Кунаки, глава десятая

            «Дорога лечит душу… -  думал о своём путешествии Климов. -  Сегодня кажется, что самое увлекательное происходит именно со мной… Всюду столько прекрасных мест, и люди вокруг интересные».
      
         Но это ощущение было мимолётным и ненадёжным, как мираж.  Всё же в настоящей реальности не хватало чего-то главного. Но чего?
      
       «Ах, эта, чёрт возьми, ностальгия, неповторимость каждой минуты. Я уже не тот, что три года назад, да что там три года!  Вчера всё было иначе… В Москве чувствовалась грусть, горечь настоящего жизненного  момента, когда рушатся привычные устои долгих лет… Сегодня я с ясной головой смотрю в эту прозрачную даль полей, пытаюсь удержать в себе прелесть убывающей жизни. Слишком стремительно всё меняется…»
      
        Иногда среди этих раздумий, утомительных и бесплодных, ему казалось, что не стоит многого ждать от жизни, ибо она просто не способна дать ощущение стабильного счастья. И всё же Климов ощущал  в душе что-то такое, что тащит наверх, спасает и даёт уверенность, что жил и страдал не без смысла, что всю жизнь шёл своей дорогой.
    
        Задрёмывая, Климов слушал разговор колхозников о Кашпировском.  Те однозначно принимали психотерапевта за колдуна.
      
        Итак, Северная Пальмира, жемчужина русской культуры, цивилизации. Несмотря на слякоть, мелкий моросящий дождь, Климов почти с восторгом созерцал окрестности Пулково из окна автобуса, затем мчался в метро незнакомыми линиями, нырял в движущуюся массу народа, задумчиво шагал  по улицам славного города. Вот уже и Невский проспект. Вглядываясь в толпу, Климов различал немало чем-то удручённых, озабоченных лиц. Изредка встречались люди, живущие, очевидно, по иным законам бытия, слетевшие как будто с неведомых орбит. Они улыбались, блаженствовали и словно напоказ наслаждались жизнью.
    
        Назойливая, вездесущая реклама предлагала кооперативные товары с каким-то циничным подтекстом торговых сделок. Произвела впечатление вывеска – картинка, где была изображена красотка, девушка для радости… Изрядно оголена, нога на ногу, в руке сигарета. А надпись под картинкой -  точный девиз и формула общественных отношений: «По договорным ценам».
   
        Внезапно Климову захотелось заглянуть в небольшой ресторанчик, что встречались здесь на каждом шагу. Войдя, Алексей присел за столик, где уже располагался молодой кавказец – одинокий, скучающий в полупустом заведении. Щедрый и темпераментный по натуре  потомок горцев тут же предложил Климову фужер вина, и мужчины, словно давние приятели, легко разговорились. Грузину явно пришлось по душе то обстоятельство, как осознанная позиция Климова – человека холостого, дорожащего своей свободой.
   
        - Всё, что бы ты ни выбрал – одинаково плохо и всё равно  будешь каяться. Такова уж особенность нашего земного пути. Сия юдоль, как уверял Шопенгауэр, - арена  скорби и вожделения, - авторитетно заявил на это Климов, и грузин снова пылко  пожал ему руку.
    
        Из открытого прохода в кухню доносились матерные высказывания, в основном женские голоса. И здесь с жаром толковали о перестройке.
   
        Довольные друг другом Климов с грузином по-приятельски расстались;  Алексей побрёл дальше по Невскому. Стылый, дождливый вечер уже никак не радовал, и нужно было заново искать точку опоры или формулу существования. Снова, в который раз подумалось, что неплохо бы обзавестись собственным жильём и продолжить существование  хотя бы в качестве сельского труженика.  Поздно ночью в вагоне поезда Климов настойчиво рисовал себе мысленную картину: уютный просторный дом, неподалёку река или озеро, милый, ласкающий душу сельский пейзаж.
             
