Русская песня. Часть 5. Жизнь моя - песня моя

            

                Каждый человек рождается со своей песней,   
                которую должен спеть.
                Владимир Курносенко
               

          К этому времени я уже был женат, и у меня была дочь Лена, которой исполнилось пять лет.
          А с моей женой Валентиной Алексеевной Кривенковой мы познакомились, когда она училась на третьем курсе Псковского педагогического института, в 1967 году. Познакомились на вечере в пединституте, куда я со своим приятелем Мишей Уником, тоже учившимся тогда со мной в музыкальном училище, заглянул совершенно случайно.
          Бродя во время перерыва по пустому коридору огромного здания, мы зашли в одну аудиторию, из которой доносились звуки фортепьяно.
Две студентки – одна играла, другая слушала, - увлечённые игрой, не заметили, как мы с Мишей приблизились к инструменту. Увидев нас, они, чего-то испугавшись, неожиданно быстро вскочили и вышли.
          Я сел за фортепьяно и стал наигрывать какую-то модную песенку,
как вдруг дверь отворилась, и наши беглянки возвратились, уже более добрыми и повеселевшими. Мы быстро нашли общий язык и ещё долго музицировали и пели все песни, которые могли вспомнить.
          Заодно познакомились. Они были студентками 3-го курса «химфака». Одну, которая мне сразу понравилась, звали Валентина, другую звали Света.
    
          С Валентиной у нас завязалась дружба, которая вскоре переросла в более тесные отношения. У нас были общие интересы: мы любили музыку, песню,  поэзию…  Нам было легко и приятно вместе. Мы часто встречались, музицировали, ходили в кино, гуляли по городу. Я старался всегда проводить её до общежития, иногда заходил на чашку чая.
          Подружка Света завидовала нашим новым отношениям и всё время пыталась нам внушить, что это временно, что мы просто ослепли, и что всё это скоро пройдёт. Когда она так говорила, лично мне становилось её как-то жалко. Я не понимал, откуда идут эти мысли, но спорить с ней не хотелось.
          Тем временем дружба наша с Валентиной только крепла, и однажды, проводив её до общежития, я признался ей в любви. Потом спросил:
          - Что ты мне ответишь?
Она в ответ пропела мне слова из популярной песни и убежала:
          - Просто я желаю счастья людям, потому, что счастлива сама…
И тут меня осенило: «Песня!  Нас познакомила  песня. Она же нас и соединила. Там, в большой аудитории пединститута, когда музицировали за фортепиано…  Тогда совершилось это чудо – наше знакомство – под звуки немеркнущей музыки.
А иначе и быть не могло, потому-то и поётся: «нам песня строить и жить помогает».
          А я, тогда уже, по себе знал, что мне-то песня  - точно помогает, и помогала всегда!

          Валентина родом оказалась из Крыма, из Евпатории. Окончив там десятилетку и получив аттестат (кстати, на украинском языке), решила поступать в Ленинградский педагогический институт им. Герцена, потому что в Ленинграде в то время жил её родной брат Анатолий. Но не дотянула до проходного бала. Правда, к моей Валентине тут же подскочили вербовщики из Пскова – стали предлагать учёбу в Пскове.
          Посоветовавшись с братом, съездив, для знакомства в древний град Псков, - решили продолжить учёбу в Пскове. Город ей лёг на душу, и судьба её решилась – поехала в Псков. Наверное, чтобы встретиться со мной.

     *****

          Уже в ночь с 1-го на 2 января 1969 года Валентина родила дочь Лену. Валентина  тогда училась на четвёртом курсе института. Мама моя работала инженером в проектном институте «Оргстанкинпром», помочь нам не могла. На помощь пришла тётя Настя (она же «тятяка»). И надо сказать, её помощь оказалась весьма кстати. Когда она приехала из Ленинграда, у нас в квартире был полнейший лазарет. Мы все, кроме нашей малышки Лены, заболели гриппом в очень тяжёлой форме и валялись по кроватям, так что «тятяке» сразу досталось нелёгкое испытание на выносливость, с коим она великолепно справилась, к тому же передала свой житейский опыт, по уходу за младенцем.
          Хотя бытует такое мнение, что новорождённый младенец обладает иммунитетом, и такое заболевание, как грипп, ему не страшен, всё же мы порядком волновались - как бы ни заразить ребёнка. К счастью всё обошлось.
Лена у нас часто простужалась, потому первая же попытка отдать её в детский садик не увенчалась успехом. Она там сразу заболела, а после нескольких таких неудач, мы навсегда оставили надежду на  «ясельное воспитание», а за ней прочно прилепился ярлык - «не ясельный ребёнок».
Так и воспитывалась у бабушек и приходящих нянек, а на лето её увозили в Евпаторию, на море, к Валиным родителям.

          У неё было много всевозможных игрушек. Но в куклы она почти не играла. Самыми любимыми были плюшевый мишка и лошадь. Вообще к животным она была неравнодушна. Она с терпеливым упорством могла часами вырезать из бумаги фигурки лошадей, собак, медведей, потом раскладывала всё на столе, создавая свои фантастические сюжеты, и так играла со своим «зверинцем», что забывала обо всём, что творится вокруг.
          В доме постоянно бывали в разное время то рыбки, то хомяки или кошки, канарейки, ежи и зайчата – летом. А когда она пошла в школу у неё появился верный друг – пёс по кличке Цезарь.
          О, это была отдельная история, история привязанности двух верных друзей, о которой мною написан целый рассказ под названием «Цезарь».
Школу Лена окончила с серебряной медалью и поступила в Ленинградский  фармацевтический институт, после окончания которого она приехала в Псков и стала работать в поликлинике.
          Вскоре Лена вышла замуж и в 1993 году родила дочку, а нам внучку Свету. Так я стал дедом.

          А Валентина, родив Лену, в 1969 году сдала госэкзамены в пединституте и ей на кафедре химии, предложили защитить кандидатский минимум. Она согласилась, и даже уже сдала «Марксистско-ленинскую философию»…
          Но жизнь диктовала свои требования, да и времени  заниматься наукой у Валентины тогда не было. Засосала повседневность и работа в школе, к которой она очень серьёзно относилась. Не зря позднее ей было присвоено звание «Методист народного образования».

*****
 
          Мне же после окончания института в 1974 году (я защитил диплом на отлично), было предложено вести курс лекций по дисциплинам «Сопротивление материалов» и «Теория механизмов и машин».  Заведующий кафедрой «Теория механизмов и деталей машин» Тихон Дмитриевич Колесников, доцент, кандидат технических наук, недавно пришедший из очень богатой организации «Облсельхозтехника», которую он раньше возглавлял, предложил мне перейти полностью на преподавательскую работу в институт.
          - Давай, давай, не раздумывай…Бросай свою проектную карьеру во ВНИИ ЭСО. Правда, получать будешь меньше, но зато есть возможность заниматься наукой. И руководителя я тебе уже нашёл, и тема подходящая есть. А получишь звание - сразу и прибавка к зарплате появится…
          Но, мысль о том, что Валентина моя отошла от науки, а я буду рваться  в кандидаты, как-то меня не согрела. Было неудобно перед женой. Я  согласился только на преподавание - почасовиком в вечернее время для вечерников и заочников.
          И проработал целых два года.

          Надо сказать, что дело это очень трудное. С непривычки после двух пар лекций «рубаху» на мне можно было выжимать…
Ещё повезло, что у меня были институтские конспекты  «Сопромата» и «ТММ». Но всё равно к каждой новой лекции приходилось заново готовиться. И серьёзно.
Что мне очень нравилось – так это дисциплина на лекциях.
Студенты – не школьники. Они, в большинстве, рабочие, взрослые люди. Пришли на лекции уже после работы – уставшие. Нужно записывать конспект и постараться усвоить материал. Не помню, чтобы я кому-то делал замечания относительно дисциплины. На лекциях всегда была сосредоточенная тишина.
Но всё равно по прошествии двух лет мне захотелось уйти с преподавательской работы. Уж больно мало было у меня свободного времени, которое я мог уделять своей семье.
          Помимо «дневной работы» в филиале института ВНИИ ЭСО, преподавания по будням в СЗПИ, я ещё вёл самодеятельный хор, играл на фортепьяно в эстрадном оркестре завода «Выдвиженец» (по субботам и воскресеньям) и был солистом этого оркестра.
          Хотелось больше уделять внимание песне, хору и любимому занятию музыкой.

