Семь грехов. Зависть

                Проверь-ка свое сердце: не от зависти ли оно у тебя возмущается.
                Преподобный Иосиф Оптинский.


 Это случилось! Я так ждал этого события, боялся, сомневался, анализировал,  мучился, надеялся, а порой просто тупо горевал, тем не менее задуманное свершилось.

 Как ощущаю себя? Опустошенным. Наступило то подвешенное состояние, когда ничего не хочется, а душу истончает нудящая истома.

 У меня нет никаких планов, ни одна даже мало-мальская приличная идея не свербит мой мозг. Я ощущаю себя только что вынутым из теплой воды младенцем, которого бережно и долго купали, с необычайной осторожностью извлекли из лохани, трогательно воркуя, уложили в колыбельку, но отчего-то забыли запеленать. На пике своего торжества я чувствую себя абсолютно незащищенным всеми брошенным неудачником, до которого никому нет никакого дела.

 После вчерашнего пафосного лукуллова пиршества с изобилием восторженных речей и излишеством изощренных блюд и горячительных и прохладительных напитков, сегодня нет желания ни слушать, ни есть, ни пить. И видеть кого-либо тоже нет никакого желания. Впрочем, очереди жаждущих лицезреть меня тоже не наблюдается. Все иссякли, растворились в пелене ежедневной бытовой суеты, оставив меня наедине с самим собой.

 Мне уже 25, и единственным абсолютным достижением за все это время стала эта так трудно доставшаяся мне победа. Не поверите, но я к ней пробивался мучительно и ожесточенно буквально с первых минут своего рождения, с первого запоздалого крика, который раздался лишь вслед победному ору моего более расторопного братца-близнеца. Я полагаю, что именно это событие и предопределило все то, что происходило в течение 25 последующих лет. Что бы я ни делал, как бы ни изощрялся в желании переломить ситуацию, я всегда был вторым, вторым после брата. Я это понял, как только начал осознавать себя как личность, примерно лет с трех. Поначалу я никак не мог взять в толк, что со мной не так. И вследствие чего этот очень похожий на меня парнишка так меня раздражает. Почему вопреки, вероятно все-таки существующему зову крови, априорной братской любви, меня постоянно переполняет единственное чувство – чувство непреодолимой разъедающей душу ненависти. И лишь много лет спустя, повзрослев, повидав кое-что в жизни, прочитав изрядное количество книг, в том числе и психологических опусов, я понял, что причиной тому была элементарная зависть. Она родилась в то самое мгновение, когда родился я сам. Она было подарена мне свыше, как мой крест, как родовое проклятие, которое преследовало меня столько долгих неудачливых лет.

 25 лет – казалось бы, всего 25, что для вечности 25 лет – даже не мгновение, но 25 лет в масштабах человеческой жизни – по сути, космическая цифра, это значительный период, важнейший этап, когда закладываются основные жизненно значимые инстинкты, я бы их назвал «целеобразующими навыками».

 Боже, как я страдал, когда был еще дошколенком – часто неосознанно, спонтанно выбрасывая сгустки скопившегося неудовольствия посредством то яростного плача, то тихого безутешного рыдания в каком-то укромном уголке, где меня непременно должны были обнаружить и пожалеть.

 Поводов для моих переживаний было более чем достаточно. Петька был смышленый, не по годам развитый ребенок, краснощекий веселый бутуз, который легко и с удовольствием справлялся с любой поставленной перед ним задачей. К тому же он был настолько самодостаточным, что, в отличие от меня, не нуждался в каком-либо поощрении своих действий.

 Помню, когда мама похвалила Петьку, за то, что он самоотверженно уступил мне место водителя в машинке на аттракционе, он только и сделал, что неопределенно хмыкнул. Я же, несмотря на зудящее желание, продолжить победное кружение, застыл ошеломленный реакцией мамы, которая хвалила не меня, так ловко управляющего сверкающим разноцветными огоньками «болидом», а этого самодовольного болвана, который столь беззаботно расточает свои милости.

 С годами мои страдания становились изощреннее, меня все сильнее и сильнее угнетала эта всемогущая «самость» моего братца. Это чувство подавленности подогревало почти физическое удовольствие от смакования подробностей его превосходства, превосходства очевидного и для меня абсолютно недостижимого.

 Ему все доставалось легко, без каких бы то ни было усилий. Он был круглым отличником в школе и закончил ее с золотой медалью, он без проблем поступил в выбранный им самим институт, по окончании которого ему заслуженно вручили красный диплом. Он виртуозно играет на скрипке, довольно сносно в шахматы и большой теннис, к тому же прилично танцует, обладает роскошным лирическим баритоном, и в довершение ко всему начисто лишен мучений простых смертных в освоении языков. Его голова хранит огромное количество информации из самых различных областей знаний, что вкупе с неплохими ораторскими способностями, делает его интереснейшим собеседником. Наконец, он красив, причем не той женоподобной  красотой, которая быстро приедается и, в конце концов, начинает отталкивать, а той, что не сразу бросается в глаза, которую нужно еще постараться разглядеть и оценить, но уж коль скоро ты попадаешь в силки ее чарующего плена, тебе не захочется освобождаться от ее обволакивающих пут.

 Вы скажете, что я нарисовал образ какого-то нереального идеального существа, которого не может быть в природе вообще. И вы ошибетесь. Он есть, и он – мой брат, такой талантливый, незаурядный, восхитительный, такой замечательный, что сводит скулы от излишней положительной приторности образа. Он – та самая красная тряпка, та растравляющая субстанция, которая не дает мне покоя ни днем, ни ночью.

 И как ни странно, даже когда его нет рядом, он продолжает незримо воздействовать на мои рецепторы, будит самые низменные инстинкты, заставляет судорожно работать мозг в ключе со знаком «минус», а самое отвратительное – постоянно напоминает мне о самых постыдных поступках.

 Вот и сейчас в сознании возникает картина десятилетней давности. Мы – еще школьники, страстно и совсем по-детски влюбленные в одну и ту же девочку. Была ли она красивой, пожалуй что и нет. И нос был слишком крупным, и рот большеватым, и волосы, тонкими и непослушными, такими, что никак не укладывались хоть в какую-нибудь аккуратную прическу. Но обаятельнее этой маленькой чувственной женщины, ни тогда, никогда потом я так и не встретил.

 Она была как стихия, как холодный резкий порыв ветра, как сильный ливень или летний град, неожиданной и ошеломляющей, и вместе с тем беспрекословно принимаемой, поскольку как любое природное явление не нуждалось в подтверждении законности своих полномочий.

 Она всегда сваливалась на наши бедовые головы в самый неподходящий момент, будила дремлющий в нас авантюризм и жажду приключений, граничащих с грехопадением. Ей не составляло особого труда заставить нас принять решение вне всяческих рамок житейской логики и пуститься во все тяжкие.

 Так было и в тот злополучный день. 25 мая. Последний школьный урок в учебном году, звенит звонок, и ошалевшая от долгого ожидания братия устремляется по скользким отшлифованным ботинками ступенькам вниз, туда, к желанной свободе.

 Впереди всех, весело жестикулируя и размахивая портфелем, мчится Светка. Как два попавших в клетку зверька, беснуются две тонкие косички, почти столь же хаотичны движения ее острых лопаток. Они так настойчиво рвутся наружу, что на мгновение мне даже кажется, что они вот-вот разорвут тонкий шелк белой кофточки и превратятся в два крыла. Случись это тогда, я бы не удивился – так раболепно боготворил я эту солнечно восторженную девочку.

