М. М. Кириллов Город Быхов Очерк

М.М. КИРИЛЛОВ

ГОРОД БЫХОВ
(ВМЕСТЕ С МАМОЙ)
Очерк

        Полвека тому назад я проезжал этот город по дороге из Киева в Ленинград. Но знал о нём и раньше, ещё с детства из рассказов мамы.
    Стоял тогда на станции поезд недолго, и многого увидеть я не мог. Город, по-видимому,  был небольшой, в основном деревянный, весь в зелени. Из окон вагона с высокого берега просматривался неширокий Днепр.
          Мама  моя (Кириллова Мария Аркадьевна), во время войны, как-то  делилась со мной воспоминаниями о своём раннем быховском детстве. Её мама (моя бабушка) в 1907 году умерла в родах, оставив девочку отцу. Поэтому новорожденной, кроме имени Мария, дали и имя матери – Фанечка. Я тогда впервые узнал, что мамы могут умереть уже в родах.
       Жили они  в городе Быхове (Могилёвская губерния), в еврейском гетто. Отец её был фельдшер, единственный на всю округу. Остались тогда сиротами и её  четыре старшие брата.
      Она рассказывала мне, тогда я был в третьем классе, как местная белорусская беднота устраивала у них в посёлке погромы. Обычно вечером собирались мужики, напивались и начинали бить стёкла, врываться в дома и даже поджигать их. Керосиновые лампы в домах люди тушили, закрывали ставни в окнах,  и на посёлок надвигался страх. Мамочке было тогда лет пять. О более ранних событиях она не помнила. От страха она забиралась к своему отцу под рубашку, и там пряталась. Погром продолжался часа два. Полиция никого не защищала. Но их дом толпа не трогала, это же был дом фельдшера, который оказывал помощь всей бедноте, то есть и русским, и белорусам тоже. И часто бесплатно. Люди это помнили.  Фельдшера уважали, и дом его толпа обходила стороной. А на следующий день те же мужики, протрезвев, возвращались в их посёлок и, замаливая свою вину, чинили и латали порушенное ими добро. Протест погромщиков, объясняла мама,  возникал от собственной нищеты и бесправия. Это  и толкало их на произвол. Громили они ещё более беззащитных людей, жителей гетто. Потом, на пару месяцев, всё затихало. А позже всё это продолжалось. Помню, маме, даже уже взрослой, было страшно об этом вспоминать.
    Началась Великая Отечественная война. Наша семья была в эвакуации в Казахстане. А отец оставался в Москве, на военном заводе. Стало известно о зверствах фашистов в Белоруссии, и мама, зная об особенно высокой концентрации евреев в тех местах, предвидела быховскую трагедию. Позже мы действительно узнали, что осенью 1941-го года почти всё еврейское население города Быхова было уничтожено фашистами. Десятки тысяч людей полегли во рвах за городом. Конечно, среди них были и местные советские работники и коммунисты. Мама об этом  узнавала из газет. Всего она, конечно, не успела узнать, так как сразу после окончания войны, в 1946 году,  умерла от туберкулёза.
     Страшна трагедия евреев Быхова в годы Великой Отечественной войны! Тысячами, безропотно, без борьбы, шли они на смерть. Подлинно еврейская, бессловесная, смерть. Фашисты их гнали, и они шли, шли и умирали. Наверное, умирать всем вместе было легче, чем в одиночку.  Погибло тогда во рвах более десяти тысяч человек. Быховский вариант холокоста. Горе не оставляет и сейчас потомков тех немногих, кто случайно выжил тогда. Но сколько русских солдат погибло в 1944-ом году при освобождении этого города от немецких фашистов! Известно, что их было более 12000 человек! О смерти погибших евреев помнят все, а о смерти тысяч бойцов, освобождавших город и в массе своей даже не знавших, что три года назад в городе все погибли?! Город уже уничтоженных евреев. Массовое самопожертвование ради спасения других и их отмщения. Известны ли в истории случаи жертвенного освобождения евреями других народов?
      Отец моей мамы, мой дедушка, Аркадий Александрович Ратнер, в первое десятилетие 20-го века был здесь, в посёлке, уважаемым человеком – фельдшером и казначеем всей городской еврейской общины. Простой, безотказный и честный,  он был из плеяды чеховских врачей того времени. И умер  в 1914-ом году от случайного заражения крови после сделанной им операции. Оставшиеся сиротами его дети, в том числе, моя мама, жили потом там же у родственников – Бруксонов и Фарберовых, выросли, а после Революции 17-го года все получили высшее образование и в Быхов уже не вернулись.