          Я пришёл к Тихону Дмитриевичу и сказал, что хочу уйти.
Он не ожидал такого поворота событий и даже растерялся:
          - Ну не знаю, чем тебя можно удержать?
И неожиданно для самого себя у меня вырвалось то, что было моей  самой заветной мечтой, мечтой несбыточной, о которой нельзя было и помышлять, поскольку в ближайшем моём обозримом будущем для неё просто не было места:
          - Хочу машину…
          А теперь представьте: 1976-й год. Завод в Тольятти только что стал выпускать «Жигули». В городе ещё и в помине не было ни салонов, ни магазинов по продаже автомобилей.
          Машины приходили партией по 5-10 штук на предприятия города и распределялись по передовикам производства. Были это «копейки» стоившие 5500 рублей и «тройки» - 8600 рублей. Конечно, больших денег у простых советских людей никогда не было, а потому все хотели  только «копейку». Да где же её взять?!

          Тихон Дмитриевич внимательно посмотрел на меня – не шучу ли. Потом встал, походил вдоль письменного стола, повернулся лицом ко мне, и, глядя прямо в глаза, сказал:
          - Если машина будет – останешься?
          - Останусь.
          - Только говорю сразу – «копейку» не обещаю, а «тройку» брать будешь?
          - Если соберу денег, то буду.
          - Хорошо, собирай пока деньги. Сегодня пятница… Через пару дней я тебе позвоню.
          В воскресенье вечером Тихон Дмитриевич позвонил и сказал:
          - Готовь бутылку коньяка. Надо отблагодарить ребят из «Облсельхозтехники». Тебе надо подойти на улицу Белинского в эту организацию. Машины распределяются среди «пайщиков». Чтобы им стать, заплатишь членские взносы за весь год и получишь членский билет. Приблизительно  через месяц будет поступление, в котором и твоя «тройка». Так что не дури, и в понедельник выходи на лекции… Ясно?
          - Ясно. Спасибо вам Тихон Дмитриевич. Вот уж никак не ожидал.
          - Так, ну а деньги собрал?
          - Половина у меня есть своих – всё же работаю, подрабатываю и халтурю. Тысячу тёща обещает, ещё пару тысяч дадут друзья… Всё равно пока не хватает, но за месяц должен наскрести…
          - Если не наскребёшь – я помогу.
          - Спасибо, вы и так мне помогли…
          - Ну, ладно, чего уж там! Да, загляни-ка к Виктору Ивановичу на кафедру. Он хотел с тобой поговорить.
          - Хорошо.

          Виктор Иванович Магда – заведующий кафедрой «Технология машиностроения» был человеком очень симпатичным, высоким, статным с пышной шевелюрой тёмных волос. Мне он всегда напоминал поэта Маяковского – всем своим видом и манерой общаться.
          Я вошёл в его кабинет и поздоровался. Он широко улыбнулся и пригласил сесть:
          - Слышал я – ты собираешься нас покинуть?
          - Нет, теперь уже это в прошлом.
          - Ну и славно! Мне бы не хотелось терять такие ценные кадры. Помню твою защиту дипломного проекта два года назад. Какая графика и какое яркое выступление! И лекции твои замечательны. Ты умеешь подать материал, а главное – тебя студенты уважают.
             - Виктор Иванович, а откуда вы знаете какие у меня лекции, ведь за два года никто из проверяющих ни разу не присутствовал у меня на лекциях?
          - Э-э, а за дверью тоже слышно, как преподаватель ведёт себя со студентами… Шучу, конечно. Ну, а я вот зачем тебя позвал. Хочу предложить тебе быть руководителем дипломных проектов наших выпускников. Тебе это дело знакомо. Сам недавно был выпускником. Буду присылать тебе пару-тройку дипломников, а ты их будешь доводить до финала. Как? Соглашайся…
Этому человеку нельзя было отказать! Весь его облик, внешний вид и добродушная улыбка выказывали особое расположение духа к тебе…
         - Ну, конечно, Виктор Иванович, я даже рад помочь вам в этом.
         - Вот и отлично. И договорились.
Так я проработал в институте ещё пять лет.

*****

          Покупка машины оказалась как нельзя кстати. Мы уже два года, были дачниками. Участок мне выделили от Псковского отделения ВНИИ ЭСО в товариществе «Пристань-2». Это вверх по течению реки Великой, километрах в 20-ти, за Корытовом, рядом с деревней Большие Гоголи.
Небольшой участок – по плану всего 4,8 соток, был расположен на некотором возвышении, и имел наклон в южную сторону, что способствовало быстрому созреванию клубники.
Недалеко протекал быстрый ручей с экзотическим названием «Козий брод». За ручьём, в ста метрах, в сосновом лесу был «ключ», куда мы всегда ходили за родниковой водой. Вода была такая вкусная, что когда купил машину, даже зимой я приезжал за ней.
          Рядом с нами был участок моего непосредственного начальника Александра Ивановича Валькова. В то время он возглавлял «Сектор точечных сварочных машин» (в отделении ВНИИ ЭСО), а я у него был ведущим конструктором.
          Помню, с каким энтузиазмом мы в первые годы, когда взяли участки, трудились на земле. В каждом из нас пробудилось чувство собственника или правильнее сказать – проснулась тяга к земле. Мы все и даже наши дети (у Валькова тоже была дочь, лет на пять старше нашей Лены) с неописуемым удовольствием проводили все выходные, а летом и послерабочее вечернее время на своей земле.

          Я не зря упомянул о клубнике. В первые же годы мы собирали рекордные урожаи. Кто-то нам дал для разведения сорт «Фестивальная», который удачно прижился. Видимо, и земля и место ягоде пришлись по душе. И с небольшого участка (меньше сотки) мы собирали за сезон по 15 вёдер спелой, ароматной, красной ягоды. Мы не знали, куда её девать. Хватало всем: и нам, и родственникам, и друзьям…
          Было фантастикой смотреть, как ягода цвела. Я такого никогда больше в своей жизни не видел. Это был сплошной бархатистый жёлто-белый ковёр из цветков – живой и пышный ковёр.
          После мы всех сотрудников, начинающих дачников, снабжали «усами» нашей клубники, которую так и называли – «мухинская».
Прошло время, и сорт выродился, стал не таким урожайным. И сколько мы потом ни старались завести нечто подобное – ничего так и не вышло.
          Так вот, я уже упоминал о том, что в нас тогда проснулась тяга к земле. Ведь мы с женой были молоды – всего-то по 30 лет. Казалось, весь мир перед нами был открыт – смотрите, познавайте! Мы и путешествовали: почти каждый год – Крым, Прибалтика (Рига, Таллин, Юрмала…), Польша, ГДР…   Всё на своей машине. А в 1978 году у меня ещё была полуторамесячная командировка во Францию от завода ТЭСО. (Париж - фирмы Сиаки, Рено, Лонгепен, Пежо).
Но всё равно земля нас так притягивала, что возвращаясь из дальних походов, мы ощущали: если есть рай на земле, то он находится именно здесь – на этом милом, дорогом, НАШЕМ клочке родимой земли, где мы были полноправными хозяевами.

          В моей собственной жизни произошёл заметный перелом, после которого я стал ощущать себя как бы другим человеком. Я заметил, что и ходить я стал как-то по-другому – по-хозяйски, увереннее, прямо…   И мыслить – созидательнее, мудрее… И дышать – полной грудью.
          Я почувствовал радость и вкус работы на земле.
          А постройка дома кроме физической радости приносила и радость уму, который работал над созданием будущего «очага».
          Короче говоря, это были годы, наполненные особым смыслом жизни, активным трудом и радостью от ощущения избытка сил, которые шли от самого сердца земли.


          Встреча с землёй

Отошла ли душа… отболела ли?
Вот и встретились мы, наконец.
И пушинками-вербами белыми
Расплескал свои песни скворец.

Перед близким порывом цветения,
В жилах дремлющих силы храня,
В чутком сне своего пробуждения
Ждёшь ты каждой песчинкой меня.

Благодатная… Соками вешними
Ты, как добрым вином, налилась.
Брызжет звонким ручьём со скворечни
Бесшабашно-горячая страсть.

Подожди, расцветёшь ты, родимая,
Словно яблони дивный цветок!..
По дрожащим запястьям рябиновым
Свежей кровью пульсирует сок.