 Между тем она добежала до старого полуразрушенного фонтана в соседнем дворе и резко остановилась. Это было так неожиданно, что мы с Петькой едва успели отреагировать. Светка резко повернула голову и мечтательно закатила глаза. Мы замерли в ожидании – рождался очередной грандиозный план, как она говорила, пафосного мероприятия.

 Так это было и в самый первый раз, когда в первом классе она заинтриговала нас, своих одноклассников пикником…на голубятне. Предложение отметить Первое сентября столь экзотично, как мы тогда потешались, на птичнике, было принято сразу, но после, когда мы прибыли на место праздника, увиденное нас удивило, но отнюдь не разочаровало. Пикник оказался шикарным, он проходил, где бы вы думали? В ресторане «Граф Орлов» – по совместительству голубятне – бывшей даче-голубятне Алексея Орлова. Специально для нас прямо на улице было установлено несколько небольших столов. В соответствии с пожеланиями заказчика имелся необходимый антураж, указывающий на тематическую составляющую мероприятия – реалистически разрисованная панель с изображением голубятни, несколько висящих на деревьях клеток с громко заливающимися канарейками, бумажные скатерти на столах и салфетки, которые украшали разноцветные стилизованные профили различных птичек.
 Мы неплохо повеселились, радостно потолкавшись на организованной по такому случаю танцплощадке, вдоволь насмеявшись и напившись лимонада вприкуску с огромным количеством разнообразных бутербродов.

 В дальнейшем Светка оставалась верной своим принципам и марку держала высоко. Благодаря ей мы открыли для себя кучу интереснейших мест Москвы и Подмосковья, а потом география только расширялась. Кроме того, каждое организованное ей мероприятие приносило массу положительных эмоций, а нередко просто щекотало нервы. А в тот последний раз накал страстей просто зашкалил…
 
 - Та-аак, – наконец протянула Светка и хитро прищурилась, – сегодняшний  вечер должен стать незабываемым, а что если нам организовать Вечер фейерверков, нет, назовем это Ночью фейерверков. Ночь фейерверков, правда звучит романтично! Итак, к действию! Вы должны прошерстить все известные точки с пиротехникой и к вечеру принести все необходимое. Нужно, чтоб было зрелищно и громко. Сбор на Болотной, народ обеспечу сама.

 Вечером, к 11 часам на площадь стали подтягиваться по-карнавальному ярко одетые юные девушки в масках и парни в джинсах и гавайках, в их руках были факелы и шампанское. Все принесенное тут же использовалось по назначению. То тут, то там вспыхивали новые, чуть колеблющиеся пучки пламени, раздавались глуховатые хлопки, проливалась пенистая лава божественного напитка. Нет, его не пили, им окропляли, его щедро разбрызгивали как при вручении призов на престижных авторалли.

 Мы с Петькой расположились ближе к реке, где спешно заряжали свою артиллерию.

 Появление Светки, как всегда, было фееричным. Я увидел ее еще издали, тогда не зная еще наверняка, что это она. В длинном струящемся платье с огромным венком на голове она чем-то напоминала древнеримских матрон времен Флавиев. Однако когда она подошла ближе, так, что можно было уже разглядеть ее исключительно подвижное лицо и гибкую юношескую фигурку, ее скорее можно было сравнить со страстными участницами языческих ритуалов. Да, она хотела казаться величественной и неприступной, но через нечаянные жесты, «выпадающие» из желаемого впечатления, яркий румянец щек, глаза, в которых бесновались чертята, проступала отчаянная пылкая натура Светки, не допускающей компромиссов. Она либо завораживала и забирала навечно в свой плен, либо бесповоротно отталкивала, вызывая скорее раздражение, но никогда равнодушие. В этом они с Петькой чем-то походили друг на друга.

 Когда она дошла до остальных участников действа и взобралась на предусмотрительно принесенную нами тумбу, все взоры были обращены к ней. К ней, к этой маленькой девчушке, подобно Клеопатре, призванной повелевать.
 
 - Друзья, – раздался ее звонкий грудной голос, – сегодня  в честь начала каникул я объявляю Ночь фейерверков, ура!

 - Урааа, – подхватила многоголосая толпа, вначале неуверенно, даже как-то боязливо, но пристыженные Светкой, голоса окрепли и, в конце концов, почти по-армейски, залпом, громко завопили: Урааа!

 К тому времени на площади было не менее пятидесяти человек, включая заранее предупрежденных о дресс-коде и просто  прохожих зевак, прогуливающихся на досуге и любопытно озирающихся по сторонам в надежде понять, что же здесь намечается.

 Светка повелительно подняла правую руку, а потом плавно направила ее в нашу сторону, взгляды сфокусировались, и в то же мгновение мы начали свое световое шоу. Чтобы добиться желаемого эффекта, поджигая фитили салютов, мы скакали от одной группы заготовок к другой, на ходу поправляя упавшие, распаковывая новые. Наконец, минут через пять канонада достигла своего апогея и начала пробуксовывать. Оставалось буквально несколько последних еще незажженных петард, когда я прокричал Петьке, что мне нужно ненадолго отлучиться.

 Я помчался к Светке и, как оказалось, сделал это поразительно вовремя.  Едва подскочив к ней, я увидел, как по набережной прямо к Петьке едут захлебывающиеся от завывания полицейские машины. Я схватил Светку за руку и потащил к ближайшему дому.
 
 Поначалу она недоуменно сопротивлялась, но потом, обернувшись и увидев в панике разбегающихся подруг, послушно последовала за мной. Мы зашли в подъезд. Как потом объяснял я Петьке, что видимо с перепугу я случайно правильно набрал код для домофона. Он поверил, а Светка – нет. Конечно, она осознала это не в тот день, а потом, когда просто села и, проанализировав ситуацию, сложила дважды два. Она никому ничего не сказала, только с тех пор несколько отдалилась и больше никогда не делилась с нами своими восхитительными задумками. Но тогда, в ту ночь она в тревоге прижималась к моему плечу и бессмысленно причитала: Как же Петька?

 Я, бережно придерживая ее за талию, тихо шептал какую-то ахинею о том, что все образуется, и что потом мы будем со смехом вспоминать об этом глупом инциденте. При этом я ощущал себя ее спасителем, этаким рыцарем, сильным и благородным…
Минут через двадцать, когда все стихло, а машины, победно трезвоня, умчались, мы выглянули из своего убежища. На площади никого не было, о недавнем событии напоминали лишь брошенные факелы, бутылки из-под шампанского и разноцветная мишура.

 Я, еще не остывший от восторга, по моим ощущениям, умопомрачительного светопреставления, главным автором которого был я сам, к тому же невероятно разгоряченный близостью Светки, пребывал в чрезвычайно приподнятом, почти фантасмагорическом настроении. Я с трудом сдерживал обуревавшее меня желания закружить мою обескураженную подружку в звучавших в моей голове ритмах Кумпарситы. Посредством, неимоверных, я бы сказал, титанических усилий мне удалось кое-как усмирить клокотавшие во мне, словно в жерле Везувия, страсти, а все для того, чтоб хоть немного соответствовать беспомощной панике Светки.

 В тот момент, когда мы дошли до остановки, двери  троллейбуса услужливо открылись, мы сели и поехали. Ехали молча, я, чтоб скрыть свое экзальтированное воодушевление, она в замешательстве от незатихающего смятения. Так, молча, мы доехали до конечной остановки, потом долго бродили по ночной Москве.

