старик и горы

                Зуля Миршакар




                СТАРИК И ГОРЫ





                Под утро ветер прекратился, и воцарилась коварная  тишина.
                Старик знал, что  значила здесь, в горах, в декабре,  на исходе года, эта внезапная тишина после многих дней и ночей буйства сильного  порывистого ветра. Через толщу стен он слышал мирное парение в воздухе снежинок - выпал первый снег. Это был сигнал
                Он поднялся с постели. Вытащил из-под подушки носки, надел их. Натянул на свое высохшее тело  старые брюки, затянул ремень в упор, отчего брюки зафалдили в поясе, как женская  юбка, стал ногами  шарить в темноте по полу в поисках тапочек. Левую он нашел сразу, а вот правая куда-то запропастилась. Превозмогая боль в правом коленном суставе, старик наклонился и заглянул под кровать
               - Так вот оно что! вот, кто  забрал у меня тапочку! А ну, верни мне ее!
               Под кроватью, забившись глубоко в угол и  уткнувшись мордой в тапочку, лежала такая же старая, как сам хозяин,  собака. Слова хозяина ее словно не  касались. Она лишь подняла на него свои глаза. В слабом отражении утренних белоснежных сумерек  из окна  старик  во взгляде собаки   кроме любви и  преданности  увидел нечто новое, ему незнакомое.
               - Что с тобой, дружище? Я тебя не узнаю! Верни мне тапочку!
               Но собака  отвела взгляд и прикрыла веки.
               - ТЫ! Я кому сказал?  А ну, верни мне тапочку! Или тебе приятно нюхать этот …запах? Ты! Эй, что с тобой, Ты! Уж не заболел ли ты?
             Старик встал и направился в топку. Он шел в темноте, продолжая все свой разговор с собакой:
               - Ну, хорошо, Ну, ладно! Лежи, наркоман, нюхай эту мерзость, раз тебе это нравится!  Смотри только, не задохнись!
               Почти у самой двери в топку что-то мягкое толкнуло его в бок. Ты с тапочкой в зубах стоял рядом. Старик улыбнулся, ласково потрепал пса за выцветшую линялую шерсть за  ушами.
               - Больше так не делай! И потом, Ты,  это же не парфюм от Диора, а  старые  вонючие  шлепки!
               Умный пес лишь слегка заскулил и тихо последовал за хозяином.

    
               Огромная австрийская электропечь была полностью заложена сухими дровами, был принят душ, чисто выбрито лицо.
               В одной из комнат наверху, там, где раньше была детская, в шифоньере висел новый костюм. Тут же рядом, на вешалке -  хорошо подобранные к костюму новые  рубашка и галстук. Старик оделся во все новое, критически посмотрел на себя в зеркало, слегка поправил галстук.
               - Ну, что, Ты?  Что скажешь? Тебе нравится?
                Ты стоял в дверях на задних лапах, преданно взирая на хозяина.
                -Ладно сидит, правда?  Я говорю, костюм  хорошо сидит! Что ты молчишь? Ты меня понял, Ты?!
                Пес тут же лег на пол, вытянул шею и слегка заскулил.
                - Что это с тобой, Ты? Что ты сегодня все скулишь?- завязывая шнурки своих старых, но почти еще не ношенных туфель, продолжал старик.- Давай вставай! У нас сегодня много дел.
                И осторожно двинулся вниз по лестнице.