          Помимо осознания того, что земля и труд на ней меняли меня в лучшую сторону, наполняли душу заботой, теплом и любовью, появлялась потребность поделиться этим теплом и любовью с другими. Хотелось рассказать всем о силе и значении земли, о её поистине волшебных свойствах – возрождать в человеке любовь к труду, к своим корням, к своим предкам, к своей истории…   А как рассказать?
          Вот тут-то и пришла на помощь поэзия. Я потянулся к слову, как к спасательному кругу, чтобы объяснить людям, а прежде всего самому себе, многое из того, что понял, став ближе к земле:

Зов земли

Скажи, откуда он - живой, неистребимый -
В душе моей, где раньше дух бродяжий был,
Неугасимый зов клочка земли родимой,
Где я в себе навек крестьянина открыл?

Когда в слепую рань возьму своё лукошко,
И выйду в огород, за яблоневый рай,
И, накопав себе для варева картошки,
С блаженством непритворным, бьющим через край,

Присяду к очагу, и в котелке копчёном
Поставлю на огонь дары земли моей, -
Я молча ухожу из дней своих учёных
В патриархальный мир давно забытых дней.

И радует меня, что я могу - так просто! -
Перенести его нехитрые черты
В мой повседневный мир - машинопроизводства,
В автомобильный бег вселенской суеты.

И так отрадно мне в короткий миг покоя
Волненье ощущать бесхитростное вновь,
Когда себе на стол взрастившею рукою
Кладу я кабачок, капусту иль морковь.

Душою безмятежной снова оживаю,
Любуясь на плоды неоскудевших сил.
Весну - когда сажал - и лето вспоминаю,
Когда их поливал, лелеял и любил...

Я слышу этот зов в осенний день дождливый,
И летом, и зимой в душе он не умрёт.
Я знаю: без меня ей плохо, сиротливой.
Земля, как человек, надеется и ждёт.




          Россия - аграрная страна. Земля – главное богатство России.
          В 20-м  веке мы согнали человека с земли в города. Это огромная беда. Чтобы «вылечиться», восстановить страну, нужно вернуть русского человека – хозяина - обратно на землю. И, конечно, создать все условия для счастливой жизни на земле: прежде всего, построить хорошие дороги по всей стране.
          Человек Земли должен жить и работать на земле, имея там дом, семью, своё хозяйство, большое потомство – продолжателей крестьянского уклада жизни. Без дома на своей земле человек как бомж – без определённого места жительства.
Все, кто живёт в городах – бомжи, живущие не на земле, а на асфальте. А живущие в многоэтажках -  тем более: они оторваны от земли  – живут между небом и землёй.
          Рвутся вековые связи человека с землёй, со своими корнями, устоями. Плохо человеку – он болеет в городах, как в каменных мешках, мыкается, как беспризорный, как блудный сын, потерявший мать…
          Плохо матери-земле без своего родного сына, хозяина. Она тоже стала беспризорной, неухоженной, брошенной на зарастание и одичание.
Повесть моя начинается с рассказа матери, родившейся в Тверской глубинке в начале прошлого века. Её рассказ записан мною с её слов. Она светло, с большим оптимизмом и любовью поведала о крестьянской жизни, больших многодетных семьях, крепких крестьянских хозяйствах. Никто бы никуда не уехал, если бы сначала не революция, потом - война… и покатило, поехало…
          Но сейчас жизнь другая. В людях просыпаются вековые привычки: тяга к земле, к природе, к воле, к русскому простору…
Дали людям участки земли под дачи – хорошо, но, не подумав дали мало - всего по пять соток. Через тридцать лет разрешили давать по пятнадцать соток. Но желающих работать на земле уже практически не стало. Выросло поколение, воспитанное в городе. Им земля не нужна. Нет у них любви к ней, тяги к ней нет. Они всё больше смотрят за границу.
          Они не знают русских обрядов, русской истории, русских песен. Да и не звучат эти песни ни по радио, ни по телевидению.
А что звучит – то они и поют, да ещё часто не на русском языке.
          Ну и кто мы после этого? Самые настоящие «Иваны родства не помнящие». Причём этот фразеологизм надо толковать не в переносном, а в самом что ни на есть прямом смысле:

Мы дети Великой Печали –
Бездумных, бездарных годов.
Мы так оголтело кричали
В дремучих «лесах» городов.

Друг друга топтали и били
В бессмысленном смертном бою.
Родную деревню убили
И предали Землю свою.

Над бедным Иваном смеялись
И выжили с грешной Земли:
Просторы – в лесах потерялись,
          И сорной лозой поросли.

Россию, как зверя, загнали
В железный Европы капкан.
Мы, дети Великой печали, –
Родили бездушья дурман.

Нас бросят и звери, и птицы;
Дождёмся мы жуткой поры:
Под нами Земля загорится,
Провалится в тартарары.

*****               

          Меня избрали редактором стенной газеты в отделе №15 псковского отделения ВНИИ ЭСО, где я тогда работал. И пробыл я в этом качестве больше полутора десятка лет. В отделе было 60 сотрудников и каждому надо было написать поздравление ко дню рождения или к юбилею.
          Помимо дней рождения надо было писать стихи к праздникам и знаменательным датам. Мне было нетрудно, и я это делал с удовольствием. Однажды наша газета заняла первое место среди отделов на объявленном конкурсе, и мы выиграли главный приз – двухдневную поездку всем отделом на экскурсию в Ригу.
          Меня, как редактора, хвалили за оформление газеты и особенно за стихи. Подобные события  ещё сильнее подхлёстывали к творчеству, которое увлекало меня всё больше и больше.
          Да и сама конструкторская работа мне очень нравилась, поскольку в ней тоже был заложен большой творческий потенциал. По сути, я добился того, о чём мечтал с детства, - стал конструктором.

          Я работал сначала ведущим конструктором, потом заведующим сектором точечных и шовных сварочных машин в Псковском отделения ВНИИ ЭСО.
          Мы проектировали и изготавливали у себя на заводе ТЭСО, по заказу министерства и таких институтов как НИАТ, (институт авиационной техники) сварочные машины и автоматизированные сварочные линии для Куйбышева (ракетно-космический комплекс), Киева (КБ  Антонова – сварка фюзеляжа и крыльев самолёта «Антей»), Тольятти (ВАЗ), С. Петербурга (Кировский завод), Вильнюса (шторки компрессоров), Ростова на Дону (комбайны «Нива» и «Дон»), Колхиды, а также для Кореи и ГДР и др.
          Работа была интересна ещё и тем, что спроектированные нами машины, изготавливались тут же на заводе ТЭСО, и можно было проследить весь цикл изготовления от начала до конца, выявить все хорошие и плохие стороны проектирования, испытать и сдать машину заказчику, а иногда, если это автоматизированная линия, - собрать её у заказчика и сдать ему в работоспособном состоянии.
          Были случаи, когда мы знали заказчика, но не знали предназначения машины. Проектировали по техническому заданию, испытывали на сварку по опытным образцам, присланным заказчиком. И только, когда нужно было подписывать техническую документацию, приехав к заказчику, выяснялось истинное предназначение нашего изделия. Так было с куйбышевским заказом. По нему мы делали несколько проектов сварочной техники и, когда однажды приехав к заказчику, я попросил хоть одним глазком посмотреть, как работают наши сварочные машины, – мне показали.
          На краю огромного глубокого приямка стояла моя родимая МТВ- 180 (Машина точечная, выпрямленного тока) и сваривала лежащий горизонтально корпус то ли ракеты, то ли космического корабля.