 Видимо, в попытке унять душащее нервное напряжение Светка взялась размышлять над тем, как же вызволить наших «арестантов», я для проформы начал ей помогать. Так, в бесплодных раздумьях мы встретили рассвет. Стало понятно, что единственным верным решением было разойтись по домам. Я проводил Светку до подъезда и без всякого энтузиазма потащился в свой, соседний.

 Родители сидели на кухне. Первым молчание прервал отец. Он смущенно посмотрел в мою сторону, не в глаза, а куда-то вниз, в ноги и попросил рассказать о том, что же случилось. Когда я завершил последнюю фразу. Он с трудом поднял отяжелевшие от бессонницы веки  и произнес:

 - Наш Петя в изоляторе временного содержания. Из-за этой шалости он может потерять возможность поступить в выбранный вуз. Это ужасно, но катастрофичность создавшегося положения даже не в этом, а в том, что вырисовывается крайне неприглядная ситуации. Я звонил Виктору Сергеевичу, он говорит, что был звонок «доброжелателя», который сообщил о времени и месте проведения вашего фейерверка. Что ты думаешь об этом?

 Ну что я мог ответить? Что до безумия влюблен в свою одноклассницу и готов пойти на все, вплоть до подлости. Броситься в ноги и заплакать, что нередко я проделывал в раннем детстве. Что?

 Потеряв всякую надежду услышать ответ, родители закрылись в своей спальне. Я ничего не смог разобрать в их приглушенной перебранке и в итоге уснул прямо в кресле, приставив ухо к стене.

 К полудню следующего дня, как я и предполагал, все устаканилось, Петьку и остальную компанию выпустили, никаких особо строгих мер предпринимать не стали, ограничась душеспасительными беседами и строгими предупреждениями. Таким образом все действительно благополучно завершилось за исключением двух «пустяков»…

 Родители еще больше укрепились в своем нелестном мнении о моих душевных достоинствах, но это было не так страшно, в конце концов, они мои родители и просто обязаны принимать меня таким, какой я есть. А вот Светке не было никакого резона щадить меня. Светка была потеряна для меня навсегда – и это было для меня невосполнимой утратой, трагедией!

 Так, перебирая в памяти «векторные» события в моей жизни, я не заметил, как подкрался рассвет. Было типичное холодноватое зимнее утро, пасмурно под стать ненастью, охватывавшему мою душу. С целью хоть чуточку подбодриться, я пошел на кухню, забросил в кофемашину капсулу и, пока готовился мой любимый эспрессо, машинально открыл страничку с новостной лентой и стал просматривать заголовки статей. Ничего нового я не обнаружил, шло повторение вчерашних вечерних событий, я ничего не нашел, за что можно было б зацепиться и попытаться ослабить удавку все беспощаднее наседающих назойливых мыслей. Я закрыл крышку ноутбука и, прихватив чашку с кофе, пересел за обеденный стол. Чтобы справиться с нарастающим ощущением тревоги, не в пример обычным будням я не стал спешить и, намеренно растягивая церемонию, смаковал ароматный напиток. Однако вопреки моим ожиданиям эффект получился прямо противоположный. Вместо желаемого успокоения, мой мозг стал извлекать на свет события из самых дальних, самых неприглядных закоулков.

 Так, он мне напомнил о моем школьном выпускном экзамене по математике.

 Оставалось минут пятнадцать-двадцать до сдачи контрольной, а решить последнюю задачу никак не удавалось. Весь пунцовый от напряжения, я уже мысленно прощался со своими мечтами о Бауманке, когда почувствовал осторожные прикосновения. Я хотел разразиться громкими возмущениями в адрес брата, сидевшего сзади, однако передумав, осторожно протянул руку и в моей ладони оказался туго скатанный бумажный комочек. Спешно развернув его, я увидел формулу, которая была ключом к решению. Я ликовал.

 Быстро строча переполненные цифрами предложения, я даже подумывал о том, что непременно поблагодарю Петьку, может быть даже по-братски обниму. Закончив оформление контрольной за десять минут до окончания экзаменационного времени, я не стал сразу сдавать работу, а сидел и размышлял. Вначале я подумал, что все-таки не справедлив к брату, ведь если б не он, вряд ли бы я решил эту задачу.

 Вспомнил, как Петька не раз выручал меня в трудные минуты: и тогда 6 декабря, когда я поздно вечером возвращался с катка, и неожиданно меня окружила стайка шпанистых подростков во дворе, и тогда, когда я прожег кислотой папину новую итальянскую рубашку, подаренную ему дедом в день рожденья, и еще десятки раз, когда видел в этом необходимость.

 Поразмыслив совсем недолго в таком ключе, меня постепенно стали одолевать сомнения в необходимости очередного благодеяния братца: да, у меня оставалось не так много времени, но я вполне мог вспомнить эту формулу, нет, я наверняка бы вспомнил ее. Так что же получается, рассуждал я, брат вовсе не выручил меня, а как раз напротив, помешал, да он просто украл мою заслуженную победу! И от моего благостного настроя не осталась и следа, я был взбешен.

 Домой я вернулся намеренно поздно. Я зашел к Петьке в комнату и громко, так, чтобы было слышно вернувшимся с работы родителям, стал обвинять его.

 - Как ты мог, – кипятился я, – ты же чуть не подвел меня, твою записку могли увидеть учителя и мою контрольную не зачли бы. Я и без тебя прекрасно справился с заданием.

 Так я распалялся все больше и больше, пока не зашла мама и молча не увела Петьку, сказав, что они ждут меня ужинать…

 Потом невольно вспомнилась другая, столь же типичная для нас ситуация. Мы – уже студенты первого курса, я – Бауманки, Петька – МГИМО. Ко мне на день рождения пришло несколько одногруппников со своими девчонками, в качестве своей пассии я пригласил одну смазливую «мадаму» из Щуки. Все было просто замечательно. В тот день я был просто в ударе: цитировал Данте, пел романсы, рассказывал исторические анекдоты, одним словом, на правах хозяина успешно развлекал гостей, получая от этого массу позитивных эмоций. Вечер близился к завершению, и я уже представлял, как завтра одногруппники поделятся впечатлениями о вчерашнем событии, непременно заключив выводом о том, как крут Андрюха Пыжов.

 Однако пришел Петька и без труда перехватил инициативу. И, как вы догадались, вся компания, забыв о своем имениннике, не сводила с него восхищенных глаз. Он не делал ничего особенного, он тоже, как и я, шутил, рассказывал анекдоты, пел, но в отличие от меня, у него все это получалось легко, непринужденно, талантливо. Как позже сказала мне в сердцах моя Щука, мы были современным воплощением пушкинских персонажей – Моцарта и Сальери. И Моцартом, конечно, был не я.

 На следующий день, едва я открыл дверь аудитории, меня забросали вопросами о брате:

 - Действительно ли он – будущий дипломат, не придет ли он как-нибудь к нам в институт, не споет ли на предстоящем вечере…

 И ни единого восторга в мой адрес. Я страшно разозлился и поклялся себе в корне изменить ситуацию. Я добился уроков вокала у одного из самых преуспевающих педагогов консерватории, и полгода под его руководством самоотверженно выводил замысловатые рулады, параллельно, раз в неделю я брал индивидуальные уроки танго у одной аргентийской танцовщицы, и делал это до тех, пока она меня не начала стабильно хвалить. При этом я не забрасывал учебы в институте, много читал, заучивал строки из Гете и Бродского, для общего развития посещал всевозможные курсы в Политехническом, в КЗЧ и Пушкинском. Я изматывал себя асанами йоги, приемами самбо и джиу-джитсу. Так прошло пять лет. Мы перестали ссориться с братом, потому что практически не встречались, каждый жил своей жизнью… в своей квартире. Родители, вероятно, не видя иного пути, купили нам по однушке в разных районах Москвы. В какой-то момент мне даже показалось, что меня вообще перестал интересовать вопрос о первенстве в нашем дуэте.

