Кунаки, глава тринадцатая

              Дорога домой, то есть, в Ялту воспринималась, как перемещение по инерции в пространстве ли, во времени, но в общем – в никуда, хотя настроение у Климова было недурным; по-прежнему его душу питала философия экзистенциализма, этакая путеводная звезда людей странных, редких.
    
          …Работа по охране терминала выматывала нервы, угнетала своей спецификой, а именно – бессонными ночами, бесконечными телефонными звонками проверяющих, которые котировались как отдельная каста и назывались оперативными дежурными.  Климов не отличался железобетонным терпением или покладистостью, если на него, случалось, орала какая-нибудь проверяющая скотина. После нескольких стычек  с самим руководителем ЧОПа – сытым, самодовольным и наглым, Климов стал замечать, что у него подолгу болит под левой лопаткой какая-то мышца, иногда это сопровождалось неприятным трепетом в левой руке.
 
         Особенно подлым и бесчеловечным оперативным дежурным считался хохол по фамилии Рудяшко. Эта редкостная тварь упивалась садистскими методами воздействия на подчинённых, а руководителем  ЧОПа  именно эта черта в нём и ценилась -  способность кошмарить личный состав охраны.
   
         - На то и щука в пруду, чтоб карась не дремал, - с улыбкой отвечал шеф, если кто-то жаловался на Рудяшко.
   
         «Это не щука, это натуральная сука, - думал в такие моменты Климов, раздражаясь и переживая, - такие типы в войну служили у немцев полицаями».
         - Мы никого не держим… Если условия не устраивают, пожалуйста,
 увольняйтесь.
    
         Во время очередного скандала с Рудяшко Климов почувствовал, что в груди плавно поднимается жар и затем пронзает острая боль… Случился инфаркт. Бедолагу охранника  увезла быстро примчавшаяся  «скорая помощь»; врачи, можно сказать, чудом оттащили его от края пропасти.
         
         Климов долго восстанавливался, медленно прогуливался по городу, подолгу сидел на скамейках набережной. О работе не могло быть и речи. Алексей понимал, что он уже не живёт, а доживает.  И всё-таки дух его, несмотря ни на что, торжествовал. Убеждения стоика отгоняли всяческие предощущения горечи и невзгод.
   
        Полгода прошло в режиме крутого аскетизма. Доходов Климова уже не хватало на то, чтоб оплачивать съёмную жилплощадь деда – летом сарай, а зимой – скромную комнатку в квартире. В начале лета Алексей приобрёл для себя рюкзак, небольшую палатку и прочие атрибуты туристов для приготовления пищи на открытом воздухе. При этом сказал себе с максимально возможной бодростью:
       
        - Что ж, буржуя из меня не вышло, пора переквалифицироваться в бомжи…
   
        Лето, жаркое и приятное, прошло без особых хлопот и проблем. Климов легко затерялся среди «диких» отдыхающих, его никто не беспокоил, и сам он привык обходиться малым -  отдыхал, любовался восходами и закатами, созерцал бурно кипящую жизнь на морском побережье. На деньги от проданного ноутбука покупал пакеты с лапшой быстрого приготовления, дешёвый чай, лепёшки и в сущности был доволен своим существованием.

        В конце лета пришла пора подумать о том, как пережить зиму. Поскольку заканчивать жизнь самоубийством не входило в планы Климова, он стойко придерживался правила мудрецов: не цепляться за жизнь любыми способами, но и не стремиться к смерти, очертя голову. Мысленно он уравновешивал себя для равнодушного пребывания ещё на земле, а не в её недрах.
   
        И вскоре созрело  решение - отыскать для спасения от зимних холодов  тепловую  камеру, которые входят в сеть водотеплоснабжения городских кварталов. Не так уж сложно было найти удалённый от центра Ялты подземный объект, напоминающий склеп, скрытый под чугунными крышками люков, или долговременную огневую точку: стены и перекрытия выполнены из бетонных плит и кирпичной кладки, а внутри проложены трубы, подающие в дома горячую воду.
       
        С началом отопительного сезона в камере, куда спускался Климов, было тепло и уютно, особенно когда он стелил на трубы найденный матрас и спальный мешок.
        «Ну чем не гостиница? - усмехался в душе Алексей, - вот только мрак, но и к этому можно привыкнуть».
      
        Некоторое время он пользовался фонариком, потом стал зажигать свечи. Изредка случались неприятности. Среди подземных коммуникаций, как по какой-то традиции, сдыхали и разлагались кошки. Вонь, исходящая от них по лоткам вдоль проложенных труб, распространялась и в соседние камеры. Но напасть эта не такая уж частая.

        Днём оставаться в камере было рискованно – могут нагрянуть слесари тепловых сетей, погонят или попросту сообщат в ближайшее отделение милиции,  и тогда неприятностей не оберёшься. Климов сделался осторожным, к своему новому жилищу подходил с оглядкой, убедившись, что вокруг никого. Открывал подходящей железкой крышку люка и поспешно спускался по лесенке в камеру.

        Вечерами можно было не беспокоиться, но за зиму, что он провёл в этих катакомбах, к нему несколько раз наведывались конкуренты. Тут нужно было заявить свои права, доказать этим пройдохам что жилище занято и отступать он не намерен.
      
        В подземелье жили ещё крысы. В первый раз Климов столкнулся с ними следующим образом. Он уже устраивался отдыхать на трубах, как вдруг послышалось резкое шуршание. В углу на бетонном уступе горела свеча. Алексей вскочил, обернулся на непонятный звук.

        Две крысы, точно пара истребителей, примчались по трубам, проложенным в бетонном лотке и,  заметив человека, тут  же развернулись и дали дёру. Хозяина «квартиры» тогда даже позабавило; смешным показалось то, как тормозили крысы, выставив вперёд свои лапы. Улыбнувшись вслед непрошенным гостьям, он с внутренним ликованием перед неведомым и нездешним пропел куплет песни, услышанной недавно на набережной:
               
                ...Жить надо высоко,
                Душою звёзд касаясь,
                Поскольку этот мир -
                Лишь эпизод в судьбе.
                Из пропасти земной,
                Где правит ложь косая,
                Возьми меня, Господь,
                Возьми меня к себе...
   
        По утрам, когда нужно было выбираться на свет Божий, Климов нащупывал спички, свечу и, конечно же, сожалел о том, что вообще проснулся. Вот если  бы не проснуться! Впрочем, о смерти он всегда думал уважительно, помня как в трагедии, написанной Платоном, умирал Сократ.
    
        «Смерть следует встречать в благоговейном молчании», -  эта формула  имела для Климова реальный смысл – почувствовать, познать, что из себя представляет это последнее приключение.
   
        …Но вот он опять проснулся. Значит снова надо превратиться в радистку Кэт и головой, руками, напрягая все силы, сдвинуть тяжёлую крышку люка, осмотреться, чтоб никого не было рядом.
      
        Так прошла зима, а весной Климов умер, сидя на скамейке неподалёку от моря. Рядом  над головой шелестел молодой листвой старина-платан, вблизи ласково плескались волны, и солнечное тепло нежно согревало мёртвые глаза философа.


                ____________________