          Когда работали с киевским КБ Антонова, никаких секретов не было. Для него мы спроектировали и изготовили две машины для сварки самолёта «Антей». Одна – огромная – МТВП – портального типа для сварки лопасти крыла. Вторая – МТВГ – для сварки фюзеляжа. Изготовили и запустили в производство.
 Для Ростова на Дону был огромный проект: сборки и сварки кабины нового комбайна «Дон». Мы спроектировали и изготовили несколько линий  - линии дверей, крыши, стенок и т. д. Сложность заключалась в том, что на месте, в Ростове на Дону, наши линии надо было встроить в общий поток сборки комбайна. И здесь мы столкнулись уже с английскими линиями, которые в принципе отличались от наших. Приходилось долго бывать в командировках, чтобы разрешить все вопросы.
Сдавать машину или линию было всегда легче, если заказчиком был сам завод, которому было необходимо это изделие.
Но бывали случаи, когда изделие заказывало министерство, у которого был свой план по внедрению новой техники, которое оплачивало проектные и изготовительные работы, а заводу она была порой и не нужна.
Интересная ситуация была с Вильнюсом. Мы спроектировали и изготовили автоматизированную линию для сварки шторок компрессоров. Она заменяла ручной труд сварщиков и освобождала сразу 40 рабочих, весь сварочный цех, резко улучшая условия труда и повышая производительность.
Цех, где мы стали собирать свою линию, был весь в сизом дыму, поскольку вытяжка не справлялась с таким количеством сварочных постов.
Была страшная теснотища, уже в трёх метрах ничего не было видно и нечем было дышать. Глаза воспалялись от многочисленных ярких сварочных бликов. Но всё равно рабочие нас приняли холодно, если не сказать враждебно. Ведь все они оставались без работы. Им лично эта линия была не нужна. Они нам намеренно вредили.
То сломают, то открутят, то куда-нибудь вставят лом и т. д. Раза три или четыре собиралась приёмочная комиссия, и каждый раз линия оказывалась не готовой к сдаче
из-за какой-нибудь поломки.

          *****

В 1978-м году, я с группой специалистов завода ТЭСО (Тяжелого электросварочного оборудования) был направлен для изучения новой сварочной техники в Париж на фирмы "Сиаки", "Лонгепен", "Рено".
Вот казалось бы – еда. Вроде бы она везде – еда, как еда. Ан, нет! Оказывается мы – русские любим одно, а французы – другое. Мы хвалим свою кухню, французы – свою, причём они спорят, что их кухня самая лучшая. Не знаю, что готовят французские дамы у себя дома, а то, что подавали нам в гостиницах и на фирмах, уже через неделю нам осточертело.
Помню, как сильно я соскучился по домашней еде, особенно по борщам да щам, да прочим нашим летним и зимним супам.
За время пребывания в ноябре - декабре месяцах ни разу нам, русским людям, не дали поесть первого. Завтрак в гостинице: кофе, булочки, конфитюр. Обед - на фирме: салат, вино, второе, десерт. Ужин - почти как завтрак. Черного хлеба и первых блюд не было вовсе. Хлеб только белый.
 В конце командировки вся эта французская еда, всем нам чертовски надоела.
 Но не только поэтому, я бы никогда не смог жить там. При всем положительном, что там мы отмечали, при заметном достатке населения,  было что-то чуждое русскому духу, русскому сердцу, русскому глазу, русским привычкам во всем окружающем быте, во всей жизни. Я не могу ответить, что конкретно, но я как бы ощущал на себе, всю эту душную атмосферу, от которой было желание избавиться и поскорее.

Я вспоминаю то полушоковое состояние от первых парижских впечатлений. С неделю мы ходили как лунатики или как попавшие на другую планету.
Сначала удивила погода: в Москве - снегу по колено и десять градусов мороза, а там - теплынь такая, что пришлось снять шубы и весь декабрь, до самого Нового года, проходить в пиджачках... 
Как-то ночью в Париже выпал снег, даже не снег – снежок, который растаял уже через два-три часа. Французские коллеги сказали, что снега у них не было уже лет десять, и при этом шутили, что это мы, русские привезли его из России.   
Удивляли сплошные потоки автомашин на улицах...
Удивляло обилие овощей и фруктов самого безупречного качества, свободно и безнадзорно выставленных прямо на улицах рядом с магазинами. Набираешь в пакет чего хочешь - от помидоров до ананасаов, - заходишь в магазин и расплачиваешься.  Коммунизм!?.
Удивляло обилие морских продуктов: всякой рыбы (и живой тоже), устриц, мидий, каких-то улиток...
Вызывало интерес вино во время обеда (на столах в столовой фирмы «Сиаки»!), где нам подавала симпатичная, всегда улыбающаяся юная француженка, про которую говорили, что она ездит на самой дорогой машине, которую ей подарил любовник...
Удивляло то, что на Триумфальной арке, что на площади Звезды, на века, чтобы знали потомки, среди городов, покоренных Наполеоном, значились Смоленск и Москва, а памятник на могиле Наполеона в Доме Инвалидов сделан из глыбы красного гранита, привезенного из России
Шокировало и обилие собачьего кала на тротуарах в центре Парижа, - чуть зазевался и - попался...
Шокировали клошары - французские бомжи. У нас бомжей еще не было и в помине, даже слова не существовало. Они мирно спали на вентиляционных решетках метро, откуда шел теплый воздух или в самом метро на скамейках...
Кстати, – удивила тишина в парижском метро. Не было обычного воющего звука приближающегося поезда. Потом мы поняли отчего. Просто – вагоны были поставлены на резиновые шины.
Мне вспомнился удивительный эпизод встречи с внуком Льва Толстого. Мы зашли в магазин рыбацких принадлежностей, расположенный на одной из 12-ти авеню, отходящих от площади Звезды. Завлекло то, что на витрине были выставлены необычные снасти, в основном спиннинги и катушки, для ловли, как оказалось, рыбы в море. Ну, зашли, покупателей нет. Полушепотом стали делиться впечатлением от увиденного. А хозяин за стойкой, симпатичный бородач и говорит:
- Говорите громче, я понимаю по-русски.
- Вы знаете русский?
- Да, я Толстой...
- Какой Толстой?
- Внук Льва Толстого...
???
Дальше разговор пошел такой, как будто мы встретили близкого нам человека. Он рассказал нам, как два раза съездил в Россию, как его часто приглашают в русское посольство на всякие торжественные встречи.
О своем магазине он сказал, что открывает его на полгода в течение зимнего сезона, а на летний сезон закрывает и уплывает на своей яхте к берегам Панамы, где занимается спортивным рыболовством. Он показывал альбомы с фотографиями пойманных и подвешенных на палубе яхты акул и меч-рыб, свидетельства чемпиона мира по спортивному морскому рыболовству, чучела из голов огромных рыб...
Расстались мы друзьями, получив в подарок по катушке прочной лески.
В столичной жизни нас удивляло и шокировало почти все, что мы видели. И, конечно, мы не обошли вниманием кинотеатры сексфильмов на Елисейских полях, расположенные через несколько десятков метров друг от друга.
Удивляли никогда не виданные нами сексшопы - магазины, расположенные по всему городу. Особенно много их было на улице Пигаль, равно, как и различного рода заведений бордельного типа.
 И, думалось тогда, что чего-чего, а вот этого безобразия в нашем обществе не будет никогда.

*****      
   
Тем временем я продолжал писать стихи, был уже участником нескольких семинаров проводимых Псковской писательской организацией. Руководителями семинаров у поэтов были Игорь Григорьев и Лев Маляков.
 На мои стихи стали писать рецензии псковские авторы: В.Воробьёв, Л.Маляков, Э.Жемлиханов. Каждый из них находил в стихах искру Божью, да и рецензии были поучительными, интересными.
С Энвером Жемлихановым, прекрасным поэтом из Великих Лук, у нас завязалась переписка, но мне всё же хотелось чего-то более определённого, какой-то учёбы…
          И вот, однажды написал рецензию сам Игорь Григорьев. И рецензия оказалась более чем положительной – обнадёживающей. Но с некоторыми выводами хотелось поспорить, что-то уточнить, прояснить…
          И я набрался смелости и пошёл к Григорьеву домой.
          Он встретил меня с радостью, а на лице Игоря Николаевича заиграла такая добродушная улыбка, как будто он встретил старого закадычного друга.
           С этого дня я стал приходить к нему регулярно и если, случалось, задерживался на недельку-другую, то сразу же получал «взыскание».
Он познакомил меня с Еленой Морозкиной – его женой, Марией Васильевной – матерью и его друзьями – поэтами, ставшими и моими друзьями – Сашей Гусевым, Львом Маляковым, Иреной Панченко, Валентином Краснопевцевым и другими.
          Моё знакомство и наша дружба с Игорем Григорьевым открыли новую веху в моей жизни.  И это было вторым переломным моментом, (после встречи с землёй), который распахнул передо мной новый мир: мир поэзии, Слова и Звука.
               