 Тем не менее, активно работая над своим имиджем, я подспудно терпеливо ждал удобной оказии для реванша. Я не сомневался, что, в конце концов, высшая справедливость восторжествует и мои усилия будут вознаграждены.
 
 Оказия, в конце концов, «организовалась», но вместо победного марша меня ждала весьма пикантная ситуация. Это произошло во время юбилея моих родителей – тридцатилетия их супружеской жизни. Оставаясь верными своей привычке отмечать все важнейшие события семьи на даче, в живописнейшей деревушке Рассказовке под Москвой, наши эйтены решили отметить там и это событие.

 Приглашенных было немного, человек сорок, самых близких друзей и родственников. Атмосфера была теплой и непринужденной. Мы расселись за огромным столом, установленным под навесом. Роль тамады привычно была отдана Отару Курманову, статному высокому балкарцу, давнему приятелю отца. Все шло по заранее расписанному сценарию: вступительное слово деда, дополнения бабушек, наши с братом поздравления и…пошло и поехало. Опытный тамада не допускал затянувшихся пауз, легко заполняя их строчками восточной поэзии, удачно выбранными для той или иной минуты. Там, где подводила память, на выручку приходила многолетняя практика рифмовки.

 Вечер близился к концу, и родители блаженствовали: наконец в семье воцарилось такое долгожданное благоденствие. Неожиданно Лев Геннадьевич, мамин двоюродный брат, уже достаточно распаленный испитыми напитками и подстрекательством двух не в меру развеселившихся племянниц отца, резко вскочил из-за стола и потребовал лезгинку. Не удивительно, что его порыв был немедленно поддержан, поскольку все знали, каким замечательным танцором был Отар, да и сами были не прочь оторваться по полной. Дед, добродушно крякнув, объявил, что пойдет за патефоном, а бабушка Вера отправилась за старыми пластинками, бережно хранимыми и извлекаемыми в исключительных случаях.

 Большинство гостей повскакивало из-за стола, предвкушая незабываемое зрелище. Они не были обмануты в своих ожиданиях, этот танец наверняка хорошо отпечатался в памяти каждого, кто был с нами в тот вечер. Начнем хотя бы с такой экзотики как патефон, он был немецким, трофейным и, как и положено дорогой антикварной вещице, создавал какую-то загадочную ауру. Тем более, что дед не стал сразу ставить ожидаемую пластинку, а как бы предваряя действо, «запустил» романсы Вертинского, это было неожиданно, а потому особенно волнующе. Даже сердца эмоционально устойчивых мужей дрогнули, не говоря о чутких к прекрасному женских трепетных душах.

 Наступил черед зажигательного танца. Когда прозвучали звуки первых аккордов, на импровизированный танцпол величественно вступил Отар. Вначале он подчеркнуто медленно перебирая ногами, горделиво прошелся по кругу, затем резко остановился, чтобы в следующую минуту быть подхваченным какой-то волшебной, неподдающейся привычному объяснению силой и закружиться в яростной стихии. Мы стояли очарованные бешенной ритмикой страстных движений, и большинство из присутствующих не в силах сопротивляться неудержимому натиску дроби кавказского барабана безвольно отдалось во власть завораживающего действа. Кто-то яростно отбивал ладони, стуча ими в такт огненного ритма, кто-то, чаще всего абсолютно бесталанно, пытался воспроизвести знакомые па, однако нашлись и те, кто решил отделаться улыбками. Упрямо борясь с неподвластной им силой, эти последние выглядели особенно жалко. Разве можно победить свое естество, загнав нахлынувшие эмоции в тобой же организованный ничтожный плен? Я встал из-за стола и, пряча свою кривую ухмылку, прямиком отправился к Отару. Рядом с ним неистовствовали наиболее эмоциональные участники празднества. Невпопад топоча и энергично раскидывая руки, они наверняка ощущали себя отчаянными кавказскими парнями, которым сам черт не брат. Среди них, в этом паноптикуме веселящегося дурачья, выделялся только мой брат, он так не походил на этих мелкотравчатых и своей гордой статью, и умением передать суть чужеродного танца, что я невольно залюбовался его благородной выправкой.

 - Ну вот, опять рассиропился, – одернул себя я, – разве я не смогу так же, у меня еще и получше выйдет, зря что ли я изводил себя танцевальной практикой?

 Бесцеремонно оттесняя разгоряченных плясунов, я почти нос к носу подошел к Петьке. Он улыбнулся мне своей открытой обезоруживающей улыбкой, в ответ, насупившись, я сверкнул воинствующим взглядом. В недоумении поглядывая на меня, брат продолжал лихо отплясывать, составляя достойную конкуренцию Отару. Я же, пытаясь оттянуть внимание на себя, громко выкрикнул: «асса» и, высоко подпрыгнув, как мне показалось, по-орлиному завис в воздухе. Когда я понял, что произошло, исправлять что-либо было уже поздно: я, как подбитый селезень, шумно плюхнулся на землю. Комизм ситуации усугублялся тем, что я запутался в широкой юбке дородной тетушки Агаты, которая и спровоцировала эту забавную ситуацию. Оказывается, не я один грезил лаврами выдающегося танцора, тетя Агата, так же, как и я, не прочь была их примерить. В результате мы бесславно барахтались в траве.

 Но если Агата, разбитная последовательница Эпикура, громко хохотала, заражая своим весельем окружающих, то я пребывал в мрачной озлобленности. Оттолкнув протянутую руку Отара, я кое-как встал и, про себя проклиная Петьку, пошел прочь.
 
 С тех пор за мной закрепилось обидное прозвище: «наш подбитый орел» или, как вариации – «Агатин орел», «орел – жертва Агатиных парусов» и т.д. Нет, в глаза меня так, конечно, никто не называл, все наши родственники и знакомые относились к той самой пресловутой рафинированной интеллигенции и ревностно «блюли репутацию». Однако у меня не раз была возможность убедиться, что кличка имела активное хождение.

 В тот день я поразительно быстро добрался до дома. В других обстоятельствах это в условиях-то пробок пятничной Москвы было б большой удачей, но для меня это обернулось кошмаром мучительных терзаний о том, как можно было б избежать очередного унижения. Вволю отдавшись алкоголю и своей не в меру разбушевавшейся разъяренности, я заснул лишь под утро. Едва открыв глаза, я тотчас осознал, что мой, как оказалось, лишь дремавший комплекс неполноценности вновь торжествует. Впереди два выходных, и я просто не знал, как отвлечься от навязчивых мыслей о моей несостоятельности. Я позвонил Щуке – моей опоре, моей палочке-выручалочке, моей пристани спасения, какие еще существуют штампы, закрепленные за преданностью, – все о ней.

 - Здравствуй, Марго, – поприветствовал я ее, – как живется-можется?

 - И тебе не хворать, – прозвучал ее ехидный ответ. И на душе стало немного спокойнее, буквально на минуту, потому что в следующую она неожиданно продолжила:

 - Андрэ (так она меня обычно называла), Андрэ, ты не звони мне больше.

 - Почему, – удивился я.

 От нее иного, кроме как подобострастного почитания, я ничего не ожидал. Что это? Бунт на корабле? Цену набивает?

