Кунаки, глава пятая

          С утра в воскресный день друзья съездили в центр города. Томский рад был показать Фрунзе, его чистые, уютные проспекты и площади. Попутно посещали кафе, поскольку Игоря тянуло туда, словно коня на возвратном пути в стойло. Было довольно жарко. Климов наотрез отказывался от спиртного, предпочитая сок или фруктовую воду, тогда как Томский заказывал по сто пятьдесят граммов водки, выпивал её с чувством, и как охотник Ермолай в рассказах Тургенева, гладил себя ладонью по животу, блаженно приговаривал: «Люблю!»
      
        Когда он был уже в достаточной мере под мухой, в поведении возобладала удивительная повадка – непременно вступать в разговор со всякой встречной девушкой. Некоторым он просто говорил «Здрасьте!» и делал полупоклон, другим заявлял, что они воздушны, просил не стесняться, демонстрировать чары, уподобляясь Кисе Воробьянинову, неожиданно предлагал: «Пойдёмте в номера!»
   
        Незнакомки смотрели на него, как на юродивого, недоумевали, презрительно фыркали или крутили пальцем у виска.
        Дома Светлана, любимая жена, царапнула его недовольным взглядом и проворчала:
   
        - О, уже набрался…
        - Женщина, знай своё назначение! – миролюбиво, но властно приказал Томский, после чего завалился спать во флигеле.
    
        Климов подумал о мрачном настроении женщины:
        "Не окажись я рядом, произошёл бы нешуточный скандал..." Светлана нервно ринулась в свою комнату и вскоре вышла на улицу  -  то ли на прогулку, то ли ещё куда-то. Дочь её оставалась в бабушкиной половине домашней территории. Климову предстояло общение с Томским-старшим.  Вспомнились слова Игоря, сказанные об отце накануне.
       
        - Он очень любит поговорить, а ты собеседник замечательный – и слушать умеешь, и сказать можешь такое, что отец будет под впечатлением. Вот погоди, завтра он дорвётся, позовёт тебя к себе  и часа два будет толковать о политике и вообще.
    
        Пётр Фомич, как о славном прошлом поведал, что он был членом партии,  секретарём парткома совхоза, вёл даже политзанятия.
       
        - Но это мне не мешало видеть Бога как высшее, что есть в миру, - с увлечением развивал свои мысли ветеран войны. – В моём понимании с малых лет, происхождение человека было не от обезьяны. Для нас всех, грешных, есть  закон Божий, по которому мы живём. Или я его ещё называю – предел доступного человеку. И тот, кто этот закон нарушает, обязательно бывает наказуем… Нет, за нами всеми Бог не смотрит, а есть закон, и этим законом мы должны жить. Вообще-то говоря, с момента революции у нас нет стабильности. Сейчас выясняется, что Ленин был в высшей мере террорист. Сколько он уничтожил священников, Божьих  храмов и тем самым посеял в душах людей недоверие!.. С этим недоверием мы прожили почти семьдесят лет. И сейчас у власти не самые честные. Я скажу откровенно: хоть Сталин тоже был террорист, но при нём мы чувствовали себя свободными и жили по-человечески. Но пришёл Хрущёв и стал душить народ, особенно крестьянина…
    
        Часа через два проснулся в своём кабинете во флигеле  Игорь, и как был, заспанный, с помятым лицом, появился в доме.
        - Давай, Алексис, рванём на озеро. Седлай своего сивку-бурку и вперёд. Часам к шести вернёмся.
   
       Климов не заставил себя уговаривать. На душе было и уютно, и весело. По дороге, чувствуя на плече усталую, бородатую голову друга, спросил:
        - Света не обижается, что ты её покидаешь так часто?..  Извини, старина, но я чувствую, у вас не всё гладко. Конечно, с женщинами вообще трудно уживаться. Это почти то же самое, как, например,  приручить лису.
   
       В памяти короткой вспышкой мелькнула  девичья фамилия жены – Лисовская.
        - Откровенно говоря, я человек сложный, и характер у меня тяжёлый. Мне всё нужно выстроить на свой лад… Но давай не будем об этом.
    
        Климов давно заметил, что Игорь  терпеть не может неприятных, щекотливых тем в разговоре. Рассуждать о самих себе критически в тот момент им обоим не хотелось, но между тем Климова томили собственные проблемы в семье,  хотелось понимания, поддержки. Мотороллер весело мчал своих всадников по асфальтовой дороге мимо стоящих в ряд тополей. Удалившись от пригородных посёлков, друзья свернули на солидную трассу и несколько километров ехали степной равнинной местностью. Конечный отрезок пути пылили  по грунтовой, пока не оказались у самого водоёма.
    