Шли годы. Поэзия становилась для меня, если не смыслом жизни, то  необходимым условием существования и познания самой жизни. Знакомство моё с новыми друзьями-поэтами способствовало этому и укрепляло во мне веру в то, что мне надо писать, надо работать над словом.
Естественно, шёл я от песни – русской песни, которую я хорошо знал, любил, пел и играл на гармошке, и на баяне.
Вспомнил, с чего начинал Пушкин: с изучения народного фольклора, русской песни. Вслед за Достоевским я бы мог сказать, что «нашёл уже свои идеалы в родной земле, восприял и возлюбил их всецело своею любящею и прозорливою душой». Я чётко усвоил, что стихи должны нести чистоту и прозрачность, являть простодушие и ясность мысли. Да, так писать трудно, неимоверно трудно. Ведь песни обкатывались в течение длительного времени, - притирались слова к музыке.
Итак, одно из первых моих программных стихотворений:

            Путь

Ещё незрячий и убогий,
Впотьмах угадывая след,
Пойду на ощупь, без дороги,
На чистый звук, на дальний свет.

Родная сжалится природа
И в руки посох мне подаст,
И, раскрывая жизнь народа,
Глубинный высветится пласт.

Тогда, в мучительных и смутных
Прозрениях, я стану зряч:
Увижу встречных и попутных,
Услышу пение и плач…

И будет день, певуч и светел,
Твоей улыбкой обогрет.
И будет дуть попутный ветер –
На чистый звук, на дальний свет.

На чистый звук, на дальний свет я так и иду в течение всего моего творчества, а спустя много лет я напишу еще одно программное стихотворение, в котором обнаружу, что я не изменил своему курсу:

Я иду к восходящему свету,
          К чистой песне, что слышу вдали…

К тому же, меня всегда окрыляло и радовало наше новое сообщество поэтов вхожих в дом Игоря Григорьева – гостеприимного и бескорыстного, щедрого на похвалу и жадного до хорошего чужого стиха.
Но не только хвалить умел Игорь Григорьев. Когда дело касалось редактирования – он был неимоверно беспощаден и жёсток.
Он всегда поощрял новаторство, поиск. Если ему стихотворение нравилось, он мог написать на рукописи: «Отлично! Тут ты превзошёл сам себя». Если же стих был плох, он раздражался, мог его перечеркнуть крест- накрест и даже написать нецензурное слово.
То обстоятельство, что я всё же стал писать стихи поздно, сыграло свою положительную роль, в том смысле, что из-под пера стали выходить серьёзные  стихи.  И, хоть писал я в это время много, слабых стихов было сравнительно мало. Этому способствовал богатый жизненный опыт и уже устоявшееся мировоззрение.
Я не знал, кого слушать: одни говорили – «лучше меньше да лучше», другие – пиши пока пишется. А Энвер Жемлиханов из Великих Лук писал – «пиши больше, потом – как найдёшь». А поскольку  стихи писались – я их показывал моим друзьям-поэтам, что-то подправлял и аккуратно складывал в пухленькую папку.
Я не торопился с изданием первой книжки. Игорь Григорьев, наоборот, хотел, чтобы я издал, да побыстрее. И вот однажды, он не выдержал, потребовал от меня всё, что я написал, сел и за неделю составил и отредактировал мой первый сборник.
Прочитав его, Саша Гусев сказал, что нельзя допускать в мои стихи
чисто Григорьевские выражения.  Они долго спорили с Григорьевым. В результате разругались и Саша забрал рукопись себе, сказав, что будет всё пересматривать и редактировать заново.
Наверно мне повезло в том, что меня стал редактировать Саша. Но и редактирование Григорьева тоже сыграло свою положительную роль.
Правда между Григорьевым и Гусевым сразу пробежала чёрная кошка – этак года на полтора. Но Григорьев мог так же резко прощать, как и обижаться.
Саша тоже не сразу «засел» за мою рукопись, продержав её около года. Ему надо было, как всегда,  настроиться, войти в образ. Напоминать ему я ни в коем случае не мог. Я часто приходил к нему – разделял его одиночество.
Я помню, даже стал курить, потому, что придя к нему я всё равно сидел в густом дыму. А смотреть, как он курит один, аккуратно складывая пепел в пустую пачку из-под сигарет, мне было неловко.
И вот летом 1992 года вышла моя первая книжка «Иду на ваши голоса». Оформление книжки сделал художник Петерис Скайсткалнс. Далее в рассказе о Саше Гусеве, я опишу более подробно обо всех приключениях, с которыми она выходила, с каким неимоверным трудом она пробивалась из тьмы к свету.
И эта маленькая голубенькая книжица стала мне самой дорогой и любимой, во-первых, потому, что у неё было два редактора, во-вторых, потому, что она была первой.
Через два года в 1994 вышла в свет моя вторая книжка «Доверчивая Русь». Художественное оформление моё. Редактором её был Игорь Григорьев, который и написал к ней небольшое, но ёмкое и очень мне дорогое «Напутствие».
Зимой 1994-95 годов вышла моя третья поэтическая книжка лирики «Песни на ветру», редактировал которую также Игорь Григорьев. В роли художника-оформителя снова выступил я сам.
А 20 сентября 1995 года меня приняли в члены Союза писателей России. Надо сказать, что в то время Союз писателей был той вершиной на «Парнасе», куда попасть было престижно и почётно. И я был вполне удовлетворён этим.


*****       
       
Было это осенью 1995 года. Я выступал  в псковском поэтическом клубе «Лира» на улице Конной дом 6, в центральной городской библиотеке. Читал стихи и играл на своей гармошке, сопровождая чтение  стихов русской музыкой. Помогали мне поэты  Ларина Федотова и Валентина Алексеева.
И нельзя было определить, что больше нравилось слушателям – стихи или музыка? Надо сказать что до этого случая я охотно на выступления брал с собой гармошку. Пока она в тот вечер не пропала.
А просто после выступления мы решили отметить успех и поехали большой компанией к нам домой. На моей остановке все вышли и пошли в магазин. И не сразу заметили, что гармошки то – нет. А где гармошка?  А она уехала в автобусе дальше. 
 Никто о ней не вспомнил.
         Когда у меня пропала гармошка, и я пришёл в магазин купить новую, -  в музыкальном отделе были одни гитары и усилители.
         - Скажите, где мы живём, в России или в Америке?
         - В России.
         - Тогда куда подевались гармошки, ведь тульская фабрика ещё работает.
         - Не только тульская, но и шуйская работают. А гармошки уже никто не берёт…
         - ????????
         - А мне нужна.
               

          На дворе стояло смутное время. Началось оно ещё с начала перестройки в 1985 году. В стране шли различные преобразования, многие из которых имели отрицательные последствия.
          Потом это время усугубилось развалом СССР в 1991 году.
На глазах разваливалось сельское хозяйство – одна за другой исчезали животноводческие фермы, перестали засевать и пахать поля, опустели и зарастали бурьяном все колхозные и совхозные угодья. Сельская молодёжь да и жители средних лет подались в города, а старики остались умирать на своей горемычной земле. В деревнях совсем не стало коров и всякой животины, да и сами деревни разрушались и исчезали с лица земли.
          То же самое творилось и с промышленностью. Разваливались и сокращались заводы, проектные организации. Огромная армия инженеров и классных специалистов, квалифицированных рабочих, станочников оказалась на улице никому не нужная.
Псковское отделение (более 600 человек) института ВНИИ ЭСО, который был задуман на века как центр мировой сварки, сначала было реорганизовано  в СКБ псковского завода ТЭСО, а затем, по мере исчезновения заказов на сварочную технику, и СКБ превратилось в малочисленную шарашку.
          В 1995 году меня сократили с должности ведущего конструктора, и я устроился там же на заводе ТЭСО в организованный в срочном порядке «Коммерческий центр». Заводу надо было как-то выживать, и в обязанности «центра» входило находить заказчиков по всей стране для сбыта ширпотреба.                Срочно спроектировали и запустили автоматизированную линию сварки-сборки масляных радиаторов. После прохождения соответствующих курсов мне была присвоена квалификация маркетолога.
Итак, я стал «купцом». Заказчиков на масляные радиаторы искал по всей стране, а когда находил, заключал договора на изготовление и поставку. Потом «вышибал» деньги. Несмотря на договора многие и после получения продукции не торопились оплачивать счета.
          И мне приходилось выезжать на места, чтобы посмотреть в их «честные глаза». Были целенаправленные командировки в Ульяновск, Уфу, Пермь, Краснодар. Каждая из них – незабываемый интересный рассказ.
«Купцом» я проработал три года. Но когда и эта попытка возродить или хотя бы удержать на плаву завод не стала приносить существенную прибыль – сократили и «Коммерческий центр».
          Я опять остался «за бортом».