 - Звучит банально, – сказала она, – но я сжигаю все старые мосты и начинаю новую жизнь, в которой тебе вряд ли найдется место.

 - Банально то, банально, но как некстати, – подумал я, а вслух произнес:

 - Марочка, ну что случилось, ты просто убиваешь меня своей безальтернативностью. Давай с тобой встретимся и все обсудим, хорошо?

 - Хорошо, – послушно согласилась она, – через час на нашем месте.
Нашим местом был столик у окна в «Пушкине». Вопреки своей привычке опаздывать на необязательные мероприятия я пришел раньше, заказал кофе, и начал оглядывать посетителей. Ни одного знакомого лица не было – рановато для завсегдатаев. Появилась Щука, она была по обыкновению непринужденной. Подошла, улыбнувшись, привычно чмокнула меня в щеку и села напротив.

 - Кофе? – спросил я.

 - Пожалуй, – прозвучал ответ.

 Я не стал торопить события, сейчас сама заговорит, все расскажет, потом повинится, и все будет, как прежде. У нас не раз случались размолвки. Виноват был всегда я, а организовывала примирение – она. Прошло минут двадцать, за это время я сделал заказ, принесли кофе, мы обменялись десятком дежурных фраз, я ждал, она молчала.

 Первым не выдержал я, а она опять завела свою шарманку про мосты.

 - Хорошо, – бодро начал я, – мосты, так мосты. Ты знаешь, как производится процесс сжигания мостов, – поинтересовался я и тут же начал объяснять:

 - Существует некий ритуал: сначала обмениваются видением ситуации, затем выдвигают встречные требования и намечают сроки их отработки, после встречаются, чтобы сделать выводы. Если не сложилось, дают возможность последней попытки, и уже потом, мост уничтожают. Ты же, перескочив все этапы, решила сразу разводить огонь.

 - Андрэ, давай не будем тянуть канитель, мы прекрасно знаем, что в нашем дуэте любила я, а ты снисходительно позволял мне это делать, но любовь прошла, и смысла продолжения отношений нет. Я думала, что ты понял это в прошлую встречу и была удивлена твоему звонку, тем более через год.

 - Год, – изумился я, – ты явно ошибаешься, не могло пройти столько времени.

 - Нет, ошибаешься ты, прошел ровно год и 11 дней, я это точно знаю, потому что ровно год и 11 дней длится мое блаженство.

 - Ты хочешь сказать, что стоило тебе осознать, что я на фиг тебе не нужен, как ты сразу ощутила себя жутко фартовой?

 - Ты тут совсем ни при чем, – растягивая слова, произнесла она, – дело в том, что в день нашей последней ссоры я встретила своего единственного, очень любимого мной человека, мне с ним так легко, так радостно, как не было ни с кем и никогда.

 - Да ладно, – съязвил я, – неужели так далеко зашло?
 Она улыбнулась и встала, а потом чмокнула меня в щеку и, сказав «бай-бай», ушла.
 
 Я смотрел ей вслед, стройной красивой чарующей, а главное, очень дорогой, как оказалось, мне женщине, а она уходила от меня, уходила безвозвратно. Я заказал себе еще чашечку и начал оценивающий осмотр близсидящих девиц. Одной иллюзией больше, одной меньше, какая разница? Так никого и не высмотрев, я отправился домой.

 Телефон звонил, не переставая, на автоответчике обозначились все без исключения гости застолья, а особенно сердобольные не единожды. Зачем они это делали было выше моего понимания. Что они хотели услышать в ответ, благодарю за сочувствие? Когда в очередной раз телефон зазвонил, настырно, ни на секунду не утихая, я подошел, чтоб отключить его и просто обомлел: на экране высветился домашний номер Светки. Вот это удача, размечтался я, это подарок за все мои терзания. Я схватил трубку и в первые секунды не мог говорить, от волнения перехватило дыхание. А на другом конце ничуть не изменившийся родной голос вопрошал, слышу ли я.

 - Алло, – наконец прошептал я.
 
 - Андрюня, как вы там? Звоню, звоню, но ни ты, ни Петька ни гу-гу, номеров ваших мобильных я не знаю, ну просто беда. Папа приехал в командировку, вот и я с ним увязалась, так соскучилась по всем, давайте соберемся где-нибудь, организуешь по старой памяти?

 - Конечно, – обрадовался я, – у тебя есть идеи, может обсудим?

 - С удовольствием, давай в «Сыре», в 19, заодно и поужинаем.

 Что ж, жизнь не окончательно повернулась ко мне затылком, еще можно преуспеть. Без четверти семь я уже сидел за заказанным столиком, минут через десять возникла Светка. С длинными гладко причесанными блестящими черными волосами, в черном платье в пол с темно-голубыми принтами, она, как всегда, была неотразима. Едва она присела, по моему едва заметному кивку подошел официант и вручил ей огромный букет белых лилий.

 - Роскошно, – улыбнулась Светка. Поставила цветы в предложенную официантом напольную вазу и начала перелистывать странички меню.

 - Добрый вечер, мои дорогие.
Перед нами ровно в семь, тютелька в тютельку, стоял Петька. Он поцеловал руки Светки, приобнял меня, а потом, откуда-то из-за спины вытянул небольшой букетик незабудок.

 - Это тебе, я помню, они твои любимые.

 - Боже, как трогательно, – искренне радовалась Светка, и ее большие кошачьи глаза то и дело забавно суживались в тоненькие щелочки, и одновременно с этим на щеках явственно проявлялись те замечательные ямочки, к которым, как и раньше, тянулись (увы, только в мечтах) мои губы.

 Она была счастлива, это было видно невооруженным глазом. И если даже предположить, что это состояние вызвано не появлением Петьки, то его действиями, это неоспоримо. Она продолжала блаженно щуриться, а потом потянулась к петькиному плечу и коснулась его лбом. Чтобы ненароком не выдать своих чувств (господи, кого я обманываю?!), я, стиснув губы в улыбку, произнес несколько фраз, галантно откланялся и вышел вон.

 Мозг сосредоточенно работал над тем, что можно предпринять, но ничего не выдавал на-гора, ужели спекся голубчик? Ну уж нет, просто бездарно ретироваться, да ни за что! Возвращаемся и действуем по обстановке. Я освежил лицо и волосы холодной водой, высушил, подставив под горячую струю фена, и вернулся за стол.

 За время моего отсутствия появилось шампанское, морепродукты и сырная тарелка.
Как только я подошел, Петька разлил вино по бокалам и произнес:

 - Consensu omnium, за самую обворожительную девушку вселенной.
Мы чуть пригубили пенистый напиток, и невольно, почти одновременно произнесли:

 - А помните...

 Смех несколько разрядил обстановку. Во всяком случае, так показалось мне, а этим двоим и так было комфортно. Я решил, уж если и не суждено мне в этом тайме стать победителем, то лишить брата ожидаемой победы разумеется по плечу. Сказав, что мне нужно сделать пару деловых звонков, я пошел договариваться с Ларкой. Она училась на параллельном потоке и заслуженно входила в разряд прожженных стерв нашей Alma mater. Я выделял ее среди прочих девиц за ее ум и отсутствие щепетильности: пару раз она выручала меня в довольно щекотливых обстоятельствах.
 Разумеется это было не за здорово живешь, вот и сейчас, выслушав, что ей предстоит сделать, она лишь сказала: десять тонн. Торговаться я не стал, если б попросила больше, я все равно дал бы. Как гласит пословица: охота пуще неволи.

