Сиреневый туман Глава 22

                Глава двадцать вторая
   
  Болезнь своей сокурсницы очень переживал Петя Батуринский. Он был задумчив, замкнут, часами просиживал у ее постели и мигом бросался исполнять любую просьбу. Всем вокруг стало ясно, что он влюблен в Манечку. Но сердце девушки молчало, она не испытывала никаких особенных чувств к юноше, словно не замечала его страданий и относилась к нему только как к другу.
   
  Тем временем подоспела ранняя, бурная весна, пробудила спящую землю, забродили жизненные соки, заиграли яркие краски, закружили пьянящие запахи…
  Петр Батуринский в самом деле был влюблен в Марию Мацкевич, притом давно, едва ли ни с первого дня учебы. Тщетно он изображал из себя бескорыстного друга – от этого делалось только хуже.

  Может быть, он в лепешку б разбился, но расположение любимой девушки все-таки заслужил, не случись главной беды. Петя терял зрение, ему грозила полная слепота. У него с детства развилась какая-то неизвестная науке болезнь, и врачи в один голос категорически запрещали ему заниматься. Он, впрочем, не слушался никого и продолжал посещать лекции, отрабатывал практикум, но даже толщенные линзы, выписанные из Германии, плохо помогали теперь. Петя знал, что не за горами для него сверкающий солнечный мир погрузится во тьму.

  И вот, в одно прекрасное весеннее утро, он решился объясниться с единственной девушкой, которую боготворил, которую обожал и любил всем сердцем. Цвели сады, бульвар благоухал, птицы пели как в раю. Они неторопливо шли по верхней аллее ранним утром… Молодой человек специально выбрал такой час, чтобы никто не помешал столь важному разговору.
   
  – Мусенька, выслушай меня… – начал он.
  Петя запнулся от волнения и остановился, чтобы перевести дух.
  – Прошу тебя, сядь, – продолжал он, подводя свою подругу к скамье.
  – С чего вдруг? – удивилась Маня, уступая его просьбе. – У нас же практика начинается в восемь.
  – Но ведь еще нет семи. Пожалуйста, это очень важно.

  Щеки молодого человека пылали. Он снял свои уродливые очки, и Маня впервые отметила про себя, что у него очень красивые светло-карие глаза, опушенные длинными темными ресницами. А Петя с трудом угадывал милые черты любимой девушки, потому что различал на свету только расплывчатый контур лица.

  – Мусенька, дай мне руку, – попросил он, и бережно принял в свои ладони прохладные
  девичьи пальцы, затем наклонился и нежно поцеловал.

  Маня одернула руку, но почему-то не смогла отчитать своего товарища. Он был каким-то особенным
  в то утро, и она чувствовала, что с ним что-то происходит.

  – Не сердись, – тихо сказал Петя. – Я очень тебя люблю, Муся.
  В этой жизни у меня осталась ты одна, потому что… потому что…

  Он не смог продолжать, опустил голову и отвернулся. Сердце Мани разрывалось от сочувствия и жалости. Она знала про приговор, вынесенный Пете врачами, и стала убеждать его лечиться, поехать за границу. Ведь и ей предрекали слепоту, но все обошлось…

  – Нет, Муся, я знаю, что скоро ослепну совсем! – воскликнул Петя, почти на ощупь снова беря ее руку и прижимая к своей груди, – но я буду бороться, я не сдамся, обещаю тебе. Только… если ты будешь рядом со мной. Мария, стань моей женой!

  Бедная девушка ошеломленно молчала. Она не была готова к такому объяснению и, к тому же, –
  что грех таить? – не любила Петю Батуринского.

  А он, ободренный ее молчанием, упоенно рисовал картины семейной идиллии, описывал будущую райскую жизнь в их загородном имении, он ведь был хорошо обеспечен и мог безбедно содержать собственную семью…

  – Довольно, Петя, мы опоздаем на занятия… Надо идти. И потом, я ведь тебе ничего не обещала. Пожалуйста, не обнадеживайся так, потому что я никогда не брошу учебы. Без медицины моя жизнь немыслима.
   