*****   
               
          Вместе с распадом Советского Союза в 1991 году распался и Союз писателей СССР. В стране образовалось сразу несколько союзов. В одной Москве - сразу три:  Союз писателей России, Союз российских писателей и Союз писателей Москвы. Есть ли разница между ними?  В принципе – нет.
          Но Союз писателей России традиционно считается организаций «патриотической» направленности, тогда как возникший как альтернатива ему Союз российских писателей придерживается «демократической» направленности.
          Вирус распада, гулявший по всей стране, попал и в нашу писательскую организацию, и 11 декабря 1997 года было заявлено о создании в Пскове новой писательской организации – «Объединения псковских писателей»,  (ОПП), которая вышла из основного состава и стала жить своей самостоятельной жизнью.
          Руководителем новой организации вначале стал Станислав Золотцев, а через полтора года – Ирена Панченко. В состав отделившейся организации вошли Станислав Золотцев, Ирена Панченко, Лев Маляков, Валерий Мухин, Александр Гусев, Елена Морозкина, Валентин Краснопевцев, Борис Ильин, Виктор Васильев.
«Объединение псковских писателей» с самого начала избрало путь активной поддержки авторов, живущих не только в областном центре, но и в глубинке. Были налажены прочные творческие связи со всеми литературными клубами при районных библиотеках и школах, выявлены десятки талантливых авторов, которые впервые получили возможность быть опубликованными на областном уровне.
          Это стало реальным благодаря широкой издательской деятельности: за время существования ОПП в свет вышло более 50 коллективных сборников и десятки авторских книг. И это без всякой официальной финансовой поддержки.
Для сравнения: за это же время Псковская писательская организация, возглавляемая Александром Бологовым, а позже Олегом Калкиным,  выпустила только один сборник – альманах «Скобари», который был профинансирован областной администрацией.

          Интересно, что первый же поэтический сборник ОПП «У родника» (авторы: Золотцев, Морозкина, Маляков, Мухин, Гусев, Панченко),  подвергся острой «грязной» критике бывших друзей-коллег родной писательской организации, вылившейся на страницы областной печати.
          Значит, сто раз был прав  Александр Блок, открыв миру эту страшную правду в своём стихотворении «Друзьям»:

Друг другу мы тайно враждебны,
Завистливы, глухи, чужды,
А как бы и жить и работать,
Не зная извечной вражды!

Что делать! Ведь каждый старался
Свой собственный дом отравить,
Все стены пропитаны ядом,
И негде главы преклонить!...


          И почти одновременно в газете «Вечерний Псков» была опубликована статья известного поэта-песенника Николая Доризо, который был в восторге от сборника «У родника». Хочу привести эту небольшую статью целиком, потому что опытный мастер в ней даёт и краткую характеристику каждому автору:


                «Под пушкинским солнцем»
       
          ... К сожалению, я нахожусь уже на том «высокогорном» этапе судьбы, когда она дарит человеку больше горечи, нежели радости.
Человеку моего - фронтового - поколения тем более: и окружающая реальность не очень радует, и к возрастным хворям добавляется боль старых военных ран, становящаяся и душевной болью… .
Так вот, едва ли не самым большим среди сегодняшних моих огорчений стало то, что уже давно я не бывал на пушкинской земле Псковщины, не входил под сень Михайловских рощ.
          Когда-то чуть не каждый год приезжал, не раз выпадала мне честь вести традиционные летние Пушкинские торжества в Пскове и в Святых Горах, не раз езживал туда и в любимое время Александра Сергеевича, золотой осенью, и в метельную пору.
          И вот неожиданная радость: в моих руках оказалась только что вышедшая в Пскове книга стихов - такая книга, что и содержанием своим и «одежкой», оформлением, как раз и подарила мне новую встречу с Михайловским, с Тригорским, со всей святогорской пушкинской землей. Я говорю о коллективном сборнике стихов «У родника», созданном шестью псковскими авторами.
Пусть свидание с заповедным и сказочным этим краем было заочным, но, думается, каждому, кто по-настоящему любит поэзию, ясно: она способна давать нам такие ощущения, мысли и чувства своим волшебным вымыслом, каких никогда не сможет дать реальность.
          Читая стихи шести псковичей, я как бы заново ощутил себя среди зеленого царства трав, лугов, садов и лесов Пушкиногорья, озвученных пением птах, вновь почувствовал, что стою перед скромным мраморным обелиском на Святой Горе.
          В последние годы мне, хоть и реже, чем прежде, но все-таки часто дарят и присылают поэтические новинки, есть среди них и удачные, и не очень, но, признаюсь, сборник «У родника» воодушевил меня по-особому.

                Святогорье мое, Лукоморье мое -
                Жизнь, омытая пушкинским взором.

          Так завершается стихотворение, открывающее этот сборник, и не случайно же оно посвящено памяти С. Гейченко, - как и несколько стихотворений других участников книги: не должно землякам «Домового», подвижника и фактического творца нынешнего заповедника, забывать это великое имя. «Жизнь, омытая пушкинским взором» - трудно, кажется, найти более точную словесно-художественную «формулу» для обозначения того мировосприятия, с которым жил Семен Степанович; и с которым живет каждый, кто ощущает, что «Пушкин - наше все»...
          Автор же этого стихотворения, как и первого раздела книги - мой младший, хотя уже и очень давний добрый товарищ по перу Станислав Золотцев, чья  творческая судьба в Москве разворачивалась на моих глазах.
Теперь, зная, что он живет по преимуществу вновь в Пскове, и читая в книге «У родника» его самые новые стихи, вижу: возвращение на родину пошло на пользу этому, одаренному и многогранному литератору.    
          Но самое доброе впечатление у меня, осталось и от «мини-книжек» других псковских  поэтов, участников этого сборника. Из них лично я не знаю почти никого, разве что, помнится, «по касательной» во время одного из Пушкинских праздников, общался с поэтом-фронтовиком Львом Маляковым.
          Отрадно сознавать, что не сдается «старая гвардия» стиха, что
Л. Маляков создает жаркие и страстные образцы любовной лирики, но, Боже! Как точно и сильно (и по-пушкински светло), без «черноты» тоскливой удалось выразить ему то, что чувствую сейчас и я, и множество людей, оставшихся от нашего горевого поколения и глядящих прощальными глазами на мир:
               
                «В золотом ореоле синица
                Все поет и горит, как в огне...
                На закате увидеть бы лица,
                Что не смогут забыть обо мне».

          Древний, славянски-неповторимый, православный и ратный облик Псковщины, столь любимый Александром Сергеевичем, зримо предстал передо мной в стихах Елены Морозкиной, - это творения художника в полном смысле этого слова: ярчайшие и пропитанные музыкой и самой Историей...
          Печалюсь от того, что по- настоящему не «прорезонировал» в минувшие десятилетия среди всесоюзной читательской аудитории Александр Гусев: судя по его части в сборнике, по «Свету небесному», перед нами - давно уже состоявшийся поэт подлинно историко-философского плана. Боль, переплавленная в мудрость, так обозначил бы я лирический стержень его творчества.
          Но не меньшим откровением для меня стали и многие стихи доселе неведомого мне псковича Валерия Мухина,- вот лирик по всей строчечной сути своей...
               
               «Ведь суть не в утоленье - в ожиданье,
               В желанье вечном счастья и любви»,

- тут не только утверждение: Мухин тут и протестует против сиюминутной «потребительской» психологии, вломившейся в отечественный мир...
По-женски трепетны и добры, но как же мужественны многие строки Ирены Панченко. Читая их, как бы заново понимаешь: женщина и природа, женщина и земля (особенно у нас в России) - понятия неразрывные. Стихи этой поэтессы напоены разнотравьем, ароматами поля и пашни, по-матерински защитительны в авторском отношении к миру.
          А еще, конечно, мне, отдавшему немало сил отечественной песне, радостно, что многие стихи участников «У родника» по-настоящему музыкальны: порой просто самому хочется запеть их. Наверное, они дождутся своих композиторов.
А пока надобно в завершение сказать: «У родника» - сильный и талантливый вклад поэтов Псковщины в тот духовный труд, который необходим для достойной встречи 200-летия со дня рождения Пушкина».

Николай ДОРИЗО,
поэт, лауреат Государственных премий СССР и России.

Газета «Вечерний Псков», сентябрь 1997.

