Стены из камня. Глава 1. Михаил

                Стены из камня.

                Глава первая.

                Михаил.

                "Господи! Прости меня, грешного!
                Берусь за труд, непосильный мне.
                Не одолеть мне его без Твоей помощи."

     Второго апреля тысяча девятьсот восемьдесят четвёртого года в одной из
крестьянских изб умирал солдат. Он не мог оправиться после третьего удара паралича
и жизнь его угасала. Перед смертью он открыл свои глаза и медленно, внимательно
всмотрелся в лицо каждого, кто окружал его. Взгляд его был очень чист, проница-
телен и приковал к себе его детей, его внуков, его соседей и друзей. После того,
как умирающий осмотрел всех, он испустил свой последний выдох и умер, ничего не
сказав на прощание.

   Дети, внуки, соседи и друзья переглянулись между собой и кто то тихо произнёс:-
"Всё... Преставился... Нужно звать монахинь..."

     Позвали монахинь и они пришли. Монахини принесли с собой священную книгу,
бережно положили её на стол под большой иконой, открыли деревянную обложку,
обтянутую кожей и начали петь псалмы, лишь изредка опуская свой взор к страницам
священной книги. Они пели день и пели ночь. Они пели второй день и пели вторую
ночь. Вверху пред иконой горела лампада, а чуть ниже горели свечи. Люди вокруг
сменялись, они приходили и уходили, возвращались вновь, тихо переговаривались
между собой и решали насущные проблемы, связанные с похоронами и проводами отца,
деда, друга, односельчанина и солдата Великой Отечественной Войны.

                ***

     Икона, стоя перед которой монахини совершали священное действо, была при-
внесена в дом из церкви, когда та подверглась грабежу и разбою по приказу выше-
стоящих над сельским советом властей и помещена в передний угол избы, заполнив
собой всё пространство от деревянной столешницы стола до потолка и от окна, вы-
ходящего на улицу, до окна, выходящего во двор. Её деревянный, исполненный
калевкой оклад имел вверху сводчатую форму с двумя плечиками с обеих сторон,
каждый из которых представлял из себя четвертинку круга и плавно переходил в
прямые линии левой и правой стороны оклада.

     На иконе было изображение Лика Иисуса Христа, стоявшего со слегка склонённой
головой над павшим пред ним Блудным Сыном и осенявшим последнего крестным знаме-
нием в знак прощения ему тяжких его грехов и поощрения его в чистосердечном рас-
каянии в оных. Над головой Иисуса Христа светился нимб и придавал всей сцене
раскаяния нежный и благоуханный свет. На заднем плане иконы, где то вдалеке,
были чуть видны смутные очертания покосившихся крестов погоста.

     В том месте, где находилась голова Блудного Сына, чуть повыше её, была
видна ужасная рана, нанесённая иконе острым плотницким топором, пронзившим дере-
вянную основу иконы насквозь и причинившая ей непоправимое увечье, нанёсшая
иконе глубочайшую обиду, настолько чувственную, что с той поры Лик Иисуса Христа
в который уж раз напитался тяжелейшей скорбью и страданием от очередного распятия
Тела Его руками человеческими. И с тех пор стала видна маленькая слезинка, чуть
выступившая из глаза Иисуса Христа и уже никогда не пропадавшая впоследствии.
Она готова была скатиться на голову Блудного Сына, но что то удерживало её.

     Эту рану нанёс иконе старший сын умершего солдата. Его первенец - Иван.
Он был единственным из детей, кто не присутствовал на похоронах, кто не был рядом
с умирающим отцом в последние мгновения его жизни и которого отец любил больше
всех остальных детей, ибо был Иван - первенец. Он не присутствовал на похоронах
по той причине, что отбывал срок наказания и находился в исправительном лагере.
В четвёртый раз в своей жизни.

     Когда Иван, очухавшись от буйного помешательства, причиной которого было
чрезмерное употребление алкоголя, начал лечить рану, пытаясь замазать след топора
краской, то он обезобразил икону своей мазнёй до такой степени, что у каждого,
кто крестился пред иконой, сжималось сердце от боли и сожаления об содеянном
кощунстве. Этот нелепый, неуклюжий, уродливый мазок краски приковывал к себе
внимание и заставлял молящегося пристально и подолгу рассматривать икону. При
этом вдруг обнаруживалось, что Иисус Христос, прощая грешнику грехи, крестит его
двумя перстами, плотно прижимая большой палец правой руки к ладони и совершенно
не касаясь им указательного и среднего пальцев.

                ***   

     Четвёртого апреля, когда все уже были готовы к похоронам и священная книга
была прочитана уже почти от корки до корки, случилось то, чего никто не ожидал,
об чём никто не мог и подумать даже в самых изощрённых своих фантазиях.

     Когда монахини пели псалмы по усопшему, от всей души желая ему войти в кущи
райского сада, края которого он уже касался, будучи в клочья изорванным в одном
из боёв при защите железных ворот Сталинграда, когда дети и внуки его не успевали
глотать катившиеся из их глаз солоноватые слёзы, когда свечи уже догорали и книга
священных псалмов готова была захлопнуться, вдруг раздался ужасный треск под
ногами всех присутствующих, заставивший всех вздрогнуть, обомлеть, застыть от
страха и глядеть друг на друга расширенными зрачками глаз, в которых не было
ничего, кроме вопроса:-"Что это? Что это? Что это?"