               
                Сколько себя помнил старик, он никогда не завтракал по утрам. В этих местах не принято завтракать. Ну, может, только выпить маленькую чашечку крепкого черного кофе. Что он и сделал.
                Ты лежал на коврике у входной двери и следил за хозяином.
                Старик аккуратно  помыл за собой  маленькую, почти детскую кофейную чашечку, тщательно высушил ее полотенцем и положил на место, в буфет. Здесь же, в буфете, в ящике рядом с вилками и ложками лежала стопка чистой  писчей бумаги. Он взял наугад несколько листов и сел за большой  круглый обеденный стол. Делал он все это спокойно, степенно, не торопясь. И только присев за стол, понял, что забыл взять ручку. Огляделся по сторонам и увидел, как Ты вскочил и подбежал к старинному пианино в углу комнаты.
                - Да знаю я! Знаю! А вот ты-то,  откуда ты  знаешь, что мне нужно?
                Крышка пианино была завалена грудой старых газет,
каких-то ненужных  очков без дужек, разных рекламных листков, раскрытых  конвертов со счетами, несколькими зарядными  устройствами  для различных мобильных телефонов и всякой всячиной. Под всем этим хламом едва заметно проступала   красивая резная крышка  - тонкая работа мастеров начала прошлого века. Старик, не глядя, занес руку в эту ветошь и вытащил оттуда несколько ручек, отобрал себе одну  и так же, не глядя, вернул остальные на место.
                «Здравствуй, дорогая!»- медленно, коряво стал выводить первые слова  своего  письма старик и тут же вычеркнул слово  «дорогая» и написал  «милая». Нет, что-то не так! Взял лист, отложил его в сторону и уже уверенной рукой красивым нестарческим   почерком начал снова:
                «Здравствуй, милая!
                Как давно я не видел тебя, не слышал твоего голоса, не чувствовал твоего запаха! Ни дня, ни часа, ни минуты  я не переставал общаться с тобой, советоваться,  умудрился даже поругаться с тобой пару раз! И все это -  вдали от тебя, в  своих мыслях, в своем воображении. А сколько красивых слов я тебе сказал за эти годы!  Что же мне мешало делать это раньше, когда ты была рядом?!
                Мне так не хватает тебя, так  тяжко без тебя, моя  родная, моя единственная!
                Да - да, единственная! И Роуз  тут не причем! Да и все, кого ты себе там напридумала, все не причем!
                Я не знаю, как все  это началось, кто это придумал, но у нас с ней, с Роуз,  ничего не было! Не было и все!  Когда она пришла к нам в офис,  и шеф сказал, что это мой новый  помощник, я даже тогда к ней не стал присматриваться:  ничего в ней не увидел. Ничего женского  Помощница, да и только! Худая, плоская, серенькая - она мне была неинтересна. Но кто-то что-то придумал, и пошло и пошло. А когда это дошло до тебя, я  не  стал возражать. Вначале мне нравилось даже, что ты ревнуешь, а потом я даже не возражал. Это подогревало мое самолюбие - если хочешь знать! И только теперь я понимаю, как глубоко и больно это сидело в тебе! Прости меня! Прости, родная!»
                Рука задергалась, и старик отложил ручку. Встал, стал бессмысленно ходить по комнате, поправлять что-то: то на кухонном столе, то на буфете, то на пианино. Включил телевизор, но тот лишь замигал, затрещал и потух. А старик все продолжал вслух  свое письмо:
                «Нет, я не имею права на прощение! Такие вещи не прощаются! И все же, прости меня! Прости меня, моя любимая!»
                Сказал и увидел Ты. И от укора во взгляде умного пса    старику стало не по себе.
                - Где же ты раньше был, Ты!? Мне тогда не хватало вот  этого твоего взгляда, чтоб оглянуться, что - то понять! А я, дурак, не слушал и не слышал никого: ни ее, ни повзрослевших  уже детей. Все работал, гнал время, спешил успеть заработать много денег, чтоб им  жилось хорошо, чтоб они получили хорошее образование..
                « Я так мечтал иметь собственную большую благополучную семью и  поселиться непременно в горах! и заразил этой мечтой тебя, моя родная! – продолжил свое письмо старик,- Ты ведь знаешь, я вырос сиротой в семье своего дяди. И эта мечта мне проела мозги!
                Я купил эту землю здесь, вдали от всех, построил наш дом, подвел сюда  сточные воды;  снизу, из города - электричество, протянул телевизионный кабель, утеплил полы, подключил на каждом этаже стиральные машинки, на кухне установил посудомоечную машину – все, что возможно было и необходимо  для нормальной цивилизованной жизни. Как я был счастлив в своих хлопотах и стараниях! Я привез вас сюда - тебя и наших  маленьких мальчиков – живите, радуйтесь! Свежий воздух, каштановый лес, чистые ручейки! Поздними вечерами, возвращаясь после работы сюда, в свое гнездышко, я не мог понять потупивший взор своих детей,  твой усталый, виноватый, но все еще любящий взгляд. Я не мог понять! Или не хотел понимать!? Или просто не замечал?! Прости меня, родная, прости!
                За эти годы, что ты ушла от меня, я  перемотал и не один  раз, как пленку старого кино,  всю нашу жизнь, все пытаясь разобраться в ней, понять что-то.     Я так был счастлив в своем стремлении создать свое гнездо,  что не видел никого и ничего вокруг! А ты оставалась  верна своей любви! в своей любви ко мне, к нашим детям ты превзошла себя, обманула свою природу: из маленькой хрупкой слабенькой девушки ты превратилась в сильную, натруженную крупную женщину. Мыслимо ли,  каждый день в течение стольких лет – вниз, вверх, вниз, вверх в горы! Сначала с маленькими детьми в школу и  обратно с ранцами, сетками, авоськами, а потом…  Мне больно вспоминать об  этом…»
                Старик глубоко вздохнул и откинулся на спинку стула, закрыл глаза. Прошло несколько минут.
                Старый пес вдруг беспокойно поднялся с коврика, подошел к хозяину и дернул его за штанину.
                - Пошел вон! Дурак! Что же ты делаешь!? мои новые брюки! Это же мой рождественский костюм! Ты же видел, мне его вчера  Лара привезла. Ты что, думаешь, этот старый пень отбросил копыта!? Не дождешься! У меня еще есть дела! Много дел!  Я просто вспоминал…
                Но пес уже не обращал внимания на брань старика и мирно подремывал на своем привычном месте, на коврике у входной двери.
                - Знаешь, Ты, а у нас были и счастливые времена!