       … В начале  ноября в ясный  холодный день Климов продолжал свои скитания по пригородным дачным кооперативам Липецка  в надежде присмотреть для себя какой-нибудь домишко, хотя денег на подобную покупку оставалось немного. Очень уж заманчиво было сделаться сельским жителем; уставшая душа отторгала все прочие варианты благоустройства. Возможно, это был её очередной каприз.

        Алексей мечтал о спокойной жизни с идиллическими рыбалками на заре, с безмятежным отдыхом в беседке собственного сада.

       Эти грёзы так властно вторгались в сознание, что теперь он был обуреваем единственным желанием – поселиться здесь, в Центральной России. В поездках по сельским дорогам там и сям  доводилось присматриваться к тому, как живут крестьяне. Не раз пытался и самого себя представить на месте тех, кого видел вокруг.
         
       Выйдя из автобуса  в центре крупного, привлекательного села, Алексей не спеша побрёл по главной улице, изредка спрашивая встречных, не продаёт ли кто-нибудь жильё. Вскоре ему  указали на убогий домик, побелённый извёсткой, и объяснили, что в нём живут две женщины, желающие продать дом за двадцать тысяч. По привычке брать быка за рога Климов решительно направился к дому.

        Многие русские пословицы вызывали  душевную бодрость, оптимизм, но здесь, едва Алексей вошёл внутрь, вынужден был приуныть. Растрескавшаяся плита громоздко занимала центральную часть комнаты, изрядно дымила, и сквозь щели чугунного покрытия виднелись языки пламени. В пустых углах передней и другой, соседней комнаты не оказалось ничего такого, что могло бы порадовать глаз. Присутствующие в доме женщины, похоже, привыкли к посетителям.
      
       -  Дорого двадцать тысяч… - осторожно посетовал Климов, перед тем как повернуться к выходу. Нелепо было выяснять ещё что-то, хотя женщины, пожилая и молодая, старались вразумить покупателя.
       - Заплатят, заплатят нам за него двадцать тысяч, - уверенно пробормотала молодка, с виду весьма бывалая, закалённая жизнью. Пожилая посмотрела на Климова с сочувствием:
       -  Если наш дом для вас дорогой, посмотрите, недавно продавали дом агрономки. Она померла, а за дом просят девять тысяч.
   
       - Да его уже продали, мам! - крикливым возгласом вмешалась дочь. – Он хоть и кирпичный, а того гляди, развалится.
    
       С грустным чувством Климов последовал дальше, можно сказать, куда глаза глядят. Он как бы на вкус ощущал  обстоятельства, таивших в себе горечь. Через несколько переулков внимание привлёк недостроенный дом из шпал, обложенный снаружи кирпичом. Жилище изначально выглядело добротным, вызывающим ревнивое сожаление, что это чужая собственность.

        Рядом с забором в нескольких шагах от постройки стояла крытая военная машина; четверо солдат вытаскивали из кузова и таскали на плечах деревянные брусья. Тут к воротам навстречу Климову вышел хозяин – довольный, энергичный мужчина пенсионного возраста. Услышав о том, что волнует случайного прохожего, пожилой дядя состроил гримасу и нервно махнул на дом рукой:
    
       -  Столько возни с ним и средств ухлопал прорву!.. Колхоз пошёл на уступку, выделил участок, как ветерану войны,  ну и солдатики вот подсобляют.
    
       «Да, всюду проблемы, проблемы… Хоть когда-нибудь в России будет решена жилищная проблема, самая главная и позорная», - думалось уже с ощущением безысходности. Через пару часов тряски по плохим сельским дорогам автобус доставил Климова в районный центр, крупное село с названием Лебедянь.
   
       «Название красивое, просто сказочное, -  отметил первое впечатление Алексей; показалось к тому же,  что здесь у него гораздо больше шансов на удачу. В центре села у входа в продовольственный магазин толпился беспокойный народ – в большинстве своём старики и старухи с бидончиками. Все они, дружно напирая на стоящих впереди, лезли к автоцистерне с надписью «Молоко». Заскорузлые мужики мелкими группами стояли в стороне – ожидали своей очереди, курили. Любопытства ради Климов приблизился к одному из стариков, спросил:
       - Разве тут не держат коров? Такая очередь за молоком…
       - На две тысячи хозяйств всего сорок три коровы, -  чётко, словно отчитываясь перед начальством, доложил старик.
    