     Не дрогнули лишь монахини, они допели слова очередного псалма, а потом одна
из них повернулась лицом к перепуганным родственникам умершего и обратилась к ним
с вопросом:-"Кто из детей усопшего младший?"

    "Я." - ответил молодой человек и наклонил при этом голову, кланяясь монахине.

     Ему было двадцать восемь лет. Он был среднего роста. Черты лица его были
приятными, но красавцем назвать его было нельзя. Клеймо долгого пребывания в
каменных стенах тюрем уже лежало в его взгляде и та тоска и неизгладимая печаль,
которые остаются в глазах навсегда после томительных лет страшной и ужасной
неволи, та вопиющая несправедливость человеческих отношений, сопутствующих как
лагерной жизни, так и жизни вообще, не оставляли ему никакой надежды на то, чтобы
когда нибудь и кто нибудь мог считать его красивым.

     "Мне нужно поговорить с тобой, - сказала ему монахиня, сделав в его сторону
шаг, протягивая к нему руку и жестом приглашая его выйти из избы в сени, - иди
за мной."

     Молодой человек повиновался и они оставили всех рядом с телом умершего, а
сами вышли в бревенчатые сени. Там монахиня, стоя напротив внимавшего ей, глядя
в его печальные глаза, тихо произнесла:-"Миша, жди беды. Готовься к ней. Беда
будет очень огромной. Настолько огромной и тяжёлой, что ты можешь её не пережить.
Господь готовит тебе очень жёсткое испытание. Но ты можешь избежать его, обратив-
шись за помощью к Всевышнему, возлюбив Его и живя по Его заповедям. Иначе судьба
твоя будет сломлена. И возможно - навсегда."

     Михаилу не понравились слова монахини, так как он сердцем чувствовал, что то
есть в них такое, что не оставляет никаких сомнений в их правдивости и в неизбеж-
ности предсказанного. Но то, что ему всё таки даётся шанс избежать беды и для
этого нужно то всего-ничего, а лишь возлюбить Бога, это его успокаивало. Поэтому
он так же тихо, как и монахиня, ответил ей, вновь склонив к монахине голову:-
"Спасибо вам. Я буду стараться избежать беды."

     Произнося эти слова, Михаил ещё не знал, что скоро он их позабудет, время
напрочь вытравит их из памяти и вспомнит он их только через тридцать лет, когда
беды и горести будут уже позади, когда позади будет и сама жизнь, когда клеймо
тюрем и лагерей совершенно избороздит его лицо и только путём неимоверных усилий
ему удастся сохранить свою душу и не позволить ей очерстветь окончательно.

     Вернувшись вместе с монахиней из сеней, Михаил занял место рядом с гробом,
в котором лежало тело умершего отца и заметил, что все окружающие смотрят на него
и хотят знать, о чём ему говорила в сенях монахиня. Он приподнял ладони и легонь-
ко покачал ими, как бы говоря всем родственникам и присутствующим:-"Ничего осо-
бенного. Давайте прощаться с отцом."

                ***

     Отца схоронили. Помянули. Помянули девять дён. Пришло время поминать сорок.
Отец явился Михаилу во сне. Покойный лежал на кровати, на которой он умер и вдруг
потянулся к Михаилу рукой. Рука его удлинялась и приближалась к Михаилу, намере-
ваясь вцепиться в него пальцами. Михаила обуял ужас и он начал лихорадочно
креститься. Но рука неумолимо приближалась к нему и вытянулась уже не менее, чем
на три метра. Пальцы были уже рядом с лицом Михаила, когда отец отчётливо
произнёс:-"Ну что ты крестишься? Ведь на тебе и креста то нет." Михаил проснулся
и долго никак не мог прийти в себя от страха.

                ***

     Помянули сорок дён, а у Михаила из головы не выходил странный сон и его бес-
покоило воспоминание о том страшном треске под ногами во время пения псалмов тре-
мя монахинями при отпевании умершего отца и в конце концов он не вытерпел и ре-
шил проверить изнутри подпола состояние перерубов и полов, лежащих на них. Осве-
щения в подполе не было и Михаил взял с собой спички и свечу. Открыв люк, нахо-
дившийся в чулане, он спустился в темноту подполья. Там он зажёг свечу и начал
пристально всматриваться в балки и доски. Медленно передвигаясь по подполу, он
всё время смотрел вверх и совершенно не видел, что находится под его ногами, так
как был уверен, что земляной пол подпола никак не может разверзнуться под ним.