       Берег представлял собой пологий склон, покрытый травой и кустарником. Дивное озеро простиралось во всю ширь горизонта. День медленно клонился к закату, но солнце было ещё высоко и ощутимо палило плечи. Поплавав, порезвившись в тёплой, как парное молоко, воде, друзья улеглись на траве и каждый по-своему ощущал  блаженство этих приятных минут у воды в расслабленном состоянии тела и духа.
         - Замечаешь, как быстро летит время?.. И жизнь, ещё толком не свёрстанная, убывает с сатанинской скоростью, - вроде как сетовал Климов. – Я часто бываю в настроении, что самому  себе кажусь инопланетянином. Словно занесла меня сюда неведомая сила, и оказался здесь в качестве одушевлённой мыслящей материи, а что  достойно, равнозначно этому дару, мало кто знает и понимает… Согласись, это главное, удручающее впечатление:  будто нас несёт по жизни, как по реке течением. И мы как все! Барахтаемся в серой массе, совершаем мелкие рывочки, никому, даже себе незаметные и страшимся признаться, что мы такие же глупые, беспомощные существа, как какие-нибудь хомячки...  Ну неужели тебе не противно?  Или ты такое не испытывал? – вслух рассуждал Климов, лёжа на спине, блуждая взглядом по высоким светлым облакам.
   
        - Это самокопание, друг мой, бесплодная и бессмысленная рефлексия. Мой тебе совет:  прими какую-нибудь  надёжную стойку и культивируй в себе бойцовские качества. Мужчине это очень даже к лицу.
      
        На многие подобные высказывания Климова Игорь реагировал в обычной своей манере, упрощая любую жизненную коллизию до такого принципа: пришёл, увидел и если не победил, то сделал всё по-своему.
         - Я так понял, ты своё будущее связываешь с журналистикой… Уважаю твой выбор. Это, как говорится, и способ познания жизни, и почва для саморазвития. А вот мне этот хомут не подходит: слишком всё зависимо, канительно, да и скучно писать на заданные темы.
      
        Климов полагал, был уверен что ему всего милей независимая деятельность, будь она чисто умственная и даже такая отвлечённая, как философствование. В душе он однажды присягнул этой принцессе, и теперь всеми своими реакциями старался соответствовать призванию мыслителя. На выбор своего друга посматривал несколько иронично, свысока.
        - Ну а сам-то чем думаешь заняться? – ворчливо спросил  Томский, без всякого удовольствия вспоминая начало своей работы в газете.
       
        - Я на всю жизнь останусь башмачником… Не шучу. Мне нравится делать то что я делаю легко и не хочу ради престижных должностей лезть из кожи. Хочу жить как свободный художник. Нравится мне во всё вникать, изучать действительность, описывать её в своих заметках, дневниках. Когда-нибудь эти записи воплотятся в философские трактаты.
    
       Томский слушал друга с улыбкой и думал, вероятно: как можно рассчитывать на блажь, которая будет продолжаться всю жизнь?
       - Несерьёзно, братан. Во-первых, надо будет семью кормить, а уж дети пойдут – про философию будешь вспоминать, как про сладкий сон в летнюю ночь. Жизнь намного грубее, примитивней. Пока ты её будешь изучать, какие-нибудь мерзавцы вытеснят тебя на обочину, унизят и наплюют в душу.
       - Всё равно моя сверхзадача – искать истину. Это главное. Кстати сказать, с женой у меня полный разрыв, и теперь могу сказать: да здравствует свобода! О, как бы я не хотел её снова потерять!..
       - Может тебе и женщины совсем не нужны? – издевательски осведомился Томский. – Эта позиция, на которую ты вознамерился встать, – чистейший воды экзистенциализм, философия упадничества.

         Не прошло и полугода как  Климова снова потянуло в сторону Фрунзе. Минувшие месяцы не оставили в его памяти никаких заметных впечатлений. Серое однообразие будней угнетало и утомляло душу; было к тому же противно ввиду неоправданных надежд изменить свою жизнь – наполнить её ярким содержанием, новыми мыслями  и прекрасными решениями, а фактически всё шло по-прежнему, если не считать уход  жены и последовавший вскоре развод. В продолжение всего лета Климов пытался преобразить свой внутренний мир, навести в душе порядок.

