Васе. Тогда я уже приходила к нему домой, где нам никто не мешал.
Я внимательно изучила их жилище, найдя многое устаревшим – немодным. Вася дал мне ключ от квартиры, и придя как-то без него, я от скуки похулиганила. Взяв пилу-ножовку, отпилила ножку стола и, накрыв его скатертью, ушла. В их квартире было два больших стола, что показалось мне лишним и громоздким для небольшой комнаты. Придя домой, Вася очень озадачился. Увидев скособоченный стол, он тоже взял пилу и укоротил у стола остальные три ноги. Потом убавил столешницу и обстрогал ножки. Затем нашёл краску двух цветов и окрасил ножки в чёрный цвет, а столешницу в ярко-жёлтый. Получился чудный журнальный столик!
          Однажды я принесла Васе обед из многих блюд - всего понемногу. Он быстро всё съел и сказал, что не наелся. Я так расстроилась! Заметив это, он очень беспечно ответил:
 - А завтра схожу на рыбалку, да и поем!
 - А ты разве умеешь ловить рыбу? Это же надо уметь, это не просто!
 - А! – махнул он рукой, - наловлю!
 - А у тебя есть, чем ловить?
 - Да найду!
Я не поверила ему, но Вася, как ни странно, встретил меня с ухой! Он даже небольшую щучку поймал на удочку. Оказалось, мой Вася был прирождённый рыбак, к тому же, голодавший в войну, он рано  приспособился к добыче пропитания. Отменной двойной и четвертной ухой он будет потчевать нашу семью долгие годы, никому не доверяя «портить» добытую им рыбу. Сам, наслаждаясь своим трудом, уплетая рыбку, он приговаривал мне:
 - Нет, ты рыбу не любишь!
И было бесполезно спорить, что очень люблю, Но не так, как мой Кот Вася: люблю не любую рыбу, а хорошую!
Тогда  разными способами я старалась украсить моего Васю и его жизнь. Как-то он показал мне фотографии, где, стесняясь длинного плаща, он смешно  приподнимал его полы, собирая в горсть лишнюю длину. Узнав причину этого странного действия, я забрала плащ домой, и потихоньку, чтобы не видела мамочка, укоротила и подшила Васин плащ. Но не рассчитала подгиба, и плащ оказался коротковат, но Васе всё равно понравилась моя работа, и он долго бегал в том светлом коротком плащике.

                Глава 5.  ВСТУПИТЕЛЬНЫЕ

Первого августа 1964-го года я пришла на первый экзамен в Иркутский политехнический институт, а точнее в его очный филиал в городе Братске.
В те времена вся страна, то есть все её абитуриенты начинали вступительные экзамены на дневное отделение в один день, и все писали сочинение по литературе и по русскому языку, а вернее, на русском языке (кроме поступающих на творческие специальности – у них были другие сроки экзаменов).
Не помню, как называлась выбранная тема сочинения, но она относилась к «свободным». Я была очень взволнована, вдохновение просто накрыло меня!
Через день результатов ещё не было, но когда я приехала в гости к Нонне Александровне в военный городок, та, оказалось, лучше меня знала о моих успехах:
 - Ты написала отличное сочинение! Лучше всех!
 - Так откуда же Вы знаете???
 - Мне сказала об этом моя приятельница-учительница, которая работает в приёмной комиссии.
 - Так она же не знает моей фамилии!
 - Она сказала, что среди всех сочинений два лучших. Одно написал мальчик из школы №20, а другое – девочка из Риги.
 - Но это не значит, что я….
 -  А ты думаешь, что много девочек из Риги поступает в наш институт?
И в самом деле! Через день я увидела результат: «пять» за содержание и «четыре» за грамотность. Я была счастлива! Хороший разбег для абитуриента! Но этот результат говорил о другом: что я поступаю не туда, не по своему призванию! Но азарт экзаменов уже захватил меня.
Помню, что письменную математику я сдала на «четыре», а вот с устной возникли проблемы. Экзамен принимали две женщины. Я присмотрелась к ним:  мне понравилась Журавлёва – мягче, добрее. Когда же другая – Голубцова -  пригласила идти отвечать, я сказала, что ещё не готова. Как только  Журавлёва оказалась свободна, я сразу рванула к ней! И этот экзамен мне удалось сдать.
Физику сдала хорошо, даже помогла пареньку в военной форме нарисовать схему электрического звонка! А вот на химии Тамара Криворотенко выручила меня и подкинула «шпору».
Числа двадцатого было зачисление, и по конкурсу я прошла не на строительный  факультет, который выбрала первоначально, а на СДМ – строительные и дорожные машины, от них я  была страшно далека. Строительный факультет меня как-то примирял с архитектурой, которую я полюбила в Риге. Тогда я не знала, что советских архитекторов, по сути, готовили, чтобы строить типовые панельные дома, или такие дворцы, как  недавно открытый «Энергетик», где по центру здания были две большие белые буквы П.
  Стояло тёплое лето, я скучала по купанию, и вот однажды мы пошли на наше Братское море. Я выбрала безлюдное  место с ровным берегом, покрытым  травкой, а дно, как на Рижском взморье - песчаное. Разделись, погрелись на солнышке и ринулись в воду!  Она была сравнительно тёплой.  Я немного проплыла и, по привычке, стала нащупывать ногами  дно, но его не было. У меня началась паника, и я стала тонуть. Захлёбываясь, я призывала Васю, но он не сумел мне помочь, так как сам боялся глубины. С детства у него был дефект барабанной перепонки, и врачи не рекомендовали мочить ухо – вот почему он тоже не умел плавать. Но я выплыла! А опорой мне послужили  испуганные  Васины глаза.   





                Глава 6. ТУРСЛЁТ

В середине сентября был объявлен городской турслёт. Мы, студенты, тоже приглашались  участвовать. Не помню, чтобы нас кто-то сильно организовывал или готовил. Просто объявили, что с ночёвкой на воскресенье все идут на речку Вихоревку с едой и  тёплой одеждой. Была ли у нас своя палатка или нам её установили?  В нашей группе собралось несколько девочек и мой Вася, конечно.
Мы шли с походным снаряжением  пешком до Вихоревки, поэтому утомились, а после краткого отдыха принялись обустраиваться. Приготовили ужин на костре, оделись потеплее, и кто во что горазд! Пели, плясали, бродили и, как заворожённые, смотрели на огонь большого костра. Песни были разные, но больше туристские, то есть сочинённые известными и неизвестными туристами.  Многие из  тех песен  со временем  влились в разряд авторских. Кажется, в тот раз я впервые услышала песню Городницкого: «Снег, снег, снег, снег… Снег над палаткой кружится…».  Некоторые из бывалых туристов подвыпили, и, теряя контроль, норовили исполнять и  «вольный фольклор». В те поры я была очень строгой девушкой, да и сегодня не люблю скабрезных историй.
Стояла тихая тёплая ночь, и спать никому не хотелось, потому уснули на рассвете, когда костры уже не горели, а только дымили, и дым  смешивался с утренним туманом.
После завтрака началась игра в футбол, но он меня не интересовал, поэтому, полдня я посвятила приготовлению обеда, а потом, помыв посуду,  поняла, что больше здесь делать нечего. Не знаю, как другие, а я восприняла тот слёт как массовый отдых на природе, а туризм, о котором я читала в книжках, был ни при чём. Поэтому мне захотелось настоящего похода и, по возможности, с приключением.
Вообще-то на приключения рассчитывать не приходилось: я же была с Васей, а он такой взрослый и умный! Вот я и решила пойти не прямым путём к дому, а как-нибудь с поворотом, а точнее, с вывертом, но Вася не сразу сообразил, что я задумала.
Река Вихоревка была первозданной чистоты, все пили её воду, бродили, купались, ещё не был построен завод БЛПК, который окончательно отравил её.  Вихоревка, по моему мнению, названа так не по имени некоего Вихорева, а по её собственному свойству – она выгибается, течёт и мечется подобно вихрю. Мы с Васей пошли вдоль реки, любуясь её течением в изгибах берегов с пышными кустарниками -  золотыми, а местами ещё зелёными. Было тепло, солнечно,  тихо и радостно! Вот ещё один поворот!
Вася забеспокоился: пора домой.
 - Да что ты спешишь домой, ещё ведь рано, светит солнце, так красиво! - возражала я.
Мы отошли от реки и направились в сторону дома - на восток, в глубь леса. Но лес уже погружался в сумрак.
 - Мы заблудились! - взволнованно заключил Вася.
 - Да ты что? Разве можно здесь заблудиться? Солнце на западе, мы идём на восток. Сейчас выйдем на открытое место и проверим.
Но вокруг была чаща, и мы пошли быстрее. У меня такая особенность: чем чаще лес, тем быстрее  по нему иду. А вот и поляна! Последний луч осветил дальние сопки. Как свечи, на них вспыхнули яйцевидные купола лиственниц, но я успела сверить выбранный мной  маршрут по этому прощальному лучу!
 - Мы правильно идём! Мы должны выйти на дорогу в аэропорт.
 - Нет, мы ушли далеко. На дорогу в аэропорт мы бы  вышли раньше…-растерянно проговорил Вася.
 - Так  идём же скорее вперёд! Мы идём в нужном направлении! Дорога в аэропорт переходит в Усть-илимскую трассу, и мы выйдем на неё!
Стало совсем темно, но я рвалась вперёд, и вот мы уже слышим шум машин! Ах, вот и асфальтовая дорога! Проехала машина….
    Дорога, как мечта! Она освещалась звёздами, и на фоне чёрного леса казалась совсем светлой и тёплой. Я выбежала на неё, и от радости стала кричать, танцевать и петь! Вася оставался сдержан. Конечно, он тоже был очень рад, но как-то не мог прийти в себя. Очевидно, он до конца не верил,  что мы выйдем из леса.
Он не любил вспоминать этот случай. Мне же не пришло в голову, что мой друг может оказаться ненадёжным спутником, только смутное разочарование мелькнуло во мне, но я его быстро подавила. Зато я какова! Со мной не пропадёшь!
Мы остановили проезжающую попутку, и благополучно добрались до дома.      




                Глава 7. СТУДЕНТКА

Все поздравляли меня с поступлением в вуз. Мама была просто счастлива! Вася тоже  гордился мною, и я этому радовалась, но когда оставалась одна, то на душе скребли кошки….
Первого сентября состоялось торжественное открытие филиала, и начались учебные будни. С удивлением я встретила знакомого преподавателя. Это был математик и чертёжник Олег Петрович Бороздин. Он тоже помнил меня по школе.
На комсомольском собрании меня избрали  в  культмассовый сектор. Олег Петрович тут же придумал мне ещё одно,  соответствующее профилю поручение. Я должна была приносить в институт свежие газеты и журналы. Почему это поручение он дал именно мне, а не  библиотекарям филиала? Так или иначе, но он точно определил мой  истинный профиль. Итак, я должна была зарегистрироваться в ближайшем к вузу киоске «Союзпечать», где мне выдавали корреспонденцию для продажи. За эту хлопотную работу я получала десять процентов. Порою мне надоедало поручение, тем более, что покупал печать почти всегда один Олег Петрович. Он не ругал меня за отлынивание, но как-то разочарованно смотрел, если я ничего ему не предлагала, и я возобновляла свою деятельность.
Меня почти постоянно тяготил вопрос моего фальшивого присутствия в комсомоле. Я же не встала на учёт, да и не могла: у меня не было учётной карточки. Идти в комитет БРАСКГЭССТРОЯ? Но как я объясню, почему  нет карточки? Надо рассказывать, какая у меня оказалась сестра, похитившая карточку учёта…. Но взносы  я платила исправно.
А  ещё надо было учиться! И я отлично училась по двум предметам: по английскому и по истории КПСС. Поначалу понравилась начертательная геометрия, и я получила «пятёрку». Но потом все точные науки вызывали во мне панику и ужас.
Помню, как с целью психологической защиты среди студентов я  избрала себе  кумира, которого донимала своими верлибрами. Старалась его опекать:  ведь он жил не дома, а у родственников, а я уже имела такой опыт проживания.  По вечерам занималась с ним  английским языком, а потом, надев телогрейку, шла его провожать. В телогрейке я никого не боялась и, как мне казалось, смогла бы его защитить от хулиганов. Уж очень он был хорош собой  – светловолосый и  с огромными голубыми глазами.
Очень скоро все стали носиться с чертежами, обнимая их, как родных детей, а я к черчению никак не приступала. Думаю, что влюблёнными в чертежи были студентки строительного факультета. На их месте, может, и я бы что-то начертила.
Наконец, на ноябрьские праздники  я твёрдо решила сделать чертёж, и когда осталась дома одна, освободила большой кухонный стол, приготовила линейки, угольники и лекала. Расстелила лист ватмана, очинила карандаши, раскрыла готовальню с циркулем и рейсфедером. Сейчас кажется, что в руках я вертела какой-то сложный механический узел. Или он был на картинке? Я наметила оси изометрии, рука хотела рисовать, но не чертить. Что же делать дальше? Я подумала ещё минуту и свернула ватман в трубку, закрыла готовальню, закрутила пузырёк с тушью. Убрав со стола все инородные  кухне предметы, а заодно и моей натуре, я поставила точку на своей технической карьере. Всё! Больше я не учусь в филиале Иркутского политеха!   




























         





                Глава 8. С МЕЧТОЙ ОБ ИСКУССТВЕ

В институте я больше не появлялась. О том, что я бросила учёбу, знали только Вася и Людка.  Я долго скрывала от мамы своё решение.  Соседи по квартире  были уже  другие, поэтому не с кем было делиться,  кроме самых близких друзей.
Я съездила в военный городок к Ноне Александровне, сообщила ей о моём решении, и она приободрила меня:
 - Ну что же…. Значит, ты станешь искусствоведом. Поедешь учиться в Ленинград.
 - И я смогу поступить в Академию художеств?
 - Сможешь, если захочешь и будешь хорошо готовиться.
 - А что значит хорошо готовиться? Что надо знать и что будут спрашивать?
 - Надо пройти предварительный конкурс на профпригодность. Тебе будут показывать открытки-репродукции без названий, а ты должна будешь сказать и автора и название. А ещё подготовить по программе историю русского искусства, начиная с архитектуры. Я тебе дам том Алпатова, по нему и готовься.
И Нона вручила мне огромный том  истории русского искусства академика Алпатова. С большим трудом, но и с неменьшим интересом я взялась за  чтение. Сразу возникло много попутных вопросов. Я пошла в библиотеку. Каждое утро я выходила из дому в половине девятого утра – как в институт, а сама сначала шла к Людке (пока она не устроилась на работу), а потом в библиотеку, и там погружалась с головой в мир книг, журналов и словарей.
Но кто-то из соседей сказал моей маме (а может, и Людкина мама?), что я бросила институт. Однажды, выйдя из дома, я вскоре вернулась, как вдруг пришла и мамочка. Она строго спросила меня, правда ли, что я бросила учёбу. Отпираться я не умела. Мама кинулась уговаривать меня вернуться в институт. Я была тверда! Она начала обнимать и целовать меня, умоляя. Таких её бурных ласк я никогда не испытывала. Мне стало очень жаль маму, но с непривычки её ласки вызвали дискомфорт, хотелось плакать. Я осталась холодна, только пообещала, что учиться всё равно буду, но не здесь.
О профессии инженера у мамы были очень приблизительные представления, хотя она и работала в проектной организации.  Эта профессия в ту пору была престижна и хорошо оплачивалась. Мамина приятельница Мария Петровна нередко повторяла:
 - Хорошо быть инженером: восемь часов плюют в потолок, и двести рублей в кармане!
Когда я сестре Лере пересказала эту обывательскую фразу, она возмутилась:
 - Как это «плюют в потолок»! Такая сложная и ответственная профессия! Где она видела, чтобы инженер  плевал в потолок?
У Марии Петровны был муж-инженер, но не думаю, что он так работал. Так работала сама Мария Петровна то контролёром в кинотеатре, то в снабжении. Только  двухсот рублей никогда не получала.










































                Глава 9. И ВСЁ ЖЕ СУДЬБА….

Вася продолжал занятия спортом. После работы, которая была, что называется, «на ногах», он шёл в спортзал, где играл в баскетбольной команде, всё так же ловко отбирая у противника мяч, и, высоко прыгая, легко отправлял его в корзину.
Осенью в спортивной среде подводились итоги, при этом вручались грамоты, устраивался банкет для спортсменов. Вася пригласил меня на это запланированное мероприятие. Помню, что главной фигурой на нём была сухая холодная дама Семиусова, говорившая очень невыразительным  суконным языком. Может, она не была равнодушным человеком, но произвела именно такое впечатление. Типичная чиновница, каких не должно быть.
После немногочисленных речей все навалились на выпивку и закуски. Теперь думается, что закуски были так себе, если мой Вася сразу захмелел. Мы вскоре вышли на улицу. Вася не мог идти, и мне приходилось подпирать его своим плечом. Он старался держаться, но это ему  с трудом удавалось. Таким я его никогда не видела. Было тяжело тащить его, и на душе стало как-то кисло, если не сказать хуже. Я уговаривала себя, что такое в первый и в последний раз, что это произошло случайно. Ведь Вася очень устал за неделю. Оно так и было на самом деле. Потом я замечу, что закусывать Вася не привык – чаще было нечем. Мне не нравились ни его роль в этой ситуации, ни моя. Ну, неужели я буду всю жизнь так его водить? Нет, я не согласна! Такой Вася мне решительно не нравится. Но что будет, если я вообще от него откажусь?  Помня опыт с Юрой, я понимала, что Вася будет очень страдать, даже может не пережить страданий. Я почувствовала себя виноватой за мысль расстаться с ним. Виноватой ещё и в том, что я так его завлекла, привязала и обнадёжила.
Мне не с кем было посоветоваться, кроме Людмилы. Когда я сказала, что почувствовала и поняла, что недостаточно люблю Васю, она решительно подвела за меня черту: ты должна с ним расстаться. И даже Васе она высказала это!
Через неделю мы с Людмилой поехали к Нонне Александровне. Тогда, чтобы уехать в военный городок, надо было сесть в автобус на автостанции, то есть такая поездка была  настоящим путешествием. Вот мы выехали, автобус поднялся вверх по Дубынинскому переулку, свернул направо на улицу Гидростроителей. Проехали здание управления. Я посмотрела направо и вдруг увидела, что Вася в своём коротком плащике перешёл дорогу и как-то робко идёт в сторону моего дома. Я вздрогнула и сказала Людке об этом. Она спокойно мне ответила:
 - И пускай идёт, а тебя нет дома.
Но я как соскочу с места! Как заору на весь автобус:
 - Остановите!!!
Да как выскочу! Да как закричу:
 - Васяяя!!!

                Глава 10. ПОИСКИ РАБОТЫ

Мне стало так спокойно, я увидела, что Вася рад моему возвращению. Но, главное, что я  в себе перестала сомневаться. Да, я люблю Васю, хоть и без страсти. Мы необходимы друг другу. Я поняла, что Вася не сможет жить без меня, а мне тоже хорошо и спокойно с ним, и я ощущаю гармонию жизни. И сколько нового хорошего нас ждёт впереди!  Я оптимистка! Меня питают надежды на будущее, меня поддерживают и  мечты,  и сила моей воли. Мои мечты сбываются, и так будет всегда! Мы с Васей никогда не расстанемся, но я должна учиться дальше и получить любимую профессию.
Я рано поняла, что не смогу трудиться, если мне не нравится работа. Многие доброжелатели советовали, кем же мне быть. Наша давняя приятельница Нина Павловна Дрёмина хорошо обдумала, как она сказала, вариант портнихи. Я прислушалась к её совету: и на самом деле люблю шить, только не очень умею.
 - Так ты учись у мамы. Ты станешь такой же хорошей портнихой, как твоя мама!
Да, подумала я, хорошо бы стать такой мастерицей, как мамочка. И побежала домой с радостной вестью. Но мама встретила эту новость не только без радости, но ещё и с возмущением:
 - Почему бы её дочери не стать портнихой? Она не понимает, какой это каторжный и ответственный труд! Только не портнихой!
А вот я думаю, что Нина была близка к истине. Я очень люблю ткани, люблю, чтобы было красиво, шитьё меня успокаивает, а ножницы бегут быстрее моего сознания. Эти слова мамочка сразу подхватила:
 - Вот-вот! Сразу испортишь чужую ткань! И заказчики бывают такие капризные! Спросишь, бывало:
 - Вам к какому дню пошить?
 - Да когда пошьёте… А через неделю говорят, что надо срочно. Всё бросай и шей! И шьёшь им днём и ночью.
  Но я-то видела, как нравились заказчицам сшитые мамой наряды, и очень редко кто-то был недоволен, но вот эти-то редкие  случаи мама сильно и долго переживала.
Дни летели, а я не могла устроиться на работу. Хотелось работать в библиотеке. Я спросила в читальном зале, не возьмут ли меня на работу, и получила  твёрдый отказ:
 - Чтобы работать в библиотеке, надо иметь специальное среднее, а лучше  высшее образование.
У меня были только курсы, и те не библиотечные. Я узнавала, не возьмут ли меня на машиносчётную станцию, согласно документу, полученному на курсах в Риге. Но свободных мест на станции не было, да и я туда особо не стремилась. Однажды мы с Васей были в гостях. Милая дама очень обрадовалась, что я ищу работу, а она сможет мне помочь:
 - Работа нетрудная и на свежем воздухе. Будешь точковщицей машин на дороге.
Но мамочка в очередной раз встретила мою «новую работу» с возмущением:
 - Пусть она сама работает на свежем воздухе!






































                Глава 11. ДЕБЮТ

Этой осенью 1964-го года мне исполнилось уже 19 лет, а я ещё не определилась окончательно, кем же я буду. Больше всего мне хотелось изучать искусство и нести свои знания людям, но очень скоро я засомневалась: а смогу ли?
Нонна Александровна не сомневалась, что я смогу, и быстро организовала мне премьеру в своей тринадцатой школе. Я пришла на урок рисования в шестой класс. Там была и учительница, но я сразу сникла, увидев её беременной. Но какое же отношение ко мне имело её положение? А такое, что она не собиралась «устанавливать для меня дисциплину», а я этого и сейчас не умею делать. Я начала неуверенно говорить о художнике, уже не помню о каком, притом делая паузы,  а дети спешили их заполнить.  Но они всё-таки сдерживались – им было любопытно, зачем я к ним пришла и что я умею. А я ничего не умела тогда. Ничего! Меня это ужасно разочаровало, и мои амбиции  мигом улетучились.
Когда я пришла к Нонне Александровне вернуть её книги, она успокоила меня и посоветовала прочесть рассказ Ираклия Андроникова «Впервые на эстраде». Меня удивил Андроников! Оказывается, он, такой уверенный в своих знаниях и речах, тоже неудачно выступил  перед зрителями в первый раз, но ведь не пал духом! Ну что ж, я буду старательно учиться. Моё провальное выступление показало, что я не твёрдо знала то, о чём собиралась рассказать детям, к тому  излишне волновалась и проявила неуверенность. Да и невероятно сложно говорить о художнике, имея в руках две-три небольшие картинки. А уж о подлинниках в наших условиях и говорить нечего – их тогда попросту не было ни у кого в нашем Братске! Картины - в книжных и журнальных репродукциях, музыка -  в радиорепродукторе.
А музыку я любила. У Васи был переносной радиоприёмник на батарейках. Его можно было вешать на шею и в поисках музыки крутить  регулятор волны. Я любила тогда «Итальянское каприччио» Чайковского и «Рондо каприччиозо» Паганини - Листа. И вот поздней осенью идём с Васей по улице, он повернул регулятор, и - в темноту, подсвеченную  фонарём и снегом, в самое сердце ворвались звуки скрипки с оркестром! Господи, какое же это было счастье! Какое упоение! Как же было не любить моего Васеньку, сделавшего меня такой счастливой и окрылённой! Музыка, именно музыка даёт, как ничто другое, веру в жизнь! От неё, веющей красотой и вечностью, перетекает в нас то ручейком, то спокойной широкой рекой, а то обрушивается водопадом  великая энергия жизни, созидания  и веры в будущее!  Хотите счастья – слушайте музыку! Её гармония делает  гармоничными и нас. Музыка примиряет с судьбой.  Она не отнимает энергии  жизни, а, наоборот, – усиливает желание жить.
   


                Глава 12. ВЕРА

Вася поддерживал все мои интересы.  14 октября он принёс мне небывалый подарок. До сих пор ощущаю  не только душевный, но и физический трепет, когда я развернула упаковку и, потрясённая, увидела  пожелтевшие страницы старопечатного издания. У той «инкунабулы» без обложки были перегнуты вдоль все листы. Видно, что её тщательно скрывали, но всегда носили при себе и наверняка прятали в сапог. Я раскрыла книжный блок и прочла: «Отче наш, ежи еси на небеси, да святится имя Твое….». И дыхание перехватило…. Удивление и радость переполняли меня:
 - Васенька! Где же ты нашёл такое?
Вася улыбался и молчал. Так я и не узнала, где он раздобыл ту драгоценность…. Потом он скажет так:
 - Я другой – не такой, как ты. Но я хорошо понимаю тебя. Ты необычная, и я  тебя люблю.
Тогда мама пресекала мой интерес к религии, хотя потом будет рассказывать, как в детстве она ходила в церковь на исповедь. По этой причине я не показывала маме Васин подарок. Верить в бога тогда всем запрещалось, верующие преследовались разными угрозами, нареканиями начальства, товарищескими судами и, что самоё прискорбное, осуждались обществом. В нашем городе не было ни одной церкви. И каково же было наше удивление, когда жена Васиного дяди Миши  - тётя Оля - вдруг открыла церковь в Падуне! Но прежде этого мы были потрясены трагедией в семье Михаила и Ольги Черезовых: враз погибли две их юные  дочери! Их, идущих по обочине дороги, сбил пьяный водитель. Девушек похоронили в белых подвенечных платьях. Дядя Миша ненадолго пережил дочерей, а Ольга купила в индивидуальном посёлке дом и подарила его  Русской Православной Церкви. Мой Вася почему-то  сказал: «Как же она нагрешила!» Таково  было мнение в его семье…  Как всё было на самом деле, я не знаю.
Церковь стоит до сих пор,  она была первою в Братске. Но тогда, (да, признаюсь, что и теперь), жизнь уносила меня всё дальше и дальше от религии, а когда я была готова окунуться в неё сердцем и головой, не было никаких условий. И самое главное, не было наставника-духовника. Если бы я осталась в Риге, то скорей всего пришла бы в лоно Православия, а в условиях Братска мне оставалось читать справочник атеиста, где речь шла о разных религиях, и я стала интересоваться разными верованиями. О религии тогда было что сказать отрицательного и советским журналистам и художникам, и  историкам. Но с  нею примиряло пронзительное «Арабское танго» и реалистическая проза Льва Толстого, а потом и Достоевского.
Моей же религией, как и у многих советских людей, стала поэзия.

                Глава 13. ПОЭТ ЭПОХИ

Лора Петрова рассказывала, как на встрече с поэтом Евгением Евтушенко, приезжавшим в Братск год назад (я тогда  жила в Риге), кто-то из зала спросил его:
 - Какой  поэт, по-вашему мнению, станет символом нашей эпохи?
 - Понятно, что Евтушенко трудно было ответить на этот вопрос. – продолжала Лора. - Он мог бы ответить «я» и не ошибся бы, так как  большой зрительный зал  в тот момент был  такого же   мнения. Но ведь он  не мог так сказать сам о себе! Возникла пауза, а потом Евтушенко сказал:
 - Думаю, что Роберт Рождественский.
А спрашивающий  на свой вопрос ответил  иначе:
 - А я думаю, что это будет Андрей Вознесенский.
Меня эта история очень озадачила. Люди всерьёз говорят о Вознесенском, а я совсем не знаю его, и только отмахиваюсь его «треугольными грушами». Надо его изучить. Но сколько я ни читала в журнале «Юность», никак не могла попасть на его волну – мне всё казалось каким-то вычурно-вывернутым и искусственным. Я принялась за Роберта Рождественского: читала и учила наизусть «Реквием», «Если вы есть, будьте первыми», «Письмо в тридцатый век». Из того «письма» только помню:   «Вам, родившимся в трёхтысячном, девяносто каком-то году…»
Однажды я была дома одна, и по радио объявили о выступлении  Андрея Вознесенского. До этого я никогда не видела и не слышала его. Я прибавила звук. Из репродуктора лился прекрасный голос. Поэт не читал, он пел!
                Свисаю с вагонной площадки…. Прощайте!
                Прощай, моё лето! Пора мне….
                На даче стучат топорами,
                Мой дом забивают дощатый. Прощайте!

Господи! – подумала я. Это же про меня: про нашу дачу в Юрмале….
И далее:
                Прощай, моя мама! У окон
                Ты станешь прозрачной, как кокон.
                Наверно умаялась за день?
                Присядем.
                О, Родина, попрощаемся!
                Буду звезда, ветла….
                Не плачу, не попрошайка!
                Спасибо, жизнь, что была!
                На стрельбищах в десять балов
                Я пробовал выбить сто….

Я услышала этот выстрел! И уже никаких сомнений не было, что Андрей Вознесенский  -  мой поэт!
Но теперь думаю, что ту эпоху точно выразили два поэта: Владимир Высоцкий и Евгений Евтушенко.


                Глава 14. ПЕРЕПИСКА С ЮЛЕЙ

Дни за днями летели, а я сидела дома, не работала. Читала всякую всячину. Учила  Вознесенского и уже выучила его книгу  «Антимиры».  И вдруг Юля прислала его же «Параболу»,
Юлины письма сохранились, и временами я перечитываю их. Перечитываю в основном с сожалением, что для меня  потерян её след….  Лет пять мы переписывались, а встретились через девять лет! И потом виделись несколько раз во время моих приездов. Но с каждой встречей, ( а их было немного), Юля отдалялась от меня.  В чём была причина? Я так и не поняла. Говорят, что жизнь разводит людей. Подозреваю, что и моя сестра Клара способствовала этому. Но об этом в другой раз, а сейчас я хочу привести Юлины письма по горячим следам, и начать с самых горячих.
               
13.07.64. г. Рига.

Здравствуй, дорогой мой человек! Как ты живёшь? Что нового, интересного? Кто ты сейчас и чем ты занята? Меня интересует абсолютно всё и до подробностей….
Что у меня?  Во-первых, милая Галка, что творилось со мной в первые дни твоего отъезда! Я думала, что  просто  сойду с ума от  воспоминаний и тоски. Как только я приходила домой, меня встречали книги: «Человек» и «Ты рядом». Я уходила на улицу, там  проходила мимо нашего парка, и всё начиналось сначала. Я всё помню. Помню утренние встречи, экзамены, необыкновенное ночное купание. Ладно, не буду ныть….
Я  подала заявление на биофак. Дорогая Галка! Если бы ты могла хоть ненадолго представить себе, что там делается! Страшно много поступающих. Все бросились на биофак (в основном это евреи, т. к. они почуяли перспективность этой работы). Суди сама, в нелатышскую группу будет принято лишь 25 человек, а заявлений уже 67. Надежды у меня почти никакой. Я сейчас работаю и занимаюсь мало.
,,,,Галка, пришли мне вид Братска. Я хочу видеть город, в котором ты живёшь. Видела нашу математичку Зинаиду Константиновну. Она просила  передать тебе привет и наилучшие пожелания».
Юлина просьба прислать вид Братска повергла меня  в шок. Что я могла ей прислать? Разве чёрно-белый вид Братской ГЭС? Её письмо отрезвило меня…. Из мира старинной архитектуры я возвратилась к типовым деревянным убогим  домам! Нет, об этом не хотелось думать! Больно было вспоминать, чего я лишилась. Но быть  рядом с матерью, с будущим мужем, ходить по знакомым тропинкам…. Нет, мой отъезд стоил этого! Я правильно сделала, что уехала домой, а в Ригу и в другие города стану наезжать - ведь все ездят в отпуск в разные концы нашей огромной страны.
Юлино письмо написано карандашом. Тогда не было шариковых ручек, а постоянно  носить в сумке наливную ручку было опасно: прольются чернила. Значит, Юля писала это письмо не дома, а где-нибудь в парке…
Она поступила на биофак на вечернее отделение и продолжила работу в медицине, питая надежду выучиться на врача.
Осенью пришло  ещё одно потрясающее письмо. Юля написала его прямо на почтамте Сигулды. Это письмо на телеграфных бланках. Просто не знаю, какой выбрать фрагмент, с чего начать….
«Здравствуй, далёкая и близкая моя братчанка! Знаешь, где я сейчас? Галка, я никак не могу ничего забыть! Понимаешь, всё-всё связано с тобой. Куда бы я ни шла, что бы я ни делала – ты со мною всюду.
Сегодня у меня выходной. Я проснулась в таком радостном настроении, вскочила, подбежала к окну и ахнула! На голубом небе торжественно и плавно выходит из-за горизонта огромный ярко-рыжий диск солнца. Буквально через две минуты шар исчез, а всё небо осветилось нежно-розовым светом. От такого чуда у меня всё запело внутри, я готова была совершить подвиг!  Распахнув окно,  весело крикнула облакам и ветру:
 - Доброе утро, Галка! Ветер, донеси ей мои слова!
И я тут же решила ехать в Сигулду. Хотелось ещё раз пройти там, где была ты со мной! Схватив сумку, твои письма, стихи Есенина и яблок на дорогу, я выскочила из дому. Еле успела на электричку на 8-05.
Помнишь, как мы ехали, какой был ветер? Помнишь, сколько цветов мы набрали с тобой! Я очень жалею, что в тот раз мы с тобою не дошли до замка, но я надеюсь, что несмотря ни на что, ты всё это увидишь. Ты, конечно, помнишь ярусы лесов и изгибы реки Гауи. Сейчас лес напоминает картины художников-импрессионистов…. Понимаешь, Галка, это так красиво, что невольно думаешь, кто творец всего этого…. Всё это море леса под дыханием ветра поёт и переливается всеми красками, которые могут существовать только в природе. Прости, но я не могу найти слов, чтобы всё это выразить. Могу сказать только два слова: удивительно красиво! Собрала для тебя листочки, чтобы ты могла представить себе эти краски природы. Высылаю их тебе, и вместе с ними  шлю тебе всю свою любовь, свои мысли о тебе.
На самой высокой башенке замка, на кирпиче около второго окна, я написала: «Галка, чудо-человек! Жду! Юлька. 1964 год,  осень»….
Читаю такие письма, и сложные чувства путаются во мне… Юношеская восторженность…  Потому такая любовь к подруге? Я ведь тоже любила Юлю, но как-то по-другому. Прежде любила Людку, даже целовала ей руку, (которую она быстро отдёрнула, и правильно сделала). У меня скоро прошли те нежные чувства, но восторги вспыхивают во мне и сегодня. Но чтобы так, как Юля! Такие страсти меня пугали.  Я боялась, что у Юли это не  пройдёт.  «Ведь так можно любить только юношу», -  уверенно думала я. Но и у Юли прошло!  И когда мы встретились через девять лет, казалось, что будто и не было никакой страстной восторженности, а если и была, то ушла без следа, оставив на былом месте  груз беспросветной безрадостной  жизни.  Где же ты теперь, моя любимая прекрасная подруга?! Дай мне знак, что  слышишь меня.
«Ночью, в узких улочках Риги ты меня ждёшь….»
      



































                Глава 15. ВАНИНЫ ПИСЬМА

Я продолжала мечтать, как летом поеду в Ленинград поступать в Академию художеств. Уверенности, что поступлю, у меня не было, но оставалась надежда на встречу с Юлей  – ведь от Ленинграда до Риги  рукой подать.
Кларина свекровь переслала мне письма от Вани Греховодова. В августе он был в Ленинграде, поступал в университет на кафедру физиологии человека и животных к профессору Васильеву. Всё сдал, кроме физики – завалил! «Галка, я рядом с тобой. Это меня бесит!» - продолжал он своё письмо. Ванечка думал, что я в Риге, а я уже в Братске…. Дома  нашла его прошлогоднее письмо, в котором он «бесился» по поводу мнимой нашей  «близости»: я в Братске, а он завклубом в Илимске. А я в тот момент уже жила в Риге. Теперь я сделала вывод, что мы вряд ли встретимся: не судьба. Я не могла откликнуться на его чувства, да и были ли они у него  настоящими? Одиночество способствовало его быстрой и сильной привязанности ко мне. Его письма (а они  сохранились) невозможно читать равнодушно. Он сумел в них выразить себя настолько ярко, что его образ, а к нему и хороший слог, до сих пор держат меня в плену необычной  Ваниной личности. Хочется напечатать эти письма, из них получится небольшой, но страстный роман и без моих писем, которых, разумеется, у меня нет.
Кроме сочувствия трудной сиротской судьбе инвалида,    восхищения  его стойкостью и талантом, я не испытывала к нему других чувств – только дружеские!
В ноябре он прислал мне в Ригу открытку-поздравление с праздником:
 «Крошка! С большим праздником! Желаю всего!!! А теперь…? В чём дело? Я на тебя обижаюсь! Ван». Так он недоумевал, почему я не отвечаю. А я была не в Риге, а в Братске.
Наконец, получив моё  ноябрьское письмо из Братска, он отвечает уже из Евпатории:
 «Бросай институт. Тебе это не подходит (а я и так уже бросила). Перед праздником я вызывал тебя по телефону из Риги, но ты не пришла. Вернее, тебя не было в Риге. Зачем ты покинула этот сказочный городок?
Я утром проснулся, а на улице снег! Такое было сногсшибательное чувство, когда шёл на работу! Работаю коммерсантом в газетно-журнальной экспедиции (как я в газетно-журнальном киоске книгоношей!). Но я бы предпочёл больше физику на лекциях профессора, чем эту коммерцию. Но ничего не поделаешь, придётся покорпеть ещё годик.
А сейчас, к вечеру, снег наполовину растаял, и так почему-то грустно…. Наверно ещё и потому, что у меня под носом «капель».
Галинка! Галчонок мой! Ну, что там с тобою стряслось? Пиши ясней! Твой Ван».



                Глава 16. ГРЕХОПАДЕНИЕ

К письму была приписка: «Если можно, то я крепко целую тебя в губы, ты ведь разрешишь, я знаю!» Меня, как любую девушку, такая фраза и взволновала, и ввела в недоумение: что это он, будто мы с ним когда-нибудь целовались?! Я ещё раз убедилась, что Ванечка легко «заводится» - ну, прямо «спол-оборота»! Это значило, что он мастер воображать. Да, фантазировать интересно и приятно, только после приходится  ещё и дорого платить за собственные фантазии. Впрочем, пришлось платить нам обоим. 
Когда я заговорила с мамой о Ванечке, она быстро урезонила меня:
 - Он инвалид! Калека.  Они бывают злыми на всех.
Я  не уверена, что мама  права, но её слова запомнились. А если бы я действительно Ваню любила, то и мамины слова меня бы не остановили. Но я давно знала, что моя судьба – Вася Черезов.
Не помню, как наступил Новый, 1965-ый год, но он наступил. Не имея денежных средств, я на копейки купила плотной тёмно-синей ткани на модную юбку с бретельками. Быстро раскроила, быстро сшила, но не влезла: при раскрое  не сделала припусков на швы. Убрала юбочку до лучших времён – когда похудею.
Эпидиаскоп оставался в обиходе. Никакой множительной печатной техники для картинок, кроме  небольшой копирки и светочувствительной бумаги, просто не существовало. Да и с помощью перечисленных средств можно было «изобразить» что-то маленькое или бледное. А графика художника Стасиса Красаускаса волновала не только меня, и многим хотелось смотреть на неё не только в книжке Межелайтиса или в журнале «Юность», а украсить ею своё жилище. В быту делать копии фотоаппаратом тоже не получалось. Тогда снова пригодился эпидиаскоп.
Перед его объективом ставили картинку и проецировали на лист ватмана, закреплённый на стене. Изображение-картинка увеличивалась во весь  ватманский лист! Надо было быстро обводить карандашом основные контуры изображения. Быстро потому, что за объективом с  книгой находилась мощная лампа, сжигающая книгу  с  иллюстрацией. После обводки книга быстро вынималась. Контуры на бумаге надо было оставлять белыми, а   всё  пространство внутри контуров  закрашивалось чёрной тушью. Только меткий глаз и  искусная рука  могли воспроизвести окончательно копию гравюры – ведь не было же в нашем распоряжении печатных станков.
Так копию  иллюстрации Красаускаса сделала для меня та самая девочка (Люда Рябова?), которая бегала в кино под моим именем без билета. В жизни много чудес!
Так что же было изображено ею на ватмане? Какую иллюстрацию мне удалось заполучить? Это были Адам и Ева. Красаускас их изобразил на фоне дерева с райскими яблоками, но не Ева, а Адам тянется к яблоку. Художник по-своему  трактует грехопадение. У него Адам – искуситель, а Ева, смущённая, падает перед ним. И не из ребра Адама, а от бедра отделяется она. Их ноги ещё вместе, но Адам тянется за новым яблоком...




































                Глава 17. ВСТРЕЧА ВЫПУСКНИКОВ

Такую «картинку» поместить у себя в комнате я не могла. Возможно, я принесла её домой, но встретила мамино сопротивление, а скорей всего, и не приносила, а повесила картину у Васи в его комнате. Вася не особенно был похож на  того мужчину с гравюры, а вот я – вполне. Вася не был таким сильным, но он был самостоятельным и смелым, а ещё он  очень  любил меня….
Наступил долгожданный февраль! Я всегда его встречаю  с радостью!  Потому, что скоро весна!
Первого февраля, по традиции, в нашей двадцатой школе состоялся вечер встречи  выпускников-одноклассников. Мы с Людмилой Артемьевой, хотя и не вполне подходили под этот статус (я выпускалась в Риге, Людмила - ещё без аттестата) с радостью помчались на эту встречу. Это была наша школа, и ожидался приезд Елены Борисовны!
После общего собрания, все разошлись по классам, но таковых было немного – выпуска четыре: школа  открылась недавно. Поэтому все побежали к «своим» учителям. К Елене Борисовне собрался целый кабинет из разных выпусков. Помню среди «не наших» краснощёкого красавчика брюнета Борю Поспелова. Елена и к нему относилась с тёплым вниманием. Она задала всем один вопрос: « Нашли ли вы своё счастье?» 
  Боря что-то пробормотал, Галя Казадаева пожаловалась, что мало денег: «Купишь какую-нибудь безделушку, и есть не на что».
Меня, как и Елену, их ответы не устроили. Я тогда почти всех однокашников считала очень состоятельными и успешными, поэтому заключила, что они, возможно, «с жиру бесятся». Потом-то я поняла, что и в Братске, а не только в Риге, жить затруднительно, и не только нам с мамочкой, - проблемы возникают у всех, несмотря   на кажущееся благополучие.
Но я себя ощущала вполне счастливой в тот момент. Встреча с любимой учительницей, с которой столько не виделась! И тесная юбка мне подошла, а значит, я постройнела, чувство лёгкости, полёта переполняли меня! И неважно, что не всё у меня ладится – это временно! Я всё смогу, всё сумею. Всё ещё впереди! И уж так ныть, как мои одноклассники, не стану!
Елена Борисовна ушла к коллегам, а мы небольшой группой уединились и  в честь такой серьёзной встречи понемногу выпили вина - ведь мы уже совсем взрослые, и нам всё можно!
Оставаться свободными  тогда нам помогала поэзия. Людмила прекрасно читала Федерико Гарсиа Лорку:

Чёрные кони жандармов
Железом подкованы чёрным….