                « А ведь у нас были и счастливые мгновения! Ты помнишь, родная!? – продолжил старик свое письмо,- Помнишь эту мелодию?! Помнишь нашу мелодию?»- и стал что- то напевать.
                Ты безучастно посмотрел на хозяина и, уже отвернувшись мордой к двери, продолжил свой прерванный полудрем.
                Старик встал, достал из-за пианино маленький чемоданчик - старинный патефон,  бережно поставил его на широкий подоконник, завел, опустил иглу на виниловую пластинку, и полилась музыка. Радость, слезы и  грусть одновременно захлестнули его  и навеяли воспоминания прошлых лет.
                « Ты узнала?! Конечно же, узнала!   Ну, конечно же, это он – наш любимый вальс  из «Доктора Живаго»! Ты помнишь ту нашу первую встречу, наше первое знакомство? Сколько же лет прошло?! Страшно подумать! В переполненном зале мы: я с другом, а  ты со своей  кузиной -  рядом  сидим, смотрим этот нашумевший тогда фильм. Три часа кряду весь  зал вместе  с Омаром Шерифом и Джули Кристи переживает романтическую драму  Юрия и Лары, а я в темноте незаметно слежу  за тобой. Тонкая зеленая в цветочек ткань твоего шелкового  платья предательски лоснится на груди при каждом ударе твоего сердца. Яркие вспышки экрана отражаются в твоих больших, переполненных слезами, цвета твоего платья зеленых  глазах. Боже, как   мне  хотелось   тогда прижаться к ним губами  и  успокоить тебя! Тогда, в первый раз, я так и не понял,  о чем фильм.  И   потом  мы не раз уже вместе с тобой вдвоем ходили и смотрели этот фильм. Ты, как и  в первый раз, проживала вместе с героями их короткую экранную жизнь, а  я все также тайком любовался тобою, но, уже прижав тебя к себе, как это было возможно, крепче, словно так мог оградить тебя от  страданий и мучений, выпавших на долю Лары и  Живаго.  Разве мог я подумать тогда, что причиню тебе  не меньше боли,  поселив сюда, в горы!?»
                Старик незаметно левой кистью смахнул накатившие на глаза слезы, и именно  в  этот миг в патефоне вдруг что-то затрещало, и иглу заело на одном аккорде неоконченной мелодии. Старик  расхохотался и снял иглу с пластинки.
                - И вот так было всегда, Ты! Только мы заводились, и дети начинали танцевать, как вдруг – бац, на тебе! Иглу всегда  заедало именно на этом месте! И тогда я садился за пианино… 
                Старик подошел к пианино, аккуратно сгреб с крышки все  на пол и лихо, по- юношески, продолжил мелодию любви композитора Мориса Жарра из  оскароносного американского фильма. От неожиданности Ты радостно вскочил и  сел в ногах у хозяина, возбужденно виляя хвостом.
                Старик слегка пнул его  носком  левой ноги:
                - Не мешай мне, Ты! Ты же видишь, дети танцуют!
                И в еле пробившихся сквозь тучи лучах солнца, осветивших на мгновенье комнату, старик увидел  своих детей – уже подросших крепких  мальчиков и крошечную Лару,-  счастливых, весело кружащих вместе с их  мамой вокруг рождественской елки.
                - А нашу младшенькую мы назвали Ларой.  Тогда был настоящий  бум - все называли своих девочек этим коротким русским именем Лара.
                Старик все больше заводился и, продолжая играть на пианино, живо  рассказывал Ты:
                - И так было всегда. А потом мы садились за праздничный стол. Ели рождественского гуся, всякие вкусности и снова плясали, потом выходили во двор, на лужайку перед домом,   и продолжали плясать там, кувыркаться в снегу. Это было так красиво! Я был так счастлив, так горд! Вот она -  моя семья! Вот - мой мир! Я его сотворил!...
                Вдруг он перестал играть и резко, громко захлопнул крышку пианино.
                -    А однажды.. Тогда Ларе не было еще и пяти лет. Мы увлеклись снежками, валялись в сугробах.  И вдруг я заметил, что с нами нет Лары!    Вокруг темно, только одна лампа над входной дверью, где-то внизу – еле мерцают праздничные огни города Я кинулся ее искать Но тщетно:  ее нигде не было. И тогда меня пронзила страшная мысль: Лара свалилась в обрыв! Ее всегда тянуло туда. Косули  часто, как только стемнеет, спускались туда на пойло  или  просто пощипать травку. Ты же знаешь, Ты, этот коварный обрыв - с  виду не глубокий, но достаточно опасный, чтоб разбиться насмерть, куда  водопадом с гор спадает талая  вода весной. Я кричал на ребят, что они не укрепили плетень вокруг обрыва, обвинил  их мать в неумении вести хозяйство, управлять детьми, правильно их воспитывать. Да  чего только я не наговорил!  я  всем испортил праздник…. 
                Лару мы потом нашли свернувшейся в клубочек, спящей под елкой, рядом с подарками, которые можно будет развернуть  только утром,  и, главное,  первой!     Но праздника уже не было, и я пошел спать, оставив их одних.
               