          Думалось, что теперь настала золотая пора, надо только видеть и понимать, что творится вокруг. Разумеется, в мире происходило много такого, что от событий рябило в глазах, только это никак не обогащало поток сознания самого Климова. Ну что с того что начались регулярные полёты британо-французского сверхзвукового лайнера «Конкорд»?  Технический прогресс налицо, а сам человек? Сообщалось, что в китайской провинции Тяньцзинь в результате землетрясения погибло шестьсот пятьдесят тысяч человек… Словно кто-то небрежно стёр с лица земли некоторое излишество, только и всего. В Великобритании число цветных телевизоров превысило число чёрно-белых аппаратов. Опять же прогресс, но только не в человеческой природе. Просматривая газету, Климов прочёл сообщение, что в Швейцарии обменяли диссидента Буковского на заключённого в концлагере Чили генсека компартии Луиса Ковалана. Дядька, смеясь, называл его «корвалолом».
    
          И вот, чтобы скрасить свой отпуск в конце осени Климов снова пустился в дорогу, теперь уже поездом. Для начала он посетил вагон-ресторан, где под ритмичный стук колёс, в движении особенно вкусным показался обед.
         «Много ли человеку надо? – думалось об этом мимолётном блаженстве. – Тарелка обжигающих щей, бутылка пива, салат…  И где-то сбоку, в мозгу скукожилась, не томит, не пугает целая Вселенная… Каково? Может это и есть гармония, когда надо хотя бы на время стать просто животным? Вроде бы глупо, но реально».
   
        Вспомнилась внезапно пушкинская строка: «Но не хочу я, други, умирать,  я жить хочу, чтоб мыслить и страдать»:  «А я, кажется, не готов ни мыслить, не страдать… Но почему  это так тяготит, удручает? Почему я не могу безмятежно и радостно прожить хотя бы один  день?» - эти вопросы вставали перед Климовым довольно  часто и говорили лишь о том, что человек даже для себя самого – клубок загадок.
   
        Душа исподволь жаждала наслаждений. В дороге это, конечно же, книга. Вытянувшись на полке купейного вагона, Климов принялся читать  роман Алистера Маклина «Полярный конвой» и пережил каскад потрясений. Невозможно было не поразиться мужеству английских моряков, сопровождавших военные грузы северной Атлантикой в Мурманск. Война -  это всегда близость смерти. Воображение было не в силах отразить весь ужас и ад горящего мазута на поверхности моря, барахтающихся в огне людей.
    
       «Значит, не только русские умеют героически умирать, - в совершенно бесчеловечном характере самой страшной из войн Климов усматривал дно человеческой природы. – Дальше скатываться некуда… Но удивительно, прошло каких-то три десятилетия, и жизнь восстановила прежние свои черты и порядки… Надолго ли?» - невольно думалось о периодических ураганах истории, войнах, уносящих жуткое количество жизней. Полагал, что ему, Климову, повезло родиться и жить в спокойное время, но эта мысль аукнулась чертой малодушия. В умственном обиходе невольно представилось, что он обыватель, как личность - карлик вроде пигмея, а таким считать себя не хотелось.
    
       …Томский встретил своего друга радушно, но было заметно, что в нём как будто что-то погасло. И как совсем уже невероятное Климов услышал, что Игорь, так любивший жену, так много ожидавший от семейной жизни, развёлся со своей  Светой, красавицей, умницей, но не пожелавшей терпеть тяжёлый характер супруга. К тому же у обоих обнаружилась неодолимая тяга к новым знакомствам. Расставшись с женой, Томский по этому случаю крепко напился, хотя умозрительно не разрешал себе дружбу с зелёным змием и жалел  о том, что до сих пор не сделался трезвенником. Будучи заядлым охотником, Игорь регулярно  бродил с ружьишком по рощам и горным склонам, но помимо уток, бекасов, вальдшнепов и перепёлок различал ещё дичь двуногую. Так он, шутя, называл женский пол. Судьба вынуждала терпеть издержки холостяцкой жизни в виде венерологических заболеваний.
   