 А меж тем принесли горячие блюда, и мы с аппетитом принялись уничтожать шедевры Дзаго, попутно предаваясь детским воспоминаниям. Все-таки какое это замечательное время – детство, когда так кристально чисто на душе, когда она не мается под тяжелым гнетом прошлого, а главное, когда рядом с тобой нередко оказываются такие же, как ты, милые, неиспорченные, неоперившиеся желторотые птенцы.

 Как беззаботно и весело нам дышалось тогда, как мы самоотверженно помогали слабым, вступались за обиженных. Мы вспомнили, как всем классом опекали бездомную кошку, которую спасли от двух разъяренных псов во дворе школы. Как потом у нее родилось аж пять котят, которых, как и саму кошару, в конце концов, мы благополучно пристроили в хорошие руки.

 Вспомнили и свою Марью Николаевну, нашу замечательную любимую учительницу-словесницу, о которой, опять-таки всем классом заботились все время, пока она лежала со сломанной ногой. Мы бегали за продуктами, убирали ее небольшую уютную квартирку и, несмотря на все ее возражения, по очереди готовили ей ужины.
 
 Вспомнили свои потрясающие праздники в старших классах с пением под рояль, чтением стихов и танцами, где почетное место отводилось танго и вальсу. А наши горные восхождения, экскурсионные поездки по стране и вне... Все это было, но у меня с учетом погрешности по прозванью «Петька».

 Я совсем недолго в унисон с остальными наслаждался воспоминаниями, мой мозг вскоре взбунтовался против этого затянувшегося перетирания девственных соплей и начал работать над постановочной составляющей предстоящего поединка. В очередной раз сославшись на возникшие проблемы, я пошел договариваться с тапером, он в тот момент встал из-за рояля и пошел куда-то, вероятно, передохнуть.

 Когда я занял свое место, я знал, что Ларка уже здесь, и как всегда в своем привычном вульгарном всеоружии. На голове ершик вызывающих пергидрольных волос, на лице – ярко синие с нескрываемой наглецой глаза в длинных густо накрашенных ресницах и пухлые пунцовые губы. Одежда вполне соответствующая – тонкая, просвечивающая белая блузка, едва прикрывающая плоский загорелый живот, джинсовая потертая мини-юбка, высокие черные ботфорты-чулки на тонких шпильках, выигрышно удлиняющие «стайерские» ноги Богини скандала.

 Петька меж тем рассказывал о своей прошлогодней поездке в Индию, восторженно живописуя прелести Тадж Махала, Форта Агры, Храма Лотоса и еще с десяток памятников, названия которых я слышал впервые. Несколько дольше он остановился на двух ашрамах, в которых он побывал.

 Это знаменитый ашрам Махариши Макеша, умиленно-тягуче произносил Петька, и обитель признанного величайшим Гуру Индии – Рамана Махарши.

 Первый, который называют также ашрамом Битлз, он посетил по настоятельному совету друзей, воодушевленных особой энергетикой этого места, во второй, несмотря на значительное отклонение от заявленного маршрута, Петька поехал сам, как он утверждал, по зову сердца. Его не беспристрастное повествование о пребывании в Раманашраме несколько озадачило меня. Нас воспитали в «классических» атеистических традициях, и храмы различных конфессий интересовали нас лишь с точки зрения художественных достоинств.

 Не без раздражения внимая откровениям брата, я терпеливо выжидал удобный момент для осуществления своей задумки. Когда он заговорил об индийском классическом танце, я решил, что momento de la verdad настал, кивнул таперу, и он начал импровизировать на тему «Странников в ночи». Я тут же пригласил Светку танцевать, я знал, что несмотря на то, что в «Сыре» не очень-то уместны танцы, она не откажется, она любила эту композицию. Мы подошли к роялю и стали вальсировать. Однако это не помешало мне увидеть и то, как рядом с Петькой оказалась Лара, и то, что, судя по широкой улыбке брата, она сумела его заинтересовать.

 Петька с удивлением слушал ее разглагольствования о новом литературном течении, созданном Юрием Мамлеевым, – так называемом метафизическом реализме. Выбор столь сложной для озвучивания темы, которая предполагала в том числе и осмысленное оперирование  философской терминологией, никак не вязался с вызывающим образом легкомысленной красотки, и этот контраст попал прямо в точку. Ларка, подобно древнегреческой мифической сирене, чарующим властным шепотом баюкала завороженную жертву, уверенно увлекая ее в умело расставленные сети: чего-чего, а добиваться заранее запрограммированного впечатления Ларисе Ясюкович не составляло никакого труда. После вальса за столом нас было уже четверо.

 Едва мы удобно расположились, и нам по заказу Ларки принесли бутылочку Солайи, моя удалая сладкоголосая сирена продолжила осуществлять намеченный в общих чертах план. Психолог она была то, что надо, как говорят сельчане, не обсевок в поле, поэтому уже минут через 15 благодарная аудитория лежала у ее ног. От тешущей самолюбие современной доктрины Мамлеева о России вечной она перескочила к древней мудреной Веданте, вскользь упомянула Рерихов и Блаватскую, не преминув осудить их дилетантство в интерпретациях Востока.

 Ничтоже сумняшеся процитировала «новообращенного» мусульманина Генона, не забыла ввернуть строчки из «художественно одаренного философа» Хайдеггера и о Папюсе не забыла поведать.

 Мне только оставалось удивляться, как ей удалось так быстро нащупать столь благодатную тему для разговора и быть столь убедительной, что суметь без труда пудрить мозги двум вполне себе здравомыслящим людям.

 Очередная смена блюд включала и заказанный мною коньяк, и когда внушительных размеров графин был наполовину опорожнен, мы с Ларкой самонадеянно решили, что дело в шляпе. Но как говорится, бог шельму метит, и не только обозначает ее лживый образ, но и разоблачает ее нечистые помыслы.

 В нашем случае «карающим мечом» выступил еще один наш одноклассник, Макс Вишневский, между  прочим выпускник философского факультета МГУ. Волей случая он забрел поужинать и с любопытством наблюдал за происходящим. В другой ситуации, он, как признался позже, просто бы позабавился увиденным и благополучно его проигнорировал, но поскольку обнаружил, что в этот театр абсурда вовлечены не безразличные ему лица, он поначалу просто хотел подойти и снять зарвавшегося оратора с незаслуженно занятого пьедестала, а потом решил немного подождать и понять, откуда растут ноги.

 Когда я в очередной раз, третий по счету наполнил до краев стопки крепким напитком, подошел Макс. Он демонстративно отодвинул их в центр стола, сказав, что ему бы хотелось сохранить буквально на полчаса еще не окончательно затуманенное сознание пирующих.

 - Голубушка, – обратился он к Ларисе, – это где ж вы научились такому искусному словоблудию, вам позавидовал бы сам Виктор Люстиг.

 - В чем дело, потрудитесь объясниться, – подчеркнуто надменно произнесла Ларка.

 - Я хочу сказать, что вы выдаете себя за того, кем по сути не являетесь и причисляете к кругу лиц, в который не входите.

 - Ну знаете, – излишне эмоционально вскинулась Ларка, – подобные утверждения требуют безусловных аргументов.

 - Представьте, у меня есть… несколько, – он вытащил из кармана смартфон и предложил взглянуть на фотографии, – вот, пожалуйста, взгляните, это небезызвестный вам Юрий Мамлеев, а рядом – ваш покорный слуга, вот еще один снимок, как видите, в другом интерьере и датированный другой датой, есть еще несколько. Я не могу, подобно вам, причислить себя к ближнему окружению Юрия Витальевича, но мне знаком этот узкий круг поименно, и там вас, увы, нет.
Ларка ехидно улыбнулась и беспомощно отпарировала:

 - Я, к сожаленью, не захватила альбом с фотоотчетом о своей личной жизни  и впредь не собираюсь это делать, и что-либо доказывать вам тоже не собираюсь.