Или:

Начинается плач гитары….

 А я  -   «Осеннюю песню»: «Сегодня чувствую в сердце неясную дрожь созвездий»….


                Глава 18. ГРАВЮРА КРАСАУСКАСА ОЖИВАЕТ

Когда осенью Нонна Александровна посоветовала Васе взять меня, как берут крепости и города, я не поняла, что она имела в виду. Если близкие отношения, то они у нас уже были. А  как же ещё? Приказом? Боем? Оказалось, что можно взять ещё одним способом.
Собираясь на учёбу в далёкий город, я не думала порывать с Васей. Но он-то понимал и знал по опыту моего прошлого  года в Риге, что ждать меня – это очень трудно, да и я порой капризничаю и выступаю с угрозами перемен. Это качество вообще свойственно моей натуре. Я стремлюсь к стабильности, но застоя не выношу.
Вечерами я приходила к Васе в его уютную небольшую комнатку, где были проигрыватель и магнитофон, мягкий свет бледно-голубого абажура настольной лампы.   Чёрно-белая гравюра Красаускаса призывно манила нас друг к другу.

Я руками тело её беру, грех -  приличествует человеку.
Я за грех, когда семя взрасти успев, красит тело, как землю – щедро!
И не нравится мне, когда весь посев одному достаётся ветру.
Я за хлеб насущный любви большой, жажду плоти и жажду света.
За такую любовь, о какой ещё не писали нигде поэты….
                Э. Межелайтис

    Пару раз я видела во сне маленькую, говорящую девочку и решила подарить последнюю куклу соседке. А девочка мне встретилась другая. Это была Анечка Семёнова – Бертина дочка. Тогда наши соседи по квартире Берта и Володя Семёновы уже проживали в отдельной квартире на Новом городе. Анечка подросла, Берта вышла на работу в ГРП, а меня позвала нянчить дочку. Анечка была милая и очень спокойная - ну прямо, как куколка - хорошенькая беленькая и чистенькая девочка. Правда, я не очень понимала, что мне делать с нею. Кормить, высаживать на горшочек, переодевать, вести на прогулку, кормить обедом, снова горшочек и укладывать спать днём. А что ещё? Во время её сна я читала Алпатова  «Историю русского искусства», и книга вполне гармонировала с двухлетним ангелом,  сладко спавшим в своей кроватке - ну как настоящая Дюймовочка в розовых лепестках. Берта очень её любила и заботилась о ребёнке, одевая во всё красивое и качественное: в белое, розовое и красное.
Так прошло дней десять. Ребёнок начал привыкать ко мне, как вдруг что-то произошло, и Анечка стала плохо кушать и капризничать. Зато я кушала ну прямо за двоих  и не могла остановиться! Было очень вкусно, очень! Но ведь и честь надо иметь! Но я ничего не могла поделать, как ни боролась с собой!
На выходных я всё думала, почему вредничает Анечка? А она вовсе не вредничала, а заболела корью. Кто-то во дворе или в подъезде был болен, и наша крошка заразилась. Берта дозвонилась до моих соседей, и те передали, что мне  не надо приходить.
               



































                Глава 19. РАБОТА НАЙДЕНА!

Время текло медленно, не то, что в Риге! Но всё-таки текло, а  я опять  не работала, хотя упорно занималась самообразованием.
Как-то в гости к Лунёвым приехал племянник из Харанжино.  Он жил в деревне (или это был леспромхоз?). Порода выдавала в нём несельского жителя, да и впрямь не сельский – метрсексуал, как сказали бы теперь.  И деловой, и красавчик, и любил принарядиться - старался хорошо выглядеть. Он всего-навсего оканчивал среднюю школу и получил задание на весенние каникулы написать сочинение. Но оно не получалось, так как  читать роман Горького «Мать»  он не хотел. Я вызвалась помочь, (всё равно бездельничаю!) и   так «вошла» в тот роман, что насочиняла уйму лирических отступлений, но мой труд  безоговорочно был отвергнут: «К чему всё это?» - возмутился он. Но юноша сделал мне интересное предложение пойти работать пионервожатой в его школу в посёлке  Харанжино.
 - А меня возьмут?
 - Возьмут! Работать-то некому! Поезжай в Братский районо с заявлением, а в Харанжино полетишь на вертолёте!
Уже зная строгий мамин подход к выбору моей работы, я решила ничего ей не говорить, пока не устроюсь, и поехала в город оформляться.
В районо немало удивились моему рвению. С чего это я решила, что мне надо там работать?
 - А что ты умеешь? Петь умеешь? А танцевать? Чему ты можешь научить?
Я давно не пела в хоре и не танцевала сценические танцы, а про стихи  решила и не заикаться. Так и не стала я пассажиркой вертолёта!
А гость был разочарован, что не помог родной школе. Может, он выучился  и стал её директором?
А между тем мама с Евгением Дмитриевичем хлопотали за меня и к концу марта  мне нашли  место в лаборатории на КБЖБ - на заводе ЖБИ-4. Буквы Ж и Б в этих аббревиатурах означают железо-бетон. Я и рада была и не очень, но решила потерпеть, так как деньги платят, а я уже взрослая и должна их зарабатывать.
Устроилась быстро, и  взрослая девушка Аня проинструктировала меня, научив принимать закладные детали для бетонных плит, испытывать металл на прочность, а точнее на разрыв. Я всё неплохо усвоила, и  крепость металла высчитывала по формуле, но качество сварных швов на деталях почему-то проверяла на глаз. Аня успокоилась моим знанием одной формулы и укатила в отпуск, а я начала  мучиться на новой работе, терпя её изо всех сил. Сначала я работала в первую смену, а потом и во вторую, и даже в третью. Всё это оказалось подобием каторги для меня. Но лучше по порядку, а именно, что же  конкретно  делала я на том заводе?



                Глава 20. ЛАБОРАНТ И КОНТРОЛЁР

На заводе ЖБИ-4 было две лаборатории. Одна – испытывала бетон, другая – металл, или железо для закладных деталей, а закладывались они в бетонные панельные плиты, из которых строились дома в большом количестве. Если плохой бетон, или плохой металл, не выдерживает заданной нагрузки, то дом может  развалиться. Но металл закладывают в виде сложных, скреплённых сваркой деталей – разных железных пластин и штырей. Так сложилось, что я оказалась не только лаборантом, но и контролёром ОТК. Почему? Из экономии, вероятно.
Как я уже сказала, лаборантской  должностью я справлялась, но как на меня навесили вторую – не поняла. Возможно, потому я и принимала закладные по форме, но не по формуле. Вообще-то, то и другое исполнять было не утомительно, но как-то пустили на самотёк моё обучение. Наверное, спешили в отпуск, и главная начальница всей этой службы   (и  однофамилица моей старшей сестры) Воскобойникова была в кругосветном путешествии.
Смена начиналась с того, что мне в лабораторию без окон приносили большие железные штыри. Я брала один, вставляла в испытательную машину и включала её. На стержень поступало давление, правда, не помню, откуда.  Машина начинала гудеть  всё сильнее и сильнее, и вдруг после паузы в долю секунды раздавался страшный грохот! Стержень разрывался! Я должна была увидеть деление с цифрой, на котором произошёл разрыв, и быстро, запомнив, записать. Потом считать по формуле, есть ли у металла запас прочности, сверяя по шкале в документах. Норма была всегда, ни разу не было сбоя. Потом всё повторяла со вторым стержнем.
Примерно через час, в который я «отдыхала» от грохота, были готовы сварные закладные детали. Присев на корточки, я штемпелевала каждую деталь своим штемпелем.  Постоянно макала штамп,  или обмазывала его кисточкой в чёрном кузбаслаке. От такой процедуры я не могла уберечь светлую куртку, а другой у меня не было. Так я «разрисовала» её полностью!
Штамп я ставила в том случае, если шов был аккуратным, не менее 8 - 10 миллиметров в ширину и без «раковин». Иногда мне приходилось откидывать детали на доработку той же сварщице, и она подваривала их  безо всяких возражений.
От всего этого я ощущала себя ужасно! Духота, дымы от сварки, цементная пыль, которая была повсюду, а свежий воздух только в обеденный перерыв, но  иногда я выбегала и в свой очередной «перерыв» глотнуть немного воздуха.
Страдала я и от шума. Отопительная труба постоянно тревожно постукивала, иногда при её охлаждении появлялись войска тараканов. Но ужаснее всего я переносила разрыв металла, поэтому я приноровилась после крепежа стержня и включения машины, выскакивать за дверь, а в момент разрыва дверь распахивать, чтобы увидеть цифру на шкале.
«Но ведь деньги платят», - утешала я себя. А к концу марта на меня разом свалились три проблемы, а следом и четвёртая.











































                ЧАСТЬ 2
               
               

                Её движенья непроворны.
                Она ступает тяжело,
                Неся сосуд нерукотворный,
                В который небо снизошло.
                Валерий Брюсов.


                Глава 1 Астрология

В настоящее время я располагаю диском с компьютерной астрологической программой. Можно включить сегодняшнюю дату, или будущую, или прошлую и увидеть, как встали звёзды сегодня, встанут завтра, или  давным-давно. Можно в это не верить. Но вот я открыла 24 февраля 1965-го года. Открыла и вздрогнула! Планеты собрались в узлы-соединения! И таких узлов  два: Венера в Водолее, а с нею рядом, (но  в Рыбах) - Солнце кубарем с Сатурном и Меркурием – все в одном узле! А в другом - Уран соединяется с Плутоном, а рядом Марс, и все втроём в Деве. К тому же обе группы планет в оппозиции друг к другу. Кто понимает, тому объяснять не надо, скажу только, что меня ожидали большие трудности, но я сумела собрать волю в кулак. Но всё - по порядку.                В начале апреля 1965 года за спортивные успехи и примерное комсомольское поведение  Васю наградили путёвкой  в международный лагерь «Спутник», расположенный в окрестностях Сочи. Васе очень хотелось поехать, но он был озадачен моим положением. Первой это заметила мама:
 - Что-то я не припомню, были ли  у тебя месячные?
На мгновение я задумалась, тут же вздрогнула, но, подавив ужас, спокойно ответила, что конечно  были.  Тогда я не имела привычки   следить  за циклами в организме, а Вася знал, что я собираюсь в Ленинград учиться, так что   я рассчитывала на его понимание. Но вот однажды, кажется на 23 февраля, я была менее осторожна. Может, хотела Васе сделать подарок или он всё же решился таким образом «взять» меня по совету Нонны («взять, как берут города»), но сделал это несколько коварно…. Нет, я не рассердилась на него ни тогда, ни потом.  Меня охватила некоторая паника, но я надеялась, что всё обойдётся, и как говорится, «рассосётся».
Уже не помню, кто посоветовал пить аспирин, алкоголь, садиться в горячую ванну – всё это для бывалых и ослабленных женских организмов, а я была на редкость крепка и здорова. Ну, то, что я  здорова – это, скорее, относительно. Выпила всего одну таблетку аспирина, а со второй – вырвало. Водку я не пила вообще, и потому выпила брагу, которую мастерски варила Васина матушка. Так это не алкоголь, а просто витамин,  организм ещё больше укрепила. Села в горячую ванну – началось сердцебиение, так что вылезла сразу и ни с чем. И вовремя сделала выводы: если нет ожидаемых результатов, так надо успокоиться и ждать. Я ведь хотела маленькую девочку – так значит, она и будет. Но вдруг это будет мальчик, и я его не полюблю? Господи, как это страшно! Что же делать? А, может, всё ещё образуется?
Но тогда же   появилось новое страшное  (не из моего словаря!) слово. Я с ужасом  перебирала его в разговорах с Людмилой, наедине, а однажды сказала Васе:
 - Может, мне сделать аборт?
 - Нет! Я чувствую, что мало проживу. Я хочу хоть одним глазком увидеть своё дитя, - так окончательно заявил  своё  решение Вася. И я следом поставила  точку. Маленькую точку.
И  с Васиным отъездом я тоже смирилась. Теперь мне хочется сказать так: я на завод, а он на курорт, но тогда я была рада за Васю, что ему выпала редкая удача –  бесплатная поездка на юг.
На работе и дома я повторяла Брюсовские строки:
               
В час наслажденья, в миг объятья,
Когда душа была пьяна,
  Свершилась истина зачатья,
О чём не ведала она….

Первые две строки были не про меня, а следующие две – точно обо мне. 


















                Глава 2. ПЕРЕМЕНЫ

Вася уехал в начале апреля, а у меня начался токсикоз. Если посчитать, то это была уже третья неприятность, не считая работы и необходимости скрывать своё положение от мамы.
Я ничего не могла есть.   Стало понятно, отчего я  без остановки уплетала у Берты. Оказывается, не только потому, что вкусно! Завязавшийся плод требовал питания, но  почему же теперь он отвергает пищу? Я не знала, что делать, как жить, но жила и работала, отплёвываясь в прямом смысле: постоянно отделялась слюна, а если я глотала её, то начиналась рвота. Моё состояние заметила сварщица, и посоветовала пить минеральную воду. Из минвод в свободной продаже оказались «Ессентуки» под номерами 4 и 17 – самые противные! Но мне именно они помогали. А ещё меня спасал очень горячий чай – настоящий кипяток, но на работе для кипятка условий не было никаких.
Я продолжала потихоньку готовиться в Академию художеств, но сил и надежд оставалось всё меньше и меньше.
Вскоре Ваня Греховодов прислал мне из Евпатории отчаянное письмо. Он сообщал, что его могут посадить в «долговую яму». В следующем письме он просил срочно приехать, взяв с собой постель и побольше денег, так как ещё месяц он не получит зарплату.
Теперь я никуда не могла выехать, да и если бы могла, то не поехала, но не помочь Ване я тоже не могла. Я отправила ему деньги, заняв у своего одноклассника Торопина. Помню, как Сергей вздохнул, узнав, зачем так срочно они понадобились, но принёс до зарплаты, прибавив: «Зря ты так….»
Ванечка благодарил меня, называл  спасительницей, писал, что я помогла ему выбраться из пекла, но просил помочь ему выехать в Ленинград на учёбу. Во второй раз я отправляла деньги без трепета  спасительницы, но кто же ему поможет, кроме меня? Да и я всё равно ничего не могу есть, так зачем мне деньги?
На этот раз благодарность от Ванечки пришла из Ленинграда: он был в радостном волнении от предстоящей встречи со мной.
А я уже знала, что никуда не поеду. Жизнь всё решила за меня, и хорошо ещё, если она даст мне отсрочку, чтобы учиться!
Я написала Ване письмо, объяснив свою ситуацию, но он продолжал строить совместные планы. Сказать просто «Нет!» мне всегда не просто, а тогда, в начале взрослой жизни, я и вовсе  боялась его обидеть, и делала глупость за глупостью, переписываясь с ним целый год, а теперь ещё и  отправляла деньги, даря ему надежду. И Ваня  писал:
«Ну, что там у тебя стряслось? Ну, со здоровьем? Ты, действительно, маленькая и притом самая пребольшая трусиха! И, пожалуйста, не болей. Я знаю, это очень неприятно, тем более для будущей Матери. Знаешь, у тебя настоящие глаза матери. И, пожалуйста, береги себя! Ты ведь мне очень и очень нужна! Береги себя для меня!»
Трудно представить, понимал ли Ваня до конца, что произошло.





                Глава 3. В ОДИНОКОМ ОЖИДАНИИ

Другая сварщица, с высокой причёской и  золотым перстнем, узнав о моём положении  и состоянии, советовала  вызвать по блату искусственные роды.
 - Что это такое и зачем?
 - Ребёнок родится, но не выживет, а ты  будешь свободна. Мне делали искусственные роды. Ребёнок родился и закричал. Я как соскочу с кресла! Оставьте его живым! Но он умер….
 - Так зачем же Вы мне такое советуете?!
 - Да я вижу, как тебе тяжело….
 - Ну не так же! Родившегося умертвить! Нет, я ничего подобного никогда не сделаю!...
От Васи я  получала письма и радовалась за него. Он  восторгался  и  природой, и  погодой, извинялся, что не все мои заказы  выполнил. В те времена  отъезжающим в другие города  давались поручения на покупку вещей, отсутствующих в местной продаже. Но я не расстраивалась, что Вася что-то не купил - я просто ждала его. И не просто, а с нетерпением!
Я была измучена токсикозом, и кроме самого Васи, меня ничто не радовало - даже  стихи! Но читать надо, поэтому я принялась  сначала за «Исповедь» Жан-Жака Руссо, и в обеденный перерыв, когда  была в состоянии съесть только картофельное пюре, шла в сторону леса, садилась на пенёк и читала о природе Швейцарии. Неподалёку бежал ручеёк. И ничего, что в нём подозрительно  мутная вода – мне это помогает воспринимать текст – будто я в Швейцарии. Потом мне скажут, что этот ручеёк течёт из душевой и в нём мыльная вода -  и  станет совсем  неприятно. К тому же – вокруг цветёт багульник – рододендрон розовый, и источает тошнотворный запах…. Я перестала читать на природе. А кассир  на раздаче посмотрела на меня с жалостью, и, думая, что у меня нет денег, предложила взять что-нибудь, кроме пюре, в долг, но я, конечно, отказалась.
Однажды, устав от ожидания и токсикоза, с надеждой я побрела в сторону микрорайона - в сторону Васиного дома. И не напрасно! Вася меня окликнул! Мы кинулись навстречу друг другу, и я заплакала у него на груди. Ему стало жаль меня:
 - Ну, как ты? – спросил он, и, видя мою удручённость, добавил:
 - Без изменений?
Мы пошли к Васе, и он с радостью вручал  привезённые  подарки, а я и сейчас их с нежностью вспоминаю, и почти все они сохранились.  Я будто снова вдыхаю смолистый запах давно осыпавшихся веточек настоящего кедра, двух-трёх диковинных шишек.… Из заказов он вручил мне маленькую братину – деревянный ковшичек в стиле Хохломы, а потом, радостно сверкнув  голубыми глазами, и, сделав таинственную паузу, преподнёс главное сокровище: голубой томик Гарсиа Лорки! Я была счастлива!
Но как странно, что в тот период (в период токсикоза) я совсем не воспринимала стихов, и даже сегодня, раскрывая эту бесценную для меня книжку, я ощущаю головокружение и лёгкое поташнивание…..
 - Ну, что? Пойдём в загс?
 - Я люблю тебя, но не хочу замуж: чувствую, что скоро встречу того, кого  очень сильно полюблю…..
 - Ну, когда встретишь, я тебя отпущу.
Может быть, такой договор был раньше, но тогда, при встрече, мы приняли решение идти в загс.






























                Глава 4. ПРОБЛЕМЫ

Решение идти в загс было принято обоюдно, но сил у меня  почти не было. А тут ещё и Ваня возобновил свои атаки! Снова и снова он звал меня, и уже не в Евпаторию, а в Ленинград, куда вылетел, получив мой перевод, но у него снова кончались деньги.  Много ли я ему высылала? Больше 30-40 рублей – никогда! У меня попросту не было большей суммы. Но настанет момент, когда ему понадобится больше: то 100 рублей, то 300. Он умалял меня занять у матери или у сестёр, но об этом не могло быть и речи: ни у кого в нашей семье не было таких деньжищ!
Ване необходимо было то снять квартиру, а деньги отдать вперёд, то купить тёплую одежду (пальто, меховые ботинки, шапку), то дорогие китайские кисти и этюдник  (он метался между медициной и искусством), то портативный магнитофон…. Почему он просил это у меня? Или я произвела на него впечатление очень обеспеченной, или он так просил у всех, кого знал? Но вряд ли кто мог ему помочь приобрести так много.
Временами письма были сумбурны, излишне экспрессивны, но я и сама была экспрессивна – как говорится, пьяна без вина. А Ванечка порой признавался, что выпил с друзьями, а то сообщал, что курит только сигареты (не папиросы – хотя они дешевле!) и пьёт кофе с коньяком или коньяк с кофе.
Мне не хотелось бы думать и говорить, что он злоупотреблял моей добротой и наивностью, хотя теперь это отчётливо видно. Но я не жалею, что когда-то помогала ему. Однажды он, получив мой перевод, сразу купил пальто. И даже через 50 лет я отчётливо вижу это, никогда  не увиденное мной пальто, и душа моя спокойна, что я вытерпела, как могла, его атаку, и его просьбы воспринимала по-философски и по-житейски – не отчитывая его, больного, измученного, отчаивающегося, а иногда и злого и обещающего всем мстить, а иногда - вернуть долги. Хотя мы оба понимали, что их вернуть он не сможет.
Я тяжело переживала предстоящую регистрацию, но понимала, что выхода нет. Один Васин приятель очень удивился моему сопротивлению:
 - А тебе не приходит в голову, что Вася может и отказаться?  - так весело просил он меня. Я очень удивилась такому варианту. В ту пору я совсем не знала жизни, не знала мужской психологии.
Ване же пришло в голову сделать мне небольшой подарок: модную сумочку-кошелёк белого цвета с коротким ремешком, охватывающим кисть руки. С этой сумочкой я и пойду на регистрацию нашего  с Васей брака 19 июня 1965 года.
Через неделю Ваня вызовет меня на переговоры. Переговорный пункт был далеко от дома – на турбазе. Вечером мы с Васей,  не спеша, пришли на переговорный. Меня вызвали в кабину для разговора с Ваней. Он спрашивал, почему не еду к нему. Я ответила:
 - Я вышла замуж.
В ответ молчание. Я тоже молчала. Телефонистки заволновались, что нет связи.  Из  Ленинградского пункта сообщили: «Абонент покинул кабину и вышел из зала».      
   


                Глава 5. ВТОРАЯ СМЕНА

В своём повествовании я забежала вперёд,  а ведь до описанных выше событий оставалось ещё полмесяца.
После девятого мая изменился график работы.  Сменщица потребовала поменяться. До этого и ей, и мне было удобно, что она всегда выходит во вторую смену, а я - в первую. И вот я с трудом начала приноравливаться ко второй. В начале смены, то есть с четырёх до шести – хорошо:  народу мало и тихо, и силы ещё есть, а к десяти вечера уже непосебе. А чтобы до двадцати четырёх – терпения не хватало. Токсикоз не отпускал, мутило постоянно, минеральная вода всегда была при мне – даже в городской библиотеке, а уж на работе – и подавно!
Однажды я решила отъехать с работы чуть пораньше, не ожидая служебного транспорта. Для этого вышла на дорогу голосовать. Но и на дороге пришлось набраться терпения, однако,  я  сэкономила несколько минут. Но чего мне это стоило! Ну, не так, чтобы очень дорого, но волнений оказалось предостаточно, чтобы я прекратила такую практику.
Я села в кабину грузовика около двенадцати часов ночи. Водитель, круглоголовый небритый блондин, ехал молча, да и мне говорить не хотелось, я так  радовалась, что закончила смену.
  Вот машина повернула налево от КБЖБ – в сторону Энергетика. Вот проехали Энергетик, АТУ-2, промплощадку…. Мост через залив ещё   строился, поэтому водитель стал выруливать направо в темноту, чтобы ехать вокруг залива. Тут я пояснила ему, что мне надо выйти на восьмом квартале. Он ответил скороговоркой:
 - Будет дело – довезу.
 - Какое дело? – не поняла я – ведь  с шофёром  не планировалось  никаких дел.
 - Будет дело – довезу! – повторил он громче. И до меня дошло!
 - Остановите! -  не то прошипела, не то прошептала я с утробным ужасом….
Он затормозил, я выскочила, но, боясь, что он сшибёт меня, заметая следы,  инстинктивно прыгнула с дороги за какой-то сарай. Шофёр нажал на газ и скрался во тьме. Ни огонька вблизи, только вдали за заливом   светит Падун, да звёзды над головой. Вот и приехала пораньше! Что же делать? Пойду к мосту, домой – через мост, но я, всегда смелая, сейчас испытывала животный страх. И всё-таки  надо  идти вперёд, то есть  назад  по дороге к мосту. Я иду и вдруг вижу светящийся автобус! Сейчас он повернёт мне навстречу…. На всякий случай  поднимаю руку, и автобус останавливается.  Останавливается для меня и моего будущего ребёнка….   




                Глава 6. ДЕВЯТНАДЦАТОЕ ИЮНЯ

  Не было тогда психологов, не было священников, было сложно найти подходящее лицо с жизненным опытом, чтобы поделиться трудной ситуацией, найти поддержку, получить совет и одобрение. Мне тогда казалось, что одобрение в моей ситуации вообще неуместно. Но мамина приятельница Мария Петровна, сказала, что, если так быстро я забеременела, то мы с Васей очень подходим друг к другу. А Нонна Александровна успокоила меня, что учиться можно заочно, и у нас с Васей  уже есть хорошая  материальная база для семейной жизни: проигрыватель, магнитофон, приёмник и двухтомный энциклопедический словарь и, в придачу - целый стеллаж книг!
Я же была строптива и глупа, крайне измучена токсикозом, поэтому день регистрации нашего брака воспринимала, как тяжёлое испытание, и многие годы не любила его вспоминать. Вася относился к этому событию иначе и никогда не забывал  19 июня. Цифра эта состоит из единицы и девятки, и в сумме будет 10. Так и вышло, что мы попали в десятку! Да и 19 лет мне тогда было…  Наш брак оказался долговечным, но Сатурн, который подстерегает меня в семейном знаке Рака, творил козни без конца. Уран расширял мои возможности в семье, а Сатурн ограничивал и обдавал холодом. Я совершала ошибки, проступки, и даже преступления…. Но об этом впереди, а пока о нашем бракосочетании.
В назначенный день и час мы с Васей и его приятелями, Южаковым и Кронгаузом, пришли в Падунский ЗАГС. Не припомню пышных свадеб в те годы, и у нас всё было скромно. На мне был кремовый летний костюм с моего выпуска в Риге, в руках - Ванин подарок сумочка-кошелёк, а в нём запас чистых платков для токсикоза.
Мы заранее договорились, что я оставлю свою фамилию, но когда  сообщили об этом регистраторше, она решила прибегнуть к запрещённым приёмам: то подзадоривала Васю, то объявила, что я его не люблю. «Она меня быстро раскрыла», -  подумала я и испугалась. Тогда я не  понимала, что даже не испытывая страсти к Васе, я его очень любила, и что  любовь на уровне  сакральности и ментальности - самая сильная и  вечная.
Свидетель Кронгауз нас выручил, подсказав регистраторше заниматься своим делом: регистрировать.
Моя мама, узнав о предстоящем акте регистрации, быстро успокоилась, и я почувствовала себя отрезанным ломтём, поэтому мы отправились с нашими свидетелями в Новый город, то есть в посёлок Энергетик, где жена Рудольфа Южакова - Валентина уже накрыла стол. Мы и на ночь остались у них.
Перед сном вышли прогуляться. Солнце пекло даже вечером. С Васей вдвоём подошли к парку. В то время парк был совершенно диким лесом, и насекомые всех видов наполняли его. Мы постояли на опушке.
«Что меня ожидает? Какие испытания ещё предстоят?» - с грустью думала я.



                Глава 7. НОЧНАЯ СМЕНА

Как быстро и неожиданно в тот период разворачивались события моей жизни!  Одно за другим, и третье, и четвёртое, и пятое  - так, что я не успевала их осознавать и не могла переварить.  Я была по-настоящему натянутой струной, или машиной  – всё человеческое стало мне чуждо. Я уже не могла ни плакать, ни смеяться…. Ничто не радовало, но и не огорчало, только страх время от времени навещал меня.
Очень скоро в рабочем графике контролёров ОТК навели порядок, Теперь я работала в три смены, то есть попеременно: день в первую, день во вторую, день (то есть ночь) в третью. Для меня начался настоящий ад.
Сочувствующая мне сварщица подсказала выход:
 - Ты к ночной смене не приезжай. Я много наварю деталей, а ты приезжай утром,  всё проверишь и  примешь.
Я обрадовалась, но как всё осуществить, не могла представить. Вася взялся мне помочь. Поскольку я боялась ехать даже самым первым автобусом (вдруг меня кто-нибудь узнает и разоблачит!), мы решили встать пораньше и отправиться на завод пешком.  «Пораньше» означало, что я почти всю ночь не спала – так волновалась, представляя эту авантюру.
С первыми лучами мы поднялись, поели, и вышли из Падуна  к известному мосту. В округе – ни души! Пройдя мост, мы свернули направо к лодочной станции, и, огибая заливы, вышли к красному кирпичному дому в Энергетике. Мои силы были на исходе, но страх, что кто-то с завода, живущий в этом доме,  увидит меня в окно, подгонял не медлить и идти дальше.
Так мы достигли подножия горы, отделяющей посёлок Энергетик от железобетонного комбината.  Наскоро перевели дух, и двинули в гору. В те времена на горе ещё не было никаких дач, а теперь их уже нет. Начался дождь.
Между горой и комбинатом была проезжая дорога, но прежде, чем выйти на неё, мы условились, что Вася будет ждать меня неподалёку в бетонном шалаше, где он укроется от дождя. Тогда не пришло в голову, что тот шалаш, состоявший из двух плит, мог разрушиться и придавить Васю. Мы были молоды и беспечны!  Слава Богу, что всё обошлось!
Быстро, как могла, я пришла в цех, где меня ожидала гора закладных деталей. Сначала наскоро, а потом, отдышавшись, уже спокойно я проверила и пометила все детали. Смена заканчивалась, мы с Васей встретились у рейсовой будки и благополучно добрались до дома. На работу мой муж (мой друг!) уже не пошёл, и мы завалились спать.
Я долгие годы с содроганием вспоминала это авантюрное мероприятие, и не раз мне снились подобные приключения: идём неведомо куда и неведомо зачем, пробираясь со страхом, преодолеваем крутые подъёмы и спуски. После  нашего похода мы не отважились бы его повторить, да и всё очень скоро изменилось, и мне больше  не понадобилось работать в третью смену.


                Глава 8. В РАБОЧИЕ!
 
После ночной, если я не ошибаюсь, был суточный перерыв, а потом я вышла опять в первую смену. Ко мне в лаборантскую пожаловала незнакомая черноглазая дама. Она оказалась начальницей ОТК Воскобойниковой. Я насторожилась, так как уже знала одну Воскобойникову – мою родную (по матери) старшую сестру Клару, от которой я бежала из Риги.
Новая Воскобойникова на днях  вышла из длительного отпуска «за два года».
 - У нас новый лаборант! Давайте знакомиться! – деланно приветливо  заявила она и продолжала:
 - Ты давно у нас работаешь? Как ты здесь оказалась? Собираешься ли учиться дальше?
Я чистосердечно начала ей излагать, что училась в институте, но бросила.
 - Так ты можешь восстановиться!
 - Я не хочу, это не моё!
 - Как не твоё? А что же твоё?
 - Искусство! Я хочу быть искусствоведом.
- Ну что такое искусство! Я вот сейчас вернулась из кругосветного путешествия. Была в Италии, посетила картинные галереи…. Ну и что с того?
«Ну и дура!» - подумала я. Была в Италии, но так равнодушно об искусстве! Так зачем вообще  ты туда ездила! Я уже не возражала и не спорила, а Воскобойникова продолжала разговор:
 - Расскажи мне, как ты здесь работаешь, что делаешь?
Я начала перечислять и описывать те две-четыре операции, которые  повторяла ежедневно и ежечасно, а начальница слушала и кивала. Уходя, она пригласила меня на совещание при директоре завода, к которому относилась наша лаборатория.
Назавтра с утра я сидела в кабинете директора Собенникова, где собралось довольно много знакомых и незнакомых лиц, а среди них и сама Воскобойникова. Директор задавал вопросы, а все по очереди докладывали.   Из их разговоров я мало что понимала, и конечно, недоумевала, зачем меня сюда пригласили. Через час директор подвёл черту:
 - Всё! Идите работать!
 - А новая лаборантка! – напомнила ему Воскобойникова. -                Вы спросите, как она принимает закладные детали, каким должен быть сварочный шов.
- Ну? – нетерпеливо Собенников метнул взгляд в мою сторону. И я,  тоном сказочницы или старательной ученицы, начала свой рассказ:
- Сварочный шов должен быть восемь-десять миллиметров, ровным и без раковин….
 - В рабочие!!! – громко закричал  Собенников и вскинул руку!



                Глава 9. ЛЁГКИЙ ТРУД

Я была в шоке. Мало мне было, ещё и это прибавилось. В рабочие….
А что я буду делать в новой должности? Грузить? Так мне нельзя поднимать тяжести.
 - Будешь на каре разъезжать и больше получать по рабочей сетке, - обрадовала меня лаборантка из бетонной лаборатории.
 - Как это  «на каре» разъезжать? Я ещё задавлю кого-нибудь….
Кар – это такая тележка, но её не сам толкаешь, а, стоя на ней, жмёшь на рычаги, и она едет. А чтобы никого не задавить, надо, кричать «поберегись!». Для чего он нужен этот кар? Точно не знаю, но, возможно, для перевозки металлических частей к сварщицам, варившим закладные  детали  для железобетонных плит-панелей.
Нет, не могла я  представить себя, передвигающей рычаги кара…. Решила, что надо уходить. Всё же непонятно было, почему так быстро  решили выкинуть меня  в рабочие? Неправильно проверяла детали? Но какая же коварная эта Воскобойникова! Мне она ничего не сказала, ни одного замечания не сделала…. Отомстила  за любовь к искусству, а не к железобетону! Или кого-то обещала устроить на это место?...
Расстроенная, я подошла к моей любимой сварщице Антонине и рассказала всю историю, заканчивая каром.
 - Так ты беги к гинекологу, тебе выпишут справку на лёгкий труд. У тебя сколько месяцев?
 - Четвёртый.
 - Так пора, наверно, на лёгкий труд. Скажи, что плохо себя чувствуешь, что нужна справка, а со справкой пойдёшь в отдел кадров.
 - Так в отделе кадров не знают, что я беременна….
 - Вот из справки и узнают.
Я уже раз была у гинеколога, и,  собираясь во второй, вспомнила, что   Мария Петровна научила меня назвать другой срок, чтобы меня не обманули с декретным отпуском, а по этой новой дате выходило, что срок  беременности больше, поэтому справку мне дали без разговоров.
Высокая брюнетка в отделе кадров стояла за прилавком своего кабинета и с любопытством, смешанным с удивлением, смотрела на меня.
 - В ПТО пойдёшь копировщицей?
 - Пойду! – обрадовалась я, что буду, как сестра Лера копировать чертежи, но я не знала, что такое ПТО. Оказалось, что это  производственно-технический отдел. 
 - Ну, завтра к девяти часам, и одевайся в чистое.
На сердце отлегло. 



                Глава 10.  ПТО
 
         Отдел (ПТО) размещался  в другом здании. В просторной комнате стояло несколько столов, за ними сидели очень симпатичные женщины. Встретили меня так, будто я ходила сюда ежедневно – то есть спокойно и без любопытства,  сразу поручили мне копировать чертёж.
         Чертёж был небольшим и несложным, а я очень постаралась, да и было у кого учиться: у родной сестры! Мой копир повысил ко мне интерес, и я получила задание посложнее.
         Через пару дней я заметила невзрачную девушку, которая оказалась
штатной копировщицей. Я с интересом заглянула в её работу, но, оказалось, что учиться у неё мне было нечему. Теперь все ответственные чертежи доверяли мне, а ей – попроще, или во вторую очередь.
         Когда работы не было, становилось скучно, я спросила разрешения читать книгу.  Красавицы-инженерши были очень добры ко мне, а, вероятно, ко всем вообще, и я начала читать роман  М.Горького «Жизнь Клима Самгина». Несмотря на то, что роман хорошо написан, читать его было нелегко. Его  известная фраза «А был ли мальчик?» приводила меня в настоящий ужас, который я всячески подавляла в себе.
         Мне все прочили мальчика, и я постоянно думала, что я должна  его полюбить, так как мне очень хотелось девочку… Ну, так что же для меня означает эта фраза «а был ли мальчик?»… Вдруг с ним что-то случится? Я сразу представляла покойного племянника Женечку, но и плакать я не могла – разучилась. В таком напряжении я читала роман на работе, а дома, ночью, приснилась девочка! Ну, такая славная, такая милая! И уже разговаривает…. Я проснулась счастливая, но действительность меня опять окунула в сомнения.
         Через десять дней за центральным столом в ПТО появился необычный мужчина. Он был стильно одет, но что-то выдавало в нём простачка. Оказалось, это появился после отпуска начальник ПТО Подвласенко. Он мало что замечал вокруг, и над ним любили подшутить. Кто-то под его стол налил воды, и все дамы стали переглядываться и смущённо отводить глаза.
         Как-то в ПТО зашёл мастер Складчиков. Подвласенко с радостью сообщил, что в выходной идёт в лес за грибами, на что получил разрешение жены. Складчиков сделал вид, что заинтересован в этом событии, и спросил у начальника:
 - А где это разрешение? Оно должно быть у Вас  в письменном виде! Кто-нибудь  встретит Вас в лесу и спросит: «Кто разрешил? Где разрешение?» А Вы ему бумагу: «Вот, пожалуйста!»
         Странно, что никто не смеялся, даже я. Начальника всё-таки побаивались. Однако он был  непредсказуем.
         Меня Подвласенко просто не замечал, но вдруг увидел, что я читаю:
 - А Вы что читаете? Какая у Вас книга?
 - Роман Горького «Жизнь Клима Самгина», - ответила я спокойно, не ожидая подвоха. Но Власенко сразу  решил поставить меня на место:
 - В рабочее время Вы не имеете права читать художественную литературу!
 - Но сейчас у меня нет работы, мне  не дали  задания.
         Ему пояснили, что я легкотрудница, но Подвласенко не унимался:
 - Тогда Вы должны читать техническую литературу! Я сейчас позвоню в отдел кадров, пусть вам снимут часы. Он набрал номер и строго сказал:
 - Тут у меня в отделе легкотрудница. Снимите ей три часа рабочего времени – читает художественную литературу! Фамилия? Как Ваша фамилия? – отодвинув от уха трубку, спросил он меня.
         Моя фамилия не простая, и, конечно, он не смог её с ходу произнести.
Тем комичнее выглядела вся эта «глупова» ситуация.
         Встретив на обеде начальницу отдела кадров, я поймала её весёлый
взгляд:
 - Что, читаешь на рабочем месте художественную литературу? – и  притом   
хихикнула.
         И я поняла, что мои рабочие часы в целости и сохранности, а вскоре -
меня ожидал декретный отпуск! 
 
         
 
         
                Глава 11. СЕМЕЙНАЯ ЖИЗНЬ
 
         Мы с Васей поселились у нас, то есть в квартире  моей мамы. Моя
комнатка в семь метров не вмещала большой кровати, поэтому мы стелились на полу.
Я всегда любила спать на полу, но, имея кровать, не уляжешься на пол, поэтому визит подруги Ларисы Авдеенко был особенно в радость: я могла улечься на пол! Но теперь, будучи беременной, никакой радости не было. Поэтому со временем мы с Васей переберёмся к его маме в двухкомнатную квартиру, а пока мы живём у моей.
         Выйдя в декретный отпуск, я окунулась в домашнее хозяйство, чему очень обрадовалась мама, а новый помощник в доме только возбуждал её неуёмные хозяйственные интересы.
         Мне нравилось готовить,  Вася мыл посуду. Вечером под окном нас ожидал   огород с морковью, луком и помидорами. Надо было и полоть и поливать. Мама ухитрилась купить 12-литровые вёдра. Я рифмовала: вёдра -  бёдра! Хотя мы жили на первом этаже, таскать такие здоровенные вёдра с водой было каторгой! Я видела, как моему  изящному супругу было несподручно их нести – вода разливалась в подъезде, но Вася терпел.
         Помню, как, управившись с хозяйством, и ненадолго присев, мы тупо
смотрели друг на друга, и ничего нам не хотелось – ни говорить, ни читать…. Словом, никакой духовной жизни!
         Мы попробовали облегчить наш быт. Вася достал шланг,  подключил его к крану на кухне, протянул в окно и мы спокойно  поливали огород. Мама молча смотрела на это два дня, не разделяя нашей радости. Через два дня она взбунтовалась:
 - Из шланга поливать нельзя, вода в кране холодная.
         Конечно, холодная, но не такой уж у нас мировой огород, да  можно было  бы  и нас  пожалеть…. Но спорить с мамой  не принято. Через неделю они с Евгением Дмитриевичем уехали на юг - в Евпаторию. Мы с Васей немного отдышались.
         Тогда возобновилось моё детское увлечение комнатными растениями. Прямо через дорогу открылся отдел с комнатными растениями, привезёнными на пароходе из Иркутска девушкой-продавцом. Кто ей приказал или подсказал, неизвестно, но не частным же образом она стала ими торговать в магазине! Все виды растений, а их было не больше четырёх-пяти, я у неё  купила.
Вот сейчас думаю, разве не промысел высших сил! Мой ангел-хранитель прямо ко мне подослал эту девушку с растениями! С ними потихоньку стала оттаивать  моя душа.
 