               
                Старик наклонился и стал  возвращать с пола обратно на  крышку пианино  все, что он сгреб несколько минут назад. Делал он это  нервно, беспорядочно, но каждая вещь  удивительно точно занимала  свое  прежнее место.
               - Вот и  за это я их часто  ругал! Да, да, именно за это.. За то, что в доме беспорядок, все разбросано, невозможно ничего найти. Но, знаешь, Ты, с тех пор ничего не изменилось!  ведь прошло столько лет, я здесь живу один, а все так же, по-прежнему,  в том же   беспорядке, в том сумасшедшем, мистическом беспорядке,  когда каждая вещь странным образом  обнаруживается  всегда на своем привычном  месте.
                И чем больше он заводился, тем жестче становился его взгляд, а голос – тверже и  суше:
                - Да  я и сам это  знаю! И нечего на меня так смотреть! Знаю, ТЫ, знаю, чего ты мне хочешь сказать! Да, был излишне  строг, не разрешал многое! Но я имел право! Понимаешь, имел! Я сам работал с утра до ночи, как вол, и от них требовал того же! Может, не так, как надо было бы, но, уж, извините, я таков! И принимайте меня таким, какой  я есть! И хватит коситься на меня!
              Он  резко поднялся со стула и, чуть  прихрамывая, направился к выходу. Толкнул ногой  входную дверь и, указывая на заваленную уже снегом улицу, стал гнать пса:
               - Вон отсюда! Я кому сказал: вон! Судья мне тут  нашелся!
               Но Ты не обращал внимания на хозяина, пока тот не схватил у  камина старую железную клюку. Ты хорошо знал старика и понял, чем это пахнет. Он поднялся и, не глядя на хозяина,  медленно направился к выходу. Дверь за ним резко захлопнулась, больно задев левую  заднюю лапу.

