СУдьба старшей дочери Пушкина Марии Гартунг

      
     Мария Александровна Гартунг, урождённая Пушкина (1832-1919) - старшая дочь А.С. Пушкина и Н.Н. Гончаровой. Портрет работы Ивана Макарова, 1860 , Музей Л.Н. Толстого, Москва

      «Редкостная красота матери смешивалась в ней с экзотизмом отца, хотя черты её лица, может быть, были несколько крупны для женщины», — писал современник о Марии Александровне Гартунг, урожденной Пушкиной.

      Мария Александровна родилась 19 мая 1832 года в Петербурге, на Фурштатской улице, в доме Алымовых.
           7 июня девочку крестили в Сергиевском «всей артиллерии» соборе. В метрической книге в записи под номером 50 говорится, что восприемниками (крёстными родителями) были Сергей Львович Пушкин, Наталья Ивановна Гончарова, Афанасий Николаевич Гончаров, Екатерина Ивановна Загряжская и граф Михаил Виельгорский. Имя получила в честь покойной бабушки Александра Сергеевича — Марии Алексеевны Ганнибал.

         …Жена моя имела неловкость разрешиться маленькой литографией с моей особы. Я в отчаянии, несмотря на всё моё самодовольство, " - написал поэт в письме вскоре после рождения Марии в ночь с 18 на 19 мая 1832 года.
Учитывая, как Пушкин относился к своей внешности (достаточно вспомнить его слова: "Здесь хотят лепить мой бюст. Но я не хочу. Тут арапское мое безобразие предано будет бессмертию во всей своей мертвой неподвижности..." и "Зачем твой дивный карандаш рисует мой арапский профиль? Хоть ты векам его предашь, его освищет
Мефистофель") сходство дочки одновременно и польстило новоиспеченному родителю, и обеспокоило.

       Пушкин звал ее Машка, Маша, Машенька. В письмах к жене часто упоминал ее имя. В младенчестве она не отличалась крепким здоровьем и часто болела. Это беспокоило его. "А Маша-то! Что ее золотуха и что Спасский?" (домашний врач Пушкиных) - с беспокойством спрашивал он жену. "Говорит ли Маша? Ходит ли? Что зубки?" "Что моя беззубая Пускина?" - весело подшучивал в поздних письмах, и тут же добавлял: "Уж эти мне зубы!"

       Маша доставляла много хлопот родителям в раннем детстве. В 1834 году, отправив на лето жену с двухлетней дочерью и годовалым сыном в Москву а потом в калужское имение к матери Натальи Николаевны и ее сестрам, Пушкин не переставал беспокоиться о семье.

      «…Что Машка? — пишет он в Москву, в дом Гончаровых, — чай, куда рада, что может вволю воевать». В одном из последующих писем он просит теток «Машку не баловать, т. е. не слушаться ее слез и крику, а то мне не будет от нее покоя…», «Целую Машку и заочно смеюсь ее затеям», — пишет он тогда же в другом письме.

        Сестра Пушкина Ольга Сергеевна Павлищева считала своего брата «нежным отцом».  В феврале 1841 года она пишет мужу из Петербурга:

        «Невестка моя хороша, как никогда. Старшая ее дочь на меня очень похожа и от меня не отходит, когда я прихожу. Я тоже люблю эту девочку и начинаю верить в голос крови».

             Впрочем, с годами внешность детей меняется и из "беззубой Пускиной", как подтрунивал над ней в письмах Александр Сергеевич, выросла пусть и не такая красотка, какой была ее младшая сестра, но весьма интересная женщина.

        Она была единственной из детей поэта, у кого остались хотя бы смутные воспоминания об отце — когда он погиб, ей шел пятый год, братья и сестра Наташа были совсем малышами.
 
           Получила домашнее образование. В девять лет она свободно говорила, писала и читала по-немецки и по-французски. Позднее Мария Александровна училась в привилегированном Екатерининском институте.

         Биограф Пушкина Пётр Иванович Бартенев писал о Марии, что,

«выросши, она заняла красоты у своей красавицы матери, а от сходства с отцом сохранила тот искренний задушевный смех, о котором говорили, что он был у Пушкина также увлекателен, как его стихи».

        Она была фрейлиной своей тезки, императрицы Марии Александровны, жены Александра II, и вышла замуж  довольно поздно - в 28 лет.Её супругом стал 26-летний генерал-майор Леонид Гартунг, управляющий Императорскими конными заводами в Туле и Москве.

       Брак с  Леонидом Гартунгом, хотя и бездетный, был счастливым, пока не подошел к трагическому завершению. В 1877 году несправедливо обвиненный в хищении Леонид Николаевич застрелился, оставив записку " Я … ничего не похитил и врагам моим прощаю". Впоследствии он был оправдан, однако это самоубийство стало для Марии ударом.

         В одном из писем она писала: Я была с самого начала процесса убеждена в невиновности в тех ужасах, в которых обвиняли моего мужа. Я прожила с ним 17 лет и знала все его недостатки; у него их было много, но он всегда был безупречной честности и с добрейшим сердцем. Умирая, он простил своих врагов, но я, я им не прощаю".

           «Вся Москва была возмущена исходом гартунского дела. Московская знать на руках переносила тело Гартунга в церковь, твердо убежденная в его невиновности. Да и высшее правительство не верило в его виновность, не отрешая его от должности, которую он занимал и будучи под судом.
 Один из родственников Занфтлебене был вскоре объявлен несостоятельным должником, да еще злостным, и он-то и оказался виновником гибели невинного Гартунга», — вспоминал позднее князь Д. Д. Оболенский.