 
 
 
 
 












                Глава 12.  ВОЛЬФ  МЕССИНГ
 
         Эту историю я вспоминала не раз. Ничего особенного в ней нет, кроме самого Мессинга, который посетил наш Братск во время моей беременности.
В конце августа мы увидели афишу, извещающую о встрече со знаменитым гипнотизёром Вольфом Мессингом. Сначала я сомневалась, идти ли мне вообще на эту встречу и можно ли  идти, когда я в таком положении. Но Людмила Артемьева быстро убедила нас с Васей, что встреча с гением всем полезна и просто необходима.
Всё лето я проходила в лёгком штапельном платьице в разноцветную полоску, а ближе к осени понадобилась другая одежда. Я приспособила свою студенческую «форму»: прямую юбку в  чёрно-белую клетку с красным свитером крупной вязки. Было красиво и тепло!
Афиша приглашала в клуб «Комсомолец», который до нового времени  не сохранился. Вход по билетам, но, кажется, без указания мест. Мы  сели втроём примерно в двадцатом ряду.
Выступление началось с введения. Рассказывала его жена (она же ассистент гипнотизёра) о трудном детстве Вольфа, о его побеге из Польши в  СССР в период немецко-фашистской оккупации. Рассказала  о загадочном случае, когда ещё ребёнком он ехал в поезде без билета, и вдруг появился строгий контролёр. Вольф нашёл на полу какую-то бумажку и подал её под видом билета. И контролёр поверил, что это билет! Но он мог и пожалеть мальчишку и сделать вид, что поверил….
Я скептически слушала этот рассказ. Но вот начались опыты! На сцену пригласили желающих. Людмила решительно пошла к Мессингу. Он предложил записать на маленьком листочке имя и фамилию того, кого Людмила хотела вывести на сцену, то есть, чтобы он, Мессинг привёл,  кого она заказала, не зная кого. Записка убиралась в сторону, а Вольф Мессинг, взяв Людмилу за руку, энергично сошёл по ступенькам сцены и направился в нашу сторону. Я напряглась от мысли, что мне с животом придётся идти на сцену. Он шёл быстро, впереди, и, казалось, тащил за собой Людку.
Я  уже приготовилась выходить и  глубоко вздохнула, наполнив  лёгкие. Я была прикована к фигуре, голове, глазам гипнотизёра. Но вдруг он, сверкнул глазами, вздрогнул и вместо меня схватил моего  Васю за руку и потащил его обратно в сторону сцены! Я была спасена! Казалось, что мы с Мессингом поняли друг друга, что он прочёл все мои путаные мысли. Но он считывал не только меня, но и Людмилу – ведь её рука была в его руке! Людка сначала решила записать меня, но сообразила, что мне на сцену лучше не ходить, и записала Васю. Пока Мессинг вёл её до двадцатого ряда, она, конечно, с сожалением думала обо мне, вот он и хотел выбрать меня…. Но Людка вовремя спохватилась и подумала о Васе.
На сцене Васе дали Людкину записку, и Мессинг приказал моему мужу:
 - Читайте!
 - Вася Черезов.
 - Это кто?
 - Это я! – и Вася вернулся ко мне в двадцатый ряд.
Были и другие подобные и совсем новые опыты, но проводились они в ближних рядах (это Людмила - такая смелая! – выбралась из последних рядов), поэтому совсем немногие видели Мессинга близко. Что-то он экспериментировал с часами, перекладывал их по заданному кем-то адресу, что-то находил в чьих-то карманах…. Я уже не вникала в последующие опыты, только аплодисменты зрителей говорили, что они удались.
В перерыве Людмила продолжала общаться с гением. Ему бы отдохнуть на воздухе, но Людка, словно приклеилась к нему! Я, как сейчас, вижу их гуляющими по тропинке в сторону от клуба и назад. И чего она хотела от него? Предсказания! Людмила хотела, чтобы Мессинг подтвердил  её исключительность – она верила в свою гениальность. Может, оно так и было, но моя подруга ошиблась в профессии, став химиком, а потом поняла, что надо было стать экономистом. О том, что ей   поведал  Вольф Мессинг – она не сказала нам. 
 
 
 
 
 















               





                Глава 13. ПЕРЕЕЗД К МУЖУ

Мама вернулась с юга, а мы с Васей уже решили переезжать к нему. Очень вяло моя мама отговаривала нас, но мы её не слушали. Мне хотелось жить самостоятельно, но я совсем не учла, что жить придётся со свекровью. Анна Филипповна была многоопытная мать, но это я пойму после, а сейчас я критически оценивала её хозяйство, и мне многое не нравилось, и чаше -  по глупости.
Со временем станет ясно, что все люди живут по-своему, имея на это полное право, но тогда я строго  судила чужой быт, сравнивая его с привычным маминым укладом, не учитывая ни индивидуальных, ни социальных, ни культурных особенностей разных семей. Мои суждения высказывались только  маме, но когда она пришла в гости к нам, то ей совсем не показался ужасным быт моей свекрови. Оказалось, что  многое я, что называется, надумала, а всё не так уж плохо, и моя свекровь - чистоплотная женщина. Тогда  мне казалось верхом нечистоплотности иметь цветное постельное бельё, так как у моей мамы  было только белое. Мама тут же с пониманием сказала, что у Анны Филипповны нет стиральной машины, а стирать руками ей, уже пожилой, тяжело….
Таким образом, продолжалось  моё воспитание, но, как известно, этот процесс   очень тонкий и длительный. Надо не только сравнивать, но входить в положение других и не делать того, чего и себе не желаешь. Одним словом, я много наделала ошибок в отношениях со свекровью, да и в семейной жизни вообще! Кое-что мне удалось поправить,  но болит душа и совесть саднит  за  многие проступки и обиды, нанесённые мною сгоряча, по глупости, но, уверяю, не по жестокости и злобе. Понимаю, что многое упустила, чего уже не исправить.
Я не называла мамой свою свекровь, а ведь Анна Филипповна так хотела дочку! В 1946-ом году у неё родилась дочь, и её назвали Людмилой, но во время эпидемии скарлатины или от воспаления лёгких девочка умерла. Могла ли я заменить эту утрату? Вряд ли, но чем-то украсить жизнь свекрови - вполне. Я же ходила с каменным лицом, совсем не улыбалась. Не могла - и всё! Страдала от плохого  самочувствия, да и  капризничала: ведь у меня отняли мечту об Академии художеств! Неизвестно, поступила бы я туда или нет, но кто знает!
Я ни в чём не винила Васю, но он страдал. Однажды ему стало так плохо, что я испугалась.  По всей вероятности, Васе хотелось выкричаться, а он наоборот, зажался, и его скрутили конвульсии. Или попросту, он не хотел со мною говорить и как-то странно мычал. Я испугалась ужасно, но о плохом старалась не думать и быть внимательной  к нему. Он  тогда быстро пришёл в себя, и скажу сразу, что такое состояние у него не повторялось никогда.
Муж  Нонны Александровны  был врач. Я решила спросить, что же случилось с Васей, а он ответил мне:
 - Это приступ эпилепсии.
 - Да что Вы! Я никогда не замечала за ним подобного, да и сам он никогда не рассказывал про такое. Эпилепсия же встречается очень редко….
 - Да что ты говоришь! Пять процентов людей страдают эпилепсией в той или иной форме.
Я была озадачена и  сделала вывод: Васю нельзя доводить до  крайности!   Сдерживать  себя  не всегда удавалось, но я быстро приходила в норму, и он реагировал  на мои «закидоны» уже по-другому.  Слава Богу, что все Васины  потомки  окажутся   здоровы! 
 

 


































                Глава 14.  МНЕ УЖЕ ДВАДЦАТЬ

Мы с Васей соединили две  наши «девичьи» односпальные  кровати – металлические сетки  без спинок, и у нас получилось комфортное ложе. Кровати встали поперёк 10-метровой комнаты в её глубине. А к окну встал стеллаж, сделанный Васиными руками. К одной из полок на шарниры он прикрутил деревянную чертёжную доску, которая откидывалась и закрывалась – получился секретер. Слева падал свет из окна, и было очень уютно сидеть и читать, а иногда писать письма. Книги все не вместились, и тогда я спроектировала узкий стеллаж, торцом примыкающий к основному и отделивший «кабинет» от «спальни». Вася всё  одобрил и сделал, как я задумала.
На стеллаже-перегородке я разместила не только книги, но букетики осенних листьев и часть комнатных растений. Стало ещё уютнее! Я любила сидеть за секретером и смотреть в окно на краешек залива. Этот краешек  так чётко просматривался в солнечную погоду! Отражённое в синей воде солнце переполняло его, и залив оживал, в нём происходило движение воды и света.  Надо было успеть уловить этот момент, так как вскоре луч прятался за лесом, вода замирала, и сколько я ни всматривалась, видно было сплошное серое пятно. Уже холодало, но в полдень,  всё раньше и раньше, я ухитрялась на мгновение поймать солнце в маленькой излучине – в моём лукоморье, о котором никто, кроме меня, не знал…
С грустью я оглядывалась в свободный от мебели уголок за спиной. Он был так невелик, что я понимала: кроватку для малыша ставить некуда.
На Покров, 14 октября в том, 1965-ом году, мне исполнилось 20 лет.
 В нашем, с любовью обставленном гнёздышке, я принимала гостей. Пришли три моих любимых подруги: Лариса Авдеенко, Людмила Артемьева и Тамара Криворотенко. Я была просто на седьмом небе! Мило и скромно сервирован сделанный Васей журнальный столик. Мы с подругами  ещё так юны, но понимали, что уже взрослые. Людмила и Лариса порадовали очень красивыми книгами,  раскрывшими  передо мной  горизонты зарубежного и русского искусства. 
  Тамара же  свой подарок не вручила, а потихоньку поставила  на верхнюю полочку стеллажа, где я заметила его  после ухода гостей. Почему не вручила? Любила тайны? Она сама была и осталась тайной для меня. А может, потому, что тогда кто-то придумал «моду» не разворачивать подарки при их получении и проявлять к ним некоторую небрежность? До сих пор храню тот подарок - красивую шкатулку из берёзового капа. Тамара её подписала, но надпись уже стёрлась. Это вещь стоила недёшево, но дарительница, возможно, показала, что ей для подруги  цена нипочём. Так я и не отблагодарила Тамару, а встретимся мы с нею только однажды и не скоро.
Тогда же, или годом позже, я узнала о странной кончине моего мучителя - математика Никпала: его укусила пчела. 
                Глава 15. ОЖИДАНИЕ
 
Почему-то так сложилось, что мы с Васей снова начали отдаляться друг от друга, а я, нуждавшаяся в поддержке, и,  не зная, где её найти, металась между подругами. Вот говорят, что как вышла замуж, надо распрощаться с подругами, значит, с девической жизнью, а я и по сей день дружу, и  поддержку нахожу в общении с ними.
Я понимала, что Васе стало очень трудно, видела, как не просто справиться ему в  нашей ситуации со всеми проблемами, которых он и не ожидал. Поэтому я  решила временно оставить Васю в покое. Ведь впереди столько волнующих  событий!
В августе и Ваня, и Юля оказались в одно время в одном городе Ленинграде. Незнакомые друг с другом,  они оба   были связаны  со мной. В сентябре Ваня был уже в Евпатории, так как не поступил в ленинградский институт, но и мама моя в том же месяце оказалась так же в Евпатории. Странные совпадения!
Юля писала мне:
«Милая родная Галка! Как мне недостаёт тебя сейчас! Где ты, моя душа? Хожу зачарованная по Ленинграду, дорогому мне городу. Городу моей мечты! Смотрю на всё, разинув глаза, и всё думаю о тебе. Ты просто должна быть рядом со мной!»
А из Риги Юля прислала открытку: «Я и море ждём тебя!» Нет, эта открытка была годом раньше…
Но вот  поздней осенью 1965-го года подруга пишет:
  «Дорогая Галинка! Ну, как ты живёшь? Как твоё самочувствие? Ты почему-то не пишешь, какое у тебя настроение в этот, важный для тебя период жизни? Что говорят врачи? Чем ты занимаешься сейчас? О чём думаешь?  Понимаешь, Галинка, я очень волнуюсь за тебя, как ты себя чувствуешь, когда ждёшь?... Береги себя! Очень прошу. Пиши обо всём. Буду очень ждать твоих писем».
Конечно, я с радостью отвечала, но писала ли я, о чём думала тогда? А думала я о том, что материально нам жить трудно, что питание моё неполноценно для ребёнка, а выхода я не видела.
Когда Мария Петровна  спрашивала, ем ли я яблочки – хотя бы по одному в день, я мотала головой, а почему нет, ответить не могла.
А что говорили врачи? Акушерка говорила, что хорошее сердцебиение у плода, и это значит, что будет мальчик.  О мальчике говорили все. 







               
                Глава 16. НАЧАЛОСЬ!

Снег шёл и таял, и осень продолжалась. Была середина ноября, а снежный покров никак не устанавливался. А я уже жалела, что послушалась Марию Петровну и обманула акушерку: хожу и хожу, жду и жду, а никого нет пока….
Я всё ещё ходила в осеннем голубом пальто, купленном в Юрмале в детском отделе. На голове – шерстяной бирюзовый платок, привезённый Васиным братом по моему заказу. Ещё он привёз нам вазу для цветов, из которой вытекала вода, и поэтому я использовала её только для сухоцветов. В ней долго стояла ветка боярышника. Тогда все читали  новеллу  Проспера  Мериме «Этрусская ваза», и теперь именно так все называли нашу вазу. Вряд ли кто представлял, как  должна была выглядеть именно этрусская, но когда я больше узнала об искусстве, то поняла, что ваза, привезённая из художественного салона Москвы, действительно была созвучна этрусской. Жаль, что она не дожила до этих дней.
В ожидании внука, мама опомнилась в том смысле, что стала наставлять меня, как рожать:
 - Будет сильно болеть спина. Но ты не кричи! А то некоторые как разорутся, а им  и рожать ещё рано. Боли будут долгими. Потерпи….
А у Васи, видно, уже кончалось терпение ждать, и он решил съездить на соревнования в Иркутск. Я растерялась:
 - Как же ты уедешь? А я?
 - Ну, скажете соседям, если что. Вызовут скорую. Да я не надолго: на два дня.
Вася уехал, мы остались вдвоём с Анной Филипповной, и ничего не случилось, и Вася быстро вернулся, а я – по-прежнему, то есть с животом!
Однажды ночью я ощутила слабую боль в низу живота и, по привычке, стала согревать это место рукой, продолжая спать. Так прошёл час или два, я снова проснулась, так как боль усилилась. «Что это со мной? Почему разболелся живот? Почему болит не в середине, как обычно, а внизу?» Я повернулась со спины на бок, и моё сознание окончательно включилось: «Так это уже началось! Наконец-то настаёт долгожданный день!»
Я разбудила Васю, мы подумали, как нам быть, звонить ли в скорую. Роддом  неподалёку, соседи ещё спят, поэтому мы решили обойтись  без скорой помощи. Оделись и вышли на улицу. Нас обволокла тишина и падающий снег. Фонари освещали округу так, что я чётко видела каждую снежинку, и эта возможность так остро видеть пробудила все спящие во мне до той поры чувства: я была счастлива, словно уже родила! Такая благодать, такое тепло и в теле, и в душе, я ничего не боялась, и смело шагала вперёд, но Вася подстраховывал меня, ведя под руку.
Мы подошли к освещённому одноэтажному зданию. Постучали в запертую дверь. Открывшая нам дежурная, попросила Васю обождать, чтобы он забрал мою одежду.


                Глава 17. ПРОДОЛЖЕНИЕ

До сих пор бываю чрезмерно щепетильна, а тогда мне не было равных!
Я разделась, мне дали рубаху, по типу ночной, и градусник подмышку. Через три минуты сестра потянулась за градусником, а я встала, забыв, что на мне  под рубахой ничего нет, и без препятствий  градусник упал  на кафельный пол.
 - С вас термометр! - сказала медсестра, она надела резиновую перчатку, приказала мне  лечь на кушетку для осмотра.
 - Я закрыла глаза - так было необычно и очень неприятно!
 - Открой глаза!  - резко прикрикнула она. « Зачем ей мои глаза, когда она не смотрит в них?» - подумала я. Потом я пойму, что закрытые глаза могут означать обморок и что-то похуже, а тогда я была неприятно обескуражена.
 - Шейка матки едва приоткрыта. Иди, ложись в палату. Рожать  ещё нескоро.
 - А когда?
 - Да, может, ночью. У тебя же первые роды.
Радость совсем ушла, а боль начала ко мне приступать волнами. Я лежала в предродовой палате, видя, как одну беременную, намазанную йодом, уже во  второй раз, и ей нестерпимо  жгло ноги и гениталии, опять возвратили в палату. А у меня болевые волны становились всё чаще. Но, по опыту соседки, намазанной йодом, я понимала, что проситься рожать ещё рано, что меня не приглашают на стол, да и медсестра говорила, что ночью.
Вдруг я захотела в туалет. Я сбегала, но только прилегла, как снова захотела по-большому, но почему-то не смогла. Я легла опять, но начались нестерпимые потуги, что я даже испугалась, что наделаю в постель. Я пожаловалась третьей соседке, она что-то ответила, я не поняла, так как из моего влагалища вырвался небольшой поток тёплой воды.
 - Что это?! Откуда эта вода?
 - Да ты уже рожаешь! – закричала соседка и позвала акушерку.
 - Быстро на стол! – взволнованно забегала акушерка.
 - Да мне ещё рано! – я  убеждала её, на ходу хватая платок для слюны.
Разместившись на родовом столе,  стала наблюдать, как очень быстро акушерка (кстати, наша соседка по дому) намазывает меня йодом, а я терпеливо жду, когда она отправит меня в палату ещё подождать,  и вытираю платком слюну.
 - Что это у тебя в руках? Брось! Сейчас руки будут заняты.
 - А что я буду делать?
 - Рожать!!!
 - ???
 - Руки на поручни! Держись и тужься! Тужься, задушишь ребёнка!!! Не тужься! Разорвёшься!!! Разорвалась!



                Глава 18. РОЖДЕНИЕ
 
Разорвавшись, я не почувствовала боли и не успела испугаться, так как услышала чей-то писк.
 - Ну,  красная девица!
 - Вы это про кого? - вкрадчиво спрашиваю акушерку.
 - Как про кого?  ( Ну, думаю, добавит сейчас «про тебя»)
 - Девчонку родила! Такая хорошенькая!
 - А нос длинный?
 - Да нет! На, смотри, какая красавица!
И я вижу своими глазами нежно-розовое личико, настоящее живое тельце…. Нет, это вам не кукла какая-нибудь, хотя и хорошенькая! Это мой ребёнок! А я уже его родила! Ура-ура! У меня девочка! Все сейчас на работе, а я уже родила! И никто-никто не знает об этом – только я знаю! И это мой ребёнок, моя дочь….
Акушерка закапывает карболку в глаза моей малышки, взвешивает её: три пятьдесят. Затем надевает на ручки браслетики из клеёнки с надписями, чтобы не потерялась.
Мой нос тоже не короток, но у Черезовых ещё длиннее. Свекровь рассказывала мне:
 - Все мои новорождённые, а их было шестеро, рождались с длинными носиками.
Вот почему я спросила акушерку, какой нос у моей крошки. «Значит, не в Черезовых, а в наших», - подумала я. И такая гордость, что эта девочка наша, что я её выносила и родила, переполнила и  разлилась в моей душе, во всём теле!.. И слюна уже прекратилась, не мучает меня, и живота нет. Ах, какое счастье испытывала я в те минуты!  Ощутила себя вдвое и втрое сильнее, всё было мне по плечу в тот момент! Но вдруг опять заболел живот,  я испугалась, что снова рожаю!  Вскрикнула от страха, но акушерка хихикнула и пояснила, что это отходит плацента.
- Теперь лежи смирно, я буду тебя зашивать.
Через час меня отвезли в палату, запретив вставать, иначе швы разойдутся.









                Глава 19.  В РОДДОМЕ

Хотя я родила днём (в 15-40), уже наступали сумерки, а что было   вечером – не помню. Наутро, в шесть часов, в палату пришла дежурная и включила свет. Затем  санитарка  стала подмывать всех рожениц из чайника тёплой водой с марганцовкой. Было неловко, но телу приятно. Потом, оставаясь лежать в постели, я умылась, причесалась. Всем принесли детей на кормление, а моя очередь кормить настала только в девять. А пока зашла санитарка-уборщица мыть полы. Как увидела меня (я лежала первой от двери), так и ахнула:
 - Молодая, - как трава!!! Тебе сколько же лет?
 - Двадцать!
 - Двадцать? - не поверила она, и разочарованно добавила после:
 - А я подумала шестнадцать…
 - Двадцать – это хорошо! – она подвела итог и принялась мыть палату.
После завтрака  принесли  малютку, а мне она показалась уже большой: подросла! Розовая кожа  стала белой, но глазки оставались припухлыми. Лёжа на боку, как мне было велено (ведь я называюсь «лежачей»),  пытаюсь лечь поудобнее, чтобы дать ребёнку свою нежную грудь. Но моя маленькая новорождённая хищно хватает сосок, не думая, что мне это очень больно. Я пытаюсь на мгновение забрать сосок и вложить его поровнее, но крошка крепко  (намертво!) держит его, зажимая дёснами, словно зубами. Это просто удивительно и  почти  возмутительно!  Только родилась…. Ну, откуда у неё такая сила? А говорят, что новорождённые беспомощны…. И как терпеть такую боль?
 - Надо было грудь готовить к кормлению: растирать её махровым  полотенцем. Ты готовила? – спрашивают меня опытные роженицы.
 - Готовила…. – привираю я. Раз попробовала, так такой дискомфорт ощутила! Ладно, как-нибудь справлюсь….
 - У груди ребёнка долго не держите! Хватит и пяти минут. Не приучайте спать у груди. За пять минут ребёнок успевает насытиться - так учил нас медицинский персонал роддома.
Второе кормление прибавило мне опыта, с каждым разом было больнее и больнее, хотя я всё делала по правилам, но лёжа. Неправильное положение груди в лежачей позе способствовало появлению настоящих корост, и ко времени выписки из роддома я уже чем-то лечила соски. Но до выписки было ещё далеко, а пока я беседовала с родственниками через стёкла окон  одноэтажного здания, а потом шла подкрепляться  вкусными  передачами. Детский врач велела  кушать хорошо.
Однажды было шумно в палате и поэтому затруднительно говорить с Васей через окно. Я сообразила зайти в пустую соседнюю палату, где насладилась общением с мужем. Видимо, я так увлеклась, что меня услышала медсестра. Говорила ли мне она, что здесь, в пустой палате нельзя вести беседы, я не помню, но когда следом за сестрой, в палату ворвалась разъярённая главврач, по фамилии Гавка, я была её  криком отброшена от окна и  запомнила это на всю жизнь!
 - Немедленно покиньте палату!
 - Но здесь же никого нет!
 - Эта палата отдыхает! Вы нарушили распорядок роддома!!! –  с радостью, что меня застукала, гавкала она.
Думаю, что ей, Гавке, так хотелось схватить меня за шкирку и выкинуть на улицу. Я долго не могла понять, что это значит: «палата отдыхает».  Во время обходов  опять были нарекания в мой адрес и постоянные поучения:
 - Вы молодая, и должны всё впитывать, как губка!
Мало того, что мне удалили стыд, так ещё  и  так запугали, что этот роддом мне снился в страшных снах несколько лет, и день  выписки  стал самым счастливым днём моей жизни.         

 

                Глава 20. СОВСЕМ НОВАЯ ЖИЗНЬ

И за что меня так жучили в роддоме? За то, что я родила легко и быстро? Но ведь и разорвалась…. Никто не подсказал мне, что пора бы кормить ребёнка в сидячей позе, а я была так мнительна, что продолжала бояться расхождения швов.
Ещё в роддоме мы с Васей обсудили, как назовём дочку. У меня были два желанных имени: Мария и Юлия. Но первое имя переводится как горькая. Так зовут мою маму, а её жизнь была очень горькой – большей частью в её восприятии. Конечно, я не хотела горькой судьбы своей девочке! Но решить окончательно тоже не могла. Всё решила моя подруга Людмила, и когда Вася пришёл к окну роддома в первый раз, он сообщил, что они с Людмилой выбрали второе имя, и уже называют маленькую Юлькой.
К выписке из роддома Вася принёс мне и ребёнку одежду. Юленьку одевала медсестра, а я одевалась с удовольствием в ту самую, сшитую мною синюю  юбочку на бретельках и синюю шерстяную кофточку. Юле надели распашонки, подгузник, две пелёнки и две шапочки и завернули в ватное одеяло с кружевным уголком.
Когда мы вышли на улицу, меня пробрал жуткий холод. Был первый день календарной зимы, и она вступила в свои права, не мешкая. Вася нёс ребёнка, но его окликнули два раза, назвав Гнечутским. Мы посмеялись, взяли документы, забытые в роддоме и с мыслью никогда сюда больше не возвращаться, двинули пешком в сторону дома.
На морозе Юлька  так крепко заснула, что я часа два отдыхала, приходя в себя.
Дома меня ожидали подарки, купленные Васей на мои декретные деньги. Денег оказалось немного, но больше нормы, учитывая невысокую зарплату, но длительный период отпуска.
На те деньги Вася купил  жёлтое полушерстяное одеяло и большой китайский термос – то и другое очень красивые! Моё настроение  оставалось праздничным.
Забежала Лариса Авдеенко, ничего не знавшая о рождении Юленьки. Они с женихом Юрой приглашали нас на предстоящую свадьбу, но я сразу отказалась: у меня ведь ребёнок! Потом пришла мама. Она увидела меня праздно сидящей, а ребёнка завёрнутым и перевязанным лентой, что её очень возмутило, а Юля будто это почувствовала и завозилась, и закричала.
Мама развернула новорождённую, а  у той на ручках браслеты, что вызвало  ещё большее возмущение:
 - Два часа, как пришла домой, а ребёнка до сих пор не развернула!
 - Но она же спала!
 - Ну и что? Надо было развернуть и маленькими ножницами давно срезать  с ручонок эти клеёнки….
А теперь ребёнок  орал вовсю, а мы большими ножницами пытались срезать браслеты.
 - Ладно уж, оставь, сначала накорми!
Я начала суетиться: протирать соски борной кислотой, потом укладываться на кровати, что удивило маму, но я сказала, что мне дано такое предписание.
Потом мы в первый раз  купали Юленьку, я снова кормила, и так через каждые три часа кормила, корчась от боли.  Чтобы не кричать, я просила мужа посильнее сдавливать  мои ноги. Эта новая боль отвлекала меня в самый первый  момент прикосновения младенца к груди….
На следующий день полагалось выйти на прогулку минуты на две – с учётом сильного похолодания. За окном светило солнышко, и казалось, что потеплело. Я укутала дочку,  с трудом  обхватила её руками, а когда вышла с большим свёртком в сени, едва открыв пружинящую дверь, то она, дверь, «отомстила» мне, ударив в спину. Я потеряла равновесие и с трудом удержала в руках своё сокровище.
Чувство радости сменилось тяжёлой ответственностью. Главным смыслом моей  жизни тогда  стал девиз:  только бы выжила моя дочь! И хотя пришедшая к нам врач сказала, что всё в норме, и девочка очень хорошая, я ощущала сильное беспокойство. Было видно, что ребёнок недоедает, не спит, плачет. И, главное, меня беспокоил холод в нашей квартире. С усилением морозов его можно было унять только постоянно включённой электрической печкой-киловаткой – такими обогревались крановщицы на строительных и монтажных кранах. Печь хорошо согревала только маленький уголок с розовой коляской, где теперь спала наша доченька.   
 











 
   




































































               




                ГАЛИНА  ГНЕЧУТСКАЯ


                ДВАЖДЫ     В    ОДНУ   РЕКУ,

                или

                ВОЗВРАЩЕНИЕ В БРАТСК

 



                ЧАСТЬ 1


                Глава 1. ВОЗВРАЩЕНИЕ

Я возвращалась из Риги в Братск. Возвращалась домой, на родину к мамочке. Возвращалась вместе с моим милым суженым –  Васей Черезовым, хотя у меня были планы  учиться, а замужество, казалось, подождёт.
Дорога была дальняя, с пересадкой в Москве, и я запланировала там две экскурсии: к памятнику Маяковскому и в Музей зарубежных искусств имени Пушкина. В музее я мечтала посмотреть импрессионистов. И мечта сбылась, но… Картины были развешены как-то неудачно, в узких проходах: и отсутствие перспективы мешало их разглядеть. Теперь кажется, что  это было  специально, чтобы не очаровывать советского зрителя.
На Красной площади мы подошли к храму Василия Блаженного, он же Покровский  собор. Я родилась 14 октября, в день Покрова Богородицы. Так, сами того не ведая, мы с Васей  встали под покровительство высших божественных сил!
  У памятника Маяковскому я намеревалась читать стихи, думая, что там их читают каждый вечер. Но  никого не было. Мы с Васей закурили. Но тут появился прохожий и накинулся на меня с приказанием бросить сигарету. Я отказалась подчиниться, продолжая курить…. Неприятно вспоминать тот случай,  неловко испытывать настоящую агрессию, но я не хотела сдаваться.  Удивительно, но тот человек смог меня переубедить, и  со временем я  бросила курить.
В поезде я  старательно делала вкусные бутерброды из московской варёной колбасы и зелёного горошка, и двое суток мы не открывали банки с рыбными консервами.
С нами ехало много молодёжи постарше, они с интересом смотрели на нас с Васей и посмеивались над моей наивностью -  я не уставала горячо спорить чуть ли ни  по каждому поводу. Уже тогда я планировала семейную жизнь и твёрдо знала, как  буду жить, а как  не буду.
Затаив дыхание, но и не скрывая радости, я подъезжала к Братску.  Мне казалось, что и Вася  был рад, что мы едем вместе.
Нас никто не встречал - мы не сообщали о возвращении. Расставшись с Васей у моего дома, я ринулась к себе, хотя знала, что мама на работе. Оставив вещи у соседей, полетела к мамочке. Она сидела за столом, и, конечно, удивилась мне, но большой радости не выразила, и, не вставая из-за стола, тут же вручила мне бланк заявления абитуриента в наш институт, и  велела немедленно его заполнить. В том году в Братске  открывалось дневное отделение Иркутского Политехнического института.
После этого мама дала мне  ключ от квартиры, где меня ждал новый халат, случайно  не отправленный в Ригу. Переодевшись в него после ванны,  я помчалась к Людке Артемьевой  прямо   в халате по Падуну, так как у меня не было другой чистой одежды. В те времена я презирала разные условности, чего не могла делать в Риге. А тут – дома – полная свобода! Как это радовало! Я могла выражать свои чувства и эмоции, и не бояться иметь собственное мнение.
   






                Глава 2. НОВОСТИ         

Своё мнение было иметь непросто! И что скрывать, я остерегалась высказывать его своей родной матери. Когда она подала мне бланк для заявления в Политехнический вуз, я пыталась возражать, но, видя, как она разочарована моим приездом, сразу сдалась. И мама была на этот раз удовлетворена: её младшая дочь станет инженером. Да и почему не попробовать, ведь с математикой у меня теперь порядок!
А любимая подруга Людка была в шоке:
 - Как? Ты решила вернуться? И почему? Я, конечно, рада тебе очень, но всё равно неожиданно….
 - Мы приехали с Васькой. Он меня привёз. Я сама так решила. Буду поступать в наш вуз. Давай вместе!
 - Но у меня нет аттестата. Меня не допустили до экзаменов. 
 - Как не допустили? Ты же хорошо училась и по химии, и по математике….
Я уже не помню, в чём состояла причина Людмилиной неудачи. Вроде для допуска ей надо было сдавать зачёты, но хорошего аттестата это не обещало.  Людмила теперь, как и я в прошлом году, собиралась пойти в вечернюю школу и получить хороший аттестат.
Мне не терпелось узнать все новости! Оказывается, не только моя любимая подруга  не была допущена к экзаменам на аттестат, но ещё несколько девочек, и на этот раз по уважительной причине: беременность. Но кое-кого из беременных всё же допустили, а именно, дочь начальника милиции. Да, передержали нас в школе с этим производственным обучением! Рано мы повзрослели, оставаясь детьми…. Сёстры Глотины нашли свою судьбу на производстве – в том самом гараже, откуда сбежала когда-то я.  Но и мне не удастся избежать «производственной» судьбы! И всё бы хорошо, да рано! Ольге Голомидовой тоже не выдали   аттестат, и она  вышла замуж за брата одноклассницы, а её родители не простили родную дочь! Умница и красавица, Ольга рано умрёт, оставив двух сыновей на неладного мужа…
 - Очень хочу к Елене Борисовне. Пошли прямо сейчас, хотя этот халат болтается на мне! Ведь мама шила его без примерки, да и замерила я себя не точно, или похудела, но зато он новый.
 - А Елены Борисовны уже нет в Братске. Она уехала с мужем и дочерью на строительство Зейской ГЭС.
 - Как уехала? Когда?
 - Да чуть ли ни вчера…. Как выпустила класс, как вручили нашим  аттестаты, так и засобиралась в дорогу. У меня есть её письмо в газету «Огни Ангары». Вот возьми почитай, тут и отрывки из сочинений  наших одноклассников.
Сочинения одноклассников меня не очень интересовали, хотя и были хороши.  Я и сама умела неплохо сочинять, а письмо любимой Елены я переписала в альбом, но до сего времени не сохранила.







                Глава  3. ОРЛОВЫ

И закипела моя домашняя размеренная жизнь! Я так наскучалась по дому и матери и  так была счастлива, что вернулась!
Над моей кроватью теперь висел простенький гобеленовый коврик, который  удивил меня, но вскоре я узнала, что в моей комнатке  жил новый мамин друг – начальник цеха завода ЦАРЗ Евгений Дмитриевич Орлов. Я специально называю его имя полностью, потому что он  был   человек хороший. Он полюбил мою маму по-настоящему, а что вскоре ушёл к освободившейся из тюрьмы жене, так Бог ему судья – мало ли как бывает в жизни. Мама тоже его полюбила, и они даже  съездили  вместе в Евпаторию, а возвратясь, опять дружно жили. Но Евгений Дмитриевич возвращался  к дочери часа в два ночи, а потом совсем вернулся к жене.
С его дочерью Ниной мы почти подружились, встречались на автостанции, вместе ездили на учёбу в институт. У нас были одинаковые трикотажные блузки в полоску, которые нам обеим были к лицу. Их купила нам моя мамочка, пока Нинина мать была в заключении за растрату.  Сестра Лера на это сказала:
 - Хорош этот Евгений Дмитрич! Он что, не знал, что жена прихватывает  из магазина? Как он мог не замечать лишние деньги и продукты? Она же его кормила. Если она это делала, он тоже виноват!
Однажды я спросила Нину, какова обстановка в доме, то есть в семье. Она уклончиво заметила, что слово  «обстановка» имеет двоякий смысл, а именно, мебель, а ещё….
 - Так что тебя конкретно интересует? – переспросила она.
А меня уже не интересовало ничего. Я поняла, что Нина не хочет делиться со мною сокровенным, и не стала больше приставать к ней с интимными вопросами. Так мы и раздружились. Тогда уже вернулась её мама, и обстановка в их доме вряд ли кого радовала. Но я навсегда запомнила светловолосую и тёмноглазую Нину Орлову. Жалость и содрогание вызывали её металлические зубы. Глядя на них, я сознавала, что и меня  это ждёт, и уже не за горами….
Остаток июля, да и август, я не столько готовилась к приёмным экзаменам, как готовила рижское блюдо: борщ на курином бульоне.  Сейчас задумалась, а была ли тогда в Братске в  свободной продаже  курица? Вряд ли, но рыба была! Однажды в холодильнике я обнаружила сига, и постаралась его не испортить, приготовив «по-гречески» - с морковью. Это гораздо вкуснее, чем так называемая, «рыба под маринадом». Евгений Дмитриевич спросил, кто готовил, и очень удивился, что я. К тому же был красиво сервирован стол на белой скатерти, с мельхиоровыми приборами,  со стеклянным синеватого  тона кувшинчиком вина. Его, кувшинчик, мама с Евгением привезли из Евпатории, и я много лет, любуясь на него, воображала, что это венецианское стекло, не зная, как оно  выглядит на самом деле.














                Глава 4. ВЗАИМОПОМОЩЬ

Я вспомнила, что Вася как-то дарил мне керамические бусы, поискала – нигде! Спросила маму, а она запричитала, что пришлось их выкинуть: в них завелись черви. Но как могли завестись черви в керамике?
Мама хотела выкинуть, но случайно забыла, а я всё-таки нашла остатки бус! Когда раскрыла пакетик, то обнаружила в нём не осколки бус, а кусочки раскрашенного сухого хлебного мякиша. Вот как в те времена изготовляли модную керамику  предприимчивые люди!
Васина мама была в отъезде у родственников.  Отпускные деньги  у Васи   закончились, поэтому я взяла на себя заботу о пропитании моего друга.  Незаметно отделяла небольшие порции еды от нашего стола, складывала их в сумку и несла голодавшему Васе. Тогда я уже приходила к нему домой, где нам никто не мешал.
Я внимательно изучила их жилище, найдя многое устаревшим – немодным. Вася дал мне ключ от квартиры, и придя как-то без него, я от скуки похулиганила. Взяв пилу-ножовку, отпилила ножку стола и, накрыв его скатертью, ушла. В их квартире было два больших стола, что показалось мне лишним и громоздким для небольшой комнаты. Придя домой, Вася очень озадачился. Увидев скособоченный стол, он тоже взял пилу и укоротил у стола остальные три ноги. Потом убавил столешницу и обстрогал ножки. Затем нашёл краску двух цветов и окрасил ножки в чёрный цвет, а столешницу в ярко-жёлтый. Получился чудный журнальный столик!
          Однажды я принесла Васе обед из многих блюд - всего понемногу. Он быстро всё съел и сказал, что не наелся. Я так расстроилась! Заметив это, он очень беспечно ответил:
 - А завтра схожу на рыбалку, да и поем!
 - А ты разве умеешь ловить рыбу? Это же надо уметь, это не просто!
 - А! – махнул он рукой, - наловлю!
 - А у тебя есть, чем ловить?
 - Да найду!
Я не поверила ему, но Вася, как ни странно, встретил меня с ухой! Он даже небольшую щучку поймал на удочку. Оказалось, мой Вася был прирождённый рыбак, к тому же, голодавший в войну, он рано  приспособился к добыче пропитания. Отменной двойной и четвертной ухой он будет потчевать нашу семью долгие годы, никому не доверяя «портить» добытую им рыбу. Сам, наслаждаясь своим трудом, уплетая рыбку, он приговаривал мне:
 - Нет, ты рыбу не любишь!
И было бесполезно спорить, что очень люблю, Но не так, как мой Кот Вася: люблю не любую рыбу, а хорошую!
Тогда  разными способами я старалась украсить моего Васю и его жизнь. Как-то он показал мне фотографии, где, стесняясь длинного плаща, он смешно  приподнимал его полы, собирая в горсть лишнюю длину. Узнав причину этого странного действия, я забрала плащ домой, и потихоньку, чтобы не видела мамочка, укоротила и подшила Васин плащ. Но не рассчитала подгиба, и плащ оказался коротковат, но Васе всё равно понравилась моя работа, и он долго бегал в том светлом коротком плащике.

                Глава 5.  ВСТУПИТЕЛЬНЫЕ

Первого августа 1964-го года я пришла на первый экзамен в Иркутский политехнический институт, а точнее в его очный филиал в городе Братске.
В те времена вся страна, то есть все её абитуриенты начинали вступительные экзамены на дневное отделение в один день, и все писали сочинение по литературе и по русскому языку, а вернее, на русском языке (кроме поступающих на творческие специальности – у них были другие сроки экзаменов).
Не помню, как называлась выбранная тема сочинения, но она относилась к «свободным». Я была очень взволнована, вдохновение просто накрыло меня!
Через день результатов ещё не было, но когда я приехала в гости к Нонне Александровне в военный городок, та, оказалось, лучше меня знала о моих успехах:
 - Ты написала отличное сочинение! Лучше всех!
 - Так откуда же Вы знаете???
 - Мне сказала об этом моя приятельница-учительница, которая работает в приёмной комиссии.
 - Так она же не знает моей фамилии!
 - Она сказала, что среди всех сочинений два лучших. Одно написал мальчик из школы №20, а другое – девочка из Риги.
 - Но это не значит, что я….
 -  А ты думаешь, что много девочек из Риги поступает в наш институт?
И в самом деле! Через день я увидела результат: «пять» за содержание и «четыре» за грамотность. Я была счастлива! Хороший разбег для абитуриента! Но этот результат говорил о другом: что я поступаю не туда, не по своему призванию! Но азарт экзаменов уже захватил меня.
Помню, что письменную математику я сдала на «четыре», а вот с устной возникли проблемы. Экзамен принимали две женщины. Я присмотрелась к ним:  мне понравилась Журавлёва – мягче, добрее. Когда же другая – Голубцова -  пригласила идти отвечать, я сказала, что ещё не готова. Как только  Журавлёва оказалась свободна, я сразу рванула к ней! И этот экзамен мне удалось сдать.
Физику сдала хорошо, даже помогла пареньку в военной форме нарисовать схему электрического звонка! А вот на химии Тамара Криворотенко выручила меня и подкинула «шпору».
Числа двадцатого было зачисление, и по конкурсу я прошла не на строительный  факультет, который выбрала первоначально, а на СДМ – строительные и дорожные машины, от них я  была страшно далека. Строительный факультет меня как-то примирял с архитектурой, которую я полюбила в Риге. Тогда я не знала, что советских архитекторов, по сути, готовили, чтобы строить типовые панельные дома, или такие дворцы, как  недавно открытый «Энергетик», где по центру здания были две большие белые буквы П.
  Стояло тёплое лето, я скучала по купанию, и вот однажды мы пошли на наше Братское море. Я выбрала безлюдное  место с ровным берегом, покрытым  травкой, а дно, как на Рижском взморье - песчаное. Разделись, погрелись на солнышке и ринулись в воду!  Она была сравнительно тёплой.  Я немного проплыла и, по привычке, стала нащупывать ногами  дно, но его не было. У меня началась паника, и я стала тонуть. Захлёбываясь, я призывала Васю, но он не сумел мне помочь, так как сам боялся глубины. С детства у него был дефект барабанной перепонки, и врачи не рекомендовали мочить ухо – вот почему он тоже не умел плавать. Но я выплыла! А опорой мне послужили  испуганные  Васины глаза.   