               
                Пса уже не было рядом: он  мерз на улице под снегом, зализывая ранку на задней лапе, говорить было не  с кем, но старик все продолжал свой разговор с собакой:
                - Чего-чего, а это мне удавалось лучше всего! Чего уж тут  спорить! Это я мог - раз, два и испортить всем настроение.  Да, мог. Но ведь за дело! За дело ругал,   и ты мне - не судья! Слышишь, ТЫ, ты мне не судья! И никто!.. Больше, чем я сам себя, никто не может меня….
                Подошел к двери, раскрыл ее и почти прокричал в нее:
                - Я уже наказан, старый хрен!…

                « Прости, любимая! Отвлекся.  Друг тут у меня один, повздорили мы с ним, - продолжил свое письмо старик, -   Нет-нет,  ты его не знаешь!
                Он  появился в тот день, когда мы вернулись с твоих похорон. Я его приметил еще внизу, у парковки. Будто он ждал нас там. Кто-то заметил, что видел его во время мессы у входа в храм. Пока мы поднимались наверх, домой, он пропал, и все забыли о нем.  В ту ночь мне совсем не спалось, что-то меня тянуло на улицу. И  я вышел
              . В темноте у левого торца дома я заметил два светящихся глаза. Я подумал, наверное, заблудший бэмби.  Подошел поближе.   Это был  пес, тот самый, что стоял у парковки, очень похожий на молодого волка – самца. Но мы-то с тобой знаем, здесь, в этих краях, волки не водятся.  Он смотрел на меня своими красивыми, раскосыми миндалевидными глазами, и от его взгляда меня слегка отбросило назад! Нет, это было совсем даже   не головокружение!
              Я быстро зашел в дом, взял фонарь и вернулся обратно. Пес был на прежнем месте, но уже стоял на задних лапах с гордо вытянутой шеей. Его белая недлинная с мягким подшерстком роскошная  шерсть была  словно «подвязана»  на груди тонким  черным шарфом, который уходил вокруг шеи и покрывал часть морды вместе с торчащими ушами. Черные «очки»  обрамляли небесно-голубые глаза и вместе с черным носом  образовывали  четки маски. Я быстро отвел луч фонаря в сторону, чтоб не спугнуть его. Но он не шелохнулся, продолжая смотреть на меня своими удивительными  глазами.  В них было столько чуткости, столько  понимания! Я присел рядом с ним и обнял его за шею. «Ты чей? кто ты такой? Откуда взялся? Эй, дружище! Как тебя зовут? Чего молчишь?» Я потрепал его за шерсть: «Ну, что скажешь? Эй, ты!» При слове «ты» он высвободился из моих объятий и лег на землю, прижался мордой к подстилке.. И только теперь я заметил, на чем он лежал! Это было твое платье! Твое старое  зеленое в цветочек   шелковое платье, в котором я тебя впервые увидел в кинотеатре! Меня слегка подташнивало. Я не мог ничего говорить. Я лишь высвободил из-под собаки платье, стряхнул его и вернулся в дом.