        На этот раз встреча  друзей не имела прежний мажорный лад, и все разговоры сводились к сетованиям.
        - Хочешь рассмешу? – улыбался Игорь, угощая Климова коньяком из домашних запасов. – Придумал я новый  способ знакомства. Написал в «Рекламу» ответ на одно объявление, встретился с девицей, как это ни парадоксально, в первый же день переспал с ней и на этом всё… Теперь ещё написал на другое. Ребята в редакции смеются: мол, тебе так мало, что уже в газете вылавливаешь?.. Жаль, старик, что не вкусили мы семейного счастья, не погрелись у семейного очага. А ведь это всё же хорошо – быть кому-то нужным и любимым. Так и подойдёт развесёлая пенсионная пора, а мы и не увидим ничего.
      
         Говорили, впрочем, о разном.
        - Мы с тобой, как наркоманы – встретимся, наговоримся, отведём  души и молчим. Жизнь скучна, однообразна, каковою была и прежде. И самое печальное, что не видно впереди реальных перемен. Вот чем живу, спрашивается? Иногда охота, иногда пьянки, иногда творчество, если это можно так назвать. Чего-то яркого не хватает в жизни – цели, настоящего удовлетворения. Не страстишек, а страстей. Скука, чёрт!..
      
        Климов не пытался успокаивать друга, поскольку и сам никакой особенной отрады в последнее время не испытывал, поэтому  лишь лениво поддакивал.
        - Да, дурацкая жизнь пошла, магнитные  бури и прочая дрянь. То ли стареем, то ли расплачиваемся за ошибки молодости – пьянство и разврат.
        - Сомневаюсь, что второе так уж пагубно влияет… - вяло отстаивал сермяжную правду Томский.
      
        Нынешняя встреча обоим показалась не столь впечатляющей, что вызывало грусть и досаду. Климов больше слушал, анализировал жизнь друга и как-то даже примерял его жизненные обстоятельства к своему самосознанию. И многое из того что переживал теперь Игорь, Климов отвергал как позорное и недостойное, но молчал, не желая огорчать друга.
        Ночевали опять уединённо, во флигеле. Говорить как бывало  прежде – всласть и до первых петухов уже не получалось. Томский, засыпая, поделился наболевшим:
        - Один раз ездил дочь навестить. Жены дома не было. Вспомню, как дочь ко мне на шею кинулась: «Папа, папа!..» - сердце переворачивается… Трудно, брат. Но обратный ход давать не собираюсь, с этим твёрдо.
    
        И дальше сквозь сон доносились обрывки фраз, точно бред:
        - Вынужденно ударился в разврат… Знакомлюсь направо и налево… Сэр Гнедой мне открыто сказал, что очень скоро я буду замом… Вот провожу тебя и брошу пить.
       
        Привыкший к ранним подъёмам Климов чуть свет вышел во двор и занялся зарядкой. Оказалось, не спал ещё один человек – отец Игоря, который отдыхал на заре в кресле под раскидистым ореховым деревом.  В итоге  он позвал гостя  пить чай и говорить по душам.
      
        - Я всегда испытывал радость от твоего присутствия. С тобой легко беседовать, ты мой единомышленник, потому что появился у нас как родной… Я от Игоря слышал, что ты мечтаешь уехать жить в Липецкую область.  Меня вот уже двадцать пять лет зовёт Оренбург, гложет тоска по нему. И если бы я не был такой больной, сразу бы, не раздумывая, вернулся туда, поцеловал бы свою родную землю и попросил бы великого извинения за предательство. Но я и покинул родину, потому что мне нужно тепло, тёплый климат… Ты ещё молодой и тебе не поздно начать жить заново. Ты умный, уравновешенный человек. Я тебя всегда понимаю.
   
        Проходило несколько минут в молчании, и Пётр Фомич снова возвращался к разговору о родине.
        - Сейчас даже в воображении возвращаюсь туда, и моему взору представляются с детства знакомые взгорья и ложбинки, лес и малолесье. Ведь я в юности и даже после армии любил бродить сутками – наблюдать природу. Не только за птицей, за зверьём, но даже за букашками и пауками… Я никогда не дружил со злом – с водкой, и всегда трезво мыслю, не попадаю в ухабы, но сейчас жизнь идёт под гору, и вся она прошла в болях. Может от этого  я очень сочувствую чужому горю, всегда рад помочь незнакомому человеку. Игорь мои справедливые замечания не любит. Я не могу с ним как с тобой поговорить. Нет, я его не особо осуждаю,  но его вспыльчивость, она не красит. Если бы ему прибавить серьёзность, это был бы человек дела.