                Глава 6. ТУРСЛЁТ

В середине сентября был объявлен городской турслёт. Мы, студенты, тоже приглашались  участвовать. Не помню, чтобы нас кто-то сильно организовывал или готовил. Просто объявили, что с ночёвкой на воскресенье все идут на речку Вихоревку с едой и  тёплой одеждой. Была ли у нас своя палатка или нам её установили?  В нашей группе собралось несколько девочек и мой Вася, конечно.
Мы шли с походным снаряжением  пешком до Вихоревки, поэтому утомились, а после краткого отдыха принялись обустраиваться. Приготовили ужин на костре, оделись потеплее, и кто во что горазд! Пели, плясали, бродили и, как заворожённые, смотрели на огонь большого костра. Песни были разные, но больше туристские, то есть сочинённые известными и неизвестными туристами.  Многие из  тех песен  со временем  влились в разряд авторских. Кажется, в тот раз я впервые услышала песню Городницкого: «Снег, снег, снег, снег… Снег над палаткой кружится…».  Некоторые из бывалых туристов подвыпили, и, теряя контроль, норовили исполнять и  «вольный фольклор». В те поры я была очень строгой девушкой, да и сегодня не люблю скабрезных историй.
Стояла тихая тёплая ночь, и спать никому не хотелось, потому уснули на рассвете, когда костры уже не горели, а только дымили, и дым  смешивался с утренним туманом.
После завтрака началась игра в футбол, но он меня не интересовал, поэтому, полдня я посвятила приготовлению обеда, а потом, помыв посуду,  поняла, что больше здесь делать нечего. Не знаю, как другие, а я восприняла тот слёт как массовый отдых на природе, а туризм, о котором я читала в книжках, был ни при чём. Поэтому мне захотелось настоящего похода и, по возможности, с приключением.
Вообще-то на приключения рассчитывать не приходилось: я же была с Васей, а он такой взрослый и умный! Вот я и решила пойти не прямым путём к дому, а как-нибудь с поворотом, а точнее, с вывертом, но Вася не сразу сообразил, что я задумала.
Река Вихоревка была первозданной чистоты, все пили её воду, бродили, купались, ещё не был построен завод БЛПК, который окончательно отравил её.  Вихоревка, по моему мнению, названа так не по имени некоего Вихорева, а по её собственному свойству – она выгибается, течёт и мечется подобно вихрю. Мы с Васей пошли вдоль реки, любуясь её течением в изгибах берегов с пышными кустарниками -  золотыми, а местами ещё зелёными. Было тепло, солнечно,  тихо и радостно! Вот ещё один поворот!
Вася забеспокоился: пора домой.
 - Да что ты спешишь домой, ещё ведь рано, светит солнце, так красиво! - возражала я.
Мы отошли от реки и направились в сторону дома - на восток, в глубь леса. Но лес уже погружался в сумрак.
 - Мы заблудились! - взволнованно заключил Вася.
 - Да ты что? Разве можно здесь заблудиться? Солнце на западе, мы идём на восток. Сейчас выйдем на открытое место и проверим.
Но вокруг была чаща, и мы пошли быстрее. У меня такая особенность: чем чаще лес, тем быстрее  по нему иду. А вот и поляна! Последний луч осветил дальние сопки. Как свечи, на них вспыхнули яйцевидные купола лиственниц, но я успела сверить выбранный мной  маршрут по этому прощальному лучу!
 - Мы правильно идём! Мы должны выйти на дорогу в аэропорт.
 - Нет, мы ушли далеко. На дорогу в аэропорт мы бы  вышли раньше…-растерянно проговорил Вася.
 - Так  идём же скорее вперёд! Мы идём в нужном направлении! Дорога в аэропорт переходит в Усть-илимскую трассу, и мы выйдем на неё!
Стало совсем темно, но я рвалась вперёд, и вот мы уже слышим шум машин! Ах, вот и асфальтовая дорога! Проехала машина….
    Дорога, как мечта! Она освещалась звёздами, и на фоне чёрного леса казалась совсем светлой и тёплой. Я выбежала на неё, и от радости стала кричать, танцевать и петь! Вася оставался сдержан. Конечно, он тоже был очень рад, но как-то не мог прийти в себя. Очевидно, он до конца не верил,  что мы выйдем из леса.
Он не любил вспоминать этот случай. Мне же не пришло в голову, что мой друг может оказаться ненадёжным спутником, только смутное разочарование мелькнуло во мне, но я его быстро подавила. Зато я какова! Со мной не пропадёшь!
Мы остановили проезжающую попутку, и благополучно добрались до дома.      




                Глава 7. СТУДЕНТКА

Все поздравляли меня с поступлением в вуз. Мама была просто счастлива! Вася тоже  гордился мною, и я этому радовалась, но когда оставалась одна, то на душе скребли кошки….
Первого сентября состоялось торжественное открытие филиала, и начались учебные будни. С удивлением я встретила знакомого преподавателя. Это был математик и чертёжник Олег Петрович Бороздин. Он тоже помнил меня по школе.
На комсомольском собрании меня избрали  в  культмассовый сектор. Олег Петрович тут же придумал мне ещё одно,  соответствующее профилю поручение. Я должна была приносить в институт свежие газеты и журналы. Почему это поручение он дал именно мне, а не  библиотекарям филиала? Так или иначе, но он точно определил мой  истинный профиль. Итак, я должна была зарегистрироваться в ближайшем к вузу киоске «Союзпечать», где мне выдавали корреспонденцию для продажи. За эту хлопотную работу я получала десять процентов. Порою мне надоедало поручение, тем более, что покупал печать почти всегда один Олег Петрович. Он не ругал меня за отлынивание, но как-то разочарованно смотрел, если я ничего ему не предлагала, и я возобновляла свою деятельность.
Меня почти постоянно тяготил вопрос моего фальшивого присутствия в комсомоле. Я же не встала на учёт, да и не могла: у меня не было учётной карточки. Идти в комитет БРАСКГЭССТРОЯ? Но как я объясню, почему  нет карточки? Надо рассказывать, какая у меня оказалась сестра, похитившая карточку учёта…. Но взносы  я платила исправно.
А  ещё надо было учиться! И я отлично училась по двум предметам: по английскому и по истории КПСС. Поначалу понравилась начертательная геометрия, и я получила «пятёрку». Но потом все точные науки вызывали во мне панику и ужас.
Помню, как с целью психологической защиты среди студентов я  избрала себе  кумира, которого донимала своими верлибрами. Старалась его опекать:  ведь он жил не дома, а у родственников, а я уже имела такой опыт проживания.  По вечерам занималась с ним  английским языком, а потом, надев телогрейку, шла его провожать. В телогрейке я никого не боялась и, как мне казалось, смогла бы его защитить от хулиганов. Уж очень он был хорош собой  – светловолосый и  с огромными голубыми глазами.
Очень скоро все стали носиться с чертежами, обнимая их, как родных детей, а я к черчению никак не приступала. Думаю, что влюблёнными в чертежи были студентки строительного факультета. На их месте, может, и я бы что-то начертила.
Наконец, на ноябрьские праздники  я твёрдо решила сделать чертёж, и когда осталась дома одна, освободила большой кухонный стол, приготовила линейки, угольники и лекала. Расстелила лист ватмана, очинила карандаши, раскрыла готовальню с циркулем и рейсфедером. Сейчас кажется, что в руках я вертела какой-то сложный механический узел. Или он был на картинке? Я наметила оси изометрии, рука хотела рисовать, но не чертить. Что же делать дальше? Я подумала ещё минуту и свернула ватман в трубку, закрыла готовальню, закрутила пузырёк с тушью. Убрав со стола все инородные  кухне предметы, а заодно и моей натуре, я поставила точку на своей технической карьере. Всё! Больше я не учусь в филиале Иркутского политеха!   




























         





                Глава 8. С МЕЧТОЙ ОБ ИСКУССТВЕ

В институте я больше не появлялась. О том, что я бросила учёбу, знали только Вася и Людка.  Я долго скрывала от мамы своё решение.  Соседи по квартире  были уже  другие, поэтому не с кем было делиться,  кроме самых близких друзей.
Я съездила в военный городок к Ноне Александровне, сообщила ей о моём решении, и она приободрила меня:
 - Ну что же…. Значит, ты станешь искусствоведом. Поедешь учиться в Ленинград.
 - И я смогу поступить в Академию художеств?
 - Сможешь, если захочешь и будешь хорошо готовиться.
 - А что значит хорошо готовиться? Что надо знать и что будут спрашивать?
 - Надо пройти предварительный конкурс на профпригодность. Тебе будут показывать открытки-репродукции без названий, а ты должна будешь сказать и автора и название. А ещё подготовить по программе историю русского искусства, начиная с архитектуры. Я тебе дам том Алпатова, по нему и готовься.
И Нона вручила мне огромный том  истории русского искусства академика Алпатова. С большим трудом, но и с неменьшим интересом я взялась за  чтение. Сразу возникло много попутных вопросов. Я пошла в библиотеку. Каждое утро я выходила из дому в половине девятого утра – как в институт, а сама сначала шла к Людке (пока она не устроилась на работу), а потом в библиотеку, и там погружалась с головой в мир книг, журналов и словарей.
Но кто-то из соседей сказал моей маме (а может, и Людкина мама?), что я бросила институт. Однажды, выйдя из дома, я вскоре вернулась, как вдруг пришла и мамочка. Она строго спросила меня, правда ли, что я бросила учёбу. Отпираться я не умела. Мама кинулась уговаривать меня вернуться в институт. Я была тверда! Она начала обнимать и целовать меня, умоляя. Таких её бурных ласк я никогда не испытывала. Мне стало очень жаль маму, но с непривычки её ласки вызвали дискомфорт, хотелось плакать. Я осталась холодна, только пообещала, что учиться всё равно буду, но не здесь.
О профессии инженера у мамы были очень приблизительные представления, хотя она и работала в проектной организации.  Эта профессия в ту пору была престижна и хорошо оплачивалась. Мамина приятельница Мария Петровна нередко повторяла:
 - Хорошо быть инженером: восемь часов плюют в потолок, и двести рублей в кармане!
Когда я сестре Лере пересказала эту обывательскую фразу, она возмутилась:
 - Как это «плюют в потолок»! Такая сложная и ответственная профессия! Где она видела, чтобы инженер  плевал в потолок?
У Марии Петровны был муж-инженер, но не думаю, что он так работал. Так работала сама Мария Петровна то контролёром в кинотеатре, то в снабжении. Только  двухсот рублей никогда не получала.










































                Глава 9. И ВСЁ ЖЕ СУДЬБА….

Вася продолжал занятия спортом. После работы, которая была, что называется, «на ногах», он шёл в спортзал, где играл в баскетбольной команде, всё так же ловко отбирая у противника мяч, и, высоко прыгая, легко отправлял его в корзину.
Осенью в спортивной среде подводились итоги, при этом вручались грамоты, устраивался банкет для спортсменов. Вася пригласил меня на это запланированное мероприятие. Помню, что главной фигурой на нём была сухая холодная дама Семиусова, говорившая очень невыразительным  суконным языком. Может, она не была равнодушным человеком, но произвела именно такое впечатление. Типичная чиновница, каких не должно быть.
После немногочисленных речей все навалились на выпивку и закуски. Теперь думается, что закуски были так себе, если мой Вася сразу захмелел. Мы вскоре вышли на улицу. Вася не мог идти, и мне приходилось подпирать его своим плечом. Он старался держаться, но это ему  с трудом удавалось. Таким я его никогда не видела. Было тяжело тащить его, и на душе стало как-то кисло, если не сказать хуже. Я уговаривала себя, что такое в первый и в последний раз, что это произошло случайно. Ведь Вася очень устал за неделю. Оно так и было на самом деле. Потом я замечу, что закусывать Вася не привык – чаще было нечем. Мне не нравились ни его роль в этой ситуации, ни моя. Ну, неужели я буду всю жизнь так его водить? Нет, я не согласна! Такой Вася мне решительно не нравится. Но что будет, если я вообще от него откажусь?  Помня опыт с Юрой, я понимала, что Вася будет очень страдать, даже может не пережить страданий. Я почувствовала себя виноватой за мысль расстаться с ним. Виноватой ещё и в том, что я так его завлекла, привязала и обнадёжила.
Мне не с кем было посоветоваться, кроме Людмилы. Когда я сказала, что почувствовала и поняла, что недостаточно люблю Васю, она решительно подвела за меня черту: ты должна с ним расстаться. И даже Васе она высказала это!
Через неделю мы с Людмилой поехали к Нонне Александровне. Тогда, чтобы уехать в военный городок, надо было сесть в автобус на автостанции, то есть такая поездка была  настоящим путешествием. Вот мы выехали, автобус поднялся вверх по Дубынинскому переулку, свернул направо на улицу Гидростроителей. Проехали здание управления. Я посмотрела направо и вдруг увидела, что Вася в своём коротком плащике перешёл дорогу и как-то робко идёт в сторону моего дома. Я вздрогнула и сказала Людке об этом. Она спокойно мне ответила:
 - И пускай идёт, а тебя нет дома.
Но я как соскочу с места! Как заору на весь автобус:
 - Остановите!!!
Да как выскочу! Да как закричу:
 - Васяяя!!!

                Глава 10. ПОИСКИ РАБОТЫ

Мне стало так спокойно, я увидела, что Вася рад моему возвращению. Но, главное, что я  в себе перестала сомневаться. Да, я люблю Васю, хоть и без страсти. Мы необходимы друг другу. Я поняла, что Вася не сможет жить без меня, а мне тоже хорошо и спокойно с ним, и я ощущаю гармонию жизни. И сколько нового хорошего нас ждёт впереди!  Я оптимистка! Меня питают надежды на будущее, меня поддерживают и  мечты,  и сила моей воли. Мои мечты сбываются, и так будет всегда! Мы с Васей никогда не расстанемся, но я должна учиться дальше и получить любимую профессию.
Я рано поняла, что не смогу трудиться, если мне не нравится работа. Многие доброжелатели советовали, кем же мне быть. Наша давняя приятельница Нина Павловна Дрёмина хорошо обдумала, как она сказала, вариант портнихи. Я прислушалась к её совету: и на самом деле люблю шить, только не очень умею.
 - Так ты учись у мамы. Ты станешь такой же хорошей портнихой, как твоя мама!
Да, подумала я, хорошо бы стать такой мастерицей, как мамочка. И побежала домой с радостной вестью. Но мама встретила эту новость не только без радости, но ещё и с возмущением:
 - Почему бы её дочери не стать портнихой? Она не понимает, какой это каторжный и ответственный труд! Только не портнихой!
А вот я думаю, что Нина была близка к истине. Я очень люблю ткани, люблю, чтобы было красиво, шитьё меня успокаивает, а ножницы бегут быстрее моего сознания. Эти слова мамочка сразу подхватила:
 - Вот-вот! Сразу испортишь чужую ткань! И заказчики бывают такие капризные! Спросишь, бывало:
 - Вам к какому дню пошить?
 - Да когда пошьёте… А через неделю говорят, что надо срочно. Всё бросай и шей! И шьёшь им днём и ночью.
  Но я-то видела, как нравились заказчицам сшитые мамой наряды, и очень редко кто-то был недоволен, но вот эти-то редкие  случаи мама сильно и долго переживала.
Дни летели, а я не могла устроиться на работу. Хотелось работать в библиотеке. Я спросила в читальном зале, не возьмут ли меня на работу, и получила  твёрдый отказ:
 - Чтобы работать в библиотеке, надо иметь специальное среднее, а лучше  высшее образование.
У меня были только курсы, и те не библиотечные. Я узнавала, не возьмут ли меня на машиносчётную станцию, согласно документу, полученному на курсах в Риге. Но свободных мест на станции не было, да и я туда особо не стремилась. Однажды мы с Васей были в гостях. Милая дама очень обрадовалась, что я ищу работу, а она сможет мне помочь:
 - Работа нетрудная и на свежем воздухе. Будешь точковщицей машин на дороге.
Но мамочка в очередной раз встретила мою «новую работу» с возмущением:
 - Пусть она сама работает на свежем воздухе!






































                Глава 11. ДЕБЮТ

Этой осенью 1964-го года мне исполнилось уже 19 лет, а я ещё не определилась окончательно, кем же я буду. Больше всего мне хотелось изучать искусство и нести свои знания людям, но очень скоро я засомневалась: а смогу ли?
Нонна Александровна не сомневалась, что я смогу, и быстро организовала мне премьеру в своей тринадцатой школе. Я пришла на урок рисования в шестой класс. Там была и учительница, но я сразу сникла, увидев её беременной. Но какое же отношение ко мне имело её положение? А такое, что она не собиралась «устанавливать для меня дисциплину», а я этого и сейчас не умею делать. Я начала неуверенно говорить о художнике, уже не помню о каком, притом делая паузы,  а дети спешили их заполнить.  Но они всё-таки сдерживались – им было любопытно, зачем я к ним пришла и что я умею. А я ничего не умела тогда. Ничего! Меня это ужасно разочаровало, и мои амбиции  мигом улетучились.
Когда я пришла к Нонне Александровне вернуть её книги, она успокоила меня и посоветовала прочесть рассказ Ираклия Андроникова «Впервые на эстраде». Меня удивил Андроников! Оказывается, он, такой уверенный в своих знаниях и речах, тоже неудачно выступил  перед зрителями в первый раз, но ведь не пал духом! Ну что ж, я буду старательно учиться. Моё провальное выступление показало, что я не твёрдо знала то, о чём собиралась рассказать детям, к тому  излишне волновалась и проявила неуверенность. Да и невероятно сложно говорить о художнике, имея в руках две-три небольшие картинки. А уж о подлинниках в наших условиях и говорить нечего – их тогда попросту не было ни у кого в нашем Братске! Картины - в книжных и журнальных репродукциях, музыка -  в радиорепродукторе.
А музыку я любила. У Васи был переносной радиоприёмник на батарейках. Его можно было вешать на шею и в поисках музыки крутить  регулятор волны. Я любила тогда «Итальянское каприччио» Чайковского и «Рондо каприччиозо» Паганини - Листа. И вот поздней осенью идём с Васей по улице, он повернул регулятор, и - в темноту, подсвеченную  фонарём и снегом, в самое сердце ворвались звуки скрипки с оркестром! Господи, какое же это было счастье! Какое упоение! Как же было не любить моего Васеньку, сделавшего меня такой счастливой и окрылённой! Музыка, именно музыка даёт, как ничто другое, веру в жизнь! От неё, веющей красотой и вечностью, перетекает в нас то ручейком, то спокойной широкой рекой, а то обрушивается водопадом  великая энергия жизни, созидания  и веры в будущее!  Хотите счастья – слушайте музыку! Её гармония делает  гармоничными и нас. Музыка примиряет с судьбой.  Она не отнимает энергии  жизни, а, наоборот, – усиливает желание жить.
   


                Глава 12. ВЕРА

Вася поддерживал все мои интересы.  14 октября он принёс мне небывалый подарок. До сих пор ощущаю  не только душевный, но и физический трепет, когда я развернула упаковку и, потрясённая, увидела  пожелтевшие страницы старопечатного издания. У той «инкунабулы» без обложки были перегнуты вдоль все листы. Видно, что её тщательно скрывали, но всегда носили при себе и наверняка прятали в сапог. Я раскрыла книжный блок и прочла: «Отче наш, ежи еси на небеси, да святится имя Твое….». И дыхание перехватило…. Удивление и радость переполняли меня:
 - Васенька! Где же ты нашёл такое?
Вася улыбался и молчал. Так я и не узнала, где он раздобыл ту драгоценность…. Потом он скажет так:
 - Я другой – не такой, как ты. Но я хорошо понимаю тебя. Ты необычная, и я  тебя люблю.
Тогда мама пресекала мой интерес к религии, хотя потом будет рассказывать, как в детстве она ходила в церковь на исповедь. По этой причине я не показывала маме Васин подарок. Верить в бога тогда всем запрещалось, верующие преследовались разными угрозами, нареканиями начальства, товарищескими судами и, что самоё прискорбное, осуждались обществом. В нашем городе не было ни одной церкви. И каково же было наше удивление, когда жена Васиного дяди Миши  - тётя Оля - вдруг открыла церковь в Падуне! Но прежде этого мы были потрясены трагедией в семье Михаила и Ольги Черезовых: враз погибли две их юные  дочери! Их, идущих по обочине дороги, сбил пьяный водитель. Девушек похоронили в белых подвенечных платьях. Дядя Миша ненадолго пережил дочерей, а Ольга купила в индивидуальном посёлке дом и подарила его  Русской Православной Церкви. Мой Вася почему-то  сказал: «Как же она нагрешила!» Таково  было мнение в его семье…  Как всё было на самом деле, я не знаю.
Церковь стоит до сих пор,  она была первою в Братске. Но тогда, (да, признаюсь, что и теперь), жизнь уносила меня всё дальше и дальше от религии, а когда я была готова окунуться в неё сердцем и головой, не было никаких условий. И самое главное, не было наставника-духовника. Если бы я осталась в Риге, то скорей всего пришла бы в лоно Православия, а в условиях Братска мне оставалось читать справочник атеиста, где речь шла о разных религиях, и я стала интересоваться разными верованиями. О религии тогда было что сказать отрицательного и советским журналистам и художникам, и  историкам. Но с  нею примиряло пронзительное «Арабское танго» и реалистическая проза Льва Толстого, а потом и Достоевского.
Моей же религией, как и у многих советских людей, стала поэзия.

                Глава 13. ПОЭТ ЭПОХИ

Лора Петрова рассказывала, как на встрече с поэтом Евгением Евтушенко, приезжавшим в Братск год назад (я тогда  жила в Риге), кто-то из зала спросил его:
 - Какой  поэт, по-вашему мнению, станет символом нашей эпохи?
 - Понятно, что Евтушенко трудно было ответить на этот вопрос. – продолжала Лора. - Он мог бы ответить «я» и не ошибся бы, так как  большой зрительный зал  в тот момент был  такого же   мнения. Но ведь он  не мог так сказать сам о себе! Возникла пауза, а потом Евтушенко сказал:
 - Думаю, что Роберт Рождественский.
А спрашивающий  на свой вопрос ответил  иначе:
 - А я думаю, что это будет Андрей Вознесенский.
Меня эта история очень озадачила. Люди всерьёз говорят о Вознесенском, а я совсем не знаю его, и только отмахиваюсь его «треугольными грушами». Надо его изучить. Но сколько я ни читала в журнале «Юность», никак не могла попасть на его волну – мне всё казалось каким-то вычурно-вывернутым и искусственным. Я принялась за Роберта Рождественского: читала и учила наизусть «Реквием», «Если вы есть, будьте первыми», «Письмо в тридцатый век». Из того «письма» только помню:   «Вам, родившимся в трёхтысячном, девяносто каком-то году…»
Однажды я была дома одна, и по радио объявили о выступлении  Андрея Вознесенского. До этого я никогда не видела и не слышала его. Я прибавила звук. Из репродуктора лился прекрасный голос. Поэт не читал, он пел!
                Свисаю с вагонной площадки…. Прощайте!
                Прощай, моё лето! Пора мне….
                На даче стучат топорами,
                Мой дом забивают дощатый. Прощайте!

Господи! – подумала я. Это же про меня: про нашу дачу в Юрмале….
И далее:
                Прощай, моя мама! У окон
                Ты станешь прозрачной, как кокон.
                Наверно умаялась за день?
                Присядем.
                О, Родина, попрощаемся!
                Буду звезда, ветла….
                Не плачу, не попрошайка!
                Спасибо, жизнь, что была!
                На стрельбищах в десять балов
                Я пробовал выбить сто….

Я услышала этот выстрел! И уже никаких сомнений не было, что Андрей Вознесенский  -  мой поэт!
Но теперь думаю, что ту эпоху точно выразили два поэта: Владимир Высоцкий и Евгений Евтушенко.


                Глава 14. ПЕРЕПИСКА С ЮЛЕЙ

Дни за днями летели, а я сидела дома, не работала. Читала всякую всячину. Учила  Вознесенского и уже выучила его книгу  «Антимиры».  И вдруг Юля прислала его же «Параболу»,
Юлины письма сохранились, и временами я перечитываю их. Перечитываю в основном с сожалением, что для меня  потерян её след….  Лет пять мы переписывались, а встретились через девять лет! И потом виделись несколько раз во время моих приездов. Но с каждой встречей, ( а их было немного), Юля отдалялась от меня.  В чём была причина? Я так и не поняла. Говорят, что жизнь разводит людей. Подозреваю, что и моя сестра Клара способствовала этому. Но об этом в другой раз, а сейчас я хочу привести Юлины письма по горячим следам, и начать с самых горячих.
               
13.07.64. г. Рига.

Здравствуй, дорогой мой человек! Как ты живёшь? Что нового, интересного? Кто ты сейчас и чем ты занята? Меня интересует абсолютно всё и до подробностей….
Что у меня?  Во-первых, милая Галка, что творилось со мной в первые дни твоего отъезда! Я думала, что  просто  сойду с ума от  воспоминаний и тоски. Как только я приходила домой, меня встречали книги: «Человек» и «Ты рядом». Я уходила на улицу, там  проходила мимо нашего парка, и всё начиналось сначала. Я всё помню. Помню утренние встречи, экзамены, необыкновенное ночное купание. Ладно, не буду ныть….
Я  подала заявление на биофак. Дорогая Галка! Если бы ты могла хоть ненадолго представить себе, что там делается! Страшно много поступающих. Все бросились на биофак (в основном это евреи, т. к. они почуяли перспективность этой работы). Суди сама, в нелатышскую группу будет принято лишь 25 человек, а заявлений уже 67. Надежды у меня почти никакой. Я сейчас работаю и занимаюсь мало.
,,,,Галка, пришли мне вид Братска. Я хочу видеть город, в котором ты живёшь. Видела нашу математичку Зинаиду Константиновну. Она просила  передать тебе привет и наилучшие пожелания».
Юлина просьба прислать вид Братска повергла меня  в шок. Что я могла ей прислать? Разве чёрно-белый вид Братской ГЭС? Её письмо отрезвило меня…. Из мира старинной архитектуры я возвратилась к типовым деревянным убогим  домам! Нет, об этом не хотелось думать! Больно было вспоминать, чего я лишилась. Но быть  рядом с матерью, с будущим мужем, ходить по знакомым тропинкам…. Нет, мой отъезд стоил этого! Я правильно сделала, что уехала домой, а в Ригу и в другие города стану наезжать - ведь все ездят в отпуск в разные концы нашей огромной страны.
Юлино письмо написано карандашом. Тогда не было шариковых ручек, а постоянно  носить в сумке наливную ручку было опасно: прольются чернила. Значит, Юля писала это письмо не дома, а где-нибудь в парке…
Она поступила на биофак на вечернее отделение и продолжила работу в медицине, питая надежду выучиться на врача.
Осенью пришло  ещё одно потрясающее письмо. Юля написала его прямо на почтамте Сигулды. Это письмо на телеграфных бланках. Просто не знаю, какой выбрать фрагмент, с чего начать….
«Здравствуй, далёкая и близкая моя братчанка! Знаешь, где я сейчас? Галка, я никак не могу ничего забыть! Понимаешь, всё-всё связано с тобой. Куда бы я ни шла, что бы я ни делала – ты со мною всюду.
Сегодня у меня выходной. Я проснулась в таком радостном настроении, вскочила, подбежала к окну и ахнула! На голубом небе торжественно и плавно выходит из-за горизонта огромный ярко-рыжий диск солнца. Буквально через две минуты шар исчез, а всё небо осветилось нежно-розовым светом. От такого чуда у меня всё запело внутри, я готова была совершить подвиг!  Распахнув окно,  весело крикнула облакам и ветру:
 - Доброе утро, Галка! Ветер, донеси ей мои слова!
И я тут же решила ехать в Сигулду. Хотелось ещё раз пройти там, где была ты со мной! Схватив сумку, твои письма, стихи Есенина и яблок на дорогу, я выскочила из дому. Еле успела на электричку на 8-05.
Помнишь, как мы ехали, какой был ветер? Помнишь, сколько цветов мы набрали с тобой! Я очень жалею, что в тот раз мы с тобою не дошли до замка, но я надеюсь, что несмотря ни на что, ты всё это увидишь. Ты, конечно, помнишь ярусы лесов и изгибы реки Гауи. Сейчас лес напоминает картины художников-импрессионистов…. Понимаешь, Галка, это так красиво, что невольно думаешь, кто творец всего этого…. Всё это море леса под дыханием ветра поёт и переливается всеми красками, которые могут существовать только в природе. Прости, но я не могу найти слов, чтобы всё это выразить. Могу сказать только два слова: удивительно красиво! Собрала для тебя листочки, чтобы ты могла представить себе эти краски природы. Высылаю их тебе, и вместе с ними  шлю тебе всю свою любовь, свои мысли о тебе.
На самой высокой башенке замка, на кирпиче около второго окна, я написала: «Галка, чудо-человек! Жду! Юлька. 1964 год,  осень»….
Читаю такие письма, и сложные чувства путаются во мне… Юношеская восторженность…  Потому такая любовь к подруге? Я ведь тоже любила Юлю, но как-то по-другому. Прежде любила Людку, даже целовала ей руку, (которую она быстро отдёрнула, и правильно сделала). У меня скоро прошли те нежные чувства, но восторги вспыхивают во мне и сегодня. Но чтобы так, как Юля! Такие страсти меня пугали.  Я боялась, что у Юли это не  пройдёт.  «Ведь так можно любить только юношу», -  уверенно думала я. Но и у Юли прошло!  И когда мы встретились через девять лет, казалось, что будто и не было никакой страстной восторженности, а если и была, то ушла без следа, оставив на былом месте  груз беспросветной безрадостной  жизни.  Где же ты теперь, моя любимая прекрасная подруга?! Дай мне знак, что  слышишь меня.
«Ночью, в узких улочках Риги ты меня ждёшь….»
      



































                Глава 15. ВАНИНЫ ПИСЬМА

Я продолжала мечтать, как летом поеду в Ленинград поступать в Академию художеств. Уверенности, что поступлю, у меня не было, но оставалась надежда на встречу с Юлей  – ведь от Ленинграда до Риги  рукой подать.
Кларина свекровь переслала мне письма от Вани Греховодова. В августе он был в Ленинграде, поступал в университет на кафедру физиологии человека и животных к профессору Васильеву. Всё сдал, кроме физики – завалил! «Галка, я рядом с тобой. Это меня бесит!» - продолжал он своё письмо. Ванечка думал, что я в Риге, а я уже в Братске…. Дома  нашла его прошлогоднее письмо, в котором он «бесился» по поводу мнимой нашей  «близости»: я в Братске, а он завклубом в Илимске. А я в тот момент уже жила в Риге. Теперь я сделала вывод, что мы вряд ли встретимся: не судьба. Я не могла откликнуться на его чувства, да и были ли они у него  настоящими? Одиночество способствовало его быстрой и сильной привязанности ко мне. Его письма (а они  сохранились) невозможно читать равнодушно. Он сумел в них выразить себя настолько ярко, что его образ, а к нему и хороший слог, до сих пор держат меня в плену необычной  Ваниной личности. Хочется напечатать эти письма, из них получится небольшой, но страстный роман и без моих писем, которых, разумеется, у меня нет.
Кроме сочувствия трудной сиротской судьбе инвалида,    восхищения  его стойкостью и талантом, я не испытывала к нему других чувств – только дружеские!
В ноябре он прислал мне в Ригу открытку-поздравление с праздником:
 «Крошка! С большим праздником! Желаю всего!!! А теперь…? В чём дело? Я на тебя обижаюсь! Ван». Так он недоумевал, почему я не отвечаю. А я была не в Риге, а в Братске.
Наконец, получив моё  ноябрьское письмо из Братска, он отвечает уже из Евпатории:
 «Бросай институт. Тебе это не подходит (а я и так уже бросила). Перед праздником я вызывал тебя по телефону из Риги, но ты не пришла. Вернее, тебя не было в Риге. Зачем ты покинула этот сказочный городок?
Я утром проснулся, а на улице снег! Такое было сногсшибательное чувство, когда шёл на работу! Работаю коммерсантом в газетно-журнальной экспедиции (как я в газетно-журнальном киоске книгоношей!). Но я бы предпочёл больше физику на лекциях профессора, чем эту коммерцию. Но ничего не поделаешь, придётся покорпеть ещё годик.
А сейчас, к вечеру, снег наполовину растаял, и так почему-то грустно…. Наверно ещё и потому, что у меня под носом «капель».
Галинка! Галчонок мой! Ну, что там с тобою стряслось? Пиши ясней! Твой Ван».



                Глава 16. ГРЕХОПАДЕНИЕ

К письму была приписка: «Если можно, то я крепко целую тебя в губы, ты ведь разрешишь, я знаю!» Меня, как любую девушку, такая фраза и взволновала, и ввела в недоумение: что это он, будто мы с ним когда-нибудь целовались?! Я ещё раз убедилась, что Ванечка легко «заводится» - ну, прямо «спол-оборота»! Это значило, что он мастер воображать. Да, фантазировать интересно и приятно, только после приходится  ещё и дорого платить за собственные фантазии. Впрочем, пришлось платить нам обоим. 
Когда я заговорила с мамой о Ванечке, она быстро урезонила меня:
 - Он инвалид! Калека.  Они бывают злыми на всех.
Я  не уверена, что мама  права, но её слова запомнились. А если бы я действительно Ваню любила, то и мамины слова меня бы не остановили. Но я давно знала, что моя судьба – Вася Черезов.
Не помню, как наступил Новый, 1965-ый год, но он наступил. Не имея денежных средств, я на копейки купила плотной тёмно-синей ткани на модную юбку с бретельками. Быстро раскроила, быстро сшила, но не влезла: при раскрое  не сделала припусков на швы. Убрала юбочку до лучших времён – когда похудею.
Эпидиаскоп оставался в обиходе. Никакой множительной печатной техники для картинок, кроме  небольшой копирки и светочувствительной бумаги, просто не существовало. Да и с помощью перечисленных средств можно было «изобразить» что-то маленькое или бледное. А графика художника Стасиса Красаускаса волновала не только меня, и многим хотелось смотреть на неё не только в книжке Межелайтиса или в журнале «Юность», а украсить ею своё жилище. В быту делать копии фотоаппаратом тоже не получалось. Тогда снова пригодился эпидиаскоп.
Перед его объективом ставили картинку и проецировали на лист ватмана, закреплённый на стене. Изображение-картинка увеличивалась во весь  ватманский лист! Надо было быстро обводить карандашом основные контуры изображения. Быстро потому, что за объективом с  книгой находилась мощная лампа, сжигающая книгу  с  иллюстрацией. После обводки книга быстро вынималась. Контуры на бумаге надо было оставлять белыми, а   всё  пространство внутри контуров  закрашивалось чёрной тушью. Только меткий глаз и  искусная рука  могли воспроизвести окончательно копию гравюры – ведь не было же в нашем распоряжении печатных станков.
Так копию  иллюстрации Красаускаса сделала для меня та самая девочка (Люда Рябова?), которая бегала в кино под моим именем без билета. В жизни много чудес!
Так что же было изображено ею на ватмане? Какую иллюстрацию мне удалось заполучить? Это были Адам и Ева. Красаускас их изобразил на фоне дерева с райскими яблоками, но не Ева, а Адам тянется к яблоку. Художник по-своему  трактует грехопадение. У него Адам – искуситель, а Ева, смущённая, падает перед ним. И не из ребра Адама, а от бедра отделяется она. Их ноги ещё вместе, но Адам тянется за новым яблоком...




































                Глава 17. ВСТРЕЧА ВЫПУСКНИКОВ

Такую «картинку» поместить у себя в комнате я не могла. Возможно, я принесла её домой, но встретила мамино сопротивление, а скорей всего, и не приносила, а повесила картину у Васи в его комнате. Вася не особенно был похож на  того мужчину с гравюры, а вот я – вполне. Вася не был таким сильным, но он был самостоятельным и смелым, а ещё он  очень  любил меня….
Наступил долгожданный февраль! Я всегда его встречаю  с радостью!  Потому, что скоро весна!
Первого февраля, по традиции, в нашей двадцатой школе состоялся вечер встречи  выпускников-одноклассников. Мы с Людмилой Артемьевой, хотя и не вполне подходили под этот статус (я выпускалась в Риге, Людмила - ещё без аттестата) с радостью помчались на эту встречу. Это была наша школа, и ожидался приезд Елены Борисовны!
После общего собрания, все разошлись по классам, но таковых было немного – выпуска четыре: школа  открылась недавно. Поэтому все побежали к «своим» учителям. К Елене Борисовне собрался целый кабинет из разных выпусков. Помню среди «не наших» краснощёкого красавчика брюнета Борю Поспелова. Елена и к нему относилась с тёплым вниманием. Она задала всем один вопрос: « Нашли ли вы своё счастье?» 
  Боря что-то пробормотал, Галя Казадаева пожаловалась, что мало денег: «Купишь какую-нибудь безделушку, и есть не на что».
Меня, как и Елену, их ответы не устроили. Я тогда почти всех однокашников считала очень состоятельными и успешными, поэтому заключила, что они, возможно, «с жиру бесятся». Потом-то я поняла, что и в Братске, а не только в Риге, жить затруднительно, и не только нам с мамочкой, - проблемы возникают у всех, несмотря   на кажущееся благополучие.
Но я себя ощущала вполне счастливой в тот момент. Встреча с любимой учительницей, с которой столько не виделась! И тесная юбка мне подошла, а значит, я постройнела, чувство лёгкости, полёта переполняли меня! И неважно, что не всё у меня ладится – это временно! Я всё смогу, всё сумею. Всё ещё впереди! И уж так ныть, как мои одноклассники, не стану!
Елена Борисовна ушла к коллегам, а мы небольшой группой уединились и  в честь такой серьёзной встречи понемногу выпили вина - ведь мы уже совсем взрослые, и нам всё можно!
Оставаться свободными  тогда нам помогала поэзия. Людмила прекрасно читала Федерико Гарсиа Лорку:

Чёрные кони жандармов
Железом подкованы чёрным….

Или:

Начинается плач гитары….

 А я  -   «Осеннюю песню»: «Сегодня чувствую в сердце неясную дрожь созвездий»….


                Глава 18. ГРАВЮРА КРАСАУСКАСА ОЖИВАЕТ

Когда осенью Нонна Александровна посоветовала Васе взять меня, как берут крепости и города, я не поняла, что она имела в виду. Если близкие отношения, то они у нас уже были. А  как же ещё? Приказом? Боем? Оказалось, что можно взять ещё одним способом.
Собираясь на учёбу в далёкий город, я не думала порывать с Васей. Но он-то понимал и знал по опыту моего прошлого  года в Риге, что ждать меня – это очень трудно, да и я порой капризничаю и выступаю с угрозами перемен. Это качество вообще свойственно моей натуре. Я стремлюсь к стабильности, но застоя не выношу.
Вечерами я приходила к Васе в его уютную небольшую комнатку, где были проигрыватель и магнитофон, мягкий свет бледно-голубого абажура настольной лампы.   Чёрно-белая гравюра Красаускаса призывно манила нас друг к другу.

Я руками тело её беру, грех -  приличествует человеку.
Я за грех, когда семя взрасти успев, красит тело, как землю – щедро!
И не нравится мне, когда весь посев одному достаётся ветру.
Я за хлеб насущный любви большой, жажду плоти и жажду света.
За такую любовь, о какой ещё не писали нигде поэты….
                Э. Межелайтис

    Пару раз я видела во сне маленькую, говорящую девочку и решила подарить последнюю куклу соседке. А девочка мне встретилась другая. Это была Анечка Семёнова – Бертина дочка. Тогда наши соседи по квартире Берта и Володя Семёновы уже проживали в отдельной квартире на Новом городе. Анечка подросла, Берта вышла на работу в ГРП, а меня позвала нянчить дочку. Анечка была милая и очень спокойная - ну прямо, как куколка - хорошенькая беленькая и чистенькая девочка. Правда, я не очень понимала, что мне делать с нею. Кормить, высаживать на горшочек, переодевать, вести на прогулку, кормить обедом, снова горшочек и укладывать спать днём. А что ещё? Во время её сна я читала Алпатова  «Историю русского искусства», и книга вполне гармонировала с двухлетним ангелом,  сладко спавшим в своей кроватке - ну как настоящая Дюймовочка в розовых лепестках. Берта очень её любила и заботилась о ребёнке, одевая во всё красивое и качественное: в белое, розовое и красное.
Так прошло дней десять. Ребёнок начал привыкать ко мне, как вдруг что-то произошло, и Анечка стала плохо кушать и капризничать. Зато я кушала ну прямо за двоих  и не могла остановиться! Было очень вкусно, очень! Но ведь и честь надо иметь! Но я ничего не могла поделать, как ни боролась с собой!
На выходных я всё думала, почему вредничает Анечка? А она вовсе не вредничала, а заболела корью. Кто-то во дворе или в подъезде был болен, и наша крошка заразилась. Берта дозвонилась до моих соседей, и те передали, что мне  не надо приходить.
               



































                Глава 19. РАБОТА НАЙДЕНА!

Время текло медленно, не то, что в Риге! Но всё-таки текло, а  я опять  не работала, хотя упорно занималась самообразованием.
Как-то в гости к Лунёвым приехал племянник из Харанжино.  Он жил в деревне (или это был леспромхоз?). Порода выдавала в нём несельского жителя, да и впрямь не сельский – метрсексуал, как сказали бы теперь.  И деловой, и красавчик, и любил принарядиться - старался хорошо выглядеть. Он всего-навсего оканчивал среднюю школу и получил задание на весенние каникулы написать сочинение. Но оно не получалось, так как  читать роман Горького «Мать»  он не хотел. Я вызвалась помочь, (всё равно бездельничаю!) и   так «вошла» в тот роман, что насочиняла уйму лирических отступлений, но мой труд  безоговорочно был отвергнут: «К чему всё это?» - возмутился он. Но юноша сделал мне интересное предложение пойти работать пионервожатой в его школу в посёлке  Харанжино.
 - А меня возьмут?
 - Возьмут! Работать-то некому! Поезжай в Братский районо с заявлением, а в Харанжино полетишь на вертолёте!
Уже зная строгий мамин подход к выбору моей работы, я решила ничего ей не говорить, пока не устроюсь, и поехала в город оформляться.
В районо немало удивились моему рвению. С чего это я решила, что мне надо там работать?
 - А что ты умеешь? Петь умеешь? А танцевать? Чему ты можешь научить?
Я давно не пела в хоре и не танцевала сценические танцы, а про стихи  решила и не заикаться. Так и не стала я пассажиркой вертолёта!
А гость был разочарован, что не помог родной школе. Может, он выучился  и стал её директором?
А между тем мама с Евгением Дмитриевичем хлопотали за меня и к концу марта  мне нашли  место в лаборатории на КБЖБ - на заводе ЖБИ-4. Буквы Ж и Б в этих аббревиатурах означают железо-бетон. Я и рада была и не очень, но решила потерпеть, так как деньги платят, а я уже взрослая и должна их зарабатывать.
Устроилась быстро, и  взрослая девушка Аня проинструктировала меня, научив принимать закладные детали для бетонных плит, испытывать металл на прочность, а точнее на разрыв. Я всё неплохо усвоила, и  крепость металла высчитывала по формуле, но качество сварных швов на деталях почему-то проверяла на глаз. Аня успокоилась моим знанием одной формулы и укатила в отпуск, а я начала  мучиться на новой работе, терпя её изо всех сил. Сначала я работала в первую смену, а потом и во вторую, и даже в третью. Всё это оказалось подобием каторги для меня. Но лучше по порядку, а именно, что же  конкретно  делала я на том заводе?