 - Ну, это как угодно. Но хочу дать совет…

 - Свои советы приберегите для более покладистых оппонентов, – перебила Ларка, и флер ее обаятельной интеллигентности еще более «просел».

 - И все-таки я рискну озвучить свой совет, – намеренно артикулируя слова продолжил Макс, – а  совет состоит в том, что, когда надумаете кому бы то ни было в очередной раз морочить голову, нельзя готовиться, как говорили древние, «currente calamo», дословно «беглым пером», а проще торопливо, наспех, нужно быть прилежнее.

 Я о тех забавных ляпсусах, которые вы допустили в своих, так сказать, теоретических выкладках. Знаменитая фраза «Человек в своей истине не господин сущего, покоритель планеты, а сосед и пастух бытия» принадлежит не Юрию Мамлееву, а упомянутому вами Мартину Хайдеггеру, как вы справедливо отметили, художественно одаренному философу. И данная фраза как раз и является подтверждением самобытной поэтичности его языка. А Папюс, кстати его полное имя Жерар Анаклет Венсан Анкосс, не философ, а знаменитый оккультист и талантливый компилятор, благодаря чему его книги до сих пор не только имеют хождение в определенных кругах общества, но и продолжают активно переиздаваться.

 На следующей фразе, в которой Макс хотел что-то уточнить о Геноне, Ларка его жестко перебила. Затянувшаяся обличительная тирада, вероятно, переполнила чашу ее терпения и, не сдержавшись,  она легкомысленно ввязалась в яростную словесную перепалку. В результате, вконец отчаявшись что-либо противопоставить убедительной аргументации Макса, моя изысканная велеречивая фурия, забросив подальше уже изрядно потрепанную маску благовоспитанности, не преминула обратиться к ненормативной лексике. Ее перемена была хоть и не молниеносной, но столь разительной, что Петька протрезвев буквально на глазах, пригласил официанта, расплатился и быстро удалился, уводя за собой Свету кататься по вечерней Москве.
Я, эмоционально совершенно обессиленный тщетными ожиданиями успеха в реализации своего очередного прожекта, обреченно поплелся было за ними, но дорогу преградил Макс:

 - Андрей, я думаю, нам есть о чем поговорить, а вам, – обратился он к Ларке, – очень советую взять несколько уроков хорошего тона, при ваших талантах можно ограничиться двумя. Если нужно, подскажу неплохого учителя, берет недорого, оплата по результату.

 Сказав это, он увлек меня за собой на улицу.

 День приближался к завершению, дул теплый летний ветерок, и Садовое уже примеряло свой сверкающий вечерний наряд. Я еле сдерживал нарастающее раздражение, видя как Петька заботливо усаживает Светку в такси, затем ныряет туда сам и, приветливо махнув мне рукой, увозит мою любимую.
 
 А Макс меж тем, глядя куда-то вдаль поверх голов суетливо снующих прохожих, все продолжал выискивать слова для начала предстоящей беседы. Наконец, он задумчиво произнес:
 
 - Сиддхартха Гаутама как-то сказал: Победа порождает ненависть; побежденный живет в печали. В счастье живет спокойный, отказавшийся от победы и поражения.
Я долгое время, – продолжил Макс, – не мог принять такую позицию. Мне она казалась конформистской, жалкой, упаднической позицией слабого человека. Сейчас я думаю иначе.

 - Если ты полагаешь, что найдешь во мне ценителя этой буддийской казуистики, то ты очень ошибаешься, – измученно пробормотал я, – у меня нет никакого желания перебирать бисер восточных премудростей.

 - А тебя не смущает тот факт, что ты, от природы щедро одаренный человек готов так бездарно тратить время на достижение сомнительных целей?

 - Не понимаю, о чем ты? – фальшиво встрепенулся я.

 -  Я о твоем затянувшемся соперничестве с братом.

 - Ну что ты, все в прошлом, – обреченно пролепетал мой рот, а сердце, как угодившая в расставленные сети птица, отчаянно затрепыхалось.

 - Не думаю, если б ты видел себя со стороны…ты даже взялся подыгрывать этой любительнице ловли рыбы в мутной воде. А она, подобно лакмусовой бумажке, легко проявила весь спектр твоих переживаний.

 - Господи, что за чушь ты несешь, это с каких пор ты начал прибегать к достижениям физиогномики? – немного собравшись, выдавил я.

 - Это всего лишь простая наблюдательность. Но коль скоро ты вспомнил физиогномику, приведу, пусть и не дословно, цитату одного из виднейших представителей этой области знаний – Ламброзо. Он утверждал, что нет никакой разницы между гением в момент созидания и помешанным в минуту припадка.

 - Цитат ты понабрался более чем…Как говорят, школа обязывает…, – я физически почувствовал возвращение покинувших было меня сил и, в завершение бодро отчеканил, – Только вот с логикой как было, так и осталось – ка-та-стро-фа, иначе тебе без труда удавалось бы в любой ситуации легко определять, кто дергает за ниточки.

 Намеренно не скрывая переполняющей меня смеси злости и сарказма, я, внутренне торжествуя, молча наблюдал за мимикой Макса. Для усиления впечатления, мысленно совместив  меняющийся образ Макса со зрительным рядом стоявшего поблизости призмадинамического рекламного щита. Вначале проявилось «удивление», щелк – «озарение» (наконец-то, спустился со своих философских эмпирей), и в завершение – принудительная гримаса олимпийского спокойствия, сквозь которую отчетливо просматривалось плохо сдерживаемое чувство растерянности.

 Я, невольно вспомнив известную сцену из «Портрета Дориана Грея», громко захохотал, для наращения эффекта добавив в мелодику голоса сардонических ноток. Этим, по ощущениям, я окончательно уничтожил тягучую самоуверенность Макса. Далее, по моим ожиданиям, должны были последовать либо бессловесный побег, либо гневливое возмущение, в запущенном случае – советы по личностному росту (ха-ха). Однако вместо этого Макс предложил мне… выпить. Отказываться резона не было, и мы славно «дерябнули, куликнули и, вообще, закатились»…

 Это было кажется вчера, сколько же времени прошло? Года два, три, сейчас январь 20**, а тогда? Был, кажется, июль, а может быть август, а год, какой же был год? А впрочем какая разница? Сейчас это не имеет никакого значения. Все в прошлом, никто не стоит на моем пути, я всесилен.

 Как там поет Кипелов: «Я свободен, словно птица в небесах …».

 Вот только от чего я свободен, да и что мне делать с этой мнимой свободой?

 Я столько раз желал, чтоб Петька сгинул куда-нибудь в тартарары.

 Если б его не было, мечталось мне, все бы пошло по-другому.

 И вот это произошло, а другого-то и нет. Все мои болячки, все мои нарывы, неисполненные мечты и неизбывные иллюзии, неуверенность и бесплодные душевные метания – все осталось и свербит по-прежнему. В минуты моих кризисов Щука любила повторять, что мысль материальна, что нужно лишь придать ей правильное направление. Если это принять, получается это я так правильно мечтал, что Петька дематериализовался.

 И что теперь? Родителей нет, трагически погибли в автокатастрофе, у Щуки своя семья и хоть иногда мы по-дружески встречаемся, она уже давно не мой человек, Светка в Штатах, вышла замуж за какого-то предка русских князей и живет себе припеваючи, абсолютно не нуждаясь во мне.