       Женщины по мере приближения к продавцу в белом халате  гудели как потревоженные пчёлы; старик, с которым беседовал Климов, горестно заявил, что держать коров теперь ни к чёрту не выгодно.
      
       - …Надо возиться с жомом, покупать сено, а у нас откуда силы?..
      
       Словоохотливый дед без расспросов со стороны Алексея поведал немного и о себе: был, дескать, комендантом общежития, бригадирствовал, работал на ферме животноводом… А сейчас он раздражённо, жалуясь, оценивал руководящую политику на селе:
    
       - Всё дорожает. Уголь – в два раза, стройматериалы – тоже… Вот те и перестройка!
    
       Переночевав в районной гостинице без каких-то впечатляющих удобств, Климов с самого утра поехал дальше в глубинку Липецкой области; на сей раз дорога  привела его в посёлок Докторово.
       «Тоже неплохое название… Намекает на то, что здесь тебя вылечат, поставят на ноги», - невесело, впрочем, раздумывал Климов.
    
       Наступило уже предзимье. В спину Алексею, едва он вышел из автобуса около захолустной автостанции, ощутимо ударил холодный ветер, с деревьев, посаженных вдоль дороги, срывались последние пожухлые листья. Пройдя через неожиданно порадовавший взор сосновый бор и дальше по ровному, словно ковёр, лугу, Алексей вышел к ветхому объекту, именуемому колхозной фермой.
   
       «Что ж, это особенно интересно, основная отрасль на селе. Да! Любопытно… Буду присматриваться. Сейчас в стране разворачивается  Продовольственная программа, так что я, можно сказать, на острие событий», - мысленно приободрил себя Климов, тогда как вид коровника снаружи  подействовал на него удручающе.
       Грустно было смотреть на телят, размещённых в открытых загонах. Им, может быть, не  холодно, да ведь стояли они едва ли не по колено в жидком навозе. Ближе к изгороди громоздились кучи густого навоза, перемешанного с соломой. Неподалёку от летних загонов располагались обшарпанные корпуса для стойлового содержания животных.
   
        У входа в коровник, как показалось Климову, без всякой цели  стояли несколько мужиков. Выглядели эти животноводы как типичные советские скотники: одежда – замызганные ватники и штаны со следами навоза, муки и комбикормов, на головах уже по-зимнему – шапки-ушанки.

       Климов приблизился к ним, поприветствовал, затем, слегка балагуря, рассказал о себе, объяснил, что ищет работу и намеревается поступить к ним на ферму. Говорил  это, признаваясь себе, что несёт откровенный вздор, но хотелось поближе сойтись с этими тружениками, мысленно примерить на себе их участь.  Между тем он заметил, что колхозники, переглянувшись, слегка ухмыльнулись.
      
        «С чего бы это? – задумался на мгновение Климов. – Вид у меня почти такой же как у них. То, что я философ на лбу ведь не написано… Может быть, посмотрели на мои ботинки? Сами-то в сапогах».
      
        Безрадостно косясь на внезапного гостя, скотники тем не менее пригласили Климова внутрь коровника. Здесь слышался стук домино, зычные голоса и русский мат. В ближайшем от входных ворот  дощатом помещении стоял полуразбитый стол из горбыля, вокруг которого на лавках сидели, как показалось впечатлительному гостю, первобытные люди.

        Энергично, с азартом и смачными выражениями игроки ударяли камнями по столу, сопровождая процесс словесной ловкостью. При этом нельзя было не заметить, что каждый из них не так уж и прост. Сбоку безучастно сидел необыкновенный дядя, про которых говорят: себе на уме. Он как бы отсутствовал, смотрел куда-то в сторону от стола, но вдруг насмешливо заметил одному из игравших в ответ на неучтивый выпад в адрес коллег:
      
        - Ты никогда молодым-то не был!..
   