                Глава 20. ЛАБОРАНТ И КОНТРОЛЁР

На заводе ЖБИ-4 было две лаборатории. Одна – испытывала бетон, другая – металл, или железо для закладных деталей, а закладывались они в бетонные панельные плиты, из которых строились дома в большом количестве. Если плохой бетон, или плохой металл, не выдерживает заданной нагрузки, то дом может  развалиться. Но металл закладывают в виде сложных, скреплённых сваркой деталей – разных железных пластин и штырей. Так сложилось, что я оказалась не только лаборантом, но и контролёром ОТК. Почему? Из экономии, вероятно.
Как я уже сказала, лаборантской  должностью я справлялась, но как на меня навесили вторую – не поняла. Возможно, потому я и принимала закладные по форме, но не по формуле. Вообще-то, то и другое исполнять было не утомительно, но как-то пустили на самотёк моё обучение. Наверное, спешили в отпуск, и главная начальница всей этой службы   (и  однофамилица моей старшей сестры) Воскобойникова была в кругосветном путешествии.
Смена начиналась с того, что мне в лабораторию без окон приносили большие железные штыри. Я брала один, вставляла в испытательную машину и включала её. На стержень поступало давление, правда, не помню, откуда.  Машина начинала гудеть  всё сильнее и сильнее, и вдруг после паузы в долю секунды раздавался страшный грохот! Стержень разрывался! Я должна была увидеть деление с цифрой, на котором произошёл разрыв, и быстро, запомнив, записать. Потом считать по формуле, есть ли у металла запас прочности, сверяя по шкале в документах. Норма была всегда, ни разу не было сбоя. Потом всё повторяла со вторым стержнем.
Примерно через час, в который я «отдыхала» от грохота, были готовы сварные закладные детали. Присев на корточки, я штемпелевала каждую деталь своим штемпелем.  Постоянно макала штамп,  или обмазывала его кисточкой в чёрном кузбаслаке. От такой процедуры я не могла уберечь светлую куртку, а другой у меня не было. Так я «разрисовала» её полностью!
Штамп я ставила в том случае, если шов был аккуратным, не менее 8 - 10 миллиметров в ширину и без «раковин». Иногда мне приходилось откидывать детали на доработку той же сварщице, и она подваривала их  безо всяких возражений.
От всего этого я ощущала себя ужасно! Духота, дымы от сварки, цементная пыль, которая была повсюду, а свежий воздух только в обеденный перерыв, но  иногда я выбегала и в свой очередной «перерыв» глотнуть немного воздуха.
Страдала я и от шума. Отопительная труба постоянно тревожно постукивала, иногда при её охлаждении появлялись войска тараканов. Но ужаснее всего я переносила разрыв металла, поэтому я приноровилась после крепежа стержня и включения машины, выскакивать за дверь, а в момент разрыва дверь распахивать, чтобы увидеть цифру на шкале.
«Но ведь деньги платят», - утешала я себя. А к концу марта на меня разом свалились три проблемы, а следом и четвёртая.











































                ЧАСТЬ 2
               
               

                Её движенья непроворны.
                Она ступает тяжело,
                Неся сосуд нерукотворный,
                В который небо снизошло.
                Валерий Брюсов.


                Глава 1 Астрология

В настоящее время я располагаю диском с компьютерной астрологической программой. Можно включить сегодняшнюю дату, или будущую, или прошлую и увидеть, как встали звёзды сегодня, встанут завтра, или  давным-давно. Можно в это не верить. Но вот я открыла 24 февраля 1965-го года. Открыла и вздрогнула! Планеты собрались в узлы-соединения! И таких узлов  два: Венера в Водолее, а с нею рядом, (но  в Рыбах) - Солнце кубарем с Сатурном и Меркурием – все в одном узле! А в другом - Уран соединяется с Плутоном, а рядом Марс, и все втроём в Деве. К тому же обе группы планет в оппозиции друг к другу. Кто понимает, тому объяснять не надо, скажу только, что меня ожидали большие трудности, но я сумела собрать волю в кулак. Но всё - по порядку.                В начале апреля 1965 года за спортивные успехи и примерное комсомольское поведение  Васю наградили путёвкой  в международный лагерь «Спутник», расположенный в окрестностях Сочи. Васе очень хотелось поехать, но он был озадачен моим положением. Первой это заметила мама:
 - Что-то я не припомню, были ли  у тебя месячные?
На мгновение я задумалась, тут же вздрогнула, но, подавив ужас, спокойно ответила, что конечно  были.  Тогда я не имела привычки   следить  за циклами в организме, а Вася знал, что я собираюсь в Ленинград учиться, так что   я рассчитывала на его понимание. Но вот однажды, кажется на 23 февраля, я была менее осторожна. Может, хотела Васе сделать подарок или он всё же решился таким образом «взять» меня по совету Нонны («взять, как берут города»), но сделал это несколько коварно…. Нет, я не рассердилась на него ни тогда, ни потом.  Меня охватила некоторая паника, но я надеялась, что всё обойдётся, и как говорится, «рассосётся».
Уже не помню, кто посоветовал пить аспирин, алкоголь, садиться в горячую ванну – всё это для бывалых и ослабленных женских организмов, а я была на редкость крепка и здорова. Ну, то, что я  здорова – это, скорее, относительно. Выпила всего одну таблетку аспирина, а со второй – вырвало. Водку я не пила вообще, и потому выпила брагу, которую мастерски варила Васина матушка. Так это не алкоголь, а просто витамин,  организм ещё больше укрепила. Села в горячую ванну – началось сердцебиение, так что вылезла сразу и ни с чем. И вовремя сделала выводы: если нет ожидаемых результатов, так надо успокоиться и ждать. Я ведь хотела маленькую девочку – так значит, она и будет. Но вдруг это будет мальчик, и я его не полюблю? Господи, как это страшно! Что же делать? А, может, всё ещё образуется?
Но тогда же   появилось новое страшное  (не из моего словаря!) слово. Я с ужасом  перебирала его в разговорах с Людмилой, наедине, а однажды сказала Васе:
 - Может, мне сделать аборт?
 - Нет! Я чувствую, что мало проживу. Я хочу хоть одним глазком увидеть своё дитя, - так окончательно заявил  своё  решение Вася. И я следом поставила  точку. Маленькую точку.
И  с Васиным отъездом я тоже смирилась. Теперь мне хочется сказать так: я на завод, а он на курорт, но тогда я была рада за Васю, что ему выпала редкая удача –  бесплатная поездка на юг.
На работе и дома я повторяла Брюсовские строки:
               
В час наслажденья, в миг объятья,
Когда душа была пьяна,
  Свершилась истина зачатья,
О чём не ведала она….

Первые две строки были не про меня, а следующие две – точно обо мне. 


















                Глава 2. ПЕРЕМЕНЫ

Вася уехал в начале апреля, а у меня начался токсикоз. Если посчитать, то это была уже третья неприятность, не считая работы и необходимости скрывать своё положение от мамы.
Я ничего не могла есть.   Стало понятно, отчего я  без остановки уплетала у Берты. Оказывается, не только потому, что вкусно! Завязавшийся плод требовал питания, но  почему же теперь он отвергает пищу? Я не знала, что делать, как жить, но жила и работала, отплёвываясь в прямом смысле: постоянно отделялась слюна, а если я глотала её, то начиналась рвота. Моё состояние заметила сварщица, и посоветовала пить минеральную воду. Из минвод в свободной продаже оказались «Ессентуки» под номерами 4 и 17 – самые противные! Но мне именно они помогали. А ещё меня спасал очень горячий чай – настоящий кипяток, но на работе для кипятка условий не было никаких.
Я продолжала потихоньку готовиться в Академию художеств, но сил и надежд оставалось всё меньше и меньше.
Вскоре Ваня Греховодов прислал мне из Евпатории отчаянное письмо. Он сообщал, что его могут посадить в «долговую яму». В следующем письме он просил срочно приехать, взяв с собой постель и побольше денег, так как ещё месяц он не получит зарплату.
Теперь я никуда не могла выехать, да и если бы могла, то не поехала, но не помочь Ване я тоже не могла. Я отправила ему деньги, заняв у своего одноклассника Торопина. Помню, как Сергей вздохнул, узнав, зачем так срочно они понадобились, но принёс до зарплаты, прибавив: «Зря ты так….»
Ванечка благодарил меня, называл  спасительницей, писал, что я помогла ему выбраться из пекла, но просил помочь ему выехать в Ленинград на учёбу. Во второй раз я отправляла деньги без трепета  спасительницы, но кто же ему поможет, кроме меня? Да и я всё равно ничего не могу есть, так зачем мне деньги?
На этот раз благодарность от Ванечки пришла из Ленинграда: он был в радостном волнении от предстоящей встречи со мной.
А я уже знала, что никуда не поеду. Жизнь всё решила за меня, и хорошо ещё, если она даст мне отсрочку, чтобы учиться!
Я написала Ване письмо, объяснив свою ситуацию, но он продолжал строить совместные планы. Сказать просто «Нет!» мне всегда не просто, а тогда, в начале взрослой жизни, я и вовсе  боялась его обидеть, и делала глупость за глупостью, переписываясь с ним целый год, а теперь ещё и  отправляла деньги, даря ему надежду. И Ваня  писал:
«Ну, что там у тебя стряслось? Ну, со здоровьем? Ты, действительно, маленькая и притом самая пребольшая трусиха! И, пожалуйста, не болей. Я знаю, это очень неприятно, тем более для будущей Матери. Знаешь, у тебя настоящие глаза матери. И, пожалуйста, береги себя! Ты ведь мне очень и очень нужна! Береги себя для меня!»
Трудно представить, понимал ли Ваня до конца, что произошло.





                Глава 3. В ОДИНОКОМ ОЖИДАНИИ

Другая сварщица, с высокой причёской и  золотым перстнем, узнав о моём положении  и состоянии, советовала  вызвать по блату искусственные роды.
 - Что это такое и зачем?
 - Ребёнок родится, но не выживет, а ты  будешь свободна. Мне делали искусственные роды. Ребёнок родился и закричал. Я как соскочу с кресла! Оставьте его живым! Но он умер….
 - Так зачем же Вы мне такое советуете?!
 - Да я вижу, как тебе тяжело….
 - Ну не так же! Родившегося умертвить! Нет, я ничего подобного никогда не сделаю!...
От Васи я  получала письма и радовалась за него. Он  восторгался  и  природой, и  погодой, извинялся, что не все мои заказы  выполнил. В те времена  отъезжающим в другие города  давались поручения на покупку вещей, отсутствующих в местной продаже. Но я не расстраивалась, что Вася что-то не купил - я просто ждала его. И не просто, а с нетерпением!
Я была измучена токсикозом, и кроме самого Васи, меня ничто не радовало - даже  стихи! Но читать надо, поэтому я принялась  сначала за «Исповедь» Жан-Жака Руссо, и в обеденный перерыв, когда  была в состоянии съесть только картофельное пюре, шла в сторону леса, садилась на пенёк и читала о природе Швейцарии. Неподалёку бежал ручеёк. И ничего, что в нём подозрительно  мутная вода – мне это помогает воспринимать текст – будто я в Швейцарии. Потом мне скажут, что этот ручеёк течёт из душевой и в нём мыльная вода -  и  станет совсем  неприятно. К тому же – вокруг цветёт багульник – рододендрон розовый, и источает тошнотворный запах…. Я перестала читать на природе. А кассир  на раздаче посмотрела на меня с жалостью, и, думая, что у меня нет денег, предложила взять что-нибудь, кроме пюре, в долг, но я, конечно, отказалась.
Однажды, устав от ожидания и токсикоза, с надеждой я побрела в сторону микрорайона - в сторону Васиного дома. И не напрасно! Вася меня окликнул! Мы кинулись навстречу друг другу, и я заплакала у него на груди. Ему стало жаль меня:
 - Ну, как ты? – спросил он, и, видя мою удручённость, добавил:
 - Без изменений?
Мы пошли к Васе, и он с радостью вручал  привезённые  подарки, а я и сейчас их с нежностью вспоминаю, и почти все они сохранились.  Я будто снова вдыхаю смолистый запах давно осыпавшихся веточек настоящего кедра, двух-трёх диковинных шишек.… Из заказов он вручил мне маленькую братину – деревянный ковшичек в стиле Хохломы, а потом, радостно сверкнув  голубыми глазами, и, сделав таинственную паузу, преподнёс главное сокровище: голубой томик Гарсиа Лорки! Я была счастлива!
Но как странно, что в тот период (в период токсикоза) я совсем не воспринимала стихов, и даже сегодня, раскрывая эту бесценную для меня книжку, я ощущаю головокружение и лёгкое поташнивание…..
 - Ну, что? Пойдём в загс?
 - Я люблю тебя, но не хочу замуж: чувствую, что скоро встречу того, кого  очень сильно полюблю…..
 - Ну, когда встретишь, я тебя отпущу.
Может быть, такой договор был раньше, но тогда, при встрече, мы приняли решение идти в загс.






























                Глава 4. ПРОБЛЕМЫ

Решение идти в загс было принято обоюдно, но сил у меня  почти не было. А тут ещё и Ваня возобновил свои атаки! Снова и снова он звал меня, и уже не в Евпаторию, а в Ленинград, куда вылетел, получив мой перевод, но у него снова кончались деньги.  Много ли я ему высылала? Больше 30-40 рублей – никогда! У меня попросту не было большей суммы. Но настанет момент, когда ему понадобится больше: то 100 рублей, то 300. Он умалял меня занять у матери или у сестёр, но об этом не могло быть и речи: ни у кого в нашей семье не было таких деньжищ!
Ване необходимо было то снять квартиру, а деньги отдать вперёд, то купить тёплую одежду (пальто, меховые ботинки, шапку), то дорогие китайские кисти и этюдник  (он метался между медициной и искусством), то портативный магнитофон…. Почему он просил это у меня? Или я произвела на него впечатление очень обеспеченной, или он так просил у всех, кого знал? Но вряд ли кто мог ему помочь приобрести так много.
Временами письма были сумбурны, излишне экспрессивны, но я и сама была экспрессивна – как говорится, пьяна без вина. А Ванечка порой признавался, что выпил с друзьями, а то сообщал, что курит только сигареты (не папиросы – хотя они дешевле!) и пьёт кофе с коньяком или коньяк с кофе.
Мне не хотелось бы думать и говорить, что он злоупотреблял моей добротой и наивностью, хотя теперь это отчётливо видно. Но я не жалею, что когда-то помогала ему. Однажды он, получив мой перевод, сразу купил пальто. И даже через 50 лет я отчётливо вижу это, никогда  не увиденное мной пальто, и душа моя спокойна, что я вытерпела, как могла, его атаку, и его просьбы воспринимала по-философски и по-житейски – не отчитывая его, больного, измученного, отчаивающегося, а иногда и злого и обещающего всем мстить, а иногда - вернуть долги. Хотя мы оба понимали, что их вернуть он не сможет.
Я тяжело переживала предстоящую регистрацию, но понимала, что выхода нет. Один Васин приятель очень удивился моему сопротивлению:
 - А тебе не приходит в голову, что Вася может и отказаться?  - так весело просил он меня. Я очень удивилась такому варианту. В ту пору я совсем не знала жизни, не знала мужской психологии.
Ване же пришло в голову сделать мне небольшой подарок: модную сумочку-кошелёк белого цвета с коротким ремешком, охватывающим кисть руки. С этой сумочкой я и пойду на регистрацию нашего  с Васей брака 19 июня 1965 года.
Через неделю Ваня вызовет меня на переговоры. Переговорный пункт был далеко от дома – на турбазе. Вечером мы с Васей,  не спеша, пришли на переговорный. Меня вызвали в кабину для разговора с Ваней. Он спрашивал, почему не еду к нему. Я ответила:
 - Я вышла замуж.
В ответ молчание. Я тоже молчала. Телефонистки заволновались, что нет связи.  Из  Ленинградского пункта сообщили: «Абонент покинул кабину и вышел из зала».      
   


                Глава 5. ВТОРАЯ СМЕНА

В своём повествовании я забежала вперёд,  а ведь до описанных выше событий оставалось ещё полмесяца.
После девятого мая изменился график работы.  Сменщица потребовала поменяться. До этого и ей, и мне было удобно, что она всегда выходит во вторую смену, а я - в первую. И вот я с трудом начала приноравливаться ко второй. В начале смены, то есть с четырёх до шести – хорошо:  народу мало и тихо, и силы ещё есть, а к десяти вечера уже непосебе. А чтобы до двадцати четырёх – терпения не хватало. Токсикоз не отпускал, мутило постоянно, минеральная вода всегда была при мне – даже в городской библиотеке, а уж на работе – и подавно!
Однажды я решила отъехать с работы чуть пораньше, не ожидая служебного транспорта. Для этого вышла на дорогу голосовать. Но и на дороге пришлось набраться терпения, однако,  я  сэкономила несколько минут. Но чего мне это стоило! Ну, не так, чтобы очень дорого, но волнений оказалось предостаточно, чтобы я прекратила такую практику.
Я села в кабину грузовика около двенадцати часов ночи. Водитель, круглоголовый небритый блондин, ехал молча, да и мне говорить не хотелось, я так  радовалась, что закончила смену.
  Вот машина повернула налево от КБЖБ – в сторону Энергетика. Вот проехали Энергетик, АТУ-2, промплощадку…. Мост через залив ещё   строился, поэтому водитель стал выруливать направо в темноту, чтобы ехать вокруг залива. Тут я пояснила ему, что мне надо выйти на восьмом квартале. Он ответил скороговоркой:
 - Будет дело – довезу.
 - Какое дело? – не поняла я – ведь  с шофёром  не планировалось  никаких дел.
 - Будет дело – довезу! – повторил он громче. И до меня дошло!
 - Остановите! -  не то прошипела, не то прошептала я с утробным ужасом….
Он затормозил, я выскочила, но, боясь, что он сшибёт меня, заметая следы,  инстинктивно прыгнула с дороги за какой-то сарай. Шофёр нажал на газ и скрался во тьме. Ни огонька вблизи, только вдали за заливом   светит Падун, да звёзды над головой. Вот и приехала пораньше! Что же делать? Пойду к мосту, домой – через мост, но я, всегда смелая, сейчас испытывала животный страх. И всё-таки  надо  идти вперёд, то есть  назад  по дороге к мосту. Я иду и вдруг вижу светящийся автобус! Сейчас он повернёт мне навстречу…. На всякий случай  поднимаю руку, и автобус останавливается.  Останавливается для меня и моего будущего ребёнка….   




                Глава 6. ДЕВЯТНАДЦАТОЕ ИЮНЯ

  Не было тогда психологов, не было священников, было сложно найти подходящее лицо с жизненным опытом, чтобы поделиться трудной ситуацией, найти поддержку, получить совет и одобрение. Мне тогда казалось, что одобрение в моей ситуации вообще неуместно. Но мамина приятельница Мария Петровна, сказала, что, если так быстро я забеременела, то мы с Васей очень подходим друг к другу. А Нонна Александровна успокоила меня, что учиться можно заочно, и у нас с Васей  уже есть хорошая  материальная база для семейной жизни: проигрыватель, магнитофон, приёмник и двухтомный энциклопедический словарь и, в придачу - целый стеллаж книг!
Я же была строптива и глупа, крайне измучена токсикозом, поэтому день регистрации нашего брака воспринимала, как тяжёлое испытание, и многие годы не любила его вспоминать. Вася относился к этому событию иначе и никогда не забывал  19 июня. Цифра эта состоит из единицы и девятки, и в сумме будет 10. Так и вышло, что мы попали в десятку! Да и 19 лет мне тогда было…  Наш брак оказался долговечным, но Сатурн, который подстерегает меня в семейном знаке Рака, творил козни без конца. Уран расширял мои возможности в семье, а Сатурн ограничивал и обдавал холодом. Я совершала ошибки, проступки, и даже преступления…. Но об этом впереди, а пока о нашем бракосочетании.
В назначенный день и час мы с Васей и его приятелями, Южаковым и Кронгаузом, пришли в Падунский ЗАГС. Не припомню пышных свадеб в те годы, и у нас всё было скромно. На мне был кремовый летний костюм с моего выпуска в Риге, в руках - Ванин подарок сумочка-кошелёк, а в нём запас чистых платков для токсикоза.
Мы заранее договорились, что я оставлю свою фамилию, но когда  сообщили об этом регистраторше, она решила прибегнуть к запрещённым приёмам: то подзадоривала Васю, то объявила, что я его не люблю. «Она меня быстро раскрыла», -  подумала я и испугалась. Тогда я не  понимала, что даже не испытывая страсти к Васе, я его очень любила, и что  любовь на уровне  сакральности и ментальности - самая сильная и  вечная.
Свидетель Кронгауз нас выручил, подсказав регистраторше заниматься своим делом: регистрировать.
Моя мама, узнав о предстоящем акте регистрации, быстро успокоилась, и я почувствовала себя отрезанным ломтём, поэтому мы отправились с нашими свидетелями в Новый город, то есть в посёлок Энергетик, где жена Рудольфа Южакова - Валентина уже накрыла стол. Мы и на ночь остались у них.
Перед сном вышли прогуляться. Солнце пекло даже вечером. С Васей вдвоём подошли к парку. В то время парк был совершенно диким лесом, и насекомые всех видов наполняли его. Мы постояли на опушке.
«Что меня ожидает? Какие испытания ещё предстоят?» - с грустью думала я.



                Глава 7. НОЧНАЯ СМЕНА

Как быстро и неожиданно в тот период разворачивались события моей жизни!  Одно за другим, и третье, и четвёртое, и пятое  - так, что я не успевала их осознавать и не могла переварить.  Я была по-настоящему натянутой струной, или машиной  – всё человеческое стало мне чуждо. Я уже не могла ни плакать, ни смеяться…. Ничто не радовало, но и не огорчало, только страх время от времени навещал меня.
Очень скоро в рабочем графике контролёров ОТК навели порядок, Теперь я работала в три смены, то есть попеременно: день в первую, день во вторую, день (то есть ночь) в третью. Для меня начался настоящий ад.
Сочувствующая мне сварщица подсказала выход:
 - Ты к ночной смене не приезжай. Я много наварю деталей, а ты приезжай утром,  всё проверишь и  примешь.
Я обрадовалась, но как всё осуществить, не могла представить. Вася взялся мне помочь. Поскольку я боялась ехать даже самым первым автобусом (вдруг меня кто-нибудь узнает и разоблачит!), мы решили встать пораньше и отправиться на завод пешком.  «Пораньше» означало, что я почти всю ночь не спала – так волновалась, представляя эту авантюру.
С первыми лучами мы поднялись, поели, и вышли из Падуна  к известному мосту. В округе – ни души! Пройдя мост, мы свернули направо к лодочной станции, и, огибая заливы, вышли к красному кирпичному дому в Энергетике. Мои силы были на исходе, но страх, что кто-то с завода, живущий в этом доме,  увидит меня в окно, подгонял не медлить и идти дальше.
Так мы достигли подножия горы, отделяющей посёлок Энергетик от железобетонного комбината.  Наскоро перевели дух, и двинули в гору. В те времена на горе ещё не было никаких дач, а теперь их уже нет. Начался дождь.
Между горой и комбинатом была проезжая дорога, но прежде, чем выйти на неё, мы условились, что Вася будет ждать меня неподалёку в бетонном шалаше, где он укроется от дождя. Тогда не пришло в голову, что тот шалаш, состоявший из двух плит, мог разрушиться и придавить Васю. Мы были молоды и беспечны!  Слава Богу, что всё обошлось!
Быстро, как могла, я пришла в цех, где меня ожидала гора закладных деталей. Сначала наскоро, а потом, отдышавшись, уже спокойно я проверила и пометила все детали. Смена заканчивалась, мы с Васей встретились у рейсовой будки и благополучно добрались до дома. На работу мой муж (мой друг!) уже не пошёл, и мы завалились спать.
Я долгие годы с содроганием вспоминала это авантюрное мероприятие, и не раз мне снились подобные приключения: идём неведомо куда и неведомо зачем, пробираясь со страхом, преодолеваем крутые подъёмы и спуски. После  нашего похода мы не отважились бы его повторить, да и всё очень скоро изменилось, и мне больше  не понадобилось работать в третью смену.


                Глава 8. В РАБОЧИЕ!
 
После ночной, если я не ошибаюсь, был суточный перерыв, а потом я вышла опять в первую смену. Ко мне в лаборантскую пожаловала незнакомая черноглазая дама. Она оказалась начальницей ОТК Воскобойниковой. Я насторожилась, так как уже знала одну Воскобойникову – мою родную (по матери) старшую сестру Клару, от которой я бежала из Риги.
Новая Воскобойникова на днях  вышла из длительного отпуска «за два года».
 - У нас новый лаборант! Давайте знакомиться! – деланно приветливо  заявила она и продолжала:
 - Ты давно у нас работаешь? Как ты здесь оказалась? Собираешься ли учиться дальше?
Я чистосердечно начала ей излагать, что училась в институте, но бросила.
 - Так ты можешь восстановиться!
 - Я не хочу, это не моё!
 - Как не твоё? А что же твоё?
 - Искусство! Я хочу быть искусствоведом.
- Ну что такое искусство! Я вот сейчас вернулась из кругосветного путешествия. Была в Италии, посетила картинные галереи…. Ну и что с того?
«Ну и дура!» - подумала я. Была в Италии, но так равнодушно об искусстве! Так зачем вообще  ты туда ездила! Я уже не возражала и не спорила, а Воскобойникова продолжала разговор:
 - Расскажи мне, как ты здесь работаешь, что делаешь?
Я начала перечислять и описывать те две-четыре операции, которые  повторяла ежедневно и ежечасно, а начальница слушала и кивала. Уходя, она пригласила меня на совещание при директоре завода, к которому относилась наша лаборатория.
Назавтра с утра я сидела в кабинете директора Собенникова, где собралось довольно много знакомых и незнакомых лиц, а среди них и сама Воскобойникова. Директор задавал вопросы, а все по очереди докладывали.   Из их разговоров я мало что понимала, и конечно, недоумевала, зачем меня сюда пригласили. Через час директор подвёл черту:
 - Всё! Идите работать!
 - А новая лаборантка! – напомнила ему Воскобойникова. -                Вы спросите, как она принимает закладные детали, каким должен быть сварочный шов.
- Ну? – нетерпеливо Собенников метнул взгляд в мою сторону. И я,  тоном сказочницы или старательной ученицы, начала свой рассказ:
- Сварочный шов должен быть восемь-десять миллиметров, ровным и без раковин….
 - В рабочие!!! – громко закричал  Собенников и вскинул руку!



                Глава 9. ЛЁГКИЙ ТРУД

Я была в шоке. Мало мне было, ещё и это прибавилось. В рабочие….
А что я буду делать в новой должности? Грузить? Так мне нельзя поднимать тяжести.
 - Будешь на каре разъезжать и больше получать по рабочей сетке, - обрадовала меня лаборантка из бетонной лаборатории.
 - Как это  «на каре» разъезжать? Я ещё задавлю кого-нибудь….
Кар – это такая тележка, но её не сам толкаешь, а, стоя на ней, жмёшь на рычаги, и она едет. А чтобы никого не задавить, надо, кричать «поберегись!». Для чего он нужен этот кар? Точно не знаю, но, возможно, для перевозки металлических частей к сварщицам, варившим закладные  детали  для железобетонных плит-панелей.
Нет, не могла я  представить себя, передвигающей рычаги кара…. Решила, что надо уходить. Всё же непонятно было, почему так быстро  решили выкинуть меня  в рабочие? Неправильно проверяла детали? Но какая же коварная эта Воскобойникова! Мне она ничего не сказала, ни одного замечания не сделала…. Отомстила  за любовь к искусству, а не к железобетону! Или кого-то обещала устроить на это место?...
Расстроенная, я подошла к моей любимой сварщице Антонине и рассказала всю историю, заканчивая каром.
 - Так ты беги к гинекологу, тебе выпишут справку на лёгкий труд. У тебя сколько месяцев?
 - Четвёртый.
 - Так пора, наверно, на лёгкий труд. Скажи, что плохо себя чувствуешь, что нужна справка, а со справкой пойдёшь в отдел кадров.
 - Так в отделе кадров не знают, что я беременна….
 - Вот из справки и узнают.
Я уже раз была у гинеколога, и,  собираясь во второй, вспомнила, что   Мария Петровна научила меня назвать другой срок, чтобы меня не обманули с декретным отпуском, а по этой новой дате выходило, что срок  беременности больше, поэтому справку мне дали без разговоров.
Высокая брюнетка в отделе кадров стояла за прилавком своего кабинета и с любопытством, смешанным с удивлением, смотрела на меня.
 - В ПТО пойдёшь копировщицей?
 - Пойду! – обрадовалась я, что буду, как сестра Лера копировать чертежи, но я не знала, что такое ПТО. Оказалось, что это  производственно-технический отдел. 
 - Ну, завтра к девяти часам, и одевайся в чистое.
На сердце отлегло. 



                Глава 10.  ПТО
 
         Отдел (ПТО) размещался  в другом здании. В просторной комнате стояло несколько столов, за ними сидели очень симпатичные женщины. Встретили меня так, будто я ходила сюда ежедневно – то есть спокойно и без любопытства,  сразу поручили мне копировать чертёж.
         Чертёж был небольшим и несложным, а я очень постаралась, да и было у кого учиться: у родной сестры! Мой копир повысил ко мне интерес, и я получила задание посложнее.
         Через пару дней я заметила невзрачную девушку, которая оказалась
штатной копировщицей. Я с интересом заглянула в её работу, но, оказалось, что учиться у неё мне было нечему. Теперь все ответственные чертежи доверяли мне, а ей – попроще, или во вторую очередь.
         Когда работы не было, становилось скучно, я спросила разрешения читать книгу.  Красавицы-инженерши были очень добры ко мне, а, вероятно, ко всем вообще, и я начала читать роман  М.Горького «Жизнь Клима Самгина». Несмотря на то, что роман хорошо написан, читать его было нелегко. Его  известная фраза «А был ли мальчик?» приводила меня в настоящий ужас, который я всячески подавляла в себе.
         Мне все прочили мальчика, и я постоянно думала, что я должна  его полюбить, так как мне очень хотелось девочку… Ну, так что же для меня означает эта фраза «а был ли мальчик?»… Вдруг с ним что-то случится? Я сразу представляла покойного племянника Женечку, но и плакать я не могла – разучилась. В таком напряжении я читала роман на работе, а дома, ночью, приснилась девочка! Ну, такая славная, такая милая! И уже разговаривает…. Я проснулась счастливая, но действительность меня опять окунула в сомнения.
         Через десять дней за центральным столом в ПТО появился необычный мужчина. Он был стильно одет, но что-то выдавало в нём простачка. Оказалось, это появился после отпуска начальник ПТО Подвласенко. Он мало что замечал вокруг, и над ним любили подшутить. Кто-то под его стол налил воды, и все дамы стали переглядываться и смущённо отводить глаза.
         Как-то в ПТО зашёл мастер Складчиков. Подвласенко с радостью сообщил, что в выходной идёт в лес за грибами, на что получил разрешение жены. Складчиков сделал вид, что заинтересован в этом событии, и спросил у начальника:
 - А где это разрешение? Оно должно быть у Вас  в письменном виде! Кто-нибудь  встретит Вас в лесу и спросит: «Кто разрешил? Где разрешение?» А Вы ему бумагу: «Вот, пожалуйста!»
         Странно, что никто не смеялся, даже я. Начальника всё-таки побаивались. Однако он был  непредсказуем.
         Меня Подвласенко просто не замечал, но вдруг увидел, что я читаю:
 - А Вы что читаете? Какая у Вас книга?
 - Роман Горького «Жизнь Клима Самгина», - ответила я спокойно, не ожидая подвоха. Но Власенко сразу  решил поставить меня на место:
 - В рабочее время Вы не имеете права читать художественную литературу!
 - Но сейчас у меня нет работы, мне  не дали  задания.
         Ему пояснили, что я легкотрудница, но Подвласенко не унимался:
 - Тогда Вы должны читать техническую литературу! Я сейчас позвоню в отдел кадров, пусть вам снимут часы. Он набрал номер и строго сказал:
 - Тут у меня в отделе легкотрудница. Снимите ей три часа рабочего времени – читает художественную литературу! Фамилия? Как Ваша фамилия? – отодвинув от уха трубку, спросил он меня.
         Моя фамилия не простая, и, конечно, он не смог её с ходу произнести.
Тем комичнее выглядела вся эта «глупова» ситуация.
         Встретив на обеде начальницу отдела кадров, я поймала её весёлый
взгляд:
 - Что, читаешь на рабочем месте художественную литературу? – и  притом   
хихикнула.
         И я поняла, что мои рабочие часы в целости и сохранности, а вскоре -
меня ожидал декретный отпуск! 
 
         
 
         
                Глава 11. СЕМЕЙНАЯ ЖИЗНЬ
 
         Мы с Васей поселились у нас, то есть в квартире  моей мамы. Моя
комнатка в семь метров не вмещала большой кровати, поэтому мы стелились на полу.
Я всегда любила спать на полу, но, имея кровать, не уляжешься на пол, поэтому визит подруги Ларисы Авдеенко был особенно в радость: я могла улечься на пол! Но теперь, будучи беременной, никакой радости не было. Поэтому со временем мы с Васей переберёмся к его маме в двухкомнатную квартиру, а пока мы живём у моей.
         Выйдя в декретный отпуск, я окунулась в домашнее хозяйство, чему очень обрадовалась мама, а новый помощник в доме только возбуждал её неуёмные хозяйственные интересы.
         Мне нравилось готовить,  Вася мыл посуду. Вечером под окном нас ожидал   огород с морковью, луком и помидорами. Надо было и полоть и поливать. Мама ухитрилась купить 12-литровые вёдра. Я рифмовала: вёдра -  бёдра! Хотя мы жили на первом этаже, таскать такие здоровенные вёдра с водой было каторгой! Я видела, как моему  изящному супругу было несподручно их нести – вода разливалась в подъезде, но Вася терпел.
         Помню, как, управившись с хозяйством, и ненадолго присев, мы тупо
смотрели друг на друга, и ничего нам не хотелось – ни говорить, ни читать…. Словом, никакой духовной жизни!
         Мы попробовали облегчить наш быт. Вася достал шланг,  подключил его к крану на кухне, протянул в окно и мы спокойно  поливали огород. Мама молча смотрела на это два дня, не разделяя нашей радости. Через два дня она взбунтовалась:
 - Из шланга поливать нельзя, вода в кране холодная.
         Конечно, холодная, но не такой уж у нас мировой огород, да  можно было  бы  и нас  пожалеть…. Но спорить с мамой  не принято. Через неделю они с Евгением Дмитриевичем уехали на юг - в Евпаторию. Мы с Васей немного отдышались.
         Тогда возобновилось моё детское увлечение комнатными растениями. Прямо через дорогу открылся отдел с комнатными растениями, привезёнными на пароходе из Иркутска девушкой-продавцом. Кто ей приказал или подсказал, неизвестно, но не частным же образом она стала ими торговать в магазине! Все виды растений, а их было не больше четырёх-пяти, я у неё  купила.
Вот сейчас думаю, разве не промысел высших сил! Мой ангел-хранитель прямо ко мне подослал эту девушку с растениями! С ними потихоньку стала оттаивать  моя душа.
 
 
 
 
 
 












                Глава 12.  ВОЛЬФ  МЕССИНГ
 
         Эту историю я вспоминала не раз. Ничего особенного в ней нет, кроме самого Мессинга, который посетил наш Братск во время моей беременности.
В конце августа мы увидели афишу, извещающую о встрече со знаменитым гипнотизёром Вольфом Мессингом. Сначала я сомневалась, идти ли мне вообще на эту встречу и можно ли  идти, когда я в таком положении. Но Людмила Артемьева быстро убедила нас с Васей, что встреча с гением всем полезна и просто необходима.
Всё лето я проходила в лёгком штапельном платьице в разноцветную полоску, а ближе к осени понадобилась другая одежда. Я приспособила свою студенческую «форму»: прямую юбку в  чёрно-белую клетку с красным свитером крупной вязки. Было красиво и тепло!
Афиша приглашала в клуб «Комсомолец», который до нового времени  не сохранился. Вход по билетам, но, кажется, без указания мест. Мы  сели втроём примерно в двадцатом ряду.
Выступление началось с введения. Рассказывала его жена (она же ассистент гипнотизёра) о трудном детстве Вольфа, о его побеге из Польши в  СССР в период немецко-фашистской оккупации. Рассказала  о загадочном случае, когда ещё ребёнком он ехал в поезде без билета, и вдруг появился строгий контролёр. Вольф нашёл на полу какую-то бумажку и подал её под видом билета. И контролёр поверил, что это билет! Но он мог и пожалеть мальчишку и сделать вид, что поверил….
Я скептически слушала этот рассказ. Но вот начались опыты! На сцену пригласили желающих. Людмила решительно пошла к Мессингу. Он предложил записать на маленьком листочке имя и фамилию того, кого Людмила хотела вывести на сцену, то есть, чтобы он, Мессинг привёл,  кого она заказала, не зная кого. Записка убиралась в сторону, а Вольф Мессинг, взяв Людмилу за руку, энергично сошёл по ступенькам сцены и направился в нашу сторону. Я напряглась от мысли, что мне с животом придётся идти на сцену. Он шёл быстро, впереди, и, казалось, тащил за собой Людку.
Я  уже приготовилась выходить и  глубоко вздохнула, наполнив  лёгкие. Я была прикована к фигуре, голове, глазам гипнотизёра. Но вдруг он, сверкнул глазами, вздрогнул и вместо меня схватил моего  Васю за руку и потащил его обратно в сторону сцены! Я была спасена! Казалось, что мы с Мессингом поняли друг друга, что он прочёл все мои путаные мысли. Но он считывал не только меня, но и Людмилу – ведь её рука была в его руке! Людка сначала решила записать меня, но сообразила, что мне на сцену лучше не ходить, и записала Васю. Пока Мессинг вёл её до двадцатого ряда, она, конечно, с сожалением думала обо мне, вот он и хотел выбрать меня…. Но Людка вовремя спохватилась и подумала о Васе.
На сцене Васе дали Людкину записку, и Мессинг приказал моему мужу:
 - Читайте!
 - Вася Черезов.
 - Это кто?
 - Это я! – и Вася вернулся ко мне в двадцатый ряд.
Были и другие подобные и совсем новые опыты, но проводились они в ближних рядах (это Людмила - такая смелая! – выбралась из последних рядов), поэтому совсем немногие видели Мессинга близко. Что-то он экспериментировал с часами, перекладывал их по заданному кем-то адресу, что-то находил в чьих-то карманах…. Я уже не вникала в последующие опыты, только аплодисменты зрителей говорили, что они удались.
В перерыве Людмила продолжала общаться с гением. Ему бы отдохнуть на воздухе, но Людка, словно приклеилась к нему! Я, как сейчас, вижу их гуляющими по тропинке в сторону от клуба и назад. И чего она хотела от него? Предсказания! Людмила хотела, чтобы Мессинг подтвердил  её исключительность – она верила в свою гениальность. Может, оно так и было, но моя подруга ошиблась в профессии, став химиком, а потом поняла, что надо было стать экономистом. О том, что ей   поведал  Вольф Мессинг – она не сказала нам. 
 
 
 
 
 















               





                Глава 13. ПЕРЕЕЗД К МУЖУ

Мама вернулась с юга, а мы с Васей уже решили переезжать к нему. Очень вяло моя мама отговаривала нас, но мы её не слушали. Мне хотелось жить самостоятельно, но я совсем не учла, что жить придётся со свекровью. Анна Филипповна была многоопытная мать, но это я пойму после, а сейчас я критически оценивала её хозяйство, и мне многое не нравилось, и чаше -  по глупости.
Со временем станет ясно, что все люди живут по-своему, имея на это полное право, но тогда я строго  судила чужой быт, сравнивая его с привычным маминым укладом, не учитывая ни индивидуальных, ни социальных, ни культурных особенностей разных семей. Мои суждения высказывались только  маме, но когда она пришла в гости к нам, то ей совсем не показался ужасным быт моей свекрови. Оказалось, что  многое я, что называется, надумала, а всё не так уж плохо, и моя свекровь - чистоплотная женщина. Тогда  мне казалось верхом нечистоплотности иметь цветное постельное бельё, так как у моей мамы  было только белое. Мама тут же с пониманием сказала, что у Анны Филипповны нет стиральной машины, а стирать руками ей, уже пожилой, тяжело….
Таким образом, продолжалось  моё воспитание, но, как известно, этот процесс   очень тонкий и длительный. Надо не только сравнивать, но входить в положение других и не делать того, чего и себе не желаешь. Одним словом, я много наделала ошибок в отношениях со свекровью, да и в семейной жизни вообще! Кое-что мне удалось поправить,  но болит душа и совесть саднит  за  многие проступки и обиды, нанесённые мною сгоряча, по глупости, но, уверяю, не по жестокости и злобе. Понимаю, что многое упустила, чего уже не исправить.
Я не называла мамой свою свекровь, а ведь Анна Филипповна так хотела дочку! В 1946-ом году у неё родилась дочь, и её назвали Людмилой, но во время эпидемии скарлатины или от воспаления лёгких девочка умерла. Могла ли я заменить эту утрату? Вряд ли, но чем-то украсить жизнь свекрови - вполне. Я же ходила с каменным лицом, совсем не улыбалась. Не могла - и всё! Страдала от плохого  самочувствия, да и  капризничала: ведь у меня отняли мечту об Академии художеств! Неизвестно, поступила бы я туда или нет, но кто знает!
Я ни в чём не винила Васю, но он страдал. Однажды ему стало так плохо, что я испугалась.  По всей вероятности, Васе хотелось выкричаться, а он наоборот, зажался, и его скрутили конвульсии. Или попросту, он не хотел со мною говорить и как-то странно мычал. Я испугалась ужасно, но о плохом старалась не думать и быть внимательной  к нему. Он  тогда быстро пришёл в себя, и скажу сразу, что такое состояние у него не повторялось никогда.
Муж  Нонны Александровны  был врач. Я решила спросить, что же случилось с Васей, а он ответил мне:
 - Это приступ эпилепсии.
 - Да что Вы! Я никогда не замечала за ним подобного, да и сам он никогда не рассказывал про такое. Эпилепсия же встречается очень редко….
 - Да что ты говоришь! Пять процентов людей страдают эпилепсией в той или иной форме.
Я была озадачена и  сделала вывод: Васю нельзя доводить до  крайности!   Сдерживать  себя  не всегда удавалось, но я быстро приходила в норму, и он реагировал  на мои «закидоны» уже по-другому.  Слава Богу, что все Васины  потомки  окажутся   здоровы! 
 