*****
          У меня в сборнике «У родника» вышла четвёртая книга стихов «Между стихией и судьбой», а в 1998, в сборнике «Звучание свирели» - пятая «Не могу расколдоваться». Её редактировал Валентин Красновпевцев.
В том же 1998 году вышла книга стихов «Зеленоглазый ангел» под редакцией Станислава Золотцева. Надо сказать, что Станислав тогда «отредактировав»,  вернул мне чистую рукопись, не поправив даже ни одной запятой. И я, заподозрив, что он вообще её не читал, как-то сказал ему об этом, на что он мне мягко ответил:
          - Валера, у тебя тут так всё отточено и пригнано, что мне просто нечего было поправлять…
И эти слова, слова большого русского поэта, любимого поэта, моего редактора, были самой лучшей похвалой моим стихам, моему творчеству. И, конечно, мне пришлось извиниться за свое недоверие…

          С первого же месяца жизни новой организации – с 1997 года – в филиале Городского культурного Центра, на Рижском, 64, мы открыли «Литературную гостиную», которая также помогла авторам из глубинки в творческом становлении, которой и поныне руководит Ирена Панченко. Творческие встречи, поэтические мастер-классы, читка будущих книг в рукописи, работа над новыми сборниками…
          Всё это привело к возрождению творческого процесса и как следствие - членами Союза писателей (и ОПП) стали и без того широко известный всей стране поэт-сатирик Евгений Афанасьев, пушкиновед Виктор Русаков и прозаик Георгий Гореловский, поэтессы Любовь Федукова и Вера Романенко, прозаики Геннадий Моисеенко и Николай Гончаров, а также псковичи Иван Калинин, Александр Казаков, Павел Осокин, Мирра Яковлева.

          Продолжились и мои мытарства по поиску новой работы – «мои хождения по мукам». После сокращения «Коммерческого центра» на заводе ТЭСО, я полгода работал заведующим рекламным отделом в издательстве
«Курсив», затем полгода главным специалистом издательско-полиграфического отдела областного Центра Народного творчества.
          Затем в июне 1999 года ушёл  слесарем на «Псковпищепром», а в сентябре 2000-го переведён  заведующим спиртохранилища…  И так и проработал на «Псковпищепроме» до выхода на пенсию в 2004 году.

          Выйдя на пенсию я заразился новой страстью – живописью.
Помогли мои друзья художники. Именно, Ирена Панченко,  взяв меня за руку, отвела в художественный салон и помогла приобрести всё необходимое: краски, кисти, несколько готовых рамок и подрамников…
          А регулярные мастер-классы, проводимые в ГКЦ на Рижском известными художниками – Орловым, Александровым, Погостиным, Панченко и другими – окончательно сделали меня страстным поклонником этого искусства.
И я с головой ушёл в работу над картинами.
Но усидеть дома без работы пенсионеру не было никаких сил, и, просидев дома «на вольной пенсии» три месяца, я устроился стрелком в отряд ВОХР в войсковую часть, где проработал до 2010 года.

          В 2000-м году вышла моя стихотворная книга «Годы любви». Редактировал её Лев Маляков. Художник – Александр Шершнёв.
В 2002-м  вышла книга «Солнце над Псковом», посвящённая 1100-летию первого упоминания Пскова в летописи. Редактировал её Валентин Краснопевцев. За эту книгу я был занесён в «Золотую летопись славных дел» к 1100-летию Пскова, тогда же была вручена медаль «Святая Ольга».
60-летию освобождения Пскова от немецко-фашистских захватчиков посвящена книга «Вкус Победы», вышедшая в 2004 году. Редактор Валентин Краснопевцев. Художник Александр Желамков.
          В 2007-м году вышла книга «Берёзовые сны», где я уже более уверенно  приступил и к иллюстрации.
          В 2009-м году вышел стихотворный сборник «На солнечный свет». Художником выступил талантливый подросток Павел Фролёнок,  теперь уже заканчивающий художественный вуз в С- Петербурге, предисловие написала Ирена Панченко.
          В 2012-м году вышел  сборник «По белу свету», оформленный моими картинами. Горжусь тем, что предисловие к нему написано Владимиром Костровым.

          «Объединение псковских писателей» просуществовало 10 лет, пока у нашего любимого председателя Ирены Панченко хватало сил и терпения тащить на себе этот непосильный «воз».
Она здесь была всем: катализатором всех идей, руководителем, бухгалтером, редактором, составителем, менеджером – искала типографии, спонсоров, находила реальные площадки по всей области для выступлений и сбыта нашей многочисленной книжной продукции.
          Она и нам не давала «застояться», чтобы жить в таком ритме: что ни месяц – презентация новой книги – авторской или сборника, чтобы их реализовать и иметь деньги на оплату бухгалтера (все годы она принципиально не получала зарплаты), нужно было продать часть тиража, которая шла за счет «Объединения».
Она горела идеями, и нас зажигала ими, тормошила писать, привлекала к редакторству и составлению, к поездкам. К нам потянулись люди, наша организация стала быстро «прирастать» людьми, которых годами не замечали в той организации, мы открывали их в псковской глубинке, мы притягивали к нашим делам молодёжь.
Можно без преувеличения сказать, что практически все, за редким исключением, литераторы, подававшие документы на вступление в Союз писателей – в то или другое псковское отделение – на стол приёмной комиссии представляли книги, изданные «Объединением псковских писателей».
Но Ирену всё больше и больше увлекала живопись, на которую оставалось всё меньше и меньше времени. И, наконец, она сдалась:
          - Мухин, ну пожалей ты «слабую бабу», ну стань ты председателем – хоть на полгода! Мне книгу к юбилею подготовить. Потом я снова впрягусь.
Да и живопись затягивает, а времени нет.   
          - Нет уж, спасибо, Ирена, меня это тоже не прельщает. Мне семью содержать надо.
          - Ну, тогда будем снова объединяться…
          - Не хотелось бы…
          - А придётся.

          Объединению ещё способствовало то, что наша организация сильно уменьшилась: за последние годы ушли из жизни наши товарищи: В. Васильев, А. Гусев, Е. Афанасьев, П. Осокин, М. Яковлева, Л. Маляков,
В. Краснопевцев, Е. Морозкина.
Так заканчивались наши счастливые годы жизни в «Объединении псковских писателей».
Но какие это были годы!!!
Мы показали не только в Пскове, но и в России, как надо не только выживать, но и жить творческим людям – писателям и поэтам - в это смутное время. Не говоря об области – а мы объездили её за эти годы вдоль и поперёк, но даже в Москве представляли свои новинки.
Среди творческих достижений -11 книг, вышедших в серии «По дороге из Детства в Юность». Сюда вошли два тома антологии псковской литературы для детей и юношества «Солнечный цветок» и «О любви? И только!» и книги «На крыльях юности», «Аист на крыше», «Берёзы, не покидайте Россию».
За эти издания для детей мы были удостоены ( Золотцев, Панченко, Мухин, Морозкина, Плохов) поездки в Москву в «Международный Союз писателей» и делились там опытом, как нам удаётся издавать книги, да ещё и для детей.
Но в своих поисках мы шли дальше и выпустили сборник духовной поэзии псковских поэтов и священнослужителей «На ладонях небес». Идеи книг чаще всего исходили от Ирены.
          Затем выпустили первый на Псковщине сборник сатирических произведений «Шутить – не плакать» и другие издания.
Под рубрикой «К 1100-летию Пскова» вышли более десятка книг, такие, как «На берегах Великой и Псковы», «Пскова негасимый свет», из цикла «Новые голоса»  - «Весенние ростки», из цикла «60-летию Великой Победы»  - «Опалённые войной» и другие – всех уже и не перечислю.
В «Золотую Летопись славных дел в честь 1100-летия Пскова» занесены имена членов «Объединения» Ирены Панченко, Станислава Золотцева, Валентина Краснопевцева, Валерия Мухина, Виктора Фокина.
Выходили сборники прозы молодых литераторов, за этот период три. А у «стариков», т. е. тех, кто стоял у истоков «Объединения» увидели свет множество авторских сборников.
          Среди них книги Льва Малякова «В последнем круге ада», «Псковская вольница», Валентина Краснопевцева «Варвары-берберы и загадочная Русь», «Поговорим по-русски», «Словечки от волка и овечки», Ивана Калинина «Клубок», «Беспокойно-застойные», «Уголок души твоей», Павла Осокина «Знай наших», Елены Морозкиной «Осенняя песня», Валерия Мухина «Солнце над Псковом», Ирены Панченко «Река жизни», «Притяжение высокой луны», «Рыжее солнце», а ещё детские книжки.
Совместно с Городским Культурным центром на протяжении многих лет «Объединение» проводит «Праздник молодой поэзии» в Зелёном театре – в рамках Всероссийского Пушкинского праздника поэзии, а праздник «Любовь, поэзия, цветы» - в рамках общегородской выставки цветов в ГКЦ.
Работал детский поэтический клуб «Плескава», его организатором стала Ирена Панченко, а взрослых объединял мастер-класс. В результате его работы на свет появились книжки – сразу шести авторов.
Всё это десятилетие мы, в отличие от «старой» писательской организации прожили без финансирования, без офиса, без зарплат. Кабинетом нам стала квартира Ирены Панченко, домом – филиал ГКЦ на Рижском, 64. Но мы выстояли, окрепли и уверены: жить надо именно так – в деловом сотрудничестве, в сознании, что наше творчество
востребовано.