 Так в 45 лет она осталась вдовой, совершенно одна, без средств к существованию.
 
 Воспоминания о тех событиях её племянницы Е. Н. Бибиковой:

         «Она вышла замуж уже старой девой за генерала Гартунга. Он последнее время заведовал коннозаводством и жил на казенной квартире на Тверской в Москве. Жили они не дружно, сперва у него в имении, в Тульской губернии, а затем в Туле.

      Когда дела его пошатнулись, тетя уходила от него, а после известного суда, когда Гартунг застрелился в суде, тетя осталась без средств. Она написала письмо государю Александру II, вспоминая известное письмо Николая Пушкину, что дети Пушкина не будут в нужде, и прося о помощи. Ей назначили пенсию в 200 руб. в месяц, на которую она жила в Москве, на Кисловке в доме Базилевского, снимая меблированную комнату, и жила очень скромно. Лето проходило в деревне у сестер, и это составляло ей экономию на зиму».

          В начале 1868 года Мария Александровна познакомилась с Л.Н.Толстым в доме генерала А.Тулубьева в Туле. Их встречу описала свояченица Толстого Т.Кузминская:
«Дверь из передней отворилась, и вошла незнакомая дама в черном кружевном платье. Ее легкая походка легко несла ее довольно полную, но прямую и изящную фигуру. Меня познакомили с ней. Лев Николаевич еще сидел за столом. Я видела, как он пристально разглядывал ее.
- Кто это? - спросил он, подходя ко мне.
- М-mе Гартунг, дочь поэта Пушкина.
- Да-а, - протянул он, - теперь я понимаю... Ты посмотри, какие у нее арабские завитки на затылке. Удивительно породистые.
Когда представили Льва Николаевича Марии Александровне, он сел за чайный стол около нее; разговора их я не знаю, но знаю, что она послужила ему типом Анны Карениной, не характером, не жизнью, а наружностью. Он сам признавал это».


           Достаточно сравнить описание внешности Анны Карениной с творением Макарова:
             "Анна не была в лиловом… …На голове у неё, в черных волосах, своих без примеси, была маленькая гирлянда анютиных глазок и такая же на черной ленте пояса между белыми кружевами. Причёска её была незаметна. Заметны были только, украшая её, эти своевольные короткие колечки курчавых волос, всегда выбивающиеся на затылке и висках. На точёной крепкой шее была нитка жемчугу."
          В экспозиции государственного музея Л.Н. Толстого висит портрет Марии Александровны, написанный Иваном Макаровым в 1860 году.

          Внучатая племянница старшей дочери Пушкина С. П. Воронцова-Вельяминова вспоминала:«Я хорошо помню тетю Машу на склоне лет, до самой старости она сохранила необычайно легкую походку и манеру прямо держаться. Помню ее маленькие руки, живые блестящие глаза, звонкий молодой голос».

          Современники вспоминали, что Гартунг была «в старости очень женственна, любила хорошо одеваться. Каждый день ходила к парикмахеру на Арбате. В 80 лет говорила: «Терпеть не могу старух!».

       В голодные революционные годы старшая дочь Пушкина переселилась в Москву, где сняла маленькую меблированную комнатку. Потом поменяла ее на другую — в Собачьем переулке, который был стерт с карты города при строительстве Нового Арбата...Она бедствовала,многие просили за неё пред новым правительством.

     В конце 1918 года нарком просвещения Анатолий Луначарский ходатайствовал о персональной пенсии для Марии Александровны, «учитывая заслуги поэта Пушкина перед русской художественной литературой». Комиссия, явившаяся обследовать бытовые условия будущей пенсионерки, засвидетельствовала, что она в свои 86 лет находится в здравом уме и трезвой памяти, а в ее русской речи присутствует легкий французский акцент.

    Было решено «назначить М.А. Гартунг субсидию в размере 1000 рублей в месяц за счёт литературно-издательского отдела».

        По разным источникам Мария Александровна то ли получила эту пенсию лишь один раз, то ли вообще не успела её получить. Где-то сообщалось, что эта первая пенсия пошла на оплату её похорон. 7 марта 1919 года дочь Александра Сергеевича Пушкина, Мария Александровна, умерла от голода в возрасте 86 лет. Похоронена на новом Донском кладбище.

           Правнучка поэта Наталья Сергеевна Мезенцова говорила:

«Ну в какой бы еще стране мог быть такой министр культуры, который дал роскошный особняк босоножке Дункан и при этом оставил в нищете дочь Пушкина?».

          До конца своих дней, любую погоду, оставшаяся в одиночестве Мария Александровна приходила к памятнику Пушкину на Тверском бульваре и часами сидела возле него. Поэт Николай Доризо посвятил ей строки:

Она приходит каждый день сюда

И на Тверском бульваре неподвижно

Сидит по – старчески, и давние года

С ней подолгу беседуют чуть слышно.

Воспоминанья стареньким платком

Ей согревают согнутые плечи.

Сюда она приходит постоянно

С гвоздикой алой в сморщенной руке,

Дочь Пушкина – любимица Мария.

“Как Машка?” - в письмах он писал о ней.

Она цветок положит на гранит,

Потом в сторонку сядет незаметно

О чем так долго, так заветно

С отцом великим говорит?

Во всей России знать лишь ей одной,

Ей, одинокой, седенькой старухе,

Как были ласковы и горячи порой

Вот эти пушкинские бронзовые руки.

Она встает. Пора идти к себе в квартиру,

Уходит. Растворяется в толпе

Неторопливо, молча, безымянно…