 


































                Глава 14.  МНЕ УЖЕ ДВАДЦАТЬ

Мы с Васей соединили две  наши «девичьи» односпальные  кровати – металлические сетки  без спинок, и у нас получилось комфортное ложе. Кровати встали поперёк 10-метровой комнаты в её глубине. А к окну встал стеллаж, сделанный Васиными руками. К одной из полок на шарниры он прикрутил деревянную чертёжную доску, которая откидывалась и закрывалась – получился секретер. Слева падал свет из окна, и было очень уютно сидеть и читать, а иногда писать письма. Книги все не вместились, и тогда я спроектировала узкий стеллаж, торцом примыкающий к основному и отделивший «кабинет» от «спальни». Вася всё  одобрил и сделал, как я задумала.
На стеллаже-перегородке я разместила не только книги, но букетики осенних листьев и часть комнатных растений. Стало ещё уютнее! Я любила сидеть за секретером и смотреть в окно на краешек залива. Этот краешек  так чётко просматривался в солнечную погоду! Отражённое в синей воде солнце переполняло его, и залив оживал, в нём происходило движение воды и света.  Надо было успеть уловить этот момент, так как вскоре луч прятался за лесом, вода замирала, и сколько я ни всматривалась, видно было сплошное серое пятно. Уже холодало, но в полдень,  всё раньше и раньше, я ухитрялась на мгновение поймать солнце в маленькой излучине – в моём лукоморье, о котором никто, кроме меня, не знал…
С грустью я оглядывалась в свободный от мебели уголок за спиной. Он был так невелик, что я понимала: кроватку для малыша ставить некуда.
На Покров, 14 октября в том, 1965-ом году, мне исполнилось 20 лет.
 В нашем, с любовью обставленном гнёздышке, я принимала гостей. Пришли три моих любимых подруги: Лариса Авдеенко, Людмила Артемьева и Тамара Криворотенко. Я была просто на седьмом небе! Мило и скромно сервирован сделанный Васей журнальный столик. Мы с подругами  ещё так юны, но понимали, что уже взрослые. Людмила и Лариса порадовали очень красивыми книгами,  раскрывшими  передо мной  горизонты зарубежного и русского искусства. 
  Тамара же  свой подарок не вручила, а потихоньку поставила  на верхнюю полочку стеллажа, где я заметила его  после ухода гостей. Почему не вручила? Любила тайны? Она сама была и осталась тайной для меня. А может, потому, что тогда кто-то придумал «моду» не разворачивать подарки при их получении и проявлять к ним некоторую небрежность? До сих пор храню тот подарок - красивую шкатулку из берёзового капа. Тамара её подписала, но надпись уже стёрлась. Это вещь стоила недёшево, но дарительница, возможно, показала, что ей для подруги  цена нипочём. Так я и не отблагодарила Тамару, а встретимся мы с нею только однажды и не скоро.
Тогда же, или годом позже, я узнала о странной кончине моего мучителя - математика Никпала: его укусила пчела. 
                Глава 15. ОЖИДАНИЕ
 
Почему-то так сложилось, что мы с Васей снова начали отдаляться друг от друга, а я, нуждавшаяся в поддержке, и,  не зная, где её найти, металась между подругами. Вот говорят, что как вышла замуж, надо распрощаться с подругами, значит, с девической жизнью, а я и по сей день дружу, и  поддержку нахожу в общении с ними.
Я понимала, что Васе стало очень трудно, видела, как не просто справиться ему в  нашей ситуации со всеми проблемами, которых он и не ожидал. Поэтому я  решила временно оставить Васю в покое. Ведь впереди столько волнующих  событий!
В августе и Ваня, и Юля оказались в одно время в одном городе Ленинграде. Незнакомые друг с другом,  они оба   были связаны  со мной. В сентябре Ваня был уже в Евпатории, так как не поступил в ленинградский институт, но и мама моя в том же месяце оказалась так же в Евпатории. Странные совпадения!
Юля писала мне:
«Милая родная Галка! Как мне недостаёт тебя сейчас! Где ты, моя душа? Хожу зачарованная по Ленинграду, дорогому мне городу. Городу моей мечты! Смотрю на всё, разинув глаза, и всё думаю о тебе. Ты просто должна быть рядом со мной!»
А из Риги Юля прислала открытку: «Я и море ждём тебя!» Нет, эта открытка была годом раньше…
Но вот  поздней осенью 1965-го года подруга пишет:
  «Дорогая Галинка! Ну, как ты живёшь? Как твоё самочувствие? Ты почему-то не пишешь, какое у тебя настроение в этот, важный для тебя период жизни? Что говорят врачи? Чем ты занимаешься сейчас? О чём думаешь?  Понимаешь, Галинка, я очень волнуюсь за тебя, как ты себя чувствуешь, когда ждёшь?... Береги себя! Очень прошу. Пиши обо всём. Буду очень ждать твоих писем».
Конечно, я с радостью отвечала, но писала ли я, о чём думала тогда? А думала я о том, что материально нам жить трудно, что питание моё неполноценно для ребёнка, а выхода я не видела.
Когда Мария Петровна  спрашивала, ем ли я яблочки – хотя бы по одному в день, я мотала головой, а почему нет, ответить не могла.
А что говорили врачи? Акушерка говорила, что хорошее сердцебиение у плода, и это значит, что будет мальчик.  О мальчике говорили все. 







               
                Глава 16. НАЧАЛОСЬ!

Снег шёл и таял, и осень продолжалась. Была середина ноября, а снежный покров никак не устанавливался. А я уже жалела, что послушалась Марию Петровну и обманула акушерку: хожу и хожу, жду и жду, а никого нет пока….
Я всё ещё ходила в осеннем голубом пальто, купленном в Юрмале в детском отделе. На голове – шерстяной бирюзовый платок, привезённый Васиным братом по моему заказу. Ещё он привёз нам вазу для цветов, из которой вытекала вода, и поэтому я использовала её только для сухоцветов. В ней долго стояла ветка боярышника. Тогда все читали  новеллу  Проспера  Мериме «Этрусская ваза», и теперь именно так все называли нашу вазу. Вряд ли кто представлял, как  должна была выглядеть именно этрусская, но когда я больше узнала об искусстве, то поняла, что ваза, привезённая из художественного салона Москвы, действительно была созвучна этрусской. Жаль, что она не дожила до этих дней.
В ожидании внука, мама опомнилась в том смысле, что стала наставлять меня, как рожать:
 - Будет сильно болеть спина. Но ты не кричи! А то некоторые как разорутся, а им  и рожать ещё рано. Боли будут долгими. Потерпи….
А у Васи, видно, уже кончалось терпение ждать, и он решил съездить на соревнования в Иркутск. Я растерялась:
 - Как же ты уедешь? А я?
 - Ну, скажете соседям, если что. Вызовут скорую. Да я не надолго: на два дня.
Вася уехал, мы остались вдвоём с Анной Филипповной, и ничего не случилось, и Вася быстро вернулся, а я – по-прежнему, то есть с животом!
Однажды ночью я ощутила слабую боль в низу живота и, по привычке, стала согревать это место рукой, продолжая спать. Так прошёл час или два, я снова проснулась, так как боль усилилась. «Что это со мной? Почему разболелся живот? Почему болит не в середине, как обычно, а внизу?» Я повернулась со спины на бок, и моё сознание окончательно включилось: «Так это уже началось! Наконец-то настаёт долгожданный день!»
Я разбудила Васю, мы подумали, как нам быть, звонить ли в скорую. Роддом  неподалёку, соседи ещё спят, поэтому мы решили обойтись  без скорой помощи. Оделись и вышли на улицу. Нас обволокла тишина и падающий снег. Фонари освещали округу так, что я чётко видела каждую снежинку, и эта возможность так остро видеть пробудила все спящие во мне до той поры чувства: я была счастлива, словно уже родила! Такая благодать, такое тепло и в теле, и в душе, я ничего не боялась, и смело шагала вперёд, но Вася подстраховывал меня, ведя под руку.
Мы подошли к освещённому одноэтажному зданию. Постучали в запертую дверь. Открывшая нам дежурная, попросила Васю обождать, чтобы он забрал мою одежду.


                Глава 17. ПРОДОЛЖЕНИЕ

До сих пор бываю чрезмерно щепетильна, а тогда мне не было равных!
Я разделась, мне дали рубаху, по типу ночной, и градусник подмышку. Через три минуты сестра потянулась за градусником, а я встала, забыв, что на мне  под рубахой ничего нет, и без препятствий  градусник упал  на кафельный пол.
 - С вас термометр! - сказала медсестра, она надела резиновую перчатку, приказала мне  лечь на кушетку для осмотра.
 - Я закрыла глаза - так было необычно и очень неприятно!
 - Открой глаза!  - резко прикрикнула она. « Зачем ей мои глаза, когда она не смотрит в них?» - подумала я. Потом я пойму, что закрытые глаза могут означать обморок и что-то похуже, а тогда я была неприятно обескуражена.
 - Шейка матки едва приоткрыта. Иди, ложись в палату. Рожать  ещё нескоро.
 - А когда?
 - Да, может, ночью. У тебя же первые роды.
Радость совсем ушла, а боль начала ко мне приступать волнами. Я лежала в предродовой палате, видя, как одну беременную, намазанную йодом, уже во  второй раз, и ей нестерпимо  жгло ноги и гениталии, опять возвратили в палату. А у меня болевые волны становились всё чаще. Но, по опыту соседки, намазанной йодом, я понимала, что проситься рожать ещё рано, что меня не приглашают на стол, да и медсестра говорила, что ночью.
Вдруг я захотела в туалет. Я сбегала, но только прилегла, как снова захотела по-большому, но почему-то не смогла. Я легла опять, но начались нестерпимые потуги, что я даже испугалась, что наделаю в постель. Я пожаловалась третьей соседке, она что-то ответила, я не поняла, так как из моего влагалища вырвался небольшой поток тёплой воды.
 - Что это?! Откуда эта вода?
 - Да ты уже рожаешь! – закричала соседка и позвала акушерку.
 - Быстро на стол! – взволнованно забегала акушерка.
 - Да мне ещё рано! – я  убеждала её, на ходу хватая платок для слюны.
Разместившись на родовом столе,  стала наблюдать, как очень быстро акушерка (кстати, наша соседка по дому) намазывает меня йодом, а я терпеливо жду, когда она отправит меня в палату ещё подождать,  и вытираю платком слюну.
 - Что это у тебя в руках? Брось! Сейчас руки будут заняты.
 - А что я буду делать?
 - Рожать!!!
 - ???
 - Руки на поручни! Держись и тужься! Тужься, задушишь ребёнка!!! Не тужься! Разорвёшься!!! Разорвалась!



                Глава 18. РОЖДЕНИЕ
 
Разорвавшись, я не почувствовала боли и не успела испугаться, так как услышала чей-то писк.
 - Ну,  красная девица!
 - Вы это про кого? - вкрадчиво спрашиваю акушерку.
 - Как про кого?  ( Ну, думаю, добавит сейчас «про тебя»)
 - Девчонку родила! Такая хорошенькая!
 - А нос длинный?
 - Да нет! На, смотри, какая красавица!
И я вижу своими глазами нежно-розовое личико, настоящее живое тельце…. Нет, это вам не кукла какая-нибудь, хотя и хорошенькая! Это мой ребёнок! А я уже его родила! Ура-ура! У меня девочка! Все сейчас на работе, а я уже родила! И никто-никто не знает об этом – только я знаю! И это мой ребёнок, моя дочь….
Акушерка закапывает карболку в глаза моей малышки, взвешивает её: три пятьдесят. Затем надевает на ручки браслетики из клеёнки с надписями, чтобы не потерялась.
Мой нос тоже не короток, но у Черезовых ещё длиннее. Свекровь рассказывала мне:
 - Все мои новорождённые, а их было шестеро, рождались с длинными носиками.
Вот почему я спросила акушерку, какой нос у моей крошки. «Значит, не в Черезовых, а в наших», - подумала я. И такая гордость, что эта девочка наша, что я её выносила и родила, переполнила и  разлилась в моей душе, во всём теле!.. И слюна уже прекратилась, не мучает меня, и живота нет. Ах, какое счастье испытывала я в те минуты!  Ощутила себя вдвое и втрое сильнее, всё было мне по плечу в тот момент! Но вдруг опять заболел живот,  я испугалась, что снова рожаю!  Вскрикнула от страха, но акушерка хихикнула и пояснила, что это отходит плацента.
- Теперь лежи смирно, я буду тебя зашивать.
Через час меня отвезли в палату, запретив вставать, иначе швы разойдутся.









                Глава 19.  В РОДДОМЕ

Хотя я родила днём (в 15-40), уже наступали сумерки, а что было   вечером – не помню. Наутро, в шесть часов, в палату пришла дежурная и включила свет. Затем  санитарка  стала подмывать всех рожениц из чайника тёплой водой с марганцовкой. Было неловко, но телу приятно. Потом, оставаясь лежать в постели, я умылась, причесалась. Всем принесли детей на кормление, а моя очередь кормить настала только в девять. А пока зашла санитарка-уборщица мыть полы. Как увидела меня (я лежала первой от двери), так и ахнула:
 - Молодая, - как трава!!! Тебе сколько же лет?
 - Двадцать!
 - Двадцать? - не поверила она, и разочарованно добавила после:
 - А я подумала шестнадцать…
 - Двадцать – это хорошо! – она подвела итог и принялась мыть палату.
После завтрака  принесли  малютку, а мне она показалась уже большой: подросла! Розовая кожа  стала белой, но глазки оставались припухлыми. Лёжа на боку, как мне было велено (ведь я называюсь «лежачей»),  пытаюсь лечь поудобнее, чтобы дать ребёнку свою нежную грудь. Но моя маленькая новорождённая хищно хватает сосок, не думая, что мне это очень больно. Я пытаюсь на мгновение забрать сосок и вложить его поровнее, но крошка крепко  (намертво!) держит его, зажимая дёснами, словно зубами. Это просто удивительно и  почти  возмутительно!  Только родилась…. Ну, откуда у неё такая сила? А говорят, что новорождённые беспомощны…. И как терпеть такую боль?
 - Надо было грудь готовить к кормлению: растирать её махровым  полотенцем. Ты готовила? – спрашивают меня опытные роженицы.
 - Готовила…. – привираю я. Раз попробовала, так такой дискомфорт ощутила! Ладно, как-нибудь справлюсь….
 - У груди ребёнка долго не держите! Хватит и пяти минут. Не приучайте спать у груди. За пять минут ребёнок успевает насытиться - так учил нас медицинский персонал роддома.
Второе кормление прибавило мне опыта, с каждым разом было больнее и больнее, хотя я всё делала по правилам, но лёжа. Неправильное положение груди в лежачей позе способствовало появлению настоящих корост, и ко времени выписки из роддома я уже чем-то лечила соски. Но до выписки было ещё далеко, а пока я беседовала с родственниками через стёкла окон  одноэтажного здания, а потом шла подкрепляться  вкусными  передачами. Детский врач велела  кушать хорошо.
Однажды было шумно в палате и поэтому затруднительно говорить с Васей через окно. Я сообразила зайти в пустую соседнюю палату, где насладилась общением с мужем. Видимо, я так увлеклась, что меня услышала медсестра. Говорила ли мне она, что здесь, в пустой палате нельзя вести беседы, я не помню, но когда следом за сестрой, в палату ворвалась разъярённая главврач, по фамилии Гавка, я была её  криком отброшена от окна и  запомнила это на всю жизнь!
 - Немедленно покиньте палату!
 - Но здесь же никого нет!
 - Эта палата отдыхает! Вы нарушили распорядок роддома!!! –  с радостью, что меня застукала, гавкала она.
Думаю, что ей, Гавке, так хотелось схватить меня за шкирку и выкинуть на улицу. Я долго не могла понять, что это значит: «палата отдыхает».  Во время обходов  опять были нарекания в мой адрес и постоянные поучения:
 - Вы молодая, и должны всё впитывать, как губка!
Мало того, что мне удалили стыд, так ещё  и  так запугали, что этот роддом мне снился в страшных снах несколько лет, и день  выписки  стал самым счастливым днём моей жизни.         

 

                Глава 20. СОВСЕМ НОВАЯ ЖИЗНЬ

И за что меня так жучили в роддоме? За то, что я родила легко и быстро? Но ведь и разорвалась…. Никто не подсказал мне, что пора бы кормить ребёнка в сидячей позе, а я была так мнительна, что продолжала бояться расхождения швов.
Ещё в роддоме мы с Васей обсудили, как назовём дочку. У меня были два желанных имени: Мария и Юлия. Но первое имя переводится как горькая. Так зовут мою маму, а её жизнь была очень горькой – большей частью в её восприятии. Конечно, я не хотела горькой судьбы своей девочке! Но решить окончательно тоже не могла. Всё решила моя подруга Людмила, и когда Вася пришёл к окну роддома в первый раз, он сообщил, что они с Людмилой выбрали второе имя, и уже называют маленькую Юлькой.
К выписке из роддома Вася принёс мне и ребёнку одежду. Юленьку одевала медсестра, а я одевалась с удовольствием в ту самую, сшитую мною синюю  юбочку на бретельках и синюю шерстяную кофточку. Юле надели распашонки, подгузник, две пелёнки и две шапочки и завернули в ватное одеяло с кружевным уголком.
Когда мы вышли на улицу, меня пробрал жуткий холод. Был первый день календарной зимы, и она вступила в свои права, не мешкая. Вася нёс ребёнка, но его окликнули два раза, назвав Гнечутским. Мы посмеялись, взяли документы, забытые в роддоме и с мыслью никогда сюда больше не возвращаться, двинули пешком в сторону дома.
На морозе Юлька  так крепко заснула, что я часа два отдыхала, приходя в себя.
Дома меня ожидали подарки, купленные Васей на мои декретные деньги. Денег оказалось немного, но больше нормы, учитывая невысокую зарплату, но длительный период отпуска.
На те деньги Вася купил  жёлтое полушерстяное одеяло и большой китайский термос – то и другое очень красивые! Моё настроение  оставалось праздничным.
Забежала Лариса Авдеенко, ничего не знавшая о рождении Юленьки. Они с женихом Юрой приглашали нас на предстоящую свадьбу, но я сразу отказалась: у меня ведь ребёнок! Потом пришла мама. Она увидела меня праздно сидящей, а ребёнка завёрнутым и перевязанным лентой, что её очень возмутило, а Юля будто это почувствовала и завозилась, и закричала.
Мама развернула новорождённую, а  у той на ручках браслеты, что вызвало  ещё большее возмущение:
 - Два часа, как пришла домой, а ребёнка до сих пор не развернула!
 - Но она же спала!
 - Ну и что? Надо было развернуть и маленькими ножницами давно срезать  с ручонок эти клеёнки….
А теперь ребёнок  орал вовсю, а мы большими ножницами пытались срезать браслеты.
 - Ладно уж, оставь, сначала накорми!
Я начала суетиться: протирать соски борной кислотой, потом укладываться на кровати, что удивило маму, но я сказала, что мне дано такое предписание.
Потом мы в первый раз  купали Юленьку, я снова кормила, и так через каждые три часа кормила, корчась от боли.  Чтобы не кричать, я просила мужа посильнее сдавливать  мои ноги. Эта новая боль отвлекала меня в самый первый  момент прикосновения младенца к груди….
На следующий день полагалось выйти на прогулку минуты на две – с учётом сильного похолодания. За окном светило солнышко, и казалось, что потеплело. Я укутала дочку,  с трудом  обхватила её руками, а когда вышла с большим свёртком в сени, едва открыв пружинящую дверь, то она, дверь, «отомстила» мне, ударив в спину. Я потеряла равновесие и с трудом удержала в руках своё сокровище.
Чувство радости сменилось тяжёлой ответственностью. Главным смыслом моей  жизни тогда  стал девиз:  только бы выжила моя дочь! И хотя пришедшая к нам врач сказала, что всё в норме, и девочка очень хорошая, я ощущала сильное беспокойство. Было видно, что ребёнок недоедает, не спит, плачет. И, главное, меня беспокоил холод в нашей квартире. С усилением морозов его можно было унять только постоянно включённой электрической печкой-киловаткой – такими обогревались крановщицы на строительных и монтажных кранах. Печь хорошо согревала только маленький уголок с розовой коляской, где теперь спала наша доченька.   
 











 
   




































































               




                ГАЛИНА  ГНЕЧУТСКАЯ


                ДВАЖДЫ     В    ОДНУ   РЕКУ,

                или

                ВОЗВРАЩЕНИЕ В БРАТСК

 



                ЧАСТЬ 1


                Глава 1. ВОЗВРАЩЕНИЕ

Я возвращалась из Риги в Братск. Возвращалась домой, на родину к мамочке. Возвращалась вместе с моим милым суженым –  Васей Черезовым, хотя у меня были планы  учиться, а замужество, казалось, подождёт.
Дорога была дальняя, с пересадкой в Москве, и я запланировала там две экскурсии: к памятнику Маяковскому и в Музей зарубежных искусств имени Пушкина. В музее я мечтала посмотреть импрессионистов. И мечта сбылась, но… Картины были развешены как-то неудачно, в узких проходах: и отсутствие перспективы мешало их разглядеть. Теперь кажется, что  это было  специально, чтобы не очаровывать советского зрителя.
На Красной площади мы подошли к храму Василия Блаженного, он же Покровский  собор. Я родилась 14 октября, в день Покрова Богородицы. Так, сами того не ведая, мы с Васей  встали под покровительство высших божественных сил!
  У памятника Маяковскому я намеревалась читать стихи, думая, что там их читают каждый вечер. Но  никого не было. Мы с Васей закурили. Но тут появился прохожий и накинулся на меня с приказанием бросить сигарету. Я отказалась подчиниться, продолжая курить…. Неприятно вспоминать тот случай,  неловко испытывать настоящую агрессию, но я не хотела сдаваться.  Удивительно, но тот человек смог меня переубедить, и  со временем я  бросила курить.
В поезде я  старательно делала вкусные бутерброды из московской варёной колбасы и зелёного горошка, и двое суток мы не открывали банки с рыбными консервами.
С нами ехало много молодёжи постарше, они с интересом смотрели на нас с Васей и посмеивались над моей наивностью -  я не уставала горячо спорить чуть ли ни  по каждому поводу. Уже тогда я планировала семейную жизнь и твёрдо знала, как  буду жить, а как  не буду.
Затаив дыхание, но и не скрывая радости, я подъезжала к Братску.  Мне казалось, что и Вася  был рад, что мы едем вместе.
Нас никто не встречал - мы не сообщали о возвращении. Расставшись с Васей у моего дома, я ринулась к себе, хотя знала, что мама на работе. Оставив вещи у соседей, полетела к мамочке. Она сидела за столом, и, конечно, удивилась мне, но большой радости не выразила, и, не вставая из-за стола, тут же вручила мне бланк заявления абитуриента в наш институт, и  велела немедленно его заполнить. В том году в Братске  открывалось дневное отделение Иркутского Политехнического института.
После этого мама дала мне  ключ от квартиры, где меня ждал новый халат, случайно  не отправленный в Ригу. Переодевшись в него после ванны,  я помчалась к Людке Артемьевой  прямо   в халате по Падуну, так как у меня не было другой чистой одежды. В те времена я презирала разные условности, чего не могла делать в Риге. А тут – дома – полная свобода! Как это радовало! Я могла выражать свои чувства и эмоции, и не бояться иметь собственное мнение.
   






                Глава 2. НОВОСТИ         

Своё мнение было иметь непросто! И что скрывать, я остерегалась высказывать его своей родной матери. Когда она подала мне бланк для заявления в Политехнический вуз, я пыталась возражать, но, видя, как она разочарована моим приездом, сразу сдалась. И мама была на этот раз удовлетворена: её младшая дочь станет инженером. Да и почему не попробовать, ведь с математикой у меня теперь порядок!
А любимая подруга Людка была в шоке:
 - Как? Ты решила вернуться? И почему? Я, конечно, рада тебе очень, но всё равно неожиданно….
 - Мы приехали с Васькой. Он меня привёз. Я сама так решила. Буду поступать в наш вуз. Давай вместе!
 - Но у меня нет аттестата. Меня не допустили до экзаменов. 
 - Как не допустили? Ты же хорошо училась и по химии, и по математике….
Я уже не помню, в чём состояла причина Людмилиной неудачи. Вроде для допуска ей надо было сдавать зачёты, но хорошего аттестата это не обещало.  Людмила теперь, как и я в прошлом году, собиралась пойти в вечернюю школу и получить хороший аттестат.
Мне не терпелось узнать все новости! Оказывается, не только моя любимая подруга  не была допущена к экзаменам на аттестат, но ещё несколько девочек, и на этот раз по уважительной причине: беременность. Но кое-кого из беременных всё же допустили, а именно, дочь начальника милиции. Да, передержали нас в школе с этим производственным обучением! Рано мы повзрослели, оставаясь детьми…. Сёстры Глотины нашли свою судьбу на производстве – в том самом гараже, откуда сбежала когда-то я.  Но и мне не удастся избежать «производственной» судьбы! И всё бы хорошо, да рано! Ольге Голомидовой тоже не выдали   аттестат, и она  вышла замуж за брата одноклассницы, а её родители не простили родную дочь! Умница и красавица, Ольга рано умрёт, оставив двух сыновей на неладного мужа…
 - Очень хочу к Елене Борисовне. Пошли прямо сейчас, хотя этот халат болтается на мне! Ведь мама шила его без примерки, да и замерила я себя не точно, или похудела, но зато он новый.
 - А Елены Борисовны уже нет в Братске. Она уехала с мужем и дочерью на строительство Зейской ГЭС.
 - Как уехала? Когда?
 - Да чуть ли ни вчера…. Как выпустила класс, как вручили нашим  аттестаты, так и засобиралась в дорогу. У меня есть её письмо в газету «Огни Ангары». Вот возьми почитай, тут и отрывки из сочинений  наших одноклассников.
Сочинения одноклассников меня не очень интересовали, хотя и были хороши.  Я и сама умела неплохо сочинять, а письмо любимой Елены я переписала в альбом, но до сего времени не сохранила.







                Глава  3. ОРЛОВЫ

И закипела моя домашняя размеренная жизнь! Я так наскучалась по дому и матери и  так была счастлива, что вернулась!
Над моей кроватью теперь висел простенький гобеленовый коврик, который  удивил меня, но вскоре я узнала, что в моей комнатке  жил новый мамин друг – начальник цеха завода ЦАРЗ Евгений Дмитриевич Орлов. Я специально называю его имя полностью, потому что он  был   человек хороший. Он полюбил мою маму по-настоящему, а что вскоре ушёл к освободившейся из тюрьмы жене, так Бог ему судья – мало ли как бывает в жизни. Мама тоже его полюбила, и они даже  съездили  вместе в Евпаторию, а возвратясь, опять дружно жили. Но Евгений Дмитриевич возвращался  к дочери часа в два ночи, а потом совсем вернулся к жене.
С его дочерью Ниной мы почти подружились, встречались на автостанции, вместе ездили на учёбу в институт. У нас были одинаковые трикотажные блузки в полоску, которые нам обеим были к лицу. Их купила нам моя мамочка, пока Нинина мать была в заключении за растрату.  Сестра Лера на это сказала:
 - Хорош этот Евгений Дмитрич! Он что, не знал, что жена прихватывает  из магазина? Как он мог не замечать лишние деньги и продукты? Она же его кормила. Если она это делала, он тоже виноват!
Однажды я спросила Нину, какова обстановка в доме, то есть в семье. Она уклончиво заметила, что слово  «обстановка» имеет двоякий смысл, а именно, мебель, а ещё….
 - Так что тебя конкретно интересует? – переспросила она.
А меня уже не интересовало ничего. Я поняла, что Нина не хочет делиться со мною сокровенным, и не стала больше приставать к ней с интимными вопросами. Так мы и раздружились. Тогда уже вернулась её мама, и обстановка в их доме вряд ли кого радовала. Но я навсегда запомнила светловолосую и тёмноглазую Нину Орлову. Жалость и содрогание вызывали её металлические зубы. Глядя на них, я сознавала, что и меня  это ждёт, и уже не за горами….
Остаток июля, да и август, я не столько готовилась к приёмным экзаменам, как готовила рижское блюдо: борщ на курином бульоне.  Сейчас задумалась, а была ли тогда в Братске в  свободной продаже  курица? Вряд ли, но рыба была! Однажды в холодильнике я обнаружила сига, и постаралась его не испортить, приготовив «по-гречески» - с морковью. Это гораздо вкуснее, чем так называемая, «рыба под маринадом». Евгений Дмитриевич спросил, кто готовил, и очень удивился, что я. К тому же был красиво сервирован стол на белой скатерти, с мельхиоровыми приборами,  со стеклянным синеватого  тона кувшинчиком вина. Его, кувшинчик, мама с Евгением привезли из Евпатории, и я много лет, любуясь на него, воображала, что это венецианское стекло, не зная, как оно  выглядит на самом деле.














                Глава 4. ВЗАИМОПОМОЩЬ

Я вспомнила, что Вася как-то дарил мне керамические бусы, поискала – нигде! Спросила маму, а она запричитала, что пришлось их выкинуть: в них завелись черви. Но как могли завестись черви в керамике?
Мама хотела выкинуть, но случайно забыла, а я всё-таки нашла остатки бус! Когда раскрыла пакетик, то обнаружила в нём не осколки бус, а кусочки раскрашенного сухого хлебного мякиша. Вот как в те времена изготовляли модную керамику  предприимчивые люди!
Васина мама была в отъезде у родственников.  Отпускные деньги  у Васи   закончились, поэтому я взяла на себя заботу о пропитании моего друга.  Незаметно отделяла небольшие порции еды от нашего стола, складывала их в сумку и несла голодавшему Васе. Тогда я уже приходила к нему домой, где нам никто не мешал.
Я внимательно изучила их жилище, найдя многое устаревшим – немодным. Вася дал мне ключ от квартиры, и придя как-то без него, я от скуки похулиганила. Взяв пилу-ножовку, отпилила ножку стола и, накрыв его скатертью, ушла. В их квартире было два больших стола, что показалось мне лишним и громоздким для небольшой комнаты. Придя домой, Вася очень озадачился. Увидев скособоченный стол, он тоже взял пилу и укоротил у стола остальные три ноги. Потом убавил столешницу и обстрогал ножки. Затем нашёл краску двух цветов и окрасил ножки в чёрный цвет, а столешницу в ярко-жёлтый. Получился чудный журнальный столик!
          Однажды я принесла Васе обед из многих блюд - всего понемногу. Он быстро всё съел и сказал, что не наелся. Я так расстроилась! Заметив это, он очень беспечно ответил:
 - А завтра схожу на рыбалку, да и поем!
 - А ты разве умеешь ловить рыбу? Это же надо уметь, это не просто!
 - А! – махнул он рукой, - наловлю!
 - А у тебя есть, чем ловить?
 - Да найду!
Я не поверила ему, но Вася, как ни странно, встретил меня с ухой! Он даже небольшую щучку поймал на удочку. Оказалось, мой Вася был прирождённый рыбак, к тому же, голодавший в войну, он рано  приспособился к добыче пропитания. Отменной двойной и четвертной ухой он будет потчевать нашу семью долгие годы, никому не доверяя «портить» добытую им рыбу. Сам, наслаждаясь своим трудом, уплетая рыбку, он приговаривал мне:
 - Нет, ты рыбу не любишь!
И было бесполезно спорить, что очень люблю, Но не так, как мой Кот Вася: люблю не любую рыбу, а хорошую!
Тогда  разными способами я старалась украсить моего Васю и его жизнь. Как-то он показал мне фотографии, где, стесняясь длинного плаща, он смешно  приподнимал его полы, собирая в горсть лишнюю длину. Узнав причину этого странного действия, я забрала плащ домой, и потихоньку, чтобы не видела мамочка, укоротила и подшила Васин плащ. Но не рассчитала подгиба, и плащ оказался коротковат, но Васе всё равно понравилась моя работа, и он долго бегал в том светлом коротком плащике.

                Глава 5.  ВСТУПИТЕЛЬНЫЕ

Первого августа 1964-го года я пришла на первый экзамен в Иркутский политехнический институт, а точнее в его очный филиал в городе Братске.
В те времена вся страна, то есть все её абитуриенты начинали вступительные экзамены на дневное отделение в один день, и все писали сочинение по литературе и по русскому языку, а вернее, на русском языке (кроме поступающих на творческие специальности – у них были другие сроки экзаменов).
Не помню, как называлась выбранная тема сочинения, но она относилась к «свободным». Я была очень взволнована, вдохновение просто накрыло меня!
Через день результатов ещё не было, но когда я приехала в гости к Нонне Александровне в военный городок, та, оказалось, лучше меня знала о моих успехах:
 - Ты написала отличное сочинение! Лучше всех!
 - Так откуда же Вы знаете???
 - Мне сказала об этом моя приятельница-учительница, которая работает в приёмной комиссии.
 - Так она же не знает моей фамилии!
 - Она сказала, что среди всех сочинений два лучших. Одно написал мальчик из школы №20, а другое – девочка из Риги.
 - Но это не значит, что я….
 -  А ты думаешь, что много девочек из Риги поступает в наш институт?
И в самом деле! Через день я увидела результат: «пять» за содержание и «четыре» за грамотность. Я была счастлива! Хороший разбег для абитуриента! Но этот результат говорил о другом: что я поступаю не туда, не по своему призванию! Но азарт экзаменов уже захватил меня.
Помню, что письменную математику я сдала на «четыре», а вот с устной возникли проблемы. Экзамен принимали две женщины. Я присмотрелась к ним:  мне понравилась Журавлёва – мягче, добрее. Когда же другая – Голубцова -  пригласила идти отвечать, я сказала, что ещё не готова. Как только  Журавлёва оказалась свободна, я сразу рванула к ней! И этот экзамен мне удалось сдать.
Физику сдала хорошо, даже помогла пареньку в военной форме нарисовать схему электрического звонка! А вот на химии Тамара Криворотенко выручила меня и подкинула «шпору».
Числа двадцатого было зачисление, и по конкурсу я прошла не на строительный  факультет, который выбрала первоначально, а на СДМ – строительные и дорожные машины, от них я  была страшно далека. Строительный факультет меня как-то примирял с архитектурой, которую я полюбила в Риге. Тогда я не знала, что советских архитекторов, по сути, готовили, чтобы строить типовые панельные дома, или такие дворцы, как  недавно открытый «Энергетик», где по центру здания были две большие белые буквы П.
  Стояло тёплое лето, я скучала по купанию, и вот однажды мы пошли на наше Братское море. Я выбрала безлюдное  место с ровным берегом, покрытым  травкой, а дно, как на Рижском взморье - песчаное. Разделись, погрелись на солнышке и ринулись в воду!  Она была сравнительно тёплой.  Я немного проплыла и, по привычке, стала нащупывать ногами  дно, но его не было. У меня началась паника, и я стала тонуть. Захлёбываясь, я призывала Васю, но он не сумел мне помочь, так как сам боялся глубины. С детства у него был дефект барабанной перепонки, и врачи не рекомендовали мочить ухо – вот почему он тоже не умел плавать. Но я выплыла! А опорой мне послужили  испуганные  Васины глаза.   





                Глава 6. ТУРСЛЁТ

В середине сентября был объявлен городской турслёт. Мы, студенты, тоже приглашались  участвовать. Не помню, чтобы нас кто-то сильно организовывал или готовил. Просто объявили, что с ночёвкой на воскресенье все идут на речку Вихоревку с едой и  тёплой одеждой. Была ли у нас своя палатка или нам её установили?  В нашей группе собралось несколько девочек и мой Вася, конечно.
Мы шли с походным снаряжением  пешком до Вихоревки, поэтому утомились, а после краткого отдыха принялись обустраиваться. Приготовили ужин на костре, оделись потеплее, и кто во что горазд! Пели, плясали, бродили и, как заворожённые, смотрели на огонь большого костра. Песни были разные, но больше туристские, то есть сочинённые известными и неизвестными туристами.  Многие из  тех песен  со временем  влились в разряд авторских. Кажется, в тот раз я впервые услышала песню Городницкого: «Снег, снег, снег, снег… Снег над палаткой кружится…».  Некоторые из бывалых туристов подвыпили, и, теряя контроль, норовили исполнять и  «вольный фольклор». В те поры я была очень строгой девушкой, да и сегодня не люблю скабрезных историй.
Стояла тихая тёплая ночь, и спать никому не хотелось, потому уснули на рассвете, когда костры уже не горели, а только дымили, и дым  смешивался с утренним туманом.
После завтрака началась игра в футбол, но он меня не интересовал, поэтому, полдня я посвятила приготовлению обеда, а потом, помыв посуду,  поняла, что больше здесь делать нечего. Не знаю, как другие, а я восприняла тот слёт как массовый отдых на природе, а туризм, о котором я читала в книжках, был ни при чём. Поэтому мне захотелось настоящего похода и, по возможности, с приключением.
Вообще-то на приключения рассчитывать не приходилось: я же была с Васей, а он такой взрослый и умный! Вот я и решила пойти не прямым путём к дому, а как-нибудь с поворотом, а точнее, с вывертом, но Вася не сразу сообразил, что я задумала.
Река Вихоревка была первозданной чистоты, все пили её воду, бродили, купались, ещё не был построен завод БЛПК, который окончательно отравил её.  Вихоревка, по моему мнению, названа так не по имени некоего Вихорева, а по её собственному свойству – она выгибается, течёт и мечется подобно вихрю. Мы с Васей пошли вдоль реки, любуясь её течением в изгибах берегов с пышными кустарниками -  золотыми, а местами ещё зелёными. Было тепло, солнечно,  тихо и радостно! Вот ещё один поворот!
Вася забеспокоился: пора домой.
 - Да что ты спешишь домой, ещё ведь рано, светит солнце, так красиво! - возражала я.
Мы отошли от реки и направились в сторону дома - на восток, в глубь леса. Но лес уже погружался в сумрак.
 - Мы заблудились! - взволнованно заключил Вася.
 - Да ты что? Разве можно здесь заблудиться? Солнце на западе, мы идём на восток. Сейчас выйдем на открытое место и проверим.
Но вокруг была чаща, и мы пошли быстрее. У меня такая особенность: чем чаще лес, тем быстрее  по нему иду. А вот и поляна! Последний луч осветил дальние сопки. Как свечи, на них вспыхнули яйцевидные купола лиственниц, но я успела сверить выбранный мной  маршрут по этому прощальному лучу!
 - Мы правильно идём! Мы должны выйти на дорогу в аэропорт.
 - Нет, мы ушли далеко. На дорогу в аэропорт мы бы  вышли раньше…-растерянно проговорил Вася.
 - Так  идём же скорее вперёд! Мы идём в нужном направлении! Дорога в аэропорт переходит в Усть-илимскую трассу, и мы выйдем на неё!
Стало совсем темно, но я рвалась вперёд, и вот мы уже слышим шум машин! Ах, вот и асфальтовая дорога! Проехала машина….
    Дорога, как мечта! Она освещалась звёздами, и на фоне чёрного леса казалась совсем светлой и тёплой. Я выбежала на неё, и от радости стала кричать, танцевать и петь! Вася оставался сдержан. Конечно, он тоже был очень рад, но как-то не мог прийти в себя. Очевидно, он до конца не верил,  что мы выйдем из леса.
Он не любил вспоминать этот случай. Мне же не пришло в голову, что мой друг может оказаться ненадёжным спутником, только смутное разочарование мелькнуло во мне, но я его быстро подавила. Зато я какова! Со мной не пропадёшь!
Мы остановили проезжающую попутку, и благополучно добрались до дома.      




                Глава 7. СТУДЕНТКА

Все поздравляли меня с поступлением в вуз. Мама была просто счастлива! Вася тоже  гордился мною, и я этому радовалась, но когда оставалась одна, то на душе скребли кошки….
Первого сентября состоялось торжественное открытие филиала, и начались учебные будни. С удивлением я встретила знакомого преподавателя. Это был математик и чертёжник Олег Петрович Бороздин. Он тоже помнил меня по школе.
На комсомольском собрании меня избрали  в  культмассовый сектор. Олег Петрович тут же придумал мне ещё одно,  соответствующее профилю поручение. Я должна была приносить в институт свежие газеты и журналы. Почему это поручение он дал именно мне, а не  библиотекарям филиала? Так или иначе, но он точно определил мой  истинный профиль. Итак, я должна была зарегистрироваться в ближайшем к вузу киоске «Союзпечать», где мне выдавали корреспонденцию для продажи. За эту хлопотную работу я получала десять процентов. Порою мне надоедало поручение, тем более, что покупал печать почти всегда один Олег Петрович. Он не ругал меня за отлынивание, но как-то разочарованно смотрел, если я ничего ему не предлагала, и я возобновляла свою деятельность.
Меня почти постоянно тяготил вопрос моего фальшивого присутствия в комсомоле. Я же не встала на учёт, да и не могла: у меня не было учётной карточки. Идти в комитет БРАСКГЭССТРОЯ? Но как я объясню, почему  нет карточки? Надо рассказывать, какая у меня оказалась сестра, похитившая карточку учёта…. Но взносы  я платила исправно.
А  ещё надо было учиться! И я отлично училась по двум предметам: по английскому и по истории КПСС. Поначалу понравилась начертательная геометрия, и я получила «пятёрку». Но потом все точные науки вызывали во мне панику и ужас.
Помню, как с целью психологической защиты среди студентов я  избрала себе  кумира, которого донимала своими верлибрами. Старалась его опекать:  ведь он жил не дома, а у родственников, а я уже имела такой опыт проживания.  По вечерам занималась с ним  английским языком, а потом, надев телогрейку, шла его провожать. В телогрейке я никого не боялась и, как мне казалось, смогла бы его защитить от хулиганов. Уж очень он был хорош собой  – светловолосый и  с огромными голубыми глазами.
Очень скоро все стали носиться с чертежами, обнимая их, как родных детей, а я к черчению никак не приступала. Думаю, что влюблёнными в чертежи были студентки строительного факультета. На их месте, может, и я бы что-то начертила.
Наконец, на ноябрьские праздники  я твёрдо решила сделать чертёж, и когда осталась дома одна, освободила большой кухонный стол, приготовила линейки, угольники и лекала. Расстелила лист ватмана, очинила карандаши, раскрыла готовальню с циркулем и рейсфедером. Сейчас кажется, что в руках я вертела какой-то сложный механический узел. Или он был на картинке? Я наметила оси изометрии, рука хотела рисовать, но не чертить. Что же делать дальше? Я подумала ещё минуту и свернула ватман в трубку, закрыла готовальню, закрутила пузырёк с тушью. Убрав со стола все инородные  кухне предметы, а заодно и моей натуре, я поставила точку на своей технической карьере. Всё! Больше я не учусь в филиале Иркутского политеха!   




