     Внимательно изучая каждую доску, присматриваясь к каждой трещине в досках и
балках, он всё больше убеждался в том, что и балки и доски совершенно целы и не
несут в себе никакого изъяна. Это всё больше и больше настораживало его, так как
он был уверен, что сможет быстро установить причину треска, стоит ему только
спуститься в подпол и хорошенько всё осмотреть. Но причина не находилась и Михаил
пробрался уже в самый дальний угол подпола. Вдруг он почувствовал, что его левая
ступня проваливается носком вглубь земли и в испуге Михаил быстро переместил
центр тяжести тела на правую ногу. Мгновенно им овладела неясная тревога, сердце
его забилось неровно и он быстро опустил свечу ниже к земле, пламя свечи затрепе-
тало и потухло от резкого движения. Но Михаил успел краем глаза увидеть то, что
заставило его содрогнуться и на мгновение замереть от страха. Судорожным движе-
нием правой руки он начал доставать из кармана спички и заметил, что рука его при
этом дрожит и плохо его слушается. Большим усилием воли он заставил себя успоко-
иться, насколько это у него получилось, а затем, стараясь не смотреть в угол под-
пола, зажёг спичку и подпалил свечу. Гримаса страха исказила его лицо, но он всё
таки набрался смелости, переместил пламя свечи в нужном направлении и кратким,
беглым взглядом охватил на три секунды весь угол подпола. Потом он начал пятиться
назад по направлению к люку подпола и вскоре шементом вылетел на поверхность.

     В углу подпола земля провалилась таким образом, каким она проваливается на
могилах весной после зимнего захоронения. Трещины по краям провала ясно давали
понять своими размерами, что тут и быть не может ничего, кроме захоронения. А
прямо по центру этой предполагаемой могилы зияла почти свежая воронка диаметром
сантиметров пятнадцать, как будто совсем недавно, быть может во время пения
монахинями псалмов, из неё с огромным треском вырвалась на волю чья то душа.
Душа человека, схороненного тайно, не отпетого, возможно - убитого.

                ***

     Михаил никогда и никому не говорил об увиденном и неразгаданная тайна тяго-
тила его, лежала на нём тяжким бременем, иногда не давала ему спокойно спать, но
постепенно она тускнела в его памяти и в конце концов он напрочь изжил её из го-
ловы и мыслей. Слова монахини забыл. Нательный крест не одевал и вспоминал про
Бога только в исключительных случаях. Когда нужно было крестить сына. Когда нужно
было помянуть отца и ещё в некоторых, крайне редких случаях. Двадцать второго
ноября тысяча девятьсот восемьдесят пятого года судьба нанесла ему обещанный
монахиней удар и за ним плотно захлопнулась железная дверь камеры предварительно-
го заключения, отрезав его от цивилизации, свободы и семьи.

                ***


     Проведя в местах лишения свободы восемь лет, Михаил вернулся к семье. На
первый взгляд, это был тот же самый Михаил, только немного повзрослевший, но на
самом деле это был Михаил совсем другой. Это был человек, который уже никогда не
способен был поверить какому либо другому человеку. Это был человек, который
определённо точно знал - никто и никогда не подойдёт к нему с той целью, чтобы
дать ему что то, к нему подойдут только для того, чтобы отнять у него последнее.
Да и кто вообще может что либо дать рабочему человеку? Никто! У него могут только
лишь отнять! Те, кто ничего не делает. Те, кто ведёт паразитический образ жизни.
Паразиты.

     То, что Михаил вернулся в другую страну, его не удивляло, он где то слышал
о том, что нельзя войти дважды в одну и ту же реку. Всё кругом изменилось и те-
перь жизнь строилась по законам улиц и уголовных авторитетов, коммунисты бросали
свои партбилеты в костры и отрекались от своих идеалов, как генерал Власов когда
то отрекался от Родины. Они рвались к предпринимательской деятельности, к деньгам
и власти, свои связи между собой старались не нарушать и постепенно превращались
в тех рабовладельцев, от которых крепко попахивало тем новым порядком, что наса-
живался германской военной машиной во времена оккупации завоёванных ею территорий
бывшего СССР.

     Но Михаилу было совершенно наплевать на то, что происходит в стране и вокруг
него, он знал определённо точно, что при любом раскладе дел ему никто не позволит
выйти хоть одной ногой из той пашни, в которую он ступил с пятнадцати-летнего
возраста. Он начал постепенно и терпеливо приспосабливаться к жизни, стараясь
как можно дальше держаться от бывших знакомств и тех, кто крепко постарался,
чтобы упечь его за решётку на долгие годы. Наблюдая за тем, как его бывшие зна-
комые и даже друзья, один за другим умирают от наркотиков, от спирта, от спида и
других атрибутов нового времени, он иногда сожалел об этом, а порой даже испыты-
вал глубочайшее страдание и боль от очередной потери, но поделать с этим ничего
не мог, а потому даже и не пытался. Каждый выбирал свой путь сам и шёл по жизни
сам по себе.

                ***

     Однажды Михаил приехал вместе с женой и сыном в родную деревню, чтобы помочь
родителям супруги в уборке картофеля с огорода. Огород был довольно большим, уро-
жай богатым и потому уборка производилась целую неделю. За эту неделю все изряд-
но были измотаны и с большим облегчением вздохнули, когда работа была завершена.   

                (Продолжение следует.)