                С тех пор Ты - так я стал его звать - живет у меня. Дети наши  перебрались в город. Зовут  и меня, но нам здесь с Ты неплохо.   
                А сегодня – день Навечерия праздника, Сочельник, и, наконец, выпал снег. Обычно ребята забирают меня к себе, в город, и мы все вместе в полночь отправляемся в храм на  Рождественскую мессу. Но в этот раз я отказался, решил остаться дома. Я решил встретить это   Рождество вместе с тобой. Жди меня, родная! До встречи!»
             Старик аккуратно отложил  исписанные листы в сторону, довольно, с чувством исполненного долга потянулся на стуле, встал, подошел к  патефону, завел его, и комната вновь наполнилась чарующей мелодией Мориса Жарра.
              - Ну, что, старина!?- старик стал осматриваться, искать собаку, - Ты где, ТЫ?
                -Вот старый дурак! – шлепнул он себя ладонью по лбу, -   Оставил его на улице мерзнуть!
                Быстро подошел к входной двери, раскрыл ее широко и  чуть было не сбил стоящего на задних лапах там,  за дверью, с вытянутой и гордо поднятой шеей пса.
               - Давай, заходи быстро в дом! Холодно!  Сегодня ведь  сочельник! Я нам сварил сочиво! Помнишь, пшеничные и ячменные зерна с медом?!  Я знаю, ты любишь сочиво! Но меда я добавил совсем капелюшу  – нам нельзя много, мы с тобой  уже немолодые.. Заходи, старина!
                Но Ты стоял, как вкопанный, словно держал оборону.
               -  Что с тобой происходит сегодня, дружище?! А ну, давай в дом! не дури! Ты только послушай, что за дивная мелодия звучит!
                В этот самый миг патефон привычно  затрещал, и иглу занесло в   сторону. Старик подбежал к патефону, но было уже поздно: старая виниловая  пластинка была испорчена - глубокая борозда от иглы перечеркнула всю звуковую дорожку  любимого вальса. Ты подошел к хозяину и виновато стал тереться мордой о его брюки Старик нежно потрепал собаку за гриву:
                - Ничего, дружище, не горюй! Видимо, так должно было случиться!

               
                То, что произошло дальше, произошло в мгновенье ока.
Старик налил полную миску сочива Ты и полтарелки себе, сел за стол. Не успел пес  сделать несколько  хлебков, как что-то его вдруг насторожило, и он оглянулся на старика. Но старика не было на месте. Тарелка стояла нетронутой.
                Ты с разбегу навалился  всем туловищем  на входную дверь, но она была заперта снаружи. Он ловко вскочил на подоконник, свалив оттуда патефон, но старика нигде не было видно. Быстро и легко преодолев два лестничных пролета, Ты влетел в крайнюю комнату на втором этаже, откуда с балкона открывался красивый вид на лежащий внизу городишко. Но дверь балкона была  заперта и затворена двустворчатыми деревянными ставнями. И тогда Ты вспомнил, как старик после принятия душа отворил небольшое окошко в ванной. Одним махом он оказался между этажами, в ванной комнате, и, вскочив на узкий подоконник, разом выпрыгнул на задний двор, на кровлю пристройки, куда старик складывал пиленые и расколотые деревья для топлива.

                Старика нашли его дети на второй день Рождества. Он лежал в том самом обрыве, куда  водопадом с гор спадает талая вода весной. Весь в ссадинах, с приплюснутым лицом, он лежал ничком, в своем новом костюме, в старых, почти неношеных туфлях, с зажатыми в кулаке исписанными листами бумаги. Из кармана торчала какая-то зеленая в цветочек шифоновая тряпка.. Рядом с ним, уткнувшись мордой  в  шею хозяина, лежал Ты, абсолютный целый, без единого ушиба, не считая небольшой  свежей ранки на задней левой лапе. Их нашли под  плотным  слоем белого снега, образовавшегося в результате небывало редкого в этих краях снегопада
               
                Лугано - Тессерет - Москва 2008
               
                ::