         





                Глава 8. С МЕЧТОЙ ОБ ИСКУССТВЕ

В институте я больше не появлялась. О том, что я бросила учёбу, знали только Вася и Людка.  Я долго скрывала от мамы своё решение.  Соседи по квартире  были уже  другие, поэтому не с кем было делиться,  кроме самых близких друзей.
Я съездила в военный городок к Ноне Александровне, сообщила ей о моём решении, и она приободрила меня:
 - Ну что же…. Значит, ты станешь искусствоведом. Поедешь учиться в Ленинград.
 - И я смогу поступить в Академию художеств?
 - Сможешь, если захочешь и будешь хорошо готовиться.
 - А что значит хорошо готовиться? Что надо знать и что будут спрашивать?
 - Надо пройти предварительный конкурс на профпригодность. Тебе будут показывать открытки-репродукции без названий, а ты должна будешь сказать и автора и название. А ещё подготовить по программе историю русского искусства, начиная с архитектуры. Я тебе дам том Алпатова, по нему и готовься.
И Нона вручила мне огромный том  истории русского искусства академика Алпатова. С большим трудом, но и с неменьшим интересом я взялась за  чтение. Сразу возникло много попутных вопросов. Я пошла в библиотеку. Каждое утро я выходила из дому в половине девятого утра – как в институт, а сама сначала шла к Людке (пока она не устроилась на работу), а потом в библиотеку, и там погружалась с головой в мир книг, журналов и словарей.
Но кто-то из соседей сказал моей маме (а может, и Людкина мама?), что я бросила институт. Однажды, выйдя из дома, я вскоре вернулась, как вдруг пришла и мамочка. Она строго спросила меня, правда ли, что я бросила учёбу. Отпираться я не умела. Мама кинулась уговаривать меня вернуться в институт. Я была тверда! Она начала обнимать и целовать меня, умоляя. Таких её бурных ласк я никогда не испытывала. Мне стало очень жаль маму, но с непривычки её ласки вызвали дискомфорт, хотелось плакать. Я осталась холодна, только пообещала, что учиться всё равно буду, но не здесь.
О профессии инженера у мамы были очень приблизительные представления, хотя она и работала в проектной организации.  Эта профессия в ту пору была престижна и хорошо оплачивалась. Мамина приятельница Мария Петровна нередко повторяла:
 - Хорошо быть инженером: восемь часов плюют в потолок, и двести рублей в кармане!
Когда я сестре Лере пересказала эту обывательскую фразу, она возмутилась:
 - Как это «плюют в потолок»! Такая сложная и ответственная профессия! Где она видела, чтобы инженер  плевал в потолок?
У Марии Петровны был муж-инженер, но не думаю, что он так работал. Так работала сама Мария Петровна то контролёром в кинотеатре, то в снабжении. Только  двухсот рублей никогда не получала.










































                Глава 9. И ВСЁ ЖЕ СУДЬБА….

Вася продолжал занятия спортом. После работы, которая была, что называется, «на ногах», он шёл в спортзал, где играл в баскетбольной команде, всё так же ловко отбирая у противника мяч, и, высоко прыгая, легко отправлял его в корзину.
Осенью в спортивной среде подводились итоги, при этом вручались грамоты, устраивался банкет для спортсменов. Вася пригласил меня на это запланированное мероприятие. Помню, что главной фигурой на нём была сухая холодная дама Семиусова, говорившая очень невыразительным  суконным языком. Может, она не была равнодушным человеком, но произвела именно такое впечатление. Типичная чиновница, каких не должно быть.
После немногочисленных речей все навалились на выпивку и закуски. Теперь думается, что закуски были так себе, если мой Вася сразу захмелел. Мы вскоре вышли на улицу. Вася не мог идти, и мне приходилось подпирать его своим плечом. Он старался держаться, но это ему  с трудом удавалось. Таким я его никогда не видела. Было тяжело тащить его, и на душе стало как-то кисло, если не сказать хуже. Я уговаривала себя, что такое в первый и в последний раз, что это произошло случайно. Ведь Вася очень устал за неделю. Оно так и было на самом деле. Потом я замечу, что закусывать Вася не привык – чаще было нечем. Мне не нравились ни его роль в этой ситуации, ни моя. Ну, неужели я буду всю жизнь так его водить? Нет, я не согласна! Такой Вася мне решительно не нравится. Но что будет, если я вообще от него откажусь?  Помня опыт с Юрой, я понимала, что Вася будет очень страдать, даже может не пережить страданий. Я почувствовала себя виноватой за мысль расстаться с ним. Виноватой ещё и в том, что я так его завлекла, привязала и обнадёжила.
Мне не с кем было посоветоваться, кроме Людмилы. Когда я сказала, что почувствовала и поняла, что недостаточно люблю Васю, она решительно подвела за меня черту: ты должна с ним расстаться. И даже Васе она высказала это!
Через неделю мы с Людмилой поехали к Нонне Александровне. Тогда, чтобы уехать в военный городок, надо было сесть в автобус на автостанции, то есть такая поездка была  настоящим путешествием. Вот мы выехали, автобус поднялся вверх по Дубынинскому переулку, свернул направо на улицу Гидростроителей. Проехали здание управления. Я посмотрела направо и вдруг увидела, что Вася в своём коротком плащике перешёл дорогу и как-то робко идёт в сторону моего дома. Я вздрогнула и сказала Людке об этом. Она спокойно мне ответила:
 - И пускай идёт, а тебя нет дома.
Но я как соскочу с места! Как заору на весь автобус:
 - Остановите!!!
Да как выскочу! Да как закричу:
 - Васяяя!!!

                Глава 10. ПОИСКИ РАБОТЫ

Мне стало так спокойно, я увидела, что Вася рад моему возвращению. Но, главное, что я  в себе перестала сомневаться. Да, я люблю Васю, хоть и без страсти. Мы необходимы друг другу. Я поняла, что Вася не сможет жить без меня, а мне тоже хорошо и спокойно с ним, и я ощущаю гармонию жизни. И сколько нового хорошего нас ждёт впереди!  Я оптимистка! Меня питают надежды на будущее, меня поддерживают и  мечты,  и сила моей воли. Мои мечты сбываются, и так будет всегда! Мы с Васей никогда не расстанемся, но я должна учиться дальше и получить любимую профессию.
Я рано поняла, что не смогу трудиться, если мне не нравится работа. Многие доброжелатели советовали, кем же мне быть. Наша давняя приятельница Нина Павловна Дрёмина хорошо обдумала, как она сказала, вариант портнихи. Я прислушалась к её совету: и на самом деле люблю шить, только не очень умею.
 - Так ты учись у мамы. Ты станешь такой же хорошей портнихой, как твоя мама!
Да, подумала я, хорошо бы стать такой мастерицей, как мамочка. И побежала домой с радостной вестью. Но мама встретила эту новость не только без радости, но ещё и с возмущением:
 - Почему бы её дочери не стать портнихой? Она не понимает, какой это каторжный и ответственный труд! Только не портнихой!
А вот я думаю, что Нина была близка к истине. Я очень люблю ткани, люблю, чтобы было красиво, шитьё меня успокаивает, а ножницы бегут быстрее моего сознания. Эти слова мамочка сразу подхватила:
 - Вот-вот! Сразу испортишь чужую ткань! И заказчики бывают такие капризные! Спросишь, бывало:
 - Вам к какому дню пошить?
 - Да когда пошьёте… А через неделю говорят, что надо срочно. Всё бросай и шей! И шьёшь им днём и ночью.
  Но я-то видела, как нравились заказчицам сшитые мамой наряды, и очень редко кто-то был недоволен, но вот эти-то редкие  случаи мама сильно и долго переживала.
Дни летели, а я не могла устроиться на работу. Хотелось работать в библиотеке. Я спросила в читальном зале, не возьмут ли меня на работу, и получила  твёрдый отказ:
 - Чтобы работать в библиотеке, надо иметь специальное среднее, а лучше  высшее образование.
У меня были только курсы, и те не библиотечные. Я узнавала, не возьмут ли меня на машиносчётную станцию, согласно документу, полученному на курсах в Риге. Но свободных мест на станции не было, да и я туда особо не стремилась. Однажды мы с Васей были в гостях. Милая дама очень обрадовалась, что я ищу работу, а она сможет мне помочь:
 - Работа нетрудная и на свежем воздухе. Будешь точковщицей машин на дороге.
Но мамочка в очередной раз встретила мою «новую работу» с возмущением:
 - Пусть она сама работает на свежем воздухе!






































                Глава 11. ДЕБЮТ

Этой осенью 1964-го года мне исполнилось уже 19 лет, а я ещё не определилась окончательно, кем же я буду. Больше всего мне хотелось изучать искусство и нести свои знания людям, но очень скоро я засомневалась: а смогу ли?
Нонна Александровна не сомневалась, что я смогу, и быстро организовала мне премьеру в своей тринадцатой школе. Я пришла на урок рисования в шестой класс. Там была и учительница, но я сразу сникла, увидев её беременной. Но какое же отношение ко мне имело её положение? А такое, что она не собиралась «устанавливать для меня дисциплину», а я этого и сейчас не умею делать. Я начала неуверенно говорить о художнике, уже не помню о каком, притом делая паузы,  а дети спешили их заполнить.  Но они всё-таки сдерживались – им было любопытно, зачем я к ним пришла и что я умею. А я ничего не умела тогда. Ничего! Меня это ужасно разочаровало, и мои амбиции  мигом улетучились.
Когда я пришла к Нонне Александровне вернуть её книги, она успокоила меня и посоветовала прочесть рассказ Ираклия Андроникова «Впервые на эстраде». Меня удивил Андроников! Оказывается, он, такой уверенный в своих знаниях и речах, тоже неудачно выступил  перед зрителями в первый раз, но ведь не пал духом! Ну что ж, я буду старательно учиться. Моё провальное выступление показало, что я не твёрдо знала то, о чём собиралась рассказать детям, к тому  излишне волновалась и проявила неуверенность. Да и невероятно сложно говорить о художнике, имея в руках две-три небольшие картинки. А уж о подлинниках в наших условиях и говорить нечего – их тогда попросту не было ни у кого в нашем Братске! Картины - в книжных и журнальных репродукциях, музыка -  в радиорепродукторе.
А музыку я любила. У Васи был переносной радиоприёмник на батарейках. Его можно было вешать на шею и в поисках музыки крутить  регулятор волны. Я любила тогда «Итальянское каприччио» Чайковского и «Рондо каприччиозо» Паганини - Листа. И вот поздней осенью идём с Васей по улице, он повернул регулятор, и - в темноту, подсвеченную  фонарём и снегом, в самое сердце ворвались звуки скрипки с оркестром! Господи, какое же это было счастье! Какое упоение! Как же было не любить моего Васеньку, сделавшего меня такой счастливой и окрылённой! Музыка, именно музыка даёт, как ничто другое, веру в жизнь! От неё, веющей красотой и вечностью, перетекает в нас то ручейком, то спокойной широкой рекой, а то обрушивается водопадом  великая энергия жизни, созидания  и веры в будущее!  Хотите счастья – слушайте музыку! Её гармония делает  гармоничными и нас. Музыка примиряет с судьбой.  Она не отнимает энергии  жизни, а, наоборот, – усиливает желание жить.
   


                Глава 12. ВЕРА

Вася поддерживал все мои интересы.  14 октября он принёс мне небывалый подарок. До сих пор ощущаю  не только душевный, но и физический трепет, когда я развернула упаковку и, потрясённая, увидела  пожелтевшие страницы старопечатного издания. У той «инкунабулы» без обложки были перегнуты вдоль все листы. Видно, что её тщательно скрывали, но всегда носили при себе и наверняка прятали в сапог. Я раскрыла книжный блок и прочла: «Отче наш, ежи еси на небеси, да святится имя Твое….». И дыхание перехватило…. Удивление и радость переполняли меня:
 - Васенька! Где же ты нашёл такое?
Вася улыбался и молчал. Так я и не узнала, где он раздобыл ту драгоценность…. Потом он скажет так:
 - Я другой – не такой, как ты. Но я хорошо понимаю тебя. Ты необычная, и я  тебя люблю.
Тогда мама пресекала мой интерес к религии, хотя потом будет рассказывать, как в детстве она ходила в церковь на исповедь. По этой причине я не показывала маме Васин подарок. Верить в бога тогда всем запрещалось, верующие преследовались разными угрозами, нареканиями начальства, товарищескими судами и, что самоё прискорбное, осуждались обществом. В нашем городе не было ни одной церкви. И каково же было наше удивление, когда жена Васиного дяди Миши  - тётя Оля - вдруг открыла церковь в Падуне! Но прежде этого мы были потрясены трагедией в семье Михаила и Ольги Черезовых: враз погибли две их юные  дочери! Их, идущих по обочине дороги, сбил пьяный водитель. Девушек похоронили в белых подвенечных платьях. Дядя Миша ненадолго пережил дочерей, а Ольга купила в индивидуальном посёлке дом и подарила его  Русской Православной Церкви. Мой Вася почему-то  сказал: «Как же она нагрешила!» Таково  было мнение в его семье…  Как всё было на самом деле, я не знаю.
Церковь стоит до сих пор,  она была первою в Братске. Но тогда, (да, признаюсь, что и теперь), жизнь уносила меня всё дальше и дальше от религии, а когда я была готова окунуться в неё сердцем и головой, не было никаких условий. И самое главное, не было наставника-духовника. Если бы я осталась в Риге, то скорей всего пришла бы в лоно Православия, а в условиях Братска мне оставалось читать справочник атеиста, где речь шла о разных религиях, и я стала интересоваться разными верованиями. О религии тогда было что сказать отрицательного и советским журналистам и художникам, и  историкам. Но с  нею примиряло пронзительное «Арабское танго» и реалистическая проза Льва Толстого, а потом и Достоевского.
Моей же религией, как и у многих советских людей, стала поэзия.

                Глава 13. ПОЭТ ЭПОХИ

Лора Петрова рассказывала, как на встрече с поэтом Евгением Евтушенко, приезжавшим в Братск год назад (я тогда  жила в Риге), кто-то из зала спросил его:
 - Какой  поэт, по-вашему мнению, станет символом нашей эпохи?
 - Понятно, что Евтушенко трудно было ответить на этот вопрос. – продолжала Лора. - Он мог бы ответить «я» и не ошибся бы, так как  большой зрительный зал  в тот момент был  такого же   мнения. Но ведь он  не мог так сказать сам о себе! Возникла пауза, а потом Евтушенко сказал:
 - Думаю, что Роберт Рождественский.
А спрашивающий  на свой вопрос ответил  иначе:
 - А я думаю, что это будет Андрей Вознесенский.
Меня эта история очень озадачила. Люди всерьёз говорят о Вознесенском, а я совсем не знаю его, и только отмахиваюсь его «треугольными грушами». Надо его изучить. Но сколько я ни читала в журнале «Юность», никак не могла попасть на его волну – мне всё казалось каким-то вычурно-вывернутым и искусственным. Я принялась за Роберта Рождественского: читала и учила наизусть «Реквием», «Если вы есть, будьте первыми», «Письмо в тридцатый век». Из того «письма» только помню:   «Вам, родившимся в трёхтысячном, девяносто каком-то году…»
Однажды я была дома одна, и по радио объявили о выступлении  Андрея Вознесенского. До этого я никогда не видела и не слышала его. Я прибавила звук. Из репродуктора лился прекрасный голос. Поэт не читал, он пел!
                Свисаю с вагонной площадки…. Прощайте!
                Прощай, моё лето! Пора мне….
                На даче стучат топорами,
                Мой дом забивают дощатый. Прощайте!

Господи! – подумала я. Это же про меня: про нашу дачу в Юрмале….
И далее:
                Прощай, моя мама! У окон
                Ты станешь прозрачной, как кокон.
                Наверно умаялась за день?
                Присядем.
                О, Родина, попрощаемся!
                Буду звезда, ветла….
                Не плачу, не попрошайка!
                Спасибо, жизнь, что была!
                На стрельбищах в десять балов
                Я пробовал выбить сто….

Я услышала этот выстрел! И уже никаких сомнений не было, что Андрей Вознесенский  -  мой поэт!
Но теперь думаю, что ту эпоху точно выразили два поэта: Владимир Высоцкий и Евгений Евтушенко.


                Глава 14. ПЕРЕПИСКА С ЮЛЕЙ

Дни за днями летели, а я сидела дома, не работала. Читала всякую всячину. Учила  Вознесенского и уже выучила его книгу  «Антимиры».  И вдруг Юля прислала его же «Параболу»,
Юлины письма сохранились, и временами я перечитываю их. Перечитываю в основном с сожалением, что для меня  потерян её след….  Лет пять мы переписывались, а встретились через девять лет! И потом виделись несколько раз во время моих приездов. Но с каждой встречей, ( а их было немного), Юля отдалялась от меня.  В чём была причина? Я так и не поняла. Говорят, что жизнь разводит людей. Подозреваю, что и моя сестра Клара способствовала этому. Но об этом в другой раз, а сейчас я хочу привести Юлины письма по горячим следам, и начать с самых горячих.
               
13.07.64. г. Рига.

Здравствуй, дорогой мой человек! Как ты живёшь? Что нового, интересного? Кто ты сейчас и чем ты занята? Меня интересует абсолютно всё и до подробностей….
Что у меня?  Во-первых, милая Галка, что творилось со мной в первые дни твоего отъезда! Я думала, что  просто  сойду с ума от  воспоминаний и тоски. Как только я приходила домой, меня встречали книги: «Человек» и «Ты рядом». Я уходила на улицу, там  проходила мимо нашего парка, и всё начиналось сначала. Я всё помню. Помню утренние встречи, экзамены, необыкновенное ночное купание. Ладно, не буду ныть….
Я  подала заявление на биофак. Дорогая Галка! Если бы ты могла хоть ненадолго представить себе, что там делается! Страшно много поступающих. Все бросились на биофак (в основном это евреи, т. к. они почуяли перспективность этой работы). Суди сама, в нелатышскую группу будет принято лишь 25 человек, а заявлений уже 67. Надежды у меня почти никакой. Я сейчас работаю и занимаюсь мало.
,,,,Галка, пришли мне вид Братска. Я хочу видеть город, в котором ты живёшь. Видела нашу математичку Зинаиду Константиновну. Она просила  передать тебе привет и наилучшие пожелания».
Юлина просьба прислать вид Братска повергла меня  в шок. Что я могла ей прислать? Разве чёрно-белый вид Братской ГЭС? Её письмо отрезвило меня…. Из мира старинной архитектуры я возвратилась к типовым деревянным убогим  домам! Нет, об этом не хотелось думать! Больно было вспоминать, чего я лишилась. Но быть  рядом с матерью, с будущим мужем, ходить по знакомым тропинкам…. Нет, мой отъезд стоил этого! Я правильно сделала, что уехала домой, а в Ригу и в другие города стану наезжать - ведь все ездят в отпуск в разные концы нашей огромной страны.
Юлино письмо написано карандашом. Тогда не было шариковых ручек, а постоянно  носить в сумке наливную ручку было опасно: прольются чернила. Значит, Юля писала это письмо не дома, а где-нибудь в парке…
Она поступила на биофак на вечернее отделение и продолжила работу в медицине, питая надежду выучиться на врача.
Осенью пришло  ещё одно потрясающее письмо. Юля написала его прямо на почтамте Сигулды. Это письмо на телеграфных бланках. Просто не знаю, какой выбрать фрагмент, с чего начать….
«Здравствуй, далёкая и близкая моя братчанка! Знаешь, где я сейчас? Галка, я никак не могу ничего забыть! Понимаешь, всё-всё связано с тобой. Куда бы я ни шла, что бы я ни делала – ты со мною всюду.
Сегодня у меня выходной. Я проснулась в таком радостном настроении, вскочила, подбежала к окну и ахнула! На голубом небе торжественно и плавно выходит из-за горизонта огромный ярко-рыжий диск солнца. Буквально через две минуты шар исчез, а всё небо осветилось нежно-розовым светом. От такого чуда у меня всё запело внутри, я готова была совершить подвиг!  Распахнув окно,  весело крикнула облакам и ветру:
 - Доброе утро, Галка! Ветер, донеси ей мои слова!
И я тут же решила ехать в Сигулду. Хотелось ещё раз пройти там, где была ты со мной! Схватив сумку, твои письма, стихи Есенина и яблок на дорогу, я выскочила из дому. Еле успела на электричку на 8-05.
Помнишь, как мы ехали, какой был ветер? Помнишь, сколько цветов мы набрали с тобой! Я очень жалею, что в тот раз мы с тобою не дошли до замка, но я надеюсь, что несмотря ни на что, ты всё это увидишь. Ты, конечно, помнишь ярусы лесов и изгибы реки Гауи. Сейчас лес напоминает картины художников-импрессионистов…. Понимаешь, Галка, это так красиво, что невольно думаешь, кто творец всего этого…. Всё это море леса под дыханием ветра поёт и переливается всеми красками, которые могут существовать только в природе. Прости, но я не могу найти слов, чтобы всё это выразить. Могу сказать только два слова: удивительно красиво! Собрала для тебя листочки, чтобы ты могла представить себе эти краски природы. Высылаю их тебе, и вместе с ними  шлю тебе всю свою любовь, свои мысли о тебе.
На самой высокой башенке замка, на кирпиче около второго окна, я написала: «Галка, чудо-человек! Жду! Юлька. 1964 год,  осень»….
Читаю такие письма, и сложные чувства путаются во мне… Юношеская восторженность…  Потому такая любовь к подруге? Я ведь тоже любила Юлю, но как-то по-другому. Прежде любила Людку, даже целовала ей руку, (которую она быстро отдёрнула, и правильно сделала). У меня скоро прошли те нежные чувства, но восторги вспыхивают во мне и сегодня. Но чтобы так, как Юля! Такие страсти меня пугали.  Я боялась, что у Юли это не  пройдёт.  «Ведь так можно любить только юношу», -  уверенно думала я. Но и у Юли прошло!  И когда мы встретились через девять лет, казалось, что будто и не было никакой страстной восторженности, а если и была, то ушла без следа, оставив на былом месте  груз беспросветной безрадостной  жизни.  Где же ты теперь, моя любимая прекрасная подруга?! Дай мне знак, что  слышишь меня.
«Ночью, в узких улочках Риги ты меня ждёшь….»
      



































                Глава 15. ВАНИНЫ ПИСЬМА

Я продолжала мечтать, как летом поеду в Ленинград поступать в Академию художеств. Уверенности, что поступлю, у меня не было, но оставалась надежда на встречу с Юлей  – ведь от Ленинграда до Риги  рукой подать.
Кларина свекровь переслала мне письма от Вани Греховодова. В августе он был в Ленинграде, поступал в университет на кафедру физиологии человека и животных к профессору Васильеву. Всё сдал, кроме физики – завалил! «Галка, я рядом с тобой. Это меня бесит!» - продолжал он своё письмо. Ванечка думал, что я в Риге, а я уже в Братске…. Дома  нашла его прошлогоднее письмо, в котором он «бесился» по поводу мнимой нашей  «близости»: я в Братске, а он завклубом в Илимске. А я в тот момент уже жила в Риге. Теперь я сделала вывод, что мы вряд ли встретимся: не судьба. Я не могла откликнуться на его чувства, да и были ли они у него  настоящими? Одиночество способствовало его быстрой и сильной привязанности ко мне. Его письма (а они  сохранились) невозможно читать равнодушно. Он сумел в них выразить себя настолько ярко, что его образ, а к нему и хороший слог, до сих пор держат меня в плену необычной  Ваниной личности. Хочется напечатать эти письма, из них получится небольшой, но страстный роман и без моих писем, которых, разумеется, у меня нет.
Кроме сочувствия трудной сиротской судьбе инвалида,    восхищения  его стойкостью и талантом, я не испытывала к нему других чувств – только дружеские!
В ноябре он прислал мне в Ригу открытку-поздравление с праздником:
 «Крошка! С большим праздником! Желаю всего!!! А теперь…? В чём дело? Я на тебя обижаюсь! Ван». Так он недоумевал, почему я не отвечаю. А я была не в Риге, а в Братске.
Наконец, получив моё  ноябрьское письмо из Братска, он отвечает уже из Евпатории:
 «Бросай институт. Тебе это не подходит (а я и так уже бросила). Перед праздником я вызывал тебя по телефону из Риги, но ты не пришла. Вернее, тебя не было в Риге. Зачем ты покинула этот сказочный городок?
Я утром проснулся, а на улице снег! Такое было сногсшибательное чувство, когда шёл на работу! Работаю коммерсантом в газетно-журнальной экспедиции (как я в газетно-журнальном киоске книгоношей!). Но я бы предпочёл больше физику на лекциях профессора, чем эту коммерцию. Но ничего не поделаешь, придётся покорпеть ещё годик.
А сейчас, к вечеру, снег наполовину растаял, и так почему-то грустно…. Наверно ещё и потому, что у меня под носом «капель».
Галинка! Галчонок мой! Ну, что там с тобою стряслось? Пиши ясней! Твой Ван».



                Глава 16. ГРЕХОПАДЕНИЕ

К письму была приписка: «Если можно, то я крепко целую тебя в губы, ты ведь разрешишь, я знаю!» Меня, как любую девушку, такая фраза и взволновала, и ввела в недоумение: что это он, будто мы с ним когда-нибудь целовались?! Я ещё раз убедилась, что Ванечка легко «заводится» - ну, прямо «спол-оборота»! Это значило, что он мастер воображать. Да, фантазировать интересно и приятно, только после приходится  ещё и дорого платить за собственные фантазии. Впрочем, пришлось платить нам обоим. 
Когда я заговорила с мамой о Ванечке, она быстро урезонила меня:
 - Он инвалид! Калека.  Они бывают злыми на всех.
Я  не уверена, что мама  права, но её слова запомнились. А если бы я действительно Ваню любила, то и мамины слова меня бы не остановили. Но я давно знала, что моя судьба – Вася Черезов.
Не помню, как наступил Новый, 1965-ый год, но он наступил. Не имея денежных средств, я на копейки купила плотной тёмно-синей ткани на модную юбку с бретельками. Быстро раскроила, быстро сшила, но не влезла: при раскрое  не сделала припусков на швы. Убрала юбочку до лучших времён – когда похудею.
Эпидиаскоп оставался в обиходе. Никакой множительной печатной техники для картинок, кроме  небольшой копирки и светочувствительной бумаги, просто не существовало. Да и с помощью перечисленных средств можно было «изобразить» что-то маленькое или бледное. А графика художника Стасиса Красаускаса волновала не только меня, и многим хотелось смотреть на неё не только в книжке Межелайтиса или в журнале «Юность», а украсить ею своё жилище. В быту делать копии фотоаппаратом тоже не получалось. Тогда снова пригодился эпидиаскоп.
Перед его объективом ставили картинку и проецировали на лист ватмана, закреплённый на стене. Изображение-картинка увеличивалась во весь  ватманский лист! Надо было быстро обводить карандашом основные контуры изображения. Быстро потому, что за объективом с  книгой находилась мощная лампа, сжигающая книгу  с  иллюстрацией. После обводки книга быстро вынималась. Контуры на бумаге надо было оставлять белыми, а   всё  пространство внутри контуров  закрашивалось чёрной тушью. Только меткий глаз и  искусная рука  могли воспроизвести окончательно копию гравюры – ведь не было же в нашем распоряжении печатных станков.
Так копию  иллюстрации Красаускаса сделала для меня та самая девочка (Люда Рябова?), которая бегала в кино под моим именем без билета. В жизни много чудес!
Так что же было изображено ею на ватмане? Какую иллюстрацию мне удалось заполучить? Это были Адам и Ева. Красаускас их изобразил на фоне дерева с райскими яблоками, но не Ева, а Адам тянется к яблоку. Художник по-своему  трактует грехопадение. У него Адам – искуситель, а Ева, смущённая, падает перед ним. И не из ребра Адама, а от бедра отделяется она. Их ноги ещё вместе, но Адам тянется за новым яблоком...




































                Глава 17. ВСТРЕЧА ВЫПУСКНИКОВ

Такую «картинку» поместить у себя в комнате я не могла. Возможно, я принесла её домой, но встретила мамино сопротивление, а скорей всего, и не приносила, а повесила картину у Васи в его комнате. Вася не особенно был похож на  того мужчину с гравюры, а вот я – вполне. Вася не был таким сильным, но он был самостоятельным и смелым, а ещё он  очень  любил меня….
Наступил долгожданный февраль! Я всегда его встречаю  с радостью!  Потому, что скоро весна!
Первого февраля, по традиции, в нашей двадцатой школе состоялся вечер встречи  выпускников-одноклассников. Мы с Людмилой Артемьевой, хотя и не вполне подходили под этот статус (я выпускалась в Риге, Людмила - ещё без аттестата) с радостью помчались на эту встречу. Это была наша школа, и ожидался приезд Елены Борисовны!
После общего собрания, все разошлись по классам, но таковых было немного – выпуска четыре: школа  открылась недавно. Поэтому все побежали к «своим» учителям. К Елене Борисовне собрался целый кабинет из разных выпусков. Помню среди «не наших» краснощёкого красавчика брюнета Борю Поспелова. Елена и к нему относилась с тёплым вниманием. Она задала всем один вопрос: « Нашли ли вы своё счастье?» 
  Боря что-то пробормотал, Галя Казадаева пожаловалась, что мало денег: «Купишь какую-нибудь безделушку, и есть не на что».
Меня, как и Елену, их ответы не устроили. Я тогда почти всех однокашников считала очень состоятельными и успешными, поэтому заключила, что они, возможно, «с жиру бесятся». Потом-то я поняла, что и в Братске, а не только в Риге, жить затруднительно, и не только нам с мамочкой, - проблемы возникают у всех, несмотря   на кажущееся благополучие.
Но я себя ощущала вполне счастливой в тот момент. Встреча с любимой учительницей, с которой столько не виделась! И тесная юбка мне подошла, а значит, я постройнела, чувство лёгкости, полёта переполняли меня! И неважно, что не всё у меня ладится – это временно! Я всё смогу, всё сумею. Всё ещё впереди! И уж так ныть, как мои одноклассники, не стану!
Елена Борисовна ушла к коллегам, а мы небольшой группой уединились и  в честь такой серьёзной встречи понемногу выпили вина - ведь мы уже совсем взрослые, и нам всё можно!
Оставаться свободными  тогда нам помогала поэзия. Людмила прекрасно читала Федерико Гарсиа Лорку:

Чёрные кони жандармов
Железом подкованы чёрным….

Или:

Начинается плач гитары….

 А я  -   «Осеннюю песню»: «Сегодня чувствую в сердце неясную дрожь созвездий»….


                Глава 18. ГРАВЮРА КРАСАУСКАСА ОЖИВАЕТ

Когда осенью Нонна Александровна посоветовала Васе взять меня, как берут крепости и города, я не поняла, что она имела в виду. Если близкие отношения, то они у нас уже были. А  как же ещё? Приказом? Боем? Оказалось, что можно взять ещё одним способом.
Собираясь на учёбу в далёкий город, я не думала порывать с Васей. Но он-то понимал и знал по опыту моего прошлого  года в Риге, что ждать меня – это очень трудно, да и я порой капризничаю и выступаю с угрозами перемен. Это качество вообще свойственно моей натуре. Я стремлюсь к стабильности, но застоя не выношу.
Вечерами я приходила к Васе в его уютную небольшую комнатку, где были проигрыватель и магнитофон, мягкий свет бледно-голубого абажура настольной лампы.   Чёрно-белая гравюра Красаускаса призывно манила нас друг к другу.

Я руками тело её беру, грех -  приличествует человеку.
Я за грех, когда семя взрасти успев, красит тело, как землю – щедро!
И не нравится мне, когда весь посев одному достаётся ветру.
Я за хлеб насущный любви большой, жажду плоти и жажду света.
За такую любовь, о какой ещё не писали нигде поэты….
                Э. Межелайтис

    Пару раз я видела во сне маленькую, говорящую девочку и решила подарить последнюю куклу соседке. А девочка мне встретилась другая. Это была Анечка Семёнова – Бертина дочка. Тогда наши соседи по квартире Берта и Володя Семёновы уже проживали в отдельной квартире на Новом городе. Анечка подросла, Берта вышла на работу в ГРП, а меня позвала нянчить дочку. Анечка была милая и очень спокойная - ну прямо, как куколка - хорошенькая беленькая и чистенькая девочка. Правда, я не очень понимала, что мне делать с нею. Кормить, высаживать на горшочек, переодевать, вести на прогулку, кормить обедом, снова горшочек и укладывать спать днём. А что ещё? Во время её сна я читала Алпатова  «Историю русского искусства», и книга вполне гармонировала с двухлетним ангелом,  сладко спавшим в своей кроватке - ну как настоящая Дюймовочка в розовых лепестках. Берта очень её любила и заботилась о ребёнке, одевая во всё красивое и качественное: в белое, розовое и красное.
Так прошло дней десять. Ребёнок начал привыкать ко мне, как вдруг что-то произошло, и Анечка стала плохо кушать и капризничать. Зато я кушала ну прямо за двоих  и не могла остановиться! Было очень вкусно, очень! Но ведь и честь надо иметь! Но я ничего не могла поделать, как ни боролась с собой!
На выходных я всё думала, почему вредничает Анечка? А она вовсе не вредничала, а заболела корью. Кто-то во дворе или в подъезде был болен, и наша крошка заразилась. Берта дозвонилась до моих соседей, и те передали, что мне  не надо приходить.
               



































                Глава 19. РАБОТА НАЙДЕНА!

Время текло медленно, не то, что в Риге! Но всё-таки текло, а  я опять  не работала, хотя упорно занималась самообразованием.
Как-то в гости к Лунёвым приехал племянник из Харанжино.  Он жил в деревне (или это был леспромхоз?). Порода выдавала в нём несельского жителя, да и впрямь не сельский – метрсексуал, как сказали бы теперь.  И деловой, и красавчик, и любил принарядиться - старался хорошо выглядеть. Он всего-навсего оканчивал среднюю школу и получил задание на весенние каникулы написать сочинение. Но оно не получалось, так как  читать роман Горького «Мать»  он не хотел. Я вызвалась помочь, (всё равно бездельничаю!) и   так «вошла» в тот роман, что насочиняла уйму лирических отступлений, но мой труд  безоговорочно был отвергнут: «К чему всё это?» - возмутился он. Но юноша сделал мне интересное предложение пойти работать пионервожатой в его школу в посёлке  Харанжино.
 - А меня возьмут?
 - Возьмут! Работать-то некому! Поезжай в Братский районо с заявлением, а в Харанжино полетишь на вертолёте!
Уже зная строгий мамин подход к выбору моей работы, я решила ничего ей не говорить, пока не устроюсь, и поехала в город оформляться.
В районо немало удивились моему рвению. С чего это я решила, что мне надо там работать?
 - А что ты умеешь? Петь умеешь? А танцевать? Чему ты можешь научить?
Я давно не пела в хоре и не танцевала сценические танцы, а про стихи  решила и не заикаться. Так и не стала я пассажиркой вертолёта!
А гость был разочарован, что не помог родной школе. Может, он выучился  и стал её директором?
А между тем мама с Евгением Дмитриевичем хлопотали за меня и к концу марта  мне нашли  место в лаборатории на КБЖБ - на заводе ЖБИ-4. Буквы Ж и Б в этих аббревиатурах означают железо-бетон. Я и рада была и не очень, но решила потерпеть, так как деньги платят, а я уже взрослая и должна их зарабатывать.
Устроилась быстро, и  взрослая девушка Аня проинструктировала меня, научив принимать закладные детали для бетонных плит, испытывать металл на прочность, а точнее на разрыв. Я всё неплохо усвоила, и  крепость металла высчитывала по формуле, но качество сварных швов на деталях почему-то проверяла на глаз. Аня успокоилась моим знанием одной формулы и укатила в отпуск, а я начала  мучиться на новой работе, терпя её изо всех сил. Сначала я работала в первую смену, а потом и во вторую, и даже в третью. Всё это оказалось подобием каторги для меня. Но лучше по порядку, а именно, что же  конкретно  делала я на том заводе?



                Глава 20. ЛАБОРАНТ И КОНТРОЛЁР

На заводе ЖБИ-4 было две лаборатории. Одна – испытывала бетон, другая – металл, или железо для закладных деталей, а закладывались они в бетонные панельные плиты, из которых строились дома в большом количестве. Если плохой бетон, или плохой металл, не выдерживает заданной нагрузки, то дом может  развалиться. Но металл закладывают в виде сложных, скреплённых сваркой деталей – разных железных пластин и штырей. Так сложилось, что я оказалась не только лаборантом, но и контролёром ОТК. Почему? Из экономии, вероятно.
Как я уже сказала, лаборантской  должностью я справлялась, но как на меня навесили вторую – не поняла. Возможно, потому я и принимала закладные по форме, но не по формуле. Вообще-то, то и другое исполнять было не утомительно, но как-то пустили на самотёк моё обучение. Наверное, спешили в отпуск, и главная начальница всей этой службы   (и  однофамилица моей старшей сестры) Воскобойникова была в кругосветном путешествии.
Смена начиналась с того, что мне в лабораторию без окон приносили большие железные штыри. Я брала один, вставляла в испытательную машину и включала её. На стержень поступало давление, правда, не помню, откуда.  Машина начинала гудеть  всё сильнее и сильнее, и вдруг после паузы в долю секунды раздавался страшный грохот! Стержень разрывался! Я должна была увидеть деление с цифрой, на котором произошёл разрыв, и быстро, запомнив, записать. Потом считать по формуле, есть ли у металла запас прочности, сверяя по шкале в документах. Норма была всегда, ни разу не было сбоя. Потом всё повторяла со вторым стержнем.
Примерно через час, в который я «отдыхала» от грохота, были готовы сварные закладные детали. Присев на корточки, я штемпелевала каждую деталь своим штемпелем.  Постоянно макала штамп,  или обмазывала его кисточкой в чёрном кузбаслаке. От такой процедуры я не могла уберечь светлую куртку, а другой у меня не было. Так я «разрисовала» её полностью!
Штамп я ставила в том случае, если шов был аккуратным, не менее 8 - 10 миллиметров в ширину и без «раковин». Иногда мне приходилось откидывать детали на доработку той же сварщице, и она подваривала их  безо всяких возражений.
От всего этого я ощущала себя ужасно! Духота, дымы от сварки, цементная пыль, которая была повсюду, а свежий воздух только в обеденный перерыв, но  иногда я выбегала и в свой очередной «перерыв» глотнуть немного воздуха.
Страдала я и от шума. Отопительная труба постоянно тревожно постукивала, иногда при её охлаждении появлялись войска тараканов. Но ужаснее всего я переносила разрыв металла, поэтому я приноровилась после крепежа стержня и включения машины, выскакивать за дверь, а в момент разрыва дверь распахивать, чтобы увидеть цифру на шкале.
«Но ведь деньги платят», - утешала я себя. А к концу марта на меня разом свалились три проблемы, а следом и четвёртая.











































                ЧАСТЬ 2
               
               

                Её движенья непроворны.
                Она ступает тяжело,
                Неся сосуд нерукотворный,
                В который небо снизошло.
                Валерий Брюсов.


                Глава 1 Астрология

В настоящее время я располагаю диском с компьютерной астрологической программой. Можно включить сегодняшнюю дату, или будущую, или прошлую и увидеть, как встали звёзды сегодня, встанут завтра, или  давным-давно. Можно в это не верить. Но вот я открыла 24 февраля 1965-го года. Открыла и вздрогнула! Планеты собрались в узлы-соединения! И таких узлов  два: Венера в Водолее, а с нею рядом, (но  в Рыбах) - Солнце кубарем с Сатурном и Меркурием – все в одном узле! А в другом - Уран соединяется с Плутоном, а рядом Марс, и все втроём в Деве. К тому же обе группы планет в оппозиции друг к другу. Кто понимает, тому объяснять не надо, скажу только, что меня ожидали большие трудности, но я сумела собрать волю в кулак. Но всё - по порядку.                В начале апреля 1965 года за спортивные успехи и примерное комсомольское поведение  Васю наградили путёвкой  в международный лагерь «Спутник», расположенный в окрестностях Сочи. Васе очень хотелось поехать, но он был озадачен моим положением. Первой это заметила мама:
 - Что-то я не припомню, были ли  у тебя месячные?
На мгновение я задумалась, тут же вздрогнула, но, подавив ужас, спокойно ответила, что конечно  были.  Тогда я не имела привычки   следить  за циклами в организме, а Вася знал, что я собираюсь в Ленинград учиться, так что   я рассчитывала на его понимание. Но вот однажды, кажется на 23 февраля, я была менее осторожна. Может, хотела Васе сделать подарок или он всё же решился таким образом «взять» меня по совету Нонны («взять, как берут города»), но сделал это несколько коварно…. Нет, я не рассердилась на него ни тогда, ни потом.  Меня охватила некоторая паника, но я надеялась, что всё обойдётся, и как говорится, «рассосётся».
Уже не помню, кто посоветовал пить аспирин, алкоголь, садиться в горячую ванну – всё это для бывалых и ослабленных женских организмов, а я была на редкость крепка и здорова. Ну, то, что я  здорова – это, скорее, относительно. Выпила всего одну таблетку аспирина, а со второй – вырвало. Водку я не пила вообще, и потому выпила брагу, которую мастерски варила Васина матушка. Так это не алкоголь, а просто витамин,  организм ещё больше укрепила. Села в горячую ванну – началось сердцебиение, так что вылезла сразу и ни с чем. И вовремя сделала выводы: если нет ожидаемых результатов, так надо успокоиться и ждать. Я ведь хотела маленькую девочку – так значит, она и будет. Но вдруг это будет мальчик, и я его не полюблю? Господи, как это страшно! Что же делать? А, может, всё ещё образуется?
Но тогда же   появилось новое страшное  (не из моего словаря!) слово. Я с ужасом  перебирала его в разговорах с Людмилой, наедине, а однажды сказала Васе:
 - Может, мне сделать аборт?
 - Нет! Я чувствую, что мало проживу. Я хочу хоть одним глазком увидеть своё дитя, - так окончательно заявил  своё  решение Вася. И я следом поставила  точку. Маленькую точку.
И  с Васиным отъездом я тоже смирилась. Теперь мне хочется сказать так: я на завод, а он на курорт, но тогда я была рада за Васю, что ему выпала редкая удача –  бесплатная поездка на юг.
На работе и дома я повторяла Брюсовские строки:
               
В час наслажденья, в миг объятья,
Когда душа была пьяна,
  Свершилась истина зачатья,
О чём не ведала она….

Первые две строки были не про меня, а следующие две – точно обо мне. 


