        Неожиданно сумбурный разговор животноводов перекинулся на сухостойных коров; дескать, надо бы загнать их в коровник.  Старший, должно быть, ответственный среди прочих, попросту вспомнил о них. Нехотя бросив костяшки, как бы раздумывая, скотники неторопливо  поднялись и пошли раздавать привезённую в тракторной тележке смесь – пахучую силосную массу. Работали эти дремучие мужики крайне небрежно.

        Смесь летела в стойловые кормушки, летела мимо,  шлёпалась коровам на рога и затылки. Если какая-нибудь из них вела себя неподобающе – трясла головой или лезла в соседнюю кормушку, мужики крепко выражались, но тут же кто-то предостерегающе молвил:
      
        - На коров не ругайся, а то молока не дадут… Ты должен с ними на «вы» обращаться.
      
        - Они и так не дают молока, - ворчал по инерции тот, кто не ласков был, очевидно, не только с коровами.
      
        В угловом загоне хмуро озирался громадный, степенный и очень мужественный на вид бык.
        - Это наш  «Геракл», - перехватив любопытный взгляд  Климова, гордо заявил колхозник.
    
        Закончив раздачу корма, мужики снова потянулись в свою «скотскую»  комнату. Рабочее время кончалось, хотя было всего лишь три часа после полудня. Прежде чем отправиться по домам, животноводы старались чем-нибудь запастись. Часть комбикорма и силоса утрамбовывали в мешки и тащили их на горбу, чтоб попотчевать своих домашних коров. Самый предприимчивый мужик запряг лошадь в повозку, доверху загруженную мешками с силосом и выехал с фермы.

        Приятель попытался напроситься к нему в экипаж.
        - Сам дойдёшь! – убеждённо заверил сидящий в телеге скотник.
      
        С Климовым на ферме оставалось двое; эти, похоже, не торопились  домой. Один из них, бывалый, расторопный мужик набивал в мешки сено для кроликов. Второй, помоложе, набрал клок сена себе под мышку и нёс неизвестно зачем или просто так за компанию. С этим моложавым, розовощёким парнем Климов успел познакомиться, и теперь, идя рядом по   неровной,  промерзающей к вечеру дороге, расспрашивал, кому на Руси жить хорошо?..
    
        Михаил, похоже, верил, что пришелец в самом деле собирается устроиться скотником, но вскользь заметил, что здесь работают штрафники, иначе говоря, пьющие.
    
        - Когда теперь снова кормить коров? – поинтересовался Климов, хотя мысленно был уже далёк от этой фермы, от незавидной участи животноводов, орудующих вилами наперевес.
        - Теперь до утра. Ночью на ферме останутся только двое – будут смотреть чтобы коровы не задушились, будут убирать навоз, а если напьются, то и вовсе не выйдут…
    
        Сено для «зайцев» молодому мужику  не нравилось, он сомневался  что кролики станут есть прошлогодний, полусгнивший корм, но всё равно нёс его, ворчал:
    
        - Вот и смесь коровам готовим кое-как: силос прошлогодний, смесь холодная, а должна быть запаренной… Сегодня у нас поминки, так сказать, святое дело… Три года назад приехали к нам в колхоз два друга, как оказалось, бортмеханики. Ну отлетали своё, заработали пенсию и приехали к нам в деревню на жительство. Квартиры им дали. Работали поначалу неплохо. Председатель доволен был, хвалил. А потом они опытным путём изобрели новый метод – наловчились гнать самогон из молочного обрата… Крупные были специалисты. Через два года один спился и помер, а второй вот недавно, девятый день сегодня. Так что смотри какая у нас тут перспектива.
   
        И Михаил с безгрешной улыбкой пожал Климову руку перед тем как свернуть к калитке. За потемневшим от времени и дождей штакетником - таким же неказистым и грустным выглядел дом – домик в деревне, где жил этот симпатичный краснощёкий Михаил и где никакая сила не удержала бы сейчас Климова.