  – Хорошо, – поник Петя, – только обещай не торопиться с ответом.
  – Я ничего тебе не могу обещать, – строго сказала Маня.
  – Умоляю тебя, не говори больше ни слова…

  Молодые люди молча продолжили свой путь по бульвару, пребывая каждый в своих собственных мыслях. Буйно цвела сирень, душистый аромат кружил голову.   
  И возвращались с занятий они в тот день вместе. Теперь настала Манина очередь объясняться. Она с жаром доказывала Пете, как ей нравится медицина, что она не сможет оставить учебы, что после фельдшерского непременно будет учиться в университете. Потом стала говорить, что когда Петя окончит занятия, то она будет часто навещать друга, приезжать в его имение и дружить с ним всю жизнь, до самой смерти…

  Батуринский лишь вздыхал, слушая ее страстный монолог, и ни разу не прервал. Только когда они очутились возле дома, где снимали жилье Мацкевичи, с минутку постоял, тихо сказал: “Прощай”, – и ушел быстро, почти бегом.
  Маня заплакала. Было жаль его, хорошего юношу. Но она не любила Петю и ничего не могла с собой поделать. А вот сказать ему об этом открыто не посмела, потому что понимала всю глубину его чувства и всю безнадежность.
  Бессонную, горькую ночь провела Маня и корила себя, и упрекала за то, что легкомысленно, может быть, или невольно подала Пете повод надеяться на взаимность.

  На другое утро весеннее солнце согревало и радовало душу, на сердце было так легко, так славно… После лекций Петя купил много фиалок и подарил своей возлюбленной чудный букет. Он был очень весел, много шутил и вдогонку, через улицу, бросил еще несколько букетиков. “Прощай, Муся!” – крикнул парень и убежал. А она ему помахала рукой и рассмеялась. “Как хорошо, он все понял!” – решила Маня.
   
  Она пришла домой радостная и поставила цветы в самую красивую, парадную вазу. Потом расположилась с учебниками на веранде, выходящей в сад, и собралась позаниматься, нужно было готовиться к зачету.

  Вдруг вбегает Владимир Матвеевич в невероятном волнении. Растрепан, бледен, руки трясутся, слова выговорить не может… Наконец объясняет, что встретил Батуринского-старшего в слезах, так как Петя себя застрелил.

  Что сделалось с Маней!.. Когда привели ее в чувство, вокруг стояли отец с матерью и сестры в слезах. Она все вспомнила, быстро вскочила, и выбежала из дома так стремительно, что никто не смог остановить.

  Когда Маня вбежала в дом Пети, там полно уже было людей и к нему не допускали. Столпились у входа студенты. Госпожа Батуринская рассказывала сквозь слезы, как пришел он домой и попросил кушать. “Я, – говорит она, – спустилась в кухню и только сказала кухарке, чтобы разогрела обед, как слышу выстрел. Бегу в комнату, а мой родненький Петя лежит на полу и не меня зовет, а шепчет “Муся…”

  Упала я к своему сыночку на грудь и сама обмерла, пока меня люди не отняли. Боже, зачем убил себя мой Петенька, мой сыночек единственный?..” – и так она причитала без конца. А Маня точно окаменела и не могла глаз поднять на несчастную мать.

  “Я, только я во всем виновата… надо было согласиться на брак, и тогда б он жил…” – колотилось в воспаленном мозгу девушки. Казнила она себя, но ни плакать, ни говорить не могла. Стояла, как вкопанная. Ее о чем-то спрашивали, дергали со всех сторон, но она никому не отвечала. Крики матери и отца Пети звенели в ушах... Они, бедные, потеряли недавно на фронте старшего сына… Боже милостивый, какое страшное горе их постигло!

  Вот уже одели Петю, положили на стол, зажгли свечи, лампады… Началось чтение Псалтири с грустными напевами, но ничего не могло оживить чувства Мани. Плакали все вокруг, а она молча замерла у гроба, потупившись, и не глядя в спокойное лицо уснувшего навеки юноши…
   
  Совсем уже поздно Владимир Матвеевич обнял дочь и отвел от гроба. Вместе с другими вышли они на улицу, а в спину донеслось: “…девушка-то не в себе от горя, помертвелая вся…” Всю дорогу Владимир Матвеевич вытирал слезы и утешал дочку. Твердил, что, мол, руки не подложишь, надо смириться. “В жизни, большой жизни, которая у тебя, дорогая, впереди, – говорил он, – не раз придется прощаться...” Маня плохо понимала слова, только сжимала руку отца и молчала.

  Дома силы оставили бедняжку, она упала на колени перед иконой и разрыдалась…

*******************
Продолжение следует