        При Советской власти мама окончила дошкольное отделение Герценовского педагогического института в Ленинграде. 25-ти лет вышла замуж за нашего отца, военного инженера, русского, ленинградца, в прошлом рабочего, рабфаковца, коммуниста и родила ему трёх сыновей. Она была, наверное, первой женщиной из этих мест, вышедшей за русского человека. Позже, умирающая от чахотки, она передала нас, троих своих сыновей, русской женщине, Наталии Васильевне, которая вскоре тоже стала Кирилловой и нашей второй матерью и которая вырастила нас. Она прожила 80 лет (1909 – 1989).
       Проходя мимо безымянного кладбища в Петропавловске, где мы в 1942 году были в эвакуации, наша мама поведала мне, что у могилы её мамы в Быхове растёт ольха, а у могилы отца – клён. Она говорила, что нужно знать и помнить свое прошлое, тогда и твоя собственная жизнь станет более долгой и содержательной.
      Как-то мы вместе с ней на палке несли канистру с керосином. Это было там же, в Петропавловске.  Рядом с нашим домом в траве у дороги сидели местные пацаны и, явно пытаясь оскорбить нас, прокричали нам вслед: «Вот идут жидовка с жидёночком!»
      Маму как - будто кнутом ударили.  Мы отнесли керосин в дом и вернулись. Мама, росточком маленькая как девочка, бесстрашно приблизившись к обидчикам, громко сказала им в лицо: «В то время, как наш отец, командир Красной Армии, в Москве выпускает на заводе противотанковые снаряды и бьёт фашистов, вы травите здесь его семью, то есть делаете то же, что и фашисты?! По Советской Конституции, люди всех национальностей равны!» Мама же была учителем и говорила как учитель. Пацаны, получив настоящий отпор, разбежались.
        Мама безропотной не была! Она не за себя испугалась.  В партии она, конечно, не состояла, но, безусловно, была советским человеком, способным защищать советскую власть. И защитила! А я тогда впервые узнал, что у людей есть национальность и что есть понятие об их равенстве. В классе-то у нас были разные ребятишки: и русские, и татары, и украинцы, и евреи, и казахи, но все были равны. И местные, и эвакуированные. Никто никого не обижал. Все они как-то, внешне, выделялись, конечно, но никто не выделял себя сам среди других. Сейчас бы я сказал: это был детский интернационал. Октябрята. Среди равных самых равных не было.
       Там же, где-то в августе 1942-го года, помню, к нам домой пришел эвакуированный из блокадного Ленинграда родственник. Это был истощённый мужчина маленького роста  и хлипкого телосложения. Он был один из Бруксонов, семьи, приютившей маму-сироту после смерти её отца. Я помню, как радовалась мама: на чужбине встречи родных желанны. Они посидели за чаем, поговорили, и он ушёл.
      Его семья – жена и дочь - жила где-то в городе. А вечером мама рассказала мне по секрету, что этого дядю, знавшего несколько иностранных языков и занимавшегося эсперанто, незадолго до войны увезли в НКВД, долго держали в камере и на допросах били по голове металлическими шариками на шнурках, доводя до беспамятства и сумасшествия. Потом, видимо, убедившись в бесполезности и безвредности этого человека, его отпустили.
      Вскоре  там же, в Петропавловске, он и умер от алиментарной дистрофии. Ленинградская голодная блокада догнала его. Мама и я посетили их семью. Дочка его, девочка лет десяти, страдала врожденным пороком сердца и сердечной недостаточностью, губки у нее были почти черные. Вскоре эта девочка умерла. Потом мы узнали, что мама этой девочки, тетя Вера Гордон, после окончания войны вернулась в Ленинград и уже там, из-за  одиночества, покончила с собой. Тогда же мы узнали, что мои дедушка и бабушка по отцовской линии умерли в Ленинграде, на Ржевке, от голода ещё раньше, в 1941 и 1942 годах.
     Нашей мамы, нашей второй мамы и нашего отца давно уже нет в живых, но мы - их русские дети – живы и помним всё, чему они нас учили.
       Какое значение могут иметь эти мои разрозненные и во многом неточные воспоминания?  Просто дополняют картину, известную всем. А может быть, вообще не имеют большого значения.
       А сам белорусский город Быхов живёт и сейчас. Гетто в городе, как и везде тогда, было ликвидировано советской властью уже в первые  годы после Революции. Говорят, от него с того времени остались лишь каменная синагога да еврейское кладбище.
       Город этот древний. Мало, кто знает, что его история  начинается где-то в 15-м веке. Менялись польские гетманства, и лишь в 17 веке городок этот стал уездным центром Российской империи. С советского времени белорусский город Быхов -  районный центр. В такую войну выжил!  Жить ему и жить.
      Г. Саратов, ноябрь 2016-го года.