 И вот теперь нет и Петьки, моего извечного вражины, конкурента, этакого аллергена, от которого никак не удавалось подобрать целительную терапию. А я, я теперь совершенно один со своей наконец-таки сбывшейся мечтой, которая, как мне всегда казалось, должна все расставить по своим местам. Сижу в глухом одиночестве на полу своей огромной прекрасно обставленной квартиры и кроме жуткой тоски и бессилия ничего не чувствую. На что потрачены годы жизни? На завистливое соперничество с близким человеком? На ухищренные мучения, по сути, травлю моих всепрощающих дорогих родителей? И что теперь? Позднее раскаяние? Когда не только невозможно ничего исправить, но даже повиниться перед людьми, перед которыми я бесконечно виноват!

 Что там так восхитило Петьку у Раманы Махарши? Невозмутимо примите всё, что происходит, ибо наслаждение и страдание это лишь ви¬доизменения ума, которые не имеют отношения к объективной реальности. И всего то лишь, видоизменения ума, видоизменения, с которыми нередко невозможно примириться…

   
         ДОПОЛНЕНИЯ, УТОЧНЕНИЯ, ПОЯСНЕНИЯ:

 1. Алексей Григорьевич Орлов (1737 – 1807) – русский военный и государственный деятель, сподвижник Екатерины II, младший брат Григория Орлова, фаворита Екатерины. Его загородная усадьба в народе звалась «Голубятней», возможно из-за причудливой формы, а может быть из-за того, что граф действительно держал голубей.
 2. Кумпарсита – танго, одно из самых знаменитых произведений этого жанра, автором является уругвайский и аргентийский композитор и журналист Херардо Родригес (1897 – 1948). В России стало особенно популярным после его исполнения фигуристами Людмилой Пахомовой и Александром Горшковым.
 3. Политехнический – Политехнический музей, КЗЧ – Концертный зал имени П.И. Чайковского, Пушкинский – Музей изобразительных искусств имени А.С. Пушкина.
 4. Эйтены – Eltern, в переводе с немецкого – родители.
 5. Кафе «Пушкин» на Тверском бульваре.
 6.  «Сыр» – ресторан А.А. Новикова на Садово-Самотечной.
 7. Consensu omnium – в переводе с латинского «с общего согласия».
 8. Мирко Дзаго – шеф-повар ресторана «Сыр».
 9. Тадж-Махал – мавзолей-мечеть в Агре, объект Всемирного наследия ЮНЕСКО, один из лучших примеров стиля архитектуры моголов, который сочетает в себе элементы индийского, персидского, арабского архитектурного стилей. Мавзолей построен по приказу потомка Тамерлана падишаха Империи Великих Моголов Шах-Джахана в память о своей любимой жене, умершей при родах.
  10. Форт Агры – крепость в Агре, которая в эпоху Великих моголов служила резиденцией правителей, объект Всемирного наследия ЮНЕСКО. Комплекс имеет форму полумесяца и обнесен стеной, высотой 21 метр. Большинство построек выполнено из красного песчаника, отсюда название – Красный форт.
  11. Храм Лотоса – главный бахайский храм Индии и сопредельных стран, один из популярнейших достопримечательностей Дели. Построен в 1986 году из пентелийского мрамора в форме распускающегося цветка лотоса.
  12. Ашрам – обитель мудрецов и отшельников в древней Индии, как правило, в отдаленной местности. В современном понятии – духовная община, куда приходят с целью духовного развития, для занятия йогой и медитации, изучения священных текстов, повторения мантр.
  13. Махариши – великий мудрец. Махарши – южноиндийское произношение этого слова.
  14. Махариши Махеш Йоги (1917 – 2008) – индийский гуру, ближайший ученик гуру Дева Брахаманда Сарасвати в Гималаях (прожил там 13 лет), основатель трансцендентальной медитации и программы ТМ-Сидхи, автор книг по ведической философии.
  15. Шри Рамана Махарши (1879 – 1950) – индийский философ, создатель философскогоучения на основе адвайта-веданты.
  16. Momento de la verdad – в переводе с испанского – момент истины, первоначально это выражение появилось в испанском языке и означало критический для матадора момент кориды.
  17. «Странники в ночи» – один из хитов Фрэнка Сенатры
  18. Юрий Мамлеев (1931 – 2015) – российский писатель, драматург, поэт, философ. Родоначальник метафизического реализма. Основатель литературно-философской школы.
  19. Солайя – элитное итальянское вино от компании семьи Антинори. Название «Солайя» связано с одноименным виноградником в Тоскане. Компания существует с 1385 года. Всемирно известный эксперт вин Роберт Паркер назвал Антинори величайшим именем в итальянском виноделии.
  20. Рерих Николай Константинович (1874 – 1847) – русский художник, философ-мистик, писатель, путешественник, археолог. Создатель религиозно-философского учения «Живая этика».
  21. Рерих Елена Ивановна (1879 – 1955) – жена и сподвижница Николая Константиновича Рериха.
  22. Блаватская Елена Петровна (1831 – 1891) – русская дворянка, религиозный философ теософского направления, литератор, публицист, путешественница, оккультист, спиритуалист.
  23. Рене Генон (1886 – 1951) – французский мыслитель, основатель школы эзотерического традиционализма. К смене религии его побудила убежденность, что христианство превратилось в экзотерическую, чисто религиозную традицию, не ведущую к «духовной реализации». Такая возможность, на его взгляд сохранилась в эзотерических школах восточных традиций, к которым Генон относил и ислам.
  24. Мартин Хайдеггер (1889 – 1976) – крупнейший философ XX века, один из основоположников немецкого экзистенциализма. Тексты Хайдеггера отличает своеобразная поэтичность и использование диалектного языка.
  25. Папюс (1865 – 1916) – настоящее имя Жерар Анаклет Венсан Анкосс, французский оккультист, масон, розенкрейцер, маг и врач. Основатель Ордена Мартинистов. Автор более 400 статей и 25 книг по магии, каббале.
  26. Виктор Люстиг (1890 – 1947) – знаменитый мошенник и аферист, приобредший мировую известность как человек дважды продавший Эйфелеву башню.
  27. Садовое – имеется ввиду Садовое кольцо в Москве.
  28. Сиддхартха Гаутама (VI – V в. до н.э.) – Будда, т.е. Просветвленный, основатель буддизма.
  29. Конформизм – морально-политическое и морально-психологическое понятие, обозначающее приспособленчество, пассивное принятие существующего социального порядка, а также готовность соглашаться с господствующими мнениями и взглядами, общими настроениями, распространенными в обществе.
  30. Чезаре Ламброзо – итальянский врач-психиатр, основатель антропологического направления в криминологии и уголовном праве, основной мыслью которого стала идея о прирожденном преступнике.
  31. Приздинамические рекламные щиты – рекламные щиты, имеющие возможность размещать несколько рекламных плакатов, которые сменяются поледовательно друг за другом.
  32. Сцена романа английского писателя и поэта Оскара Уальда (1854 – 1900), в которой главный герой Дориан Грей демонстрирует свой портрет, написавшему его художнику Бэзилу Холлуорду. Некое чудовище на холсте взамен портрета прекрасного юноши ошеломляет Бэзила.
  33. По временам ему до страсти хотелось дерябнуть, куликнуть и, вообще закатиться (Салтыков-Щедрин, «Господа Головлевы»).
  34. Кипелов Валерий (1958 г.р.) – советский и российский рок музыкант, певец и композитор.