          *****   
      
          Мне хочется особо остановиться на выпуске «Объединением псковских писателей» сборника «Псковщина песня моя», сборника песен на стихи псковских поэтов, вышедшего в 2003-м году.
Инициаторами сборника были мы с Иреной Панченко, решившей, что я буду составителем.
Книга была посвящена 1100-летию Пскова.
Ранее в 2001 году уже была издана похожая книга песенного жанра «Песни псковских авторов» областным Центром народного творчества и она, конечно, послужила некоторым толчком к изданию нового сборника. Но главным событием, которое всколыхнуло творческую активность псковичей, было 1100-летие Пскова.
Это просто поразительно, что, когда было объявлено о предстоящем выпуске такого сборника, даже люди никогда раньше не проявлявшие интереса к сочинительству, вдруг взялись за перо.
 Этот проект ярчайшим образом доказал, какой огромный творческий и культурный потенциал имеется у наших людей, псковичей.
Ведь стоило только немного заинтересовать и проявить каплю патриотизма, как казалось, давно забытое чувство вспыхнуло с новой силой, с новой надеждой. И можно с уверенностью сказать, что всех авторов этого сборника соединила в едином патриотическом порыве – волшебница - песня.   
Чувствовалось неукротимое желание авторов выразить своё сокровенное языком музыки и поэзии. Надо заметить, что авторов-любителей оказалось больше, чем профессионалов, особенно в музыке.
И это соседство имён любителей с именами профессиональных поэтов и композиторов, несомненно, послужило стимулом для дальнейшего совершенствования творчества молодых.
Мне кажется сейчас, что само провидение помогало нам в том, что мы, как нельзя вовремя обратились тогда к песенному жанру, что помогло выявить многих творчески одарённых людей, и в очередной раз заявить о себе.
Но главная заслуга песенного сборника «Псковщина – песня моя» в том, что он внёс свою заметную долю (в сборнике было представлено 86 песен) в копилку современных песен, звучащих по всей псковщине, и даже за её пределами.
Многие песни наполнены такой любовью и патриотическим звучанием к Пскову и Псковской земле, что их с полным правом можно назвать гимнами. Таковы, например, песни: «Над Покровской кружат облака» - сл. Т. Рыжовой, муз. Н. Мишукова; «Россия – храм души моей» - сл. Л. Федуковой, муз. В. Саханёнка; «Песня о Пскове» - сл. Алексеевой, муз. З. Ермолович; «Мой Пскове-град» - сл. И. Панченко, муз. В. Рахмана; «Россия» - сл. В. Мухина, муз. В. Рахмана.
          В этом сборнике заметно выделяется композитор Вячеслав Рахман. Только на мои стихи здесь у него опубликовано десять песен. Ещё больше – на стихи Ирены Панченко. Вячеслава всегда отличала завидная работоспособность, удивительное умение вживаться в образную сущность стиха и уже посредством музыки дать стиху вторую жизнь – жизнь в музыке, в песне.
И, как правило, лично мне всегда нравится – как у него это получается. Вячеслав писал песни на стихи почти всех псковских авторов,
но нас с ним связывает какое-то особое творческое понимание. В результате у нас родились несколько совместных стихотворно-песенных дисков, мы часто выступаем в школах и библиотеках, ездим с выступлениями по области…  И стараемся всячески укреплять наш творческий союз в результате которого появились такие прекрасные песни, как: «Два ангела», «Журавли», «Россия», «Нам природа Мать и Бог», «Матери», «Говорила сладкая», «Псковская земля» и многие другие…
И всегда я живу в предчувствии того, что вот-вот появится что-то новое, необыкновенное, какая-то новая прекрасная песня или картина, или стих, как это отразилось в песне «В ожидание»:

Пусть наивным, смешным, пусть сомнительным буду.
Я всё время живу в ожидании чуда.

В ожиданье стиха, в ожидании Слова;
В приближении вечном чего-то большого.

В ожидании нового чистого звука –
Нужно что-то открыть, что не знает наука;

В ожиданье сокрытых природою красок…
Но какую сорвать из таинственных масок?

Я, наверно, живу в ожиданье полёта,
И смеюсь над собой, и надеюсь на что-то;

В ожиданье любви, в ожиданье удачи,
Чтобы всё повторилось,… но было иначе. 

*****    

          Мир поэзии, Слова и звука – это тот мир, которым пользуется поэт, чтобы выразить себя и свое отношение ко всему, что его окружает.
У Слова есть не только музыка и пластичные формы – у него есть и мысль, и страсть и одухотворённость. Недаром стихотворение считается высшей формой речи.
Но мир наш ещё более богат. Он многоцветен. Он состоит не только из звуков, но ещё из красок. Он многокрасочен. А краски  - материал, употребляемый живописцем всё для того же, -  чтобы выразить себя…
Вот почему так много общего у поэта и живописца, и, наверное, прав был художник Алексей Рычков, подаривший мне проспект со своей выставки в Пскове с надписью: «Художнику слова – от поэта кисти».

          Продолжая писать стихи, я с головой ушёл в живопись, стал добывать не только необходимые, нужные слова для стихов, но и искать необходимые и нужные краски – для художественного творчества.
Помимо мастер-классов, проводимых известными художниками в ГКЦ, я приобретал необходимые навыки по живописи у Юрия Фёдоровича Орлова, члена СХ России, с которым очень подружился. Он часто сажал меня рядом, и мы, писали один и тот же сюжет. А я смотрел за его работой и впитывал всё: какую берёт кисть, как смешивает краски, с чего начинает, как делает мазки. Мне всё было интересно и поучительно.
          И первое время он разрешал мне подражать его манере письма, которая и без того мне очень нравилась. Такая нежно-фиолетовая полупрозрачная дымка его пейзажей. Она просто завораживала.
          Вначале мои работы действительно были похожи на орловские. Юрий Фёдорович, помимо прекрасного пейзажиста, был прекрасным портретистом. Он хотел, чтобы я тоже овладел этим искусством, но меня больше притягивал пейзаж. Кроме живописи он учил меня, как делать рамки из багета, как делать подрамники, как натягивать холсты, как их грунтовать…  Всё это я научился делать сам и делаю с великим удовольствием у себя в мастерской летом на даче.
Так сложилось, что в течение года я пишу порядка 30 - 35 картин, чтобы мне хватало на всё: на выставки, на подарки и на продажу. Вот примерно на это количество картин я и должен летом заготовить рамок, подрамников и загрунтованных холстов…

          Как-то, будучи в С. Петербурге, я попал на один вернисаж, где было много иностранцев.  Я заметил, что многие интересуются русским пейзажем и хотят купить. Разговорившись с одним из них – симпатичным бородачом –
я поинтересовался: что их так притягивает в русском пейзаже? Ведь есть многие более красочные пейзажи, например морские, какие-то южные, горные …
          Бородач мне ответил:
          - В русском пейзаже есть какая-то тайна. В этом, порою неброском, сером сюжете, дождливом и простом, есть что-то, что заставляет задуматься над жизнью, над судьбой, да и вообще – над самым близким и дорогим сердцу…  Русский пейзаж – это праздник не для глаз, а для души.
          - А как вы узнаёте, что это именно русский пейзаж?
И тогда этот симпатичный бородач  - иностранец! - сказал мне потрясающую вещь:
          - Понимаете, как бы это вам объяснить… Русский пейзаж – это как русская песня: унылый, грустный и очень задушевный…