                Глава 2. ПЕРЕМЕНЫ

Вася уехал в начале апреля, а у меня начался токсикоз. Если посчитать, то это была уже третья неприятность, не считая работы и необходимости скрывать своё положение от мамы.
Я ничего не могла есть.   Стало понятно, отчего я  без остановки уплетала у Берты. Оказывается, не только потому, что вкусно! Завязавшийся плод требовал питания, но  почему же теперь он отвергает пищу? Я не знала, что делать, как жить, но жила и работала, отплёвываясь в прямом смысле: постоянно отделялась слюна, а если я глотала её, то начиналась рвота. Моё состояние заметила сварщица, и посоветовала пить минеральную воду. Из минвод в свободной продаже оказались «Ессентуки» под номерами 4 и 17 – самые противные! Но мне именно они помогали. А ещё меня спасал очень горячий чай – настоящий кипяток, но на работе для кипятка условий не было никаких.
Я продолжала потихоньку готовиться в Академию художеств, но сил и надежд оставалось всё меньше и меньше.
Вскоре Ваня Греховодов прислал мне из Евпатории отчаянное письмо. Он сообщал, что его могут посадить в «долговую яму». В следующем письме он просил срочно приехать, взяв с собой постель и побольше денег, так как ещё месяц он не получит зарплату.
Теперь я никуда не могла выехать, да и если бы могла, то не поехала, но не помочь Ване я тоже не могла. Я отправила ему деньги, заняв у своего одноклассника Торопина. Помню, как Сергей вздохнул, узнав, зачем так срочно они понадобились, но принёс до зарплаты, прибавив: «Зря ты так….»
Ванечка благодарил меня, называл  спасительницей, писал, что я помогла ему выбраться из пекла, но просил помочь ему выехать в Ленинград на учёбу. Во второй раз я отправляла деньги без трепета  спасительницы, но кто же ему поможет, кроме меня? Да и я всё равно ничего не могу есть, так зачем мне деньги?
На этот раз благодарность от Ванечки пришла из Ленинграда: он был в радостном волнении от предстоящей встречи со мной.
А я уже знала, что никуда не поеду. Жизнь всё решила за меня, и хорошо ещё, если она даст мне отсрочку, чтобы учиться!
Я написала Ване письмо, объяснив свою ситуацию, но он продолжал строить совместные планы. Сказать просто «Нет!» мне всегда не просто, а тогда, в начале взрослой жизни, я и вовсе  боялась его обидеть, и делала глупость за глупостью, переписываясь с ним целый год, а теперь ещё и  отправляла деньги, даря ему надежду. И Ваня  писал:
«Ну, что там у тебя стряслось? Ну, со здоровьем? Ты, действительно, маленькая и притом самая пребольшая трусиха! И, пожалуйста, не болей. Я знаю, это очень неприятно, тем более для будущей Матери. Знаешь, у тебя настоящие глаза матери. И, пожалуйста, береги себя! Ты ведь мне очень и очень нужна! Береги себя для меня!»
Трудно представить, понимал ли Ваня до конца, что произошло.





                Глава 3. В ОДИНОКОМ ОЖИДАНИИ

Другая сварщица, с высокой причёской и  золотым перстнем, узнав о моём положении  и состоянии, советовала  вызвать по блату искусственные роды.
 - Что это такое и зачем?
 - Ребёнок родится, но не выживет, а ты  будешь свободна. Мне делали искусственные роды. Ребёнок родился и закричал. Я как соскочу с кресла! Оставьте его живым! Но он умер….
 - Так зачем же Вы мне такое советуете?!
 - Да я вижу, как тебе тяжело….
 - Ну не так же! Родившегося умертвить! Нет, я ничего подобного никогда не сделаю!...
От Васи я  получала письма и радовалась за него. Он  восторгался  и  природой, и  погодой, извинялся, что не все мои заказы  выполнил. В те времена  отъезжающим в другие города  давались поручения на покупку вещей, отсутствующих в местной продаже. Но я не расстраивалась, что Вася что-то не купил - я просто ждала его. И не просто, а с нетерпением!
Я была измучена токсикозом, и кроме самого Васи, меня ничто не радовало - даже  стихи! Но читать надо, поэтому я принялась  сначала за «Исповедь» Жан-Жака Руссо, и в обеденный перерыв, когда  была в состоянии съесть только картофельное пюре, шла в сторону леса, садилась на пенёк и читала о природе Швейцарии. Неподалёку бежал ручеёк. И ничего, что в нём подозрительно  мутная вода – мне это помогает воспринимать текст – будто я в Швейцарии. Потом мне скажут, что этот ручеёк течёт из душевой и в нём мыльная вода -  и  станет совсем  неприятно. К тому же – вокруг цветёт багульник – рододендрон розовый, и источает тошнотворный запах…. Я перестала читать на природе. А кассир  на раздаче посмотрела на меня с жалостью, и, думая, что у меня нет денег, предложила взять что-нибудь, кроме пюре, в долг, но я, конечно, отказалась.
Однажды, устав от ожидания и токсикоза, с надеждой я побрела в сторону микрорайона - в сторону Васиного дома. И не напрасно! Вася меня окликнул! Мы кинулись навстречу друг другу, и я заплакала у него на груди. Ему стало жаль меня:
 - Ну, как ты? – спросил он, и, видя мою удручённость, добавил:
 - Без изменений?
Мы пошли к Васе, и он с радостью вручал  привезённые  подарки, а я и сейчас их с нежностью вспоминаю, и почти все они сохранились.  Я будто снова вдыхаю смолистый запах давно осыпавшихся веточек настоящего кедра, двух-трёх диковинных шишек.… Из заказов он вручил мне маленькую братину – деревянный ковшичек в стиле Хохломы, а потом, радостно сверкнув  голубыми глазами, и, сделав таинственную паузу, преподнёс главное сокровище: голубой томик Гарсиа Лорки! Я была счастлива!
Но как странно, что в тот период (в период токсикоза) я совсем не воспринимала стихов, и даже сегодня, раскрывая эту бесценную для меня книжку, я ощущаю головокружение и лёгкое поташнивание…..
 - Ну, что? Пойдём в загс?
 - Я люблю тебя, но не хочу замуж: чувствую, что скоро встречу того, кого  очень сильно полюблю…..
 - Ну, когда встретишь, я тебя отпущу.
Может быть, такой договор был раньше, но тогда, при встрече, мы приняли решение идти в загс.






























                Глава 4. ПРОБЛЕМЫ

Решение идти в загс было принято обоюдно, но сил у меня  почти не было. А тут ещё и Ваня возобновил свои атаки! Снова и снова он звал меня, и уже не в Евпаторию, а в Ленинград, куда вылетел, получив мой перевод, но у него снова кончались деньги.  Много ли я ему высылала? Больше 30-40 рублей – никогда! У меня попросту не было большей суммы. Но настанет момент, когда ему понадобится больше: то 100 рублей, то 300. Он умалял меня занять у матери или у сестёр, но об этом не могло быть и речи: ни у кого в нашей семье не было таких деньжищ!
Ване необходимо было то снять квартиру, а деньги отдать вперёд, то купить тёплую одежду (пальто, меховые ботинки, шапку), то дорогие китайские кисти и этюдник  (он метался между медициной и искусством), то портативный магнитофон…. Почему он просил это у меня? Или я произвела на него впечатление очень обеспеченной, или он так просил у всех, кого знал? Но вряд ли кто мог ему помочь приобрести так много.
Временами письма были сумбурны, излишне экспрессивны, но я и сама была экспрессивна – как говорится, пьяна без вина. А Ванечка порой признавался, что выпил с друзьями, а то сообщал, что курит только сигареты (не папиросы – хотя они дешевле!) и пьёт кофе с коньяком или коньяк с кофе.
Мне не хотелось бы думать и говорить, что он злоупотреблял моей добротой и наивностью, хотя теперь это отчётливо видно. Но я не жалею, что когда-то помогала ему. Однажды он, получив мой перевод, сразу купил пальто. И даже через 50 лет я отчётливо вижу это, никогда  не увиденное мной пальто, и душа моя спокойна, что я вытерпела, как могла, его атаку, и его просьбы воспринимала по-философски и по-житейски – не отчитывая его, больного, измученного, отчаивающегося, а иногда и злого и обещающего всем мстить, а иногда - вернуть долги. Хотя мы оба понимали, что их вернуть он не сможет.
Я тяжело переживала предстоящую регистрацию, но понимала, что выхода нет. Один Васин приятель очень удивился моему сопротивлению:
 - А тебе не приходит в голову, что Вася может и отказаться?  - так весело просил он меня. Я очень удивилась такому варианту. В ту пору я совсем не знала жизни, не знала мужской психологии.
Ване же пришло в голову сделать мне небольшой подарок: модную сумочку-кошелёк белого цвета с коротким ремешком, охватывающим кисть руки. С этой сумочкой я и пойду на регистрацию нашего  с Васей брака 19 июня 1965 года.
Через неделю Ваня вызовет меня на переговоры. Переговорный пункт был далеко от дома – на турбазе. Вечером мы с Васей,  не спеша, пришли на переговорный. Меня вызвали в кабину для разговора с Ваней. Он спрашивал, почему не еду к нему. Я ответила:
 - Я вышла замуж.
В ответ молчание. Я тоже молчала. Телефонистки заволновались, что нет связи.  Из  Ленинградского пункта сообщили: «Абонент покинул кабину и вышел из зала».      
   


                Глава 5. ВТОРАЯ СМЕНА

В своём повествовании я забежала вперёд,  а ведь до описанных выше событий оставалось ещё полмесяца.
После девятого мая изменился график работы.  Сменщица потребовала поменяться. До этого и ей, и мне было удобно, что она всегда выходит во вторую смену, а я - в первую. И вот я с трудом начала приноравливаться ко второй. В начале смены, то есть с четырёх до шести – хорошо:  народу мало и тихо, и силы ещё есть, а к десяти вечера уже непосебе. А чтобы до двадцати четырёх – терпения не хватало. Токсикоз не отпускал, мутило постоянно, минеральная вода всегда была при мне – даже в городской библиотеке, а уж на работе – и подавно!
Однажды я решила отъехать с работы чуть пораньше, не ожидая служебного транспорта. Для этого вышла на дорогу голосовать. Но и на дороге пришлось набраться терпения, однако,  я  сэкономила несколько минут. Но чего мне это стоило! Ну, не так, чтобы очень дорого, но волнений оказалось предостаточно, чтобы я прекратила такую практику.
Я села в кабину грузовика около двенадцати часов ночи. Водитель, круглоголовый небритый блондин, ехал молча, да и мне говорить не хотелось, я так  радовалась, что закончила смену.
  Вот машина повернула налево от КБЖБ – в сторону Энергетика. Вот проехали Энергетик, АТУ-2, промплощадку…. Мост через залив ещё   строился, поэтому водитель стал выруливать направо в темноту, чтобы ехать вокруг залива. Тут я пояснила ему, что мне надо выйти на восьмом квартале. Он ответил скороговоркой:
 - Будет дело – довезу.
 - Какое дело? – не поняла я – ведь  с шофёром  не планировалось  никаких дел.
 - Будет дело – довезу! – повторил он громче. И до меня дошло!
 - Остановите! -  не то прошипела, не то прошептала я с утробным ужасом….
Он затормозил, я выскочила, но, боясь, что он сшибёт меня, заметая следы,  инстинктивно прыгнула с дороги за какой-то сарай. Шофёр нажал на газ и скрался во тьме. Ни огонька вблизи, только вдали за заливом   светит Падун, да звёзды над головой. Вот и приехала пораньше! Что же делать? Пойду к мосту, домой – через мост, но я, всегда смелая, сейчас испытывала животный страх. И всё-таки  надо  идти вперёд, то есть  назад  по дороге к мосту. Я иду и вдруг вижу светящийся автобус! Сейчас он повернёт мне навстречу…. На всякий случай  поднимаю руку, и автобус останавливается.  Останавливается для меня и моего будущего ребёнка….   




                Глава 6. ДЕВЯТНАДЦАТОЕ ИЮНЯ

  Не было тогда психологов, не было священников, было сложно найти подходящее лицо с жизненным опытом, чтобы поделиться трудной ситуацией, найти поддержку, получить совет и одобрение. Мне тогда казалось, что одобрение в моей ситуации вообще неуместно. Но мамина приятельница Мария Петровна, сказала, что, если так быстро я забеременела, то мы с Васей очень подходим друг к другу. А Нонна Александровна успокоила меня, что учиться можно заочно, и у нас с Васей  уже есть хорошая  материальная база для семейной жизни: проигрыватель, магнитофон, приёмник и двухтомный энциклопедический словарь и, в придачу - целый стеллаж книг!
Я же была строптива и глупа, крайне измучена токсикозом, поэтому день регистрации нашего брака воспринимала, как тяжёлое испытание, и многие годы не любила его вспоминать. Вася относился к этому событию иначе и никогда не забывал  19 июня. Цифра эта состоит из единицы и девятки, и в сумме будет 10. Так и вышло, что мы попали в десятку! Да и 19 лет мне тогда было…  Наш брак оказался долговечным, но Сатурн, который подстерегает меня в семейном знаке Рака, творил козни без конца. Уран расширял мои возможности в семье, а Сатурн ограничивал и обдавал холодом. Я совершала ошибки, проступки, и даже преступления…. Но об этом впереди, а пока о нашем бракосочетании.
В назначенный день и час мы с Васей и его приятелями, Южаковым и Кронгаузом, пришли в Падунский ЗАГС. Не припомню пышных свадеб в те годы, и у нас всё было скромно. На мне был кремовый летний костюм с моего выпуска в Риге, в руках - Ванин подарок сумочка-кошелёк, а в нём запас чистых платков для токсикоза.
Мы заранее договорились, что я оставлю свою фамилию, но когда  сообщили об этом регистраторше, она решила прибегнуть к запрещённым приёмам: то подзадоривала Васю, то объявила, что я его не люблю. «Она меня быстро раскрыла», -  подумала я и испугалась. Тогда я не  понимала, что даже не испытывая страсти к Васе, я его очень любила, и что  любовь на уровне  сакральности и ментальности - самая сильная и  вечная.
Свидетель Кронгауз нас выручил, подсказав регистраторше заниматься своим делом: регистрировать.
Моя мама, узнав о предстоящем акте регистрации, быстро успокоилась, и я почувствовала себя отрезанным ломтём, поэтому мы отправились с нашими свидетелями в Новый город, то есть в посёлок Энергетик, где жена Рудольфа Южакова - Валентина уже накрыла стол. Мы и на ночь остались у них.
Перед сном вышли прогуляться. Солнце пекло даже вечером. С Васей вдвоём подошли к парку. В то время парк был совершенно диким лесом, и насекомые всех видов наполняли его. Мы постояли на опушке.
«Что меня ожидает? Какие испытания ещё предстоят?» - с грустью думала я.



                Глава 7. НОЧНАЯ СМЕНА

Как быстро и неожиданно в тот период разворачивались события моей жизни!  Одно за другим, и третье, и четвёртое, и пятое  - так, что я не успевала их осознавать и не могла переварить.  Я была по-настоящему натянутой струной, или машиной  – всё человеческое стало мне чуждо. Я уже не могла ни плакать, ни смеяться…. Ничто не радовало, но и не огорчало, только страх время от времени навещал меня.
Очень скоро в рабочем графике контролёров ОТК навели порядок, Теперь я работала в три смены, то есть попеременно: день в первую, день во вторую, день (то есть ночь) в третью. Для меня начался настоящий ад.
Сочувствующая мне сварщица подсказала выход:
 - Ты к ночной смене не приезжай. Я много наварю деталей, а ты приезжай утром,  всё проверишь и  примешь.
Я обрадовалась, но как всё осуществить, не могла представить. Вася взялся мне помочь. Поскольку я боялась ехать даже самым первым автобусом (вдруг меня кто-нибудь узнает и разоблачит!), мы решили встать пораньше и отправиться на завод пешком.  «Пораньше» означало, что я почти всю ночь не спала – так волновалась, представляя эту авантюру.
С первыми лучами мы поднялись, поели, и вышли из Падуна  к известному мосту. В округе – ни души! Пройдя мост, мы свернули направо к лодочной станции, и, огибая заливы, вышли к красному кирпичному дому в Энергетике. Мои силы были на исходе, но страх, что кто-то с завода, живущий в этом доме,  увидит меня в окно, подгонял не медлить и идти дальше.
Так мы достигли подножия горы, отделяющей посёлок Энергетик от железобетонного комбината.  Наскоро перевели дух, и двинули в гору. В те времена на горе ещё не было никаких дач, а теперь их уже нет. Начался дождь.
Между горой и комбинатом была проезжая дорога, но прежде, чем выйти на неё, мы условились, что Вася будет ждать меня неподалёку в бетонном шалаше, где он укроется от дождя. Тогда не пришло в голову, что тот шалаш, состоявший из двух плит, мог разрушиться и придавить Васю. Мы были молоды и беспечны!  Слава Богу, что всё обошлось!
Быстро, как могла, я пришла в цех, где меня ожидала гора закладных деталей. Сначала наскоро, а потом, отдышавшись, уже спокойно я проверила и пометила все детали. Смена заканчивалась, мы с Васей встретились у рейсовой будки и благополучно добрались до дома. На работу мой муж (мой друг!) уже не пошёл, и мы завалились спать.
Я долгие годы с содроганием вспоминала это авантюрное мероприятие, и не раз мне снились подобные приключения: идём неведомо куда и неведомо зачем, пробираясь со страхом, преодолеваем крутые подъёмы и спуски. После  нашего похода мы не отважились бы его повторить, да и всё очень скоро изменилось, и мне больше  не понадобилось работать в третью смену.


                Глава 8. В РАБОЧИЕ!
 
После ночной, если я не ошибаюсь, был суточный перерыв, а потом я вышла опять в первую смену. Ко мне в лаборантскую пожаловала незнакомая черноглазая дама. Она оказалась начальницей ОТК Воскобойниковой. Я насторожилась, так как уже знала одну Воскобойникову – мою родную (по матери) старшую сестру Клару, от которой я бежала из Риги.
Новая Воскобойникова на днях  вышла из длительного отпуска «за два года».
 - У нас новый лаборант! Давайте знакомиться! – деланно приветливо  заявила она и продолжала:
 - Ты давно у нас работаешь? Как ты здесь оказалась? Собираешься ли учиться дальше?
Я чистосердечно начала ей излагать, что училась в институте, но бросила.
 - Так ты можешь восстановиться!
 - Я не хочу, это не моё!
 - Как не твоё? А что же твоё?
 - Искусство! Я хочу быть искусствоведом.
- Ну что такое искусство! Я вот сейчас вернулась из кругосветного путешествия. Была в Италии, посетила картинные галереи…. Ну и что с того?
«Ну и дура!» - подумала я. Была в Италии, но так равнодушно об искусстве! Так зачем вообще  ты туда ездила! Я уже не возражала и не спорила, а Воскобойникова продолжала разговор:
 - Расскажи мне, как ты здесь работаешь, что делаешь?
Я начала перечислять и описывать те две-четыре операции, которые  повторяла ежедневно и ежечасно, а начальница слушала и кивала. Уходя, она пригласила меня на совещание при директоре завода, к которому относилась наша лаборатория.
Назавтра с утра я сидела в кабинете директора Собенникова, где собралось довольно много знакомых и незнакомых лиц, а среди них и сама Воскобойникова. Директор задавал вопросы, а все по очереди докладывали.   Из их разговоров я мало что понимала, и конечно, недоумевала, зачем меня сюда пригласили. Через час директор подвёл черту:
 - Всё! Идите работать!
 - А новая лаборантка! – напомнила ему Воскобойникова. -                Вы спросите, как она принимает закладные детали, каким должен быть сварочный шов.
- Ну? – нетерпеливо Собенников метнул взгляд в мою сторону. И я,  тоном сказочницы или старательной ученицы, начала свой рассказ:
- Сварочный шов должен быть восемь-десять миллиметров, ровным и без раковин….
 - В рабочие!!! – громко закричал  Собенников и вскинул руку!



                Глава 9. ЛЁГКИЙ ТРУД

Я была в шоке. Мало мне было, ещё и это прибавилось. В рабочие….
А что я буду делать в новой должности? Грузить? Так мне нельзя поднимать тяжести.
 - Будешь на каре разъезжать и больше получать по рабочей сетке, - обрадовала меня лаборантка из бетонной лаборатории.
 - Как это  «на каре» разъезжать? Я ещё задавлю кого-нибудь….
Кар – это такая тележка, но её не сам толкаешь, а, стоя на ней, жмёшь на рычаги, и она едет. А чтобы никого не задавить, надо, кричать «поберегись!». Для чего он нужен этот кар? Точно не знаю, но, возможно, для перевозки металлических частей к сварщицам, варившим закладные  детали  для железобетонных плит-панелей.
Нет, не могла я  представить себя, передвигающей рычаги кара…. Решила, что надо уходить. Всё же непонятно было, почему так быстро  решили выкинуть меня  в рабочие? Неправильно проверяла детали? Но какая же коварная эта Воскобойникова! Мне она ничего не сказала, ни одного замечания не сделала…. Отомстила  за любовь к искусству, а не к железобетону! Или кого-то обещала устроить на это место?...
Расстроенная, я подошла к моей любимой сварщице Антонине и рассказала всю историю, заканчивая каром.
 - Так ты беги к гинекологу, тебе выпишут справку на лёгкий труд. У тебя сколько месяцев?
 - Четвёртый.
 - Так пора, наверно, на лёгкий труд. Скажи, что плохо себя чувствуешь, что нужна справка, а со справкой пойдёшь в отдел кадров.
 - Так в отделе кадров не знают, что я беременна….
 - Вот из справки и узнают.
Я уже раз была у гинеколога, и,  собираясь во второй, вспомнила, что   Мария Петровна научила меня назвать другой срок, чтобы меня не обманули с декретным отпуском, а по этой новой дате выходило, что срок  беременности больше, поэтому справку мне дали без разговоров.
Высокая брюнетка в отделе кадров стояла за прилавком своего кабинета и с любопытством, смешанным с удивлением, смотрела на меня.
 - В ПТО пойдёшь копировщицей?
 - Пойду! – обрадовалась я, что буду, как сестра Лера копировать чертежи, но я не знала, что такое ПТО. Оказалось, что это  производственно-технический отдел. 
 - Ну, завтра к девяти часам, и одевайся в чистое.
На сердце отлегло. 



                Глава 10.  ПТО
 
         Отдел (ПТО) размещался  в другом здании. В просторной комнате стояло несколько столов, за ними сидели очень симпатичные женщины. Встретили меня так, будто я ходила сюда ежедневно – то есть спокойно и без любопытства,  сразу поручили мне копировать чертёж.
         Чертёж был небольшим и несложным, а я очень постаралась, да и было у кого учиться: у родной сестры! Мой копир повысил ко мне интерес, и я получила задание посложнее.
         Через пару дней я заметила невзрачную девушку, которая оказалась
штатной копировщицей. Я с интересом заглянула в её работу, но, оказалось, что учиться у неё мне было нечему. Теперь все ответственные чертежи доверяли мне, а ей – попроще, или во вторую очередь.
         Когда работы не было, становилось скучно, я спросила разрешения читать книгу.  Красавицы-инженерши были очень добры ко мне, а, вероятно, ко всем вообще, и я начала читать роман  М.Горького «Жизнь Клима Самгина». Несмотря на то, что роман хорошо написан, читать его было нелегко. Его  известная фраза «А был ли мальчик?» приводила меня в настоящий ужас, который я всячески подавляла в себе.
         Мне все прочили мальчика, и я постоянно думала, что я должна  его полюбить, так как мне очень хотелось девочку… Ну, так что же для меня означает эта фраза «а был ли мальчик?»… Вдруг с ним что-то случится? Я сразу представляла покойного племянника Женечку, но и плакать я не могла – разучилась. В таком напряжении я читала роман на работе, а дома, ночью, приснилась девочка! Ну, такая славная, такая милая! И уже разговаривает…. Я проснулась счастливая, но действительность меня опять окунула в сомнения.
         Через десять дней за центральным столом в ПТО появился необычный мужчина. Он был стильно одет, но что-то выдавало в нём простачка. Оказалось, это появился после отпуска начальник ПТО Подвласенко. Он мало что замечал вокруг, и над ним любили подшутить. Кто-то под его стол налил воды, и все дамы стали переглядываться и смущённо отводить глаза.
         Как-то в ПТО зашёл мастер Складчиков. Подвласенко с радостью сообщил, что в выходной идёт в лес за грибами, на что получил разрешение жены. Складчиков сделал вид, что заинтересован в этом событии, и спросил у начальника:
 - А где это разрешение? Оно должно быть у Вас  в письменном виде! Кто-нибудь  встретит Вас в лесу и спросит: «Кто разрешил? Где разрешение?» А Вы ему бумагу: «Вот, пожалуйста!»
         Странно, что никто не смеялся, даже я. Начальника всё-таки побаивались. Однако он был  непредсказуем.
         Меня Подвласенко просто не замечал, но вдруг увидел, что я читаю:
 - А Вы что читаете? Какая у Вас книга?
 - Роман Горького «Жизнь Клима Самгина», - ответила я спокойно, не ожидая подвоха. Но Власенко сразу  решил поставить меня на место:
 - В рабочее время Вы не имеете права читать художественную литературу!
 - Но сейчас у меня нет работы, мне  не дали  задания.
         Ему пояснили, что я легкотрудница, но Подвласенко не унимался:
 - Тогда Вы должны читать техническую литературу! Я сейчас позвоню в отдел кадров, пусть вам снимут часы. Он набрал номер и строго сказал:
 - Тут у меня в отделе легкотрудница. Снимите ей три часа рабочего времени – читает художественную литературу! Фамилия? Как Ваша фамилия? – отодвинув от уха трубку, спросил он меня.
         Моя фамилия не простая, и, конечно, он не смог её с ходу произнести.
Тем комичнее выглядела вся эта «глупова» ситуация.
         Встретив на обеде начальницу отдела кадров, я поймала её весёлый
взгляд:
 - Что, читаешь на рабочем месте художественную литературу? – и  притом   
хихикнула.
         И я поняла, что мои рабочие часы в целости и сохранности, а вскоре -
меня ожидал декретный отпуск! 
 
         
 
         
                Глава 11. СЕМЕЙНАЯ ЖИЗНЬ
 
         Мы с Васей поселились у нас, то есть в квартире  моей мамы. Моя
комнатка в семь метров не вмещала большой кровати, поэтому мы стелились на полу.
Я всегда любила спать на полу, но, имея кровать, не уляжешься на пол, поэтому визит подруги Ларисы Авдеенко был особенно в радость: я могла улечься на пол! Но теперь, будучи беременной, никакой радости не было. Поэтому со временем мы с Васей переберёмся к его маме в двухкомнатную квартиру, а пока мы живём у моей.
         Выйдя в декретный отпуск, я окунулась в домашнее хозяйство, чему очень обрадовалась мама, а новый помощник в доме только возбуждал её неуёмные хозяйственные интересы.
         Мне нравилось готовить,  Вася мыл посуду. Вечером под окном нас ожидал   огород с морковью, луком и помидорами. Надо было и полоть и поливать. Мама ухитрилась купить 12-литровые вёдра. Я рифмовала: вёдра -  бёдра! Хотя мы жили на первом этаже, таскать такие здоровенные вёдра с водой было каторгой! Я видела, как моему  изящному супругу было несподручно их нести – вода разливалась в подъезде, но Вася терпел.
         Помню, как, управившись с хозяйством, и ненадолго присев, мы тупо
смотрели друг на друга, и ничего нам не хотелось – ни говорить, ни читать…. Словом, никакой духовной жизни!
         Мы попробовали облегчить наш быт. Вася достал шланг,  подключил его к крану на кухне, протянул в окно и мы спокойно  поливали огород. Мама молча смотрела на это два дня, не разделяя нашей радости. Через два дня она взбунтовалась:
 - Из шланга поливать нельзя, вода в кране холодная.
         Конечно, холодная, но не такой уж у нас мировой огород, да  можно было  бы  и нас  пожалеть…. Но спорить с мамой  не принято. Через неделю они с Евгением Дмитриевичем уехали на юг - в Евпаторию. Мы с Васей немного отдышались.
         Тогда возобновилось моё детское увлечение комнатными растениями. Прямо через дорогу открылся отдел с комнатными растениями, привезёнными на пароходе из Иркутска девушкой-продавцом. Кто ей приказал или подсказал, неизвестно, но не частным же образом она стала ими торговать в магазине! Все виды растений, а их было не больше четырёх-пяти, я у неё  купила.
Вот сейчас думаю, разве не промысел высших сил! Мой ангел-хранитель прямо ко мне подослал эту девушку с растениями! С ними потихоньку стала оттаивать  моя душа.
 
 
 
 
 
 












                Глава 12.  ВОЛЬФ  МЕССИНГ
 
         Эту историю я вспоминала не раз. Ничего особенного в ней нет, кроме самого Мессинга, который посетил наш Братск во время моей беременности.
В конце августа мы увидели афишу, извещающую о встрече со знаменитым гипнотизёром Вольфом Мессингом. Сначала я сомневалась, идти ли мне вообще на эту встречу и можно ли  идти, когда я в таком положении. Но Людмила Артемьева быстро убедила нас с Васей, что встреча с гением всем полезна и просто необходима.
Всё лето я проходила в лёгком штапельном платьице в разноцветную полоску, а ближе к осени понадобилась другая одежда. Я приспособила свою студенческую «форму»: прямую юбку в  чёрно-белую клетку с красным свитером крупной вязки. Было красиво и тепло!
Афиша приглашала в клуб «Комсомолец», который до нового времени  не сохранился. Вход по билетам, но, кажется, без указания мест. Мы  сели втроём примерно в двадцатом ряду.
Выступление началось с введения. Рассказывала его жена (она же ассистент гипнотизёра) о трудном детстве Вольфа, о его побеге из Польши в  СССР в период немецко-фашистской оккупации. Рассказала  о загадочном случае, когда ещё ребёнком он ехал в поезде без билета, и вдруг появился строгий контролёр. Вольф нашёл на полу какую-то бумажку и подал её под видом билета. И контролёр поверил, что это билет! Но он мог и пожалеть мальчишку и сделать вид, что поверил….
Я скептически слушала этот рассказ. Но вот начались опыты! На сцену пригласили желающих. Людмила решительно пошла к Мессингу. Он предложил записать на маленьком листочке имя и фамилию того, кого Людмила хотела вывести на сцену, то есть, чтобы он, Мессинг привёл,  кого она заказала, не зная кого. Записка убиралась в сторону, а Вольф Мессинг, взяв Людмилу за руку, энергично сошёл по ступенькам сцены и направился в нашу сторону. Я напряглась от мысли, что мне с животом придётся идти на сцену. Он шёл быстро, впереди, и, казалось, тащил за собой Людку.
Я  уже приготовилась выходить и  глубоко вздохнула, наполнив  лёгкие. Я была прикована к фигуре, голове, глазам гипнотизёра. Но вдруг он, сверкнул глазами, вздрогнул и вместо меня схватил моего  Васю за руку и потащил его обратно в сторону сцены! Я была спасена! Казалось, что мы с Мессингом поняли друг друга, что он прочёл все мои путаные мысли. Но он считывал не только меня, но и Людмилу – ведь её рука была в его руке! Людка сначала решила записать меня, но сообразила, что мне на сцену лучше не ходить, и записала Васю. Пока Мессинг вёл её до двадцатого ряда, она, конечно, с сожалением думала обо мне, вот он и хотел выбрать меня…. Но Людка вовремя спохватилась и подумала о Васе.
На сцене Васе дали Людкину записку, и Мессинг приказал моему мужу:
 - Читайте!
 - Вася Черезов.
 - Это кто?
 - Это я! – и Вася вернулся ко мне в двадцатый ряд.
Были и другие подобные и совсем новые опыты, но проводились они в ближних рядах (это Людмила - такая смелая! – выбралась из последних рядов), поэтому совсем немногие видели Мессинга близко. Что-то он экспериментировал с часами, перекладывал их по заданному кем-то адресу, что-то находил в чьих-то карманах…. Я уже не вникала в последующие опыты, только аплодисменты зрителей говорили, что они удались.
В перерыве Людмила продолжала общаться с гением. Ему бы отдохнуть на воздухе, но Людка, словно приклеилась к нему! Я, как сейчас, вижу их гуляющими по тропинке в сторону от клуба и назад. И чего она хотела от него? Предсказания! Людмила хотела, чтобы Мессинг подтвердил  её исключительность – она верила в свою гениальность. Может, оно так и было, но моя подруга ошиблась в профессии, став химиком, а потом поняла, что надо было стать экономистом. О том, что ей   поведал  Вольф Мессинг – она не сказала нам. 
 
 
 
 
 















               





                Глава 13. ПЕРЕЕЗД К МУЖУ

Мама вернулась с юга, а мы с Васей уже решили переезжать к нему. Очень вяло моя мама отговаривала нас, но мы её не слушали. Мне хотелось жить самостоятельно, но я совсем не учла, что жить придётся со свекровью. Анна Филипповна была многоопытная мать, но это я пойму после, а сейчас я критически оценивала её хозяйство, и мне многое не нравилось, и чаше -  по глупости.
Со временем станет ясно, что все люди живут по-своему, имея на это полное право, но тогда я строго  судила чужой быт, сравнивая его с привычным маминым укладом, не учитывая ни индивидуальных, ни социальных, ни культурных особенностей разных семей. Мои суждения высказывались только  маме, но когда она пришла в гости к нам, то ей совсем не показался ужасным быт моей свекрови. Оказалось, что  многое я, что называется, надумала, а всё не так уж плохо, и моя свекровь - чистоплотная женщина. Тогда  мне казалось верхом нечистоплотности иметь цветное постельное бельё, так как у моей мамы  было только белое. Мама тут же с пониманием сказала, что у Анны Филипповны нет стиральной машины, а стирать руками ей, уже пожилой, тяжело….
Таким образом, продолжалось  моё воспитание, но, как известно, этот процесс   очень тонкий и длительный. Надо не только сравнивать, но входить в положение других и не делать того, чего и себе не желаешь. Одним словом, я много наделала ошибок в отношениях со свекровью, да и в семейной жизни вообще! Кое-что мне удалось поправить,  но болит душа и совесть саднит  за  многие проступки и обиды, нанесённые мною сгоряча, по глупости, но, уверяю, не по жестокости и злобе. Понимаю, что многое упустила, чего уже не исправить.
Я не называла мамой свою свекровь, а ведь Анна Филипповна так хотела дочку! В 1946-ом году у неё родилась дочь, и её назвали Людмилой, но во время эпидемии скарлатины или от воспаления лёгких девочка умерла. Могла ли я заменить эту утрату? Вряд ли, но чем-то украсить жизнь свекрови - вполне. Я же ходила с каменным лицом, совсем не улыбалась. Не могла - и всё! Страдала от плохого  самочувствия, да и  капризничала: ведь у меня отняли мечту об Академии художеств! Неизвестно, поступила бы я туда или нет, но кто знает!
Я ни в чём не винила Васю, но он страдал. Однажды ему стало так плохо, что я испугалась.  По всей вероятности, Васе хотелось выкричаться, а он наоборот, зажался, и его скрутили конвульсии. Или попросту, он не хотел со мною говорить и как-то странно мычал. Я испугалась ужасно, но о плохом старалась не думать и быть внимательной  к нему. Он  тогда быстро пришёл в себя, и скажу сразу, что такое состояние у него не повторялось никогда.
Муж  Нонны Александровны  был врач. Я решила спросить, что же случилось с Васей, а он ответил мне:
 - Это приступ эпилепсии.
 - Да что Вы! Я никогда не замечала за ним подобного, да и сам он никогда не рассказывал про такое. Эпилепсия же встречается очень редко….
 - Да что ты говоришь! Пять процентов людей страдают эпилепсией в той или иной форме.
Я была озадачена и  сделала вывод: Васю нельзя доводить до  крайности!   Сдерживать  себя  не всегда удавалось, но я быстро приходила в норму, и он реагировал  на мои «закидоны» уже по-другому.  Слава Богу, что все Васины  потомки  окажутся   здоровы! 
 

 


































                Глава 14.  МНЕ УЖЕ ДВАДЦАТЬ

Мы с Васей соединили две  наши «девичьи» односпальные  кровати – металлические сетки  без спинок, и у нас получилось комфортное ложе. Кровати встали поперёк 10-метровой комнаты в её глубине. А к окну встал стеллаж, сделанный Васиными руками. К одной из полок на шарниры он прикрутил деревянную чертёжную доску, которая откидывалась и закрывалась – получился секретер. Слева падал свет из окна, и было очень уютно сидеть и читать, а иногда писать письма. Книги все не вместились, и тогда я спроектировала узкий стеллаж, торцом примыкающий к основному и отделивший «кабинет» от «спальни». Вася всё  одобрил и сделал, как я задумала.
На стеллаже-перегородке я разместила не только книги, но букетики осенних листьев и часть комнатных растений. Стало ещё уютнее! Я любила сидеть за секретером и смотреть в окно на краешек залива. Этот краешек  так чётко просматривался в солнечную погоду! Отражённое в синей воде солнце переполняло его, и залив оживал, в нём происходило движение воды и света.  Надо было успеть уловить этот момент, так как вскоре луч прятался за лесом, вода замирала, и сколько я ни всматривалась, видно было сплошное серое пятно. Уже холодало, но в полдень,  всё раньше и раньше, я ухитрялась на мгновение поймать солнце в маленькой излучине – в моём лукоморье, о котором никто, кроме меня, не знал…
С грустью я оглядывалась в свободный от мебели уголок за спиной. Он был так невелик, что я понимала: кроватку для малыша ставить некуда.
На Покров, 14 октября в том, 1965-ом году, мне исполнилось 20 лет.
 В нашем, с любовью обставленном гнёздышке, я принимала гостей. Пришли три моих любимых подруги: Лариса Авдеенко, Людмила Артемьева и Тамара Криворотенко. Я была просто на седьмом небе! Мило и скромно сервирован сделанный Васей журнальный столик. Мы с подругами  ещё так юны, но понимали, что уже взрослые. Людмила и Лариса порадовали очень красивыми книгами,  раскрывшими  передо мной  горизонты зарубежного и русского искусства. 
  Тамара же  свой подарок не вручила, а потихоньку поставила  на верхнюю полочку стеллажа, где я заметила его  после ухода гостей. Почему не вручила? Любила тайны? Она сама была и осталась тайной для меня. А может, потому, что тогда кто-то придумал «моду» не разворачивать подарки при их получении и проявлять к ним некоторую небрежность? До сих пор храню тот подарок - красивую шкатулку из берёзового капа. Тамара её подписала, но надпись уже стёрлась. Это вещь стоила недёшево, но дарительница, возможно, показала, что ей для подруги  цена нипочём. Так я и не отблагодарила Тамару, а встретимся мы с нею только однажды и не скоро.
Тогда же, или годом позже, я узнала о странной кончине моего мучителя - математика Никпала: его укусила пчела. 
                Глава 15. ОЖИДАНИЕ
 
Почему-то так сложилось, что мы с Васей снова начали отдаляться друг от друга, а я, нуждавшаяся в поддержке, и,  не зная, где её найти, металась между подругами. Вот говорят, что как вышла замуж, надо распрощаться с подругами, значит, с девической жизнью, а я и по сей день дружу, и  поддержку нахожу в общении с ними.
Я понимала, что Васе стало очень трудно, видела, как не просто справиться ему в  нашей ситуации со всеми проблемами, которых он и не ожидал. Поэтому я  решила временно оставить Васю в покое. Ведь впереди столько волнующих  событий!
В августе и Ваня, и Юля оказались в одно время в одном городе Ленинграде. Незнакомые друг с другом,  они оба   были связаны  со мной. В сентябре Ваня был уже в Евпатории, так как не поступил в ленинградский институт, но и мама моя в том же месяце оказалась так же в Евпатории. Странные совпадения!
Юля писала мне:
«Милая родная Галка! Как мне недостаёт тебя сейчас! Где ты, моя душа? Хожу зачарованная по Ленинграду, дорогому мне городу. Городу моей мечты! Смотрю на всё, разинув глаза, и всё думаю о тебе. Ты просто должна быть рядом со мной!»
А из Риги Юля прислала открытку: «Я и море ждём тебя!» Нет, эта открытка была годом раньше…
Но вот  поздней осенью 1965-го года подруга пишет:
  «Дорогая Галинка! Ну, как ты живёшь? Как твоё самочувствие? Ты почему-то не пишешь, какое у тебя настроение в этот, важный для тебя период жизни? Что говорят врачи? Чем ты занимаешься сейчас? О чём думаешь?  Понимаешь, Галинка, я очень волнуюсь за тебя, как ты себя чувствуешь, когда ждёшь?... Береги себя! Очень прошу. Пиши обо всём. Буду очень ждать твоих писем».
Конечно, я с радостью отвечала, но писала ли я, о чём думала тогда? А думала я о том, что материально нам жить трудно, что питание моё неполноценно для ребёнка, а выхода я не видела.
Когда Мария Петровна  спрашивала, ем ли я яблочки – хотя бы по одному в день, я мотала головой, а почему нет, ответить не могла.
А что говорили врачи? Акушерка говорила, что хорошее сердцебиение у плода, и это значит, что будет мальчик.  О мальчике говорили все. 







               
                Глава 16. НАЧАЛОСЬ!

Снег шёл и таял, и осень продолжалась. Была середина ноября, а снежный покров никак не устанавливался. А я уже жалела, что послушалась Марию Петровну и обманула акушерку: хожу и хожу, жду и жду, а никого нет пока….
Я всё ещё ходила в осеннем голубом пальто, купленном в Юрмале в детском отделе. На голове – шерстяной бирюзовый платок, привезённый Васиным братом по моему заказу. Ещё он привёз нам вазу для цветов, из которой вытекала вода, и поэтому я использовала её только для сухоцветов. В ней долго стояла ветка боярышника. Тогда все читали  новеллу  Проспера  Мериме «Этрусская ваза», и теперь именно так все называли нашу вазу. Вряд ли кто представлял, как  должна была выглядеть именно этрусская, но когда я больше узнала об искусстве, то поняла, что ваза, привезённая из художественного салона Москвы, действительно была созвучна этрусской. Жаль, что она не дожила до этих дней.
В ожидании внука, мама опомнилась в том смысле, что стала наставлять меня, как рожать:
 - Будет сильно болеть спина. Но ты не кричи! А то некоторые как разорутся, а им  и рожать ещё рано. Боли будут долгими. Потерпи….
А у Васи, видно, уже кончалось терпение ждать, и он решил съездить на соревнования в Иркутск. Я растерялась:
 - Как же ты уедешь? А я?
 - Ну, скажете соседям, если что. Вызовут скорую. Да я не надолго: на два дня.
Вася уехал, мы остали